Чествование А. С. Суворина в Малом театре, Грибовский Вячеслав Михайлович, Год: 1907 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

B. М. Грибовский

Чествование А. С. Суворина в Малом театре

В ночь на первое мая в Малом театре состоялся праздник в честь Алексея Сергеевича Суворина ‘по случаю исполнившегося сорокалетия его театрально-критической деятельности’ на пользу русской сцены. Предлог сам по себе оказался несколько сомнительным и погрешил против хронологических дат. Как сам виновник торжества в Малом театре печатно заявил на следующий день, текущий год — не юбилейный год его жизни: пятидесятилетие его литературной деятельности исполнится в следующем году, а писать о театре он начал более сорока лет тому назад. Таким образом, настоящий литературно-артистический праздник явился скорее задушевным праздником круга лиц, пожелавших выразить свои лучшие чувства человеку, который в течение многих лет являлся душою этого круга, его в своем роде руководителем и искренним лучшим старшим другом. Под этим углом зрения освещено чествование А.С. Суворина и в отчете ‘Нового Времени’ (No 11.183), где говорится:

‘Великий пост на этот раз не завершал сезона Малого театра и ночь под первое мая была признана наиболее удобною для товарищеского праздника людей, проработавших вместе дружно и беспрерывно в течение 9 месяцев. Во главе этой работы стоял неизменно А.С. Суворин, и вот неожиданно для себя он явился именинником этого праздника, юбиляром вне всяких юбилейных дат, явился душою общества, собравшегося 30 апреля в Литературно-Художественном театре, как был душою этого театра со дня его возникновения. 49-летняя литературная деятельность, 11-летие существование Литературно-Художественного театра, 72-летняя годовщина рождения А.С. Суворина — все это, казалось бы, совсем неюбилейные нормы. Но когда у людей находится порыв сказать дорогому человеку ‘спасибо’, наговорить ему миллион приятных слов, для этого не надо никакого специально-юбилейного настроения. Это всегда делается само собой, неожиданно и просто, юбилеи же обыкновенно высиживаются годами и, кроме тоски и ужаса в душе юбиляра, ничего не поселяют. В данном случае нечто в стиле юбилейном выросло из чисто семейной затеи среди актеров Малого театра. Решили пригласить А.С. Суворина, по традиции, поужинать с ними после окончания сезона, тут кто-то вспомнил, что А.С. состоит при русском театре, любит его и пишет о нем много-много лет… В результате же желающих провести вечер с А.С. Сувориным собралось вчера около 700 человек, а вспомнивших о критической и драматургической деятельности его оказалось уже более 150 имен, которые прислали издалека свои телеграфные приветствия’.

Сам г. Суворин в своем семисотом ‘Маленьком письме’ (‘Новое Время’ No 11.187) так рассматривает этот во всяком случае знаменательный для чего, как писателя и общественного деятеля, день:

‘Никакого юбилея не было, — говорит он. — Просто актеры Малого театра хотели мне сделать милую любезность, а я, вместо того, чтоб отказаться от этого, как подобало бы скромному человеку, принял ее. Да ‘подобало’ ли? Это еще вопрос, но только в зависимости от того, весел ли был праздник? Он был бесспорно весел, и я чувствовал себя прекрасно, как в родной стихии, среди людей, которые относились и ко мне, как к родному. Актерская душа и душа журналиста — родные души. Они живут ежедневными интересами, минутными успехами, рукоплесканиями того же самого общества. Газета и сцена — общественные трибуны. У журналиста нет такого непосредственного удовольствия от своего успеха, как вызовы, рукоплескания и прочее, он, кроме того, и ездит на актере, иногда жаля его и бичуя без сострадания, а иногда возбуждая общество к рукоплесканиям ему. Но и он такой же актер, как и те, которых он освистывает или которым рукоплещет, он так же прислушивается к обществу, к его порицаниям и похвалам и так же иногда льстит ему, как актер. Общество пользуется и тем, и другим вволю, почитывает одного, посматривает другого, находит удовольствие, даже любит, но тем не менее надо заметить такую черту: и с тем, и с другим оно еще недостаточно примирилось, в нем еще есть некоторая грубая или некоторая аристократическая вражда и к журналисту, и к актеру, вражда, затаенная где-то в особом уголке мозга, но она есть. Все еще это гистрионы, в некотором смысле рабы, рабы, бунтующие более и более, требующие более и более дани от этого самого общества за свой труд, но все еще рабы. Журналист, конечно, освободился шире, чем актер, но зависимость его существует и вражда к нему, конечно, тоже. Без журналиста и актера — я в этом названии разумею все роды актерства, т.е. и оперу, и балет — общество не может обойтись ни теперь, и никогда после, даже во времена какого угодно режима, хотя бы и анархического. Без этих талантов публициста, фельетониста, критика, рассказчика, без этих талантов актера, актрисы, певца и певицы, танцовщика и балерины общество лишилось бы прежде всего развлечения, интересного, забавного или вдохновенно-чудесного отдыха. Актерство и журнализм вечны, и, когда земной шар станет замерзать при потухающем солнце, журналист и актер будут последними силами служить замерзающим братьям своим, будут сквозь слезы смеяться и смешить последними нервами бодрости, будут возбуждать в своих братьях бодрость и надежду, развлекать их на сцене и в газетной болтовне, и тем не менее и тогдашние властители и аристократы будут поглядывать на них косовато, как на что-то не совсем им равное, неуравновешенное и, замерзая вместе с другими, будут подписывать приказы о награде обер-полицмейстера за устроенный им порядок. Это важнее даже при замерзании’.

Итак, ночь на первое мая не была специально литературным праздником, а две родственные среды — артистическая и журнальная — дружески сошлись на общий пир любви к театру, и первая любовно и низко поклонилась представителю второй за то многое, что он для нее сделал и чем он для нее дорог, близок и мил. А.С. Суворин много потрудился для отечественной сцены, вложил в нее много своего ума и сердца, и она постаралась воспользоваться первым подходящим случаем, чтобы сказать ему громкое ‘спасибо’. Инициативу приняли на себя артисты Малого театра и некоторые из сотрудников по газете, на их зов горячо откликнулся театральный мир — явились на чествование единичные видные представители артистической семьи, корпорации и учреждения, отозвалась провинция рядом телеграмм и писем, откликнулись корифеи европейской сцены… Чествование, скромное по замыслу, расширилось в своих рамках и получило характер общественного события — писатель снял достойную понесенного труда жатву, и отныне имя А.С. Суворина реально и непреложно зарегистрировано в летописях русского театра в качестве деятеля, которому этот театр многим обязан как драматургу, театральному критику и руководителю Малого театра и литературно-художественного общества.

