Н. И. Михайлова
Читая ‘Опасного соседа’
(В. Л. Пушкин и А. С. Пушкин)
Читая ‘Опасного соседа’, Пушкин Василий Львович, Год: 1981
Время на прочтение: 13 минут(ы)
‘Литературная учеба’, 1981, No1
Забытые ныне произведения, ранее чрезвычайно популярные, представляют для нас какой-то особый интерес. Каким образом популярность их связана с литературным бытом их эпохи, с судьбами, характерами и взаимоотношениями людей? А уж если с такими произведениями так или иначе связаны классики нашей литературы, то этот интерес возрастает вдвойне.
‘Опасный сосед’, поэма Василия Львовича Пушкина, известна сегодня больше по названию. Упоминание о ней можно найти лишь в учебниках истории русской литературы, литературных справочниках и комментариях к ‘Евгению Онегину’, ибо великий Пушкин вывел здесь героя своего дяди. Между тем появление ‘Опасного соседа’ в 1810-е годы было настоящей сенсацией. О нем говорили и спорили, его цитировали в беседах и письмах, его упоминали в печати. Даже своей публикацией он был обязан не только счастливой случайности, но и своей поистине огромной известности: в 1815 году чиновник министерства иностранных дел, посланный в Мюнхен испробовать новое изобретение — литографию, не смог вспомнить ни одного стихотворения и отпечатал тогда поэму В. Л. Пушкина, широко распространенную в списках.
В чем секрет успеха ‘Опасного соседа’, написанного с небрежной легкостью всего лишь на нескольких страницах? Мастерство нельзя разложить на составные части, они едины и только в единстве воздействуют на читателя. Принимая мысль о единстве за общий ориентир восприятия произведения, остановимся все же на некоторых моментах. Прежде всего на сюжете. Он оригинален, его можно назвать своего рода минус-сюжетом, и в этом уже сказались изобретательность и остроумие автора. В. Л. Пушкин рассказал забавную историю о своей поездке с соседом Буяновым в ‘веселый дом’, но там ничего не произошло, хотя ‘свет в черпаке погас и близок был сундук’. Это рассказ о том, что могло случиться, но не случилось. Как в пушкинской ‘Метели’: ‘Но возвратимся к добрым ненарадовским помещикам и посмотрим, что-то у них делается. А ничего’. Читатель ждет соблазнительной истории, но вместо ‘на вот, возьми ее скорей’ получает нечто иное: написанные мастерской кистью портреты, колоритную картину быта и нравов — не случайно в ‘Опасном соседе’ современники видели ‘Гогартов оригинал, с которого копию снять невозможно’.
Сосед Буянов, промотавший свое имение за восемь лет ‘с цыганками, <...>, в трактирах с плясунами’, своеобразный литературный прототип гоголевского Ноздрева, появляется перед рассказчиком и читателями ‘с небритыми усами, растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком’. Он весел, напорист и красноречив. И вот уже они садятся в обшивни:
Пустился дым густой из пламенных ноздрей
По улицам, как вихрь, несущихся коней,
Кузнецкий мост и вал, Арбат и Поварская…
Конечно, это еще не пушкинское:
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари…
Но и в поэме дяди энергия движения, стремительность, полет. А потом мы попадаем в ветхий домишко, колыхающийся от ветра, видим новую обстановку, которую нам показывает автор точно подмеченными деталями: каморка, где на столе стоят пунш, пиво и табак, а на стене в рамочках висят Султан Селим, Вольтер и Фредерик Второй, в новой обстановке живописуются и новые герои: купец и дьячок, занятые игрой в карты, сводня ‘с широкой задницей, с угрями на челе, вся провонявшая и чесноком и водкой’, известная всей Москве Варюшка и другая дюжая гостья, кривой лакей и безносая кухарка. Каждому герою в соответствии с его характером отведена роль в великолепной, динамической сцене драки:
Но что за шум? Кричат! Несется вопль в светлицу.
Прелестница моя, накинув исподницу,
От страха босиком по лестнице бежит,
Я вслед за ней… Весь дом колеблется, дрожит.
О ужас! Мой сосед, могучею рукою
К стене прижав дьячка, тузит купца другою,
Панкратьевна в крови, подсвечники летят,
И стулья на полу ногами вверх лежат.
Варюшка пьяная бранится непристойно,
Один кривой лакей стоит в углу спокойно
И, нюхая табак, с почтеньем ждет конца.
