ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.
БІОГРАФИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ.
ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.
БІОГРАФИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ.
‘Современникъ’, No 2, 1852
Чарльз Диккенс, Диккенс Чарльз, Год: 1852
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Монтескьё сказалъ: ‘если исторія извстной страны незанимательна, можно быть увреннымъ, что ея жители благоденствовали и благоденствуютъ’, эти слова автора ‘Духа Законовъ’ были и въ наше время примняемы къ случаямъ боле частнымъ, къ благополучію отдльныхъ личностей, Бальзакъ, въ одномъ изъ своихъ романовъ, замтилъ: ‘исторія счастливыхъ людей, какъ и лтописи благополучныхъ земель, вся заключается въ двухъ строкахъ.’ Посл Бальзака одинъ изъ знаменитйшихъ писателей современной намъ Англіи, человкъ, увлекающій своимъ бурнымъ краснорчіемъ души самыхъ холодныхъ изъ своихъ соотечественниковъ, эксцентрикъ, подъ чьимъ перомъ сама исторія превращается въ какую-то ослпительную и невиданную досел фантасмагорію, критикъ и поэтъ въ проз, историкъ и памфлетистъ — Томасъ Карлейль, написалъ слдующія строки, равно примнимыя и къ высшимъ вопросамъ исторіи и къ участи отдльныхъ личностей, людей знаменитыхъ и неизвстныхъ, блистательныхъ и незначительныхъ, наполняющихъ міръ славою своего имени и живущихъ въ вчной тни, посреди невозмутимаго спокойствія.
‘И въ длахъ нашего міра — говоритъ Карлейль — есть своя тишина, которая лучше всякой рчи. ‘Важное событіе’, то есть случай, о которомъ говорятъ, вспоминаютъ и будутъ долго помнить, не есть ли, въ нкоторомъ смысл, отклоненіе отъ общихъ законовъ послдовательности? Даже счастливое ‘событіе’ не наводитъ ли собою на мысль о перемн, о потер дятельной силы и во своей неправильности не можетъ ли иногда считаться чмъ-то въ род болзни? Дубъ ростетъ въ лсу тысячу лтъ, и ростетъ посреди одного итого же ненарушимаго молчанія, только черезъ тысячу лтъ въ лсу слышится шумъ, ударъ, звукъ, которому вторитъ эхо: величественное дерево упало, стараго дуба не существуетъ боле! Кто слышалъ, какъ упалъ на землю жолудь, принесенный втромъ, и пустилъ свои ростки на томъ самомъ мст, гд суждено было возвышаться исполину лсовъ, и когда величавый дубъ цвлъ, когда онъ украшался новыми листьями, — кто зналъ объ этомъ, кто о томъ помнилъ? Не въ минуту, не въ часъ происходили подобныя перемны: он совершались медленно и непрерывно, въ цломъ поток дней, въ которыхъ каждый часъ походилъ на часъ предъидущій….’
Вотъ вдохновенныя слова автора ‘Шиллеровой жизни’, одного изъ популярнйшихъ писателей Англіи, перелившаго въ умы своихъ согражданъ много германской мудрости, германской поэзіи и германской туманности, — эти слова поневол должны приходить на память почти каждому писателю, когда либо бравшемуся за біографію которой нибудь изъ литературныхъ знаменитостей новаго времени. Къ великой горести біографовъ-анекдотистовъ и къ удовольствію всхъ людей, не способныхъ жить безъ искусства, давно уже прошла та грозная и патетическая эпоха исторіи, когда слово поэтъ было почти синонимомъ страдальца, когда избранный смертями, вскормленный музами, не могъ сдлать шагу на пути жизни, не встртивъ катастрофы и злодевъ, достойныхъ поэмы, когда Мильтонъ, вдохновенный слпецъ, укрывалъ свои послдніе, грустные дни отъ злобы торжествующихъ враговъ, Буало говорилъ, Людвику XIV: ‘Государь, вашъ старый Корнель умираетъ съ голоду!’ по улицамъ испанскихъ городовъ ходилъ безрукій и оставленный всми инвалидъ, по имени Мигуэль Сервантесъ, и когда Данте Аллигіери оставлялъ прославленную имъ родину, съ тяжкимъ проклятіемъ на устахъ: ‘Ай! Италія, страна позора и горести, корабль безъ кормчаго посреди страшной бури, не владычица окрестныхъ земель…. домъ разврата и безчестія!’