В нашей литературе имеются имена, которые связали свою деятельность теснейшим образом с театром и теми или иными представителями сцены. Когда приходится говорить о Белинском, то невольно вспоминаются его горячие статьи, посвященные игре Мочалова. Когда говоришь о Юрьеве, то по необходимости на первый план выступает та сторона его жизни, которая связывалась с судьбою Малого московского театра, его репертуаром в семидесятых и восьмидесятых годах, его выдающимися сценическими силами того времени, многие из которых обязаны своей удачей, своей известностью именно покойному, легендарному по своей чудаковатой рассеянности, московскому театральному критику. К этим двум именам по всей справедливости должно быть в истории нашей литературы присоединено и имя А.С. Суворина, журнальная деятельность которого значительно наполнена мотивами, почерпнутыми из театральной атмосферы, и статьям которого многие представители отечественной сцены обязаны своей популярностью и развитием своего таланта. Если Белинский изъяснил публике Мочалова, то г. Суворин с не меньшею силою выдвинул дарования Стрепетовой, Заньковецкой, Кропивницкого и др. К его голосу деятели нашей сцены чутко прислушивались, и его слово об их игре в рецензии или ‘Маленьком письме’ было решающим словом для их успеха в текущем сезоне. ‘А.С. Суворин похвалил’ или ‘А.С. Суворин выругал’ — для артистов было не простым уколом самолюбия, а некоторым итогом общественного значения. Но не только на деятелей отечественной сцены распространялись его суд и осуждение — и представители иностранного театра в значительной степени в волнении и с нетерпением ожидали рецензии самого руководителя ‘Нового Времени’. И он произносил его всегда искренно, горячо, не считаясь ни с какими обстоятельствами внеартистического или внехудожественного значения. Отвечая своему оппоненту, г. Морскому, по поводу отмеченного тем его увлечения малороссийским театром, г. Суворин писал*: ‘Задачу театральной критики я всегда разрешал для себя так: передавать свое впечатление вполне, передать то, что я чувствовал в театре. Ежедневная газета обязывала передать это тотчас же, иногда в тот же день, когда впечатление сохранилось в своей свежести и горячности. Ведь слово эстетика, или наука о прекрасном, образовано из греческого слова, которое значит ‘чувствовать’, и я того мнения, что литературная и театральная критика (если она не рассматривает писателя исторически) есть не что иное, как передача вкуса, чувства критика, которое он испытывает при чтении произведения или при представлении его не сцене. Затем остается решить вопрос уже о самой личности критика, о его развитии, вкусе, опытности и т.д. Если я был искренен, как признает г. Морской, я не грешил и принципиально в своих отчетах об игре артистов и артисток. А затем, насколько я верно чувствовал, насколько можно верить моему вкусу — это решать не мне’.

______________________

* ‘Хохлы и хохлушки’. А.С. Суворин. Ст. ‘Мои увлечения’, СПб. 1907.

Таким образом, элемент искренности — вот, по свидетельству самого автора, отличительная черта его писаний. Что же касается вкуса, то, не касаясь его театральных рецензий, на коих можно бы было вполне убедительно показать крупную наличность и этого писательского элемента, достаточно вспомнить тот репертуар, который был установлен в Малом театре после того, как г. Суворин стал во главе литературно-художественного общества и когда подбор пьес для театра, как из числа новых, так и старых, стал главным образом делом его рук, его вкуса, его понимания театральных запросов. Наличие искренности и вкуса не обнимает собою всех качеств дарования писателя, они, пожалуй, могут считаться даже качествами второй категории, а на первый план должны быть поставлены талантливость и удивительная работоспособность. Не считая удобным говорить на страницах ‘Исторического Вестника’, издаваемого г. Сувориным, по первому пункту, отметим лишь, что по сему предмету сказано в ‘С.-Петербургских Ведомостях’ (No 96), которые никоим образом нельзя заподозрить в постоянно доброжелательном отношении к издателю ‘Нового Времени’. Г. Рославлев, постоянный сотрудник г. Ухтомского, приветствуя праздник г. Суворина, ставит между прочим вопрос, на чем основан успех ‘Нового Времени’, в чем тут секрет, и говорит:

‘Секрет, кажется, — в самом Суворине. В нем, не без основания, видят первого и, пожалуй, единственного журналиста России. Можно не разделять его взглядов и осуждать его литературные приемы, но нельзя не признать за ним первоклассного публицистического и издательского таланта. А.С. Суворин дал образчик стиля, которого до него публицисты не знали: стиля между фельетоном и передовой статьей. Его ‘Маленькие письма’ в этом смысле могут быть поставлены наряду с классическими образчиками, выведшими русскую поэзию и прозу из тисков накрахмаленности. Как Пушкин в поэзии, как Гоголь в прозе, г. Суворин в публицистике пробил путь к тому идеалу ее, который можно назвать публицистическим творчеством. До Суворина публицистика пробивалась тем суконным языком, которым писали корифеи ‘Голоса’, ‘Отечественных Записок’, ‘Вестника Европы’ и других изданий, — языком, блестящим представителем которого были Михайловский, Градовский, Анненский и целая плеяда либеральных профессоров. Сначала блестящими фельетонами своими в газете Корша, а затем еще более блестящими шедеврами ‘своего’ стиля в ‘Маленьких письмах’ Суворин дал могучий толчок русской публицистике в сторону красоты, изящества, остроумия и краткости. Публика впервые увидела, почему можно ‘говорить’, говоря о политике, что иная заметка на злобу дня стоит блестящего стихотворения или рассказа. Сразу же появился огромный спрос на такое чтение, родивший и подражающих г. Суворину писателей. Целая плеяда их пришла в ‘Новое Время’, воспитанная на таланте Суворина (Атава, Житель, Сигма, Амфитеатров и другие). Множество других отозвались в других органах печати. Началось как бы состязание на поприще изящной публицистики, сделавшее нашу печать чрезвычайно разнообразной и интересной. В этом состязании, в этих поисках все новых форм публицистического творчества, к сожалению, мысль приносилась в жертву форме. Образовалась публицистика цветистая, но бессодержательная, нечто вроде публицистического жаргона (Дорошевич с подражателями). При всем том, однако, пальма первенства на поприще изящной публицистики принадлежит еще А.С. Суворину. Он — еще мастер своего дела.

В день его литературного торжества я, как один из тех, кого талант г. Суворина восхищал и побуждал к совершенствованию, не могу не послать ему привета как первому русскому художнику слова в публицистике. Заслуга его в этом смысле будет оценена потомством. Муть освободительного движения помешает многим отнестись к ней беспристрастно. Но, сдается, история впишет в формуляр Суворина, прежде всего, его талант публициста и издателя, создавший целую школу русской журналистики и высоко поднявший значение русского дарования. Успех ‘Нового Времени’ есть успех лично суворинский. Прочность его указывает на то, что, несмотря на все погрешности газеты, русская публика ценит в ней самобытный русский талант’.

Вот любопытное свидетельство журналиста, чрезвычайно ценное для характеристики литературного послужного списка издателя ‘Нового Времени’. Младший член литературной семьи ударил челом старшему и откровенно и искренно признал в нем своего учителя, т.е. проявил такое действие, на которое по адресу г. Суворина весьма и весьма немногие из наших писателей склонны, предпочитая в погоне за уличным успехом и одобрением союзников по ‘колокольному приходу’ его злословить и обливать ушатами грязи.