Герои поэмы, их действия погружены в стихию комического. Низкие предметы с иронической серьезностью В. Л. Пушкин описывает высоким слогом: пьяную драку пародийно называет ‘ужасной битвой’, Буянова — ратоборцем, обитательниц ‘веселого дома’ — доблестными храбрыми женами, а внезапно появившегося брюхастого полицейского офицера — ‘спокойствия рачителем’. В жанровой картинке карикатурно высвечиваются образы древней истории и мифологии: сводня представлена женой Перикла Аспазией, в доме которой собирались философы, художники и поэты. Дворняги, сожравшие шинель убежавшего из притона незадачливого рассказчика, названы церберами, свирепыми трехголовыми псами, охраняющими выход из преисподней: оттуда удалось выйти только Орфею, усыпившему церберов песнями. Свободное, легкое повествование шутливо прерывается выспренними сентенциями: ‘В юдоли сей, увы, плач вечно близок смеха’. Завершается поэма пародированием первого псалма царя Давида ‘Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит на собрании развратителей’. Библейская мудрость переводится в комический план:
Блажен, стократ блажен, кто в тишине живет
И в сонмище людей неистовых нейдет,
Кто, веселясь подчас с подругой молодою,
За нежный поцелуй не награжден бедою,
С кем не встречается опасный мой сосед,
Кто любит и шутить, но только не во вред,
Кто иногда стихи от скуки сочиняет
И над рецензией славянской засыпает.
Оригинальность поэмы заключалась не только в живописности картин, меткости характеристик, изяществе комического рассказа. Здесь важен был и острый момент злободневности, связанной с литературными битвами того времени, когда в борьбе сторонников Н. М. Карамзина и последователей А. С. Шишкова определялось будущее русской литературы. В. Л. Пушкину, старосте ‘Арзамаса’, удалось остроумно включить в пикантный сюжет своего сочинения вопросы языка и литературы, выступить против шишковской ‘Беседы любителей русского слова’, и это тоже было новым явлением в поэме начала XIX века.
Пара рысаков, ‘подтибринных’ Буяновым у Пахома, названа двоицей — славянизмом, заимствованным у С. А. Ширинского-Шихматова. И здесь же ироничное обращение к этому ‘Варяго-Россу’, ‘угрюмому певцу’ (не отсюда ли у А. С. Пушкина: ‘угрюмых тройка есть певцов — Шихматов, Шаховской, Шишков’ ?). В. Л. Пушкин просит у С. А. Шихматова взять слово в образец:
Досель в невежестве, коснея, утопая,
Мы, парой двоицу по-русски называя,
Писали для того, чтоб понимали нас.
Ну, к чорту ум и вкус, пишите в добрый час.
В. Л. Пушкин дискредитировал и другого литературного противника — А. А. Шаховского, заставив героинь ‘веселого дома’ читать его комедию ‘Новый Стерн’, направленную против Н. М. Карамзина:
Две гостьи дюжие смеялись, рассуждали
И ‘Стерна Нового’ как диво величали:
Прямой талант везде защитников найдет!
Задетый за живое, А. А. Шаховской пытался обороняться шуткой. ‘Ну, не несчастие ли мое? — говорил он.— Человек в первый раз отродясь сказал остроту — и то на мой счет’. Однако острота В. Л. Пушкина была неотразима. Племянник восхищался умением дяди ‘лоб угрюмый Шутовского клеймить единственным стихом’. Этим гордился и сам сочинитель: ‘Я злого Гашпара убил одним стихом’.
Досталось в поэме и А. С. Шишкову — в него был нацелен последний стих: ‘И над рецензией славянской засыпает’.
‘Опасный сосед’ был единодушно признан современниками В. Л. Пушкина лучшим его произведением. ‘Сосед Буянов останется памятником дарований его стихотворных’,— писал А. Я. Булгаков. П. А. Плетнев, издатель стихотворений Василия Львовича, представил автора как того,
Кто вам Опасного соседа
Искусным описал пером.
А. С. Пушкин, обращаясь к П. А. Плетневу, особо выделил эту поэму:
Ты издал дядю моего.
Творец Опасного соседа
Достоин очень был того.
