Черные кабинеты въ Западной Европ.
Черные кабинеты въ Западной Европ.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
А. Г.
‘Русское Богатство’, No 9, 1902
Черные кабинеты в Западной Европе, Горнфельд Аркадий Георгиевич, Год: 1902
Время на прочтение: 34 минут(ы)
Письма крадутъ съ тхъ поръ, какъ они существуютъ, нтъ ничего проще и удобне, какъ проникнуть въ чужую тайну, довренную человкомъ бумаг. Человческая изобртательность изощрялась, выдумывая новые шифры и новые способы задлыванія писемъ, но злая воля всегда обходитъ вс средства борьбы съ нею. Дйствительно могло быть одно средство: воспитаніе въ людяхъ сознанія, что тайна письма, какъ всякое правомрное проявленіе личности, священная должна быть охраняема не только законами и учрежденіями, но и ихъ честью. Воспитаніе это далеко не закончено, и наиболе рзкимъ и тягостнымъ пробломъ въ немъ является то, что въ тайну чужого письма позволяютъ себ проникать не только частныя лица, но и высшая организація человческаго общежитія, организація государственная. Разумется, если Англія на порог двадцатаго вка могла цензуровать частныя письма, идущія изъ Трансвааля, то хвастать развитіемъ уваженія къ личности и ея правамъ въ наше время не приходится. Но нкоторые успхи въ защит этихъ правъ достигнуты нашими предшественниками — и факты, собранные въ нмецкой книжк, лежащей предъ нами, показались намъ достаточно любопытными, чтобы указать на нихъ русскому читателю. Ея авторъ, бывшій почтовый чиновникъ Б. Э. Кенигъ думалъ и даже общалъ дать въ своихъ ‘Черныхъ кабинетахъ’ полную исторію всевозможныхъ государственныхъ учрежденій, состоявшихъ въ разныхъ странахъ при почт и имвшихъ цлью слдить за частной перепиской, доврчиво вручаемой почт для храненія и пересылки. Но ему удалось дать только разрозненные очерки. Оно и понятно: извстно, съ какимъ трудомъ могутъ быть добыты матеріалы для подобнаго рода изслдованій, какъ рдко пробивается на дневной свтъ то, что по самому своему существу было покрыто мракомъ. Но нкоторое представленіе очерки Кенига все-таки даютъ, и этого достаточно. Особенно любопытными намъ показались не разсказы о почтовыхъ застнкахъ былого времени, не анекдоты о прежнихъ европейскихъ Шпекиныхъ, но сухіе стенографическіе отчеты о преніяхъ по интересующему насъ вопросу въ германскомъ рейхстаг, имвшія мсто не такъ давно — съ четверть вка тому назадъ. Эти пренія показали съ достаточной очевидностью, какъ различны воззрнія на реальныя — не абстрактно-теоретическія — права личности у представителей власти, даже считающихъ себя весьма прогрессивными, и представителей обывателя, съ трудомъ добивающихся осуществленія правъ, въ теоріи давно безспорныхъ. Но эти пренія показали также, что нкоторые успхи въ охран этихъ правъ достигнуты, ибо въ наши дни ихъ нарушеніемъ считается то, что раньше казалось вполн правомрнымъ. Отъ того, въ сущности недавняго, времени, когда одинъ изъ почтдиректоровъ съ гордостью утверждалъ, что содержаніе писемъ, проходящихъ чрезъ ввренное ему учрежденіе, извстно ему совершенно,— мы ушли все-таки далеко. И въ этомъ легко убждаетъ насъ даже такая фрагментарная исторія, какъ исторія Кенига.
Самое видное мсто въ исторіи нарушенія почтовой тайны и кражи чужихъ писемъ занимаетъ безспорно Франція. Систематическая перлюстрація частной корреспонденціи была издавна существеннйшимъ элементомъ того всеобщаго шпіонства, которое было неизмннымъ спутникомъ стараго режима. Когда Людовикъ XI основалъ французскую почту или врне передалъ ‘королевскимъ курьерамъ’ т функціи, которыя до сихъ поръ исполнялись ‘университетскими гонцами’, то прежде всего было установлено непреложное правило, гласившее, что королевскіе курьеры перевозятъ лишь т частныя письма, содержаніе коихъ извстно начальству. Самое названіе cabinet noir возникло, вроятно, при Людовик XI. Кардиналъ Ришелье даже способствовалъ развитію почты, имя въ виду мысль, впослдствіи высказанную Монтескье: ‘Заговоры стали трудне съ тхъ поръ какъ учрежденіе почтъ сдлало частныя тайны — публичными’. Знаменитое изреченіе Ришелье: ‘Qu’on me donne six lignes d’une criture, et je promets d’envoyer l’crivain Tchafaud’ (дайте мн чьихъ нибудь шесть строкъ — и я отправлю его на эшафотъ) — были лишь достойнымъ предисловіемъ къ почтовой реформ 1628 года, давшей кардиналу возможность сосредоточить всю частную корреспонденцію въ рукахъ правительственной почты. Начальникъ почты былъ въ тоже время и начальникомъ ‘чернаго кабинета’, но посл раскрытія заговора Сенъ-Марса эту благородную роль принялъ на себя самъ кардиналъ, съ дипломатической нжностью называвшій раскрытіе чужого письма ‘размягченіемъ сургуча’ (le ramolissement de la cire).
Нововведеніе Ришелье было закончено Людовикомъ XIV, при которомъ система чтенія чужихъ писемъ водворилась съ тмъ большей полнотой, что представляла собой не только государственную потребность, но и любимое занятіе короля, душой этой системы былъ печальной памяти Лувуа. Для изученія частной корреспонденціи было учреждено особое бюро, завдываніе его отдленіями переходило по наслдству къ членамъ одного рода, получавшимъ соотвтственное воспитаніе. Развитіе чутья ищейки, добываніе всми способами — отъ подкупа до кражи — шифровъ и ключей, поддлка печатей, незамтное вскрываніе пакетовъ — все входило въ эту мудреную тренировку. Ничто — ни положеніе, ни санъ — не спасало отъ раскрытія самыхъ интимныхъ тайнъ, довренныхъ письму. Этого требовала цлость бурбонской монархіи и любопытство ея представителей. Одна глава въ мемуарахъ Сенъ Симона такъ и носитъ это забавное заглавіе: ‘Esprit curieux du roi, inquisition royale des lettres de la poste’. Какъ и слдовало ожидать,— самъ король не былъ свободенъ отъ вниманія своихъ клевретовъ. Въ своей ‘Histoire de la poste aux lettres’ Ротшильдъ указываетъ, что письма на имя короля, предостерегавшія его отъ его совтниковъ, не попадали въ его руки. Письмо Кольбера къ королю о финансовомъ хозяйств интенданта Фуке было доставлено не августйшему адресату, но ловкому Фуке. Самъ Фуке въ письмахъ къ друзьямъ просилъ пересылать ему важныя сообщенія не по почт, но черезъ довренныхъ лицъ. При Людовик XV независимо отъ учрежденія, которое — подъ руководствомъ принца Конти и графа Брольи — знакомилось съ политической корреспонденціей, было устроено еще одно бюро для обслдованія частныхъ писемъ, которыя были предметомъ особой любознательности короля. По разсказу одной изъ камеристокъ маркизы Помпадуръ, король возложилъ это деликатное занятіе на герцога Шуазеля, который по воскресеньямъ длалъ королю докладъ о прошедшихъ черезъ его руки за недлю письмахъ. Забавной ироніей звучитъ, поэтому, строгое королевское распоряженіе, чтобы почтовые служащіе, виновные въ утайк частныхъ писемъ и посылокъ подвергались суровой кар — отъ галеръ и изгнанія до лишенія чести. Людовикъ XV жестоко наказывалъ другихъ за то, что ежедневно длалъ самъ.
Людовикъ XVI — или врне Тюрго — нашелъ нужнымъ положить конецъ этому злоупотребленію доврчивостью гражданъ. Декретъ 18 августа 1775 года объявилъ всю интимную корреспонденцію гражданъ священной тайной, которая должна оставаться таковою для частныхъ лицъ и судовъ. Чиновники принесли присягу въ томъ, что будутъ свято хранить тайну переписки. Но когда свободомыслящій Тюрго палъ жертвой реакціи, безвольнаго короля безъ труда убдили, что истинная государственная мудрость не можетъ обойтись безъ чтенія чужихъ писемъ. Дятельность чернаго кабинета возобновилась съ такой энергіей, что наказы избирателей къ генеральнымъ штатамъ 1789 года полны требованій о сохраненіи почтовой тайны, объ обезпеченіи сохранности писемъ, о строгихъ наказаніяхъ для чиновниковъ, читающихъ переписку, проходящую черезъ ихъ руки. Но пріемы террора были заимствованы у того строя, съ которымъ онъ боролся, и въ засданіи 25 іюля 1789 года Робеспьеръ отвчалъ Мирабо: ‘Письма безспорно должны быть неприкосновенны, но когда народъ въ опасности, когда строютъ козни противъ его свободы,— то, что раньше было преступленіемъ, становится теперь подвигомъ, щадить мятежниковъ значитъ предать народъ’. 8 іюля 1790 года національное собраніе по докладу Бирона вычеркнуло изъ бюджета суммы, опредленныя на Cabinet noir. Но республика, окруженная врагами, боролась съ ними всми средствами — и въ томъ же мсяц письма графа Артуа къ французскому посланнику въ Женев были перехвачены.
Въ конституант депутатъ д’Арси потребовалъ, чтобы письма, конфискованныя съ начала смуты, хранились въ Париж въ особомъ учрежденіи, чтобы народное собраніе имло всегда въ случа нужды возможность ознакомиться съ ихъ содержаніемъ. Но и здсь Мирабо явился могучимъ защитникомъ истинной свободы, не желающей стать тиранніей лишь прикрытой этимъ великимъ именемъ. Достойно ли народа, намреннаго стать свободнымъ, заимствовать пріемы и идеи у тиранніи! — воскликнулъ онъ.— Достойно ли народа нарушать ту мораль, жертвой нарушителей которой онъ былъ такъ долго? О чемъ узнаемъ мы путемъ этого позорнаго чтенія чужихъ писемъ? О жалкихъ грязныхъ интригахъ, скандальныхъ проискахъ, презрнныхъ дерзостяхъ. Какъ! Послднее убжище свободы будетъ попрано тми, кого народъ избралъ въ хранители своихъ правъ. Интимнйшія изліянія, вспышки безпричиннаго раздраженія, ошибки, исправляемыя черезъ мгновеніе, будутъ свидтельствомъ противъ цлой партіи? Да вдь такимъ образомъ друзья, отцы и сыновья станутъ, не зная того, взаимными судьями! Они смогутъ случайно погубить другъ друга! А народное собраніе будетъ въ основу своихъ сужденій класть двусмысленныя сообщенія, полученныя путемъ преступленія’. Геніальное краснорчіе свободомыслящаго трибуна побдило собраніе, которое при гром рукоплесканій перешло къ очереднымъ дламъ, а черезъ нкоторое время обратило нравственный принципъ, провозглашенный Мирабо, въ законодательную норму. 14 августа 1790 года собраніе приняло законъ о неприкосновенности частныхъ писемъ, подтвержденный въ Code pnal 1791 года. Почтовые служащіе принесли соотвтственную присягу, а за нарушеніе тайны корреспонденціи опредлены строгія наказанія вплоть до потери гражданскихъ правъ. И когда лояльность учредительнаго собранія подверглась въ этомъ отношеніи искушенію, оно — въ согласіи съ провозглашенными имъ правовыми началами — оказалось на высот своего положенія. Посл бгства короля, въ Тюильери были найдены два письма, адресованныхъ на его имя. Письма были уже вскрыты, и содержаніе ихъ могло быть очень важно. И не смотря на это, собраніе отказалось ознакомиться съ содержаніемъ этихъ писемъ и повелло: запечатавъ, доставить ихъ адресату. 28 января 1791 г., когда собранію были доложены преступныя письма, Робеспьеръ, который не такъ давно считалъ возможнымъ для спасенія отечества читать чужія письма, взошелъ на трибуну и спросилъ: ‘Какимъ образомъ могло національное собраніе узнать содержаніе этихъ писемъ? Стало быть нарушена тайна корреспонденціи! Это преступленіе противъ общественной нравственности’.
