П. Л. Лавров
Что такое антропология
1860
ПРИМЕЧАНИЯ
Что такое антропология
Что такое антропология
Что такое антропология, Лавров Петр Лаврович, Год: 1860
Время на прочтение: 26 минут(ы)
П. Л. Лавров. Философия и социология
Избранные произведения в двух томах. Том 1.
Академия наук СССР. Институт философии
М., Издательство социально-экономической литературы ‘Мысль’, 1965
Anthropologie. Die Lehre von der menschlichen Seele neubegrndet etc. von Imm. Herrn. Fichte. 2 Aufl., 1860 (Антропология, учение о человеческой душе, Имм. Герм. Фихте).
Anthropologie der Naturvlker von Dr. Theodor Waitz, I Theil, Ueber die Einheit des Menschen-Geschlechtes und den Naturzustand des Menschen, 1859, 2 Theil, Die Negervlker und ihre Verwandten, 1860 (Антропология народов, находящихся в естественном состоянии, Теод. Вайца. Ч. I. О единстве человеческого рода и о естественном состоянии человека, 1859, Ч. II. Негры и родственные им народы, 1860).
Пред нами два сочинения об антропологии. Оба писаны людьми, имеющими известное имя в философском мире Германии. Вайц — замечательный психолог школы Гербарта, известный писатель по педагогии. Фихте — глава одной из школ современной германской философии, боец за душу, рыцарь безнадежного идеализма между строгими теологами и дерзкими материалистами. Сочинение Фихте в короткое время напечатано вторым изданием, значит, оно имело успех. Между тем оно не имеет самостоятельного значения. Мы уже говорили в этом журнале в прошлом году (см. Германские теисты)1 о точке зрения Фихте, о его стремлениях и не видим нужды возвращаться к этому вопросу. Новое издание его ‘Антропологии’ изменено лишь по форме: кое-что сокращено, кое-что прибавлено {Между прочим, прибавлена статья Мореля (Morell) о современном состоянии психологии в Англии. Не можем не указать на одну частность, которая нас поразила. Морель, между прочим, упомянул о гипнотизме. Профессор и редактор философского журнала Иммануэль Герман Фихте счел полезным сделать выноску, где сознается, что не понимает, о чем тут идет речь. Немецкий филистер в марте 1860 г. не слыхал еще о гипнотизме. Философ-антрополог в глубине своего кабинета и не думал следить за самыми интересными фактами науки о человеке.}, но дух остался тот же. Под названием антропологии читатели имеют пред собою исторический обзор мнений о душе, критику их и — само собою разумеется — доказательство необходимости половинчатой теории автора. Для него вся антропология заключается в вопросе о душе, т. е. в вопросе об отношении мира духовных явлений к явлениям физическим и наоборот.
Совсем другая точка зрения Вайца. Это настоящий строгий ученый. Цель для него — достижение истины, в чем бы эта истина ни заключалась. Если в его сочинении и проглядывает личная наклонность к убеждению в единстве человеческого рода, то весьма трудно сказать, предшествовала ли эта наклонность составлению сочинения, или она есть только убеждение, почерпнутое из фактов, добытых исследованием. А фактов этих бездна. Из всех теорий, из всевозможных источников черпает ученый писатель данные, сближает их, разбирает, сравнивает, группирует и затем только указывает читателю на более или менее вероятный результат. Вчитываясь в эту книгу, невольно убеждаешься, что он может ошибиться, но едва ли намеренно исказит данные. Для Вайца антропология — это отдел зоологии, описание всех особенностей рода homo, его отличия от близких к нему родов, указание на явления, общие всему роду, и на различия, проявляющиеся в его разветвлениях, — словом, все, что относится к человеку как животному, в котором мы наблюдаем разнородные явления.
Человек как животное есть предмет антропологии. Предмет антропологии составляет вопрос о человеческой душе, о ее отношении к телу.— Как разнообразны, даже противоречивы могут показаться эти точки зрения! Но рассмотрим их поближе: может быть, противоречие в них только кажущееся, а разнообразие зависит только от того, что один писатель исследует научный вопрос, другой — строит философскую теорию.
Философия опирается на науку и ею питается. Из фактов последней философия строит одно стройное целое, не имея права ничего выкинуть, ничему противоречить. Чем она ближе к науке, тем она проще, нагляднее, убедительнее. Чем более разработана какая-либо часть науки, тем менее к этой отдельной части остается сделать философии, факты сами подсказывают и обязывают мыслителя к такому, а не к другому роду построения. Итак, научное основание должно предшествовать зданию философии. Мы и начнем с первого. Посмотрим, каковы пределы антропологии как науки, составляющей отдел зоологии, и потом зададим себе вопрос: что философия может сделать с фактами антропологии при современном их состоянии?
Человек (homo) есть зоологический род в разряде млекопитающих. Антропология есть отдел зоологии, занимающийся этим родом во всех его особенностях.— Может быть, иной читатель возмущается этому сопоставлению человека, царя создания, образа и подобия божия, с бессловесными. Можем его утешить тем, что некоторые зоологи, в особенности французы, предлагали составить для человека особое царство, четвертое, да как-то этот проект еще не принялся, хотя отчаиваться в его принятии со временем не следует… Впрочем, мы отклонились от нашего вопроса. Поставим его так: какие явления должны войти в антропологию как науку о зоологическом роде homo?
Сначала представляются явления формы и их изменения. Анатомия человека вообще, анатомия человеческих рас, анатомия уродов (тератология) и т. д. и т. д. Форма отдельного человека не остается одинаковою, она развивается начиная с мгновения оплодотворения яйца, делаясь постепенно зародышем, плодом, младенцем, отроком, юношей, старцем, трупом,— человек проходит чрез непрерывный процесс изменения форм. — Самое изменение форм есть только изменение их отправлений, и без изучения отправлений, совершающихся в человеке, изучение форм его бессмысленно и даже невозможно. Чем внимательнее мы изучаем изменяющиеся формы, тем более убеждаемся, что вся сущность их заключается в явлениях, которым они служат лишь временным, переходным определением. Шарики крови важны особенно как совершающие процесс кровообращения, глаз — как орган зрения, нервы — как орган чувства и воли и т. д. Таким образом, анатомия человека — наука форм человеческого тела — ведет к физиологии — науке отправлений, совершающихся в человеке.