Когда Василия Львовича принимали в ‘Арзамас’, каждый из ‘арзамасцев’ приветствовал его шуточной речью, где с должным пиететом непременно цитировалась славная поэма. И даже желчный А. Ф. Воейков в ‘Парнасском Адрес-Календаре’, поставив В. Л. Пушкина при водяной коммуникации (намек на многословие), отметил его все же листочком лавра с надписью ‘За Буянова’. Интересно, однако, отметить, что ‘Опасный сосед’ не просто лучшее, но неожиданное произведение, занимающее особое место в поэзии В. Л. Пушкина, творчество которого носило несамостоятельный характер, было вторичным по отношению к Н. М. Карамзину и И. И. Дмитриеву, к французской легкой поэзии. Именно поэтому ‘Опасный сосед’ не только восхищал, но и удивлял современников. ‘Вот стихи! Какая быстрота, какое движение! И это написала вялая муза Василия Львовича!’ — восклицал К. Н. Батюшков. Как объяснить удивительный факт появления Буянова в творчестве В. Л. Пушкина? Думается, что ответ в какой-то мере подсказан К. Н. Батюшковым, который писал: ‘…сатира Пушкина есть произведение изящное, оригинальное, а сам он еще оригинальнее своей сатиры’. Оригинальность ‘Опасного соседа’ определялась неповторимым своеобразием его автора, и для того, чтобы уяснить саму возможность появления этого сочинения, нужно обратиться к личности сочинителя.
В. Л. Пушкин воспринимается сегодня стереотипно и однозначно. Мы не будем говорить о безликом, сухом упоминании о нем в учебниках истории литературы. Но вот забавный образ ‘брюхастого лепетуна’, мастерски воссозданный Ю. Н. Тыняновым, требует внимания. Он не только прочно вошел в сознание читателей, но и занял свое место в научной литературе. При этом любопытно, что тыняновский образ, вырастающий из быта пушкинской эпохи, связан с системой литературного мышления прошлого века, когда поэты стремились определить личность поэтической формулой. ‘Язвительный поэт, остряк замысловатый’ — это А. С. Пушкин о П. А. Вяземском. ‘Американец и цыган. На свете нравственном загадка’ — П. А. Вяземский о Ф. И. Толстом-Американце. ‘Усач. Умом, пером остер он как француз’ — Ф. И. Глинка о Д. В. Давыдове. И так же, как образ Дельвига-ленивца, закрепленный в литературном сознании его современников, так и веселый балагур, наивный щеголь, а потом и жизнерадостный подагрик В. Л. Пушкин из поэзии его друзей, из его собственных стихотворений переходит в романы Ю. Н. Тынянова. Однако подлинное содержание личности В. Л. Пушкина не укладывается в рамки этого литературного образа. Письма Василия Львовича, письма и воспоминания его друзей позволяют нам увидеть также иные его черты. Добродушие этого человека было добротой, душевной открытостью. Его веселость — радостным восприятием жизни, которое сказывалось и в любви к путешествиям, в страстном собирании книг, в постоянном интересе к литературе. В. Л. Пушкин был наделен редким даром общения, всегда был душой московского общества, и этому способствовали его блестящая образованность, яркий талант декламатора, остроумие наблюдательного рассказчика, воображение изящного поэта. Ко всему этому судьба поставила его в фокусе исторических событий, на перекрестке многих исторических и литературных судеб его времени, и это также не могло как-то не отозваться в нем. В. Л. Пушкин помнил времена Екатерины II, убийство Павла I, воцарение Александра I. Он пережил наполеоновские войны, грозу 1812 года, пожар Москвы. Представленный б Париже первому консулу Наполеону, он был близко знаком с теми, кто изгонял из России наполеоновские полчища. До него в Москву дошли отголоски петербургской трагедии восстания декабристов, ему суждено было прожить еще, пять лет николаевского царствования. Масон, член ‘Человеколюбивого общества’, член разных ученых обществ (так сказано было о нем в ‘Опыте краткой истории русской литературы’ Н. И. Греча), староста ‘Арзамаса’, член ‘Общества любителей российской словесности’, он был знаком почти со всеми литераторами первой трети XIX века, участвовал во всех периодических изданиях: от ‘Вестника Европы’ Н. М. Карамзина и ‘Дамского журнала’ П. И. Шаликова до ‘Северных цветов’ А. А. Дельвига и ‘Полярной звезды’ К. Ф. Рылеева. То есть можно говорить о том, что В. Л. Пушкин был, конечно же, незаурядной личностью, что и позволило ему неожиданно выйти за рамки собственного творчества, создавая поэму ‘Опасный сосед’, действительно оригинальную.