Отъ этого благороднаго взгляда, къ сожалнію, отказался комитетъ общественнаго спасенія. Конвентъ сперва отмнилъ отчасти статью уголовнаго уложенія, воспрещавшую нарушеніе почтовой тайны, сохранивъ ея дйствіе только для внутренней корреспонденціи. 9 мая 1793 года конвентъ постановилъ, чтобы вс письма на имя эмигрантовъ распечатывались въ Париж. Но злоупотребленія, естественно вызванныя этимъ недостойнымъ пріемомъ ложной государственной мудрости, были такъ велики, что черезъ годъ конвентъ вновь возвратился отъ практической политики къ элементарной честности и декретомъ 9 декабря 1794 г. объявилъ вс частныя письма неприкосновенными.
Таковы колебанія законодательныхъ нормъ, практика была, разумется, еще неустойчиве. Но въ общемъ законодательство великой революціи представляетъ собою значительный шагъ впередъ въ охран почтовой тайны. Неприкосновенность частнаго письма была признана естественнымъ и необходимымъ выводомъ изъ принципа свободы личности и въ связи съ этимъ поставлена подъ охрану основныхъ законовъ.
Въ сложномъ аппарат шпіонства, сопровождавшемъ военную диктатуру, смнившую республиканскій строй, пересмотръ переписки занималъ соотвтственное мсто. Расходы по возставленному черному кабинету доходили въ бюджет наполеоновской имперіи до шестисотъ тысячъ франковъ, а министры императора въ широковщательныхъ посланіяхъ неустанно убждали публику, что частная корреспонденція неприкосновенна. Указанія, преподанныя министромъ финансовъ Годеномъ центральному коммиссару почтъ, гласили: ‘Правительство съ неудовольствіемъ узнало о нарушеніяхъ почтовой тайны, совершенныхъ по почину гражданскихъ властей, и заявляетъ, что отнын поступитъ по всей строгости закона съ тми, кто позволитъ себ что либо подобное. Начальникамъ почтъ должно быть строго воспрещено подчиняться приказаніямъ, противорчащимъ добросовстному исполненію возложенныхъ на нихъ обязанностей. Если же они вынуждены будутъ уступить сил, они должны составить объ этомъ протоколъ и представить его куда слдуетъ. Правительство будетъ безпощадно къ преступленіямъ, возможнымъ лишь въ т времена, возвращенія которыхъ въ виду ныншняго положенія правительства опасаться нечего’. Еще опредленне была инструкція, обращенная къ префектамъ министромъ внутреннихъ длъ Карно во время ста дней. ‘Вводить такіе пріемы въ управленіе — говорилось здсь о перлюстраціи писемъ,— значитъ не служить императору, но клеветать на него. Далекій отъ того, чтобы требовать услугъ, осуждаемыхъ закономъ, онъ отвергаетъ ихъ’.
И, однако, самъ Наполеонъ неоднократно — правда, съ разными смягчающими оговорками — сознавался, что очень пользовался этими услугами, осуждаемыми закономъ. Императоръ читалъ не только письма подозрительныхъ или опасныхъ лицъ, даже корреспонденція Дюрока, его любимаго камердинера, перехваченная по пути, проходила чрезъ руки любопытнаго властелина.
‘Что бы ни говорили въ публик — заявляетъ онъ въ Mmorial de S-te Hlè,ne Лаказа — частныя письма читались на почт очень рдко, открытыя или вновь запечатанныя, письма доставлялись адресатамъ, а долгое время ихъ и совсмъ не читали’. Императоръ готовъ былъ поставить это себ въ заслугу. Онъ даже жаловался Лаказу: ‘Былъ у меня одинъ министръ, писемъ котораго я никакъ не могъ добыть’… Быть можетъ, это былъ Талейранъ, который пытался однажды поддльными и якобы перехваченными письмами навести Наполеона на ложный слдъ, объ этомъ разсказываетъ Монтолонъ въ ‘Histoire de la captivit de Sainte Hlè,ne’. Здсь же изложены взгляды Наполеона на чтеніе чужихъ писемъ. Онъ считаетъ его средствомъ мало практическимъ. Онъ сохранилъ черный кабинетъ потому, что получилъ его въ наслдство отъ монархіи, и потому, что кой-кто считалъ это сохраненіе необходимымъ. Открыть политическій заговоръ, благодаря нарушенію почтовой тайны, удалось всего одинъ только разъ. Шпіоны гораздо лучше.
Въ полномъ согласіи съ своимъ повелителемъ, знаменитый Фуше заявилъ — посл его паденія — что перехватываніе писемъ — озлобляющая, но совершенно безцльная выдумка ограниченныхъ головъ. Реставрація стараго порядка, разумется, не отреклась отъ его характернйшаго наслдія. Расходы по черному кабинету — шестьсотъ тысячъ франковъ — сохранили свое мсто въ бюджет министерства иностранныхъ длъ. Въ благодтельномъ учрежденіи работало двадцать два чиновника. Гражданъ, однако, продолжали обманывать. Когда въ конц 1827 г. ‘ministè,re dplorable’ Виллеля пало, увлекая за собою префекта полиціи Дельвана, новое министерство поспшило оффиціально объявить всенародно: ‘Черный кабинетъ не существуетъ боле въ почтовомъ управленіи’. Здсь была двусмысленность: черный кабинетъ былъ не уничтоженъ, но переведенъ въ другое вдомство — и посл іюльской революціи безъ труда было доказано, что онъ не прекращалъ своей дятельности. Въ свою очередь событія 1848 года дали возможность выяснить, что услугами того же учрежденія неизмнно пользовалось правительство Луи-Филиппа.
‘Въ самый день передачи въ мои руки завдыванія почтой (24 февраля 1848 года), разсказываетъ Этьенъ Араго въ книг ‘Les postes en 1848’ — я потребовалъ, чтобы мн показали черный кабинетъ, такъ какъ я твердо ршилъ немедленно уничтожить его. Мои непосредственные помощники отвтили мн смхомъ и заявили, что никакого чернаго кабинета не существуетъ. Посл многократныхъ допросовъ, при которыхъ г. Гуэнъ отвчалъ мн съ негодующей искренностью, и обысковъ въ помщеніи почты, которые я лично предпринялъ ночью, мое невріе было побждено. Я узналъ, что уже въ 1827 году при директор почтъ Вильнев черный кабинетъ былъ уничтоженъ. Тмъ не мене впослдствіи я получилъ безусловно неопровержимыя доказательства того, что съ тхъ поръ какъ письма не распечатывались на почт, нкоторые директора, рабски покорные произволу своего властелина, ‘работали’ вмст съ нимъ,— пользуюсь выраженіемъ Бурьенна, который сообщаетъ намъ въ своихъ мемуарахъ, какъ генералъ-почтъ-директоръ де-Лафоре ‘работалъ’ такимъ-же образомъ въ свое время съ первымъ консуломъ’.
Араго выяснилъ, что вся корреспонденція иностранныхъ посольствъ — входящая и исходящая — была предметомъ ежедневныхъ докладовъ Луи Филиппу. Въ 1847 году шведскій посланникъ въ Париж получилъ въ пакет своего правительства депеши, отправленные прусскимъ дворомъ къ своему представителю, равнымъ образомъ и прусскій посланникъ получилъ шведскія депеши. Спшная работа чернаго кабинета вызвала нкоторую путаницу, которую не такъ легко было выяснить. Корреспонденція посольствъ перехватывалась и пересматривалась съ тмъ большимъ тщаніемъ, что въ то время почта посольствъ содержала и частныя письма проживавшихъ въ Париж иностранцевъ. Не смотря на представленія и просьбы директора полиціи Карлье, республиканскій министръ Бастидъ покончилъ съ остатками чернаго кабинета.
Но недолговчно — какъ и сама вторая республика — было господство этой здравой и открытой политики. Въ режим второй имперіи черный кабинетъ вновь занялъ мсто. Покорный общему направленію политики, высшій кассаціонный судъ въ самомъ начал новаго строя — въ ноябр 1853 года — ‘разъяснилъ’, что почта обязана выдавать подозрительныя письма слдственной власти подъ росписку всякаго префекта, а генералъ-почтмейстеръ Вандаль простеръ свое сыскное усердіе до циркуляра, которымъ повеллъ пересматривать переписку лицъ, состоящихъ на государственной служб: онъ разсчитывалъ такимъ путемъ напасть на нкое письмо графа Шамбора. Въ честь своего создателя эта система была названа вандализмомъ. Хорошо характеризовала ее ходячая острота: для того, чтобы сообщить что нибудь Вандалю, надо это написать въ письм къ Рошфору. Но это не только шутка: достоврно извстно, что когда гессенскій посланникъ при двор Наполеона хотлъ довести до свднія французскаго правительства что-нибудь такое, чего нельзя было сказать прямо,— онъ писалъ объ этомъ въ Гессенъ,— и отправлялъ письмо по почт.. Но Руэръ защищалъ Вандаля, который продержался до паденія имперіи, временное правительство отставило его, уступая общественному мннію, нашедшему выраженіе въ яростныхъ обличеніяхъ парижскихъ газетъ, пресса ставила въ вину Вандалю не столько его рабскую покорность, сколько отношеніе къ ‘черному кабинету’, существованіе котораго онъ энергично отрицалъ. Сколько было правды въ его увреніяхъ, показываютъ разоблаченія графа Кератри, бывшаго при правительств національной обороны съ мсяцъ префектомъ полиціи. Въ 1869 г. Вандаль приглашалъ его въ зданіе почтамта, чтобы убдить, что здсь нтъ ни слда чернаго кабинета, теперь, по ироніи судьбы, Кератри нашелъ это учрежденіе — въ кабинет своего предшественника. Въ своей книг онъ приводитъ списокъ писемъ недоставленныхъ совсмъ адресатамъ, найденныхъ имъ въ полиціи и представленныхъ вмст съ докладомъ національному собранію. Республиканскій преемникъ Вандаля, докторъ Рашпонъ началъ съ того, что отставилъ нкоего Самоэля, важнаго почтоваго чиновника, прикомандированнаго къ полиціи въ качеств завдующаго деликатнымъ дломъ перехватыванія чужихъ писемъ.
