Человеки, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1915 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Дешевая юмористическая библиотека ‘Нового Сатирикона’
Человеки
(1915)

Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 6. О маленьких — для больших

М., Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2014.

Перескокин

Май, зеленый месяц май!

ПЕРЕСКОКИН

Взяв меня под руку и подведя к компании, сидевшей за столиком в загородном ресторане, Перескокин сказал, обращаясь ко всем и ни к кому в частности:

— Позвольте представить вам, господа, человека, с которым некоторые из вас так жаждали познакомиться, — Петр Супов, тот самый, который в прошлом году свел с ума весь Милан.

— Милан? — спросила с недоумением красивая, молодая дама.

— Ну, да. Милан. Это, ведь, Петр Супов, певец, обладатель единственного, пожалуй, в Европе баритона.

Все с любопытством поглядели на меня и пододвинули мне стул.

— Послушай, — шепнул я, когда внимание компании было отвлечено появившейся на сцене француженкой. — Зачем ты соврал так бесстыдно о моем баритоне? Никогда я в Милане не был, да и, вообще, голос мой напоминает крик верблюда.

Он ответил мне тоже шепотом:

— Ты ничего не понимаешь: если бы я сказал, что ты просто Петр Супов и больше ничего, — то все бы взглянули косо на такое бесцельное, ненужное знакомство. А теперь я оглушил их таким обухом по лбу, что они до сих пор не могут опомниться. Понимаешь? Нужно было их оглушить.

— А что это за ‘некоторые из них, которые так жаждали со мною познакомиться’?

— Некоторые? Это не страшно. Лишь бы не все. А раз ‘некоторые’, то каждый будет думать про другого. Понял? Надо, вообще, оглушить.

— Пожалуйста, больше никого не оглушай мною, — попросил я. — Вдруг они да попросят меня, чтобы я им спел. Что тогда?

В этот самый момент молодая дама обратилась ко мне:

— Вы, конечно, доставите нам наслаждение послушать ваш чудесный голос. Это будет такое счастье.

— А… ззмм… гррр…— возразил я, тоскливо глядя на Перескокина.

— Что?

— Я говорю: послезавтра я и того… Как говорят итальянцы — мецца воче. Попою. Кхи!

— Да зачем же откладывать! Мы можем сейчас перейти в кабинет. Там есть недурное пианино. Проаккомпанирует дирижер в антракте. Кстати же, он и сам итальянец и знает итальянский репертуар…

Перескокин обернулся, будто его ужалили.

— Что? Вы просите его спеть? Ни-ни! Ни за что.

— Господа… Но почему же?

— По глазам его вижу, что он был бы уже не прочь, но я — его друг — ему не позволю. У него только позавчера были гланды распухши, и начать петь сегодня — вы не знаете, какой это для певца зарез! Вы не знаете, какой нежный, деликатный инструмент — голос. В особенности, тенор.

— Вы говорили — баритон?

— Что? У него-то? У него баритональный тенор. Знаете, такой, низковатый. На днях я ему позволю спеть. Сам даже ему саккомпанирую.

— Вы разве играете?

— Я? Собственно, я… Да, кстати, господа, удалось вам достать ложу на этот знаменитый спектакль?

— Представьте, — оживился муж красивой дамы, — достали! С колоссальнейшим трудом, но достали. Собственно, весь спектакль — чепуха, но второй акт! Собственно, все идут из-за второго акта. А вы будете?

— У меня был билет во втором ряду, но я, знаете, подарил его. Одной старушке. Плакала бедняга, — говорит, хоть перед смертью увижу… Да я-то могу и не пойти, чепуха, а вот моего друга, Петра Супова, смертельно жалко! Приехал он в столицу всего на несколько дней — и так ему и не удастся посмотреть этот знаменитый спектакль.

— Да, это обидно, — согласился прилизанный молодой человек с длинным носом.

— А ему бы так хотелось…— скорбно прошептал Перескокин.

Я толкнул его под столом коленом, а он, не обращая на меня внимания и глядя красивой даме в глаза, подчеркнул крайне многозначительно:

— Да, никак ему не удастся. Жаль мне его до отчаяния. Ирония судьбы: человек, который сам чарует толпу, — не может получить своей порции очарования…

— Жаль, что нас в ложе уже пять человек, — сказала молодая дама, очевидно, хозяйка ложи. — Мы с мужем, Вова (длинноносый, прилизанный молодец), Софья Петровна (поджарая старуха, сидевшая тут же) и Калерия Максимовна (вторая молодая дама, сидевшая тут же).