В. Л. Пушкин и его ‘Опасный сосед’ представляют, на наш взгляд, несомненный интерес как историческое и литературное явление, само по себе ценное и достойное внимания. Будучи же включенными в исторический и литературный процесс, они высвечиваются новыми сторонами, приобретают новое значение, и здесь закономерно возникает вопрос о творческих и биографических связях дяди и его гениального племянника. На первый взгляд все сводится к хрестоматийным сведениям о том, что Василий Львович отвез своего племянника в Лицей, одним из первых заметил и оценил его поэтическое дарование, отговорил его от необдуманного намерения после окончания Лицея идти в гусары, был всегда благожелательным родственником. Что же касается творчества, то, как правило, говорится, что в лицейских стихотворениях А. С. Пушкина отозвались дружеские послания его дяди. Между тем точка отсчета может быть иной. В. Л. Пушкин важен самим общением с племянником: А. С. Пушкину открывался колоритнейший тип эпохи, человек разносторонний и одаренный. Поэтому могут наполняться психологическим смыслом некоторые факты и подробности. Известно, например, что в доме дяди А. С. Пушкин рассказывал о своем путешествии в Арзрум еще до появления его в печати, и это не случайно. В. Л. Пушкин всю жизнь вспоминал и любил рассказывать о своем заграничном путешествии в 1803 году в Германию, Францию и Англию, живо интересовался путешествиями, поэтому племянник-путешественник нашел именно в его лице не только слушателя, но и собеседника. Еще одна биографическая деталь: в год рождения А. С. Пушкина 29 октября 1799 года гвардии отставной поручик В. Л. Пушкин подал в Московское дворянское депутатское собрание прошение о внесении в ‘Общий гербовник дворянских родов’ родового герба Пушкиных. То есть интерес А. С. Пушкина к своей родословной связан и с дядей, который, вероятно, рассказывал племяннику об их предках. Любопытна такая подробность: после смерти дяди в 1830 году А. С. Пушкин стал владельцем его печати XVIII века, полученной им в свою очередь, по-видимому, от отца — Льва Александровича Пушкина. Этой печатью А. С. Пушкин запечатывал письма последних лет. Деловые и дружеские, шутливые и трагические, они как бы скреплялись образом В. Л. Пушкина, принадлежавшего к другому, не трагическому, а веселому, навсегда ушедшему поколению. Если же говорить о творческом воздействии дяди на племянника, то и здесь следует иметь в виду прежде всего широкий контекст литературы XIX века, куда включено творчество А. С. Пушкина, и в этом контексте, безусловно, определенное место принадлежит ‘Опасному соседу’, поэме оригинальной и новаторской для 1810-х годов, достижения которой сохраняли свое значение и в последующем. Дело здесь не в текстовых мелких соответствиях, а в принципиальных, существенных чертах жанра, метода и стиля В. Л. Пушкина, которые творчески осмыслялись и развивались А. С. Пушкиным в ‘Графе Нулине’, ‘Домике в Коломне’, ‘Евгении Онегине’. При этом и сам привлекательный образ дяди нередко выступал в художественном претворении племянника.
В ‘Графе Нулине’ главный герой дал название поэме: Нулин в центре событий и внимания автора, именно он описывается наиболее подробно. Прототипом же графа Нулина можно считать В. Л. Пушкина, или, вернее, один из его ликов, запечатленный в анекдотах и шуточных стихотворениях его друзей.
Сказать ли вам, кто он таков?
Граф Нулин, из чужих краев.
. . . . . . . . . . . . . . .
Себя казать, как чудный зверь,
В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулков a jour…
Комментарием к этим строкам о графе Нулине могут служить рассказы современников В. Л. Пушкина о его модности и щегольстве. Ф. Ф. Вигель сообщал о том, что Василий Львович не поленился съездить в Петербург только для того, чтобы увидеть французского дипломатического агента Дюрока и познакомиться с последними новостями французского туалета. Возвратившись в Москву, он ‘всех изумил толстым и длинным жабо, коротким франком и головою в мелких курчавых завитках, как баранья шерсть’. Зять Василия Львовича М. М. Сонцов !!!!Йиной из его сердечных привязанностей считал новомодный однобортный фрак. П. А. Вяземский набросал портрет только что вернувшегося из заграницы В. Л. Пушкина, одетого по-парижски, с напомаженной прической, которую он в простодушном самохвальстве давал обнюхивать дамам. Особенно колоритно забавный образ модника был нарисован поэме И. И. Дмитриева ‘Путешествие NN в Париж и Лондон’:
Друзья! Сестрицы! Я в Париже!
Я начал жить, а не дышать!
. . . . . . . . . . . . . . .