Перехватывало ихъ и временное правительство въ Тур съ Гамбеттой во глав, начальникъ его чернаго кабинета prvt civil Дютре получилъ полномочіе требовать у почты любое письмо. Читала чужія письма и коммуна, вообще не принимавшая къ отправк запечатанныхъ писемъ. Наконецъ, въ послдніе годы очень многія лица, причастныя къ политическимъ неладамъ Франціи — напримръ, г-жа Зола — жаловались, что корреспонденція ихъ, очевидно, проходитъ чрезъ чьи-то руки. Не говоримъ ужь о той всеохватывающей атмосфер шпіонства и гнуснаго нарушенія личныхъ тайнъ, въ которой прошла вся affaire.
Въ дл шпіонства Австрія никогда ни отъ кого не отставала. Съ полнымъ правомъ замчаетъ Кенигъ, что достаточно ознакомиться съ прежней почтовой политикой Австріи, чтобы понять ея правительственныя цли и средства. Здсь не только крали чужія письма, но и замняли ихъ новыми, изготовленными на почт съ чрезвычайнымъ искусствомъ. Историческія свднія объ австрійскихъ черныхъ кабинетахъ тянутся непрерывной и очень однообразной вереницей съ начала XVI вка, останавливаться на нихъ не стоитъ. Перехватывали письма своихъ и чужихъ, крамольныхъ подданныхъ и иностранныхъ государей. Особенно облегчали это почтовое шпіонство привилегіи, данныя ‘почтовой династіи’ Турнъ-и-Таксисовъ. Для характеристики дятельности послднихъ знаменателенъ тотъ фактъ, что Габсбурги, отдавая имъ почтовую регалію во всей Германской имперіи и получая за это въ благодарность безконечную преданность и покорность Таксисовъ, сохранили почту въ Австріи за собой, курьеры Таксисовъ носились по всей Европ отъ Остендедо Германштадта и отъ Балтійскаго побережья до Адріатики, пронося частныя и правительственныя письма чрезъ ‘кабинеты’ своихъ хозяевъ, но австрійскія владнія императора должны были отказаться отъ ихъ услугъ. Австрію обслуживала почта графа Паара, не переступавшая границы и потому подчиненная строгому правительственному контролю. Начальникъ этой почты не имлъ никакого отношенія къ черному кабинету, послднимъ и здсь завдывалъ родъ Таксисовъ, которому такимъ образомъ предоставляли позорную часть почтовой дятельности и не довряли почетной. Кабинеты Таксисовъ — они назывались ‘ложами’ — покрыли стью всю Германію. Организація шпіонства,— имвшая въ виду исключительно интересы Габсбурговъ — была доведена до совершенства. Званіе ‘ложиста’ было фактически наслдственнымъ, такъ какъ молодое поколніе своевременно практиковалось въ почетномъ занятіи отцовъ. Императоры платили, какъ могли, за эти деликатныя услуги: Кенигъ называетъ цлый рядъ дворянскихъ родовъ Австріи, возведенныхъ въ это званіе за благородную работу въ черныхъ кабинетахъ, нкоторые получили баронскій, а кой-кто даже графскій титулъ.
Однако, неудобства, которыя германскіе государи терпли наравн съ своими подданными, и даже больше ихъ, оттого, что ихъ корреспонденція проходила чрезъ австрійскую цензуру, были настолько значительны, что понемногу Таксисы были лишены почтовыхъ привилегій въ большинств союзныхъ государствъ Германіи. Владтелямъ стало отъ этого легче, подданнымъ — едва-ли: ихъ письма проходили чрезъ отечественные черные кабинеты, смнившіе ‘ложи’ Австріи, ‘вся Германія соперничала въ почтовомъ безчестіи’ замчаетъ авторъ. Характерно, что при этомъ дипломатія и почта — учрежденія, казалось-бы, ничего общаго между собой не имющія, сливались: дипломаты завдывали почтой, почтовые чиновники, повышаясь, переходили на службу въ дипломатію. Особенно интересовалась Австрія прусскими письмами — и вс депеши Фридриха Великаго къ его посланнику въ Вн приходили къ получателю лишь посл того, какъ копія ихъ лежала на стол князя Кауница. На самой австро-германской границ подкупленныхъ нмецкихъ курьеровъ ждали служители чернаго кабинета, которые, не задерживая курьеровъ, въ экипаж, во время зды, списывали и вновь запечатывали перехваченныя письма. Особый корпусъ внскаго дворца былъ спеціально предназначенъ для секретной почтовой перлюстраціи — и когда Вна была въ начал прошлаго вка (1805—1806) временно занята французами, таинственные застнки дворца считались одной изъ достопримчательностей города, которую съ чрезвычайнымъ интересомъ осматривали любопытные,— особенно Таллейранъ… Любопытны свднія о положеніи чиновниковъ, обслуживавшихъ это учрежденіе. Они набирались главнымъ образомъ изъ французовъ и неаполитанцевъ, опытныхъ въ тайной служб и привлекаемыхъ очень выгодными условіями, которыя имъ предлагало австрійское правительство. Но эти выгодныя условія были золотой клткой: эти люди знали слишкомъ много, чтобы съ ними можно было разстаться. Полиція не теряла ихъ изъ виду. Она до мельчайшихъ подробностей знала, какъ они живутъ, сколько тратятъ, чмъ развлекаются, съ кмъ встрчаются, кто ихъ родственники, кто ходитъ къ нимъ и ихъ дтямъ. Ихъ принуждали ограничивать свои знакомства служащими канцеляріи и императорскаго кабинета. Иностранцы, а особенно дипломаты, длавшіе попытку проникнуть въ этотъ замкнутый кружокъ, получали столь грубый отпоръ, что не повторяли своихъ попытокъ. Каждое утро императоръ находилъ на своемъ письменномъ стол свжій отчетъ о вчерашней дятельности чернаго кабинета, облагодтельствованные служащіе котораго походили не столько на чиновниковъ, сколько на военноплнныхъ. Можно не прибавлять, что боле свободомыслящіе государи Австріи, какъ Іосифъ и Леопольдъ, также не нашли возможнымъ отказаться отъ услугъ чернаго кабинета, они пользовались имъ — въ борьб съ реакціей… Не удивительно, что борьба эта была мало успшна.
Пораженія при Ульм и Аустерлиц не надолго поколебали эту благоустроенную систему. 1814 годъ возвратилъ дому Турнъ-и-Таксисъ его страшную монополію, объ этомъ — вопреки предостереженіямъ Ганновера и Саксоніи — боле всего заботились мелкіе нмецкіе государи, всегда старательно лзшіе въ западню, разставленную Австріей. Первый подалъ примръ герцогъ Саксенъ Веймарскій — и можно себ представить, сколько яда было въ легкой улыбк князя Меттерниха, съ которой онъ встртилъ извстіе о стараніяхъ герцога.
Чтеніе отчетовъ чернаго кабинета и городской полиціи было ежедневно первымъ дломъ императора Франца посл утренней мессы, начинавшей его день. Онъ находилъ здсь избранныя мста изъ интересныхъ писемъ, сообщенія о чужихъ любовныхъ приключеніяхъ, о событіяхъ въ подозрительныхъ домахъ и т. п. Онъ былъ любопытенъ — и если сообщенія казались ему недостаточно подробными, онъ вызывалъ сыщиковъ и требовалъ у нихъ объясненій. И въ то время какъ первые сановники государства еле могли добиться ауденціи, всякій, запасшійся пикантной исторіей, былъ желаннымъ гостемъ.
Нарушеніе почтовой тайны было въ т времена направлено боле противъ враговъ вншнихъ, но были и враги внутренніе — и общая борьба противъ нихъ создавала благожелательное международное общеніе: въ выслживаніи массонскихъ кружковъ французскіе министры поддерживали австрійскихъ. Вся эта черная магія требовала громадныхъ издержекъ, но лица, причастные къ ней, извлекали изъ нея доходы: знакомство съ чужой корреспонденціей давало имъ возможность играть на бирж безъ проигрыша.
Сравнительно съ пріемами другихъ континентальныхъ правительствъ добраго стараго времени, отношеніе Пруссіи XVIII вка къ частной переписк можетъ считаться исключительнымъ. Прусское почтовое уложеніе 1712 года между прочимъ гласитъ: ‘Такъ какъ для добраго имени почты не мене, чмъ для корреспондентовъ, важно, чтобы ни одно, сданное на почту письмо не было захвачено, задержано, вскрыто, или передано въ ненадлежащія руки, то каждый почтовый чиновникъ, уличенный въ намренномъ и противозаконномъ задержаніи или присвоеніи и вскрытіи письма, присуждается въ первомъ случа къ уплат убытковъ и штрафу въ 100 талеровъ, въ послднемъ — къ отршенію отъ должности и безчестію’. Если пакеты дурно запечатаны,— предусмотрительно прибавляетъ законодатель — чиновники должны тотчасъ же наложить на нихъ свои печати, не смя касаться ихъ содержимаго.
Благоустроенный черный кабинетъ въ зданіи почтамта — завели въ Пруссіи французы. Въ 1808 году былъ изданъ декретъ, по которому генеральному коммиссару Наполеона Биньону былъ порученъ общій надзоръ за почтовымъ вдомствомъ. Въ стран, которая годъ тому назадъ заключила съ Франціей миръ, искали крамольниковъ противъ Наполеона и для того въ Берлин, Штетин и другихъ городахъ читали вс письма, проходившія черезъ почту.
Такимъ образомъ было распечатано и прочитано письмо прежняго главнаго начальника почты фонъ-Зегебарта къ почтовымъ совтникамъ Мюллеру и Пистору, гд онъ возмущался появленіемъ французскаго сыщика въ нмецкомъ почтамт. Отвтомъ былъ приказъ Биньона, коимъ Мюллеру и Пистору было повелно ‘выдать корреспонденцію, которую они вели съ нкимъ Зегебартомъ и впредь воздержаться отъ такой корреспонденціи’.
Французскіе ‘bureaux de rvision de lettres’ были учреждены повсюду, и въ докладахъ Даву, распоряжавшагося въ герцогств Варшавскомъ, пожалованномъ королю Саксонскому, императору сплошь и рядомъ попадаются такія сообщенія: ‘начальникъ почтъ герцогства Варшавскаго Зайончекъ, доставившій мн эту корреспонденцію, служащій вполн преданный, довелъ до моего свднія, что министръ внутреннихъ длъ, человкъ почтенный, но слабый, предполагаетъ подчинить почту своему вдомству. Зайончекъ воспротивился, указавъ, что назначенъ на свой постъ самимъ королемъ… Письма, доставленныя имъ, распечатаны осторожно, такъ что могутъ быть опять отправлены по назначенію, не возбуждая подозрнія, что ихъ вскрывали… Было бы очень удобно получать изъ Берлина свднія объ идущихъ изъ герцогства Варшавскаго письмахъ’. Однако, преданнымъ Зайончекомъ не всегда были довольны. ‘Нельзя разсчитывать на человка съ такимъ неустойчивымъ характеромъ’, жаловался Даву, ему удалось даже добиться перевода Зайончека въ Дрезденъ, чмъ варшавяне были очень довольны. ‘Здсь боятся нашего надзора за письмами,— писалъ Даву,— что вызвано соображеніями, которыя заставляютъ желать его сохраненія’. Наконецъ, одинъ эпизодъ показываетъ, какъ мало стыдились тогда красть чужія письма,— лишь бы это было оправдано ихъ ‘предосудительнымъ’ содержаніемъ: письмо прусскаго министра ф.-Штейна къ князю Витгенштейну, заключавшее въ себ планы освобожденія отъ иноземнаго гнета, было не только перехвачено французами, но и напечатано въ оффиціальномъ ‘Moniteur’.
