Евгений Тарле.
Чем объясняется современный интерес к экономической истории
Евгений Тарле.
Чем объясняется современный интерес к экономической истории
1
1
2
2
———————————————————————
Чем объясняется современный интерес к экономической истории, Тарле Евгений Викторович, Год: 1903
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Никто не будет спорить, что в настоящее время ни одной стороной исторического процесса так не интересуются, как именно историей социально-хозяйственной. Притом интерес этот наблюдается как в весьма широких (особенно в Германии) слоях читающего общества, так и среди ученого мира. Можно сказать, что последние 30-35 лет создали почти не существовавшую прежде отрасль исторической науки — хозяйственную историю, можно сказать также, что, кроме социально-экономической истории, никакая другая особенно не интересует в последнее время большинство неспециалистов.
Постараемся вкратце отметить главнейшие причины этого явления современной умственной жизни. Как увидим, запросы текущей действительности и запросы научного знания соединились на этот раз и действовали в одну сторону, чтобы дать один яркий и многозначительный результат.
Новый общественный слой, выступивший на Западе в середине XIX в. на арену исторической жизни, принес с собой то новое, что почти отсутствовало в программах прежних партий, боровшихся в Западной Европе за власть: он выдвинул на первый план вопрос об экономической стороне общественной жизни. Громадная масса общественных проблем, в первые десятилетия XIX в., занимавших лишь немногие умы, впоследствии получила первостепенную важность в глазах людей самых разнообразных партий. Возникла целая школа, которая сделала решительную попытку дать научно-историческое и философское обоснование как критике существующего строя, так и выяснению будущего. История для всего построения новой системы имела огромное, поистине колоссальное значение. Для нее история сделалась любимым арсеналом и самым убедительным собеседником. XVIII век, век энциклопедистов, не отводил исторической науке особенно почетного места: история казалась ему преимущественно собранием несправедливостей, нелепостей, повествованием о фанатизме и феодальном гнете. В первой половине XIX в. романтики в литературе, историческая школа в науке права, ряд замечательных историков, начавшийся Раумером, продолжавшийся Нибуром и Гизо, сильно способствовали тому, что историческая наука стала занимать в общественном сознании подобающее ей место. Но только в середине XIX в. история приобрела себе усердных адептов из среды политических и экономических новаторов. Уже не только чистый разум, не только чувство, но и знание, и прежде всего историческое знание, стало считаться необходимым для построения нового общественного идеала и даже для полного проникновения новыми экономическими доктринами. И принадлежность последователей новой школы к числу теоретиков нового общественного класса обусловила то, что они заинтересовались именно экономической, а не какой-либо иной стороной исторического процесса. Начало капиталистического хозяйства заняло их внимание и дало им материал для оригинальных обобщений и поучительнейших выводов. В качестве противников западной буржуазии они поставили одной из целей своей научной деятельности определить, как в течение веков креп и рос на Западе современный строй, как создавалась благоприятная для него экономическая почва. Этим философская точка зрения была дана: исторический материализм, объясняющий исторический процесс развитием производительных сил, предлагающий в коренных кризисах социальной жизни видеть борьбу классовых интересов, стал все более и более овладевать умами сторонников новой школы. С конца 70-х годов, а особенно в 80—90-х годах Энгельс, Каутский, Блос и другие исследователи дали ряд трудов, касающихся самых разнообразных исторических эпох и написанных с только что указанной историко-материалистической точки зрения. Все более и более ширившаяся в Западной Европе масса сторонников марксистских взглядов с жадностью читала (и читает) эти труды, действительно заключающие в себе много интересного. Как философская система исторический материализм далеко не всегда может быть (при состоянии нынешних исторических знаний) проведен со всей последовательностью и доказательностью, но как метод он дал и продолжает давать весьма плодотворные результаты: читающее общество привыкло интересоваться той бесконечно важной стороной исторической жизни, которая еще очень недавно не только в учебниках, но и в обширных монографиях часто излагалась бегло, поверхностно, случайно, наряду с описанием мод, костюмов, курьезных обычаев эпохи и так далее, ученые же, даже не разделяющие материалистического воззрения, приучились отчасти под влиянием этого течения с особым вниманием относиться к пренебрегавшейся ими до тех пор хозяйственной истории. Можно сказать, что по мере роста успехов общественных идей новой школы росла также популярность их историко-философского мировоззрения, возрастал и интерес к произведениям экономической историографии. Мало того, кризис, переживаемый экономическим материализмом с конца 90-х годов, отразившийся и на признаваемой прежде всей школой историко-материалистической точке зрения, не уменьшил сколько-нибудь заметно интереса к экономической истории: по-прежнему в ней, а не в истории идейной культуры и не в истории чисто политической, ищут некоторой помощи те, которые хотят разобраться в трудном и крайне запутанном настоящем и хоть немного приподнять завесу будущего.
