Чаладиди.
Разсказъ изъ кавказскихъ воспоминаній.
Чаладиди.
Разсказъ изъ кавказскихъ воспоминаній.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
X.
XI.
XII.
Г. Берсъ.
КОНЕЦЪ.
‘Сверный Встникъ’, No 8, 1895
Чаладиди, Берс Александр Александрович, Год: 1895
Время на прочтение: 32 минут(ы)
Прокофію Семенову нужно было жениться. Ему необходимо было жениться. А между тмъ это его крайне затрудняло: онъ не зналъ, какъ ему взяться за дло, не зналъ даже, на комъ ему жениться. Дло было въ томъ, что Семенову предложили мсто будочника на Поти-Тифлисской желзной дорог. На это мсто холостыхъ не берутъ, и онъ могъ занять его, только будучи женатымъ. Когда начальникъ дистанціи его спросилъ, женатъ-ли онъ, то изъ боязни потерять мсто Семеновъ совралъ, что иметъ уже невсту и посл свадьбы немедленно явится съ женою на мсто новаго своего назначенія. Это обстоятельство ставило его теперь въ безвыходное положеніе. Съ одной стороны, не жениться, все равно что отказаться отъ мста, а этого онъ не могъ никакъ допустить, такъ-какъ второй разъ въ жизни такого благополучія не дождешься, съ другой стороны, онъ положительно не зналъ, какъ жениться.
Личность Прокофія Семенова была незамысловатая, исторія его жизни не сложная. Такіе люди часто встрчаются на Кавказ. Оторванные отъ своей почвы, они живутъ однообразною жизнью, которую, повидимому, не стоило-бы разсказывать, въ особенности принимая въ расчетъ, что Семеновъ былъ очень недалекій малый. Но если вглядться внимательне въ жизнь этихъ людей, то подъ наружною ничтожностью можно замтить кое что, достойное вниманія.
Семеновъ былъ крестьянинъ, родомъ изъ К. губерніи. Дома у него былъ женатый старшій братъ, домохозяинъ и глаза въ дом и въ пол. Этотъ братъ былъ умнй и смтливй его, поэтому, въ силу жизненныхъ условій, Прокофій превратился въ безотвтнаго работника на семью брата. Прокофій былъ тихій и исполнительный малый, никогда не перечилъ брату и не ссорился съ нимъ. Любить его никто не любилъ, но и не обижалъ. Никакихъ привязанностей ни къ семь брата, ни къ другимъ лицамъ въ деревн онъ не имлъ, любилъ онъ только маленькаго двухлтняго племянника, съ которымъ игралъ и возился въ праздничное и свободное время. Въ 1876 году онъ долженъ былъ идти въ солдаты. Перемну въ своей жизни онъ перенесъ самымъ хладнокровнымъ образомъ. Прокофія Семенова отправили въ Закавказье, въ пхотный Ч—скій полкъ.
Первое время служба показалась ему нестерпимо тяжелой. Неуклюжій и неловкій отъ природы, онъ долженъ былъ длать гимнастику, шагистику и учиться грамот. Отъ гимнастики у него страшно болли вс члены, но, несмотря на это, онъ долженъ былъ ежедневно длать присданія, сгибать колни и прыгать впередъ. Онъ падалъ, испытывалъ физическія страданія, а фельдфебель зачастую давалъ ему въ зубы. Обученіе грамот шло не лучше. Посл долгихъ ученій прапорщикъ Кучкинъ обучилъ его слогамъ, но одолть сложеніе слоговъ въ одно слово онъ никакъ не могъ. Такъ, напримръ, когда являлось въ азбук слово во-ро-на, то соглашаясь вполн съ прапорщикомъ Кучкинымъ, что в-о будетъ во, что р-о — ро, н-а — на, Семеновъ долго думалъ, пыхтлъ, соплъ и все-таки произносилъ вмсто слова ‘ворона’ — ‘птица’. Вначал прапорщикъ Кучкинъ былъ терпливъ, говорилъ даже: ‘да пойми, мой другъ (фамильярность допускалась только при обученіи грамот), что это будетъ такъ и такъ’. Семеновъ начиналъ вновь складывать слово, но голова его переставала совершенно работать. Темные и красные круги вертлись у него передъ глазами, онъ забывалъ все и посл долгихъ усилій отвчалъ вновь: ‘птица’. Прапорщикъ Кучкинъ, бывало, не вытерпитъ, плюнетъ и уйдетъ, кругомъ вс засмются, а фельдфебель Фроловъ, съ утра немного выпившій, подойдетъ и, проговоривъ: ‘экая скотина безмозглая’, дастъ ему затрещину. Тмъ и кончался урокъ. Такимъ образомъ мытарства Прокофія продолжались цлый годъ, пока, наконецъ, между ротнымъ командиромъ и фельдфебелемъ не было ршено окончательно, что обучить этого болвана чему-нибудь путному невозможно. Ршено было ставить Семенова дневальнымъ къ ротнымъ воротамъ да на кухню, заставлять чистить казармы, дворъ и проч. и никогда не пускать ни на одинъ смотръ. Какъ ни обидно было такое положеніе по существу, но Прокофію стало легче. Онъ ожилъ, колни его перестали болть отъ гимнастики, исчезъ и постоянный страхъ и идіотское затмніе, которые онъ ощущалъ при обученіи его грамот Прокофій старательно работалъ все, что только ему поручалось и въ этомъ смысл оказался вполн полезнымъ человкомъ, даже фельдфебель не всегда называлъ его скотиной и болваномъ, а иногда называлъ его и Семеновымъ.
Наступило время турецкой кампаніи въ 1877 году. Ч—скій полкъ долженъ былъ сдлать большое передвиженіе и поступить въ составъ Приріонскаго отряда. Семеновъ попалъ опять во фронтъ. Но теперь ему не нужно было ни грамоты, ни гимнастики, все отступило на задній планъ, теперь требовалось терпливо переносить походъ, не отставать отъ строя, держать въ исправности ранецъ, одежду, чистить свое ружье и т. п. На привал или дневк Семеновъ первый былъ на мст, устанавливалъ палатку ротному, пособлялъ въ обоз, однимъ словомъ, былъ вполн полезенъ рот.
Въ начал войны дла Приріонскаго отряда шли довольно оживленно. Въ іюл мсяц предполагалось движеніе на старую крпость Цихиндзири, въ томъ разсужденіи, что если эта позиція и приморскій городокъ Нобулеты будутъ заняты, то войска наши легко займутъ и самый городъ Батумъ. Но время атаки было пропущено, и турки, благодаря англійскимъ инженерамъ, успли отлично укрпить впереди лежащія высоты. Кром того, гористая и покрытая лсами мстность оказалась положительно неприступною. Атака была отбита турками съ большимъ урономъ для насъ, и движеніе впередъ было пріостановлено, часть войскъ Приріонскаго отряда была оттянута къ Карскому отряду, а остальной отрядъ отступилъ обратно на Мухозетатскія высоты, какъ на боле удобную позицію, отрядъ оборонялъ только свои позиціи и оставался такъ до объявленія перемирія.
Ч—скій полкъ не покидалъ своего отряда и, посл заключенія мирнаго трактата, вступилъ вмст съ отрядомъ въ городъ Батумъ и занялъ его безъ военныхъ дйствій.
Прокофій оставался все время во фронт. Съ товарищами онъ не особенно сходился, а былъ всегда занятъ какою-нибудь мелкою работой. Но вотъ однажды фельдфебель Фроловъ объявляетъ ему, что онъ зачисленъ деньщикомъ къ батальонному командиру, майору Теръ-Асанурову. Это обстоятельство его смутило: онъ зналъ батальоннаго за человка суроваго и неспокойнаго. Однако, разсужденій и протеста быть не могло. Черезъ часъ времени онъ очутился въ деньщичьей палатк батальоннаго командира, перенесъ туда свои пожитки и размстился тамъ съ батальоннымъ горнистомъ и барабанщикомъ.
Майоръ, Мирзабекъ Абрамовичъ Теръ-Асануровъ, былъ изъ армянъ. Повидимому очень взыскательный и грубый человкъ, въ сущности онъ былъ скоре добръ, чмъ золъ. Его смуглая физіономія и черная голова наводили панику на Прокофія, неловкость и плохая сообразительность котораго часто приводили майора въ ярость. По свойственной ему грубости майоръ никогда не называлъ Семенова по фамиліи. Давая ему порученія, отдавая приказанія, онъ обращался къ нему съ такими словами: ‘Что ты тамъ, скотина, заснулъ что-ли?’ Отдавая ему чистить платье, онъ непремнно прибавлялъ: ‘да ты не измажь мн своими лапами воротника’.
Изъ палатки майора Прокофій выходилъ всегда подавленный и весь въ поту отъ страха и волненія.
Посл вступленія полка въ Батумъ, майоръ Теръ-Асануровъ былъ назначенъ окружнымъ начальникомъ. Мирзабекъ Абрамовичъ былъ совершенно счастливъ этимъ назначеніемъ. Онъ почувствовалъ себя начальникомъ края. Манеры его немного смягчились. Грубыя выраженія и слова онъ сохранилъ только для одного Прокофія и то наедин. Занявъ довольно удобную квартиру, онъ передлалъ турецкое помщеніе на европейскій образецъ. Батумъ въ это время былъ объявленъ порто-франко. На пароходахъ французскихъ, австрійскихъ и турецкихъ привозили самые разнообразные товары. Предметы роскоши и комнатнаго убранства можно было пріобртать весьма дешево. Пользуясь своими сбереженіями за военное время, Мирзабекъ Абрамовичъ накупилъ мебели, всякихъ занавсочекъ, салфеточекъ, лампъ, подсвчниковъ, посуды и всего, что нужно было для хозяйства и приличной обстановки начальника.
Потомъ Теръ-Асануровъ нанялъ себ повара изъ Кутаиси, имеретина, Бохву Хотерія, который готовилъ ему, кром обыкновенныхъ блюдъ, еще грузинскія и армянскія.
Теръ-Асануровъ жилъ на холостую ногу и не ожидалъ скораго прізда своей семьи, остававшейся въ Тифлис. Къ обду онъ всегда приглашалъ кого-нибудь изъ подчиненныхъ — наиболе часто своего помощника, грузинскаго князя Амирамиби, человка бывалаго. Князь прежде долго жилъ въ Петербург, былъ женатъ на русской и много понималъ во всемъ, что касалось приличной обстановки дома, вслдствіе чего-былъ полезенъ Теръ-Асанурову въ описываемое время.
Однажды, сидя съ княземъ Амирамиби посл хорошаго обда и попивая дешевые марсельскіе ликеры, Мирзабекъ Абрамовичъ подумалъ, что, имя такую прекрасную домашнюю обстановку, онъ могъ-бы легко задать обдъ своимъ знакомымъ. Эту мысль онъ поспшилъ сообщить Амирамиби, который ухватился за нее, сталъ развивать идею майора, утверждать, что на немъ, какъ на лиц оффиціальномъ, лежитъ прямая обязанность заботиться о сближеніи и объединеніи общества. Обдъ было ршено устроить черезъ недлю. Составили меню, списокъ приглашенныхъ: командиръ полка съ женою, три батальонныхъ, изъ нихъ двое съ женами, управляющій таможнею, агентъ общества нароходства, участковый начальникъ Аваловъ съ женою, за которою майоръ, въ качеств начальника, немного пріударялъ. Всхъ приглашенныхъ насчитывалось до четырнадцати человкъ. Губернатора ршили не приглашать, хотя Амирамиби доказывалъ, что было-бы очень умстно и хорошо пригласить и что онъ такой-же человкъ, какъ и вс, майоръ роблъ и не ршался увидть у себя за обдомъ такую особу.
На другой день майоръ въ новомъ сюртук съ густыми эполетами ходилъ по городу и длалъ приглашенія къ обду. Вс приготовленія, покупка провизіи длались княземъ. Онъ пересталъ даже ходить на службу въ Окружное Управленіе, бгалъ по магазинамъ, искалъ цвтную капусту изъ Константинополя, заказывалъ необыкновенной величины ростбифъ и суфле-банке у кондитера, выбиралъ разные привозные консервы для закуски и салатъ. Работа кипла.
Наконецъ, ожидаемый съ такимъ волненіемъ день насталъ. Самъ майоръ не пошелъ въ окружное управленіе и вмст съ княземъ Амирамиби и съ лакеемъ князя ставилъ и пригонялъ столы, взятые имъ изъ канцеляріи, накрывалъ ихъ скатертями и разставлялъ приборы. Теперь боле всхъ доставалось Прокофію. Самъ князь училъ его, какъ подавать блюдо съ лвой стороны персоны. Ршено было, что онъ будетъ разносить только блюдо съ ростбифомъ, потому что съ подносомъ, гд будетъ разставлена подливка, горчица и соль, ему не совладать. Нсколько разъ Прокофій долженъ былъ продлывать маневръ съ пустымъ блюдомъ, поднося его съ лвой стороны князя. Наконецъ, когда онъ преодоллъ эту премудрость, ему приказали надть новый мундиръ и напялить на лапы нитяныя перчатки. Когда онъ пришелъ показаться, князя смутили его торчащіе вихры на голов, и онъ приказалъ примочить и пригладить ихъ, что Прокофій и попытался сдлать посредствомъ сапожной щетки. Наконецъ, было ршено между княземъ и майоромъ, что Прокофій ничего — сойдетъ. Все было установлено и закуска разставлена на особомъ стол. Князь побжалъ на короткое время домой, чтобы переодться, и вернулся одтымъ во фракъ. Этотъ костюмъ очень удивилъ Прокофія: ему еще не случалось видть фрака. Но еще боле его поразила какая-то складная высокая шапка, которую князь держалъ подъ мышкою. Фигура оттопыреннаго локтя лвой руки со шляпою подъ мышкой напоминала ему фигуру цыплятъ, которыхъ Бохва жарилъ на кухн, вставивъ имъ подъ оттопыренное крылышко пупки.
Между тмъ майоръ поминутно выскакивалъ безъ сюртука въ столовую и съ волненіемъ слдилъ за княземъ, который собственноручно подправлялъ кое-что въ сервировк. Майору необыкновенно пріятно было видть у себя такой торжественный столъ, онъ понималъ, что у него все такъ же, какъ у другихъ… быть можетъ даже лучше, думалось ему. Салфетки, совсмъ новыя, торчали, какъ за обдомъ у новобрачныхъ, цвты, вазы, фрукты и красиво разставленная закуска приводили его въ восторгъ, къ довершенію всего, полковой командиръ прислалъ ему хоръ музыкантовъ, которыхъ размстили подъ окнами въ саду.
— Благодарю, очень благодарю васъ, князь, за ваши труды и хлопоты, сказалъ Теръ-Асануровъ, пожимая руку князя.
— Помилуйте, Мирзабекъ Абрамовичъ, я такъ радъ быть вамъ полезнымъ,— отвтилъ князь и заговорилъ что-то скороговоркою по грузински, указывая на Прокофія. Майоръ засмялся, оба перешли въ кабинетъ и закурили папиросы въ ожиданіи прізда гостей.
Первыми пріхали супруги Аваловы. Гости стали постепенно съзжаться. Послдними пріхали командиръ полка съ женою. Пока они раздвались и оправлялись, вышли имъ навстрчу, музыка заиграла полковой маршъ и командиръ съ женою вошли. Хозяинъ привтливо пригласилъ всхъ къ закуск. Князь безпрерывно выбгалъ смотрть, какъ разливаютъ супъ. Пирожки обнесли благополучно и майоръ таялъ отъ удовольствія.
Наконецъ, показался Прокофій съ громаднымъ блюдомъ ростбифа, вокругъ котораго были разложены картофель и каштаны, хрнъ завитками красиво бллъ съ боку. Прокофій держалъ почему-то вилку въ правой рук. Какъ училъ его князь, онъ поднесъ блюдо съ лвой стороны командирши полка. Но тутъ произошло нчто необычайное и совершенно непредвиднное. Прокофій самъ взялъ вилкой кусокъ ростбифа и положилъ командирш на тарелку. Вс посмотрли съ удивленіемъ на Прокофія. У майора даже усы взъерошились и поднялись кверху, а глаза смотрли звремъ. Командирша съ недоумніемъ посмотрла на Прокофія. Произошла нмая сцена. Прокофій растерялся и почувствовалъ, что сдлалъ что-то не то, и чтобы поправить свою неловкость, спросилъ командиршу: ‘картошки и хрна хочешь?’. Вс разразились хохотомъ…
Этому необыкновенному случаю на обд майора Теръ-Асанурова суждено было имть серьезное значеніе въ жизни Прокофія. Майоръ понялъ, что онъ не могъ ограничиться такою прислугою, ему нуженъ былъ кто нибудь, кто могъ бы завдывать хозяйствомъ и ввелъ бы въ дом порядокъ. Майоръ ршилъ нанять подходящую женскую прислугу.
Всякій спшилъ пріхать въ Батумъ посл того, какъ онъ былъ занятъ русскими войсками. Пароходы, приходившіе изъ портовыхъ городовъ Чернаго моря, привозили съ собою толпы разнообразнаго народа. Батумъ не похожъ былъ на другіе русскіе города, гд все было уже устроено и занято, гд на всякую должность готовъ свой кандидатъ, гд торговля взята уже въ руки кмъ-либо изъ купцовъ съ его наслдниками, гд всякій клочекъ земли закрпленъ документами и т. д. Все должно было организоваться заново. Толпа искателей приключеній, съ желаніемъ захватить землю, пріобрсти служебную должность или найти торговую сдлку, наводняла возникающій русскій городъ. Всякій, кто потерплъ какую-либо неудачу у себя дома, отъ какихъ-либо причинъ, даже отъ пьянства и любви, стремился въ Батумъ, лаская себя надеждою устроиться тамъ. Паспорта требовались таможнею только отъ прибывающихъ изъ за-границы, вс же остальные могли не стсняться видами на жительство, да и некому было ихъ проврять,— полиція не была еще вполн сформирована. Плохіе домики Батума не могли вмщать въ себ все пребывающую толпу и масса простонародія всякой націи помщалась въ бухт на фелюгахъ и баркасахъ.
Среди этой многолюдной толпы пріхала въ Батумъ одна двушка, полька, по имени Полонія Ержевецкая, она была двадцати лтъ отъ роду, не дурна собою. Лицо ея было круглое, блдное, съ нсколько усталымъ выраженіемъ, ея синіе глаза смотрли необыкновенно кротко и привлекательно. Одта она была боле чмъ просто: изношенное шерстяное платье и платокъ, который покрывалъ ея голову и плечи, составляли весь ея туалетъ, а маленькій узелокъ заключалъ въ себ весь ея багажъ. хала она изъ Одессы, что она длала тамъ, и какія неудачи и приключенія направили ее въ Батумъ, осталось тайной для всхъ, даже и впослдствіи. Изъ документа ея видно было, что она уроженка Радомской губерніи, дочь одного шляхтича. Образованія почти не получила и по-русски хотя и говорила, но съ большимъ акцентомъ.
Подъхавъ на пароход къ Батуму, Полонія не знала, что ей длать, никого изъ знакомыхъ у нея тамъ не было. На маленькой фелюг она высадилась на берегъ. Денегъ у нея почти не было.
Было раннее утро въ март мсяц. Весна была въ полной своей красот и все въ полномъ цвту. Скаты горъ, окаймляющіе городъ Батумъ, были покрыты цвтущими фруктовыми деревьями. Воздухъ былъ совсмъ прозрачный и весь главный хребетъ, покрытый сверху снгомъ, блестлъ на солнц. Тихая спокойная бухта съ зеркальною поверхностью довершала красоту картины. Фелюги, ловко направляемыя турками въ фескахъ, лавировали по всмъ направленіямъ бухты, спша высадить прізжихъ пассажировъ. На берегу тснилась толпа разноплеменнаго народа. Прізжій свжій пассажиръ могъ легко потеряться въ этой праздной толп, которая неизвстно зачмъ кричала и ругалась. Въ такомъ положеніи очутилась и Полонія. Вступивъ на берегъ, она не знала, какъ ей пробраться сквозь толпу. Она слышала вокругъ себя говоръ и крики на неизвстномъ ей язык и не знала, куда ей направиться и кого ей спросить. Съ трудомъ добралась она до магазина на берегу бухты, чтобы добиться какихъ-нибудь указаній, гд ей остановиться. Ее направили въ гостинницу или, лучше сказать, простой деревянный баракъ. Комната, которую она заняла, походила скорй на карцеръ. Полонія достала подушку и прилегла отдохнуть. Но спать ей не хотлось, и она долго сидла, не шевелясь, глядя куда-то вдаль растеряннымъ и болзненно тоскливымъ взглядомъ. О чемъ она думала и что ее тревожило — осталось навсегда темнымъ и тайнымъ для всхъ.
Къ полудню солнце довольно сильно припекало на двор. Полонія встала, умылась, оправила волосы, накинула платокъ на голову и пошла на поиски.
Пароходъ, который привезъ ее, стоялъ спокойно на рейд, притянутый цпью къ баку. На берегу толпы уже не было. Входя въ нкоторые магазины и лавки, она справлялась, не проживаетъ-ли въ город кто-нибудь изъ ея земляковъ. Ей указали на сапожника-поляка, къ которому она тотчасъ-же и направилась. Сапожникъ жилъ у самаго вызда изъ города. Ей пришлось проходить черезъ пустыя, не застроенныя улицы, или врне дороги, посреди которыхъ стояли палатки съ нашими войсками. Идя дальше, она зашла въ такую странную мстность, что положительно не могла дать себ отчета, куда она попала. Простыя лачужки и землянки, гд жили абхазцы, рьяные мусульмане со своими работниками-неграми. Наконецъ, проходящіе солдатики указали ей домикъ, гд проживалъ полякъ-сапожникъ. Очевидно, землякъ принялъ ее радушно и привтливо. Отъ него она узнала, что въ Батум большой недостатокъ въ женской прислуг, что жалованье она можетъ получить хорошее и что въ такой прислуг нуждается самъ окружной начальникъ Теръ-Асануровъ, которому онъ шилъ сапоги.
Наговорившись вдоволь на своемъ родномъ польскомъ язык съ сапожникомъ и его женою, Полонія поспшила идти къ окружному начальнику. Ей недолго пришлось разыскивать его. На двор его дома она увидала небольшую кухню, куда она и вошла. Въ кухн она нашла молодого имеретина, который, задравши ноги, лежалъ на своей койк и курилъ. Это и былъ поваръ начальника — Бохва Хотерій, который только-что усплъ вымыть и убрать посуду и теперь наслаждался отдыхомъ. Увидвъ вошедшую молодую двушку, онъ лниво привсталъ и спросилъ, что ей нужно. Полонія немного пріостановилась,— такихъ лицъ, какъ Бохва, она до сихъ поръ не видла. Красота его вншности ее невольно поразила. Бохва вторично спросилъ, что ей нужно. И когда, путаясь немного въ словахъ, она объяснила причину своего посщенія, Бохва просилъ ее обождать, потому что начальника не было дома. Полонія осталась обождать въ кухн.
Бохва Хотерій былъ родомъ изъ Имеретіи, Кутаисской губерніи. Ему было всего двадцать два года, и онъ былъ дйствительно необыкновенно красивъ. Молодая, черная бородка и густые, волнистые, черные волосы окаймляли правильный овалъ лица. Цвтъ его былъ нжный, чистый, но немного смугловатый, съ ровнымъ румянцемъ во всю щеку, носъ прямой и тонкій. Но что въ особенности было въ немъ привлекательно, такъ это черные глаза и блые зубы. Когда онъ смялся, ротъ его какъ-то наивно дтски раскрывался, и блые зубы ярко свтились, а глаза получали особенный блескъ и нкоторую непривычную для насъ дикость выраженія. Полонія нсколько разъ взглядывала на него, и всякій разъ ее поражало это красивое лицо. Бохва былъ уже одтъ, чтобы идти шататься по набережной бухты. На немъ былъ черный бешметъ и сраго сукна черкеска съ серебряными хозырями. Онъ былъ граціозно и ловко подпоясанъ ремневымъ поясомъ съ серебряными украшеніями, на которомъ спереди вислъ кинжалъ. На голов была надта шапка изъ мелкой мерлушки. Этотъ красивый національный костюмъ какъ нельзя боле шелъ къ нему. Въ жестахъ и въ движеніяхъ его замтна была азіатская лнь. Округленность и грація его лнивыхъ движеній вполн соотвтствовали его характерной фигур. Полонія, сидя въ его комнат, невольно любовалась имъ и ршительно не знала, съ чего начать разговоръ. Бохва развалился довольно небрежно на табуретк, вынулъ папиросу и сталъ курить, приглядываясь въ свою очередь къ привлекательному молодому лицу Полоніи.
— Позвольте узнать,— спросила робко Полонія, правда-ли, что господину начальнику нужна женская прислуга?
— Не знаю, вдь жены у него тутъ нтъ, можетъ быть ему на время и другая ‘батона’ нужна.
Полонія не знала, что ‘батона’ значитъ по-грузински — госпожа или барыня, и поэтому не могла понять намека Бохвы. Но самъ онъ былъ очень доволенъ отвтомъ и сталъ улыбаться своею дтскою красивою улыбкою, показывая рядъ чудныхъ зубовъ. Полонія еще разъ взглянула на него и уже не могла оторваться отъ этого наивнаго красиваго лица. Бохва въ своемъ наряд, видимо, передъ ней важничалъ. Въ его туземныя привычки не входило любезничать и ухаживать за женщинами. Онъ понималъ дло иначе,— такъ, что женщины должны ухаживать за мужчиною, а онъ могъ только дарить и поощрять ихъ своимъ вниманіемъ. Ему казалось унизительнымъ для достоинства мужчины позволять себ какую-нибудь нжность. Женщина была для него существомъ, стоящимъ гораздо ниже мужчины. Такъ смотрли на женщину у него на родин, гд рожденіе мальчика составляетъ всегда радость и гордость матери, рожденіе-же двочки — стыдъ и горе, гд мужчина съ дтства получаетъ превосходство надъ женщиною, которая съ дтства старается угождать и нравиться ему. Бохва совершенно безсознательно, по привычк, думалъ, что не онъ, а женщина должна за нимъ ухаживать.
Съ такимъ дикаремъ, съ такимъ красивымъ дикаремъ судьба свела теперь Полонію. Она любовалась имъ, но еще не понимала его. Вообще все, что она видла за послдніе дни, было для нея ново, красиво, но непонятно и жутко.
Въ дом зашумли. Бохва догадался, что это вернулся его хозяинъ и поспшилъ проводить къ нему Полонію.
Майоръ, приглядвшись немного къ Полоніи, ршилъ про себя, что это экземпляръ не вредный и сталъ ласковымъ голосомъ разспрашивать ее: зачмъ она пріхала, откуда она родомъ, уметъ-ли служить, а также и на счетъ условій найма. Одно, что ему не понравилось, это маленькая неряшливость ея изношеннаго платья.
— Ну да ничего,— думалъ майоръ,— откормится тутъ, каналья, и будетъ, какъ слдуетъ. Въ условіяхъ найма они сошлись, майоръ указалъ ей небольшую порожнюю комнату и самъ даже принялъ участіе въ снабженіи ея необходимой обстановкой.
На другой-же день Полонія вступила въ отправленіе своихъ обязанностей, съ ревностью и стараніемъ. Она указывала Прокофію, что и какъ ему нужно длать, прибрала буфетный шкафъ и посуду, сложила и сосчитала вс салфетки и скатерти, прибрала къ мсту все платье и блье барина, установила и вычистила его комнату. О всякой тяжелой работ, ей не по силамъ, какъ напр. перестановка мебели и проч., которую исполнялъ за нее Прокофій, она ласково его просила и всегда потомъ благодарила за это. Непривычный къ ласковому обращенію, Прокофій исполнялъ ея желанія съ необыкновенною легкостью на душ и удовольствіемъ, ему даже съ непривычки неловко было, что его благодарятъ и просятъ. Теръ-Асануровъ самъ удивлялся, увидя, какъ въ нсколько дней его квартира приняла совсмъ другой видъ, онъ не понималъ, что случилось съ его болваномъ, который сохраняя все ту-же медвжью неловкость, исполнялъ, однако, все аккуратно и чисто. Полонія нравилась Теръ-Асанурову, онъ сталъ даже пріударять за нею. Но, къ счастію Полоніи, это продолжалось недолго, онъ самъ бросилъ свои преслдованія. Отчего такъ посчастливилось Полоніи — неизвстно, говорили въ Батум, что ухаживанія майора за супругою г-на Авалова увнчались нкоторымъ успхомъ. Впрочемъ, врить этому вполн — трудно, потому что Батумъ уже началъ принимать нравы провинціальныхъ городовъ и уже начиналъ немного сплетничать. Однимъ словомъ, майоръ пользовался лишь умными услугами этой способной и аккуратной польки, но не боле.
Любимымъ для Полоніи развлеченіемъ было придти къ Бохв на кухню и помочь ему въ его работ. Посл обда, убравъ со стола, она спшила туда, мыла, убирала и все длала за Бохву. Въ короткое время Бохва такъ къ этому привыкъ, что сталъ принимать это за должное. Не стсняясь тмъ, что Полонія за него работала, онъ лежалъ на своей койк или, сидя на ней, преважно курилъ. Правда, Полонію тянуло туда, ей нравилась близость Бохвы, она любила его наивную болтовню и его красивую улыбку. Бохва это видлъ и важничалъ, взамнъ ея труда онъ дарилъ ее своимъ вниманіемъ, немилосердно вралъ и хвастался, поддерживая этимъ свой авторитетъ и свое превосходство. Онъ не ухаживалъ за ней и не трогалъ ее, несмотря на то, что она ему немного нравилась. Иногда, когда ему надодало врать, онъ бывало, встанетъ, чтобы идти гулять, и, проходя мимо, потреплетъ ее по плечу или по груди, подмигнетъ глазомъ и кивнетъ головою, какъ-бы говоря этимъ: ‘вотъ, молъ, какъ я тебя подарилъ своимъ вниманіемъ’. И этотъ наивный жестъ, и все нравилось въ немъ Полоніи. Она чувствовала, что въ голов у нея творилось что-то неладное. Она удивлялась иногда несообразности и странности его разсказовъ, но врила имъ и видла во всемъ что-то особенное и красивое, хотя и не совсмъ понятное для себя.
Когда Бохва уходилъ и баринъ не оставался дома, Полонія проводила вечеръ съ Прокофіемъ — ласково разспрашивая его обо всемъ. Часто она жалла Прокофія, ее возмущали обращеніе съ нимъ майора и, въ большинств случаевъ, несправедливыя притсненія. Она утшала его, называя его ‘мой бдный Прокоша’. Иногда она оставляла Прокофію остатки отъ обда и ей пріятно было видть, какъ ея Прокоша съ благодарностью уплеталъ эти остатки.
Вообще надо сказать, что присутствіе Полоніи въ дом измнило обыденную домашнюю жизнь всхъ, и вс по своему полюбили ее. Странно было смотрть на разноплеменность всхъ обитателей этого дома. Самъ баринъ — армянинъ, два его конвойныхъ — аджарцы, деньщикъ — русскій, поваръ — имеретинъ, горничная — юлька, но въ совмстной жизни этихъ людей никогда не возбуждался національный антагонизмъ: вс они жили интересами и чувствами общечеловческими и обыденными.
Такимъ образомъ прошелъ мсяцъ. Однажды Прокофій узналъ въ рот, куда забгалъ иногда къ своимъ товарищамъ, что пришелъ приказъ объ увольненіи въ безсрочный отпускъ рекрутовъ 1876 года. Прежде онъ отнесся-бы къ этому равнодушно, но теперь онъ очень обрадовался и мечталъ, какъ онъ заведетъ себ лошадку и дроги и на Батумской пристани займется извозомъ товаровъ съ пароходовъ. Домой хать онъ и не предполагалъ, считая работу здсь выгодной. Мечталъ жениться, обзавестись домкомъ и т. д. Полонія ему сочувствовала, онъ чистосердечно посвящалъ ее во вс свои мечты и планы будущаго. Никогда Прокофію такъ легко не дышалось, такъ хорошо не жилось, какъ теперь.
На двор былъ жаркій майскій день, воздухъ былъ влажный, оранжерейный и поры на тл какъ-бы разбухли отъ жары и влаги.
Посл обда Полонія поспшила по своему обыкновенію на кухню, чтобы помочь Бохв убраться. Онъ, какъ и всегда, лежалъ на своей койк и курилъ. Полонія молча длала свое дло. Бохва тоже молчалъ и смотрлъ на нее какимъ-то особенно страннымъ, непривычнымъ взглядомъ, какъ будто что-то замышляя, наконецъ, онъ всталъ и, подойдя къ ней, слегка обнялъ ее. Полонія продолжала мыть кострюли и, граціозно повернувшись въ его сторону, улыбнулась ему. Бохва обнялъ ее крпче, сильнымъ движеніемъ привлекъ къ себ и посадилъ возл себя на койку…
— Какой ты странный сегодня,— сказала ему Полонія,— ты такъ странно на меня смотришь.
Бохва ничего не отвтилъ, онъ охватывалъ, обнималъ и нетерпливыми движеніями рвалъ верхъ ея платья.
Полонія испугалась и рванулась отъ него назадъ, Бохва вцпился въ нее сильне.
Полонія чувствовала, какъ его руки и пальцы превратились въ стальныя клещи, какъ всякое прикосновеніе ихъ причиняло ей сильную боль, она видла, какъ его красивое лицо безсознательно съ дикимъ взглядомъ и зврскимъ выраженіемъ глазъ скользило по ея груди и плечамъ и слышала какой-то ласковый, но непонятный ей говоръ на чужомъ язык…
Когда она пришла въ себя, то увидла, что въ кухн никого нтъ. Бохва ушелъ, ускользнулъ отъ нея, какъ будто устыдился за оказанную ей, по его понятіямъ, ласку и нжность.
Полонія съ ужасомъ замтила, что все платье ея было изодрано.
Она вскочила и побжала въ свою комнату, боясь попасться кому-нибудь на глаза, но въ дверяхъ дома наткнулась на Прокофія.
— Полася? что съ тобою?— крикнулъ онъ ей.
— Не спрашивай, ради Бога,— могла она только отвтить и быстро скрылась въ свою комнату.
Прокофій сразу ничего не понялъ и пошелъ въ кухню, откуда, онъ видлъ, выскочила Полонія. Что-то больно кольнуло его внутри, этого чувства боли онъ еще никогда не испытывалъ. Съ непривычною для него быстротою онъ вбжалъ въ кухню и, не сознавая ничего, блуждалъ по ней глазами. Вдругъ онъ все понялъ, онъ почувствовалъ, какъ будто его кто-то сильно ударилъ, и этотъ ударъ его ошеломилъ. Что-то грызло его внутри. Онъ медленно поплелся въ свою каморку, улегся на свои нары и долго ворочался, скрипя досками. Какой-то неопредленный хрипъ, сморканіе и сопніе доносилось въ этотъ вечеръ до комнаты Полоніи.
Время незамтно двигалось впередъ. Прошло еще четыре мсяца, и въ Батум наступила прекрасная осень, лучшее время въ году, когда нтъ палящей жары, въ садахъ и поляхъ обиліе фруктовъ, вина и хлба, и во всхъ уголкахъ виденъ созрвшій виноградъ. Въ торговл замтно оживленіе, вс заняты, вс веселы.
Въ дом Теръ-Асанурова не произошло ничего особеннаго — вс жили, какъ и прежде, обыденною своею жизнью. Прокофій получилъ свой безсрочный отпускъ и только временно доживалъ и дослуживалъ у майора.
Только съ Полоніею произошла большая перемна, она была неузнаваема, трудно было узнать въ ней прежнюю красивую свжую двушку: кругленькія щечки ея впали, глаза сдлались мутными, безпокойными. Стройная талія ея настолько увеличилась въ объем, что положеніе ея стало слишкомъ очевиднымъ. Въ голов ея все мутилось, и едва-ли она сознавала тотъ путь, по которому шла, привязавшись къ такому человку, какъ Бохва. Часто она думала о немъ. Теперь она узнала его вполн, но чмъ боле бранила его и возмущалась въ душ, тмъ боле ее тянуло къ нему.
Часто она жаловалась ему на свое положеніе, указывая на невозможность оставаться въ дом, упрекала его за холодность и равнодушіе къ ней и къ ея положенію, но, несмотря на самые грубые отвты Бохвы, на его равнодушіе, а иногда и дерзкое обращеніе, она не могла отъ него отвязаться. Случалось, что Бохва посл горькихъ слезъ и докучливыхъ жалобъ вытолкнетъ ее дерзко изъ кухни, и самъ, припвая мотивъ лезгинки, пойдетъ себ шляться по городу. Вся эта исторія и связь начинали серьезно надодать Бохв, и онъ помышлялъ, какъ-бы отвязаться отъ Полоніи.
Однажды, когда Полонія въ порыв отчаянія осыпала его упреками и, вцпившись въ его черкеску, не выпускала идти гулять, онъ сильнымъ толчкомъ вышвырнулъ ее изъ кухни.
На другой день, покупая провизію на базар, онъ купилъ хорошую черкескую нагайку и повсилъ ее у себя въ кухн на видномъ мст: ‘Этихъ маладрахли учить надо,— думалъ онъ,— а не то нашему брату жрать не дадутъ: ндь, какъ она вцпилась, сволочь,— какъ кошка!— Кто просилъ ее, сама на шею вшалась, а теперь лзетъ, не знаетъ сама, чего хочетъ. Только попробуй еще разъ, такъ я тебя такъ угощу, что своихъ не узнаешь.— Кто я?— не польская какая-нибудь крыса, а имеретинъ’ — такъ разсуждалъ про себя Бохва — приготовляя обдъ и посматривая на свое пріобртеніе, которое висло у него на глазахъ. Посл обда вошла Полонія. Бохва лежалъ и курилъ, выпуская громадныя облака дыма. Оба молчали. Полонія прибирала посуду, а по лицу ея ручьемъ лились слезы.
— Послушай, Бохва, за что ты меня мучаешь? за то. что я, какъ дура, полюбила тебя? Вдь у насъ скоро ребенокъ будетъ, сказала она кротко и тихо.
Похва молчалъ.
— Да неужели-же въ теб даже и жалости нтъ. Да ты посмотри на меня,— куда-же я днусь? Я ничего отъ тебя не прошу, будь хоть ласковъ со мною. Не зврь-же ты.
— Ну, ну не ругаться, мамадзахли, а не то я теб покажу, кто я! закричалъ Бохва, указывая на нагайку.— Всю шкуру съ тебя сдеру. У насъ, ты знаешь, какъ учатъ такихъ, какъ ты?
Полонія посмотрла на стну и остолбенла отъ ужаса и стыда. Она взглянула на Бохву и, увидвъ его хищное и наглое лицо, молча выбжала изъ кухни.
Въ это время въ окно кухни смотрлъ Прокофій, который въ послднее время безпокойно и зорко слдилъ за Полоніей. Онъ слышалъ, какъ Бохва угрожалъ Полоніи нагайкою, и вся душа его кипла отъ негодованія.
Вечеромъ къ майору зашелъ князь Амирамиби, одтый во фракъ и со шляпою подъ мышкою. Майоръ тоже одвался въ эполеты,— они собирались къ губернатору на вечеринку. Уходя, майоръ приказалъ его ждать вечеромъ съ самоваромъ. Онъ любилъ, придя домой, какъ слдуетъ напиться чаю.
Проводивъ барина, Прокофій пошелъ и прилегъ въ своей каморк.
Прежде онъ воспользовался-бы вечеромъ, чтобы заснуть, но теперь ему не спалось и онъ вертлся съ боку на бокъ. Онъ думалъ о томъ, что вскор его ожидаетъ полная свобода, такъ какъ онъ долженъ идти въ запасъ. Ему въ голову не приходило идти обратно въ деревню, въ работники къ брату. Онъ мечталъ, что на свои маленькія сбереженія, источникомъ которыхъ были проценты, получаемые имъ съ лавочника и булочника за забранные у нихъ для барина товары, онъ купитъ лошадь и дроги, чтобы заняться извозомъ, и другія мечты шевелились въ его воображеніи. Онъ чувствовалъ, что готовъ былъ-бы всмъ на свт пожертвовать, если-бы Полонія пошла за него замужъ. Его не стснило-бы и то положеніе, въ которомъ она теперь находилась. Онъ помирился-бы съ этимъ, онъ могъ-бы любить ее и работать для общаго счастія. Правда, его мучила мысль: зачмъ она занята этимъ негодяемъ? Неужели она не видитъ, какой онъ скверный человкъ? Но мечта о счасть, боролась въ немъ съ этими тяжелыми чувствами, и ему все казалось, что дло какъ-нибудь само-собою обойдется и устроится. Ему вспоминался его маленькій племянникъ, съ которымъ онъ игралъ дома, вспоминалось, какъ онъ цапалъ его маленькими рученками и какъ онъ самъ на четверинкахъ изображалъ ему собаку или страшнаго волчищу. Ему самому захотлось имть такого мальчишку и возиться съ нимъ, тогда онъ устроится домомъ и будетъ самъ по себ свободенъ, работать и трудиться на себя и на свою будущую семью… Мечты росли, расплывались и переходили въ крпкій сонъ.
Вдругъ Прокопій съ ужасомъ проснулся отъ жалкаго, пронзительнаго человческаго крика. Онъ вскочилъ и, не помня себя, побжалъ на этотъ крикъ въ кухню. То, что онъ увидлъ тамъ совершенно помутило его разсудокъ: Бохва, съ налившимися кровью глазами, билъ нагайкой Полонію, которая дрожа и корчась, жалась лицомъ къ стн. Прокофій вбжалъ и, весь блдный отъ напряженія, схватилъ Бохву за горло. Полонія едва успла выскочить. Прокофій самъ не зналъ до сихъ поръ своей физической силы. Растерявшійся Бохва безсильно задыхался подъ его желзными пальцами. Лицо его вдругъ посинло. Прокофію стадо жутко. Ему показалось, что Бохва умираетъ. Онъ раздраженно отшвырнулъ его отъ себя и выбжалъ изъ комнаты. Онъ спшилъ въ комнату Полоніи, чтобы узнать, что съ ней. Онъ засталъ ее, всю блдную, за тревожною и спшною работой: она собирала въ узелъ свои пожитки.
— Что ты длаешь, Полося?— безпокойно спросилъ онъ.
— Ухожу — видишь…
— Подожди, милая ты моя… Посмотри, какъ этотъ анаема тебя исполосовалъ, куда ты такая пойдешь? дай хоть провожу тебя…
— Не надо, не надо, Прокоша.— говорила она,— только приведи мн скоре дроги, ноги дрожатъ, идти не могу, говорила Полонія заливаясь слезами.
Прокофій самъ едва могъ удерживаться. Онъ чувствовалъ какой-то приливъ къ глазамъ, вки его дрожали, и сердце замирало.
Дроги онъ привелъ и положилъ на нихъ пожитки Полоніи. Волненіе душило его, и онъ молча смотрлъ на дрожащую Полонію.
Полонія подошла къ нему и обняла его:— ‘Прощай, Прокоша, будь счастливъ, никогда не забуду твоей доброты… Если что нужно будетъ, скажи барину, что я буду у сапожника. А здсь — самъ видишь’…
Дроги тронулись и Полонія ухала.
Когда майоръ вернулся домой, Прокофій доложилъ ему объ отъзд Полоніи и о поведеніи Бохвы, майоръ не на шутку разсердился и на другое-же утро расчиталъ и выгналъ Бохву. Прокофій сталъ настоятельно просить майора отпустить и его.
— Куда теб, дураку, одному жить?— говорилъ майоръ, подожди я мсто теб найду.
Но Прокофій настаивалъ на своемъ, жизнь въ этомъ дом одному стала ему тяжела. Черезъ недлю онъ получилъ свой билетъ и сталъ свободнымъ работникомъ въ Батум.
Нсколько разъ Прокофій посщалъ сапожника, чтобы узнать, что длаетъ Полонія, но видть ее не могъ, ему говорили, что она очень больна. Въ послдній разъ, когда Прокофій пришелъ освдомиться о ней, ему сказали, что она ухала неизвстно куда: это извстіе совсмъ поразило Прокофія, и онъ долго не могъ придти въ себя.
Батумъ быстро застраивался домами и не по днямъ, а по часамъ превращался въ большой торговый портовый городъ. Производились уже работы по постройк желзной дороги для соединенія съ Поти-Тифлисской линіей. На пристани всегда было большое оживленіе. Какъ въ порто-франко, туда свозился даже строительный матеріалъ изъ за-границы. Вс склады, сараи и пустопорожнія мста были завалены иностранными матеріалами и произведеніями. Мелкій каботажъ работаетъ усиленно, перевозя въ Мингрелію и Гурію контрабанду, а оттуда перевозилась контрабанда и въ большіе города Закавказья. Кордонная цпь, разставленная по берегу Чернаго моря до Поти, не могла бороться съ наплывомъ привозимой контрабанды, стычки и убійства на постахъ были случаями заурядными.
Стоялъ октябрь. Природа предвщала зиму, нкоторыя деревья уже начинали терять свой листъ. Дни стояли прекрасные, не ощущалось ни жары, ни холоду, хоть дожди набгали боле часто.
Въ ожиданіи работы, на пристани сидло много людей, называемыхъ нуши или носильщики, ихъ нанимали и поденно и задльно для выгрузки товара съ приходящихъ судовъ. Въ числ этихъ рабочихъ находился и нашъ Прокофій, онъ былъ хорошій рабочій и вырабатывалъ иногда боле рубля въ день, конечно, этихъ денегъ онъ не проживалъ на себя и длалъ маленькія сбереженія.— Жизнь его была тяжелая рабочая и суровая, но свободная, а онъ не жаловался. Около мсяца онъ занимался своимъ дломъ и съ ранняго утра приходилъ на пристань. Все старое, прожитое въ дом Теръ-Асанурова, вспоминалось ему иногда, но все рже и рже.
Про судьбу Полоніи онъ ничего не зналъ. Посл того, какъ сапожникъ объявилъ ему, что она ухала неизвстно куда, онъ былъ увренъ, что ея въ город нтъ, а слдовательно для него не было никакой надежды ее увидть. Вс мечты его лопнули, какъ мыльный пузырь. Онъ и не помышлялъ теперь пріобртать на свои денежныя сбереженія лошадь и дроги, особенно стараться теперь было не для кого и не для чего.
Масса народу суетилась на пристани около пришедшаго парохода. Носильщики толпились, ругались и безъ церемоніи сбивали съ ногъ того, кто подвертывался имъ на пути. Прокофій несъ товаръ на спин, переская набережную, вдругъ онъ замтилъ на берегу нкоторую суету, и народъ разступался, освобождая кому-то дорогу. Онъ увидалъ окружнаго начальника Теръ-Асанурова, который шелъ по набережной, прямо навстрчу ему, сопровождаемый своими двумя конвойными аджарцами.
— Вотъ, дуракъ, чмъ занимается,— крикнулъ онъ ему.— Ну что ты, дурень! разв чище работы не нашелъ?
— Здравіе желаю, ваше высокоблагородіе!— закричалъ Прокофій, увидвъ майора
— Здравствуй! ну что ты, болванъ, спину себ ломаешь?
— Ничего не подлаешь, ваше высокоблагородіе! надоть работать, не сидть-же не жравши.
— Не про это, теб дураку, толкуютъ. Конечно не такъ теб сидть, да зачмъ работу-то такую подлую себ выбралъ.— Сказавъ это, майоръ немного задумался и спросилъ:
— А ты къ вечеру свободенъ?
— Такъ точно, ваше высокоблагородіе!
Уходя майоръ продолжалъ добродушно ругаться.
Къ вечеру Прокофій пріодлся и отправился на квартиру къ майору.
Его позвали въ кабинетъ, тамъ онъ увидалъ другого инженернаго полковника, съ которымъ майоръ пилъ чай и разговаривалъ.
— Ну вотъ тотъ дурень, о которомъ я теб говорилъ,— обратился майоръ къ полковнику.— Хоть я его и ругаю, но онъ себ ничего, добрый малый и, если можешь, то пристрой его какъ-нибудь.
— Хорошо, съ удовольствіемъ. Я могу его помстить будочникомъ на желзной дорог. Не знаю только, женатъ-ли онъ,— вдь холостыхъ, одинокихъ, у насъ на эти мста не берутъ,— сказалъ инженерный полковникъ.
— Ну сдлай что-нибудь, пристрой его куда-нибудь. Да что-жъ ты, свинья этакая, не женился до сихъ поръ? видишь, счастіе свое проморгаешь?— обратился онъ къ Прокофію.
У Прокофія даже подъ колнами тряслось отъ волненія, онъ едва врилъ тому, что слышалъ. Быть будочникомъ, имть свой домикъ, свое хозяйство, это казалось ему чмъ-то несбыточно прекраснымъ, и сознаніе, что это счастье можетъ сейчасъ-же ускользнуть отъ него, совершенно отуманило его мозгъ..
— Ваше высокоблагородіе, у меня невста есть, я женюсь,— вдругъ, неожиданно для себя, совралъ Прокофій.
— Видишь-ли, какъ не глупъ, а дло знаетъ! Такая морда, а тоже женится! Ну и прекрасно,— смялся майоръ.
— Хорошо! какъ женишься, приходи ко мн въ полкъ и тогда я тебя помщу на мсто будочника,— общалъ полковникъ.
— Ну, а теперь благодари полковника и проваливай къ чорту.
— Покорнйше благодарю,— крикнулъ весело Прокофій. Не чувствуя ногъ подъ собою, выскочилъ онъ изъ кабинета майора.
Но придя домой, Прокофій вспомнилъ, однако, что радоваться ему было еще нечего. Насчетъ невсты онъ совралъ, а между тмъ не найти жены, значило оказаться въ самомъ невозможномъ положеніи передъ майоромъ и полковникомъ и лишиться общаннаго благополучія.
Именно въ этомъ тяжеломъ, безвыходномъ положеніи застаетъ его начало нашего разсказа.
Дня три проходилъ Прокофій въ этомъ тяжеломъ раздумь. Даже работа у него не клеилась, онъ безпрестанно садился, отдыхалъ и задумывался, какъ быть.
Рано утромъ онъ пришелъ на пристань, услся на рядъ сложенныхъ досокъ и ожидалъ найма на работу. Солнце едва показалось изъ-за горъ. Тишина была полная, оживленное портовое движеніе еще не началось, эта тишина нарушалась иногда плескомъ веселъ проходящихъ фелюгъ и шумнымъ кувырканьемъ дельфиновъ на морской поверхности.
Къ нему подошли два рабочихъ звать его на выгрузку лсного матеріала съ греческаго паруснаго судна, онъ лниво отвтилъ, что сейчасъ придетъ, а самъ остался все-таки сидть.
— Нтъ, придется идти въ Поти,— ршилъ онъ,— и сказать полковнику, что невсты у меня нтъ, придется тогда одному оставаться тутъ и ломать свою спину, таскать грузы,— думалъ Прокофій и собирался уже идти къ греческому судну.
Вдругъ глаза его случайно упали на фигуру проходившей мимо женщины, при вид которой что-то вдругъ зашевелилось у него въ сердц.
Когда женщина подошла ближе, для Прокофія не оставалось боле никакого сомннія и онъ громко крикнулъ: ‘Полося!’
Дйствительно это была Полонія. Она быстро обратилась къ нему: — Прокоша, это ты?— спросила она радостно.
— Да разв ты не ухала? Да разв ты тутъ? Какъ теб не стыдно, что ты мн этого не сказала?.. Посмотрика-съ, какая ты дохлая стала, да больная.
Дйствительно на Полоніи лица не было, она была худа и блдна, какъ смерть. Глаза ея ушли куда-то совсмъ внутрь, и подъ глазами образовались темныя пятна. По всему замтно было, что она прошла чрезъ тяжелую болзнь.
Полонія сла рядомъ съ Прокофіемъ и понемногу съ нимъ разговорилась. Нсколько разъ приходили рабочіе и звали Прокофія на выгрузку товара, но оторвать его теперь отъ Полоси не представлялось возможнымъ.
— Ну, а какъ-же ребенокъ у тебя есть?
— Нту, нтъ. Не спрашивай, Прокоша, надо все это забыть,— прервала его быстро Полонія.— Мн тяжело, стыдно обо всемъ этомъ вспоминать и говорить. Поэтому я и просила сапожничиху сказать и теб и другимъ, что я ухала и меня въ город нтъ.
— Что ты, Полося, чего теб меня стыдиться? я объ теб измучился совсмъ.
— Ну а ты мн разскажи про себя: когда ты ушелъ отъ Мирзабекъ Абрамовича?— спросила Полонія.
Прокофій разсказалъ, какъ онъ отпросился уйти отъ майора, сталъ работать на пристани и какъ встртился впослдствіи съ майоромъ, устроившемъ ему мсто будочника, котораго онъ не могъ принять, не будучи женатымъ.
Полонія слушала его со вниманіемъ, грустно и задумчиво.
Нсколько разъ Прокофій принимался говорить что-то путанное, но ничего понятнаго изъ его рчи не выходило.
Полонія молча размышляла.
Наконецъ Прокофій собрался съ духомъ и разомъ спросилъ:
— Полося, ну а ты что про это скажешь — ты-бъ за меня не пошла?
— На что теб нужна такая дохлая жена, какъ я?— сказала съ грустью Полонія.
— Да ты только скажи, что хочешь, а тамъ видно будетъ, какъ дло.
— Прокоша, ты добрый, ты хорошій, съ тобою жить я могу. Мн бы только ухать, никого-бы тутъ не видть. Душа моя вся изныла и измучилась. Хоть съ тобою въ жизни отдохну. Я согласна, Прокоша, только скоре удемъ отсюда.
— Да это — небось. Попу завтра скажемъ насчетъ свадьбы, а тамъ съ первымъ пароходомъ въ Поти удемъ. Ты, Полося, небось! все дло обдлаемъ начисто,— заговорилъ весело Прокофій.— Знаешь, какъ явлюсь къ начальнику въ Поти, да объявлюсь женатымъ, такъ меня сейчасъ на мсто зачислятъ и будку укажутъ.
На другой день, безъ всякихъ затй, состоялась свадьба Прокофія и Полоніи въ греческой церкви, потому что русской въ Батум еще не было. На третій день они уже шли на пароходъ въ Поти. Черезъ короткое время исполнилась завтная мечта Прокофія, онъ получилъ мсто будочника около станціи Чаладиди на Поти-Тифлисской желзной дорог.
Прошло три года мирной и благополучной жизни Прокофія съ женой. У нихъ былъ сынишка двухъ лтъ, Николка. Все свое время и сердце Полонія отдавала этому ребенку. Теперь жизнь ея была спокойна и полна. Рожденье ребенка окончательно примирило ее съ судьбою. Прокофій былъ боле чмъ счастливъ и доволенъ своимъ существованіемъ.
Сторожевая будка Прокофія, расположенная въ верст отъ станціи Чаладиди, стояла въ мертвой глуши. За него разстилались безбрежные, великолпные лса, перемежающіеся болотами. Глубокая тишина нарушалась только гуломъ и грохотомъ проносившихся поздовъ, далекимъ свистомъ локомотива. Самая будка, въ которой они жили, была довольно удобно расположена. У входной двери былъ навсъ врод балкона. Затмъ шла довольно помстительная комната съ печью посредин. Изъ этой комнаты шла дверь въ довольно обширную кладовую безъ дверей и оконъ. Тамъ помщались широкія нары, на которыхъ была послана чистая постель, гд спали вс трое.
День шелъ за днемъ, не принося съ собою ничего особенно новаго. Время свое Прокофій съ женою считали по поздамъ, которые проходили мимо и которые они встрчали исправно съ флагами и фонаремъ.
Одно только значительное событіе нарушило за все это время мирную жизнь будочника. Однажды вечеромъ Прокофій вышелъ съ фонаремъ, чтобы встртить проходящій товарный поздъ и сталъ на свою позицію. На открытыхъ платформахъ везли изъ Поти на линію шпалы. Изъ средины положенныхъ въ порядк шпалъ одна постепенно высовывалась отъ тряски. По несчастной случайности, она пришлась какъ разъ на такой высот, что, прозжая мимо, ударила съ страшною силою Прокофія по голов. Онъ замертво упалъ на землю.
Долго проболлъ Прокофій, лежа въ кутаисской больниц. У него были большія поврежденія наружныхъ покрововъ головы и верхнихъ наслоеній черенныхъ костей. Полонія съ ребенкомъ помстилась въ Кутаис близъ больницы и во все время болзни мужа не покидала его. Когда Прокофій уже сталъ выздоравливать, начальникъ дистанціи постилъ его въ больниц и сказалъ ему, чтобы онъ не смлъ заявлять и подавать какія либо прошенія по поводу того, что съ нимъ случилось,— иначе онъ потеряетъ свое мсто. Полковникъ убдилъ Прокофія, что онъ круглый дуракъ: считаетъ воронъ въ то время, когда проходитъ поздъ и потому не могъ замтить, какъ шпала высунулась наружу! Однимъ словомъ, полковникъ порядочно выругалъ Прокофія, но потомъ смилостивился и даже общалъ выдать ему вознагражденіе въ пятьдесятъ рублей и жалованье за прогульный мсяцъ. Прокофій не только успокоился, но и страшно обрадовался, шутка сказать — пятьдесятъ рублей награды!
Черезъ нкоторое время, ему дйствительно выдали пятьдесятъ рублей. Прокофій не зналъ, что могъ искать съ управленія дороги за увчье судебнымъ порядкомъ, что ему могли-бы присудить довольно значительную сумму или пожизненную пенсію. Онъ забылъ вс свои страданія и мучительную болзнь и, какъ ребенокъ, обрадовался этимъ деньгамъ, мечтая о томъ, что у нихъ вмст съ прежнимъ сбереженіемъ образуется цлый капиталъ — около ста рублей. Почти каждый вечеръ Полонія открывала свой сундучекъ и повряла деньги и потомъ бережно складывала ихъ на мсто.
Вся радость, вс мечты Полоніи сосредоточивались въ сын. Это былъ единственный свтъ ея жизни. Она мечтала воспитать его и вывести изъ той среды, въ которой ей самой суждено было проводить свою дальнйшую жизнь. Но для этого нужны были средства и вотъ эти средства она копила и берегла пуще глаза. Потерять эти деньги значило для нея потерять все свое будущее.
Дйствительно, миловидный мальчикъ своего наружностью напоминалъ немного мать: въ немъ видна была нкоторая изнженность, черты лица были тонки, кожа прозрачна. Онъ напоминалъ Полоніи дтей ея дорогой родины, Польши, и это еще боле привязывало Полонію къ сыну. Прокофій любилъ сына страстно и посвящалъ ему все свободное время, но онъ скоре имлъ видъ дядьки, приставленнаго къ барчуку, чмъ отца. Иногда, сидя за обдомъ и выпивая рюмку сивухи, онъ нарочно, шутя, подносилъ къ носу ребенка свою рюмку, и когда тотъ длалъ гримасу, морщился, Прокофій приходилъ въ восторгъ и съ гордостью говорилъ жен:— ‘Вотъ сейчасъ видно, что барчукъ, вишь его какъ отъ нашей сивухи-то коробитъ!’ — Полонія смялась, ласково смотрла на ребенка и еще крпче прижимала его къ себ.
Однажды, въ теплый лтній вечеръ, къ Прокофію зашелъ товарищъ и сосдъ его по сторожевой будк — грузинъ Арчилъ Лолуа, чтобы вмст идти смотрть на оплакиванье умершаго князя Коченидзе. Князья Коченидзе были богатые уважаемые въ округ помщики, и ‘оплакиванье’ стараго князя, по мстному обычаю, должно было представлять зрлище довольно рдкое и очень любопытное. Прокофій и Лолуа, съ которымъ онъ былъ въ самыхъ пріятельскихъ отношеніяхъ, весело пустились въ путь, передавъ свои обязанности женамъ.
Все, что Прокофій увидлъ за этотъ день, было для него такъ ново и такъ удивительно, что онъ чувствовалъ себя, какъ во сн. Толпы народа на двор, духовенство вокругъ гроба, стоявшаго въ полутемной комнат, женщины въ оригинальныхъ траурныхъ уборахъ и подъзжающія кавалькады князей и дворянъ-сосдей со свитами, плачъ и громкое причитаніе вдовы при встрч гостей, высокопарные рчи надъ гробомъ — все это казалось Прокофію сказочно-интереснымъ и занимательнымъ. Онъ долго шатался между прізжими, то робко заглядывая въ княжескіе покои, то приставая къ кучкамъ народа, толпившагося на двор.
Уже смеркалось, когда Прокофій съ своимъ товарищемъ, наглядвшись вдоволь на князей и дворянъ, пошли осматривать приготовленія, которыя длались для обда всему прибывшему на отпваніе народу.
По всему двору были поставлены наскоро сдланные столы и скамейки. На задней половин двора стояли котлы, гд варилось мясо и были приспособлены треножники, чтобы вертть и жарить шашлыки изъ мяса, баранины и разныхъ птицъ. Нсколько поваровъ суетились и приготовляли роскошный обдъ для князей и боле простую пищу для народа. Нсколько бурдюковъ съ винами лежало тутъ-же на земл.
— Эге! никакъ — Прокофій!— крикнулъ вдругъ кто-то за спиною Прокофія.
Онъ обернулся и увидлъ въ числ поваровъ Бохву Хотерія.
Время, очевидно, изгладило всякое недоразумніе между ними и Прокофій добродушно подошелъ къ Бохв.
— Здравствуй, дружище! Ну какъ поживаешь? Что ты тутъ длаешь?— спрашивалъ Прокофій.
— Да вотъ, пригласили готовить на оплакиванія, нарочно даже изъ Кутаиси меня выписали,— отвтилъ Бохва.— А ты какъ сюда попалъ?
Прокофій разсказалъ, что служитъ тутъ будочникомъ на желзной дорог, что женатъ на Полоніи и иметъ сына.
— Я слышалъ, теб поздомъ расшибло голову и ты былъ сильно боленъ. Ну, а теперь какъ? ничего?— спрашивалъ Бохва, глядя на Прокофія своими большими, прищуренными глазами.
— Ничего-то ничего! но когда треснуло меня по башк, такъ не думалъ, что когда-нибудь на ноги встану, всю голову проломило. Меня ужъ лчили, лчили въ больниц, просто смерть, одно наказаніе. Да вотъ спасибо, что заплатили за рану мою.
— Какъ заплатили?— спросилъ Бохва.
— Да такъ, по-благородному. Какъ всталъ на ноги, такъ и выложили пятьдесятъ рублей! Раньше не давали, извстно думали, что умру, а тогда деньги, вдь, даромъ-бы пропали.
— А ты, я думаю, какъ деньги получилъ, такъ ихъ и расшвырялъ сейчасъ?— спросилъ Бохва.
— Ну, нтъ. Полоса у меня не такая,— съ гордостью сказалъ Прокофій,— она деньги каждый день считаетъ и въ сундучекъ къ старымъ деньгамъ прячетъ. Нтъ, она не потеряетъ, она у меня не такая,— разболтался добродушно Прокофій.
— Разсказывай!— подзадоривалъ его Бохва,— ну, какъ тамъ прятать деньги, долго-ли сундучекъ украсть.
— Этого никакъ нельзя,— настаивалъ наивно Прокофій.— Ну, какъ ихъ взять, посуди самъ: за комнатою у насъ кладовая, тамъ мы и спимъ, а подъ нарами сундучекъ прячемъ, днемъ кладовая заперта крпко, да Полося моя никуда и не отлучается, разв только поздъ встртить.
Бохва задумался, и оба замолчали.
— Ну, прощай, Бохва, мн пора домой.
— Прощай, прощай, Прокофій, смотри, собирай побольше денегъ, дло хорошее, богачемъ будешь,— смялся Бохва, скаля блые зубы, Они подали другъ другу руки и дружески разстались.
Бохва, видимо, остался доволенъ свдніями, полученными отъ Прокофія. Опредленнаго мста онъ не имлъ въ Кутаис, а зарабатывалъ кое-что по приглашеніямъ и въ город и за городомъ, на свадьбахъ, на оплакиваніяхъ и другихъ торжествахъ. У князей Коченидзе на оплакиваніи нужно было три дня кормить гостей и народъ и поэтому ему приходилось оставаться тутъ еще нсколько дней. Бохва былъ все такъ-же лнивъ, какъ и прежде и поэтому предпочиталъ гулять изъ одного дома въ другой, чмъ служить на одномъ мст. Посл оплакиванія онъ собирался пошляться у знакомыхъ въ Мингреліи и уже потомъ вернуться въ Кутаисъ.
Разговоръ съ Прокофіемъ вдругъ зародилъ въ немъ безпокойную и неотвязчивую мысль. Ему досадно было, что этотъ дуракъ могъ такъ глупо благодушествовать въ своемъ счастіи вмст съ Полоніей, да еще копить деньги. И зачмъ этимъ мамадзахли деньги, думаетъ онъ, они и проживать ихъ не умютъ, а тутъ сиди у огня три дня, да еще хорошо если пять рублей заплатятъ. Каковъ дурень, вспомнилъ онъ про себя, говоритъ, что около ста рублей накопилъ! А эта дура,— продолжалъ онъ размышлять,— я былъ такъ глупъ, еще любилъ и ласкалъ ее, а она мн цлую исторію сдлала, стоила она того, чтобы ей такое вниманіе оказывать.
Такъ думалъ Бохва, лежа на двор, подъ орховымъ деревомъ и завертываясь въ бурку. Сонъ не приходилъ къ нему,— его замыселъ все боле и боле волновалъ и безпокоилъ его.
Вернувшись домой, Прокофій разсказалъ своей жен попорядку все, что видлъ на оплакиваніи. Разсказывая о встрч съ Бохвою, онъ добродушно ухмылялся — точно дло шло о встрч съ старымъ пріятелемъ. Но Полонія, услышавъ имя Бохвы, вдругъ поблднла, и сердце ея забилось сильно и тревожно. Все прошлое встало въ ея воображеніи. Но она промолчала. Ей не хотлось мучить мужа своими тревогами, да къ тому-же это было-бы безполезно — при всей своей любви къ ней, онъ никогда не способенъ былъ понять того, что творилось въ ея боле сложной и тонкой душ.
Вечеромъ, Полонія нсколько разъ подходила къ ребенку, нсколько разъ цловала его и съ грустью и тяжестью на сердц легла спать. Красивое лицо Бохвы неотвязчиво преслдовало ее. Одна сцена за другой изъ жизни ея въ Батум назойливо смнялись въ ея памяти, и сонъ бжалъ онъ нея.
Прошло нсколько дней, Полонія вошла въ обычную колею. Она выбгала по временамъ встртить поздъ, занималась домомъ и ребенкомъ, дла всегда было много и задумываться и скучать было некогда.
Однажды, вечеромъ, Прокофій ушелъ на осмотръ пути, вооружившись всми нужными инструментами и фонаремъ. Въ одномъ мст производились ночныя поправки,— поэтому онъ не могъ рано вернуться домой. Былъ уже десятый часъ вечера. Полонія уложила спать ребенка въ кладовой и сама, пріотворя немного дверь, чтобы слдить за нимъ, стала у открытой входной двери. Уставъ отъ дневной работы, она немного задумалась. Мертвая тишина царила кругомъ. Вечеръ былъ теплый, тихій,— небо заволокло, какъ передъ дождемъ. Тишина во время сумерекъ, когда и глазъ не можетъ проврить все окружающее, какъ-то особенно нервно настраиваетъ воображеніе и располагаетъ къ безотчетному страху. Въ этомъ состояніи духа сидла теперь Полонія. Чтобы развлечь себя, она нсколько разъ подходила къ тихо спавшему ребенку, потомъ она вспомнила, что въ десять часовъ долженъ придти пассажирскій поздъ, и пошла зажечь фонарь, съ которымъ должна была выйти на путь. Фонарь тускло горлъ среди окружающаго мрака. До прихода позда оставалось мало времени, посл прозда его она разсчитывала запереться и заснуть. Вдругъ, взглянувъ на входную дверь, Полонія увидла передъ собой какую-то странную фигуру. Это былъ человкъ, у котораго вся голова и лицо были завязаны башлыкомъ, черезъ маленькое отверстіе блестлъ большой черный глазъ. Полонія вскочила, какъ ужаленная, и откинулась къ стн, холодная дрожь пробжала по всему ея тлу, языкъ онмлъ.
Сначала она подумала, что все это создало ея разстроенное воображеніе, но человкъ все стоялъ, осторожно оглядывался и, наконецъ, быстрымъ прыжкомъ подскочилъ къ ней и, схвативъ ее за воротъ, хриплымъ шепотомъ спросилъ:
— Гд деньги, показывай сейчасъ!
— Ради Бога!— едва могла выговорить Полонія.
— Гд деньги? или я теб вс кишки выпущу…
Полонія потеряла всякую силу, у нея подкосились ноги… но вдругъ чувство самосохраненія сказалось въ ней, она позабыла въ эту минуту все, что было связано въ ея представленіи съ драгоцнными деньгами и, отдернувъ руку разбойника, указала ему дверь въ кладовую:
— Тамъ, подъ постелью все лежитъ,— иди,— проговорила она.
Разбойникъ рванулся къ двери и шмыгнулъ въ кладовую.
Едва онъ вошелъ туда, какъ Полонія, подъ вліяніемъ того-же чувства самосохраненія, быстро закрыла за нимъ дверь и задвинула здоровый желзный запоръ. Разбойникъ попался въ ловушку: ни дверей, ни оконъ въ кладовой не было и выскочить оттуда не было возможности.
— Ах, мамадзахли! отворяй сейчасъ-же, польская крыса!— закричалъ разбойникъ.
Полонія застыла отъ ужаса: этотъ голосъ былъ слишкомъ хорошо знакомъ ей.
— Бохва! Господи Боже мой…— слабо проговорила она.
— Отворяй, я теб говорю, отворяй, негодная! я тебя какъ собаку заржу!— кричалъ онъ задыхающимся голосомъ и колотилъ въ дверь рукояткою кинжала.
Полонія, помертввъ отъ ужаса, неподвижно стояла передъ дверью.
Вдругъ, вмст съ грубымъ крикомъ разбойника, раздался плачъ ребенка.
— Ага! это твое поганое отродіе! подожди, мамадзахли!— отворяй сейчасъ или я этому щенку буду руку рзать…— кричалъ Бохва.
Но Полонія едва понимала, что онъ кричитъ ей. Одна мысль работала въ ея мозгу: дождаться людей, призвать кого-нибудь на помощь. Вдругъ раздался гулъ приближающагося позда. ‘Остановить его…’ — подумала Полонія, и схвативъ фонарь, быстро выдвинула красное сигнальное стекло.
— Слышишь ты, что я теб говорю, мамадзахли!..— кричалъ Бохва, заглушая испуганный визгъ ребенка.
Полонія почти теряла сознаніе отъ ужаса. Шумъ и гулъ приближающагося позда усиливался. Еще одна минута,— и онъ могъ пронестись мимо. Не помня себя, она рванулась къ выходу. Нечеловческій, страшный крикъ раздался ей вслдъ, но она безъ оглядки бжала къ полотну желзной дороги, судорожно сжимая въ рук ручку сигнальнаго фонаря. Послышался усиленный свистъ локомотива: — знакъ тревоги. Локомотивъ страшно и сильно шиплъ, давая задній ходъ и останавливая поздъ. Казалось, это было какое-то трехглазое чудовище, которое пыхтло, съ громадною силой выпуская пары…
Поздъ остановился на короткомъ разстояніи отъ будки, въ темнот видно было, какъ люди выскакивали изъ вагоновъ. Фонарики мелькали по всмъ направленіямъ. Полонія бжала имъ навстрчу.
Кондукторы съ фонарями и толпы пассажировъ шли быстро къ будк.
— Помогите! помогите!— кричала Полонія.
— Что случилось?— кричали вс разомъ.
— Ржутъ! ржутъ!..— стонала Полонія.
— Кто ржетъ? Говори толкомъ!— строго сказалъ оберъ-кондукторъ.
— Разбойникъ ржетъ, я заперла его въ будк,— говорила, вся дрожа, Полонія.
Кондукторы и пассажиры немного пріостановились и стали обсуждать положеніе. Нсколько человкъ говорили между собою по-грузински. Какая-то русская пассажирка въ бурк и папах подошла къ оберъ-кондуктору и предложила свой заряженный револьверъ.
Нсколько туземцевъ въ національномъ вооруженіи вызвались тоже идти вмст, чтобы взять разбойника изъ его ловушки.
Комната разомъ наполнилась народомъ и освтилась фонарями.
Оберъ-кондукторъ приказалъ Бохв отдать свое оружіе, потомъ отперъ дверь и пріоткрылъ ее, чтобы Бохва могъ просунуть свой кинжалъ. Вс невольно вскрикнули: кинжалъ былъ измазанъ кровью… Оберъ-кондукторъ отворилъ дверь въ кладовую: свтъ фонарей разомъ проникъ въ эту комнату и глазамъ присутствующихъ представилась потрясающая картина. Бохва стоялъ не трогаясь съ мста: руки и платье его были залиты кровью, красивое лицо его было блдно. На постел лежалъ трупъ мальчика, одна рука и нога висли наполовину отрзанныя отъ туловища, все было такъ измазано и облито кровью, что трудно было что-нибудь различить…
Полонія рванулась съ крикомъ черезъ толпу, бросилась къ своему ребенку и схватила его на руки.
Въ это время вошелъ въ будку Прокофій. Онъ услышалъ на пути тревожный свистотъ локомотива и поспшилъ по направленію къ будк. Ничего не понимая, онъ вошелъ въ комнату и наткнулся на всю эту сцену. Онъ увидлъ обезображенный трупъ ребенка, увидлъ жену свою, которая металась, какъ сумасшедшая изъ стороны въ сторону съ окровавленнымъ трупомъ. Въ голов его все помутилось.
Замтивъ Прокофія, Полонія кинулась къ нему:
— Да спасай-же, наконецъ, его отъ этого злодя!— кричала она — Да что-же ты стоишь, не трогаешься съ мста? Разв ты не видишь, что онъ ржетъ его…
Рчь Полоніи стала путаться, никто не понималъ, что она говоритъ и чего она хочетъ. Ясно было, что она теряла разсудокъ.
Оберъ-кондукторъ распорядился связать руки Бохв, который упорно молчалъ и не оказывалъ никакого сопротивленія.
Ршено было взять на поздъ Бохву, безумную Полонію и трупъ ребенка, для передачи ихъ въ руки властямъ. Прокофія оставили при будк, общая немедленно прислать ему на смну со станціи Чаладиди другого человка.
Большихъ усилій стоило вырвать изъ рукъ Полоніи трупъ ребенка: она кричала, просила у всхъ защиты, бросалась на колни, рыдала надрывающими душу рыданіями… Наконецъ, вс пассажиры размстились по своимъ вагонамъ. Поздъ засвистлъ и тронулся дальше… И мсто это, гд было сейчасъ такъ людно, гд шумла, говорила и волновалась толпа и гд только-что разыгралась такая потрясающая драма, разомъ, въ одну минуту, опустло и затихло.
Прокофій остался одинъ. Онъ сидлъ и ждалъ человка, котораго должны были прислать ему на смну со станціи Чаладиди. Онъ сидлъ неподвижно и молча. Что онъ думалъ и что длалось у него на душ въ эту минуту — трудно сказать.