Не удовлетворяясь существующей организаціей, Даву ввелъ въ дло почтоваго шпіонства изобртеніе, о которомъ сообщаетъ Наполеону въ письм изъ Эрфурта отъ 27 декабря 1808 года:
‘Ваше Величество! Когда Берлинъ былъ занятъ войсками, тамъ существовало бюро для просмотра писемъ, оказавшее значительныя услуги, какъ въ свое время было доложено Вашему Величеству. Ныншнія обстоятельства еще настоятельне требуютъ тщательнаго надзора за корреспонденціей. Но такъ какъ по сю сторону Эльбы нтъ никакого центра, чрезъ который проходила бы вся корреспонденція юга Европы съ сверомъ, то я устроилъ передвижныя бюро для просмотра корреспонденціи’. Даву присовокупляетъ къ этому печальное сообщеніе о закрытіи одного такого bureau ambulant въ Эшебург, по той причин, что существованіе его стало извстно. ‘Прошу Ваше Величество сообщить мн, могу ли я въ соотвтственный моментъ возстановить это бюро. Изъ приложенныхъ бумагъ Ваше Величество ознакомитесь ближе со всмъ этимъ инцидентомъ, въ которомъ худшее — огласка, которую онъ получилъ’.
Не обошлось, конечно, безъ соотвтственныхъ учрежденій и въ новоиспеченномъ королевств Вестфальскомъ. Съ отвращеніемъ, не лишеннымъ, однако, нкоторой доли преклоненія предъ совершенствомъ шпіонской техники, разсказываетъ извстный географъ и минералогъ К. Ц. ф.-Леопардъ, какъ, будучи въ 1809 г. оберъ-почтдиректоромъ въ Ганау, онъ вынужденъ былъ терпть у себя въ почтамт подпольную работу почтовыхъ шпіоновъ. Темная личность, предъявившая соотвтственный приказъ, исключавшій всякую мысль о неподчиненіи, потребовала отъ директора полнйшей тайны и соотвтственныхъ указаній его служащимъ. ‘И я съ величайшимъ негодованіемъ долженъ былъ согласиться на то, что было прикрыто флагомъ ‘государственнаго дла’. Въ почтамт была отведена ‘уединенная комнатка’, въ которой начались таинственныя приготовленія. Я увидлъ коллекцію разнообразнйшихъ снарядовъ и снадобій: острые ножи съ тончайшими клинками, большіе и малые, сургучъ и облатки всхъ сортовъ и цвтовъ, палочки для слпковъ съ печатей, рисовальныя кисточки, клейстеръ, воскъ, гипсъ, жаровню съ котелками и, наконецъ, копировальную машину на случай, если нужно будетъ имть нсколько списковъ съ вскрытаго письма’. Затмъ почтенный ученый чиновникъ, не нашедшій, однако, нужнымъ хоть отставкой выразить свой протестъ противъ гнуснаго вроломства, въ которомъ принялъ участіе — пространно разсказываетъ о пріемахъ при незамтномъ вскрываніи корреспонденціи. Вообще, положеніе вещей при французскомъ владычеств дошло до того, что въ 1809 г. нкій баронъ Гакстгаузенъ-Делингаузенъ не побоялся напечатать въ газет открытый протестъ противъ безобразныхъ нарушеній почтовой тайны. Исчисливъ многочисленные случаи распечатыванія его писемъ и заклеймивъ по достоинству такое обращеніе съ чужими тайнами, баронъ заявляетъ, что отнын вмсто безполезной сургучной печати помщаетъ на задней сторон конверта слдующую надпись на французскомъ и нмецкомъ языкахъ: ‘Читателю. По дорог между Франкфуртомъ на Одер и Гильдесгеймомъ завелись негодяи, которые не только, нагло издваясь надъ законами, безстыдно читаютъ чужія письма, но настолько подлы, что отправляютъ эти письма, раскрытыя ихъ грязными руками, незапечатанными, не заботясь ни о принесенной ими клятв врно хранить тайну корреспонденціи, ни о судьб бумагъ, быть можетъ очень важныхъ’. Баронъ общалъ дале жаловаться,— неизвстно, съ какимъ успхомъ. Сомнительно, чтобы французы позволили ему добиться наказанія для своихъ ставленниковъ. Они завели черный кабинетъ также въ Даніи: въ Альтон, тогда датской, усердно работала такъ называемая ‘Brief-Comiaission’, во глав которой стояли два сенатора, сохранилась ихъ просьба о добавочномъ вознагражденіи за ихъ почтенную дятельность,— однако, отклоненная канцеляріей. Но дло росло,— пришлось взять помощника, и до насъ дошелъ приказъ короля датскаго о всемилостивйшемъ пожалованіи ему пятидесяти талеровъ ежегодно. ‘Мы имемъ такимъ образомъ,— замчаетъ авторъ,— формальный указъ объ оклад оффиціально назначеннаго почтоваго вора и фальсификатора’.
Вскор возставшей Германіи помогли свергнуть иноземное иго, съ которымъ исчезли французскія ‘bureaux de rvision de poste’.
Ихъ, конечно, смнили нмецкія.
Когда въ феврал 1842 года всемогущая Франція потребовала у прусскаго кабинета перлюстраціи корреспонденціи членовъ — въ то время еще совершенно тихаго — тутендбунда, правительство Пруссіи отвтило на это предложеніе ршительнымъ отказомъ, основаннымъ на томъ, что прусская полиція совершенно незнакома съ тми орудіями и пріемами, которые примняются въ дл почтоваго шпіонства сыскными организаціями другихъ правительствъ, въ виду этого она рискуетъ, что дятельность ея будетъ открыта посл первыхъ опытовъ и, разумется, сдлаетъ всякое разслдованіе невозможнымъ. Въ конституціонныхъ актахъ сороковыхъ годовъ и не упоминается о неприкосновенности частныхъ писемъ, которая какъ будто подразумвалась сама собой.
Однако, еще ране мы находимъ и въ Пруссіи указанія на удачные опыты чтенія чужихъ писемъ. Правда, когда въ 1808 году обсуждались предположенія о полицейскомъ надзор надъ почтовыми учрежденіями, тогдашній начальникъ почты, вышеупомянутый ф. Зегебартъ, боролся всми силами съ ихъ осуществленіемъ, и когда это ему не удалось, онъ остался во глав ввреннаго ему учрежденія лишь въ виду глубокаго убжденія, что новый законъ, по самой своей сущности, необходимо долженъ остаться мертвой буквой. Въ дневник прусскаго министра фонъ Шена въ декабр 1808 года мы находимъ такія строки: ‘Система обмана теперь господствуетъ… Вотъ Наглеръ назначенъ помощникомъ генералъ-почтмейстера — а почему? За какія заслуги, за какія спеціальныя познанія? А видите-ли — онъ превосходно уметъ вскрывать письма’…Немудрено, что фонъ-Шенъ однажды въ письм къ жен сдлалъ такую приписку: ‘P. S. Господинъ почтовый секретарь К. При чтеніи этого письма, имйте въ виду и т. д.’ Переписываясь съ графомъ Дона, губернаторомъ въ восточной Пруссіи, фонъ-Шенъ — уже не министръ, но все еще облеченный высшимъ правительственнымъ довріемъ администраторъ — посылалъ письма на имя третьяго лица, почтдиректора въ Кенигсберг. И Дона, высшій чиновникъ обширной провинціи, писалъ ему въ декабр 1813 г.: ‘Пишу лишь затмъ, чтобы сообщить вамъ кой что о сохранности нашей корреспонденціи. Такъ какъ мн страшно подумать о противоположномъ и такъ какъ въ конц концовъ ни одно средство не можетъ считаться достаточно врнымъ, то я по отношенію къ самымъ дорогимъ мн людямъ избралъ простой выходъ: совсмъ не переписываться. Однако, прибгнуть къ этому средству съ вами мн было бы ужъ слишкомъ тяжело. Убдительно прошу васъ, поэтому, писать мн какъ можно чаще и подробне. Но предосторожности при этомъ, конечно, необходимы, потому что такіе господа, какъ Штегеманъ и Бюловъ, ославятъ насъ безпокойными головами’. Дале идутъ указанія на адреса, по которымъ можно безопасно переписываться. Въ другомъ письм возмущенный почтовымъ шпіонствомъ Дона говоритъ: ‘Я возмутился бы, если бы мои письма, предназначенныя для другихъ, читалъ хоть самъ король. Ужасне всего въ этомъ чтеніи чужихъ писемъ то, что имъ занимаются гнуснйшіе и глупйшіе субъекты, что они длаютъ самыя идіотскія и подлыя извлеченія изъ нихъ и часто злонамренно, а иногда и просто чтобы похвастать, прибгаютъ къ сочиненію писемъ. Меня это почтовое шпіонство довело до того, что я совсмъ отказался отъ переписки’. Хорошо нужно было работать, чтобы строгаго, благонамреннаго консерватора, занимающаго столь высокій постъ, довести до такихъ крпкихъ выраженій. Превосходная и не требующая комментаріевъ исторія, разсказанная фонъ-Шеномъ, хорошо увнчиваетъ его любопытныя сообщенія: весною 1813 г. берлинскій почтмейстеръ Брезе прислалъ къ канцлеру Гарденбергу своего сына съ просьбой опредлить его въ дйствующую армію. Одушевленный борьбой за освобожденіе родины, юноша хотлъ послужить ей хотя бы цной жизни. Увидавъ предъ собою свдущаго и умлаго молодого человка, Гарденбергъ нашелъ для него лучшее дло и поручилъ ему — вскрывать чужія письма. Молодой Брезе отвергъ это предложеніе, какъ противное его чести, но заявилъ, что позволилъ бы себ почтовый надзоръ въ спеціально военныхъ цляхъ. Когда объ этомъ было доложено Гарденбергу, онъ объявилъ Брезе, что приказываетъ ему заняться изученіемъ частной корреспонденціи и надется, что это приказаніе успокоитъ его совсть. Но Брезе упорствовалъ въ своемъ отказ, заявивъ, что не можетъ подчиниться повелнію совершить незаконное дяніе. Тогда взбшенный Гарденбергъ отвтилъ: ‘Ну, пусть походитъ подъ ружьемъ’. Брезе такъ и сдлалъ.