Все тройки знаю булевара,
Все магазины новых мод,—
сообщал герой И. И. Дмитриева В. Л. Пушкин. Покидая Лондон, он восклицал:
Я вне себя от восхищенья!
В каких явлюсь к вам сапогах!
Какие фраки! Панталоны!
Всему новейшие фасоны!
А. С. Пушкину очень нравилось сочинение И. И. Дмитриева, он видел в нем ‘образец игривой легкости и шутки живой и не злобной’, признавая, что в ней ‘с удивительной точностью изображен весь Василий Львович’, то есть не только его щегольство, но и его приверженность литературе, театру, страстное увлечение книгами. И А. С. Пушкин, следуя за И. И. Дмитриевым, продолжил характеристику графа Нулина его книжкой Гизо, романом Вальтера Скотта, bons-mots парижского двора, мотивами Россини, песней Беранже, которого особенно любил Василий Львович. Характер графа Нулина раскрывается в беседе с Натальей Павловной: он сожалеет о Париже, говорит о новых модах, о литературе, упоминает знаменитого трагика Тальма и известную актрису мадемуазель Марс, поет новый водевиль — и во всем этом угадывается дядя сочинителя, сведущий во всех литературных новинках, игравший в домашних спектаклях, близко знакомый с Тальма, у которого брал он уроки декламации. Забавное приключение графа Нулина с Натальей Павловной также не противоречит натуре В. Л. Пушкина, который писал П. А. Вяземскому: ‘и в сединах моих я еще смотрю на красавиц с удовольствием’, и ему же признавался: ‘Платоники чрезвычайно походят на тех людей, которые пьют мед, по усам течет, а в рот не попадает. Что до меня касается, я люблю его глотать, пока силы мои еще то позволяют’.
Граф Нулин, напомнивший нам забавный лик В. Л. Пушкина, включен в сюжет, построенный по принципу ‘Опасного соседа’. Это также !!!!!микус-сюжет, рассказ о том, что не случилось, не могло случиться, потому так озорно упоминается двадцатитрехлетний сосед Натальи Павловны Лидин, который больше всех смеялся несостоявшемуся подвигу графа Нулина. Так же как в поэме В. Л. Пушкина, за персонажами ‘Графа Нулина’ пародийно вырисовываются герои древней истории: граф Нулин объявлен Тарквинием, Наталья Павловна — Лукрецией, но пощечина — сюжетный поворот вмешавшегося в историю А. С. Пушкина — дает другой ход событиям, не позволяет Тарквинию овладеть Лукрецией, а Лукреции покончить с собой, переводит трагедию в комический план. Как и в ‘Опасном соседе’, главное в ‘Графе Нулине’ не сюжет, не житейская сентенция о верных женах, с комической важностью произнесенная в конце поэмы, а великолепно описанный быт, колоритные типажи — модный граф, лукавая барыня, ее муж — провинциальный медведь, бойкая служанка и, конечно же, легкость и изящество изложения, свободно и непосредственно обращенного к читателю.
Традиции ‘Опасного соседа’ несколько по-иному сказались в ‘Домике в Коломне’. И в этой поэме сюжет построен на забавном, неслучившемся происшествии. Здесь также выразительные портреты героев и их характеры, остроумный рассказ, непринужденная беседа с читателем, ирония над его житейской мудростью. Но в ‘Домике в Коломне’ в отличие от ‘Графа Нулина’ значительное место уделено литературным вопросам, технике версификации, которая всесторонне обсуждается автором, методу и стилю реалистического письма, которое внутренне полемически утверждается в намеренно сниженном описании состарившегося беззубого романтического Пегаса, отставного Феба, старушек Муз. Правда, и в ‘Домике в Коломне’, как и в ‘Графе Нулине’, нет открытой полемики с литераторами, что отличало ‘Опасного соседа’, хотя А. С. Пушкин и упоминает иронически ‘Шихматова богомольного’. Литературные споры XIX века зазвучали многоголосым хором лишь в ‘Евгении Онегине’, где также был учтен творческий опыт прославленной поэмы дяди.
В ‘Евгении Онегине’ традиции поэмы В. Л. Пушкина, воспоминание о нем самом представлены достаточно многообразно. Начало романа — ‘Мой дядя самых честных правил’ — озорная шутка племянника, перефразирующего басню И. А. Крылова ‘Осел и мужик’: ‘Осел был самых честных правил’. Но уже во второй строфе оказывается, что это дядя не автора, а героя — деревенский старожил, сорок лет занятый наливками, бранью с ключницей, не оставивший после себя ни пятнышка чернил, ни книг, то есть это человек, ни в чем не похожий на В. Л. Пушкина. В восьмой главе романа, завершенной в Болдине, куда А. С. Пушкин приехал после похорон дяди, появляется иной его лик. В великосветской гостиной Татьяны
…был в душистых сединах
Старик, по старому шутивший
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно.
От главы первой, начатой в 1823 году, до главы последней за восемь лет работы над ‘Евгением Онегиным’ изменился первоначальный замысел автора: желание в полемике с романтизмом сатирически показать низкий быт уступило место задаче реалистического воспроизведения действительности. А. С. Пушкин в отличие от В. Л. Пушкина не просто живописует типажи, быт, ‘фламандской школы пестрый сор’, но создает энциклопедию русской жизни. А. С. Пушкин не только включается, подобно В. Л. Пушкину, в литературные споры своего времени, но предлагает вниманию читателя энциклопедию русской литературы с ее движением от классицизма, сентиментализма, романтизма к реализму, открытому создателем ‘Евгения Онегина’. А. С. Шишков и писатели его круга, с которыми воевал В. Л. Пушкин, уже устарели, и у А. С. Пушкина, шутливо извиняющегося перед ортодоксальным ревнителем чистоты русского языка А. С. Шишковым за иноплеменные слова, отдающего должное остроумию ‘колкого’ Шаховского, уже нет того дядиного задора, а есть лишь мягкая усмешка писателя-реалиста.
Интересно, что в истории русской литературы, как она представлена в романе, есть и оценка лучшего произведения В. Л. Пушкина. Главный герой ‘Опасного соседа’ по воле автора ‘Евгения Онегина’ приходит на именины Татьяны Лариной:
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком).
Буянов комплиментарно по отношению к В. Л. Пушкину дан в одном ряду с седой четой Скотининых, персонажей бессмертного ‘Недоросля’ Д. И. Фонвизина. Таким образом, А. С. Пушкин утверждает жизнь литературного героя своего дяди, сохраняющего интерес для читателей, и как своеобразный вариант этого не потерявшего жизненности характера возникает в романе
Зарецкий, некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный.
А. С. Пушкин мастерски углубляет начертанный В. Л. Пушкиным образ, сообщает новые детали и комические подробности. Так, например, ‘злая храбрость’ Зарецкого проявляется в том, что
……………и в сраженье
Раз в настоящем упоенье
Он отличился, смело в грязь
С коня калмыцкого свалясь,
Как зюзя пьяный, и французам
Достался в плен: драгой залог!
Рассказывая о Зарецком, А. С. Пушкин становится биографом Буянова, показывает созданный дядей характер в развитии, оставаясь, как и творец ‘Опасного соседа’, на иронической точке зрения по отношению к этому герою:
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!
Сближение автора ‘Евгения Онегина’ с автором ‘Опасного соседа’ можно увидеть и в иронии, неотделимой от свободного, непринужденного повествования, обращенного к читателю. Однако в романе племянника в отличие от поэмы дяди не только виртуозная игра иронии и юмора, блеск отточенного остроумия, но и глубокое раздумье, грусть, трагические ноты. В основе сюжета ‘Евгения Онегина’ — также неслучившееся, несбывшееся, но это отнюдь не забавная, а трагическая история несостоявшейся любви Онегина и Татьяны, несостоявшейся жизни Ленского. В ‘Евгении Онегине’, как и в ‘Опасном соседе’, появляется библейский эпитет ‘блажен’. Библейская мудрость заменена житейской пошлостью: блажен оказывается тот, ‘кто славы, денег и чинов спокойно в очередь добился’. И если ‘Опасный сосед’ завершается веселым пародированием библии, то в ‘Евгении Онегине’, в последней его строфе тот же библейский зачин продолжается размышлением автора, философски мудро и трезво смотрящего на жизнь:
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала, полного вина,
Кто не дочел ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.
‘Евгений Онегин’ не замыкает круг осмысления личности и творчества В. Л. Пушкина его племянником. Воспоминаниями о дяде отмечены письма, они присутствуют в прозаическом отрывке ‘Участь моя решена. Я женюсь’, преломляются в пародийной игре ‘Гробовщика’, дают о себе знать в пушкинских рисунках. Так огромный художественный мир великого писателя широко и разнопланово вмещает е себя колоритный, по-своему уникальный и интересный для нас образ В. Л. Пушкина с окружающим его бытом и литературой.