— Пять человек? — медлительно переспросил Перескокин, пожевывая губами. — Пять? Но, ведь, это не так важно. Он бы и постоял сзади. Лишь бы видеть этот знаменитый второй акт!

— Если месье Супов ничего не имеет против того, чтобы…— нерешительно промямлила хозяйка.

Толкнув меня локтем, Перескокин подхватил весело и бойко:

— Ну, конечно же, конечно! Мы тихонечко простоим сзади вас второй акт и потихонечку исчезнем. Большое вам спасибо!

У хозяйки ложи уже открылся рот: очевидно, она хотела заметить, что разговор шел, собственно говоря, только обо мне. Но как раскрылся рот — так и закрылся. Хозяйка ложи промолчала, а мы встали и начали прощаться.

— Скажи, пожалуйста, — сурово спросил я, когда мы уселись на извозчика. — Для чего ты меня познакомил, для чего произвел в теноры и для чего вообще вся эта история?

— А ты, думаешь, легко попасть на этот спектакль? Попробовал бы сам!

— Да я тебя и не просил. Прекрасно я обойдусь и без этого спектакля.

— Ты-то обойдешься. А я не обойдусь.

— Значит, ты о себе хлопотал?

— Мм… Ну, конечно, и о тебе, — великодушно пожал плечами Перескокин. — Если тебе, конечно, хочется идти.

— Милый мой… Не говоря уже о неблаговидности такого способа втираться в чужую ложу, я, вообще, ненавижу самою идею лож. Что это такое: дам всегда сажают вперед, а мужчина должен, как арестант из окошечка тюрьмы, выглядывать из-за их плеч, чтобы увидеть чью-нибудь ногу на сцене или кусочек шляпы премьерши.

— Ты прав, — согласился Перескокин. — Я сам терпеть не могу лож. Но успокойся: нам будет все хорошо видно.

— То есть? Не дойдет же твоя наглость до того, чтобы сесть вперед, предоставив дамам торчать сзади нас?

— Успокой свое сердце. Никому сзади нас стоять не придется, и, вообще, все будет хорошо. Доверься мне. Едешь?

Я рассмеялся.

— Собственно, так как приглашали не тебя, а именно меня, то, пожалуй, я поеду. А ты — как знаешь.

— О, обо мне не беспокойся.

Действительно, беспокоиться о Перескокине не следовало.

В этот вечер он вырисовался передо мной совсем новой, неожиданной стороной.

Человек, как бриллиант: никогда не знаешь, какой гранью и цветом он засверкает…

III

Мы приехали в ложу за десять минут до начала спектакля, но все уже были на месте.

Как я предполагал, так и случилось: впереди сидели в ряд три дамы, сзади них, в просветах между их плеч и голов, сидели двое мужчин, а нам с Перескокиным предстояло стоять совсем сзади…

— Видишь? — сердито прошептал я.

Не обращая на меня внимания, он наклонился к молодой даме, подруге хозяйки ложи, и шепнул ей:

— А муж ваш, Калерия Максимовна, разве не будет?

— Нет, он остался дома.

— Ах, вот почему Марья Сергеевна сказала мне… впрочем, гм!.. Кажется, этого не следовало говорить.

Калерия Максимовна резко повернулась к Перескокину.

— Что такое? Что Марья Сергеевна? Что вы начали говорить о Марье Сергеевне?

— Нет, ни за что. Не расспрашивайте меня, Калерия Максимовна!.. Я не скажу ни слова.

— Нет, вы скажете мне, — чуть не плача, заерзала на месте Калерия Максимовна. — Почему вы не хотите мне говорить?!

— Чего?

— Вот… насчет Марьи Сергеевны.

— Да я думал, что вы знаете… Впрочем, вы, конечно, не придадите этому значения!.. Сегодня и видел Марью Сергеевну, и она сказала, что собирается к вам, а когда я сообщил ей, что вы в театре, она так странно поглядела на меня и говорит: я это знаю. Не люблю я ее, представьте. Интриганка, легкомысленная, каждому мужчине на шею вешается.