Наглеръ, способности котораго Шенъ оцнилъ, какъ мы видли, такъ врно еще въ 1808 году, разумется, сдлалъ карьеру. Въ качеств генералъ-почтмейстера онъ устроилъ въ Пруссіи прекрасно организованный черный кабинетъ, дятельностью котораго гордился. Изданная впослдствіи переписка Наглера содержитъ на этотъ счетъ многія указанія. Онъ сознавался, что никогда не страдалъ ‘идіотской щепетильностью’ по части вскрыванія писемъ и, разбираясь въ техник этого благороднаго дла, отдавалъ предпочтеніе прусской систем, при которой письма только читались, предъ австрійской,— которая ихъ затмъ пріобщала къ дламъ или уничтожала. О свтломъ государственномъ ум этого сановника, имвшаго большое вліяніе на короля, даетъ достаточное понятіе его классическое заявленіе по поводу проекта почти первой нмецкой желзной дороги (въ Потсдамъ): ‘Глупости! Я ежедневно отправляю въ Потсдамъ нсколько шестимстныхъ почтовыхъ каретъ — и въ нихъ пусто, а эти люди выдумали строить туда желзную дорогу.’ Ближайшимъ сотрудникомъ Наглера былъ Кельхнеръ — и переписка этихъ почтенныхъ дятелей даетъ хорошее изображеніе тхъ средствъ, которыми они выслживали дятелей землячествъ и свободомыслящей печати. Вообще воззрнія Наглера представляютъ собою любопытную картину оподленія человческой мысли. О чемъ бы онъ ни судилъ, онъ исходилъ изъ идеи сыска. Нмецкій союзъ казался ему организаціей для противодйствія свободомыслію и подавленія прогресса, почту этотъ генералъ-почтмейстеръ искренно считалъ не общеполезнымъ средствомъ сообщенія, но удобнымъ органомъ полицейскаго надзора.
Трудно поврить, что не прошло и полувка — и даже тотъ государственный человкъ Германіи, на котораго падали нкоторыя обвиненія въ недостаточно лояльномъ отношеніи къ частной переписк — знаменитый организаторъ всемірнаго почтоваго союза и нмецкой почты, покойный фонъ Стефанъ, съ негодованіемъ отвергалъ мысль о возможности какой бы то ни было близости почты къ полицейской дятельности и клятвенно уврялъ парламентъ, что частное письмо въ рукахъ германской почты такъ же сохранно, ‘какъ библія на алтар’. Мы увидимъ ниже, что это увреніе было нсколько преувеличенно,— но повысились и требованія, предъявляемыя къ лояльности почтоваго чиновника, можно сказать, что для Германіи миновали дни Наглера, который особенно свирпствовалъ въ эпоху сорокъ восьмого года. Въ своихъ ‘Einundzwanzig Bogen aus der Schweiz’ Георгъ Гервегъ прямо указывалъ, въ какомъ корпус и въ какой комнат берлинскаго почтамта находится бюро, просматривающее частную переписку. Это почтенное учрежденіе было какъ бы отвтомъ на многочисленные законодательные акты, коими въ промежутк между войной за освобожденіе и сорокъ восьмымъ годомъ германскія государства обезпечивали неприкосновенность частной переписки. По веймарскому почтовому регламенту 1819 года почтовый чиновникъ, привлеченный къ уголовной отвтственности за преступное вскрытіе частнаго письма, не могъ отговариваться приказомъ, полученнымъ отъ начальства. А переписка принца прусскаго, впослдствіи императора Вильгельма I, проходила черезъ руки министра Мантейфеля, и въ печатныхъ полицейскихъ спискахъ открыто сообщались о Лотар Бухер, который тогда не совершилъ еще перехода отъ Лассаля къ Бисмарку, слдующія свднія: ‘Онъ состоитъ лондонскимъ корреспондентомъ берлинской ‘National-Zeitung’ и находится въ постоянной переписк съ демократическими нотаблями, что явствуетъ особенно изъ письма къ нему отъ 24 сентября 1851 г., авторомъ коего признанъ докторъ медицины Киссфельдъ въ Герлиц’. Это не мшало нмецкимъ правительствамъ въ тоже время провозглашать въ своихъ актахъ совершенно иныя истины, и распоряженіе баденскаго министерства внутреннихъ длъ отъ конца 1853 гласило, что ‘право на конфискацію и вскрытіе писемъ и пакетовъ, ввренныхъ великогерцогской почт, имютъ только суды, но не полиція’. И это начало сдлалось руководящимъ въ практик нмецкаго законодательства. Неприкосновенность почтовой тайны терпитъ нкоторыя исключенія, строго опредленныя въ закон. Практика прусскаго управленія расширила кругъ этихъ исключеній, предоставивъ полномочія требовать у почты частное письмо не только суду, но и представителю прокурорскаго надзора, другія должностныя лица, особенно полиція, этого права не имютъ. Считается спорнымъ предоставленное практикою суду и прокурору право требовать у почты не только письма, но и свднія, касающіяся переписки частнаго лица. Забота о соблюденіи этихъ правилъ считается обязанностью почты. Разъ съ ней вступаютъ въ дловыя отношенія, цликомъ основанныя на высокомъ довріи, она должна оправдать это довріе. Она является хранительницей, а потому и защитницей ввренныхъ ей правъ личности. ‘Конечно,— замчаетъ одинъ нмецкій юристъ,— почта не иметъ возможности входить въ самостоятельную оцнку фактовъ, на которыхъ основано судебное требованіе задержать частную корреспонденцію и передать ее должностному лицу. Но необходимо, чтобы почта имла убжденіе, что само требующее должностное лицо считаетъ эти факты достаточными, поэтому въ требованіи, обращенномъ къ почт, должно заключаться указаніе на существованіе такихъ фактовъ’.
Какъ вообще высоки требованія, предъявляемыя къ германскимъ почтовымъ учрежденіямъ въ дл сохранности почтовой тайны, показываютъ въ достаточной мр дебаты и интерпелляціи о почтовыхъ порядкахъ, имвшіе мсто въ германскомъ рейхстаг въ конц семидесятыхъ годовъ по разнымъ поводамъ. Уже въ 1873 году рейхстагъ призналъ нарушеніемъ почтовой тайны то, что высшій почтовый чиновникъ пользовался, для своихъ служебныхъ цлей, почтовымъ спискомъ абонентовъ одного изданія. Дло было такъ. Газета ‘Deutsche Post’ — ея редакторомъ былъ авторъ книги, содержаніе которой мы передаемъ — всецло посвященная почтовому длу и интересамъ мелкихъ почтовыхъ служащихъ, имла несчастіе навлечь на себя немилость тогдашняго начальника германской почты фонъ Стефана. Не удовлетворившись бывшими въ его распоряженіи мропріятіями, либеральный министръ вздумалъ не только запретить своимъ подчиненнымъ получать опальную газету, но потребовалъ себ списки ея подписчиковъ и, разумется, найдя среди нихъ почтовыхъ чиновниковъ, сдлалъ имъ чрезъ посредство ихъ высшаго начальства строгой репримандъ. Отвтомъ была интерпелляція депутата д-ра Банкса. Излагая указанные факты, онъ спрашивалъ имперскаго канцлера, извстны ли они ему, и не предполагаетъ ли онъ предпринять что нибудь противъ повторенія такихъ пріемовъ, заключающихъ въ себ какъ нарушеніе почтовой тайны, такъ и непозволительное давленіе начальства на подчиненныхъ. ‘Публика убждена,— говорилъ Банксъ,— что списки абонентовъ составляютъ почтовую тайну, и въ этомъ было въ свое время дано прямое увреніе въ прусской палат депутатовъ… Если самъ начальникъ почтоваго вдомства и его высшіе сотрудники позволяютъ себ этотъ незаконный образъ дйствій по отношенію къ низшимъ служащимъ, то гд ручательство, что объектомъ такого нарушенія закона не явятся иныя лица? И гд тогда защита для публики? Тогда ужъ самъ имперскій канцлеръ наврное иметъ право и возможность принудить иногда почтовыхъ чиновниковъ нарушить почтовую тайну. И ужъ тогда тайны нтъ!’ Интерпелляторъ выражалъ естественную надежду на поддержку большинства рейхстага, но такіе намеки на пріемы Бисмарка, озареннаго свжими лучами своего національнаго подвига, не могли снискать сочувствія тогдашней палаты. Министры общали произвести разслдованіе, которое ни къ чему не привело.
Въ томъ же 1873 году былъ привлеченъ къ отвтственности редакторъ газеты ‘Volksstaat’ Мутъ за то, что въ газетной стать обвинялъ почту въ краж писемъ. Показанія свидтелей между которыми были Либкнехтъ и Бебель — выяснили, что случаи пропажи или явные слды посторонняго знакомства съ ихъ корреспонденціей были настолько часты, что легко могли привести обвиняемаго къ соотвтственному убжденію. Судъ оправдалъ Мута, и Либкнехтъ при случа напомнилъ объ этомъ фонъ-Стефану. ‘Конечно,— говорилъ онъ въ рейхстаг, я не обвиняю почтовыхъ чиновниковъ и не сомнваюсь въ томъ, что у насъ не существуетъ cabinet noir въ старомъ смысл. Но, господа, я глубоко убжденъ, что къ письмамъ въ Германіи примняютъ совершенно т же пріемы, что и во Франціи въ эпоху прошлаго царствованія… Я, конечно, не сравниваю ‘стефанизмъ’ съ ‘вандализмомъ’, но утверждаю, что нарушеніе почтовой тайны есть одинъ изъ элементовъ господствующей у насъ полицейской системы’… Фонъ-Стефанъ отвчалъ, что жалобы на предполагаемое вскрытіе частной корреспонденціи не прекращаются съ тхъ поръ, какъ существуетъ почта. Каждая партія, расходящаяся съ настроеніемъ правительства, убждена, что ее преслдуютъ и избираютъ при этомъ столь противозаконный и преступный путь. Конверты получаются часто въ поврежденномъ вид, потому что сдланы изъ плохой бумаги, надо употреблять хорошіе конверты — и не писать въ письмахъ вещей, которыя могутъ привести васъ въ непріятное знакомство съ прокуроромъ. (‘Да,— если письма крадутъ’ — замтилъ на это Либкнехтъ въ одной брошюр). Почтдиректоръ уврялъ, что и въ архивахъ ввреннаго ему учрежденія онъ не нашелъ ничего, говорящаго о существованіи черныхъ кабинетовъ, и что честь нмецкихъ почтовыхъ чиновниковъ можетъ считаться незатронутой. Здсь онъ и употребилъ — ставшее крылатымъ — сравненіе письма въ рукахъ почты съ библіей на алтар. Возражая, Либкнехтъ замтилъ, что напоминаніе о прокурор не есть отвтъ. Bruler n’est pas rpondre.. Въ процесс Мута были представлены суду не только тонкіе, но и толстые конверты, которые… были взрзаны сбоку и затмъ очень ловко заклеены. Онъ напомнилъ генералъ-почтдиректору объ интерпелляціи Банкса и закончилъ указаніемъ на книжку Кенига (въ ея первомъ изданіи), въ отвт министра онъ усмотрлъ одн ‘дешевыя остроты’,— за что былъ призванъ къ порядку.