Явления движения, явления изменения сцепления, температуры, цвета, электрического состояния, явления изменения состава, явления появления органических форм, их изменения, перехода одних в другие, наконец, перехода в неорганические — все это наблюдается в человеке, все это входит в его изучение, следовательно, в антропологию, хотя здесь мы встречаем сомнение.— Нет, говорят естествоиспытатели, законы движения принадлежат механике, законы явлений сцепления, теплоты, света и т. д. принадлежат физике, законы изменения состава — химии, все это не может войти в антропологию, как законы чисел не входят в механику. Механика, физика, химия — это науки, обнимающие свойства всего доступного чувствам, антропология на них опирается, ими пользуется, но их не заключает. Точно так же физиология, обнимая явления, происходящие исключительно в живых организмах, далеко обширнее антропологии, она часть первой: физиология животных заключает в себе всю физиологическую часть антропологии как едва заметный частный случай, скорее в виде примера, чем в виде особого отдела, человек не представляет для физиологии, взятой в ее самостоятельности, никакой особой важности, физиология человека важнее других лишь в практическом медицинском отношении. Все это: механика, физика, химия, физиология вообще — это науки законов, которым подчиняется человек не как человек в особенности, а как часть вещества, как живой организм, как позвоночное животное, как млекопитающее. Особенности здесь более важны в анатомическом отношении, чем в физиологическом, отправления остаются те же, только формы различаются более или менее.
Оставляем пока все это вне антропологии, как ее основание, но мы еще вернемся к этому вопросу. Поищем особенностей в явлениях, происходящих в человеке, поищем явлений, ему исключительно принадлежащих или по крайней мере в нем одном изучаемых.
Такие явления есть. Это явления чувства, мысли, воли, явления знания и творчества, это область психологии…
‘Здесь огромный скачок,— говорят спиритуалисты, — мы вступаем в особое царство, в особый мир. Бессмертный и невещественный дух, соединяясь сверхъестественным образом с бренным телом, сообщает ему мысль, берет его как орудие и бросает его как негодное платье, когда оно отслужило свое время, чтобы ему, духу, продолжать свое духовное существование вне вещества и пространства. Лишь человек мыслит, лишь он бессмертен и своим духом стоит неизмеримо выше всего прочего создания…’
‘Позвольте,— перебивают материалисты,— тут нет ни скачка, ни особого мира. Движение — вот единый совершающийся процесс в единой сущности — в веществе. Теплота, свет, электричество — это новые, более сложные движения. Вещество, кристаллизующееся многогранником в одном случае, кристаллизуется клеточкой в другом, вот и все. От состава и формы клеточки зависят ее особые свойства. В одних обстоятельствах она служит для питания, в других — для нагревания организма, в третьих — для ощущения, в четвертых — для мышления и т. д. Психические отправления есть и в животных и различаются более по степени, чем по сущности, от психических отправлений в человеке. Но эта разница не более велика, чем разница между позвоночными и беспозвоночными животными. Все в природе постепенно, мысль развивается из бессознательного вещества, как организм из неорганизованного, уродливости одних пород, способные жить и производить себе подобные особи, суть начала новых пород, и в бесконечном существовании мира было время появиться между бесчисленным множеством уродливостей, неспособных к жизни, и достаточному числу уродливостей наследственных, которые дают все разнообразие мира. Явления мышления не должно отделять от прочих жизненных явлений, частных случаев движения, точно так же психологию должно рассматривать как главу физиологии, разбирающую явления психологические в их разнообразии в животном царстве, а сама физиология есть частный, довольно сложный пример, прикладная часть механики…’
Позвольте, скажем мы в свою очередь, дело идет пока о результатах, добытых наукой, а не о возможном философском построении ее отдельных фактов во единое целое. Если спиритуалистам можно противопоставить логическое начало Оккама: не должно без нужды умножать число сущностей, то материалисты вредят научному исследованию, постоянно выставляя за исходную точку то, что может быть лишь окончательным результатом этого исследования. Одна ли сущность присутствует во всех явлениях, доступных ему, две ли или большее число — до этого науке нет дела. Она начинает с разложения группы явлений на простейшие явления, подлежащие наблюдению, подчиняет эти простейшие явления анализу и только по окончании этого анализа восходит к изучению группы явлений как нераздельного целого. Нигде нет форм без вещества, заключенного в этих формах, нигде нет жидкости, не имеющей ни температуры, ни химического состава, но геометрия изучает протяженные формы отдельно от их содержания, механика жидких тел исследует свойства последних, не беря в соображение их температуру и химический состав. Вопрос о механическом эквиваленте теплоты, о соотношении физических и химических явлений есть один из вопросов физики, но, прежде чем к нему приступить, физика изучает каждое из явлений, в нее входящих, особо. Пока не создана достаточно строгая механическая теория химических замещений, связи между составом и формою кристалла, до тех пор химия и кристаллография для ученого (но не для философа) суть особые науки от механики. Пока не получена клеточка внеорганического влияния, пока законы ее нарастания и образования органов не выведены математически из внешних условий, действующих на клеточку, до тех пор теория организмов есть особая область естествознания. Ученый задает себе вопрос: как механические влияния видоизменяют органический процесс? Он постепенно исключает из числа особенных явлений все, что может исключить, но останавливается там, где исследования недостаточны, позволяя лишь себе сказать: из наблюдений я не вижу никакой достаточной причины допускать существование нескольких различных сущностей всюду, где наблюдения мои довольно полны. По аналогии заключаю, что все прочие явления не представят мне особенных сущностей, когда будут надлежащим образом исследованы, и философски допускаю единство сущности всего сущего. Но это не мешает изучить каждое явление, как бы оно было отлично от всех прочих.