Калерия Максимовна наклонилась к хозяйке ложи, и они энергично зашептались…

— В чем дело? — спросил муж.

— Да Калерия должна ехать домой, — тревожно сказала хозяйка ложи. — Ей надо, она вспомнила… Поезжай, поезжай, голубушка… Конечно, я понимаю…

Калерия встала и ушла, а прилизанный молодой человек сел на ее место.

Перескокин сел, в свою очередь, на место прилизанного и вступил в разговор со старухой Софьей Петровной.

— Знали Каплюхину, Вассу Васильевну? — спросил он.

— Нет, батюшка. А что?

— Вчера ее обокрали. На шесть тысяч процентных бумаг унесли. Я потому это вспомнил, что вы тоже, кажется, дома держите свои бумаги.

— Скажешь ты тоже этакое — дома, — сухо проборматала старуха. — В банке они у меня.

— Да? А я думал… Впрочем, вам бояться нечего и дома держать, — ведь вы не одна живете.

— Как не одна? Одна я, батюшка. Совсем, как говорится, одна. Даже прислуга приходящая.

— Да? Удивительно. А я нынче проезжаю мимо вашей квартиры, смотрю, — в окнах свет. Тень какая-то над столом, другая тень сзади мелькает. Э, думаю, к Софье Петровне родственники… Куда же вы?!..

Муж хозяйки ложи пересел на место ушедшей старухи, рядом с женой, а я — на его место.

— Я знаю того господина, — сказал Перескокин хозяйке ложи, — того, на которого вы в бинокль смотрели. Это Глуздин.

— Ну, да, — недовольно пробормотала дама, бросая косой взгляд на мужа. — Глуздин. Что ж из этого?

— Ничего, ничего. Я только вспомнил, что видел вас с ним два года тому назад на Иматре. Тогда вы еще не были замужем за Николаем Парамонычем.

— Мы уже четыре года женаты, — неожиданно оборачиваясь, заявил муж. — Какой это Глуздин? Где?

— Разве четыре года? А я думал… Глуздин? Вот он. Все время в бинокль на нашу ложу смотрел.

— Почему ты мне ничего не говорила об этом Глуздине? — дрогнувшим голосом обратился муж к жене.

— Так, не приходилось.

— Не приходилось? А теперь пялиться на него в бинокль приходится?

— Э, э, — весело зашептал Перескокин, — только без ревности, дорогой мой. Я был бы в отчаянии, — если бы… благодаря мне…

— Нет, я не ревную, — проскрипел, сразу помрачневший муж.

— И вы правы. Ну, была достойнейшая Анна Владимировна с Глуздиным на Иматре — что же это доказывает? Ровно ничего. Ведь, этак, если придавать всему значение, то и ваша поездка в Москву в одном купе с актрисой Ниловой…

— Нилова?!! — застонала жена…

— А что этот Глуздин, — быстро перебил муж, — как он, вообще…

— Что такое? — спокойно спросил Перескокин.

— Я не ревную, — со слезами на глазах сказала, вставая, Анна Владимировна, — но меня возмущает эта ложь. Ведь, я его тогда провожала в Москву, — обратилась она к Перескокину, — и спрашиваю его, — кто с тобой едет в купе? А он мне, представьте, отвечает: ‘какой-то священник’. Спутать актрису со священником!!

— Но, милочка моя… В купе было так темно… Сходство причесок…

— Да? Было темно?! На сколько я знаю, в первом классе всегда бывает очень светло, и темнота устраивается только тогда, когда ее хотят!! И, кроме того, я… я… Я не могу больше!!… Проводи меня… Я тебе должна что-то сказать…

— Милая! Но, ведь, сейчас подымается занавес…

— А! ты думаешь, мне до занавеса твоего? Ты пойдешь?! Или я сама должна уйти?..

Мы сидели втроем, рядышком, у барьера ложи: Перескокин, прилизанный носатый молодой человек и я.

Было довольно удобно, но я видел, что Перескокин уже разошелся.

— Катя здесь, — интимно сообщил он прилизанному.

— Что вы говорите? — встревожился он. — Разве она уже приехала?

— Как же. Вчера. Узнала, что вы здесь, говорит: я ему, говорит, все припомню! Я ему, говорит, публичный скандал при всех закачу.