Нмецкая печать, даже въ лиц своихъ либеральныхъ органовъ умвшая видть только заслуги Стефана, отмтила эти дебаты. Въ одной стать, не сравнивая фонъ Стефана съ Вандалемъ, ему, однако, напомнили кой-что изъ исторіи почтоваго шпіонства — нмецкой и иной. Особенно интересно было здсь указаніе на аналогичныя препирательства въ англійскомъ парламент, относившіяся не къ столь далекому прошлому. Дло было въ 1844 году. Англія, въ роли неизмнной защитницы политическихъ изгнанниковъ, была надежнымъ пріютомъ Мадзини и другихъ эмигрантовъ. Но въ палат общинъ было указано и доказано, что, по порученію министра внутреннихъ длъ лорда Грагама, письма Мадзини вскрывались и читались на почт. Нельзя сказать, чтобы революціонеръ Мадзини пользовался большими симпатіями консервативно настроеннаго населенія Англіи, чмъ соціалистъ Либкнехтъ у нмецкихъ бюргеровъ, для которыхъ тогда — боле четверти вка тому назадъ — соціализмъ означалъ чуть не всеобщую рзню. Но Мадзини былъ подъ охраной англійскаго права убжища и англійскихъ законовъ — и этого было достаточно, не даромъ въ старой Англіи чувство законности такъ тсно связано съ чувствомъ народной гордости. И общественная совсть единогласно заклеймила пріемы лорда Грагама, не смотря на его заслуги по проведенію ‘билля о реформ’, имя его, взамнъ прежней извстности, пріобрло сомнительную популярность, обогативъ англійскій словарь новымъ глаголомъ — ‘грагамизировать’, и долго посл того на англійскихъ письмахъ можно было, кром адреса, видть убійственную надпись: ‘Not to be grahamed!’ — не шпіонить на почт. Газета, напомнившая генералъ-почтмейстеру объ этомъ случа, сообщала ему также кой-какія свднія изъ исторіи нмецкой почты, которыхъ онъ не почерпнулъ — хотя могъ бы почерпнуть — въ архивахъ руководимаго имъ вдомства. Онъ утверждалъ, что въ связк подъ заманчивымъ заглавіемъ ‘Нарушеніе почтовой тайны’ онъ нашелъ всего два документа не высокой важности, а именно: во-первыхъ, приказъ Фридриха Великаго изъ эпохи Семилтней войны о томъ, чтобы померанскій почтмейстеръ слдилъ за корреспонденціей, такъ какъ въ стран много шведскихъ шпіоновъ, и во-вторыхъ, почтовый циркуляръ о томъ, что въ одномъ городк нескромный почтовый чиновникъ узналъ и разгласилъ, кто въ город выигралъ при тираж лотерейныхъ билетовъ. Между тмъ, при желаніи возможно бы имть и другіе документы, даже уже напечатанные. Газета приводила одинъ такой документъ — оффиціальное письмо прусскаго канцлера Гарденберга къ начальнику кенигсбергской полиціи Штейну, относящееся къ 1811 году. ‘Среди мръ, примняемыхъ высшей полиціей, контроль писемъ есть несомннно важнйшая,— гласитъ посланіе,— она даетъ наиболе надежные результаты, и примненіе ея не связано ни съ значительными расходами, ни съ опасностью легкой огласки, если при этомъ дйствуютъ съ нкоторой осторожностью и умніемъ. Она заслуживаетъ посему чрезвычайнаго вниманія. Не располагая достаточными свдніями, вошли ли ваше высокородіе въ какія-либо сношенія по этому предмету съ мстнымъ почтамтомъ, я имю честь предложить вашему вниманію способъ, принятый въ здшнихъ учрежденіяхъ. Здшній почтамтъ, получившій списокъ подозрительныхъ въ политическомъ. отношеніи лицъ съ приказомъ вскрывать и читать вс (направленныя къ нимъ и, если возможно, также исходящія отъ нихъ) письма, систематически сообщаетъ мн въ почтовые дни перечень всхъ вскрытыхъ писемъ съ указаніемъ адреса, даты и имени отправителя, если оно обозначено, и краткимъ изложеніемъ содержанія. Письма, назначеніе коихъ не можетъ быть выяснено изъ содержанія или дйствительно внушаетъ подозрнія, сообщаются мн, смотря по обстоятельствамъ, въ подлинник или копіи. На почт этимъ занимается особый чиновникъ, а въ главные почтовые дни командируется еще служащій отъ моей канцеляріи. Покорнйше прошу ваше высокородіе не замедлить отвтомъ, находите ли вы удобнымъ принять этотъ порядокъ въ цломъ или отчасти, если онъ отличается отъ примняемаго у васъ, и какимъ образомъ производился до сихъ поръ почтовый контроль у васъ’. Этотъ любопытнйшій документъ былъ опубликованъ еще въ 1850 году въ журнал ‘Die Glocke’, за что прусская почта отказалась принимать подписку на этотъ еженедльный журналъ и его пересылку, журналъ, конечно, погибъ. Министръ фонъ-Гейдтъ заявилъ, что газетная экспедиція есть право, а не обязанность королевской почты, остается добавить, что въ это время Пруссія переживала медовый мсяцъ — второй годъ — своей конституціи.
Такимъ образомъ отвтъ Стефана вызвалъ нкоторыя сомннія. Особенно оригинальнымъ оказывалось сближеніе намековъ на библію и прокурора. Если письма на почт — спрашивала одна газета — сохранны, какъ библія на алтар, то что значитъ предостереженіе не писать въ нихъ вещей, которыя могутъ познакомить васъ съ прокуроромъ? Какъ они попадутъ въ руки прокурора? Если самъ директоръ почты считаетъ это возможнымъ, то какой смыслъ имютъ вс его увренія?
Послдующія событія показали, что прусская прокуратура стоитъ въ самомъ дл ближе къ почт, чмъ это могло быть одобрено почти всми партіями германскаго рейхстага безъ различія направленія.
Въ ноябр 1876 года депутатъ Либкнехтъ внесъ въ рейхстагъ предложеніе ‘выдлить изъ состава депутатовъ коммиссію, которая занялась бы изслдованіемъ учащающихся жалобъ на нарушеніе почтовой тайны и, въ случа, если бы таковыя оказались основательными, намтила бы средства къ устраненію зла’. Предложеніе это даже не обсуждалось, такъ какъ не нашло достаточной поддержки.
Между тмъ, около того же времени въ радикальномъ ‘Vorwarts’ и клерикальномъ ‘Курьер Познанскомъ’ сообщено было слдующее циркулярное распоряженіе одного начальника почтоваго округа: ‘При семъ въ императорскій почтамтъ препровождается копія адреса, собственноручно надписаннаго кардиналомъ графомъ Ледоховскимъ на письм на имя священника Бренка въ Пяскахъ, съ распоряженіемъ задерживать письма, написанныя рукою графа Ледоховскаго, и пересылать прокуратур соотвтственнаго округа для дальнйшаго движенія, мн же сообщать объ этомъ’. Къ распоряженію было приложено факсимиле адреса на конверт. При ближайшемъ удобномъ случа клерикалы, выносившіе тогда если не одинъ изъ самыхъ тяжелыхъ моментовъ ‘культуркампфа’, то чувствовавшіе его отголоски, заговорили объ этомъ въ рейхстаг. Генералъ-почтдиректору положеніе показалось сперва довольно простымъ. Онъ заявилъ, что самъ узналъ объ этомъ случа изъ газетъ, что соотвтственное почтовое начальство дйствовало, разумется, не по своей иниціатив, что требованіе перехватывать письма кардинала графа Ледоховскаго вмст съ его факсимиле было получено отъ прокуратуры, которая — онъ не иметъ обязанности, но можетъ это объяснить — дйствовала на точномъ основаніи такихъ-то дйствующихъ законовъ, и что начальникамъ почтовыхъ округовъ оставалось только по полученіи этого требованія, какъ находили и ихъ юрисконсульты,— привести его въ исполненіе. Не смотря на опредленность этихъ указаній, оппозиція имла все-таки дерзость настаивать на томъ, что здсь имло мсто совсмъ не точное исполненіе дйствующаго закона, но, наоборотъ, его прямое нарушеніе. Конечно, принципъ абсолютной неприкосновенности частныхъ писемъ терпитъ, согласно законамъ, нкоторыя исключенія, но на почт лежитъ обязанность убдиться и доказать, что въ данномъ случа такое исключеніе имло мсто. Конечно, почта дйствовала по требованію прокурора, но правильно-ли это требованіе, и что сдлала почта, чтобы убдиться въ томъ, что оно законно и подлежитъ исполненію?
‘Пока предъ нами нтъ текста прокурорской реквизиціи — говорилъ своимъ своеобразнымъ, яснымъ и народнымъ языкомъ старый Виндгорстъ — я долженъ сказать: для меня еще весьма сомнительно, возможно-ли въ самомъ дл, чтобы прусскія должностныя лица могли предъявить столь всеобъемлющее требованіе. Господа, нтъ сомннія въ томъ, что по нашимъ законамъ письмо можетъ быть иногда конфисковано на почт, и я думаю, что когда ведется слдствіе по поводу опредленнаго преступленія и имется въ виду опредленное письмо, судъ и, быть можетъ, даже прокуроръ во время предварительнаго слдствія можетъ потребовать, чтобы это опредленное письмо было ему доставлено, но сказать вообще: вотъ почеркъ какого-то человка, перехватывайте вс письма, исходящія отъ него,— это уже переходитъ всякія границы! (Врно, врно!). И требованіе прокурора представляетъ собою одинъ изъ тхъ случаевъ, по поводу которыхъ я ужъ сказалъ: уголовное правосудіе въ Пруссіи употребляется для политическихъ цлей!’ Виндгорстъ заявилъ, что и самъ неоднократно получалъ вскрытыя письма и слышалъ аналогичныя жалобы. Онъ говорилъ объ этомъ съ почтовымъ начальствомъ, которое охотно изслдовало вс эти случаи и всегда говорило при этомъ: ‘да какъ вы можете думать, что конвертъ поврежденъ преднамренно, вдь при сложности дла, при быстрот, съ которой проходятъ письма черезъ почту, совершенно немыслимо контролировать корреспонденцію частнаго лица’.— ‘Однако, господа, данный случай показываетъ, что это возможно и что это длается… Пусть всякій, кто пишетъ письма, иметъ это въ виду’. Затмъ ораторъ обращалъ вниманіе генералъ-почтмейстера на то, что тайная полиція — какъ это показываетъ исторія ‘тайныхъ кабинетовъ’ — часто обходится безъ обращенія къ высшему почтовому начальству, у котораго встртила бы отпоръ, но просто входитъ въ сношенія съ почтовой мелкотой. Ораторъ не сомнвается въ томъ, что ныншній генералъ-почтмейстеръ неукоснительно удалитъ всякаго служащаго, уличеннаго въ чемъ-либо подобномъ. Но такъ какъ теперь можно считать доказаннымъ, что перехватывать письма возможно, то онъ и проситъ генералъ-почтмейстера обратить особенное вниманіе, чтобы тайная полиція не длала на почт того, что длала когда-то,— давно! (Въ зал смхъ).