Что касается до работоспособности, то в цитированном уже выше ‘Маленьком письме’ сам г. Суворин так говорит по сему предмету:

‘Сердце мое преисполнено благодарности ко всем тем, кто так или иначе принял участие в маленьком празднике, всем, кто в письмах, телеграммах или простом рукопожатии выразил мне свои симпатии. Согласитесь, что, прожив так долго, я все-таки кое-что сделал доброго и совершенно бескорыстного для своей родины. Очень возможно, что я мог бы сделать больше и лучше, и, вероятно, потому в печати меня так много и так неустанно бранили, и я не могу сказать, чтоб эта брань не приносила мне некоторой пользы. Человеку необходимо чувствовать над собой какой-нибудь контроль, иначе он быстро балуется и забывается. Но есть одна область, в которой я могу говорить о себе с несокрушимой гордостью. Это — область труда. Я неизменно исполнял ту Божью заповедь, которая говорила человеку о необходимости трудиться. Я всегда был и остаюсь доселе, несмотря на свою преклонную старость, превосходным работником, именно превосходным в своем неизменном прилежании. Я не знал праздности, и отдых в моей жизни был не правилом, а только исключением, счастливой случайностью. Вероятно, этим я в значительной степени обязан моим отцу и матери, которые были бедные, но здоровые, религиозно-нравственные и благородные люди. Это великое счастье иметь таких родителей.

Вы скажете, с какой стати я распространяюсь о том. что я превосходный работник. А вот с какой стати: ни хорошим журналистом, ни хорошим актером нельзя сделаться без особенного прилежания. И актеры, по самому ремеслу своему, превосходные работники, ибо это искусство, как, впрочем, всякое искусство, требует прежде всего огромного и постоянного труда. Близко стоя к театру, я очень хорошо знаю тот большой труд, который требуется от актера, и я хотел упомянуть, что в этом отношении я от него не отстал’.

Талант, трудоспособность, искренность, переходящая порою в страстное увлечение, — таковы свойства писательской природы г. Суворина, которые далеко выдвинули его на авансцену русской журналистики, создали из него такого общественного деятеля, около которого всегда наблюдается толпа друзей, с одной стороны, и врагов — с другой. Громкие крики одобрения чередуются вокруг его деятельности с криками злобы, зависти к его удачам, и порою ненависти, переходящими порою границы всякого приличия. И в ночь на первое мая гул одобрения взял верх — голоса врагов смолкли, и праздник театрального деятеля, по-видимому, не омрачился никакими эпизодами отрицательного свойства, на которые так охоча наша общественная жизнь. Остается пожелать, чтобы в день полувекового литературного юбилея г. Суворина этот праздник прошел бы так же удачно, как и торжество в ночь на первое мая.

Незадолго до своего случайного праздника г. Суворин издал небольшую изящную книжку с массой иллюстраций, в которую собрал все им написанное, начиная с 1886 г., по поводу малороссийского театра, его репертуара и его главнейших деятелей: длинной вереницей проходят здесь перед читателями сыны и дщери благодатной Украины — Кропивницкий, Заньковецкая, Затыркевич, Садовский, Саксаганский, Манько и др., рассмотренные автором и как представители определенного театра и репертуара во всем объеме их талантов, и как исполнители тех или иных ролей, как истолкователи замыслов украинских драматургов. Г. Суворин, этот типичный великоросс, только с южной, а потому с горячей кровью, не мог не отозваться рядом статей по поводу появления на подмостках столичной сцены украинской труппы, которая поразила его обилием талантов. Сам талант, он узрел родственное себе по духу и восторженно откликнулся в своей газете на игру Заньковецкой и Кропивницкого и др. их сотоварищей по сцене. Теперь, когда статьи г. Суворина о малороссийском театре собраны воедино, уместно поставить вопрос: кто из наших журнальных деятелей, не исключая отсюда и покойного Д.Л. Мордовцева, больше содействовал успеху у нас ‘хохлов и хохлушек’, кто наиболее энергично поддержал их, поставил их на вид публике и в образец великорусским артистам, нежели именно А.С. Суворин, которого инородческая печать с ее фальшивыми сепаратистическими тенденциями всегда заподозревала в принципиальном несочувствии всему, что не исходит из великорусского источника? Можно без преувеличений сказать, что г. Суворин увековечил малороссийский театр своими статьями, а ныне вышедшая книжка, ему посвященная, является для украинцев такого рода живым памятником, какого от родных и единоутробных авторов им еще не ставили. Чего стоят одни собранные воедино портреты представителей украинской сцены, жанровые обильные виньетки, изображающие разные моменты и стороны малороссийской жизни! А с какою видимою любовью книжка издана! Все в ней свидетельствует о наличии доброго чувства автора-издателя, воздающего обильную и щедрую дань чудному краю и его талантливым сынам, а потому и книжку г. Суворина всего лучше было наименовать — ‘хвалою таланта’. И малороссы, в лице своих представителей сцены, прекрасно понимают, какую крупную и благодарную роль сыграл в их деятельности издатель ‘Нового Времени’, и, сочувственно-лукаво кивая в сторону своих сепаратистов-земляков, тем не менее в подходящий момент не могут, однако, громогласно не исповедать своих добрых чувств к доброжелательному рецензенту. Эти чувства и были ими выражены в адресе, поднесенном ему от малороссийского театра г. Сусловым:

‘Вельми-шановный Добродiю, Олексiю Сергiевичу! — сказано здесь. — Випадково наше артистичне товариство опинилось в Петербурзi саме в той час, коли все театральне братерство святкуе вкупi з Вами сорокорiчча Вашоi критично-лiтературноi дiяльности. Колишнiй ‘Незнакомец’ за цей коротенький час став добрым знайомим всiм, кого театр цiкавить не тiлька як виграшка, або загальна забава, а як школа житьовоi правди, на котру не грiх тратити сили. Добродiй Суворiн мае право, взявшись у боки i закинувши погордо голову, оглянути пройденний за сорок рокiв шлях i промовити самому собi: ‘Багато я поклав працi на любий менi театр, на його талановитих i неталановитих дiячiв, багато й сам писав за для театру, багато передумано, не меньче й засiяно’… Я не буду тратити часу на перелiчування всеого, що зробив добродiй Суворiн взагалi за для театру, моя мета далеко меньча: — я хочу дати невеличкий огляд того, що добродiй Суворiн зробыв за для нашого Украiнського театру: як тiлько нашi первачi у 1886 роцi з’явились в Петербурзi з маленькою торбиною yкраiнськоi драматичноi лiтератури за плечима, але з великими таланами, хто перший пiдтримав ix могутним печатним словом? Хто першiй орлиним поглядом розгледiв великi артистичнi сили непочатоi украинськоi цiлини? Це був добродiй Суворiн. Вiн вдарив у дзвони i закликав весь Петроград подивитись на вiльних сынiв i дочок Украiни, котрi одвернулись вiд брехливо-класичноi школи i дали натуральний стрiй народному театровi. Вiн смиливо кинув рукавицю дiячам cтароi школи, указуючи театральнiй рутинi — де натура i де хвальш. Чарiвна гра Заньковецькоi, рiжноманiний талан велетня-артисти Кропивницького опанували душею Суворжа i примусили його оголосити на весь мир славу ‘Укражи’. Кажуть люде, що ми далеко вiдстали вiд сучасного театру. Може це одзнака украiнськоi натури? Хто його зна? Тодi як люде вже додумались до автомобiлiв, а ми все iдемо на волах, погоняючи батогом. Може. Але ранiще чи пiзнiще, а ми досягнемо нашоi мети. Тодi внуки и правнуки будуть згадувати того, хто перший привiтав на чужинi наших великих артистiв. Слава-ж тобi довiчня, Олексiю Серпевичу, i щира подяка вiд дiячiв Украiнського Театру’.