Перескокин, видя, что прилизанный продолжает упорно занимать свою позицию, помолчал и равнодушно добавил:

— Что-то в муфте прячет. Эти оправдательные приговоры обливательниц кислотой совершенно свели баб с ума. Каждая думает, что ей все с рук сойдет. Прямо возмутительно.

— Она знает, что я в этой ложе?

— Я не сказал. Только не советую вам красоваться на виду.

— Да, да… я… тово… Я пересяду.

——

Занавес поднялся. Мы спокойно облокотились на барьер просторной, удобной ложи и обратили свои взоры на сцену…

МАЙ, ЗЕЛЕНЫЙ МЕСЯЦ МАЙ!…

Управляющий министерством вн. дел А. Хвостов
напечатал в петроградских газетах письмо
в редакцию по поводу своей беседы с Савенкой.

В этот холодный осенний день все мы плакали теплыми весенними слезами — и редактор нашей газеты, и издатель, — а старый секретарь так прильнул в порыве любви и всепрощения к испуганному этой непривычной лаской метранпажу, что мы насилу его оттащили…

Все плакали. Да и было от чего.

* * *

Не было еще двенадцати часов дня (о, это мгновение врезалось мне в память, вероятно, навсегда) — когда в редакторский кабинет, где мы, несколько человек сотрудников, мирно беседовали с редактором, ворвался швейцаров мальчишка-подручный и завопил страшным ни на что не похожим голосом:

— Министр приехал!!

— Ш-ш-што-о?!.

Но сомнений в мальчишкином утверждении не могло быть: мы подскочили к окну и, действительно, увидели на улице автомобиль, из которого выходил новый министр… сам! своею персоной!..

Часть сотрудников продолжала жадно смотреть в окно, а часть подскочила к редактору, чтобы схватить его под руки: ибо он уже шатался, выражая всей своей фигурой самое недвусмысленное намерение — лишиться чувств и упасть на пол.

Ему дали воды и стали обмахивать его лицо конкурирующей газетой — это сразу привело его в чувство.

— Сколько? — слабым голосом спросил он.

— Что сколько?

— Сколько платить придется?

— Чего?

— Штрафу.

— За что?

— Будто в этом дело — за что? Главное, я рассчитываю так: когда являлся скромный чиновник полиции — он брал с нас 500 или 1000 или даже 3000… Какой же штраф мы должны заплатить теперь? Тысяч сто?!

Репортер Оськин пискнул в углу, как мышь, и умер от разрыва сердца. Около него захлопотали два товарища (один брызгал на него водой, другой писал на животе покойного некролог), а остальные сотрудники во главе с редактором ринулись навстречу министру.

* * *

На площадке сошлись.

— Ваше превосходительство! — сказал редактор, поддерживаемый под руки сотрудниками. — Уверяю вас, что эта заметка проскочила по недосмотру… Спешная ночная работа, отсутствие надлежащего состава — вы сами понимаете…

— Заметка? Какая заметка?

— Я сам, собственно, не знаю — какая. Но какая-нибудь, вероятно же, есть. И потом стотысячного штрафа никакая газета не выдержит.

— Сто тысяч?! — широко открыл глаза министр. — Кто на вас наложил? Когда?

— Ваше превосходительство! Я думал, что вы… если уж сами обеспокоились…

— Стыдитесь! — вспыхнул новый министр до корней волос. — Неужели, вы могли обо мне этакое подумать? Кажется, я не давал оснований… Я просто привез для напечатать письмо в редакцию.

Все икнули, открыли рты и ошалело взглянули на министра.

— Пись…

— Mo?!.

— В ре…

— Дак…

— Цию?!.

— Ну, да. Что же вас так удивляет? Разве это не принято?

Сердце редактора забилось шибко-шибко… Он потихоньку прижал его рукой. И подумал:

‘Где я нахожусь? В России или во Франции? Может быть, я француз?’.

И с сомнением шепнул секретарю:

— Парле ву франсе?

— Вуй.

— Кескесе са?

— Черт его знает. Не понимаю.

— Вот это ваша редакция и есть? — общительно спросил министр.

— Нет, ваше превосходительство… Это площадка только. А редакция там. Милости прошу.

* * *

Вошли в кабинет.

— Чаю, ваше превосходительство?