Другіе ораторы поддерживали или развивали самостоятельно точку зрнія, намченную выше: почта есть хранительница почтовой тайны не только отъ противозаконнаго любопытства частныхъ лицъ, но и отъ неумстнаго посягательства учрежденій. Генералъ-почтмейстеръ утверждалъ, что, стоя на почв дйствующаго законодательства, оппозиція не можетъ сдлать упрека почт: она разсуждаетъ не de lege lata, но de lege ferenda. Наоборотъ, оппозиція указывала, что для этого не нуженъ новый законъ: пока палата не иметъ предъ собою требованія прокурора, она въ прав полагать, что почта нарушила законъ, не явившись въ достаточной мр хранительницей тхъ интересовъ, которые ей были доврены. ‘Господа, говорилъ депутатъ Шредеръ,— разъ навсегда намъ общана и основнымъ закономъ гарантирована неприкосновенность переписки. Подобно стражу съ огненнымъ мечомъ стоитъ почта хранительницей этого нашего права: она, а не кто другой, должна оберегать его. Этого, конечно, не будетъ отрицать г. генералъ-почтмейстеръ. Опасности это право подвергается, главнымъ образомъ, со стороны прокуратуры и полиціи,— съ чьей же еще? Итакъ вопросъ, вполн умстный въ данный моментъ — при обсужденіи почтоваго бюджета — долженъ быть поставленъ такъ: ‘являясь по основному закону хранителемъ тайны частной корреспонденціи, не поступило-ли почтовое начальство въ Бромберг легкомысленно, уступивъ требованію прокуратуры, которое, согласно смыслу этого основного закона, было очевидно недостаточно обосновано?’
При третьемъ чтеніи почтоваго бюджета вопросъ о переписк кардинала Ледоховскаго былъ поднятъ снова. Въ промежутк обсуждался бюджетъ министерства юстиціи, представитель котораго далъ нкоторыя объясненія по этому случаю. Почта дйствовала по требованію прокуратуры, но послдняя, какъ оказывается, имла въ виду не конфискацію, а нкоторое ‘подготовительное дйствіе’ къ ней: требовались не самыя письма, подлежащія конфискаціи, но лишь свднія, существуютъ ли таковыя въ почтовомъ оборот. Виндгорстъ оцнилъ по достоинству этотъ оригинальный пріемъ: ‘это длаетъ почту органомъ тайной полиціи’,— сказалъ онъ. Онъ вновь настаивалъ на томъ, что требованіе, поставленное въ столь многообъемлющей форм, должно было быть отвергнуто почтой, какъ требованіе незаконное. ‘Господинъ правительственный коммиссаръ говорилъ здсь, что при такомъ толкованіи закона о неприкосновенности переписки прокуратур очень трудно будетъ открыть письма дйствительно преступнаго содержанія. Очень можетъ быть. Но все-таки законы не даютъ ни прокуратур, ни даже судамъ carte blanche въ любое мгновеніе вторгаться въ переписку частнаго лица или даже цлой группы лицъ’. Ораторъ требовалъ отъ генералъ-почтмейстера все-таки предъявленія прокурорскаго требованія, но на этотъ разъ фонъ-Стефанъ, снова изложивъ это требованіе въ общихъ чертахъ, заявилъ, что опубликованіе этого акта, относящагося къ слдствію, которое еще не закончено, было бы противозаконно. Это заявленіе, конечно, никого не удовлетворило, и депутаты центра настаивали на томъ, что въ этомъ упорномъ нежеланіи представить оправдательные документы, на которые почта ссылается столь охотно, есть нчто подозрительное. Воспользовавшись этимъ случаемъ, Либкнехтъ перенесъ вопросъ на боле общую почву и, возобновивъ свое предложеніе о парламентскомъ разслдованіи, постарался обосновать его разнообразными фактами. Прежде всего онъ напомнилъ рейхстагу объ одномъ случа, непосредственно связанномъ съ дломъ о письм кардинала Ледоховскаго. Желая добиться, кто выдалъ пресс конфиденціальное распоряженіе бромбергскаго почтдиректора, прокуратура потребовала отъ редакціи Курьера Познаньскаго, одной изъ газетъ, гд распоряженіе это было напечатано, сообщенія имени виновника. Посл естественнаго отказа редакторъ Курьера Кантецкій былъ посаженъ въ тюрьму. Между тмъ отказъ его былъ еще боле естественъ, чмъ можно было ожидать: документъ былъ впервые напечатанъ въ ‘Vorwerts’, и Кантецкій, какъ полагалъ Либкнехтъ, не зналъ имени преступнаго почтаря. ‘И я, напечатавшій документъ впервые — говорилъ Либкнехтъ — тоже его не знаю, знаю только, что онъ — почтовый чиновникъ. И господинъ генерал-ъпочтмейстеръ тоже его никогда не узнаетъ — объ этомъ позаботились. Но если у кого-нибудь хотятъ вынудить имя виновнаго тюрьмой, то это надо продлать со мною, а не съ тмъ, кого посадили’. Затмъ Либкнехтъ сообщилъ нсколько новыхъ фактовъ. Предварительно, однако, онъ счелъ нужнымъ оправдаться отъ нкоторыхъ обвиненій въ томъ, что онъ оскорбляетъ почту. ‘Трудно представить себ боле неосновательное обвиненіе,— сказалъ онъ:— и я, и мои товарищи ни къ какому государственному учрежденію не питаемъ большаго уваженія, чмъ именно къ почт. Я долженъ заявить, что, независимо отъ политическихъ и всякихъ иныхъ неумстныхъ вліяній, почта, по моему глубокому убжденію, представляетъ собою образцовое учрежденіе. Что касается почтовыхъ чиновниковъ, то каждый изъ насъ — а я въ особенности — имемъ самое высокое мнніе объ исполнительности, самоотверженномъ трудолюбіи и дятельности этихъ чиновниковъ, и я желалъ-бы только, чтобы господинъ генералъ-почтмейстеръ относился къ служащимъ на почт такъ же хорошо, какъ мы, соціалъ-демократы, вступающіеся за нихъ при всякомъ удобномъ случа, настаивая на повышеніи ихъ окладовъ, уменьшеніи труда и т. п.’
Центръ тяжести рчи Либкнехта лежалъ въ тхъ фактахъ, которыми онъ поддерживалъ свое предложеніе. Жалобы публики на нарушеніе почтовой тайны, указанныя имъ, весьма разнообразны и многочисленны. Он исходятъ отъ лицъ, достойныхъ доврія, и коммиссія, проектируемая имъ, получитъ отъ нихъ вс необходимыя данныя. Но любопытне всего въ его рчи одна историческая справка. ’18 мая 1851 года — началъ Либкнехтъ,— одно высокопоставленное лицо писало въ частномъ письм (въ зал большое безпокойство)… да слушайте дальше… писало слдующее: ‘Многаго не могу теб сообщить, такъ-какъ большую часть писемъ вскрываютъ’. Господа, письмо это написано господиномъ ныншнимъ имперскимъ канцлеромъ (Бисмаркомъ) и обращено къ его жен. Вы, пожалуй, можете мн сказать: съ тхъ поръ прошло двадцать пять лтъ, нмецкій союзъ не существуетъ, тогдашній представитель Пруссіи въ союзномъ совт сталъ нын канцлеромъ Германской имперіи. О, я убжденъ, что его писемъ уже не вскрываютъ, какъ тогда. Но господа, т самыя лица, которыя занимались тогда чтеніемъ чужихъ писемъ, не только живы, но состоятъ при должностяхъ и почестяхъ: господинъ Штиберъ (директоръ тайной полиціи) царитъ въ Германіи! И потому т, которые въ 1851 году вскрывали письма прусскаго уполномоченнаго, имютъ теперь возможность искупить свою вину, вскрывая письма его противниковъ’.
Предложеніе Либкнехта не нашло опять поддержки даже для обсужденія. Генералъ-почтмейстеръ въ отвт опять указывалъ на разнообразныя несчастныя случайности, которыя дйствительно при сложности современнаго почтоваго дла неизбжны и многочисленны,— однако, едва ли объясняютъ вс случаи пропажи и распечатыванія писемъ. ‘Мн самому,— сказалъ фонъ-Стефанъ — было недавно переслано редакціей ‘Газеты сапожниковъ’ письмо изъ Бельгіи съ адресомъ ‘Direction gnrale des postes’ и замчаніемъ редакціи, что на почт адресъ былъ прочитанъ: ‘Direction gnrale des bottes’, письмо доставлено редакціи, которая его открыла, потому что слово редакція по-французски — direction. Ну, не поврите же вы, что и мои письма вскрываютъ на почт’. Разсказъ этотъ, конечно, разсмшилъ палату, но едва ли показался всмъ убдительнымъ, тмъ боле, что вслдъ затмъ ей пришлось выслушать сообщеніе иного свойства: депутатъ Шорлемеръ-Альстъ (центръ), возражая фонъ-Стефану, напомнилъ о результатахъ дознанія, произведеннаго по поводу того, что одно письмо было доставлено ему распечатаннымъ. Дознаніе, въ сущности, не выяснило ничего, такъ какъ допрошенные чиновники утверждали, что это случайность. Этотъ отвтъ можно было предвидть и ране дознанія. Но при этомъ дознаніи одинъ мелкій служащій показалъ, что слышалъ, какъ два почтовыхъ чиновника говорили, что имъ поручено слдить за перепиской депутата Шорлемеръ-Альста. Весьма вроятно, что они получили это деликатное порученіе не отъ почтоваго начальства, а отъ сторонняго вдомства, но любопытно то, что чиновникъ, разсказавшій это на дознаніи, былъ уволенъ черезъ нсколько дней посл этого…
Между тмъ, судьба редактора Кантецкаго, сидвшаго въ тюрьм, вызвала интерпелляціи въ прусской палат депутатовъ и рейхстаг. Либкнехтъ энергично нападалъ на администраторовъ, пытающихся тюрьмою довести дятеля печати до нарушенія долга чести. ‘Господинъ Стефанъ говоритъ, что дйствовалъ только по чувству долга,— сказалъ Либкнехтъ,— врю ему на слово. Но пусть онъ заглянетъ въ ‘Исторію цивилизаціи Англіи’ Бокля: онъ увидитъ, что величайшія преступленія совершались изъ чувства предполагаемаго, мнимаго долга. Судьи инквизиціи были людьми съ глубочайшимъ сознаніемъ долга, а господину генералъ-почтмейстеру, конечно, извстно, какой приговоръ вынесла всемірная исторія этимъ ограниченнымъ фанатикамъ съ чувствомъ долга. И данный случай абсолютно ничмъ не отличается отъ инквизиціонныхъ процессовъ, а если и отличается, то разв къ своей невыгод. Чего добиваются отъ Кантецкаго? Безчестнаго поступка въ буквальномъ смысл. Одно изъ двухъ: или опубликованный документъ былъ доставленъ ему, какъ полагаетъ д-ръ Стефанъ, почтовымъ чиновникамъ, и тогда д-ръ Кантецкій, какъ честный человкъ, обязанъ хранить его имя въ тайн, или это былъ не почтовый чиновникъ — тогда слдствіе безсмысленно… Сидящіе здсь журналисты должны признать, что редакторъ, который при подобныхъ обстоятельствахъ откроетъ имя своего корреспондента — подлецъ, и, если власти открыто считаютъ человка способнымъ на такую подлость, то я для этого не нахожу въ парламентарномъ словар подходящаго выраженія. Предоставляю найти его каждому, еще не лишенному чувства чести’. Кантецкій остался въ тюрьм.