Рецензии г. Суворина, посвященные малороссийскому театру, исчерпывают, конечно, в малой степени все то, что г. Сувориным было писано о театре вообще, поэтому было бы в высшей степени желательно, чтобы издатель ‘Нового Времени’ к своему пятидесятилетнему юбилею издал еще хотя бы избранные свои рецензии, обнимающие собой те или иные страницы из жизни русского театра вообще, сгруппировав их по важнейшим моментам жизни этого театра. Это была бы безусловно в высшей степени интересная летопись русского театрального дела, особенно если бы эту летопись ему удалось еще иллюстрировать, как это им сделано применительно к собранию малороссийских рецензий.

Приняв во внимание свыше сорокалетнюю театрально-рецензентскую деятельность автора и все разнообразие затронутых им в области русского театрального дела вопросов, можно себе заранее представить, какое летописное богатство представит такое издание, сколько в нем будет поучительного для тех, кого оно непосредственно касается, и для той широкой публики, которая будет потребителем книги. Совершенно справедливо поэтому говорит А.И. Сумбатов (Южин) в своем ‘частном письме’, напечатанном отрывком в праздничном выпуске ‘Иллюстрированных программ Малого театра’ (No XX), где дается характеристика г. Суворина как театрального деятеля, что ‘охарактеризовать хотя бы в кратких чертах его деятельность по русскому театру ввиду того, что ‘нет еще собрания его статей’ — решительно невозможно’. Несмотря на такое указание, г. Сумбатов, человек в высшей степени компетентный в театральном деле, дает следующую меткую характеристику Алексея Сергеевича, которую мы и позволим себе привести почти полностью.

‘… О значении А.С. для театра в самом широком смысле — я лично чрезвычайно высокого мнения. Из нескольких единиц, пожалуй, во многих отраслях театральной жизни — он единственная единица, с которой нельзя не считаться как с явлением исключительным. Так нервно и страстно воспринимать и отражать в своих статьях, пьесах, в своем руководительстве петербургским Малым театром, созданным его неугасимой энергией и безграничной любовью к делу, наконец, в своих разговорах, в том, как он смотрит, как он переживает спектакль — может только тот. кто, как А.С., любит и чувствует искусство глубокой и художественной душой. Если он занял в театре то важное, часто решающее значение, которое он имеет, то, по-моему, причина лежит не в большом таланте, не в огромной эрудиции, даже не в его несомненно утонченном вкусе, а именно в том, что он в театре — рыба в воде. Это его область, в которой его нервы вибрируют, как натянутые струны. Он любит театр и горит им. Поэтому он близок и понятен деятелям театра, будь это автор или актер. Они чувствуют в его нервности тот художественный беспорядок, который в творческом деле важнее всякого порядка.

…Его особое отношение ко всему, что касается театра, делает из него, пожалуй, единственного критика, с которым хочется страстно спорить. Вы чувствуете, что вам, автору или актеру, надо вытеснить из его художественного сознания тот образ, который в нем самом создался, и заменить его своим. От этого он так часто изменчив и резок в своих суждениях: в нем самом живет архитектор, строящий свое здание на месте того, которое он разбирает и рассматривает. Я убежден, что ему хочется часто самому сыграть роль, которую он видит в исполнении актера, написать самому пьесу, исполняемую перед ним как перед зрителем. Посмотрите, как он сидит в театре: ему скучно — скука его злит, ему нравится — он весь сплошное наслаждение.

Я давно интересуюсь им просто как типом чуткого, необычайно впечатлительного таланта, который отражает, как компас бурю, то затихая, то мечась из стороны в сторону. И это чувствуется всеми: и авторами, которых он разбирает, и актерами, и театром, которым он руководит. Все, даже объекты его саркастических и злых нападок, чувствуют, когда он их судит, может быть пристрастно, может быть несправедливо, что их судит тот, кто носит в душе то же, что кроется и в их художественной индивидуальности.

Это ‘то же’ — чисто художественная черта, которая ярко горит в каждом художнике. Разве актер, смотрящий на другого актера, писатель, читающий другого писателя, так сразу открывают свою душу чужому творчеству? Наивно думать это, наивнее — объяснять это завистью и ревностью. И в Суворине как в критике главное, доминирующее свойство — живая страстность, живая борьба за или против. Он никогда не был лианой, тем чужеядным критическим паразитом, который без своих корней и соков обвивается вокруг художественного произведения и живет его силами, высосав его кровь, бледную ли, холодную ли, или яркую и горячую, паразит ею наполняет свои пустые жилы. У Суворина всегда были свои соки, свои корни. Они давали ему право существовать и бороться с тем произведением, которое он обвивал своей критикой. И эта полнота сил делала его всегда ценным в области театра. Он его знает, он его любит, горит им — и своей страстностью вечно волнует его, держит его в состоянии напряжения и чуткой настороженности.

А.С. Суворин много, очень много сделал именно для театра. Он сам не спал в нем и ему не давал спать. Если он мучил его деятелей, то и сам мучился, если он умел язвить и колоть, он умел любовно и восторженно отдавать должное тому, что его захватывало. Он понимал огромное общественное значение театра, но еще больше он его любил и любит, как женщину. Пожалуй, как с женщиной, он с ним и обращается — неровно, мучая и мучаясь, ревнуя и всегда любя…’

Таково свидетельство драматурга-знатока театрального дела, которое достаточно полно исчерпывает вопрос о положении, занятом А.С. Сувориным по отношению отечественного драматического искусства. Но все сказанное относится к нему скорее как к критику, как к теоретику, а вот что повествует о нем на страницах той же (XX) иллюстрированной программы П.П. Гнедич как о деятеле-практике, как о руководителе Малого театра.

‘Я был ближайшим свидетелем того, как двенадцать лет назад А.С, уже в преклонном возрасте, но с юношеской энергией, взялся за директорство, по-видимому, совершенно чуждого для него дела. Быть критиком и драматургом еще не значит иметь способность стать во главе театра. И сам А.С. долго колебался, как бы не надеясь на себя. — Только четвертый сезон убедил его в прочности и полезности начатого дела.

В 1895 году я состоял председателем скромного литературно-театрального кружка (еще не преобразовавшегося в общество) — когда неожиданный огромный успех ‘Ганнеле’, которую мы поставили, сняв на месяц Панаевский театр, побудил нас подумать о серьезном театральном деле. Дирекция наша — А.Н. Маслов, В.П. Далматов и ныне умершие А.П. Коломнин и Н.А. Лейкин — единогласно решила обратиться к А.С. и просить его стать во главе предприятия. Колебаний с его стороны было много, наконец он решился — и 17 сентября — в день Веры, Надежды и Любви — мы скромно открыли наш театр…

Через месяц после открытия театра уже ‘весь Петербург’ наперебой стремился в театр: шла ‘Власть тьмы’ Толстого. Я помню тот лихорадочный подъем, с каким велось дело: даже в две-три ночи набрали в типографии заново пьесу, с теми цензурными урезками, которые были sine qua поп появления драмы на сцене. Объясняться с начальником по делам печати — Феоктистовым — довелось мне, и надо было видеть, с каким упорством он воевал за каждую фразу этой ‘мерзости, которую зачем-то Суворин хочет ставить…’

В первый же год своего существования театр кружка дал три крупные вещи — совершенно разных масштабов: ‘Власть тьмы’ Толстого, ‘Орлеанскую деву’ Шиллера и ‘Принцессу Грезу’ Ростана. ‘Орлеанская дева’ впервые на русском языке была дана в Петербурге, а ‘Принцесса Греза’ явилась отзвуком того необычайного успеха, который она имела в Париже. Наряду с романтиком Шиллером и очистителем отхожих мест Акимом, со сцены заговорил ‘поэт с изломом’, поэт недосказанных предутренних грез, поэт белых лилий и бледной немочи.

