Буржуазный Наполеонъ не мыслимъ.
Буржуазный Наполеонъ не мыслимъ.
‘Москва’, 27-го іюля 1867 г.
Буржуазный Наполеон не мыслим, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1867
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Руси’ и другихъ изданій, и нкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Свтъ и тнь, постоянно мняющіеся на политическомъ неб Европы, держатъ европейскую публику въ какомъ-то тревожномъ недоумніи. Нтъ повидимому никакихъ серьезныхъ, дйствительно годныхъ поводовъ къ войн,— а между тмъ никто не обезоруживается, напротивъ вс вооружаются и спшатъ быть на-готов при первомъ всполох. Никогда не расточалось столько оффиціальныхъ увреній въ прочности мира и въ миролюбивыхъ наклонностяхъ верховныхъ правителей, никогда не воспвалось столько оффиціозно-хвалебныхъ гимновъ миру, и въ то же время никогда съ меньшею недоврчивостью не внимала имъ публика, и изъ-за этой батареи громкихъ успокоительныхъ словъ и фразъ слышатся ея пугливому слуху глухіе раскаты иного идущаго грома, никогда тонъ независимой европейской печати не былъ задорне и раздражительне. Этого мало. Никогда, дйствительно, не было дано столько положительныхъ задатковъ прочнаго политическаго вдра: не есть ли парижская выставка — торжественная международная трапеза мира? Не явились ли почти вс государи гостями-пріятелями Франціи и ея державнаго хозяина? Не представляются ли вс эти посщенія и свиданія какимъ-то заговоромъ правительствъ въ пользу мира? Не одушевлены ли они вс не только миролюбивыми намреніями, но и миролюбивыми умыслами? И однакожъ, несмотря на вс эти умышленія, вдро не устанавливается, хотя нтъ еще и непогоды, и вопреки потоку международной пріязни и миролюбія сверху, снизу поднимается, сильне и сильне разгораясь, пламя международной вражды. Посл крпкихъ взаимныхъ объятій прусскаго короля съ французскимъ императоромъ, общественное мнніе во Франціи и Пруссіи стало другъ къ другу въ положеніе еще боле непріязненное чмъ прежде, между Россіей и Франціей, по общимъ отзывамъ, произошло также нкоторое охлажденіе. Казалось, какое яркое солнце трогательной любви и сердечнаго согласія взошло надъ міромъ, когда самъ турецкій падишахъ подвигся на увеселительную прогулку по Европ и обмнялся дружескими shake-hands или рукотряскою съ семью монархами Европы? А между тмъ кровь Болгаръ и Грековъ не преставала и не престаетъ литься, не престаетъ, хотя и очень не кстати, вопіять небу и людямъ объ отмщеніи. Но, оставляя въ сторон этотъ грубый турецкій примръ лжи и противорчія, раскроемъ причины и свойства прочихъ, хотя и мене рзкихъ, указанныхъ нами противорчій. Неразршенными политическими вопросами томится Европа, и въ мукахъ ихъ разршенія невольно обращается мыслью къ войн, какъ къ крайнему врачеванію. Обратимся сначала къ Французской имперіи.
Дружный, горячій натискъ оппозиціонныхъ журналовъ и ораторовъ французской законодательной палаты возбудилъ въ высокой степени общественное мнніе Франціи,— несмотря на сильное, никогда не оскудвающее, но однако бдное внутреннею крпостью, словотеченіе государственнаго министра Руэра и усердную, хотя безталанную защиту правительства оффиціозными публицистами. ‘Мы имли, говоритъ Эмиль Жирарденъ въ своей оппозиціонной газет, при Наполеон мъ величіе безъ свободы, при Луи-Филипп свободу безъ величія, мы надялись имть и то и другое при Наполеон III, и дйствительно величіе оснило было насъ въ начал второй имперіи, но теперь нтъ у насъ ни свободы, ни величія’. Ссылка на Наполеона -го и на Луифилиппа доказываетъ, между прочимъ, что Французы скоре морятся съ отсутствіемъ свободы при величіи, нежели съ отсутствіемъ величія при свобод.