Дйствительно, жизнеописанія, современныхъ литературныхъ знаменитостей рдко бываютъ занимательны, если подъ словомъ занимательность мы станемъ понимать вншній интересъ разсказа, обильнаго событіями, если мы пожелаемъ толковать слово ‘событіе’ такъ, какъ понимали его Монтескьё, Бальзакъ и Карленль. Но здсь то и является еще вопросъ своего рода: человкъ мыслящій, задумываясь надъ подробною, хотя неэффектною біографіею превосходнаго писателя, можетъ быть проведшаго лучшіе свои годы въ тиши кабинета или посреди кроткихъ семейныхъ радостей, поневол долженъ спросить самого себя: ‘на какомъ основаніи станемъ мы длать событія жизни человческой на важныя и неважныя, мелкія и громадныя, необыкновенныя и ничтожныя?’ Высокая мысль, зерно будущаго великаго творенія, можетъ зарониться въ голову поэта посреди тишины и посреди бури, въ его библіотек и въ чужой сторон, передъ каминомъ и на пол сраженія, повсюду съ человкомъ могутъ происходить т высокіе нравственные феномены, которые должны быть названы событіями по преимуществу, событіями плодотворными по результату. Для человка наблюдательнаго и богатаго дарованіемъ самая тихая жизнь есть цпь событій, посреди которыхъ растетъ, крпнетъ сила, данная ему Создателемъ, какъ росла и крпла сила поэтовъ, тяжкими испытаніями проведенныхъ къ безсмертію. Подсмотрть связь простой жизни писателя съ развитіемъ его дарованія, объяснитъ его направленіе, зародышь, самую манеру его произведеній — составляетъ для біографа задачу боле трудную, нежели изложеніе чьей нибудь драматической біографіи.
Нужно сознаться, что въ составленіи подобнаго рода біографій англійскіе писатели прошлаго, и настоящаго столтіи не имютъ себ равныхъ ни въ какой словесности. Вся исторія англійской литературы распадается на сотый біографій, въ которыхъ тщательно разсмотрны и жизнь и дятельность каждаго лица, сколько нибудь извстнаго своими трудами въ мір ученыхъ и любителей изящнаго, строго практическій смыслъ біографовъ, врожденный націи, равно удалятъ ихъ и отъ излишней яркости красокъ во вредъ истин, какъ это случается съ французскими историками словесности, и отъ того злоупотребленія анализа, стремленія къ запутаннымъ и скоропреходящимъ умозрніямъ, которое длаетъ труды многихъ германскихъ ученыхъ столь темными и фантастическими, причудливыми и быстро старющими, дтски неврными, не взирая на всю кропотливость и добросовстность исполненія. Про великобританскимъ писателей, когда либо занимавшихся исторіею отечественной литературы (а ею занимались они вс, отъ Джонсона до Маколея), невозможно сказать того, что поминутно говорится о трудахъ германскихъ и французскихъ критиковъ, ‘такой-то писатель устарлъ, такое-то изъисканіе не годится боле.’ Труды Скотта, Кольриджа, Соути, Мура, Элисона, Джеффри и Маколея нимало не затемнили біографій, писанныхъ Босвеллемъ, Гаукинсомъ и Джонсономъ: взглядъ измнился во многомъ, но не измнился радикально, анализъ остается одинъ и тотъ же, по видимому, но его направленія далеко не прежніе. Берега и поверхность потока не измнились нимало, но глубина увеличилась и со всякимъ днемъ увеличивается.
Каждый человкъ, стяжавшій себ имя въ британской словесности, можетъ расчитывать, умирая, на хорошій памятникъ и на хорошую біографію: не успетъ онъ закрыть глазъ, какъ компанія неизвстныхъ ему почитателей его дарованія сдлаетъ подписку и на собранную ему сумму соорудятъ ему на кладбищ статую или урну съ приличною надписью, въ тоже самое время два или три друга выхлопочутъ его семейныя бумаги, отправятся въ тотъ городъ, гд онъ родился, познакомятся съ остатками его школьныхъ товарищей {Крокеръ, извстный своими комментаріями, не оставилъ даже въ поко королевскаго семейства, а когда умеръ Байронъ, безчисленные издатели разныхъ замтокъ о его жизни довели своими разспросами до отчаянія его нжную сестру, мистриссъ Лей, и были торжественно изгнаны вонъ сэромъ Робертомъ Пилемъ, школьнымъ товарищемъ поэта.}, объздятъ вс дома, имъ посщаемые, и, трудомъ съ неслыханнымъ рвеніемъ, соберутъ огромный запасъ фактовъ, именъ и анекдотовъ, изъ которыхъ, подъ рукой извстнаго критика, выходитъ нчто стройное и увлекательное, изящный памятникъ на литературномъ кладбищ, нсколько лишнихъ буквъ въ исторіи сердца человческаго. Въ замнъ того писатели живые не имютъ біографовъ и не пользуюся удовольствіемъ встрчать на страницахъ какого нибудь обозрнія малйшія подробности изъ своей семейной жизни или разсказы о томъ, какъ они боролись съ бдностью въ молодыя лта. Домъ живого литератора есть крпость, и событія его юности, зрлаго возраста никогда не раскрываются передъ публикою до самой его смерти. Оттого-то ни объ одномъ почти изъ нын существующихъ британскихъ поэтовъ, романистовъ, историковъ и эссейистовъ мы не имемъ подробныхъ біографическихъ свдній, тоже, что отъискивается въ біографическихъ лексиконахъ и критическихъ журнальныхъ статейкахъ, весьма неполно, а сверхъ того изложено съ безпрестанными оговорками и убійственною краткостью.