Второй сезон был ознаменован крупным успехом ‘Нового мира’, перевод которого сделал А.С., и даже изменил несколько сцен подлинника. Опять двери театра ломились от наплыва публики…

Затем началось отвоевание шаг за шагом от цензуры запрещенных пьес. Многих усилий стоило провести ‘Юлия Цезаря’ Шекспира — и все-таки он прошел, и его впервые поставил театр Суворина. ‘Потонувший колокол’ Гауптмана имел у нас в тот же сезон успех чуть ли не больший, чем в Берлине. А на четвертый сезон постановка ‘Царя Феодора Иоанновича’ окончательно показала, что такое ‘Литературный’ театр. Кто не помнит того необычайного подъема, который был дан пьесой Толстого? Все находили превосходным, даже ошибки и недочеты. Покойный Стасов, несмотря на неприязнь к ‘Новому Времени’, разразился громоносным панегириком, особенно придя в восторг от шитых жемчугом боярских сапог, каких никогда, конечно, бояре не носили.

Помню, как волновался, горел и кипятился А.С. при постановке этой пьесы. Ни лет, ни болезней как не бывало — все было забыто, — и он, полный жара, то смеясь, то ворча, по мере сил трудился над сценическим воспроизведением каждой сцены. Он ездил в Москву, смотрел репетиции Художественного театра, возмущался, восхищался — и в конце концов все делал по-своему.

Несомненно, что главной ‘интеллигентной силой’ в нашем театре явился сам Суворин. Он хорошо знал все, что ‘делается за границей’ — и у нас иногда новинки почти совпадали с представлением оригинала. Репертуар иногда имел действительно вид ‘иностранной хроники’: английская, немецкая, датская, французская пьесы, даже американские — шли пестрым калейдоскопом. Но русские авторы всегда были на первом плане — их всегда, даже начинающих, встречали с распростертыми объятиями. Иногда А.С. шел на риск, ставил неудачные вещи, но он никогда не ставил преград, а напротив, всегда сочувствовал всяким начинаниям русских писателей, к каким бы лагерям они ни принадлежали. Посмотрите длиннейший список драматургов, выступавших у него, помимо уже лиц, ранее составивших себе прочное имя театрального писателя: Амфитеатров, Градовский, Авсеенко, Туношенский, Найденов, Рышков, Зеланд, Ге, Смирнова, Бухарин, Мосолов, Дымов, Косоротов, Гриневская, Л.Л. Толстой, Самойлов, Фоламеев, Трахтенберг, и т.д. и т.д. — можно насчитать десятки. Большинство из них впервые увидело свет рампы именно в Суворинском театре и окрылилось для дальнейшей деятельности.

Свобода театров сделала переворот в репертуаре столиц. До 80-х годов все сосредоточивалось в одном правительственном театре — от Шекспира до Оффенбаха включительно. Все авторы стекались сюда и чаяли, чтоб ‘ангел возмутил воду’ и настал черед окунуться в вожделенный источник. Это губило единственный театр, заставляло громоздить пьесу на пьесу, репетировать наскоро, ставить новинки еженедельно. Как только дана была свобода — оперетка и фарс тотчас же отпали и открыли свои вертепики в сторонке, уйдя из серьезного театра навсегда. Но литературный театр долго не нарождался. Были, правда, попытки, но в этих попытках не было ни вкуса, ни знаний, ни денежных средств.

Дело А.С. Суворина — первое крупное дело в Петербурге. Это не мелкое базарное предприятие: тут шел и Шекспир, и Шиллер, и Толстые, и Ростан, и Ибсен, и Гауптман. С разросшимися со всех сторон частными театрами, правительственный театр постепенно стал переформировываться в академический, чем он и должен быть, т.е. Эрмитажем, Лувром — музеем образцов. Частные же театры специализировались в декадентские выставки, в музеи восковых фигур, в превосходные кинематографы — и наконец в ту форму, какую приобрел теперь театр А.С. Суворина, — в постоянную выставку всех новинок. Все это имеет законное право на существование.

Через театр А.С. прошла уже целая плеяда артистов, составивших себе почтенное имя, когда другие театры что-то мало выработали талантов. Театр этот, как я уже сказал выше, культивировал целую фалангу новых авторов.

Театр этот по цензурным завоеваниям стоял все время во главе свободных театров. Он стойко переживал тяжелые периоды политических невзгод — и всегда являлся твердым прибежищем для актерской братии. Менялись деятели, директора, режиссеры — успех театра то падал, то поднимался, то вновь падал, но в трудные минуты его всегда поддерживало и нравственно, и матерьяльно одно лицо: Алексей Сергеевич Суворин’.

Кроме рецензентской деятельности и деятельности по управлению Малым театром, А.С. Суворин навсегда соединил свое имя с русским драматическим искусством созданием и собственных пьес, с большим или меньшим успехом поставленных на сценах столичных и провинциальных театров. К числу таких главнейших относятся ‘Татьяна Репина’, ‘Медея’ (написана в сотрудничестве с В.П. Бурениным), ‘Вопрос’ и ‘Царь Димитрий Самозванец и царевна Ксения’. Оставляя в стороне первые три пьесы, как относящиеся главным образом к творчеству в области изображения бытовой русской жизни, скажем несколько слов о последней.

Вопрос о том. кто такой был Димитрий Самозванец, уже давно интересовал г. Суворина, и этому вопросу, начиная с 1894 г., им было посвящено на страницах ‘Нового Времени’ немало заметок, причем автор очень остроумно и вполне научно, опираясь на громадный по сему предмету исторический материал, доказывал, что Лжедимитрий ‘мог быть именно сыном Ивана Грозного и что вожди мятежа, который кончился смертью его и смертью многих поляков, знали, что убивали последнего Рюриковича, а не отважного монаха Чудова монастыря*’. Такой взгляд, шедший вразрез со всем тем, что по сему предмету было высказано такими знатоками русской истории, как Карамзин, Костомаров, Соловьев, Иловайский и др., был нов, оригинален и вводил в круг изучения событий ‘смутного времени’ нечто очень смелое и рискованное… Несмотря на то, что в распоряжении автора не было данных и доказательств прямого и положительного характера, он справился с поставленной задачей в пределах возможного вполне удачно и если не утвердил своего взгляда на личность Лжедимитрия вполне непреложно, то во всяком случае создал из своей гипотезы нечто очень вероятное и непротиворечащее расположению событий той эпохи. В связи с своей непосредственной темой работы, каковая создала ему выдающееся имя знатока ‘смутного времени’, г. Суворин походя высказал немало любопытных второстепенных взглядов на тогдашние события и на действующих в них лиц, как, например, на Шуйского, на Ксению Годунову и др. Таким образом он явился новатором в известном историческом вопросе, который ему удалось разработать не только путем научных изысканий, но и провести в еще более живой форме изложения — в виде исторической драмы, куда и вложил свои вынесенные из научных занятий оригинальные и определенные взгляды.