Таким образом, в широких слоях читающего общества интерес к экономической истории стоит в прямой связи с новыми общественными стремлениями, выдвинутыми современной жизнью. Доктрины, в той или другой степени касающиеся устроения экономического будущего трудящихся классов, в частности и всего общества вообще, вызвали и поддерживают неослабный интерес к экономическому прошлому. Не в первый раз тут наблюдается тесная связь между современностью и историографическими интересами: в эпоху Возрождения, в век крушения теократических взглядов, началось расследование всех исторических ‘папских обманов’ — лжеисидоровых декреталий, ‘дара Константина’ и т. д. Гуманист и эпикуреец Лоренцо Валла (1407-1457) и ему подобные люди оказались деятельными историками-изобличителями. Настал XVI век, эпоха реформации, и началась энергичная разработка истории первых веков христианства, явилась целая литература об апостоле Павле, заслоненном в течение средних веков личностью апостола Петра, явилась затем (уже не столько в лютеранских, сколько в кальвинистских и особенно пуританских странах) так называемая библиолатрия в узком смысле слова, т. е. преимущественное преклонение именно перед ветхим заветом и библейской историей. Наступил XVIII век, и, несмотря на почти полное тогдашнее пренебрежение к исторической науке вообще, передовая читающая публика в несколько месяцев расхватала первые издания Гиббона, историка ‘Падения Римской империи’, отнесшегося весьма отрицательно ко многому такому, к чему католицизм относится с полным благоговением: эпоха энциклопедистов благоприятствовала нападениям на римскую церковь, и не только в ее настоящем, но и в прошлом. Наступила революция, и жирондисты (а за ними и их политические противники) до утомительности шаблонно принялись в своих речах, даже в своих жестах копировать античных республиканцев. Настало время политической реакции, умственного утомления, — романтизм воскресил средние века, и, как было уже сказано, оживился интерес к истории вообще, почти отсутствовавший в XVIII столетии: он проявился и в литературе, и в науке. Но если и в прежние времена можно проследить всегдашнюю связь между злобой дня и преимущественным интересом к той или иной стороне истории, то нынешнее явление представляет собой нечто новое: нынешнее внимание к экономической истории распространено необыкновенно широко в таких кругах общества, которых раньше совсем не касались научные интересы. Это явление стоит, конечно, в прямой связи с общей демократизацией и знаний, и умственной культуры. Гиббона читал свободомыслящий маркиз, читал его буржуа, воспитавшийся в духе просветительной философии, Огюстена Тьерри, писавшего о буржуазии, ее борьбе и победе, читали с упоением люди, мечтавшие при Июльской монархии об упрочении и историческом оправдании этой победы, ‘Историей Гогенштауфенов’ Раумера и тому подобными произведениями зачитывался бурш, грезивший объединением, былым и будущим величием Германии, а книги Каутского, Блоса, Энгельса расходятся в Германии уже среди многомиллионной массы.
В этом отношении экономической истории повезло больше, нежели везло истории религиозной, культурной, политической’.