Точно то же с психическими явлениями. Можно ли наблюдением их сблизиться с явлениями физиологическими? И да, и нет. Бесчисленное множество примеров, неотразимых по своей убедительности, доказывает, что изменение физиологических отправлений влечет за собой необходимое изменение психических явлений в человеке и что психическое состояние имеет влияние на жизненный процесс, следовательно, связь обоих родов явлений неоспорима, она есть один из вопросов науки, и по мере более точного обследования этого вопроса можно надеяться, что упомянутая связь будет выказываться все теснее. Но пока психические явления представляют много вопросов кроме того, о котором идет речь, вне его эти явления должны быть рассмотрены наукой особо, самостоятельно, отдельно от физиологических процессов, их обусловливающих или ими обусловливаемых. Итак, психология приступает к своему делу, как бы допуская спиритуализм, мало того: она каждое явление психическое рассматривает как особенное, пока не сведет его на другие. Но это только приступ к делу. Психология не упускает и не должна упускать из виду, что она не имеет никакого права делать окончательное заключение о единстве или различии сущностей, не переставая быть наукою. Тем менее она имеет право остановиться на спиритуалистической точке зрения. Напротив, все особенные сущности, рассматриваемые наукою, суть для нее лишь временные вспомогательные формулы, она пополняет ими свои пробелы и по мере своего укрепления приучается обходиться без них, приучается исключать их из своих исследований. Для психолога спиритуализм есть переходный пункт: он начинает с бесчисленного разнообразия явлений психических и физиологических, стремится к открытию во всех их единой сущности человеческого бытия, на этом пути есть одна ступень, когда все психические явления представляются видоизменениями одной группы явлений, все физиологические — видоизменениями другой, эту ступень обозначает спиритуализм. Кто останавливается на нем, тот уподобляется мыслителю, допускающему реальное бытие геометрических форм без вещественного содержания и совершение химического процесса вне всякой геометрической формы для преобразующегося вещества. Наука изучает в геометрии отдельно формы и в химии отдельно процесс химических замещений, но ученый знает, что в самом деле геометрическая форма и химический изменяющийся состав составляют одно реальное бытие.
Если философское мышление не может уже остановиться на указанном переходном пункте, то научное исследование долго еще должно его удержать, если только будет в состоянии когда-нибудь осилить его. И этому есть одна очень важная причина — самый метод исследования. Орудия внешнего наблюдения могут уловить лишь самую грубую часть психических явлений: изменение физиономии, звука голоса, наконец, слово и действие, составляющие окончательный результат часто весьма сложного внутреннего процесса. Для изучения самого процесса в его оттенках, в его действительной постепенности есть одно орудие, совершенно отличное от всех орудий внешнего наблюдения, это внутреннее наблюдение, заключенное в психическом явлении сознания.
Вот этот факт сознания составляет до сих пор камень преткновения для всех теорий, объясняющих психические явления помощью движения. Можно механически объяснить изменение физиономии, изменение звука голоса, процесс слова и деятельности вследствие разных внешних впечатлений. Это все однородные явления, воспринимаемые теми же органами. Но говорящий и действующий автомат с подвижною физиономией и с изменяющимся голосом не есть еще сознательное существо. Сознание есть процесс, доступный лишь одному наблюдателю, тому, в котором он происходит, и во всем лексиконе движения для сознания нет еще соответственного выражения. — Для беспристрастного наблюдателя сознание составляет особое научное явление, и, рассматривая психические отправления как отправления преимущественно сознательные, мы должны отрицать возможность их сближения с физиологическими.
Итак, на вопрос об этом сближении мы могли одновременно ответить: да и нет. Они сближены взаимною зависимостью в едином человеческом существе, сближены во внешнем явлении, в реальном бытии. Они раздельны в научном исследовании, в своих существеннейших особенностях и в этом отношении для современной науки совершенно несоизмеримы.
Но мы сделали отступление от нашего пути. Нам встретились психические явления, и мы должны были обсудить их право на место в антропологии. Прежде чем мы перейдем к дальнейшему рассмотрению, нам приходится отделаться еще от одного вопроса в этом отношении. Один ли человек представляет предмет для психологических исследований, или есть психология животных? Множество внешних аналогий указывает на то, что в животных происходят процессы, подобные человеческому чувствованию, человеческому соображению, человеческой воле. Недостаток точных и подробных исследований и еще более недостаток научной полноты в самой психологии человека не позволяют даже приблизительно судить о том, есть ли тут качественная или только количественная разница в отправлении. Но фактов этих достаточно, чтобы мы не имели права исключить из психологии все сущее вне человека и чтобы сказать: к антропологии относится не психология вообще, а психология человека в особенности. Правда, что следует прибавить: как физиология человека составляет едва заметный (в научной системе) отдел физиологии вообще, так вне психологии человека остается весьма незначительное число психологических фактов, имеющих смысл лишь тогда, когда мы их освещаем данными, приобретенными помощью внутреннего наблюдения в антропологической части психологии. Итак, психология принадлежит если не исключительно, то преимущественно к антропологии. Выходя из теории побуждений, она обрисовывает ряд изменяющихся состояний духа, беспрестанных стремлений, удовлетворяемых в трех главных психических продуктах: в понятии, в сознании, в действии. Эти продукты ложатся в основание трех духовных процессов: процесса знания, процесса внутреннего творчества и процесса внешнего творчества жизни.
Точно так же как нет физического действительного явления, где бы ни совершались одновременно процессы изменения сцепления (увеличение или уменьшение плотности, испарение, кристаллизация и т. п.), изменения теплородного состояния, электрического напряжения, наконец, химические процессы, как нет питания без кровообращения, без деятельности нервов и обратно, так знание, творчество внутреннее и жизненное нераздельны в действительности. Но наука их различает для удобнейшего изучения и таким образом открывает их законы. Логика, феноменология духа и наука жизненной деятельности входят в состав антропологии.
Мы пока остановимся на двух первых, но и последняя представляет нам важный предмет исследования. Она обнимает деятельность человека, употребляемую им для борьбы с внешним миром,— все технические знания. Она обнимает законы питания общества, созданного человеком с тою же необходимостью, как создаются общества перепончатокрылых (пчел, муравьев),— политическую экономию. Она обнимает юридические формы, в которые человек попробовал заковать (всегда безуспешно) изменяющийся идеал справедливого общества,— юридические и государственные знания. Наконец, она обнимает процесс образования и распадения обществ, процесс нарастания знания, процесс видоизменения внутреннего творчества человека, картину его внешнего творчества, это значит, она обнимает всю историю.
И действительно, история есть самый существенный признак, отличающий в глазах науки род homo от других зоологических родов. Может быть, со временем найдутся аналогические факты и в жизни других животных, но пока лишь человек имеет историю.
Но история, обнимая процесс нарастания знания, предъявляет неоспоримые права антропологии на все факты знания, оставленные выше нами в стороне, как принадлежащие механике, физике, химии, физиологии. Все они суть факты человеческого знания, приобретенные в данную эпоху под влиянием данных обстоятельств. Появление их было всегда событием, иногда очень важным, в развитии человечества. Они должны войти в антропологию. Пожалуй, можно сказать, что они войдут совершенно в другой перспективе. Не как стройная группа друг друга освещающих данных, но как разбросанные открытия, часто перемешанные с самыми странными предрассудками, представляются они исследователю. Он их встречает не как необходимые законы природы, но как случайные события в жизни человечества.