______________________

* ‘О Дмитрии Самозванце’. Критические очерки А.С. Суворина. СПб. 1906.

В пьесе ‘Царь Димитрий Самозванец и царевна Ксения’ А.С. Суворин выказал большую авторскую смелость: он первый после Пушкина, вразрез с этим колоссом нашей литературы (о не совсем удачной попытке А. Хомякова на ту же тему не стоит говорить), представил интересное драматическое произведение на новых исторических основаниях и в новом историческом освещении, где действующие лица являются не выдуманными и вымученными персонажами, а живыми людьми, где вся обстановка является не простыми кулисами, кое-как состряпанными, а поставленною согласно с историческою тогдашнею действительностью, где эпоха дышит на зрителя захватывающим интересом, где по сцене протекает настоящая жизнь со всеми ее причудливыми переливами и драматическими положениями. Пьеса г. Суворина имела большой успех на сцене, пробудила и в зрителях, и в литературе значительный интерес к важной и загадочной отечественной эпохе и прибавила в литературный послужной список издателя ‘Нового Времени’ еще одну почетную рубрику, куда была занесена его удачная разработка животрепещущего вопроса русской жизни.

Мы отметили главнейшие моменты в деятельности А.С. Суворина как театрального критика, руководителя театра и драматурга, и этими моментами, полагаем, в достаточной полноте исчерпывается его значение в истории нашего театра. Они-то и послужили в их совокупности источником праздника в ‘ночь на первое мая’.

* * *

Самое торжество составилось из двух главнейших частей, где в первой были принесены виновнику дня поздравления, а во второй в честь его поставлен дивертисмент.

Из числа адресов отметим в порядке следования следующие, согласно сокращенному отчету ‘Нового Времени’.

Первый был от литературно-художественного общества, его произнес артист императорских театров г. Дарский.

‘Глубокоуважаемый Алексей Сергеевич, литературно-художественное общество, председателем которого вы состоите, приветствует вас, талантливого русского критика и театрального деятеля. Являясь по своей горячей любви к театру и яркому, увлекательному таланту прямым преемником Белинского, вы создали новый вид театральной критики с широкими публицистическими задачами… Желая ознаменовать это многолетнее, беззаветное служение национальному театру, литературно-художественное общество учреждает драматическую школу вашего имени’.

Затем следовал адрес от театра общества, его прочел Е.П. Карпов, главный режиссер труппы.

‘Создав свой театр, вы с истинно юношеским увлечением работали, не щадя сил и средств, для его процветания. Помышляя о будущем русского искусства, вы страстно искали новых, молодых авторов и артистов. С любовью, трогательной нежностью вы заботились о талантливых людях, научая их, поощряя и радея о них, памятуя, что:

Ум светит тысячами глаз,

Любовь глядит одним!

Но нет любви — и гаснет жизнь,

И дни плывут, как дым…’

Артисты поднесли А.С. его статую работы талантливого скульптора Л.В. Шервуда.

Третий адрес был от Александрийского театра, его поднес В.П. Далматов.

‘Артисты русской драматической труппы императорского Александрийского театра считают своим приятным долгом пожелать автору ‘Татьяны Репиной’ и ‘Вопроса’, впервые увидевших свет рампы на нашей сцене, не оставлять деятельности драматурга и с тем же неизменным успехом еще долгие годы подвизаться на этом тернистом, но прекрасном пути’.

Дальше следовал вышеприведенный адрес от малорусского театра, трогательно и с большим юмором продекламированный г. Сусловым.

Приветствие от наборщиков типографии ‘Нового Времени’:

‘Мы, служащие и рабочие вашей типографии, являясь по печатному станку ближайшими сотрудниками ваших произведений, с захватывающим интересом, с любовью относились к каждой написанной вами страничке дорогого нам почерка, напоминающего славянскую вязь. Мы, ближайшие свидетели тех творческих трудов, плодом которых явились для русской сцены три пьесы: ‘Татьяна Репина’, ‘Вопрос’ и ‘Царь Дмитрий’, охотно печатали их и днем и ночью’.

Приветствие сотрудников:

‘Мы, ваши сотрудники по ‘Нов. Времени’, иногда с ревнивой тревогой следили за вашим увлечением сценой, нам казалось, что театр отвлекает вас от главного дела вашей жизни, от журналистики. Но эта тревога не мешала нам видеть и ценить искренний талант, посвященный русской сцене, и ваши заслуги преобразователя в театральном деле’.

Далее следовали приветствия и адреса от петербургских и провинциальных театров с подношением венков и бюваров.

Вице-президент императорского русского театрального общества г. Молчанов произнес от лица общества краткое приветствие Алексею Сергеевичу, ‘как единственному в своем роде антрепренеру’. А.А. Плещеев сказал речь по уполномочию общества русских драматических писателей и поднес Алексею Сергеевичу серебряный венок. От артистов и руководителя петербургских народных театров г. Алексеева прекрасное слово сказал известный артист г. Печорин. Он венчал юбиляра колоссальным лавровым венком, на изумрудных лентах которого стояло: ‘Высокоталантливому А.С. Суворину, честному и неутомимому’. Среди множества поздравлений следует отметить несколько теплых слов, сказанных г. Тумпаковым от имени труппы театра ‘Буфф’ и г. Пальминым.

Товарищ председателя литературно-художественного общества А.Н. Маслов, давнишний сотрудник А.С., поднес ему осыпанный брильянтами почетный знак общества, а Я.А. Плющевский-Плющик — оригинальную чеканной работы серебряную телеграмму от анонима. Вот эти 32 серебряных слова, вырезанных на серебряном телеграфном бланке ’53-го почтово-телеграфного отделения’:

В порыве искреннего чувства

Ты отдавал театру много сил,

Не только сам любил искусство.

Но и других любить его учил.

В.П. Далматов продекламировал Алексею Сергеевичу, которого предварительно насильно усадил перед собою в кресло, следующий сонет, посвященный юбиляру В. Шуфом:

С Акрополя, когда алел закат,

Сходил я, помню… Гору золотила

Игра лучей вечернего светила,

Огнем зари храм Феба был объят.

Я видел сцену, древних арок ряд.

Здесь был театр. Но память сохранила

Среди камней разбитых колоннад

Трагедии Софокла и Эсхила.

Искусство вечно. Говорил ты нам

О творчестве, о тайнах вдохновенья —

И были образцом твои творенья.

Пример высокий — ряд прекрасных драм.

И мнится мне в пыли, из разрушенья

Возник опять театра светлый храм.

Из дальнейших приветствий приведем адрес музыкальных деятелей, подписанный М. Ивановым, Н. Соловьевым, А. Контяевым, А. Матовой и В. Баскиным:

‘Уважаемый Алексей Сергеевич, вы первый из издателей русских газет обратили внимание на значение музыки в общественной жизни. На столбцах ‘Нового Времени’ вы отвели широкое место обсуждению ее нужд и дел, и вашему примеру последовали другие издания. Русская музыкальная критика, помещавшаяся в былые времена почти что на ‘задворках’, за ‘музыкантским столом’ газетного листа, получила равноправие среди других отделов. Через вас она достигла свободы, в которой ей раньше отказывалось в республике слова. Она помнит также, что вы и единственный из редакторов русских газет, бравшийся — хотя и редко — за перо, чтобы говорить о музыке. Она имеет право считать вас своим даже против вашего желания. Мы счастливы, что в этот день вашего триумфа можем выразить вам чувства нашей признательности и уважения за ваше прекрасное дело’.

Чтение адресов и приветствий завершилось речью артистки Малого театра В.А. Мироновой, сказавшей:

‘Алексей Сергеевич!

Вы — революционер, я знаю, что, по нынешним временам, это слово — ужасное. Но революционером был Ньютон — в науке, Шекспир — в драме, Пушкин — в литературе, Белинский — в критике. Все большие умы — революционеры. Они оправдывают старые традиции, старую мораль и создают новые верования и новые идеалы. И вы своим большим умом, своим огромным талантом старались опрокинуть старый и нелепый взгляд на женщину. Вы отстаивали и отстаиваете теперь страшную революционную идею. Вы работали, работаете и теперь над созданием нового сословия — пятого сословия. Это пятое сословие — женщина. Вы в течение сорока лет любили не женщин, а женщину. Вы проповедывали ее освобождение от рабства. Ваша Медея, ваша Татьяна Репина, ваша Варя Болотова — это женщины, протестующие против рабства, против подчинения той морали, которую создали мужчины для собственного удобства.

И ваши героини шли напролом. Одни погибали, как Татьяна Репина, другие — как Варя — одерживали победу. В этой борьбе вы вашим огромным талантом поддерживали женщину. Вы хотели, чтобы женщина имела такие же права на моральную свободу, как и мужчина, чтобы она была ответственна за свои деяния не больше мужчины, чтобы ей не зачитывалось в грех то. что мужчине не только прощается, но часто возводит его на пьедестал особого геройства. Когда Варя Болотова со страстной болью говорит: ‘Почему за один и тот же грех Фаусту наслаждение, а Маргарите позор и казнь’, — она говорит революционные речи, которые вложены в ее уста.

Из всех женских профессий до сих пор только одна истинно свободна — профессия актрисы. Кроме свободы актриса должна обладать талантом. За всю вашу жизнь вы любили и то, и другое. Вот почему вы всегда любили актрису.

Сколько добра вы сделали актрисе вообще и русской актрисе в особенности, как ярким светильником вашего таланта вы прокладывали ей путь к прекрасному будущему, об этом скажет история театра. А я, как русская актриса, могу только сказать вам, Алексей Сергеевич: за сорок лет вы неустанно вели нас, уничтожая те скверные преграды, которые на каждом шагу ставили актрисе люди, видевшие в ней не свободного, талантливого человека, а женщину-рабу.

Мое спасибо — ничтожно по сравнению с тем, которое должны сказать вам все русские актрисы последних сорока лет, но пусть оно будет маленькой незабудкой в прекрасном венке вашего неувядаемого таланта’.

Из наиболее интересных телеграмм приводим в сокращенном тексте следующие:

‘Внезапный припадок моей все еще продолжающейся болезни помешал мне быть на празднике, которому искренно сочувствую.

В е й н б е р г’.

‘Дорогой Алексей Сергеевич, ваш постоянный читатель сначала ‘Спб. Вед.’, а потом ‘Нового Времени’ шлет вам сердечное поздравление. Он помнит вас еще в то время, когда вы были главным корректором ‘Спб. Вед.’. Ваши статьи оставили в нем самые приятные воспоминания, и впечатления от них залегли в тайны души, статьи были богаты, как по содержанию, так и в особенности по языку.

К.Ф. П е т р о в’.

‘Вам, славному Алексею Суворину, меценату искусства, шлет горячие пожелания и привет всякое сердце, одинаково с вами чтущее искусство, у которого нет отечества.

Ц а к о и н и ‘.

‘Я среди тех, кто вас любит и вами восхищается. Шлю вам мои пожелания и приветствия.

С а р а Б е р н а р’.

‘Хоть я далеко, но я разделяю ваш праздник, желаю счастья и благополучия доблестному вождю.

Б а т т и с т и н и’.

‘Гаррик-театр в Лондоне присоединяет свои поздравления.

А. Б а у р д ж е р’.

‘Примите мой сердечный привет на вашем празднике, дорогой Алексей Сергеевич.

Присоединяюсь к хору почитателей вашей блестящей и плодотворной литературной деятельности.

Б л е й х м а н’.

‘Искренно жалею, что заседание Думы и вечерняя комиссия лишают меня, убежденного читателя и почитателя вашего прекрасного таланта, всякой возможности лично поздравить и пожелать долгого продолжения талантливой и художественной деятельности.

М. С т а х о в и ч’.

‘Мои сердечные поздравления.

Т. С а л ь в и н и’.

‘Пьем за здоровье и поздравляем, мысленно все с вами.

М а р к о н и ‘.

‘Примите, высокочтимый Алексей Сергеевич, от сердца идущий привет к светлому в вашей жизни дню сорокалетия живого даровитого и достойного служения вашего русскому печатному слову.

Ч л е н Г о с у д а р с т в е н н о г о С о в е т а Т и м и р я з е в’.

‘Приветствуем маститого художественного критика и блестящего истолкователя сценических образов в день 40-летия служения русскому театру.

Ф. и С. П р о п п е р’.

‘Самые лучшие и просвещенные друзья театра выросли и научились любить и понимать истинное драматическое искусство и его талантливых представителей по вашим всегда живым и горячо написанным статьям. Знаю, что многие из моих современников и современниц забыли об этом и возненавидели то, чему когда-то поклонялись, но я тверда, как сталь, в своих симпатиях и никаким клеветам и гнусным инсинуациям не удастся поколебать моего доверия к вам как к безусловно честному журналисту… В вас я верю свято, как верила и 40 лет назад. И это, полагаю, тем для вас убедительнее, что я никогда никаких личных сношений с вами не имела, следовательно мое мнение вполне беспристрастно.

А. Б о р о д и н а’.

‘Горячо приветствую достойного сына Русской земли, высокоталантливого литератора, публициста, историка и критика.

П р о ф. П. К о в а л е в с к и й’.

‘Великого человека земли русской просим принять сердечное поздравление и лучшие пожелания.

А к а д е м и к А. Н о в о с к о л ь ц е в’.

‘Ассоциация лондонской иностранной прессы поздравляет выдающегося собрата с сорокалетием его услуг родине.

К о м и т е т а с с о ц и а ц и и в п о л н о м е г о с о с т а в е’.

‘Богатея, вы никого не погубили, не погубили и души своей, остались добрым, хорошим человеком.

В. Л а м а н с к и й’.

‘Честному и мужественному гражданину, крупному литературному таланту, верному выразителю истинного настроения родины, неусыпному стражу возникших национальных интересов, создателю влиятельнейшего органа в стране — шлют сердечный привет давнишние почитатели.

К н я з ь А н д р е й и Л ю д м и л а Ш и р и н с к и е — Ш и х м а т о в ы, И в а н о в’.

‘Приношу глубокочтимому Алексею Сергеевичу в юбилейные дни его драгоценной патриотической деятельности мои лучшие пожелания.