При ближайшемъ обсужденіи почтоваго бюджета Либкнехтъ опять представилъ рейхстагу рядъ любопытныхъ фактовъ. Онъ разсказывалъ уже, какъ въ Лейпциг при обыск у одного полицейскаго въ его стол нашли пачку чужихъ писемъ, распечатанныхъ и не распечатанныхъ. Теперь оффиціальный органъ объяснилъ это: адреса на письмахъ были написаны настолько неразборчиво, что пришлось искать адресатовъ черезъ полицію, ‘Ну, господа,— покорно благодарю за такую заботливость,— сказалъ ораторъ. Что адресата разыскиваютъ при посредств полиціи, это совершенно правильно, но передавать для этой цли письма безъ всякой гарантіи сохранности прямо въ руки полиціи, бъ руки людей, не имющихъ никакого отношенія къ почт, господа, это просто значитъ возстановить черный кабинетъ’. Въ другомъ случа, въ разгар культуркампфа, прокуроръ, будучи въ позд, вошелъ въ почтовый вагонъ и тамъ конфисковалъ и распечаталъ одно письмо. ‘Имперскій Указателъ’ подтвердилъ, что случай этотъ, дйствительно, имлъ мсто, но что прокуроръ поступилъ ‘совершенно законно’. ‘Но я спрашиваю,— если это ‘совершенно законно’, то чего стоитъ вся почтовая тайна въ Германіи?’ Другіе факты, въ свое время сообщенные Либкнехтомъ, оффиціальная газета пыталась объяснить случайностью. ‘Но, господа,— отвчалъ ораторъ,— это слишкомъ легкое объясненіе. Если я сообщаю подобные факты рейхстагу, то, разумется, я беру только т, въ которыхъ prima facie невозможно думать, что письма пропали или раскрыты случайно. Я разслдовалъ каждый фактъ, сообщенный мною, въ противномъ случа я могъ бы представить тысячи фактовъ’. Изъ новыхъ свдній, указанныхъ Либкнехтомъ, лучше всего объявленіе, открыто напечатанное за мсяцъ до его рчи въ одной кенигсберской газет, оно гласитъ: ‘Здшняя прокуратура конфискуетъ письма, полученныя въ мстномъ почтамт на мое имя. Прокуроръ Гехтъ получаетъ ихъ, распечатываетъ и, прочитавъ, пересылаетъ мн — подъ печатью королевской прокуратуры. Онъ принялъ эту мру въ качеств публичнаго обвинителя въ политическомъ процесс, въ которомъ я былъ въ первой инстанціи 15 марта сего года оправданъ, а прокуратура аппеллировала къ высшей инстанціи. Извщаю объ этомъ всхъ, состоящихъ со мною въ переписк. Кенигсбергъ, 22 марта 1877 г. Германъ Арнольдъ’.— ‘Господа,— говорилъ Либкнехтъ,— конечно, въ этомъ случа нельзя непосредственно обвинять почту, но какъ можно говорить о священной неприкосновенности переписки, когда прокуроръ, безъ всякой гарантіи противъ злоупотребленія, можетъ въ отсутствіи адресата читать письма, которыхъ тотъ еще не видлъ, и затмъ уже доставлять ихъ ему. Это скандальные порядки и они должны быть устранены, если рейхстагъ не считаетъ ниже своего достоинства заниматься такими длами… И если словечко о неприкосновенности писемъ,— закончилъ Либкнехтъ,— которыя будто бы ‘священны какъ библія на алтар, постигнетъ скоро та же судьба, что постигла другое изреченіе ‘Il y a des juges Berlin!’ — то это въ значительной степени — весьма сомнительная — заслуга господина генералъ-почтмейстера!’
Черезъ два года Либкнехтъ вновь вынужденъ былъ потревожить имперскій сеймъ тмъ же предметомъ, такъ какъ въ пылу борьбы съ соціалъ-демократами фонъ-Стефанъ пожелалъ узаконить въ порядк управленія мры, которыя едва ли могли быть признаны законными. Опираясь на ограничительные законы, принятые рейхстагомъ, онъ издалъ распоряженіе, коимъ приказывалъ почтовымъ чиновникамъ просматривать открытые пакеты и въ случа, если въ нихъ найдены будутъ значащіяся въ приложенномъ списк изданія, передавать таковыя не получателямъ, а полиціи. Ораторъ обращалъ вниманіе собранія на то, что въ распоряженіи говорится не только о бандероляхъ, но и объ открытыхъ конвертахъ, въ которые, по его мннію, чиновникамъ заглядывать во всякомъ случа не годится. ‘Правда, въ распоряженіи говорится, что для передачи пакета въ руки полиціи необходимо, чтобы запретное содержаніе его было несомннно по вншнему виду — но errare humanum est. Какъ возможно установить критерій этой несомннности?’
И указавъ рядъ конфискацій писемъ и денегъ, не имвшихъ ничего общаго съ преступными цлями, ораторъ не могъ признать ихъ противорчащими извстному толкованію новаго закона, но толкованіе это было незаконно-распространительное и, конечно, не имлось въ виду всми, кто голосовалъ за новый законъ. ‘Господинъ Крекеръ — одинъ изъ потерпвшихъ — просилъ меня, если я представлю этотъ случай рейхстагу, спросить господъ либеральныхъ помощниковъ и соучастниковъ въ дл созданія новаго закона, желали ли они такихъ послдствій закона противъ соціалистовъ? Конечно, нтъ, но это необходимыя слдствія. Тайны корреспонденціи для насъ не существуетъ — и это прямой выводъ изъ новаго закона, и, разъ ея нтъ для насъ — нтъ ея и для другихъ. Солидарность неустранима: поставьте сегодня одну группу вн закона, завтра вс будутъ жертвой произвола. Господинъ Ласкеръ надется, быть можетъ, на большинство, оно не вчно — и онъ и его товарищи будутъ такъ же объявлены вн закона, какъ и мы’. Новый рядъ случаевъ, приведенныхъ Либкнехтомъ, показалъ, что почта оффиціально — подъ предлогомъ ‘несомнннаго подозрнія’ — вскрываетъ задланныя посылки, принадлежащія лицамъ, не привлеченнымъ ни къ слдствію, ни къ дознанію,— при чемъ, стало быть, о распоряженіи судебныхъ властей не могло быть рчи. Она вскрываетъ ихъ наугадъ — иногда она находитъ что нибудь, иногда ничего. ‘О насъ, соціалъ-демократахъ, говорятъ, что мы не патріоты, что мы стараемся унизить наше отечество въ глазахъ иностранцевъ. Господа, одна телеграмма о распечатываніи писемъ — врод той, которая была на дняхъ напечатана въ ‘Таймсъ’ и которая, очевидно, вполн достоврна,— и многочисленныя жалобы въ англійскихъ и иныхъ газетахъ на то, что въ Германіи вскрываютъ письма,— все это приноситъ нашему отечеству заграницей такой нравственный вредъ, что его не возмстятъ воспоминанія о слав и подвигахъ 1870 года’. Призывомъ смыть это позорное пятно съ національнаго герба закончилъ ораторъ свою горячую рчь, на которую большинство рейхстага отвтило свистомъ. Фонъ-Стефанъ назвалъ рчь Либкнехта лишенной значенія. Почта дйствуетъ законно, если она будетъ пересылать запрещенныя газеты, она должна быть привлечена къ суду, какъ ихъ распространительница. Писемъ врод прочитанныхъ депутатомъ Либкнехтомъ можно имть сколько угодно, конечно, самъ депутатъ не можетъ поручиться, врно ли то, что въ нихъ сказано (Либкнехтъ: Я ручаюсь!). Если почтовые чиновники поступаютъ неправильно, на нихъ надо жаловаться начальнику округа, затмъ управленію почтъ, затмъ генералъ-почтмейстеру, лишь въ такомъ случа эти вещи могутъ считаться достаточно зрлыми для рейхстага. ‘Въ противномъ случа я могу только вспомнить изреченіе: Calumniare audacter, semper aliquid haeret: клевещи смло, что нибудь всегда останется!’ Заканчивая этой по истин клеветнической грубостью, ораторъ, обозленный горькой правдой, очевидно, думалъ, что, въ качеств послдняго слова, она сойдетъ ему безнаказанно. Но президентъ собранія поднялъ голосъ: ‘Я долженъ считать, что послднія слова не относятся къ тому, что имло мсто въ собраніи, ибо въ противномъ случа я не могъ бы оставить ихъ безъ замчанія’. Это было замчаніе въ неумстно мягкой форм, оно не могло удовлетворить оскорбленнаго Либкнехта, который въ заключительномъ слов назвалъ слова фонъ-Стефана просто безобразіемъ,— за что былъ призванъ къ порядку. Двадцать пять лтъ тому назадъ это было возможно. Рчь Ласкера была двойственна. Обиженный справедливымъ укоромъ Либкнехта, онъ не то что оправдывалъ, но въ нкоторыхъ случаяхъ находилъ дйствія почты законными, въ иныхъ случаяхъ онъ призналъ почтовую тайну недостаточно охраняемой и, хотя въ общемъ преклонился предъ безукоризненностью начальства, однако, почтительно просилъ его разслдовать указанные факты. Энергичне была поддержка, полученная Либкнехтомъ отъ стараго Виндгорста. Онъ требовалъ разслдованія, указалъ на полную незаконность внсудебной конфискаціи бандеролей и особенно денегъ, наконецъ, онъ призналъ, что распоряженіе генералъ-почтмейстера подлежитъ отмн. Ибо оно ставитъ почту въ положеніе, для нея непристойное,— въ положеніе полиціи, идетъ въ развитіи и истолкованіи закона слишкомъ далеко и заключаетъ въ себ опасное ‘и такъ дале’. Запечатанныя отправленія должны быть во всякомъ случа неприкосновенны, и всякое перехватываніе писемъ со стороны почты лишь на основаніи адреса получателя не можетъ имть мста: ибо тогда никто не можетъ считать свои письма въ безопасности…
Число писемъ растетъ, слдить за ними трудно. Нельзя, конечно, сказать, что Шпекины уже окончательно ушли въ исторію. Но часъ ихъ пробилъ. Сама жизнь, совершенно независимо отъ свободомыслія того или иного начальства, возлагаетъ на почту отвтственность за сохранность частной переписки. Съ ней связывается такое громадное количество важнйшихъ частныхъ и общественныхъ интересовъ, что самая устойчивость общественнаго строя находится въ зависимости отъ ея сохранности. Злоупотребленія, легальныя, обычныя и беззаконныя, возможны и теперь. Но растетъ чувство личности, растетъ естественный отпоръ ея противъ всякаго нарушенія своихъ правъ.