По всмъ изложеннымъ причинамъ, приступая къ краткой біографія Диккенса, автора ‘Копперфильда’ и ‘Записокъ Пиквикскаго клуба’, мы торопимся заране увдомить нашихъ читателей, что имемъ подъ рукою только неполные и неудовлетворительные матеріялы о жизни популярнйшаго изъ романистовъ Англіи. Лучшимъ доказательствомъ того, какъ мало свдній имется по этому предмету даже въ самомъ Лондон, можетъ служить литературная сплетня о происхожденіи ‘Давида Копперфильда’, — сплетня, обошедшая Англію и Америку, повторенная во Франціи и Германіи. Въ посвященіи, приложенномъ къ третьему тому своего послдняго романа, Диккенсъ высказываетъ ту мысль, что ‘Копперфильдъ’ ему особенно дорогъ, что много юношескихъ воспоминаній и сердечныхъ порывовъ потрачено имъ на книгу, съ которой грустно прощаться, дописывая послднія страницы. Подобныя вещи говоритъ почти всякій писатель, со временъ Гиббона и его знаменитаго предисловія къ своему громадному труду, тмъ не мене, основываясь на словахъ Диккенса и еще на томъ обстоятельств, что герой романа — литераторъ, пользующійся успхомъ, дилетанты пустились объявлять во всеуслышанie, что ‘Давидъ Копперфильдъ’ есть автобіографія самого автора, что сочинитель ‘Оливера Твиста’, изгнанный сиротка, спасенный теткою Тротвудъ, создатель Пексниффа и малолтній другъ маленько Эмли — одно и тоже лицо. До сихъ поръ все шло хорошо, но, коснувшись главнаго лица, оставалось заняться лицами второстепенными, и тутъ-то, какъ всегда случается, начались личности, претензіи, обиды и протестаціи. Въ Англіи такъ много Гиповъ, блистательныхъ и безнравственныхъ Стирфортовъ, Микауберовъ и Мурдстоновъ! а ужь конечно, усердные комментаторы съ большимъ рвеніемъ отъискивала оригиналы чудаковъ и злодевъ, нежели лицъ достойныхъ уваженія. Какъ ни пріятно было бы намъ, основываясь на животрепещущихъ слухахъ, сблизить личность существующаго романиста съ личностію вымышленнаго Копперфильда, мы находимъ себя въ необходимости признаться, что во вншнихъ фактахъ жизни между этими двумя особами общаго только то, что и Диккенсъ и Копперфильдъ британскіе подданные, да сверхъ того занимаются оба однимъ и тмъ же дломъ, то есть литературою.
Чарльзъ Диккенсъ родился 7 февраля 1812 года, въ знаменитйшемъ изъ приморскихъ городовъ Англія — Портсмоут. Отецъ его, занимая неважную должность по Морскому Министерству, часто обязанъ былъ перемнить свое мстопребываніе и перевозить за собой все семейство, состоящее изъ шестерыхъ ребятишекъ. Чарльзу было два года, когда его въ первый разъ перевезли въ Лондонъ, но черезъ шесть лтъ отецъ получилъ новое мсто, и опять въ приморскомъ город, именно Чатам. Здсь-то будущій романистъ впервые познакомился съ моремъ, играющимъ такую поэтическую роль почти во всхъ его произведеніяхъ, въ Чатам же положено было первое начало его образованія, и начало весьма удачное: мальчика отдали на попеченіе стараго и сдого пастора, ‘а white-headed clergyman’, извстнаго своей кротостью, безсмннаго воспитателя всхъ бдныхъ дтей въ околодк. Дальнйшее воспитаніе молодой Диккенсъ получилъ въ одной изъ лондонскихъ школъ, гд, конечно, было ему не такъ привольно, какъ подъ кровлею отца или своего перваго учителя, но гд, въ замнъ того, уже начали развиваться способности мальчика — способности, даровавшія ему и независимость, и славу, и цлую жизнь, полную невозмутимаго счастія.
Посл »Оливера Твиста’, ‘Никкльби’ и романа ‘Дженъ Иръ’, посл десятка прозаведеній лучшихъ британскихъ писателей и даже писательницъ, непозволительно оставаться въ невдніи насчетъ состоянія первоначальнаго публичнаго воспитанія въ Англіи, даже еслибъ добросовстныя изъисканія по этому предмету, довольно часто печатаемы въ тамошнихъ газетахъ и обозрніяхъ, не бросали яркаго свта на жалкое, неудовлетворительное состояніе мужскихъ и женскихъ школъ, пріютовъ, пансіоновъ въ Лондон и другихъ англійскихъ городахъ. Въ двадцатыхъ голахъ нашего столтія слово laissez-faire было основнымъ словомъ, ключомъ всей англійской системы публичаго воспитанія: ни одно изъ лицъ, принадлежавшихъ гражданскому управленію, не наблюдало ни за ходомъ, преподаванія въ частныхъ училищахъ, на за нравственностью воспитателей и воспитательницъ, ни даже за тмъ, чтобъ дти, брошенныя въ средину этихъ моральныхъ омутовъ, были содержаны приличнымъ образомъ. Сотни школъ открывались безъ всякаго основнаго капитала, и если число воспитанниковъ оказывалось меньшимъ, нежели того желали спекулаторы, начиналась одна и та же система экономіи на пищ и одежд воспитанниковъ, на жаловань гувернерамъ и прислуг. Вслдствіе недостатка средствъ и конкурренціи между содержателями, скупость и грубость царствовали въ заведеніяхъ для воспитанія дтей, наставники набирались изъ самой жалкой части народонаселенія и весь составъ училищъ, отъ начальника до привратниковъ, составлялъ нчто подавляющее вс силы ребенка, ведущее прямымъ путемъ къ идіотству, или безнравственности. Народный предразсудокъ, перелившійся въ жилы многихъ замчательныхъ и благородныхъ людей, — предразсудокъ, основанный на ложномъ понятіи о необходимости суровыхъ мръ при воспитаніи юношества, былъ главною причиною. того, что сказанный порядокъ вещей длился, при общемъ равнодушіи, и продолжается даже въ наше время, хотя и смягченный до нкоторой степени.