Замтимъ, что газета ‘Libert’, изъ которой мы привели эти строки ея редактора, требовала присоединенія Люксамбурга къ Франціи и войны съ Пруссіей. Смыслъ всхъ оппозиціонныхъ рчей также сводится къ положенію, что во Франціи нтъ теперь ни свободы, ни величія, и самыя ожесточенныя нападки ихъ направлены на вншнюю политику правительства, отъ которой потерпла будто бы національная честь Французовъ. Само собой разумется, что въ сонм правительственныхъ политическихъ грховъ одно изъ почетнйшихъ мстъ отведено увеличенію и усиленію Пруссіи, допущенному французскимъ кабинетомъ безъ протеста и къ невыгод Франціи. Неудача дипломатическаго похода на Россію по поводу польскаго вопроса, позорный исходъ мексиканской экспедиціи, появленіе у французскихъ границъ новаго могущественнаго сосда — Сверогерманскаго Союза, подъ предводительствомъ Пруссіи и съ арміей доходящей до милліона, утрата политической позиціи и ослабленіе французскаго вліянія въ Южной Германіи — все это до такой степени натянуло и безъ того въ высшей степени чувствительную струну національной чести, что патягивать ее еще боле уже не оказывается возможнымъ. Общественное вниманіе напряженно слдитъ за вншнею политикой императора, и всякій новый дипломатическій неуспхъ послужитъ новымъ поводомъ къ враждебной правительству агитаціи. Гораздо легче Наполеону III обойти вопросъ о ‘свобод’, нежели вопросъ о политическомъ достоинств Франціи, гораздо вроятне для него найти въ борьб съ оппозиціей поддержку своей внутренней, нежели вншней политик, и не только въ ‘большинств’ представителей законодательнаго собранія и генеральныхъ совтовъ, но и въ большинств французскаго населенія, въ буржуазіи, въ рабочихъ, въ массахъ народа. Вопросъ о ‘свобод’, по самой неопредленности своей, едвали еще можетъ теперь стать знаменемъ революціи, новая формула еще не отыскана, а опредленныя старыя, знакомыя формулы уже испробованы и оказались неудовлетворительными. Во всякомъ случа, оппозиціонный натискъ въ палат носитъ на себ такой рзко революціонный характеръ, что онъ скоре запугиваетъ, чмъ привлекаетъ большинство населенія, напоминая ему анархію 1848 года и общая ему въ будущемъ возобновленіе прежнихъ порядковъ безпорядка и политическаго безславія. Нельзя, конечно, сказать, чтобы и кром оппозиціонной фракціи, Франція была довольна, напротивъ, чувство неудовлетворенности, неловкости (malaise) развито повсюду, но Наполеона, кажется намъ, ограждаетъ теперь не столько искусство въ правленіи, сколько безвыходность внутренняго политическаго положенія Франціи. Новаго исторія еще ничего не выработала, и Франція инстинктивно чувствуетъ, что ей предстоитъ или держаться настоящаго statu quo, или вновь начать рядъ явленій, которыя — скажемъ стихомъ Баратынскаго —
Вс вдомы! И только повторенья
Грядущее сулитъ!..
Нельзя, конечно, поручиться за то, чтобы внезапный случайный вихорь политическихъ страстей, взвившись изъ Парижа, не взялъ верхъ надъ этими благоразумными инстинктами страны, революція 1848 года была вовсе не общенароднымъ движеніемъ, этотъ сюрпризъ былъ подаркомъ Парижа Франціи, вовсе особенно не желаннымъ, но теперь все же мене вроятностей для революціи чмъ прежде, потому что одною иллюзіей меньше и однимъ опытомъ больше. Можно во всякомъ случа полагать, что серьезнаго революціоннаго движенія не будетъ до удобной оказіи, а этою оказіей можетъ быть или смерть императора, или же новое Ватерлоо. До того же времени власть Наполеона можетъ не опасаться паденія, при нсколько искусномъ управленіи государственною машиной, при умньи вовремя открыть одинъ клапанъ, закрыть другой, выпустить пару или поддать пару. И именно тутъ-то и оказывается необходимость дать какой-либо исходъ чувству недовольства и неловкости, охватившему всю Францію. Если вопросъ о ‘свобод’ можетъ быть еще обойденъ, то вопросъ о ‘величіи’, о политическомъ могуществ, объ удовлетвореніи національной чести — такой вопросъ, на которомъ одинаково сходятся люди разныхъ партій, который можетъ быть одинаково навязавъ національному чувству и Французовъ-имперіалистовъ, и конституціонныхъ либераловъ, и республиканцевъ. Есть стереотипныя слова и фразы, имющія обязательную, деспотическую силу для каждаго Француза, составляющія какъ бы его условную политическую религію,— слова и фразы, на которыя даже не простирается дерзость его публичнаго анализа, какъ на общепринятые догматы. Вс они зачерпываютъ мысль очень не глубоко, изображаютъ понятія условныя и вншнія, но въ этомъ-то и заключается всеобщность ихъ власти надъ умами Французовъ. Таковы слова и фразы о чести, о слав, о цивилизаціи, о французской военной неустрашимости (vaillance) и проч. и проч. Наше замчаніе вовсе не мелочное, какъ многимъ можетъ показаться. Исторія народа не можетъ быть и объяснена безъ психологическаго изслдованія его индивидуальности. Это упомянутое нами выше свойство Французовъ коренится глубоко въ ихъ психическомъ стро, и являясь двигателемъ въ ихъ исторіи, иметъ поэтому всемірно-историческое значеніе… Таковымъ же двигателемъ можетъ явиться оно и въ настоящее время, разумется, если самый поводъ будетъ не отвлеченный, а боле живой, осязательный и громкій. Такъ, напримръ, мексиканская экспедиція, съ ея дятельностью за Океаномъ, съ ея двусмысленными цлями, не въ состояніи была затронуть щекотливую струну французской чести,— хотя нтъ сомннія, что въ случа удачи она составила бы потомъ предметъ гордости для Французовъ. Никто изъ враговъ императорскаго правительства во Франціи не протестовалъ противъ пріобртенія Савоій и противъ Крымской войны. Думаемъ, что война съ Пруссіей была бы также не мене популярна.
Можно полагать, что самъ императоръ Наполеонъ дйствительно не расположенъ къ войн. У него нтъ къ войн такой артистической любви, которую питалъ къ ней его дядя, любившій ее, какъ любитъ художникъ искусство ради искусства. Но если noblesse oblige, такъ и имя Наполеона точно также обязываетъ, обязываетъ поддерживать обаяніе имени, обаяніе величія и славы. Буржуазный Наполеонъ не мыслимъ. Это нравственное роковое обязательство такъ сильно, что Наполеонъ III отъ него уклониться не можетъ. Вроятне всего, какъ мы сказали, что революціи теперь во Франціи не будетъ, горючаго революціоннаго матеріала еще не накопилось достаточно, но тмъ не мене никакое правительство въ стран, гд общественное мнніе выражается довольно свободно, не можетъ бороться съ напоромъ общественнаго мннія, не создавъ для себя — не то что грубой опасности (которой можетъ и не быть), а такого невыносимо-неловкаго нравственнаго положенія, которое равняется нравственному самоумерщвленію. Тмъ мене можетъ отважиться на такую борьбу правительство французское вообще, по самому существу французскаго характера, и правительство Наполеоново въ особенности, которое самимъ своимъ происхожденіемъ обязано общественному мннію, почерпаетъ всю свою силу въ удовлетвореніи политическому тщеславію націи, привыкло постоянно играть на струн національной чести. Но мало того, что Наполеонъ III не иметъ расположенія къ войн, онъ, повидимому, даже уклоняется отъ войны, онъ знаетъ, что война съ Пруссіей превратится въ войну европейскую, ему подъ старость нтъ охоты ставить на карту свою славу, судьбу своей династіи и накликивать на себя — кто знаетъ — можетъ*быть новое Ватерлоо. Онъ не можетъ хранить мира я не можетъ ршиться вести войну, говоритъ про него одна англійская газета. Отъ того и происходитъ эта политика хитрыхъ уловокъ, это стараніе добыть чести и славы громкимъ, но и наибезопаснйшимъ способомъ, оберечь достоинство Франціи дипломатическими изворотами, не компрометируясь, изподтишка, не доводя до положительнаго разрыва, какъ мы это недавно видли въ Шлезвигскомъ дл. Отъ того то я происходитъ теперь довольно странное явленіе. дружескія отношенія государей (напримръ, короля прусскаго и французскаго императора) и враждебныя отношенія народовъ, ‘политика мира’ сверху и воинственныя вожделнія снизу. Но несмотря на вс старанія правительства, едвали ему удастся предотвратить войну, къ которой увлекаетъ его роковая историческая сила.
Но почему же война съ Пруссіей можетъ быть такъ популярна во Франціи, что не правительство побуждаетъ къ ней общество, а общество побуждаетъ къ ней правительство? Не приводилъ ли императоръ въ своей рчи слова Наполеона I о распредленіи міра по народностямъ, слагающимся въ крупныя единицы или союзы, не рисовалъ ли онъ Французамъ привлекательную, даже идиллическую, нсколько маниловскую картину мирнаго сосдскаго сожитія такихъ національныхъ конфедерацій, и однакожъ общественное мнніе не убдилось авторитетомъ Наполеона I и не умилилось картиной? И что за дло, казалось бы, всякому Парижанину до того, что прусскій король будетъ называться императоромъ, и что Германія сложится въ имперію, которая — можно почти быть въ этомъ увреннымъ — не посягнетъ никогда на территорію Франціи, и которой теченіе будетъ скоре на востокъ чмъ за западъ? Но въ томъ то и дло, что историческая жизнь народовъ движется побужденіями почти ускользающими отъ частнаго личнаго сознанія современниковъ, почти инстинктивными, но порождаемыми тою историческою идеей, которой ихъ политическое бытіе служитъ только выраженіемъ и воплощеніемъ. Государство не есть совокупность отдльныхъ лицъ, а цльный организмъ, который иметъ свои физическія и нравственныя потребности, не всегда постигаемыя индивидуумами, отъ нихъ повидимому независимыя, но тмъ не мене до такой степени неодолимыя, что противиться имъ, безъ опасности для своего существованія, онъ не можетъ. Всякое крупное государство повинуется законамъ своей натуры, пренебречь которыми оно не властно, не переставъ бытъ крупнымъ государствомъ… Возникновеніе, рядомъ съ Франціей, не мирной человческой паствы, но грозной военной державы, лишаетъ Францію не только славы перваго военнаго государства, но и политическаго первенства на континент Европы. (Россію мы не считаемъ — это міръ особый.) Оно полагаетъ предлы свободному вліянію Франціи, оно замыкаетъ ее въ ея границы, какъ стражъ, поставленный у дверей, хотя бы расширеніе границъ и не было ея серьезнымъ желаніемъ, оно дразнитъ ее соперничествомъ, оно кладетъ на всы свое слово при ршеніи международныхъ вопросовъ, и нердко перетягиваетъ, оно стсняетъ ее въ свобод дйствій и въ случа спора — угрожаетъ ей опасностью коалиціи,— оно отнимаетъ у нея ея старыхъ союзниковъ, второстепенныхъ государей и владтельныхъ принцевъ Германіи. Мы уже не говоримъ о томъ, что міръ Латинскій становится теперь лицомъ къ лицу съ міромъ Германскимъ,— католичество съ протестантствомъ. Это не теоретическое только соображеніе. Достаточно заглянуть въ католическіе журналы, чтобъ убдиться въ практической живучести этой вражды двухъ историческихъ духовныхъ началъ: католическіе журналы дышатъ ненавистью къ Пруссіи и неутомимо зовутъ Францію на ршительный съ нею бой…