———
———
———
———
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Был ли аскетом Вл. Соловьёв?, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1911
Время на прочтение: 8 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014. С. 583-589, 732-733.
———————
Одиннадцать лет назад — 31 июля 1900 г. — скончался Вл. Соловьёв.
За гробом его шли ближайшие друзья, несколько профессоров Московского университета, несколько литераторов.
Русское общество в похоронах не участвовало.
Было что-то глубоко несвоевременное, ‘неудачное’ в смерти Вл. Соловьёва. И похороны были какие-то одинокие, неудачные. Чувство большой печали смешивалось с каким-то странным чувством ‘неловкости’, стыда. Это было инстинктивное чувство: стыд за русское общество. Что оно не пришло ко гробу одного из величайших своих мыслителей, одного из благороднейших своих граждан.
Если бы Вл. Соловьёв прожил ещё десять лет и умер бы в наши дни, — смерть его была бы громадным общественным событием. При жизни его не заметили. В общественном сознании он вырос лишь за последние десять лет.
Проф. С. Булгаков рассказывал мне о своей встрече с Вл. Соловьёвым на журфиксах у покойного Гольцева 1. Его поразила внешность Соловьёва и то, что он, здороваясь, целовал у дам руки, совсем как светский человек, а не как ‘аскет’. Никакого внутреннего интереса к нему не было.
Ну, а что если бы С. Булгаков встретился с Вл. Соловьёвым теперь? Уж, конечно, он не обратил бы внимание на светские манеры Соловьёва, а подошёл бы к нему, чтобы заговорить о самых больных, самых задушевных, самых неотложных вопросах, которые ставит современная жизнь.
Нечто подобное произошло и со всем русским обществом.
Широкая публика его почти не знала. А тот, кто знал, поражался ‘внешностью’. Его изумительными глазами, вдохновенным лицом пророка. Или несовместимостью ребячества с философией, вольных острот — с религиозностью, целования рук у дам — с аскетизмом. И только буквально единицы ближайших друзей и учеников видели в нём другое, — хотя и по отношению их во многом Соловьёв всё же оставался ‘одиноким’.
Так было.
Но в наши дни Соловьёв становится всё ближе, всё дороже и, главное, всё понятнее русскому обществу. Пусть у него мало учеников и последователей. Но духовная красота и поразительное своеобразие личности его, глубина мысли и чувства, пророческая сила вдохновенья — всё это неотступно приковывает внимание каждого. И всё чаще начинают подходить к нему с своими духовными запросами. А вместе с тем начинают понимать — кого тогда хоронили!
Несколько лет тому назад я предполагал написать большую и, по возможности, полную биографию Вл. Соловьёва. Начал собирать материалы. Опубликовал о своём намерении в газетах и журналах 2. И вот кое-кто откликнулся. Пришлось видеть ‘документы’ и вести личные переговоры и расспросы.
Меня поразила тогда одна черта: полная противоположность некоторых свидетельств.
Был ли Вл. Соловьёв аскет? Как он относился к женщинам? Г-жа С. 3, одна из первых слушательниц его, когда он совсем ещё юношей читал лекции на Московских женских курсах, говорит:
— Владимир Сергеевич был близок с моим братом и постоянно бывал у нас. Он остался другом нашего дома до последних дней, и на ваш вопрос об увлечениях Владимира Сергеевича — я могу сказать только одно: Соловьёв и ‘влюблённость’ представляются мне чем-то до нелепости несовместимым.
Но, по другим свидетельствам, в этот же юношеский период был влюблён в г-жу П., которая не разделяла его чувства. И Соловьёв однажды, взобравшись на колокольню, хотел броситься оттуда — и был спасён совершенно случайно 4.
Г-н Бутурлин 5, предупредивший меня, что в общем не симпатизирует Соловьёву, передавал мне один разговор, с несомненностью устанавливающий, что до тридцати лет Вл. Соловьёв был, безусловно, аскет. Речь шла о любви. Кто-то, говоря о страсти, подчёркивал её мистический момент:
— Я всегда переживаю такое чувство, как будто бы выходишь за грань эмпирического.
— Это правда? — спросил Соловьёв Бутурлина.
Бутурлин ответил:
— А разве вы сами не испытывали этого?
— Нет, я с женщинами в таких отношениях не был.