Въ школ Диккенсъ не отличался ни особеннымъ прилежаніемъ, ни особенной веселостью характера. Главнымъ его занятіемъ была чтеніе романовъ и сочиненіе трагедій. Трагедіи эти, большею частію взятыя изъ только что выученной древней исторіи, разучивались товарищами мальчика и разъигрывалась въ его присутствіи. Любимыми авторами будущаго романиста были писатели съ юмористическимъ направленіемъ: Свифтъ, Стернъ, Смоллетъ Филдингъ, классическая біографія Босвеля — настольная книга каждаго англичанина — была десятки разъ перечитана Диккенсомъ и, можетъ быть, дала ему первую идею о созданія ‘Записокъ Пикквикскаго Клуба’. Вчно погруженный въ свои книги и рождающіяся фантазіи, равнодушный къ удобствамъ жизни, неловкій и задумчивый въ обществ, приглядвшійся ко всей нужд и жестокости, его окружавшей, молодой человкъ, можетъ быть, долго не подумалъ бы о вступленіи въ жизнь чисто практическую еслибъ семейныя обстоятельства, и пуще всего возростающая бдность отца не понудили его искать себ должности, для куска хлба. О поступленіи въ Оксфордскій или Кембриджскій университетъ нечего было думать безъ денегъ и протекціи, а потому молодого человка опредлили писцомъ въ контору какого-то адвоката, — адвоката бднаго и не очень трудолюбиваго, а потому имющаго занятія только по дламъ неважнымъ — большею частію по просьбамъ лицъ весьма незначительныхъ. Передъ конторой не останавливалось красивыхъ экипажей, джентльмены и львы очень рдко посщали диккенсова начальника, зато у стола молодого клерка то-и-дло торчали будущіе оригиналы его веселыхъ романовъ: капитаны Кутли съ крюкомъ вмсто руки, обманутые какимъ нибудь Джинглемъ въ потертомъ фрак и съ рукой, ныряющею за галстукъ, для отъисканія несуществующаго воротничка, простодушные философы врод Самуила Пикквика, попавшіеся въ жертву коварному лицемру Пексниффу, можетъ быть мистеръ Тутсъ, которому герой, подобный Лапчатому Гусю, превратилъ носъ въ горчичницу, а глаза въ уксусницу. Бойкая баба, мистриссъ Бэрдль являлась съ прошеніемъ за обольстившаго ее смирнаго джентльмена, и можетъ быть самъ старичина Джой, ввязавшись въ одну изъ непріятныхъ исторій, приходилъ не разъ посовтоваться съ юристомъ, покровителемъ и просвтителемъ Диккенса. Случались дла и другого рода: такъ какъ по англійскимъ законамъ каждый подсудимый обязанъ былъ имть своего защитника, хотя бы его преступленіе было ясне дня, то адвокатамъ, не имвшимъ хорошей практики, часто приходилось за ничтожное вознагражденіе хлопотать по дламъ самымъ безнадежныхъ преступниковъ. Лица, прославившіяся своими страшными длами, часто поручали свою незавидную судьбу стараніямъ диккенсова патрона, и посреди всхъ этихъ злодевъ, воровъ, чудаковъ, оригиналовъ, плутовъ, добряковъ, бездарныхъ актеровъ, чердачныхъ поэтовъ, промотавшихся звакъ, безпечныхъ объдалъ, картежниковъ, полисменовъ и взяточниковъ главное направленіе диккенсова таланта обозначилось окончательно: молодой писецъ бросилъ своя написанныя трагедіи и забылъ о будущихъ драматическихъ произведеніяхъ. Новые планы составлялись въ его воображеніи, и скоро перемна дятельности — вступленіе на литературную дорогу — дала ему средства примнить къ длу свои планы.