Правда, нам остались еще две антропологические науки, о которых мы упомянули выше. Это наука знания — логика, наука внутреннего творчества — феноменология духа. Первая обнимает все методы убеждения в достоверности, в вероятности или в ошибочности какого-либо положения. Вторая заключает в себе явления сознательного научного творчества, явления свободного и сознательного творчества искусств, явления бессознательного творчества религий. Мы ограничимся сказанным о последних двух родах явлений, но обратим внимание на явления научного творчества в их связи с логикою.
Все обобщения, позволяющие из отрывочных наблюдений составить науку, все формулы, в которых науки видят свои самые блестящие результаты, суть явления этих двух отделов антропологии. Метод наведения, помощью которого естественные науки дают свои законы, метод построения, который доставляет математическим наукам их неотразимую убедительность, метод вероятностей большого числа наблюдений, лежащий в основании всех статистических заключений, метод критики свидетельств, составляющий основание всей истории, всякого научного предания,— все это достояние логики. Понятие о роде и виде, понятие о явлении и сущности, понятие о причине и следствии, понятие о простоте и сложности, понятие о притяжении, о жизни, об организме, о природе, определение закона, поставление гипотезы, систематика каждой науки в особенности и всех наук вообще, число, пространство, время, а следовательно, движение, наконец, бытие и действительность — все это явления феноменологии человеческого духа.
Что касается до теплоты, света, звука, сладости и т. под. приятного и неприятного ощущения вообще, все это не более как антропологические загадки. Мы знаем, какие перемещения происходят в частицах нашей кожи, когда нам тепло, но какая связь между этими механическими перемещениями и ощущением тепла, нами сознаваемым? Какая связь между волнообразным движением воздуха и перепонки нашего уха, с одной стороны, и ощущением звука — с другой? Что значит вообще приятное ощущение? Где ответы на эти вопросы? А мало ли их?
Таким образом, все результаты наук, которые мы выше выкинули из антропологии, входят в нее уже в своей группировке, как частные приложения логических методов и явлений феноменологии духа к отдельным психическим данным. Научное творчество обнимает все науки в их общих выводах и их систематическом построении. Логика обнимает все их методы. Наконец, все их отдельные факты, частные результаты, добытые случайным или намеренным исследованием ученых, входят в историю наук. Вся наука в целом своем составе размещается по различным отделам антропологии.
Но научное творчество этим не исчерпывается. Группировка фактов науки, сближение их помощью гипотез составляет лишь простейшую его часть. Когда наука не может уже идти далее, когда строгий метод не дозволяет совокупить воедино образовавшиеся группы наук, тогда научное творчество продолжает требовать единства и стройности от всех процессов мышления и обстраивает науку более или менее великолепным храмом философской системы.
Итак, рассматривая пределы антропологии как отдела зоологии, мы обозрели всю область науки и, кончив этот обзор, пришли в среде самой антропологии к вопросу философского построения.
Посмотрим теперь на антропологию как на философскую систему, т. е. решим вопрос, каким образом представление человека может служить в наше время основою для построения цельной системы, охватывающей собой все факты науки, не искажая их, и в то же время удовлетворяющей требованиям единства и стройности — эстетическим условиям всякой философской системы.
Чтобы построить такую систему, можно выйти из внешнего мира как данного, или можно упереться на сознание своего Я, или можно принять за исходную точку факт вечного движения исторического процесса, или из преданий, выработанных историей, принять одно за основание построения, или из мира сознания выбрать одно явление, которое бы служило объяснением всему существу, или то же самое сделать с одним из явлений мира внешнего. Каждый из этих приемов может быть облегчен совокуплением, более или менее сознательным, нескольких начал для построения системы, и более или менее удачно всё это было испробовано. Древнейшие греческие мыслители выходили в своем построении из одной какой-либо стихии, материалисты опираются на законы внешнего мира как неоспоримые, религиозные мифологии принимали за начало свои предания, картезианцы и новые французские мыслители выходили из факта сознания двойственности человеческого существа, Гегель совокуплял начало мысли, взятое из мира сознания, с началом исторического процесса и т. д., и т. д.
Если ни одному из преданий, ни одному из отдельных явлений мира внешнего или мира внутреннего нельзя придать в наше время исключительного права на преобладание над прочим, если нельзя сказать: все сущее есть вода, все сущее есть мысль, все сущее есть бог, то тем не менее требования внешнего мира как действительного должны быть признаны наряду с сознанием исторического процесса как основного, но прежде всего должно взять в соображение мир сознания. Сознание, внешность и развитие составляют три начала стройной метафизики для нашего времени, и первое, не исключая других, имеет над ними преимущество как наиболее неоспоримое.
В самом деле, факт развития вытекает из наблюдения того, что развивается: природа могла бы не заключать в себе развития, в этом нет противоречивых условий, допуская реальное бытие {Мы весьма неохотно употребляем иностранные слова, по еще менее желаем составить новые слова. Между тем для избежания двусмысленности приходится здесь употребить слово реальное как логическое отличие. Все сущее в нашей мысли для нас действительно, все сущее вне нас реально, все действительное, но не реальное имеет феноменальное бытие. Обобщение реального есть отвлеченное. Например, сумасшедший говорит: у меня стеклянная голова. Он действительно ощущает, что у него стеклянная голова. Самая голова его имеет реальное бытие, качество стеклянной, ей приписываемое, феноменально. Я, о котором он говорит, есть отвлеченное обобщение совокупности процессов и т. д.} внешнего мира, мыслящая личность может усомниться в реальности явления развития, может полагать (гипотетически), что человек вносит в созерцание природы переломляющую призму своего творчества и что представление развития есть одно из явлений этого преломления. Но, допуская развитие, мы должны допускать нечто развивающееся, и это нечто, этот предмет развития (природа, мысль или Я) составляет для мыслящего существа внешний мир. Итак, внешность есть начало логическое, предшествующее началу развития.
Точно так же начало сознания предшествует началу внешнего мира (не исторически, но логически). Несмотря на убедительность, с которою человечество опиралось всегда на реальность внешнего мира, большая часть мыслителей, достойных этого имени, не отвергала, что эта реальность может быть предметом сомнения, что она менее достоверна для нас, чем процесс нашего сознания, что ее следовало бы доказать и что этого доказательства дать нельзя. Некоторые относились скептически к внешнему миру и видели действительность лишь в невещественном Я мыслящей личности или в процессе безличного мышления. Человек очень хорошо знает, что иногда призрак, не имеющий существования вне его мысли, для него представляется вполне действительным. Он убеждается в феноменальности горячечных и сонных видений их внутренним противоречием или их прекращением. Он знает, что его окружают другие призраки, в которых особенные процессы внешнего мира принимают для него формы отдельных существ (как в радуге, в зеркальном изображении, в пламени и т. п.). Постепенно, рядом научных сближений, человек пришел к истинному пониманию этих призраков. До сих пор в самых развитых кружках людей есть личности, верящие в реальность видений своей фантазии и умеющие найти отговорки для очевидной несообразности этих явлений. В реальности нашего тела и всего внешнего мира убеждает нас лишь отсутствие противоречия во всех фактах, воспринятых нами из этого мира, и непрерывность впечатлений, нами отсюда получаемых в продолжение всего нашего существования. Но ни то ни другое не составляет логического аргумента для реальности чего бы то ни было. В гипотезе, что вся внешность есть призрак единого мыслящего существа, нет логического противоречия. Противоречие здесь только реальное. В нашем реальном человеческом бытии мы имеем столько же подтверждений бытия внешнего мира, как и бытия нашего собственного мышления, мы имеем реальную причину полагать, что внешность существует независимо от нашей мысли, что, напротив, наше сознание есть продукт внешних процессов, что внешность существовала задолго до начала процесса нашего сознания и будет существовать долго после его прекращения, но логически мы не в состоянии совершить переход от личного (субъективного) представления внешнего мира к его независимому от нас (объективному) существованию. Логически мы не можем отрешиться никогда и никаким способом от убеждения в действительности нашего сознания, потому что каждый аргумент против него его же необходимо предполагает, но логически можно всегда допустить личный или безличный процесс сознания и в то же время отрешиться (гипотетически) от убеждения в реальности внешнего мира. Мышление, как один из процессов сознания, является для нас критериумом для всего сущего. Все сущее представляется нам фактом феноменологии духа. Поэтому сознание представляется нам первым метафизическим началом, которое должно в стройной системе преобладать над прочими, не изгоняя их и не отвергая их важности.
Таким образом, в основу построения антропологии как философской системы ложится принцип: процесс личного сознания действительно совершается, все явления его действительны для этого личного сознания. Этот первый антропологический принцип мы назовем личным принципом действительности, потому что он предполагает отдельную человеческую личность, единицу, не отвлеченного человека как одного из многих и тем менее человека как синоним человечества. На этой точке зрения являются безразлично действительными логические построения, впечатления внешнего мира, создания художественного творчества, отвлеченные обобщения, грезы сна, нелепые представления помешанного. Все это действительные факты сознания.
Но из этой массы действительных фактов выделяются факты, не заключающие в себе противоречия, и отделяют в себе изменяющуюся область реального убеждения от области, которой само личное сознание приписывает лишь феноменальную действительность. Эта область реального убеждения составляет область знания. Область феноменальной действительности есть область творчества. Отсюда выходит второй антропологический принцип ФИЛОСОФИИ — принцип реального знания: все, что мы сознаем, не находя противоречия при этом сознании ни в самом понятии сознаваемого, ни в группировке вновь сознаваемого с прежде сознанным, представляет нам реальное бытие. Отсюда реальность внешнего мира как основа науки. Отсюда необходимость критики всего действительно происходящего в нашем сознании, чтобы отличить реальное от феноменального.
Но эти два мира, реальный и феноменальный, предстоят нашему сознанию не отдельно один от другого, мы сознаем переход из одного в другой, переход, их связующий, поверяющий и заимствующий из одного реальное, из другого феноменальное начало. Сознавая реальное бытие, мы его мыслим лишь как феномен, откидывая одни признаки, придавая другие, переделывая особенные впечатления в цельные представления, в объединенные понятия. Мы обобщаем неизбежно реальный мир, чтобы его сделать миром нашего мышления. В то же время мыслимый мир представляется нам в действительном процессе нашего сознания как нечто противопоставляемое нами самим себе, как нечто, в чем мы отрицаем часть действительности, принадлежащей нам как единственно действительному бытию. Следовательно, мышление заключает в себе двойной процесс. Мышление есть обобщение мыслимого и в то же время противопоставление мыслящим существом своей мысли как реального бытия себе как единственно действительному бытию. Итак, в процессе мышления есть два полюса, становясь на тот или другой, мы находимся в различных метафизических системах.
Становясь в область реального и признавая мышление только обобщением, мы на точке зрения материализма, мысль и все факты сознания получают только феноменальное существование. Вещество мыслит в нас, явление сознания суть один из фазисов его преобразований, необходимый закон, без которого познание внешнего мира было бы призраком, господствует над нашим сознанием, необходимое совокупление обстоятельств приводит в нем к неизбежным последствиям, правило, выходящее из самоопределения человека, есть такое же неизбежное событие, как и нарушение этого правила.
Оставаясь в области действительности сознания и признавая мышление только противопоставлением одного процесса сознания другому процессу, мы на точке зрения идеализма. Мысль одна действительна. Внешний мир есть призрак, создаваемый нашей мыслью для совершения процесса своего развития. Знание отличается от творчества лишь ступенью, а не сущностью сознаваемого предмета. Миф столько же содержит научной истины, как историческое событие. Различение кажущегося от реальною есть пустое занятие. Размещение всего сущего по лестнице категорий мыслимого заключает всю систему мышления.
Антропологический принцип требует одновременного допущения того и другого содержания в мышлении. Для человеческого мышления мысль не есть только обобщение и не только противопоставление себя самой себе же самой. Она есть то и другое вместе. Процесс сознания действителен, и мир внешний реален. Это допущение есть уже требование метафизической системы, заключающей в себе обе предыдущие, отрицающей их исключительность, но допускающей одновременную возможность. Третий антропологический принцип есть скептический принцип метафизики: процесс сознания не дает возможности решить, есть ли он сам как действительный процесс, результат реального бытия, или реальное бытие есть его продукт. Это отрицание немедленно обращается в требование двойного построения: если мы не знаем, которое из двух решений действительно, то можем мыслить то и другое. Стройная система должна выражать свой скептицизм тем, что заключает в себе возможность двух различных построений. Это приводит нас к двум отраслям теоретической философии: к философии природы и к философии духа. Философия природы, опираясь на реальность внешнего мира, должна стремиться построить процесс сознания, как [если] бы вне вещественного мира не было ничего, кроме феноменов. Философия духа, опираясь на действительность сознания, должна стремиться построить все сущее как продукт систематического развития мышления.
Первая, держась возможно ближе данных наук, кладет в основание бытия, как оно есть, реальное бытие сущности (субстанции), безграничной в пространстве и беспредельной во времени, не уничтожающейся, бессознательной, следовательно, не допускающей целей, но способной к взаимному действию своих составных частей, причем это взаимодействие происходит по вечно неизменным законам. Все реальные явления представляются философски преобразованиями одного явления в этой сущности — движения ее частиц. Гипотезы более или менее простые служат к сближению научных фактов, так, чтобы они уложились в эту систему, ряд систем движущихся точек, причем все отдельные системы составляют одну систему, всякое более сложное явление есть неизбежный результат группы простейших, ему предшествующих, есть необходимое условие стройности подобной философии природы, наконец, главное и самое затруднительное обстоятельство при ее построении есть следующее: она должна объяснить происхождение всех известных явлений вещественного бытия так, чтобы охватить всю беспредельность их во времени, как в прошедшем, так и в будущем, мало того, чтобы, как в теории Лапласа, объяснить происхождение миров из движущейся материи, надо, чтобы это вечное движение имело причину в данное мгновение безразличной вечности образовать мир, чтобы от этого мгновения, считая назад, можно было в беспредельные периоды определить состояние этой материи. Только круг явлений, взаимно друг друга обусловливающих, может, по всей вероятности, удовлетворить этой теории. Построение подобной философии природы есть desiderata [пожелание], исполнения которой еще, вероятно, очень долго придется ждать. Но, как часть антропологической системы, она имеет центр, около которого группируется. Этот центр есть положение человек и его история могут быть мыслимы как необходимые продукты внешних влияний,
В свою очередь философия духа должна проследить, строго руководясь данными психологии, логики, феноменологии духа и эстетики, последовательное развитие в сознании представлений, понятий и идей, процесс мысленного творчества. Строгой критикой она должна отделить феноменальные призраки, созданные человеческой историей, от логических обобщений, соответствующих тому, что сознание признает реальным бытием, она должна пытаться в категориях мышления найти возможность необходимого построения всех законов реального бытия и в идее человека как реальной личности найти источник построения природы в ее гармонии, вселенной — в ее разнообразии, вещества, пространства и времени — в их отвлеченности. Тогда только она достигает своего идеала — построения мира по законам мышления. Антропологическое положение, в котором она формулируется, есть человек может себя мыслить как источник внешнего мира.
Таким образом, теоретическая философия, или метафизика, в излагаемой нами системе начинает с трех антропологических принципов философской пропедевтики. Первый принцип ставит человека как действительную личность, второй — как познающую личность, скептический принцип — как мыслящую личность и в мышлении отрицающую познание сущности вещей. Но это отрицание есть лишь требование двойного философского построения. Философия природы строит личность, мыслящую себя как продукт внешнего мира, философия духа, наоборот, строит личность, мыслящую себя как источник того же мира. В совокупности они заключают полный круг всего сущего, оставляя непоколебимыми все три основные принципа.
Но переход между миром реальным и феноменальным может быть еще другой. Мышление переходило от реального бытия к феноменальному в его обобщении и противоставляло действительному сознанию бытие, которое признавалось реальным, следовательно, в котором отрицалась преобладающая действительность мыслящей личности. В обоих случаях переход помощью мышления был потерею части бытия или для мыслимого, или для мыслящего. Другой переход должен быть обратным: феномен должен делаться реальным бытием, реальное бытие должно обращаться в действительную личность. Это имеет место в практической философии. Ее процесс есть действие, личность воплощает свое желание, свое чувство, свое понятие вне себя, в мир реального бытия. Она ставит себе цель, и эта внешняя реальная цель делается действительным побуждением в личности. Здесь скептическое начало не имеет места, потому что противоположности процессов в обоих случаях не существует. Разница лишь в том, что воплощение желания, чувства, понятия в деятельность может совершиться бессознательно или сознательно, поставление же цели есть всегда переход реального бытия в сознательную действительность. Первая деятельность обширнее второй, но может более или менее в нее переходить и ни в каком случае ей не противополагается.
Отсутствие скептического принципа в построении практической философии придает ей особую прочность и независимость от метафизических теорий. Отсюда в основание практической философии ложится принцип практический, который соответствует первому принципу пропедевтики. В нем выражается независимость личности, как действующей, от всех вопросов о сущности ее. Личность сознает себя свободной, желающей для себя и ответственною пред собою в своей практической деятельности. Это личный принцип свободы, отделяющий мир практической философии от мира теоретической. На этом принципе зиждется возможность жизненных вопросов, возможность критики человеческой деятельности, возможность требований от человека что бы то ни было. Неизменный закон причины и следствия проникает в философию природы, неизменный закон стройного развития создает философию духа, потому что высшее бытие в обеих находится в начале, низшее — в конце процесса, мыслимый мир должен подчиниться реальному бытию или строиться по условиям, налагаемым на него мыслящею действительностью. В практической философии высшее бытие является в конце как воплощение или цель, поэтому закон является неизменным правилом, но деятельность представляет от него исключения, уклонения. Личность практически свободна, и свобода сама является первою ее потребностью.
Второму принципу пропедевтики, источнику реального мира, соответствует здесь принцип идеального творчества, как действительная личность в теории противополагала себе реальный мир, единственный источник знаний, так действительная личность в практике противополагает себе идеалы, единственное побуждение к деятельности. В полном представлении реального бытия заключается возрастание знания. В полноте идеалов, которые ставит человек, заключается совершенство его деятельности.
Если в теории человек должен был на антропологической точке зрения отнестись скептически к вопросам о сущности вещей, то подобное же, но не тождественное явление происходит в практической области. Деятельность человека разнообразна, поэтому идеалы, являющиеся для него практическими побуждениями, различны. Одновременное их поставление производит смутные стремления, неразумную деятельность, а между тем отрицание одного из этих идеалов сообщает деятельности односторонность. Как скептический принцип отрицал односторонность объяснения, чтобы перейти в создание двух отделов философии, так практическая философия ставит принцип разделения деятельности: идеал одного рода деятельности не должен быть идеалом для другой — и в то же самое время требует от деятельности человечного направления, т. е. соединения двух родов деятельности в одной действующей личности: истинный человек совокупляет в себе идеалы практической деятельности, не смешивая их при самой деятельности.
Для определения этих идеалов и для группировки они подвергаются взаимной критике. Одни оказываются взаимно противоречивыми, другие—неполными, и окончательно получаем две группы, несоединимые по своей сущности, но соединяемые в идеале действующей человечной личности. В теоретический философии мы искали отношения между реальным миром и действительным сознанием, давая поочередно преобладание тому или другому началу, мы имели философию природы и философию духа. Точно так же здесь нам нужно определить отношение между формой, в которую воплощается деятельность, и содержанием, воплощаемым в эту форму. В одной и той же деятельности человек не может одновременно ставить себе целью прекрасную форму и нравственное содержание. Цель его должна быть одна при каждой деятельности, но действующая личность может ‘ставить себе в одном случае эстетическую, в другом — нравственную цель, и, проникнувшись сознанием того и другого идеала, истинно человеческая личность бессознательно нравственна при художественной деятельности, бессознательно художественна при нравственной. Это разделение, требующее нового соединения, дает две отрасли практической философии.
Философия искусства есть философское построение эстетики. В первой части своей, в философии художественного идеала, она ищет идеал прекрасного произведения, совокупляет реальный художественный идеал — стройную форму — с действительным художественным идеалом — патетическим настроением, отвергает нехудожественные идеалы служения идее, общественным и жизненным целям и ставит антропологическое художественное положение художественное произведение есть патетическое воплощение личности художника в стройные формы. Затем она в философии искусств решает вопрос о воплощении различного рода патетического настроения личности в различные формы искусства.
Философия жизни точно так же ищет в этике или в философии личности идеал человеческого достоинства. Доказывая неполноту или внутренние противоречия в идеалах эгоистической, полезной, милосердной, самоотверженной деятельности, она приходит к идеалу справедливой деятельности как деятельности, обобщающей на всех людей признание человеческого достоинства и тем восходящей к представлению равноправного человечества. Во имя этого идеала этика ставит положение человеческое достоинство заключается в справедливой деятельности, справедливая деятельность есть воплощение в жизнь идеи о равноправности всех людей на всестороннее развитие независимо от всех патетических настроений действующей личности. Тогда в философии общества она судит во имя идеала достойной и справедливой личности, формы семьи, рода, нации, формы промышленного, сословного, юридического союза, формы государства, церкви, человечества и человеческого общества вообще. Общественный союз является для антропологической системы средством развития личности, средством воплощения в жизнь идеи о личном достоинстве, т. е. идеи справедливости. Отсюда разрешение противоречия между общественной обязанностью и личным стремлением гражданина. Личность видит в справедливом обществе воплощение своего достоинства. Общество должно иметь целью удовлетворение справедливым требованиям развития всех своих членов. При столкновении или личность не уяснила себе требований справедливости и общество обязано развивать личность, или общество нарушило свои обязанности и обратилось в условную форму без достаточного нравственного содержания. Но поклонение форме есть идеал искусства, а не нравственности, и нравственная личность обязана стремиться всеми силами внести надлежащее содержание в существующие формы или перестроить формы по требованиям содержания.
Итак, практическая философия приходит к двум одновременным процессам человеческой деятельности. Человек создает прекрасные или только стройные формы, в которые бессознательно вкладывает свое нравственное содержание, стройность и красота упрочивают их существование и оставляют их памятником человеческой деятельности. Человек воплощает в жизнь нравственное содержание, ломая и перестраивая формы, в которые он его воплощает, по мере того как они не удовлетворяют своему содержанию. Эти оба процесса вместе составляют историю человека и приводят к заключительному члену антропологии как стройной философской системы.
Этот заключительный член есть философия истории. Она заключает все предыдущее, потому что заключает в процессе развития то, что теоретическая и практическая философия заключают в догматической форме современного понимания. Принципы и положения, поставленные выше, составляют уясняющуюся канву человеческой деятельности. Во всех фактах истории независимо от всякой критики присутствует убеждение в действительности человеческого сознания. Постепенно округляя свое знание, человек овладевает более и более реальным миром. Различая реальное знание от создания своей фантазии, он более и более убеждается, что сущность вещей ему недоступна. В науке он все решительнее опирается на построение мира и человека из бессознательного сцепления причин и следствий, в философии он все сущее стремится объяснить из явлений своего духа. Точно так же история выдвигает все более на вид личность как источник всякой деятельности, причины этой деятельности все яснее выказываются как внутренние идеалы, а не как внешние побуждения и принуждения, все более человек убеждается, что неправильность его деятельности зависит часто от перенесения одного идеала в другую область, ему не принадлежащую. Наконец, красота как патетическая стройность и справедливость как обобщение личного достоинства делаются для мыслителя все более неизбежными источниками художественного творчества и нравственной деятельности в личности и в обществе.— Философия истории есть очертание законов этого развития. Выходя из антропологического начала, она ищет его везде и потому видит в разнообразии исторических изменений повсюду переход из менее сознательного состояния к более сознательному. В теоретической деятельности она видит стремление перейти от верования к знанию, от бессознательного построения мифологических систем к сознательному построению философских систем, возможно ближе подходящих к науке и поставляющих науку как свой окончательный идеал. В практической деятельности она видит стремление заместить повсюду бессознательную деятельность целесообразною. Художник вырабатывается из-под давления гиератических2 форм, условных теорий, внехудожественных обязательств. Жизнь личности как в частной, так и в общественной деятельности опирается на ее сознание справедливости, а не на внешнее принуждение. Подчинение практическому правилу в обоих случаях заменяется уяснением себе идеала эстетического и нравственного, построением личной философии искусства и жизни и стремлением воплотить эту философию в жизнь {Могут встретиться читатели, которые найдут в вышесказанном чрезвычайный оптимизм. Мы вовсе не хотим сказать, чтобы теперешнее время отличалось быстрейшим стремлением вперед в этом отношении, но считаем, что в истории сознательностью, вносимою в факты, можно объяснить и периоды явного развития и кажущегося отступления от прогресса.}. Таким образом, философия истории обращается сама собою в развитие истории философии как стремления к стройному совокуплению в знании, в творчестве и в жизни всего сущего в единое целое. Но эта история философии уже не есть развитие философских систем одна из другой, в особенности аффильяции мыслителей. Философские системы являются как результат всей жизни общества в данную эпоху, научной, эстетической, практической, философской, религиозной, они являются воплощением мыслящей личности с ее особенным развитием, с ее частным, временным настроением духа. Но конечно, в то же время они несут на себе след необходимого самостоятельного развития идей, вырабатываемых рядом мыслителей. Только такая история философии не противоречит антропологическому началу, на котором построена вся система, и только она может явиться заключительным членом антропологии как философской системы.
Теоретическая философия представляла человека как личность действительную, познающую и мыслящую. Практическая философия представляла его как личность сознательно свободную, творческую и человечную (т. е. художническую и справедливую), философия истории представляет его как личность развивающуюся в отношении сознания всех своих предыдущих качеств. Это развитие не относится к нему как к личности действительной и сознательно свободной. Он выходил всегда из принципа своей действительности и сознательной свободы, но он не мыслил себя таким и. не воплощал это сознание как цель в искусстве и в жизни. Развитие не относится также к самому процессу мышления и сознания своей человечности. Развитие этих двух свойств в роде человеческом есть вопрос физиологический: при нормальном мозге антропологическая точка зрения принимает человека безусловно мыслящим и сознающим свою человечность. Но развитие историческое относится к человеку как познающей и творческой личности, и это развитие бесконечно, или по крайней мере философия не имеет причины строить его как конечное. Как познающая личность, человек беспрестанно расширяет пределы науки и тем дает все новый материал своему мышлению. Как творческая личность, он создает все новые идеалы, новые формы и действия для их воплощения, никогда не исчерпывая прекрасных форм, нравственных действий и всегда стремясь далее и далее к осуществлению человечности, которую он в себе сознает. Эта возможность бесконечного развития, не мешающая законченности философской системы, есть необходимое следствие антропологического начала и позволяет построить философию истории, не ограничивая человечество в формах его развития.
Может быть, читатель многим недоволен в нашем построении. В нашем очерке, может быть, не все с первого раза ясно, но философская система не есть воспринимаемое сознание, она должна вырасти из сознания самого читателя, тогда только она делается ему ясной.— Другие читатели по их личному воззрению могут полагать, что следовало бы выйти из другого начала, что антропологическая точка зрения не есть наилучшая. Пусть попробуют свою систему и сообщат нам.
Но что же тут нового, скажут другие. Все это было… Позвольте, автор этого очерка не выдает это построение за новое. Пусть желающие отыскивают, что встречается у какого мыслителя. Автор предлагает лишь пробу антропологического построения философии как цельной системы. Для него она безлична, желательно, чтобы для читателей она была такою же. Вы согласны с системой? Это все, что может желать автор. Вы не согласны? Спорьте, противопоставляйте другую. Вам все системы кажутся игрушкою? И то хорошо, можете не читать второй половины этого очерка. Антропология как наука имеет достаточно значения для тзх, кто не хочет видеть в ее началах возможности философского построения. Вы хотите отыскать источники всех высказанных положений в старых сочинениях? Сделайте одолжение. Автор готов признать, что эта система в своих началах была системою всех мыслителей, если вы это докажете.
Но всего вероятнее, что вы находите эту статейку скучною для журнального очерка… Вы ищете в журнале другого. На других страницах этой же книжки найдете себе полное удовлетворение, а мы — нам пора кончить…
Включенные в настоящее издание труды П. Л. Лаврова расположены в основном в хронологическом порядке. Публиковавшиеся ранее произведения воспроизводятся по последним прижизненным изданиям. Произведения, рукописи которых хранятся в фонде Лаврова в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР), сверены с этими рукописными материалами. Сверка проведена В. И. Кашиловым, Ю. К. Митиным, В. Д. Силаковым, Т. В. Ягловой. Обнаруженные опечатки внесены в текст, пропуски и добавления, а также существенные в смысловом отношении разночтения помещены в настоящем томе в разделе ‘Из рукописей опубликованных работ’. Этот раздел, а также большая часть примечаний, содержащих указания на источники цитат, составлены В. Д. Силаковым.
Правописание принято для настоящего издания современное. Лавров писал: ‘эманципация’, ‘фильяция’, ‘ипотезы’, ‘пальятив’ и т. п. Все эти слова исправлены. Но некоторые из его слов оставлены: ‘приуготовительный’, ‘аналогический’, ‘энергический’, ‘поверить’, ‘поверка’, ‘дикий’, ‘переживание’ в смысле ‘подготовительный’, ‘аналогичный’, ‘энергичный’, ‘проверить’, ‘проверка’, ‘дикарь’, ‘пережиток’.
Несколько увеличено количество абзацев для удобства восприятия текста. Отсутствующие в подлиннике переводы иностранных слов и выражений и прочие редакционные вставки даны в квадратных скобках.
Воспользовавшись выходом в свет книги И. Г. Фихте (сына) и Г. Вайца, Лавров излагает в этой статье свое понимание антропологии как философской системы. Статья впервые опубликована в 1860 г. в журнале ‘Русское слово’ (No 10, стр. 53—76), перепечатана в 1917 г. в Собр. соч. П. Л. Лаврова, 1-я серия, ‘Статьи по философии’, вып. 2. Пг., 1917 (на обложке — 1918).
Работа ‘Что такое антропология’ послужила основой для статьи Лаврова ‘Антропологическая точка зрения’, помещенной в ‘Энциклопедическом словаре, составленном русскими учеными и литераторами’, т. V. Спб., 1862, стр. 6—12. Как видно из публикуемого в настоящем томе плана сборника ‘Философские этюды’, статья ‘Что такое антропология’ должна была составить IV раздел этою сборника, озаглавленный ‘Человек как философский принцип’. При подготовке статьи для этого издания Лавров в 1866 г. внес в нее изменения. Первую половину статьи (включая абзац, заканчивающийся словами ‘всякой философской системы’ — см. наст, том, стр. 477) он опустил, дав ей новое начало, а также внес другие изменения и дополнения (ЦГАОР, ф. 1762, оп. 2, ед. хр. 227, см. в наст. томе раздел ‘Из рукописей опубликованных работ’).
1 Статья Лаврова ‘Современные германские теисты’ напечатана в ‘Русском слове’ No 7, 1859. См. также Собр. соч. П. Л. Лаврова, 1-я серия, вып. 3.
2 Гиератический, или иератический (греч.)— здесь в смысле малопонятный или неразборчивый.