Г-н Н. пишет: ‘Я много раз видел Владимира Сергеевича и не могу представить себе его улыбающимся или смеющимся, он всегда был погружён в созерцание чего-то большого, нам недоступного’.
А та же г-жа С. говорит:
— Приход Владимира Сергеевича был для нас всегда сплошной радостью. Он всех заражал своим смехом. Остроты так и сыпались. Смех не смолкал, и больше всех, кажется, смеялся он сам.
Даже лицо Соловьёва оценивалось по-разному. Одни замечали больше верхнюю часть лица и говорили: ‘у него лицо пророка’. Других поражала нижняя часть лица — и они говорили, что в нём есть что-то от ‘обезьяны’.
‘Великий философ Вл. Соловьёв целовал дамам руки. Но это бы ещё ничего. Он делал гораздо хуже’.
Г. Бутурлин много говорил об его отношении к спиритизму, вспомнил такой случай.
Был спиритический сеанс, народу собралось много, по преимуществу дам. Соловьёв — медиум. И вдруг медиум начинает писать на древнееврейском языке. Кроме Соловьёва языка этого никто не знает. Просят перевести. Владимир Сергеевич переводит. Дамы конфузятся. Но чем дальше медиум переводит — тем текст оказывается неприличнее. В конце концов все дамы разбежались.
Уж конечно, они ушли в тот вечер домой негодующие и разочарованные в ‘великом философе’.
‘Озорство’ Вл. Соловьёва многих поражало. У него выработалась особенная шутливая манера говорить и обращаться с людьми, которой он пользовался, чтобы отгородить себя от них, когда ему это было нужно.
Вот иллюстрация:
Дело происходит в доме Льва Николаевича Толстого. Говорили о последней статье Владимира Сергеевича ‘Смысл любви’ 6. Спорили. Вдруг в разговор вмешивается графиня Софья Андреевна:
— Я не понимаю, Владимир Сергеевич, зачем только вы пишете такие статьи?
— Но, графиня, надо же мне что-нибудь кушать?
А вот ещё:
Одна дама слушала, как Соловьёв читал статью о Конте 7, и нашла её ‘очень скучной’. Через некоторое время у брата своего Михаила Сергеевича Владимир Сергеевич должен был читать ‘Три разговора’.
Собрались. Свечи зажгли. Вдруг звонок. Оказывается, та самая дама, которая соскучилась на Конте.
Вл. Сергеевич страшно был недоволен и говорит:
— Скажите ей, что я опять о Конте буду читать.
Даже в кругу близких людей Соловьёв жил одинокой внутренней жизнью. Но это не была тяжёлая замкнутость, ‘скрытность’, в обычном смысле слова, — это было свойство его творческой личности. Для окружающих Владимир Сергеевич был не столько мудрец, сколько ребёнок. Удивительный ребёнок, который восхищал, умилял и, главное, всюду нёс радость. Потому что сам способен был радоваться, как ребёнок. Уже в последний период своей жизни, больным и усталым, приехал он к брату Михаилу Сергеевичу. В поле устроили фейерверки. Владимир Сергеевич чувствовал себя плохо и не мог пойти туда. Тогда к окну поставили кресло, и он мог видеть всю картину фейерверка, не выходя из дому. Когда зажгли ракеты — Владимир Сергеевич волновался и восторгался, как маленький мальчик.
Там же, у брата, над прудом повисла упавшая береза, и Соловьёв любил лежать на ней, вытянувшись на спине во весь рост и глядя на облака. Целые часы проводил он на этой берёзе в уединении и тиши…
Его, как ребёнка, ‘опасно’ было пускать одного. Уйдёт, заблудится. Однажды он зашёл в лесную чащу, сбился с дороги. Назад пришлось переходить речку.
— Мне показалась она мелкой, — объяснял Владимир Сергеевич, возвратясь домой. — Я попробовал перейти вброд, не раздеваясь. Вижу — глубоко. Тогда я решил перейти её во что бы то ни стало — и перешёл по шейку!..
Пришёл совершенно мокрый и иззябший.
Вл. Соловьёв имел много друзей — и всё-таки был каким-то бездомным скитальцем. У многих для него был ‘дом’. Но нигде не было ‘своего’ дома.
Он увлекался женщинами. У него были ‘романы’. Но ни одна женщина не стала для него подругой жизни. Не представляют исключения и известные отношения его с г-жой Х[итро]во 8.
Чувство к ней Владимира Сергеевича было бесконечно сложное. Оно окрашивалось глубоким мистическим и религиозным светом. Со стороны же Х[итро]во было совершенно другое.
Родственник её, граф Салтыков, долго живший у неё в Петербурге и близко наблюдавший отношение её к Соловьёву, говорил мне очень определённо:
— Х[итро]во прежде всего смотрела на Владимира Сергеевича, как на украшение своего блестящего салона.
Владимир Соловьёв в области идей пережил несколько глубоких кризисов. Недаром под конец своей жизни он начал писать ‘Теоретическую философию’, первые главы которой подвергали беспощадной критике основные предпосылки его гносеологии.
А в ‘Трёх разговорах’ он явно по-новому представляет себе христианскую идею прогресса.
Точно так же и в жизни своей он пережил немало внутренних кризисов. И падал, и подымался.
Всем памятна мерзкая статья архиепископа Антония Волынского, в которой Соловьёв изображается пьяницей и развратником. Всё в ней или заведомая клевета, или искажение, равносильное клевете 9.
Но несомненно, что были в его жизни периоды тёмные. Особенно начала девяностых годов. Последний же период, лет за шесть перед смертью, был наиболее просветлённым. Владимир Сергеевич был весь проникнут апокалиптическим чувством ‘конца’, так ярко отразившемся в его ‘Повести об Антихристе’. И это чувство ‘конца’ делало его особенно серьёзным, особенно строгим к себе.
Жизнь человеческую нельзя разрезать на куски. Она представляет из себя органическое целое. И подобие правды Антония Волынского по отношению к двум-трём годам жизни — вопиющая ложь по отношению жизни, взятой в целом.
Что же было основным тоном в личности Владимира Соловьёва?
Один близкий родственник Владимира Сергеевича, на вопрос, что больше всего поражало его в Соловьёве, сказал так:
— Роскошь жизни. Когда приходил к нам ‘дядя Володя’, мы, дети, сразу чувствовали, что теперь всё позволено. Что явилась какая-то высшая полнота жизни — и теперь больше обычные рамки недействительны.
‘Роскошь жизни’ — вот основной тон личности Владимира Соловьёва 10.
Это было воплощённое христианское, а не ницшеанское ‘по ту сторону добра и зла’. Если миросозерцание его больше всего поражает своей многогранностью, то личность ослепляла, прежде всего, именно своей ‘полнотой жизни’.
Всё позволено! И дети начинали на несколько часов жить вне рамок, вне ‘закона’. Это не был ‘хаос’ — а какой-то ‘избыток’, сверхзакон. Такая радость, такая полнота радости, что ‘смешно’ было ‘слушаться’. Владимиру Соловьёву всё было ‘можно’. Потому что это сама жизнь. Сказочно прекрасная. Властно торжествующая. Не нуждающаяся ни в каких ‘законах’, потому что в чистом своём виде — она сама и закон, и правда.
В этом же разгадка и недавнего нелепого спора: к какой церкви принадлежал Вл. Соловьёв — к униатской, к католической или к православной?
К Христовой!
Он видел внутреннюю правду и внешнюю односторонность и той, и другой, и третьей. Вот почему мог принять причащение от униатского священника, а умирая — призвать священника православного.
Очень характерен такой факт: в Загребе, в период постоянного своего общения с католическим духовенством, Соловьёв исповедался и причастился в православной церкви, причём взял свидетельство о говении и оставил его в своих бумагах!
Владимир Сергеевич был ‘вегетарианец’, потому что обычно не ел мяса. Но когда у хозяев ничего иного не было, он ел и мясо.
Аскетизм и страстность. Ребячество и почти беспримерная работоспособность. Детский смех и серьёзность настоящего мудреца. Житейская беспомощность и сила пророка — всё это находило себе выражение в сложной, красочной, многогранной личности Вл. Соловьёва.
У белого камня он видел видение: вереницей шли седые старцы, шли, чтобы создать великое дело — соединение Церквей 11.
1 Гольцев Виктор Александрович (1850—1906) — публицист, литературный критик, доцент ИМУ. В 1880-1890-х гг. устраивал по вторникам домашние приёмы для московской интеллигенции.
2 ‘Милостивый государь, господин редактор!
Я приступил к составлению биографии Владимира Сергеевича Соловьёва. Главнейшее затруднение, с которым пришлось здесь столкнуться, — это почти полное отсутствие литературных сведений о его жизни. А между тем, чрезвычайно ценный биографический материал разбросан по рукам его многочисленных знакомых.
Ввиду этого я позволяю себе обратиться чрез посредство Вашего уважаемого издания ко всем имеющим те или иные сведения о жизни В. С. Соловьёва, не опубликованные в печати, с покорнейшей просьбой помочь моей работе.
Даже самые незначительные и случайные сведения будут приняты мною с глубокой благодарностью. Всякого рода письменные документы (письма, стихотворения и проч.) по снятии с них копии будут немедленно возвращены в целости.
Первый том биографии (всего предположено два тома) должен выйти в свет не позже весны 1910 года (к десятилетию со дня смерти), ввиду этого я убедительно просил бы откликнуться на моё обращение, не откладывая’ (Свенцицкий В. Письмо в редакцию // К свету. 1908. 4. С. 17).
В. Ф. Эрн 2 сентября 1908 г. писал жене: ‘Говорили больше всего о Соловьёве и о той биографии, которую Валентин думает написать. Он больше и больше погружается в эту работу, достаёт новые материалы, изучает старые, с любовью обдумывает план и подробности’ (Взыскующие града: Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках. М., 1997. 103).
3 Приводимые далее факты совпадают с воспоминаниями Веры Александровны Пыпиной-Ляцкой (1864—1930) (Голос минувшего. 1914. 12), был у неё и брат Дмитрий (1868—1910).
4 В. С. Соловьёв читал лекции на Московских высших женских курсах в первой половине 1875 и увлёкся слушательницей Елизаветой Михайловной Поливановой. Ср.: они ‘взобрались на крышу деревенской церкви, чтобы полюбоваться открывавшимся оттуда видом. И вдруг, неожиданно, Соловьёв признался ей в любви. Она растерялась и ‘с испуга’ отвечала ‘да’. Через несколько дней, обливаясь слезами, она объявила ему, что его не любит. Соловьёв ласково её утешал. Вскоре после этого он уехал за границу’ (Мочульский К. Владимир Соловьёв. Жизнь и учение. Париж, 1936. Гл. 2).
5 Бутурлин Александр Сергеевич (1845—1916) — врач, участник движения народников, во второй половине 1870-х гг. жил в Москве на Пречистенке, знакомый Л. Толстого и В. Н. Фигнер.
6 В. С. Соловьёв объединил пять статей 1892-1894 гг. под заглавием ‘Смысл любви’.
7 В. С. Соловьёв читал доклад ‘Идея человечества у Августа Конта’ на собрании Философского общества при Петербургском университете 7 марта 1898 г.
8 Хитрово Софья Петровна (1848—1910) — племянница С. А. Толстой, жена дипломата, хозяйка литературного салона.
9 Антоний [Храповицкий]. Ложный пророк // Волынские епархиальные ведомости. 1908. 12. С. 239-243. Ср.: ‘…арх. Антоний (волынский) пытался смешать Соловьёва с грязью, обвинил этого аскета-мирянина в пьянстве и разврате. Но эти обвинения были так чудовищны, что им решительно никто не поверил’ (Философов Д. Загадки русской культуры. М., 2004. С. 328). Заглавие статьи использовал очернитель самого Свенцицкого, по обыкновению приписав авторство себе, как и ярлыка ‘Симон Волхв’, заимствованного из статьи ‘Свенцицканство’ (Белый А. Начало века. М., 1990. С. 496, Его же. Собр. соч. Воспоминания о Блоке. М., 1995. С. 175).
10 Ср.: ‘…уважай сомнения и вопросы: они — переполненный избыток, роскошь жизни и являются больше на вершинах счастья, когда нет грубых желаний, они не родятся среди жизни обыденной’ (Гончаров И. Обломов. Минск, 1979. С. 447).
11 Ср.: ‘…на берегу Тосны находился камень, который В. С. называл ‘святым камнем’. Он просиживал на нём долгие часы в полном одиночестве. Там однажды посетило его видение: пред ним предстала толпа церковных старцев и благословила его на труд ‘оправдания веры отцов» (Мочульский К. Владимир Соловьёв. Жизнь и учение. Гл. 11).