Мы уже сказали, что конторскія занятія оставляли Диккенсу довольно много свободнаго времени и оно не пропадало даромъ у молодого писца. Отецъ его, самъ когда-то занимавшійся въ разныхъ журналахъ и хорошо знавшій стенографію, доставилъ ему мсто сотрудника въ изданіи ‘Парламентское Зеркало’, — мсто, конечно, не совсмъ блистательное, потому что все участіе юноши въ занятіяхъ редакціи ограничивалось только записываніемъ парламентскихъ преній и собираніемъ городскихъ новостей для каждаго нумера — дло довольно трудное, особенно въ періодъ времени между двумя сессіями палатъ, когда журналисты лзутъ изъ кожи, стараясь вознаградить сухость политическихъ извстій обиліемъ журнальныхъ утокъ, страшныхъ извстій и забавныхъ сплетенъ. Отъ ‘Зеркала’ Диккенсъ перешелъ въ редакцію столь извстной ‘Утренней Хроники’ (Morning Chronicle), и хотя труды его были въ прежнемъ род, но онъ мотъ утшать себя мыслію, что по крайней мр работаетъ для одного изъ первыхъ журналовъ своей родины и можетъ надяться пробиться впередъ, выиграть кое что во мнніи журналистовъ и самой публики. Кром того обширный составъ редакціи и устроенный въ ней порядокъ работы доставили талантливому сотруднику новый случай выказать свои способности и обогатить память новыми фактами общественной жизни, новыми наблюденіями надъ человческимъ характеромъ.
Обширная фаланга встовщиковъ (reporters), нчто среднее между сотрудниками и прислугою, бываетъ обыкновенно подчинена двумъ или тремъ редакторамъ, обязаннымъ распоряжаться своими подчиненными какъ небольшою арміею, разбрасывать не по всмъ частямъ Лондона и, собирая ее въ условленный часъ, принимать отъ каждаго труженика новости и слухи, имъ собранные. Диккенсъ, котораго способности были скоро замчены, сдланъ былъ однимъ изъ начальниковъ этой газетной дружины, уже по самому своему составу представляютъ нчто весьма любопытное, такъ какъ для должности встовщика выбиралась люди съ искусствомъ пробираться везд, съ гибкимъ языкомъ и чуткимъ ухомъ, съ наблюдательностью своего рода, съ мднымъ лбомъ и предпріимчивостью неутомимою. Чрезъ посредство этихъ поистин странствующихъ рыцарей), Диккенсъ всякій вечеръ зналъ все, что длается страннаго, страшнаго или смшного жъ обширной столиц Англіи, и, каждый вечеръ ведя свою должностную бесду съ десяткомъ сплетниковъ, передавалъ все отъ нихъ слышанное въ самыхъ мткихъ и бойкихъ выраженіяхъ. Матеріялы гнались на матеріалами, стенографія была оставлена, контора адвоката посщалась рже и рже, вмсто нея молодой человкъ сталъ ходить на лекціи литературы въ Британскій Музеумъ, а минуты, свободныя отъ такимъ разнообразныхъ понятій, посвящать обдлк своего перваго творенія. Наконецъ это произведеніе появилось на страницахъ ‘Утренней Хроники’: то были ‘Скиццы’ Боца, въ которыхъ опытному глазу легко подсмотрть зародышъ огромнаго числа характеровъ, выведенныхъ Диккенсомъ впослдствіи. Успхъ первыхъ очерковъ побудилъ его издать вс скиццы отдльной книгою, а вслдъ за нею издать новое твореніе — въ двухъ томахъ, съ картинками извстнаго Крюйсшенка. Романъ этогъ — такъ хорошо знакомый русскимъ читателямъ ‘Записки Пикквкскаго клуба’ — встрченъ былъ единодушнымъ ободреніемъ… мало того: энтузіазмомъ всхъ соотечественниковъ автора. Диккенсъ былъ переведенъ на вс европейскіе языки и повсюду пріобрталъ новыхъ поклонниковъ, иностранные читатели, не понимая нкоторыхъ страницъ ‘Пикквикскаго Клуба’, невольно увлекались прелестью и выразительною веселостью цлаго.
Успхъ второго изданія этой самой книги, выпущенной въ свтъ съ настоящимъ именемъ автора въ 1838 году {Изданіе это посвящено было М. Тильфорду, члену парламента и автору уважаемыхъ драматическихъ произведеній.}, превзошелъ всякое ожиданіе: 100,000 экземпляровъ распродано было въ Англія и Сверной Америк, не включая въ то число многочисленныхъ парижскихъ и лейпцигскихъ контрфакцій. Слава Диккенса утвердилась на прочномъ основаніи, бдный писецъ и предводитель газетныхъ встовщиковъ пріобрлъ себ и независимость и общее уваженіе, счастливое супружество заключило собою рядъ счастливыхъ событій: Диккенсъ женился на миссъ Гогартъ, дочери эдинборгскаго литератора {Статьи B. Гогарта о музык до сихъ поръ цнятся въ Англіи.}, съ которою познакомился, только что устроившіяся обстоятельства дали ему возможность постить въ вид туриста лучшія уголки своего отечества и въ томъ числ столицу Шотландіи. Отецъ мистриссъ Диккенсъ былъ искреннимъ другомъ Вальтеръ-Скотта и однимъ изъ первыхъ дилетантовъ литературы, которые привтствовали явленіе ‘Пикквикскаго Клуба’ радостными надеждами.