М и х а и л Н е с т е р о в’.

‘Желаю, чтобы русская жизнь процветала талантом, любовью к родине и чувством свободы, которыми так ярко отмечена ваша блестящая деятельность.

С и д о р о в’.

‘Большая заслуга ваша уже в том, что с вашим мнением все считаются, ибо оно уже сделалось авторитетным. Глубокий русский поклон заслуженному ‘дедушке Суворину’.

С . X в о р о в ‘.

‘Примите искреннее приветствие от инициатора первого русского частного театра в Москве.

С е р г е й Т а н е е в’.

‘Правление союза драматических и музыкальных писателей приветствует в вашем лице талантливого, способного увлекаться и увлекать театрального критика и энергичного деятеля, которому дороги и близки интересы театра во всех многогранных проявлениях.

П р а в л е н и е’.

‘Маленький журнал ‘Шут’ приносит большие поздравления в день юбилея вашей популярной литературной деятельности.

Р е д. — и з д. В е р а Я з ы к о в а’.

‘Приветствую талантливого драматурга и сведущего театрального критика с 40-летием его полезного служения театру, деятелям драматической литературы и публике. Да продлит судьба жизнь А.С. Суворина еще на долгие годы и да не иссякает его любовь к театру и артистам во все дни его жизни. Резюмирую сказанное словами Виссариона Белинского: ‘Живите, любите театр и, когда придется умирать, умрите в театре’.

Н и к о л а й Р о с с о в с к и й’.

‘Я оказался бы неблагодарнейшим из неблагодарных, если б не вспомнил с искренним чувством все то, что вы для меня сделали как горячий театрал, правдивейший критик и просто как добрый человек. Приношу вам, дорогой и глубокочтимый Алексей Сергеевич, без лишних фраз, мое наисердечнейшее русское спасибо.

И в а н Щ е г л о в’.

‘Сердечно поздравляю Нестора русской театральной критики с сорокалетием его плодотворной деятельности.

Г л а м а — М е щ е р с к а я’.

‘Болезнь лишила меня счастья присутствовать на заслуженном торжестве. Искренно желаю многие годы радовать нас и заставлять гордиться вами. Вечный поклонник ваш

К о н с т а н т и н В а р л а м о в’.

‘Искренно приветствую многоуважаемого Алексея Сергеевича.

М е д е я Ф и г н е р’.

‘Семья Достоевских, принадлежащая к числу искренних почитателей вашей высокоталантливой критической и театральной деятельности, шлет вам поздравления и лучшие пожелания.

А н н а Д о с т о е в с к а я’.

‘Недуги мои лишают меня возможности и удовольствия лично приветствовать вас и высказать вам мои добрые пожелания в день чествования вашей критической и театральной деятельности, поэтому ограничиваюсь заочным заявлением моего искреннего к вам уважения и желания, чтобы еще на многие годы Бог дал вам здоровья и сил на продолжение вашей полезной и благотворной деятельности.

А л е к с е й П о т е х и н’.

‘Приносим наши искренние приветствия во славу ваших многолетних почетных заслуг перед русскою драмой и сценическим искусством, желаем многих лет жизни и неустанной работы на вашем славном пути.

Е р м о л о в а, Ш у б и н с к и й’.

‘Примите, многоуважаемый Алексей Сергеевич, мое поздравление и сердечные пожелания еще долгой плодотворной литературной деятельности.

С о ф ь я А в е р к и е в а’.

Примите, дорогой Алексей Сергеевич, и мое сердечное поздравление с сорокалетием вашей театрально-критической деятельности и десятилетием литературно-художественного вашего детища. Дай вам Бог еще на многие годы здоровья и сил для служения истинно прекрасному делу.

Д о л и н а’.

‘Честь и слава неутомимому и бодрящему, политическому деятелю, созидательному и вразумительному публицисту, яркому драматургу и увлекательному романисту.

К н я з ь Г о л и ц и н — М у р а в л и н’.

‘Глубокоуважаемый Алексей Сергеевич!

К великому моему сожалению, я, по неосведомленности своей о готовившемся чествовании вас в понедельник, не мог вовремя присоединить к общему хору своего душевного приветствия. Иначе я, конечно, постарался бы и лично присутствовать на этом симпатичном празднике русской мысли, русского искусства и литературы.

Я имел уже ранее случаи высказывать вам чувства моего глубокого почитания и горячего сочувствия вашей неослабевающей замечательной деятельности — истинно патриотической и многосторонне-плодотворной.

Не стану повторять то, что вы от стольких уже слышали.

Горячо приветствуя вас, спешу высказать вам мои усерднейшие и сердечные пожелания, чтобы вы сколько можно долее всецело пользовались здоровьем и всеми силами душевными и телесными, столь нужными нашей бедной родине вообще, а особенно в переживаемое критическое, тяжкое смутное время.

Да сохранит вас Господь еще на долгие годы для ваших близких, для России и русского просвещения.

С глубоким почтением давний ваш почитатель.

К. Г р о т’.

Из присланных приветствий следует отметить, кроме цитированных, от гг.:

Подписчика Карпова, Пальма, Нотовича, Тихомирова, Жуковских, доктора Мацкевича, Конкевича, Кучинского, В. Рышкова, К. Антонова, Н. Мельникова, Э. Бастунова, вице-адм. Гильдебрандта, Б. Никольского, Б. Глинского, Н. Северского, проф. М. Яновского, ред. ‘Горнозаводчика’, Гамова, Воробьева, баронессы Радошевской, О. Торцевой, наборщика Г. Ларионова, Brolio, Аристова, Ф. Горева, Федотова, М. Садовского, К. Рыбакова, О. Правдина, И. Красновского, Шанькова, Л. Афанасьева, кн. Сумбатова, Мичуриной, Преображенской, кн. Волконского, Ежова, Глинки с товарищами, Пуцыковича, Giovani, Maria, Tree, Больска, гр. Апраксина, Зеланд-Дубельт, С. Ратова, баронессы Била, кн. М.В. Волконской, Л. Гольштейна, Е. Боткина, М.Л. Кропивницкого, В. Нардучи, Манько, Суслова, Зарницкой, О. Корсакевич, Загорского, Ю. Загуляевой, сотрудницы Сусловой и многих других.

В концертно-драматической части вечера приняли участие: симфонический оркестр гр. Шереметева, хор г. Архангельского, оркестр балалаечников г. Андреева, скрипачка школы проф. Ауэра г-жа Парло, оперная певица г-жа Славина, танцевали русскую артисты г-жа Кшесинская и г. Кусов, рассказывал юмористические сцены г. Сладкопевцев. Были разыграны сценированный рассказ г. Суворина ‘Гарибальди’ при участии гг. Давыдова и Дальского и сцена из ‘Татьяны Репиной’ в исполнении г-жи Савиной и журналиста г. Новицкого.

После этого отделения присутствовавшим был предложен ужин. Было шумно, весело, сердечно, дружно…

Опубликовано: ‘Исторический Вестник’. 1907, No 6, с. 913-937.

Исходник: http://dugward.ru/library/gribovskiy_v_m/gribovskiy_v_m_chestvovanie_a_s_suvorina.html

B. М. Грибовский

Чествование А. С. Суворина в Малом театре

Читайте также: