Черточка изъ автобіографіи.
Черточка изъ автобіографіи.
Вл. Короленко.
‘Русскія Вдомости’, 1863—1913. Сборникъ статей. М., 1913
Черточка из автобиографии, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1913
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Первое мое печатное произведеніе была репортерская замтка въ небольшой тогда петербургской газет. Рчь шла объ освщеніи одного ‘народнаго движенія’ въ Петербург,— погрома дворниковъ и полиціи въ Апраксиномъ переулк,— въ 1878 году. Вся петербургская печать освщала эту, рдкую тогда по характеру и размрамъ массовую вспышку, какъ вызванную національнымъ антагонизмомъ (дворники были татары, а свднія шли изъ полицейскихъ источниковъ). Я доказывалъ, что примсь національнаго мотива случайна, что движеніе было вызвано. Притсненіями дворовой и участковой полиціи. Для меня это была тогда не простая репортерская замтка. Вспышка была внезапная и бурная. Вызывались войска. Теперь такія явленія нердки, тогда это было, какъ внезапный подземный толчокъ еще далекаго землетрясенія. Въ качеств наблюдателя, я замшался въ самую гущу толпы и пытался установить истинный характеръ происходившаго. Замтку перепечатали на слдующій день многія другія газеты, и я испыталъ знакомое всмъ Писателямъ ощущеніе ‘перваго тисненія’ и, какъ онъ ни былъ скроменъ, перваго успха.
Потомъ я дебютировалъ уже въ журналахъ разсказами, и первое же мое беллетристическое произведеніе, еще очень зеленое и туманное, было напечатано. Вообще съ разсказами мн везло. Но все же я постоянно пытался писать корреспонденціи и, публицистическія замтки. Большая часть изъ нихъ ставила сразу довольно острые вопросы outrance съ наивной и горячей прямотой. Поэтому он не могли попасть въ печать, что меня очень огорчало. У меня всегда было стремленіе вмшаться прямо, съ практическими послдствіями, въ т области жизни, которыя стояли ко мн близко и на виду…
Прошло шесть лтъ ссылки. Когда меня и моего брата увозили изъ Петербурга въ двухъ закрытыхъ каретамъ, по сторонамъ которыхъ скакали конные жандармы, я думалъ съ гордой надеждой: ‘Это уже ненадолго. Скоро станетъ ‘новое небо и новая земля’. Произволъ исчезнетъ’.
Черезъ шесть лтъ я вернулся изъ ссылки въ разгаръ темной, тупой и угрюмой реакціи. Въ ссылк я много видлъ и много думалъ, испыталъ много разочарованій и не ждалъ уже такъ скоро новаго неба и новой земли. ‘Партіи’ были разсяны и разбиты, да моей партіи не было и прежде. Но, страстное желаніе вмшаться въ жизнь, открыть форточку въ затхлыхъ помщеніяхъ, громко крикнуть, чтобы разсять кошмарное молчаніе общества,— держалось во мн и даже еще выросло посл ссылки. Я сказалъ себ: ни партій, ни классовъ, которые бы вели сплоченную борьбу за право, общества и народа, нтъ. Создавать ихъ — не мое призваніе. Мн остается выступить партизаномъ, защищая право и достоинство человка всюду, гд это можно сдлать перомъ. И съ первыхъ же дней я опять сталъ одновременно писать разсказы, публицистическія замтки и корреспонденціи. Первыя мои произведенія по возвращеніи изъ ссылки были замтки въ казанской газет ‘Волжскій Встникъ’.
Ихъ печатали охотно, но появлялись он порой въ ужасномъ вид. Въ Казани былъ цензоръ — профессоръ, самъ собиравшій коллекцію Цензурныхъ курьезовъ, въ томъ числ и изъ собственной практики. Я Нее же съ теплымъ чувствомъ вспоминаю эту маленькую провинціальную газету, радушно пріютившую меня съ моими партизанскими вылазками. Редакція принимала у меня все. Цензура устраняла очень много. Кое-что все таки оставалось.
Неудобство было, во-первыхъ, въ захолустности газеты, и, во-вторыхъ, въ этой толерантности редакціи подъ покровомъ цензуры. Я чувствовалъ, что для, того, чтобы стать настоящимъ провинціальнымъ публицистомъ, мн нужно обратное: строгая редакція и отсутствіе цензуры. Нужно такъ отточить перо, чтобы оно писало тонко, отчетливо, чтобы былъ замтенъ и значителенъ каждый оттнокъ, и вмст съ тмъ не было бы наивной, при тогдашнихъ условіяхъ, подчеркнутости, которую въ провинціальной печати такъ безцеремонно истребляла цензура. Я чувствовалъ, что мн нужна школа. И я сталъ стучаться въ ‘Русскія Вдомости’.
Тогда это была чуть ли не единственная опредленно либеральная газета. ‘Голосъ’ недавно погибъ, да правду сказать, либерализмъ ‘Голоса’ былъ слишкомъ двусмысленъ. Начать съ того, что на страницахъ его находили мсто вульгарно антисемитскія статьи, чуть ли даже не произведенія Лютостанскаго, которымъ теперь было бы мсто только въ ‘Русскомъ Знамени’ или ‘Земщин’. Болеславъ Маркевичъ, ретроградъ и сотрудникъ Каткова,— посл одной скандальной исторіи, когда онъ оказался слишкомъ скомпрометированъ даже для ‘Московскихъ Вдомостей’, — нашелъ пріютъ у Краевскаго въ ‘Голос’, и писалъ тамъ въ томъ же мракобсномъ дух. Только подъ конецъ судьба помогла ‘либеральной газет’ умереть съ честью…
Другія газеты являлись и исчезали, какъ эфемериды. Только въ Москв, у самаго очага катковщины, зародились, окрпли и говорили полнымъ голосимъ ‘Русскія Вдомости’.
Ихъ недаромъ называли ‘профессорской газетой’. Много знанія, много солидности, много корректной сдержанности и подъ этой сдержанностью постоянно бьющееся горячее гражданское чувство. Газета вызывала много озлобленія и цлый градъ катковскихъ доносовъ, по никогда она не позволяла себ изъ самосохраненія ни одной завдомо фальшивой ноты. Профессорская газета говорила ровно и убжденно. Читатель отлично слышалъ то, что она говорила, и не мене ясно слышалъ онъ также то, о чемъ она молчала. Это былъ комплексъ взглядовъ, выраженныхъ ясно и полно, безъ вызывающихъ подчеркиваній, но ясныхъ даже тогда, когда какая-нибудь деталь оставалась безъ освщенія. Цлое освщало частности и умолчанія.
И газета все время держалась на томъ опасномъ рубеж, по одну сторону котораго — явная гибель, по другую — излишняя осторожность и блдность… Редакція была постоянно въ линіи огня, постоянно рисковала, но держалась на позиціяхъ, хорошо укрпленныхъ и имвшихъ нкоторые шансы удержаться.
Такъ она продержалась и успла создать традицію русскаго либерализма того времени въ широкомъ чисто русскомъ смысл этого слова. Въ тогдашнемъ либерализм, какъ въ зерн, хранились возможности всхъ передовыхъ направленій, еще связанныхъ морозами тогдашней исторической минуты.
Я былъ очень польщенъ, когда редакція любимой газеты обратилась ко мн съ приглашеніемъ. И здсь я попытался дебютировать съ беллетристикой и, публицистикой почти одновременно.
Беллетристику встртилъ успхъ, нсколько даже меня смутившій. Въ это время я какъ-разъ женился и предпринялъ поздку въ Москву на мсяцъ, который намревался провести по возможности беззаботно, знакомясь съ литературной Москвой. Такимъ образомъ, мой дебютъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ отсрочивался. Но для того, чтобы доказать Искренность своихъ намреній, я послалъ въ редакцію главу ‘Слпаго музыканта’, который мн самому рисовался еще смутно какъ относительно плана, такъ и размровъ. Я представлялъ себ только основной мотивъ: борьбу за возможную полноту существованія. Весьма возможно, что я отступилъ бы передъ трудностями задачи и впослдствіи замнилъ бы эту первую главу, присланную въ редакцію, чмъ-нибудь другимъ. Во всякомъ случа я не представлялъ себ, что эта первая глава можетъ быть напечатана еще безъ продолженія…
Какъ это вышло, не знаю. Возможно, что редакторъ, которому я прислалъ письмо, смнился другимъ по обычной очереди, а тотъ ршилъ тиснуть первую главу, не зная о содержаніи моего письма… Какъ бы то ни было, въ одинъ изъ первыхъ дней по прізд въ Москву, я увидлъ подъ дверью своей комнаты въ ‘Московской гостиниц’ подсунутый корридорнымъ нумеръ ‘Русскихъ Вдомостей’, въ которомъ съ нкоторымъ ужасомъ я увидлъ первую и единственную написанную главу ‘Слпаго музыканта’. Съ полнымъ отдыхомъ пришлось распрощаться и тотчасъ же приняться за продолженіе. Возможно, что безъ этого ‘недоразумнія’ мой бдный ‘музыкантъ’ такъ и остался бы у меня въ вид начала.
Совсмъ иначе пошли мои дла съ публицистикой. Первая же моя корреспонденція или замтка (не помню) вернулась ко мн съ краткимъ извщеніемъ, что редакція, къ сожалнію, воспользоваться ею не можетъ. Это маня очень огорчило, такъ какъ я придавалъ значеніе этой сторон своей работы. Правильно ли, или неправильно было такое раздвоеніе, но я никогда на представлять себ иначе своей литературной работы. Это была у меня вторая натура, и иначе я не могъ. Поэтому я отдавалъ замтки въ приволжскія газеты, тамъ ихъ уродовала цензура, а я продолжалъ стучаться въ ‘Русскія Вдомости’. Я сознавалъ, что мой стиль, слишкомъ задорный и плохо забронированный, не подходилъ къ тону ‘профессорской газеты’. Мн это было досадно и, пожалуй, обидно. О моихъ разсказахъ уже много говорили, а между тмъ оказывалось, что я не умю написать простой замтки или корреспонденціи для столичной газеты. Изъ самолюбія я пытался объяснить эти неудачи излишней ‘сухостью’ редакціи, ея ‘осторожностью’, непривычкой къ индивидуальнымъ особенностямъ стиля. Можетъ-быть, порой у иныхъ редакторовъ это отчасти и было. Но всеже, когда я бралъ въ руки нумеръ газеты и читалъ въ ней иную передовицу, или статью по острымъ и опаснымъ вопросамъ минуты, или берлинскую корреспонденцію Іоллоса,— я не могъ не чувствовать, что, несмотря на крайнюю сдержанность изложенія, подъ этими строчками бьется и трепещетъ приподнятое и горячее гражданское чувство. Правда, порой, дйствительно, въ ровномъ теченіи этой умной коллективной рчи исчезала индивидуальность, но за-то тмъ сильне звучала общая доминирующая нота.
И я все настойчиве стучался въ редакцію любимой газеты, чувствуя, что въ этихъ попыткахъ я, дйствительно, прохожу строгую школу, вырабатывая ‘отвтственный’ слогъ подъ вліяніемъ такихъ писателей, какъ Соболевскій и Посниковъ, Чупровъ, Іоллосъ и весь тсно спвшійся Отрядъ ‘Русскихъ Вдомостей’… Наконецъ, мн удалось достигнуть того, что мои статьи проходили цликомъ, безъ купюръ и редакціонныхъ измненій. Можетъ-быть, этотъ результатъ достигнутъ въ конц нкотораго компромисса. Я вырабатывалъ стиль, позади котораго не чувствовалась надежда на цензуру, по образцамъ, которые были у меня передъ глазами. И въ нкоторой степени, быть-можетъ, редакція прислушалась и стала терпиме къ нкоторымъ моимъ личнымъ особенностямъ. Съ этихъ поръ я сталъ провинціальнымъ журналистомъ въ лучшей столичной газет. Вмст съ другими товарищами мы провели немало кампаній въ мстной пресс. И когда почва бывала подготовлена на мст, я давалъ въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ общіе итоги кампаніи, и дло пріобртало при помощи авторитетнаго органа общее значеніе.
И только посл этого я почувствовалъ, что мое литературное воспитаніе въ извстной мр закончено. Благодаря участію въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ я прошелъ строгую публицистическую школу, дававшую тонъ всей провинціальной пресс.