Съ успхомъ этого произведенія начался новый періодъ въ жизни Диккенса: домашняя жизнь романиста перестаетъ интересовать насъ, зато литературная дятельность развивается съ каждымъ годомъ, — развивается въ обширныхъ и любопытныхъ размрахъ. Съ помощью трудолюбія и энергетическихъ мръ, предпринятыхъ для обогащенія себя новыми сведеніями, Диккенсъ находить время объхать и обходить пшкомъ половину Европы, издавать романъ за романомъ, работать въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ, устроить свои денежныя дла удовлетворительнымъ образомъ, поддержать на трудномъ пути членовъ своего семейства и посреди всего этого замыслить планъ отдаленной поздки, именно въ Сверную Америку, кипсеки наполняются его мелкими статейками. Morning Chronicle не совсмъ оставленъ: при всхъ этихъ занятіяхъ Диккенсъ находитъ еще время наблюдать за жизнью простыхъ классовъ лондонскаго народонаселенія, слдить за всми политико-экономическими сочиненіями и поддерживать знакомство съ парламентскими и литературными знаменитостями. Угасающая звзда моды и фешенебльной литературы, бывшая пріятельница Байрона, леди Блессингтонъ спшитъ принятъ въ свой избранный кружокъ новаго романиста, лучшія фамиліи Англіи осыпаютъ бывшаго писца любезностями и приглашеніями. Дарованіе Диккенса ростетъ, и рядъ сочиненій, увнчанныхъ немедленнымъ успхомъ: ‘Оливеръ Твистъ’, ‘Николай Никкльби’, ‘Мистеръ Гомфри’, ‘Бэрнеби Роджъ’, свидтельствуетъ передъ публикою о неистощимоcти и разнообразіи его фантазіи.
Два момента замчаемъ мы въ первыхъ созданіяхъ Диккенса, — т самые два элемента, которые составляютъ силу и величіе живописца Гогарта, именно: задушенную веселость рядомъ съ изображеніемъ самой мрачной, тяжелой дйствительности. Кто могъ бы, зная изъ Гогарта только т картины, гд изображены пиры и избранія, народныя веселья или ряды зрителей, расхохотавшихся при вид собаки съ парикомъ ея хозяина за голов, — кто могъ бы представить себ, что кисть, начертавшая эти веселыя изображенія, этихъ кузнецовъ съ кружками портеру, судей, уплетающихъ огромные куски говядины за обдомъ въ честь лорда-мэра, — рядомъ съ ними изобразила блдныя лица преступниковъ посреди своего втхаго пріюта, отчаяніе женщины, отвергаемой своимъ мужемъ, неистовыя конвульсіи игрока, проигравшаго послднюю гинею и не замчающаго, что самый игорный домъ горитъ, что удушливый дымъ наполняетъ всю комнату, пандемоніумъ богини Фортуны? Т же дв противоположности видимъ мы и у Диккенса, только он не распадаются такъ рзко, какъ у Гогарта: он находятся въ безпрерывной борьб за первенство, въ безпрерывномъ столкновеніи, въ ежеминутномъ контраст. Нсколько разъ романистъ уступаетъ то тому, то другому направленію, впадаетъ иногда въ заблужденія, иногда увлекается эффектомъ, иногда жертвуетъ грустнымъ для фарса, иногда веселостью и простотою для страшнаго, для цлыхъ главъ во вкус Матьюрина и Льюиза. Изобиліе тягостныхъ и даже кровавыхъ сценъ составляетъ яркую особенность нкоторыхъ изъ созданій Диккенса, въ первую пору его литературной дятельности, и причина тому весьма понятна: юность романиста была безпрерывнымъ переходомъ отъ нужды къ отдыху, отъ трудолюбиваго уединенія и сценамъ или комическимъ, или раздирающимъ сердце. Какъ часто, являясь по должности своей въ исправительный или ассизный судъ, Диккенсъ имлъ случай вмсто ничтожнаго процесса встрчать зрлища и споры, потрясающіе душу, всматриваться въ лицо подсудимаго, еще недавно совершившаго тяжкое преступленіе, слышитъ подробности ужаснаго дла, отъ которыхъ у присутствовавшихъ волоса становились дыбомъ, подмчать, какъ на лиц осужденнаго злодя проступала блдность при извстныхъ словахъ предсдателя присяжныхъ: ‘присуждаемъ его бытъ повшеннымъ за шею до тхъ поръ, покуда воспослдуетъ смерть!’ Сколько разъ, имя обязанностью своею дать въ журнал подробный отчетъ о какомъ нибудь плачевномъ событіи, интересовавшемъ собою публику, авторъ ‘Пикквикскаго клуба’ отправлялся, сопровождаемый газетнымъ встовщикомъ, въ одну изъ унылыхъ, отдаленныхъ улицъ Лондона, взбирался по темнымъ лстницамъ на чердакъ кирпичнаго, закопченаго, мрачнаго дома, пріюта нищеты и порока, осматривалъ комнату, замчательную по только что случившемуся въ ней преступленію, разсуждалъ съ констеблями, свидтелями, зваками, мальчишками, запускающими руки въ карманъ этимъ звакамъ, блдными и пьяными женщинами, сбжавшимися изъ таверны на грустное зрлище! Кром всего этого Дикккесъ питалъ особенное уваженіе къ двумъ весьма популярнымъ талантамъ Англіи, у насъ почти неизвстнымъ, именно: Мэтьюрину и Льюизу, романистамъ ‘ужаснымъ’ по преимуществу, вчно готовымъ, для устрашенія своихъ читателей, пустить въ ходъ даже сверхъестественныя силы и произвести эффектъ, выводя впередъ фаланги окровавленныхъ привидній. Пристрастіе къ страшнымъ сценамъ, доставившее Диккенсу возможность написать въ своемъ ‘Оливер Твист’ нсколько сценъ истинно потрясающихъ, едва было не завлекло нашего романиста слишкомъ далеко: поощренный необыкновеннымъ успхомъ этихъ сценъ, онъ выпустилъ въ свтъ цлый романъ, исключительно основанный на однихъ ужасахъ, только что не впадающихъ въ сверхъестественное. Мы говоримъ о ‘Бэрнеби Родж’, роман, едва было не совершившемъ плачевнаго переворота въ литературной карьер Диккенса.
Интрига ‘Бэрнеби Роджа’, о которомъ мы позволимъ себ поговоритъ нсколько подробне, чмъ о другихъ произведеніяхъ автора, вся вертится на исторіи одного преступленія. Роджъ, служитель мистера Гэрдаля, зарзалъ своего господина, умирая, несчастная жертва дернула за снурокъ висвшаго у воротъ колокола, чтобъ призвать кого нибудь на помощь. Убійца, услышавъ звонъ и шумъ бгущаго народа, совершаетъ другое преступленіе: убиваетъ садовника, и, надвъ на него свое платье, кидаетъ его въ прудъ, а самъ скрывается. Роджа вс признаютъ утонувшимъ, но судьба не дремлетъ, хотя дло, по видимому, устроялось и преступникъ остался безъ наказанія.
Черезъ много лтъ, какой-то всадникъ скачетъ ночью по дорог, ведущей въ Лондонъ, въ которомъ происходитъ въ то время (1779) возстаніе черни, всюду преслдующей католиковъ. Какое-то строенie, разрушенное и зажженное разбойниками, стоитъ неподалеку отъ дороги, раскидывая вокругъ себя пламя, искры и горящіе угодья. Строеніе покинуто хищниками, спасающимися отъ вооруженной силы, все кругомъ страшно и торжественно, въ тишин ночи слышится какой-то звонъ, рзкій, прерывистый, — звонъ, призывающій гражданъ Лондона къ оружію. При этомъ звук всадникъ приподнимается на стременахъ и кровь стынетъ въ его жилахъ. Читатель догадывается, что путешественникъ, тамъ испугавшійся звона, никто иной, какъ Роджъ, убійца двухъ человкъ. Онъ пріхалъ издалека, онъ привлеченъ на мсто своей гибели изъ дальнихъ краевъ, изъ пріюта преступленія, черезъ стеченіе запутанныхъ обстоятельствъ, въ которыхъ главную роль играетъ звонъ колокола, раздавшіяся при совершеніи его преступленія! Увлекаемый судьбою, Роджъ входятъ въ ту часть обгорлаго строенія, которая наиболе безопасна: онъ хочетъ укрыться въ ней — и вдругъ замчаетъ, что ему пришлось искать крова въ томъ самомъ строеніи, гд имъ погублены дв невинныя жертвы! Не помня себя отъ ужаса, онъ хочетъ бжать — и встрчаетъ брата своей жертвы, мистера Гэрдаля. Чтобы ускользнутъ отъ мстителя, Роджъ пробирается по дымящимся обломкамъ, ступаетъ на закопченую и полуразрушенную лстницу, — чтобъ укрпить свои колеблющіеся шаги, хватается за какую-то веревку…. и въ ту же минуту слышитъ опять прежній, оглушительный звонъ. Второпяхъ онъ ухватился за веревку колокола при воротахъ, — и страшныя звуки разносятся повсюду, они ростутъ и леденятъ сердце, они разсказываютъ всю кровавую исторію преступленія, они вопіютъ о мести! И злодй почтя безъ сопротивленія отдается во власть мистера Гэрдаля, а читатель невольно сознается, что фантазія самого Льюиза едва ли способна была создать что нибудь боле мрачное и глубоко потрясающее душу.
Такова капитальная сцена этого романа. Подробности романа мрачны, унылы, даже однообразны по своему угрюмому колориту. Успхъ ‘Бэрнэбя Роджа’ былъ великъ, и еслибъ Диккенсъ увлекся имъ, можетъ быть, намъ не суждено было бы дождаться ни ‘Домби’, ни ‘Копперфильда’. Къ счастію, любовь къ ужасамъ, дошедшая до крайнихъ своихъ предловъ въ ‘Роджа’, была непродолжительна, а развитіе Диккенсова таланта скоро подсказало ему, гд можно отъискивать предметы потрясающихъ сценъ, не обращаясь за ними къ ньюгетскимъ преданіямъ.
Послдніе труды Диккенса: Домби и Сынъ, Святочные разсказы, Давидъ Копперфильдъ, слишкомъ знакомы нашимъ читателямъ, на эти произведенія мы уже имемъ право смотрть какъ на вещи совершенно зрлыя, выработавшіеся послдовательно. Элементъ комическій утратилъ въ нихъ часть той юношеской силы, которая, такъ оказать, увлекаетъ насъ къ хохоту въ ‘Пикквикскомъ Клуб’, въ замнъ того онъ сдлался сосредоточенне, граціозне и симпатичне. Элементъ мрачный не встрчается такъ часто, какъ прежде: авторъ пришелъ къ пониманію того, что часто самая простая и ежедневная сцена изъ семейной или общественной жизни можетъ навести читателя на много грустныхъ, даже ужасающихъ подробностей. Изъ сочиненій Диккенса, мало у насъ извстныхъ, укажемъ на его ‘Замтки объ Италіи’ и ‘Американскія Записки’, возбудившія въ Соединенныхъ-Штатахъ довольно сильное и крайне несправедливое негодованіе. Диккенсъ далеко благосклонне къ американцамъ, нежели мистриссъ Троллопъ, или капитанъ Марріотъ, къ предразсудкамъ стараго британца присоединившій всю злобу завистливаго моряка, тмъ не мене шутливыя описанія и замтки нашего романиста именно потому и взбсили соотечественниковъ Вашингтона, что были написаны безъ всякаго задора и заданной мысли. Самолюбивый человкъ всегда готовъ простить клевету, злобную сплетню, грозную филиппику, потому что эти недостойныя дла основаны или могутъ быть основаны на весьма лестной вещи, — именно зависти, но онъ выходитъ изъ себя отъ насмшки, если она пущена съ той простотой и беззаботностью, передъ которыми безполезно и безсильно всякое ожесточеніе. Эти-то качества не понравились американцамъ, не пришлись по вкусу и французамъ, до сихъ поръ крайне неблагосклоннымъ къ Диккенсу. Въ самой Англіи авторъ ‘Пикивикскаго Клуба’ иметъ большое количество литературныхъ враговъ, въ томъ числ едва ли не всю партію ‘Блеквудскаго’ и ‘Трехмсячнаго (Quarterly) Обозрній’. Ревьюэры этихъ изданій обвиняютъ его въ искаженіи языка и въ созданіи какой-то особенной slang litterature (литературы подлаго класса), французскіе критики, въ род Додлея и Шаля, находятъ Диккенса тривіяльнымъ, американцы упрекаютъ его за то, что онъ заплатилъ коварными шутками за блистательный примъ, сдланный ему въ первыхъ городахъ ихъ отечества.
Въ семейной и общественной жизни Диккенсъ очень простъ, задумчивъ и кротонъ, какъ большая часть людей истинно счастливыхъ. Въ этомъ счастіи, кром замтокъ звавшихъ его лицъ, можетъ уврять насъ лучше всхъ разсказовъ неописанно симпатичная, спокойная, обворожительная прелесть, разлитая по всей масс его произведеній, то горячее сочувствіе къ людскому страданію, та задушевная теплота въ самомъ комизм, то юношеское отвращеніе къ злодямъ, созданнымъ собственною своей фантазіей, то сочувствіе дтскимъ помысламъ и дтской граціи, та мягкость сердца, по которой Диккенсъ не иметъ себ подобнаго между поэтами и романистами всей Европы. Подъ манеру всякаго писателя можно поддлаться хотя на короткое время, но какъ бы не вышло врнымъ удачнйшее подражаніе Диккенсу, въ немъ вчно будетъ недоставать той тонкой и сердцу понятной прелести, которая принадлежитъ одному Диккенсу. Зародышъ этой главной, неуловимой оригинальности лежатъ въ душ самаго романиста, въ событіяхъ его жизни, наконецъ въ благотворительномъ настроеніи духа, всегда готоваго симпатизировать самой малйшей горести, также какъ самой незначительнйшей радости человческаго существованія.
Въ послдніе годы авторъ ‘Пикквикскаго Клуба’ пріобрлъ себ новое право на признательность своихъ соотечественниковъ, своею дятельностію по сформированію въ Лондон многочисленнаго общества, имющаго исключительною цлію оказывать пособіе всякаго рода нуждающимся литераторамъ. Молодыя люди, движимыя любовью къ наук и не имющія средствъ поддерживать себя на скользкомъ литературномъ поприщ, ветераны учености, не успвали во всю свою жизнь обезпечить своего существованія, талантливые авторы, нуждающіеся въ средствахъ издать свои первыя творенія, весь многочисленный классъ тружениковъ, живущихъ умственными усиліями, могутъ прибгать къ пособію общества, устроеннаго вслдствіе диккенсовой мысли и считающаго въ числ своихъ членовъ вс, что есть знаменитаго въ литературномъ и политическомъ свт Великобританіи. Съ цлію пополненія суммъ общества въ немъ сформирована труппа актеровъ-любителей, дающая нсколько разъ въ годъ представленія на домашнихъ театрахъ, въ Лондон и другахъ городахъ. Одно изъ такихъ представленій дано было въ присутствіи королевы, вскор посл открытія Всемірной выставки, и доставило сбору дв тысячи фунтовъ стерлинговъ, билеты продавались по пяти гиней. По окончаніи спектакля ея величество потребовала къ себ всхъ актеровъ и выразила имъ свою живйшую признательность. Пьеса, данная въ тотъ вечеръ, называлась: ‘We are not so bad as we seem’ (Мы не такъ дурны, какъ кажемся) и написана была сэромъ Э. Бульверомъ. Диккенсъ исполнялъ въ ней одну изъ главныхъ ролей.