Эдгар По
Эдгар По
Четыре зверя в одном
Человек-жираф
Four Beasts in One. The Homo-Cameleopard (1836).
Перевод М. Энгельгардта (1896).
теша взоры
Величьем монументов и построек,
Которыми так славен этот город.
Четыре зверя в одном, По Эдгар Аллан, Год: 1836
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Антиоха Эпифана принято считать Гогом пророка Езекииля. Этой чести скорее заслуживает Камбиз, сын Кира. Действительно, характер сирийского монарха отнюдь не нуждается в каких-либо прикрасах. Его вступление на престол или, точнее, захват верховной власти за сто семьдесят один год до Рождества Христова, попытка ограбить храм Дианы Эфесской, неумолимая вражда к евреям, жалкая смерть в Табе после бурного одиннадцатилетнего царствования — обстоятельства, бьющие в глаза и чаще привлекавшие внимание историков его времени, чем несчастливые, подлые, жестокие, безумные и капризные поступки, из которых слагается его частная жизнь и репутация.
Предположим, любезный читатель, что теперь три тысячи восемьсот тридцатый год от сотворения мира, и вообразим, на несколько минут, что мы находимся в любопытнейшей обители человеческой, в замечательном городе Антиохии. Правда, в Сирии и других странах было шестнадцать городов с таким названием, не считая того, который я имею в виду в данном случае. Но наша Антиохия была известна под именем Антиохии Эпидафны, имя происходило от названия близлежащей деревни Дафны, где находился храм, посвященный этому божеству. Антиохия была основана (хотя на этот счет существуют разногласия) Селевком Никанором, первым царем этой страны после Александра Великого, в память отца Селевка, Антиоха, — и тотчас же сделалась резиденцией сирийских монархов. В цветущие времена Римской империи тут жил префект восточных провинций, и многие императоры (из них особенно заслуживают упоминания Вер и Вадент) провели здесь большую часть своей жизни. Но мы приближаемся к городу. Поднимемся на этот зубец и бросим взгляд на город и страну.
— Что это за река — широкая, быстрая, с бесчисленными водопадами, прокладывающая себе путь среди хаоса гор, а потом среди хаоса построек?
— Это Оронт, — и, кроме него, не видно воды поблизости, исключая Средиземное море, которое расстилается подобно широкому зеркалу, милях в двенадцати к югу. Всякий видел Средиземное море, но, смею сказать, немногим удалось взглянуть на Антиохию. Говоря ‘немногим’, я подразумеваю людей, пользующихся, подобно нам с вами, преимуществами современного образования. Оставьте же море, и взгляните на массу домов, лежащую у наших ног. Вы помните, что теперь три тысячи восемьсот тридцатый год от сотворения мира. Позднее — например, в тысяча восемьсот сорок пятом году по Рождестве Христовом — мы были бы лишены этого необыкновенного зрелища. В девятнадцатом столетии Антиохия представляет, то есть будет представлять, только груду жалких развалин.
К тому времени она три раза будет разрушена тремя последовательными землетрясениями. Ее жалкие остатки будут в плачевном состоянии. Прекрасно. Я вижу, что вы последовали моему совету и не сводите глаз с города, —
Виноват, я забыл, что Шекспир явится только через тысячу семьсот пятьдесят лет. Но не прав ли я был, называя Антиохию любопытной?
— Она хорошо укреплена, и в этом отношении обязана более природе, чем искусству.
— Совершенно верно.
— Тут множество великолепных дворцов.
— Множество.
— Множество храмов, которые, по своей пышности и великолепию, могут выдержать сравнение со знаменитейшими храмами древности.
— И с этим я должен согласиться. Но тут несчетное множество грязных хижин и отвратительных лачуг. Дворы переполнены нечистотами, и только ароматы жертвенных курений заглушают невыносимый смрад. Видали вы когда-нибудь такие узкие улицы и такой огромной высоты дома? Какая мрачная тень ложится от них на землю. Хорошо, что висячие лампы под теми бесконечными колоннадами горят весь день, иначе тут была бы кромешная тьма.
— Действительно, странный город! — Взгляните, какая причудливая постройка, вон та, что возвышается над всеми остальными, к востоку от здания, которое мне кажется царским дворцом.
— Это новый храм Солнца, которому поклоняются в Сирии под именем Элах Габалах. Впоследствии весьма известный римский император установит этот культ в Риме и за то получит прозвище Гелиогабал. Я думаю, вам было бы интересно взглянуть на божество храма. Незачем смотреть в небеса, его солнечного величества там нет, по крайней мере, величества, обожаемого сирийцами. Это божество помещается в храме. Оно имеет вид огромной каменной колонны, увенчанной на верхушке конусом или пирамидой, обозначающей огонь.
— Смотрите! Смотрите! — Какие смешные существа, — полунагие, с раскрашенными лицами, они обращаются к толпе с криками и жестами. Кто бы это мог быть?
— Частью скоморохи, другие же принадлежат к породе философов. Но большинство — те именно, что угощают толпу дубинами — придворные, исполняющие по долгу своему какую-нибудь забавную выдумку царя.
— Но что это такое! Боги! Город кишит дикими зверями! Какое страшное зрелище! Какое опасное явление!
— Страшное, пожалуй, но ничуть не опасное. Посмотрите, каждое животное спокойно следует за своим хозяином. Немногих ведут на веревке, главным образом, тех, которые принадлежат к более слабым и трусливым породам. Лев, тигр и леопард разгуливают на воле. Они легко освоились со своим положением и со своими хозяевами, которые прислуживают им в качестве valets de chambre {Камердинеров (фр.).}. Правда, случается иногда, что природа берет свои права, что зверь растерзает какого-нибудь несчастного или удавит священного быка, но в Эпидафне подобные мелочи проходят почти незамеченными.
— Но что за страшный шум? Он слишком оглушителен даже для Антиохии! По-видимому, происходит что-то очень интересное.
— Да, без сомнения. Царь приказал устроить какое-нибудь новое зрелище: бой гладиаторов в гипподроме, или, быть может, избиение пленных скифов, пожар нового дворца, разрушение какого-нибудь прекрасного храма, сожжение иудеев, наконец. Шум усиливается. Взрывы смеха взлетают к небесам. Нестройные звуки духовых инструментов дерут ухо, рев миллионов глоток бросает в дрожь. Спустимся и посмотрим, что там такое! Сюда, осторожнее! Это главная улица, называемая улицей Тамарха. Люди идут здесь стеной, и нам будет трудно протиснуться. Они выходят из аллеи Гераклида, которая примыкает к дворцу, по всей вероятности, и царь среди них. Да, я слышу крики герольдов, возвещающих о его приближении пышным восточным слогом. Мы увидим его, когда он будет идти мимо храма Ашимаха. Спрячемся в сенях святилища, он сейчас будет здесь. Пока посмотрим на это изображение. Что это такое? О, это бог Ашимах собственною персоной. Вы замечаете, это не теленок, не козел, не сатир, он не похож и на Пана аркадийцев. Тем не менее все эти образы присвоены виноват, будут присвоены, учеными грядущих веков сирийскому Ашимаху. Наденьте очки и скажите мне, что это такое? Что это такое?
— Господи! Да это обезьяна.
— Верно, это павиан, что не мешает ему быть божеством. Но смотрите! Смотрите! — Вон летит со всех ног какой-то оборванец. Что ему нужно? Что он говорит? О, он кричит, что царь приближается, что он в полном облачении, что он сейчас только казнил собственной рукой тысячу закованных пленников-израильтян! За этот подвиг бездельник превозносит его до небес. Слушайте! Вон идет целая толпа таких же оборванцев. Они сложили латинский гимн в честь царя и распевают во всю глотку:
Mille, mille, mille,
Mille, mille, mille,
Decollavimus, unus homo!
Mille, mille, mille, mille, decollavimus!
Mille, mille, mille!
Vivat qui mille, mille oecidit!
Tantum vini habet nemo
Quantum sanguinis effudit!
{По словам Флавия Веспасиана, чернь распевала этот гимн в честь Аврелиана, собственноручно убившего во время Сарматской войны девятьсот пятьдесят неприятелей.}
Текст можно перевести так:
Тысячу, тысячу, тысячу,
Тысячу, тысячу, тысячу
Мы обезглавили руками одного воина!
Тысячу, тысячу, тысячу, тысячу обезглавили,
Тысячу, тысячу, тысячу.
Да здравствует тот, кто убил тысячу!
Никому не выпить столько вина,
Сколько он пролил крови!
— Слышите вы звуки труб?
— Да, царь идет. Взгляните, народ в экстазе обожания! Идет! Приближается! — Вот он!
— Кто? Где? Царь? — Не вижу, не замечаю.
— Так вы слепой?
— Возможно. Я вижу только толпу идиотов и полоумных, которые кидаются ниц перед гигантским жирафом, стараясь поцеловать копыто животного. Смотрите! Как он ловко лягнул одного проходимца — и другого, и третьего, и четвертого. Право, это животное удивительно владеет своими ногами.
— Проходимца, как бы не так! Все это благородные и свободные граждане Эпидафны. Животное, — говорите вы, смотрите, чтобы вас не подслушали. Разве вы не замечаете, что у этого зверя человеческое лицо? Да, милый мой, этот жираф не кто иной, как Антиох Эпифан, Антиох Знаменитый, царь Сирии и могущественнейший из всех властителей Востока. Правда, иногда его называют Антиох Сумасшедший, но это потому, что не все способны оценить его заслуги. Конечно, он нарядился жирафом и старается как можно лучше разыграть свою роль, но это делается для поддержания царского достоинства. К тому же этот монарх исполинского роста, так что наряд не слишком неудобен или велик для него. Во всяком случае, можно быть уверенным, что он нарядился только по случаю какого-нибудь события исключительной важности. Согласитесь, что лишение жизни тысячи евреев — событие важное. Как величаво он шествует на четвереньках! Смотрите, его хвост несут, подняв кверху, две наложницы: Эллина и Аргелаиса. Он был бы пленителен, если бы не выпученные глаза, которые, кажется, вот-вот выскочат из орбит, и странный, не поддающийся описанию, цвет лица — результат возлияний без меры. Последуем за ним к гипподрому и прислушаемся к торжественной песне, которую он начинает петь:
Есть ли царь, кроме Эпифана?
Назовите — если знаете!
Есть ли царь, кроме Эпифана?
Браво! — Браво!
Нет никого, кроме Эпифана,
Нет — нет никого: Разрушайте же храмы,
Снимайте солнце с неба.
— Хорошо и сильно! Толпа называет его ‘Князем поэтов’, ‘Славой Востока’, ‘Усладой человечества’ и ‘Замечательнейшим из жирафов’. Она требует повторения и — слышите? — он снова запел. В гипподроме его увенчают, предвкушая его будущие победы на Олимпийских играх.
— Но, Бог мой! Что такое происходит в толпе за нами?
— За нами? — А, да! — Вижу. Друг мой, хорошо, что вы заметили во время. Укроемся поскорей в безопасное место. Сюда спрячемся, под арку акведука, и я объясню вам, в чем дело. Так и вышло, как я ожидал. Страшная наружность жирафа с человечьим лицом оскорбила чувства зверей. Вспыхнуло восстание, и люди бессильны усмирить его. Несколько сирийцев уже растерзаны, и, кажется, четвероногие патриоты решили съесть жирафа. ‘Князь поэтов’ вскочил на задние лапы и удирает. Придворные бросили его на произвол судьбы, наложницы последовали их примеру. ‘Услада человечества’, тебе плохо приходится! ‘Слава Востока’, тебя съедят! Не смотри же так жалобно на свой хвост, видно суждено ему перепачкаться в грязи, — тут ничего не поделаешь. Не оглядывайся, брось его, лучше приударь пошибче и улепетывай к гипподрому! Вспомни, что ты Антиох Эпифан, Антиох Знаменитый, ‘Князь поэтов’, ‘Слава Востока’, ‘Услада человечества’, ‘Замечательнейший из жирафов’! Небо! Как шибко ты улепетываешь! Какой удивительный бегун! Удирай, князь! — Браво, Эпифан! — Ловко, жираф! — Знаменитый Антиох! Он бежит, прыгает, летит, как стрела из катапульты. Он приближается к гипподрому, прыгает, кричит, он там! Счастье твое, ‘Слава Востока!’ — промедли ты еще хоть секунду у ворот амфитеатра, не нашлось бы медвежонка в Эпидафне, который не запустил бы зубов в твое тело. Довольно с нас! — Уйдем! Наши нежные современные уши не выдержат гвалта, который поднимается по поводу спасения короля. — Слышите? Началось!! Смотрите, весь город на ногах.
— Без сомнения, это самый населенный город Востока! Какая чудовищная масса народа! Какая смесь званий и возрастов! Какое множество сект и наций! Какое разнообразие костюмов! Какой хаос языков! Как ревут звери! Как оглушительно гремят инструменты! Какая бездна философов!
— Идем, довольно с нас!
— Постойте минутку! Я вижу страшную суматоху в гипподроме, в чем дело, скажите пожалуйста?
— О, пустяки. Благородные и свободные граждане, восхищенные твердостью, храбростью, мудростью и божественной природой своего царя, видевшие своими глазами его нечеловеческое проворство, считают своей обязанностью возложить на его чело (в дополнение к лаврам поэта) венок за победу в беге, венок, который он, очевидно, должен получить на ближайших Олимпийских играх, почему они и присуждают его заранее.
Edgar Allan Poe.
Four Beasts in One. The Homo-Cameleopard (1836).
Перевод М. Энгельгардта (1896).
Текстовая версия: verslib.com
По Э. Собрание сочинений в 2 тт. Т. 2. — СПб.: Изд. Г. Ф. Пантелеева, 1896