Почти одновременно с успехами экономической истории в широких кругах читающего общества началось соответственное движение среди людей науки. Отчасти это движение можно связать с запросами читателей, но отчасти несомненно оно имело свое самостоятельное происхождение. Дело в том, что с 50—60-х годов, главным образом под непосредственным влиянием Огюста Конта, в ученом мире, занимающемся социальными науками, усилилось стремление сделать историю не только собранием фактических материалов, изложенных в повествовательной форме, но и приблизить ее к состоянию настоящей науки, вывести ряд законов, правильность которых была бы незыблемо оправдана и установлена всеми известными нам историческими фактами. И вот тут-то оказалось, что почти отсутствует в науке разработка хозяйственного прошлого людей, а без знания этого прошлого, без ясного представления, как в ту или иную эпоху люди удовлетворяли насущнейшие свои нужды, историк всегда был, есть и будет совершенно бессилен. Когда стало ясно, что одностороннее увлечение сначала дипломатико-военной, потом общеполитической и культурной историей оказалось для науки чрезвычайно вредным, сам собой представился единственный выход: обратиться к деятельной разработке тех почти вовсе неиспользованных материалов, которые могут дать понятие об экономической истории людских обществ. Вот почему явившийся в 60-х годах огромный труд Роджерса по истории земледелия и цен в Англии вызвал сразу всеобщее к себе внимание и нашел подражателей. Во Франции, в Германии, позже других в Италии, Испании и России началось извлечение на свет божий цифровых документов, протоколов о старинных арендных сделках, данных о регламентации торговли и промышленности, о ценах, о землевладении и всех его своеобразнейших формах и т. д. Маурер исследовал историю сельской общины как ячейки всего социального строя в глубоком прошлом, Инама-Штернегг, Кнапп и его ученики — в Германии, Флак, Фюстель де Куланж, д’Авекель — во Франции, Генри Мэн, Роджерс, Сибом — в Англии и так далее, и так далее вступили в трудную и почти девственную область разработки социальной и хозяйственной истории человечества. Это движение все ширится и растет, приобретает себе все более и более сторонников, так что можно без преувеличения сказать, что социально-экономическая история разрабатывается в настоящее время за границей и начинает разрабатываться у нас несравненно усерднее, нежели любая другая сторона исторической жизни. Даже люди, совсем не разделяющие или разделяющие с большими оговорками историко-материалистическую точку зрения, соглашаются, что без столь недавно заброшенной хозяйственной истории шагу нельзя сделать вперед в понимании исторического процесса. Они считают знание хозяйственной истории если не единственным, то во всяком случае совершенно незаменимым и необходимым условием для каких то бы ни было историко-философских выводов и обобщений. Очень любопытное в сущности в истории мысли явление: одна из старейших сокровищниц человеческого знания — история — до последних десятилетий была лишена или почти лишена гнетуще необходимого вклада, она не давала понятия о том, как жили, чем питались, в чем друг от друга зависели сотни и сотни миллионов, которые в течение (исторических) тысячелетий, собственно, и ‘делали’ историю. Теперь этот бьющий в глаза пробел начал заполняться, остается сделать, конечно, во много десятков раз больше, нежели уже сделано в этой области, но во всяком случае фундамент начал закладываться…
Таковы вкратце главнейшие причины как общественного, так и научного интереса к экономической стороне истории. И читающее общество неспециалистов, и ученые специалисты пришли к социально-экономической истории с запросами и за разъяснениями. Может быть, интересы к ней тех и других не вполне одинаковы по психологическому своему происхождению, но нельзя не отметить, что ученые, занятые хозяйственной историей, работают в весьма благоприятной атмосфере, от них ждут света, который озарил бы не только темные, глухие дебри прошлого, но хоть отчасти бросил бы отблеск и на еще более темное будущее. В этой области люди знания и люди практической деятельности особенно солидарны.
1903 г.
Текст издания: Тарле Е.В. Сочинения в 12 томах. Том 1. —— Москва: Изд-во Академии наук СССР, 1957. —— С. 297—303.