— Не откажусь. А это кто там в углу лежит?

— Так, сотрудничек один. Мертвый.

В это время мертвец пошевелился, сбросил с живота некролог, который его товарищ уже дописывал, встал и сказал загробным голосом:

— Ка-ак? Сам министр у нас в редакции, да чтобы я его не проинтервьюировал?! Да где же это видано? Да никогда же этого не будет! Ваше превосходительство! Имею честь кланяться! В качестве представителя от газеты ‘Петроградская Чернильница’ осмелюсь обратиться к вам с несколькими вопросами. Как вы смотрите, ваше превосходительство, на роль банков в форсировании цен на продукты первой необхо…

Все почувствовали некоторую неловкость, но секретарь нашелся.

— Чудак этот Оськин, — тихо сказал он за спиной репортера. — Топчется тут, в то время, как в Гостином колоссальный пожар…

Оськин застонал, схватился за голову и убежал.

* * *

— Значит, это вот она, редакция, и есть? — с любопытством, оглядываясь, спросил министр.

— Да. Впрочем, там еще комнаты… другие.

— А этот шкаф зачем? Наверное для хранения бомб?

— Каких бомб?!!

— Ну, тех, которые бросают…

— Что вы, ваше превосходительство! Зачем же их бросать? Разве можно.

— Чудеса! Неужели, нет ни одной бомбы? Мне передавали, что в каждой редакции есть…

— Ваше превосходительство! Дробинки не держим, не то, что…

— Да что вы! Верю, верю. Привык верить голосу независимой печати. А мне передавали… Гм!.. Как мы, все-таки, мало знаем Россию… А это все сотрудники?

— Сотрудники, ваше превосходительство. Позвольте представить.

— Здравствуйте, господа. Очень рад. Как поживаете?

— Так себе, — сказал фельетонист. — Цензура жмет.

— Да, да, — грустно покачал головой министр. — Ах, уж эта цензура. Что и говорить… А где здесь Леонид Андреев?

— Его нет. Он у нас не работает.

— Хороший писатель. А Толстой-то… умер?

— Лев? Умер.

— Да, да. Грустно. Помолчали.

— А я к вам, собственно, по делу. Разговаривал я, изволите видеть, на днях с Савенкой, и он, передавая в газеты нашу беседу, немного перепутал. Нельзя ли поместить мое письмо в редакцию с исправлением неточности…

Он вынул из кармана письмо и положил его на стол. Сразу все повеселели. Лед был проломлен, и на всех подуло свежим весенним ветром.

Секретарь взял письмо, просмотрел его и кивнул головой.

— Хорошо. Собственноручно писали?

— Да. Сам.

— Хорошо, коллега. Напечатаем. Конечно, корпусом?

— Чем?

— Корпусом.

— Ка… ким корпусом?

— Может, эльзевир хотите?..

— Ну… Хорошо… пусть. Я уж пойду.

— Куда же вы? Еще стаканчик.

— Не много ли будет?. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И хотя день был мрачный, осенний, пасмурный, но многообещающее солнце разливало свои сверкающие лучи по скромному редакторскому кабинету и многообещающие весенние птицы щебетали из темных углов вовсю.

КОММЕНТАРИИ

Перескокин.

Как говорят итальянцы — мецца воче. — Mezza voce — итальянский музыкальный термин — пение вполголоса.

…видел вас… на Иматре. — Иматра — водопад (водоскат) на реке Вуокса в Финляндии (до революции — в Выборгской губернии). Протяженность 1,5 км, высота падения воды 18,4 м. Шум водопада слышен на расстоянии более 10 километров.

Май, зеленый месяц май.

Управляющий министерством вн. дел А. Хвостов напечатал в петроградских газетах письмо в редакцию по поводу своей беседы с Савенкой. — Алексей Николаевич Хвостов (1872-1918) — черносотенец, один из лидеров правых в IV Гос. думе, министр внутренних дел в сент. 1915-марте 1916.

Анатолий Иванович Савенко (род 1874) — помещик, основатель клуба националистов в IV Государственной думе (1908), после революции в эмиграции.

— Парле ву франсе?

— Вуй.

— Кескесе са?

— Вы говорите по-французски?

— Да.

— Что бы это значило? (фр.)

Перескокин.

Май, зеленый месяц май.

Читайте также: