Буря, Шекспир Вильям, Год: 1612 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 54 минут(ы)

ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ
ШЕКСПИРА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
Н. КЕТЧЕРА,
ВЫПРАВЛЕННЫЙ И ПОПОЛНЕННЫЙ ПО, НАЙДЕННОМУ Пэнъ Колльеромъ, старому экземпляру IN FOLIO 1632 года.

ЧАСТЬ 9.

БУРЯ.

ВЕНЕЦІЯНСКІЙ КУПЕЦЪ.

ВЪ НОЧЬ НА ИВАНА СНОВИДНЬЕ.

ТИТЪ АНДРОНИКЪ.

ПЕРИКЛЪ.

Изданіе К. Солдатенкова.

ЦНА 2 РУБ. СЕРЕБ.

МОСКВА.
ВЪ ТИПОГРАФІИ МАРТЫНОВА И КОМП.
1879.

БУРЯ.

ДЙСТВУЮЩІЕ.

Алонзо, король Неаполитанскій.

Себастіанъ, его братъ.

Просперо, законный герцогъ Миланскій.

Антоніо, его братъ, завладвшій герцогствомъ. Фердинандъ, сынъ короля Неаполитанскаго.

Гонзало, старый, честный Неаполитанскій совтникъ.

Адріанъ, Францискъ, придворные.

Калибанъ, безобразный дикарь.

Тринкуло, шутъ.

Стефано, испивающій ключникъ.

Капитанъ корабля.

Боцманъ и матросы.

Миранда, дочь Просперо.

Аріэль, духъ воздушный.

Ириса, Церера, Юнона, Нимфы, Жнецы, духи.

Другіе Духи, подвластные Просперо.

Мсто дйствія: корабль на мор, и за тмъ островъ.

ДЙCTВIE I.

СЦЕНА I.

Корабль на мор. Буря съ громомъ и молніей. Входятъ Капитанъ корабля и Боцманъ.

КАПИ. Боцманъ,—

БОЦМ. Здсь, капитанъ. Какъ дло?

КАПИ. Да не дурно. Покрикивай только на матросовъ, работайте дружне, налетимъ иначе на берегъ, поприналягте, поприналягте. (Уходятъ J

Входятъ Матросы.

БОЦМ. Эй, дтки, живе, живе, мои сокровища, работайте, работайте. Подберите брамсель. Слушайте свистокъ капитана!— Дуй себ теперь пока лопнешь, если сможешь.

Входятъ Алонзо, Себастіанъ, Антоніо, Фердинандъ, Гонзало и другіе изъ каютъ.

АЛОН. Старайся, любезный боцманъ. Гд капитанъ? Докажи, что мужъ ты.

БОЦМ. Оставайтесь, прошу, пока внизу.

АНТО. Гд же капитанъ, боцманъ?

БОЦМ. Не слышите разв его? Мшаете вы намъ. Оставайтесь въ вашихъ каютахъ, помогаете вы бур.

ГОНЗ. Будь же, любезный, попривтливе.

БОЦМ. Буду, когда море будетъ. Убирайтесь! Что этимъ ревунамъ и имя короля? Въ каюты! молчите! не мшайте намъ!

ГОНЗ. Хорошо, вспомни, однакожь, кто на корабл у тебя.

БОЦМ. Нтъ на немъ никого, чья жизнь была бы мн дороже моей собственной. Вы вотъ совтники, можете повелвать этой стихіи и тотчасъ угомонять ее — повелвайте, не дотронемся мы ни до одного каната. Не можете — благодарите, что такъ долго жили и готовьтесь въ каютахъ къ настоящей напасти, если намъ не миновать ужь ея.— Живй, живй, други!— Убирайтесь же, говорю. (Уходитъ.)

ГОНЗ. Малый этотъ сильно меня ободряетъ, не суждено, сдается мн, утонуть ему, лице у него совершеннйшаго висльника. Сбереги же его, благодатная судьба, для вислицы! сдлай роковую его веревку спасительнымъ нашимъ канатомъ, потому что нашъ собственный не помогаетъ! Не рожденъ онъ для петли — плохо наше дло. (Уходятъ.)

Боцманъ возвращается.

БОЦМ. Опустите брамстенгу! живо, ниже, ниже, попытаемъ большой парусъ.— (Крики внутри корабля). Проклятіе этому вою, громче онъ и бури и нашей команды.

Входятъ Себастіанъ, Антоніо и Гонзало.

Опять? что вамъ здсь надо? бросить намъ все, и утопать? Хочется утонуть вамъ?

СЕБА. Подавись ты чумой, горластый, богохульный, безжалостный несъ!

БОЦМ. Такъ работайте-жь сами.

АНТО. Повсить тебя, собака, повсить! Мы, гнусный, наглый гарлопанъ, не такъ боимся утонуть, какъ ты.

ГОНЗ. Ручаюсь, не утонетъ онъ, хотя бы корабль былъ не крпче и орховой скорлупы, и такъ же дырявъ, какъ неудержимая потаскушка.

БОЦМ. Держись, держись отъ земли, поднимай еще два паруса, назадъ въ море, отваливай!

Вбгаютъ измокшіе Матросы.

МАТРОСЫ. Все погибло! молиться, молиться! все погибло! (Убгаютъ.)

БОЦМ. Какъ же это, охладть стало устамъ нашимъ?

ГОНЗ. Король и принцъ молятся. Идемъ къ нимъ, ихъ судьба — и наша.

СЕБА. Лопнуло мое терпніе.

АНТО. Надули насъ пьяницы жизнію. Широкоротый этотъ бездльникъ — желалъ бы видть тебя десятью приливами омытымъ утопленникомъ.

ГОНЗ. Висть ему, какъ бы широко ни развала каждая противная тому капля пасть свою, чтобы поглотить его. (Восклицанія внутри корабля: Боже, умилосердись! Разбиваемся, разбиваемся!— Прощайте жена и дти!— Прощай брать!— Разбиваемся, разбиваемся, разбиваемся!)

АНТО. Пойдемъ, утонемъ вс вмст съ королемъ. (Уходите.)

СЕБА. Простимся съ нимъ. (Уходитъ.)

ГОНЗ. Какъ охотно отдалъ бы я теперь и тысячу миль моря за одинъ акръ безплоднйшей земли, поросшей высокимъ верескомъ, бурымъ терновникомъ, чмъ бы тамъ ни было. Да будетъ, что Богу угодно! а все-таки хотлось бы умереть сухою смертью. (Уходитъ.)

СЦЕНА 2.

Островъ, передъ пещерой Просперо.

Входятъ Просперо и Миранда.

МИРА. Если ты, дорогой отецъ мой, искусствомъ своимъ заставилъ буйныя волны такъ свирпствовать, укроти ихъ. Небо, кажется, дождило бы вонючей смолой, еслибъ вздымающееся до его горнила море {Въ прежнихъ изданіяхъ: the sea, mounting to the welkin’s cheek… По Колльеру: the sea mounting to the welkins beat…} не тушило огня. О, я страдала, глядя на страдавшихъ, вмст съ ними! Прекрасный корабль, на которомъ врно были существа благородныя, разбитъ въ дребезги. Вопли ихъ стучались въ мое сердце! Бдные! погибли они. Будь я божествомъ могучимъ, угнала бы я море въ преисподнюю, не дала бы ему поглотить корабль и бывшихъ на немъ.

ПРОС. Успокойся, отбрось вс страхи, скажи сострадательному своему сердцу: никакой бды не случилось.

МИРА. О день злосчастный!

ПРОС. Никакой, сдлано только то, что требовалось моей заботливостью о теб, о теб, моя дорогая! о теб, дочь моя! не вдающая кто ты, не знающая откуда я, ни того, что я гораздо значительнй Просперо, владльца этой жалкой хижины, и твоего нисколько не значительнйшаго отца.

МИРА. Знать боле этого никогда я и не желала.

ПРОС. Теперь время открыть теб.— Помоги мн снять чародйственный нарядъ мой.— Такъ, (Снимая мантію) лежи здсь мое искуство.— Отри глаза, утшься. Страшное кораблекрушеніе, возбудившее такъ сильно твое состраданіе, устроено моимъ искусствомъ такъ предусмотрительно {Въ прежнихъ изданіяхъ: I have with such proeiiion in mine art… По Колльеру! have with such praevition in mine art…}, такъ безвредно, что ни одна душа — что ни волоска даже не утратилъ никто изъ находившихся на корабл, вопли которыхъ ты слышала, гибель которыхъ видла.— Сядь, ты должна теперь все узнать.

МИРА. Ты часто заводилъ рчь о томъ, что я такое, но всегда останавливался и осуждалъ меня на безплодное гаданье постояннымъ: погоди, не время еще.

ПРОС. Но теперь время, самое даже это мгновеніе требуетъ, чтобы ты напрягла слухъ свой, повинуйся и будь внимательна. (Садится) Можешь ты что-нибудь припомнить изъ времени до нашего прибытія въ эту пещеру? Не думаю, чтобъ могла, потому что тогда и трехъ еще лтъ теб не исполнилось. мира. И все-таки могу, отецъ.

ПРОС. Чтожь? другое жилище, или лице? Скажи, что же именно сохранила твоя память?

МИРА. Все это въ такой дали, и скоре сномъ, чмъ дйствительностью представляетъ мн моя память. Было у меня пять или шесть прислужницъ, ухаживавшихъ за мной?

ПРОС. Было ихъ у тебя и боле, Миранда. Но какъ же это осталось у тебя въ памяти? Что же, кром того, видишь ты въ темномъ прошедшемъ, въ бездн времени? Помнишь что-нибудь до твоего прибытія сюда — можешь стало припомнить и какъ ты прибыла сюда.

МИРА. Вотъ этого не помню.

ПРОС. Двнадцать лтъ тому назадъ, Миранда, двнадцать лтъ тому назадъ, твой отецъ былъ герцогомъ Милана, могучимъ властелиномъ.

МИРА. Такъ ты не отецъ мой?

ПРОС. Твоя мать была воплощенная добродтель, и говорила, что моя ты дочь, а твой отецъ былъ герцогомъ Милана: ты единственная его наслдница, принцесса, царственнаго происхожденія.

МИРА. О небо! какая же гнусность заставила насъ оттуда удалиться? или счастье это наше?

ПРОС. И то и другое, и то и другое, дочь моя, гнусность, какъ ты сказала, удалила насъ оттуда, а счастье привело сюда.

МИРА. Ахъ, кровью обливается мое сердце, какъ подумаю, какихъ хлопотъ, совершенно изъ моей памяти изгладившихся, тогда теб я надлала. Продолжай, прошу.

ПРОС. Мой братъ, а твой дядя, Антоніо его имя, — замть, прошу, какъ вроломенъ можетъ быть и братъ!— тотъ, кого, посл тебя, я любилъ больше всхъ на свт, кому доврилъ и управленіе моимъ герцогствомъ, а оно было, въ то время, первымъ изъ всхъ, и Просперо считался первымъ изъ герцоговъ по значенію, а по учености не имющимъ соперника, свободныя художества были исключительнымъ моимъ занятіемъ, я предоставилъ правленіе брату, увлеченный, совершенно погруженный въ таинственныя науки, я сдлался чуждымъ моему государству. Коварный твой дядя — Слушаешь ты меня?

МИРА. Какъ нельзя внимательнй.

ПРОС. Изучивъ, какъ удовлетворять просьбы и какъ въ нихъ отказывать, кого повышать, кого подстригать за переростанье, онъ пересоздалъ всхъ мной созданныхъ, разумю, преобразовалъ или замнилъ ихъ другими. Владя ключемъ службъ и служителей, онъ настроилъ сердца всего государства на ладъ, его уху угодный, и сдлался плюшемъ, обвившимъ царственное мое древо и засушившимъ его зелень.— Да ты не слушаешь?

МИРА. Слушаю, отецъ.

ПРОС. Слушай, прошу, внимательнй. Такимъ образомъ, пренебрегши всми мірскими цлями, предавшись совершенно уединенію и обогащенію себя тмъ, что, еслибы не было такъ сокровенно, перевысило бы всякую людскую оцнку, я пробудилъ въ коварномъ моемъ брат злую его природу, моя доврчивость, какъ добрый отецъ, зародила вроломство, своей противоположностью не меньшее моей довренности, а довренность моя не знала границъ, была безпредльна. Надленный {Въ прежнихъ изданіяхъ: He being thus lorded…. По Колльеру: Не being thus loaded….} не только моими доходами, но и всмъ, чего моя власть могла требовать, какъ человкъ, который, повтореніемъ неправды {Въ прежнихъ изданіяхъ: Who having unto truth.— По Колльеру: Who having iт untruth…}, длаетъ свою память такой гршницей, что вритъ она и своей собственной лжи,— онъ убдился, что онъ въ самомъ дл герцогъ, потому что замнялъ меня, пользовался вншностью царственности и всми ея преимуществами,— возрастающее отъ этого честолюбіе его… Слышишь?

МИРА. Твой разсказъ излчилъ бы и глухоту.

ПРОС. Чтобы не было стны между ролью, которую игралъ, и тмъ, кого игралъ, онъ ршилъ, во что бы ни стало, сдлаться полнымъ герцогомъ Милана, ршилъ, что я,— бднякъ, для котораго и моя библіотека была достаточно большимъ герцогствомъ,— совершенно уже неспособенъ къ царствованію, заключилъ — такъ жаждалъ онъ власти — союзъ съ королемъ Неаполя, согласился платить ему ежегодную дань, чествовать его, подчинить свою герцогскую корону королевской, и такъ довелъ мое, досел ни передъ кмъ не преклонявшееся герцогство — увы, бдный Миланъ!— до подлйшаго униженія мира. О небо!

ПРОС. Узнаешь условія и то, что за тмъ произошло, скажи, возможно ли, чтобы онъ былъ братъ мн.

МИРА. Гршно мн дурное подумать о моей бабушк, но вдь и честныя ндра рождали дурныхъ сыновей.

ПРОС. Вотъ условія. Король Неаполя, мой старый врагъ, согласился на просьбу брата, а просьба эта состояла въ томъ, чтобы онъ, въ награду за его подчиненіе, и за дань, не знаю на сколько большую, тотчасъ же изгналъ меня и моихъ изъ герцогства и передалъ правленіе прекраснымъ Миланомъ, со всми царственными правами, моему брату. Набрали они толпу измнниковъ, и въ одну, предназначенную для этого полночь Антоніо отворилъ ему ворота, и покровительствуемые глубокимъ мракомъ, служители замысла увлекли меня и тебя, плакавшую.

МИРА. Какая жалость! не помня какъ я тогда плакала, я готова и теперь плакать, выжимаетъ это слезы изъ глазъ моихъ.

ПРОС. Слушай дале, я сейчасъ дойду до настоящаго, предстоящаго намъ дла, безъ него весь этотъ разсказъ былъ бы излишенъ.

МИРА. Но отчего жь они тогда же не уничтожили насъ?

ПРОС. Вопросъ весьма дльный, вызываемый самимъ разсказомъ. Не посмли они, моя милая — такъ я былъ любимъ моимъ народомъ, — запечатлть это дло такой кровавой отмткой, подмалевали, напротивъ, гнусную свою цль благовиднйшими красками. Коротко, усадили насъ въ лодку, вывезли на нсколько миль въ море, гд былъ уже готовъ гнилой остовъ бота, неоснащеннаго, безъ канатовъ, парусовъ и мачтъ, даже и крысами инстинктивно оставленный, на него то насъ и встащили взывать къ морю на насъ реввшему, вздыхать къ втрамъ, которые, отвчая намъ изъ состраданія вздохами же, вредили только намъ своимъ участіемъ.

МИРА. Ахъ, какимъ же бременемъ была я тогда для тебя!

ПРОС. О! ты была херувимомъ, меня сохранившимъ! Исполненная твердостью, влитою въ тебя небомъ, ты улыбалась, когда я заливалъ море горькими слезами, стоналъ подъ бременемъ, и пробудила во мн мужество твердо переносить все что будетъ.

МИРА. Какъ же добрались мы до берега?

ПРОС. Помощью божественнаго провиднія. У насъ было немного пищи и прсной воды, Гонзало, благородный Неаполитанецъ, которому было поручено исполненіе ихъ ршенія, изъ состраданія, снабдилъ насъ ими, вмст съ богатыми одеждами, бльемъ, домашней рухлядью и другими необходимостями, въ послдствіи весьма намъ пригодившимися, по доброт своей, зная что я любилъ мои книги, онъ присоединилъ къ этому изъ моей собственной библіотеки нсколько томовъ, которые были дороже для меня моего герцогства.

МИРА. Хотлось бы мн когда нибудь увидать этого человка!

ПРОС. (Надвая на себя опять мантію). Теперь я встану, но ты сиди спокойно и слушай конецъ нашего моренаго гореванья. Мы прибыли на этотъ островъ, и здсь я, твой учитель, заставилъ тебя сдлать такіе успхи, какихъ никогда не сдлать другимъ принцессамъ, имющимъ боле времени для праздности и наставниковъ не такъ старательныхъ.

МИРА. Да наградитъ тебя за это небо! Теперь прошу тебя, отецъ — меня все-таки это тревожитъ,— скажи, для чего же вызвалъ ты эту бурю?

ПРОС. Узнай пока вотъ что. По страннйшей случайности, благодатная Фортуна, дорогая теперь госпожа моя, привела враговъ моихъ къ этому берегу, а мое предвдніе открыло мн, что зенитъ мой зависитъ отъ благопріятнйшей звзды, вліяніемъ которой если теперь не воспользуюсь, пренебрегу — не видать мн уже никогда счастія.— Боле не спрашивай, тебя клонитъ ко сну — благодатная это сонливость — уступи ей — Знаю, что не можешь не заснуть. (Миранда засыпаетъ.) Сюда, слуга мой, сюда. Я готовъ теперь, явись, мой Аріэль, явись.

Входитъ Аріэль.

АРІЭ. Всхъ благъ теб, великій властелинъ, всхъ благъ теб, мой мудрый повелитель! Являюсь, готовый на все теб угодное — велишь ли: летть, плыть, нырнуть въ огонь, мчаться верхомъ на всклоченныхъ облакахъ, покорны твоему мощному велнію Аріэль и вс его способности.

ПРОС. Въ точности ли, какъ я теб приказалъ, исполнилъ ты, духъ, бурю?

АРІЭ. Во всхъ отношеніяхъ. Я налетлъ на корабль короля, и то на носу, то на баркоут, на палуб и въ каждой кают зажигалъ я ужасъ, по временамъ я раздлялся и горлъ разомъ въ разныхъ мстахъ: на большой мачт, на реяхъ, на бугшприт {Было поврье, что огненные духи часто садятся въ вид огненнаго дракона или блестящей звзды на вершины мачтъ.}, и потомъ снова соединялся, сливался. И молніи Юпитера, предвстницы страшныхъ ударовъ грома не бывали такъ мгновенны, не ускользали такъ быстро отъ взоровъ. Огонь и трескъ срнаго рокота осаждали, казалось, самого могучаго Нептуна, заставляли трепетать смлыя его волны, колебали даже грозный его трезубецъ.

ПРОС. А былъ тамъ, славный мой духъ, хоть кто нибудь на столько твердый и мужественный, что и въ этомъ страшномъ гам не потерялъ головы?

АРІЭ. Не было никого, кто бы не почувствовалъ лихорадки безумія, не отличился какой либо продлкой отчаянія. Вс, кром матросовъ, бросились въ цнившійся разсолъ, вс оставили корабль, всюду пылавшій мною. Сынъ короля, Фердинандъ, со стоявшими дыбомъ волосами, походившими въ это время скоре на камышъ, чмъ на волосы,— соскочилъ первый, воскликнувъ: адъ опустлъ, вс его черти здсь!

ПРОС. Прекрасно, мой добрый духъ! Но близко было это къ берегу?

АРІЭ. Подл самаго, мой повелитель.

ПРОС. И спаслись вс, Аріэль?

АРІЭ. Ни волоска не погибло, ни даже пятнушка на поддерживавшей ихъ одежд — она свже еще, чмъ была. Я, какъ ты приказалъ, разсялъ ихъ кучками по острову, королевскаго же сына высадилъ отдльно, и оставилъ сидящимъ въ пустынномъ уголк, грустно сложивъ, вотъ такъ, руки и освжающимъ воздухъ вздохами.

ПРОС. А съ королевскимъ кораблемъ и матросами, и съ остальнымъ флотомъ что же ты, скажи, сдлалъ?

АРІЭ. Корабль короля въ пристани, въ томъ глубокомъ залив, въ который ты, однажды, въ полночь, вызвалъ меня для того, чтобы добылъ я теб росы съ вчно-обуреваемыхъ острововъ Бермудскихъ {Бермудскіе острова, окруженные подводными камнями и очень опасные для мореходовъ, вслдствіе часто бывающихъ тамъ урагановъ, почитались во времена Шекспира гнздомъ чудищъ и демоновъ.}, тамъ скрылъ я его съ матросами, забившимися подъ люки, присоединивъ къ трудамъ, ими понесеннымъ, мои чары, я оставилъ ихъ крпко спящими, остальной же, разсянный мною флотъ, соединился снова и печально направился по волнамъ Средиземнаго моря назадъ въ Неаполь, убжденный что видлъ гибель и королевскаго корабля и его высокой особы.

ПРОС. Отлично исполнилъ ты, Аріэль, свое порученіе, но есть еще дло. Какое теперь время дня?

АРІЭ. Перешло за полдень.

ПРОС. Стклянки на дв {Песочныхъ часовъ.}, временемъ до шести часовъ намъ надо старательно воспользоваться.

АРІЭ. Еще работа? Когда ты такъ ею заваливаешь меня — позволь напомнить теб общаніе, и теперь еще не исполненное.

ПРОС. Это что такое? Возмущаешься? Что еще можешь ты требовать?

АРІЭ. Моей свободы.

ПРОС. До срока? Молчи.

АРІЭ. Прошу, припомни: я оказалъ теб большую услугу, никогда не лгалъ теб, ни разу не ввелъ въ заблужденіе, служилъ безъ ропота и жалобъ. Ты общалъ цлый годъ мн сбавить.

ПРОС. Забылъ ты, отъ какого мученія я тебя избавилъ?

АРІЭ. Нтъ.

ПРОС. Забылъ, и важнымъ считаешь дломъ: попираніе тины въ соленой глуби, полеты на рзкомъ втр Свера, работу для меня въ жилахъ земли, отъ мороза окоченлой.

АРІЭ. Нтъ, мой повелитель,

ПРОС. Лжешь, злобное созданіе! Забылъ ты гнусную вдьму Сикораксу, отъ лтъ и злобы согнувшуюся въ обручъ? Забылъ ты ее?

АРІЭ. Нтъ, государь.

ПРОС. Забылъ. Гд родилась она? говори, скажи.

АРІЭ. Въ Аржир {Старое названіе Алжира.}, властелинъ мой.

ПРОС. Такъ ли? Каждый мсяцъ долженъ я напоминать теб, что ты былъ, что ты постоянно забываешь. Проклятая вдьма Сикоракса, зловредныя дла и чары которой страшны и для слуха, была, ты знаешь, изгнана изъ Аржира, за одно только какое-то дло не хотли лишить ее жизни. Такъ вдь?

АРІЭ. Такъ, мой повелитель.

ПРОС. Синеглазая эта вдьма была привезена сюда беременной, и брошена здсь матросами. Ты, мой рабъ, былъ тогда, по собственному твоему разсказу, ея служителемъ, духъ слишкомъ нжный для земныхъ и гнусныхъ ея порученій, ты отказывался исполнять ея страшныя требованія, и она, въ порыв неукротимой ярости, съ помощью боле мощныхъ своихъ прислужниковъ, заключила тебя въ расщепъ сосны, въ которомъ ты и протомился цлыхъ двнадцать лтъ. Въ теченіи этого времени она умерла, оставивъ тебя тамъ, и тамъ стопы твои раздавались такъ же часто, какъ стукъ мельничнаго колеса. А островъ этотъ не украшался тогда никакимъ человческимъ существомъ, кром ея сына, которымъ она здсь ощенилась — щенка веснушками покрытаго, дьявольскаго отродья.

АРІЭ. Да, Калибана — сына ея.

ПРОС. О немъ, глупый, и говорю я, о Калибан, который теперь у меня въ услугахъ. Теб лучше знать въ какихъ мукахъ нашелъ я тебя, твои стоны заставляли и волковъ выть, проникали въ грудь и вчно-гнвныхъ медвдей, это были муки на вки осужденныхъ, и Сикоракса не могла уже прекратить ихъ, мое искусство, когда я прибылъ сюда и услыхалъ тебя, заставило сосну звнуть и выпустить тебя.

АРІЭ. Благодарю тебя за то, мой повелитель.

ПРОС. Будешь еще роптать — расщеплю я дубъ и вобью тебя въ его узлистую внутренность, и выть теб тамъ двнадцать зимъ.

АРІЭ. Прости, властелинъ мой, буду покоренъ теб, буду безропотно послушнымъ духомъ.

ПРОС. Будь, и черезъ два дня освобожу я тебя.

АРІЭ. О, благородный господинъ мой! Что же длать мн? скажи что, что мн длать?

ПРОС. Ступай, преобразись въ морскую нимфу, и будь для глазъ всхъ, кром моихъ и твоихъ, незримымъ. Ступай, и приходи сюда въ этомъ вид, ступай, уходи проворнй. (Аріэль уходите.) Проснись, мое сокровище, проснись! ты славно соснула, проснись!

МИРА. (Просыпаясь). Это твой чудный разсказъ навялъ на меня сонливость.

ПРОС. Стряхни ее, идемъ, извстимъ Калибана, раба моего, никогда ласково намъ не отвчающаго.

МИРА. Гадкій онъ, отецъ, противно мн смотрть на него.

ПРОС. Какъ бы то ни было, не можемъ мы безъ него обойтись, онъ разводитъ намъ огонь, таскаетъ топливо, исправляетъ и другія для насъ службы.— Эй! рабъ! Калибанъ! червякъ! откликнись.

КАЛИ. (За сценой). Достаточно у васъ вдь топлива.

ПРОС. Иди сюда, говорятъ теб, другое есть для тебя дло. Ползи, черепаха! Чтожь ты?

Входитъ Аріэль въ вид морской нимфы.

А! прелестное явленіе! Слушай, красивый Аріэль, что скажу теб на ухо.

АРІЭ. Будетъ, мой повелитель, исполнено. (Уходитъ.)

ПРОС. Иди же ядовитый рабъ, прижитый самимъ дьяволомъ съ гнусной твоей матерью, иди!

Входитъ Калибанъ.

КАЛИ. Злйшая роса, какую когда-либо мать моя вороньимъ перомъ съ чумныхъ болотъ собирала, да падетъ на васъ обоихъ! Юго-западный втеръ да хлещетъ васъ и да покроетъ васъ, отъ головы до ногъ, волдырями.

ПРОС. За это, будь увренъ, мучиться теб въ эту ночь корчами, колотьемъ, которое не дастъ теб перевести духъ, злые духи, во все разршенное для ихъ дйствій ночное время, не отстанутъ отъ тебя: исщиплютъ тебя чаще медоваго сота, и каждый щипокъ ихъ будетъ больнй жаленья пчелъ его сдлавшихъ.

КАЛИ. Мн надо обдать. Островъ этотъ мой, по Сикоракс, моей матери, а ты отнялъ его у меня. Когда ты только что пріхалъ сюда, ты ласкалъ меня, ухаживалъ за мной, давалъ воду съ ягодами въ ней, и научилъ меня какъ называть большое и какъ — меньшее свтила, горящія днемъ и ночью. Тогда я любилъ тебя, и показалъ теб все, что есть на остров: и прсноводные источники и соленыя воды, и безплодныя и плодородныя мста. Проклятіе мн за то!— Вс чары Сикораксы, жабы, жуки, нетопыри да остятъ васъ! потому что я — вс ваши подданные, тогда какъ прежде самъ былъ королемъ своимъ, вы заключили меня въ суровую эту скалу, и не пускаете въ остальную часть острова.

ПРОС. Лживйшій изъ рабовъ, не лаской, а только побоями сдерживаемый, не обращался я разв съ тобой, какъ ты ни гадокъ, по человчески, не держалъ тебя въ моей собственной пещер, пока не покусился ты на честь моей дочери?

КАЛИ. О-хо! о-хо! жалю что не усплъ! предупредилъ ты, населилъ бы я безъ того островъ Калибанами.

ПРОС. Гнусный рабъ, недоступный никакому хорошему вліянію, способный только на все злое! Я жаллъ тебя, научилъ тебя говорить, научалъ ежечасно то тому, то другому, ты былъ совершеннйшій дикарь, не могъ высказать и собственнаго даже желанія, мычалъ только какъ животное,— я снабдилъ твои помыслы словами, высказывавшими ихъ, но въ твоей скверной природ, хотя ты и научился, было то, съ чмъ ничто хорошее не уживается, а потому я и заключилъ тебя, заслуживавшаго боле чмъ темницу, въ скалу эту.

КАЛИ. Ты научилъ меня говорить, и все что я этимъ выгодалъ — это то, что знаю теперь какъ проклинать, да сгложетъ же васъ красная немощь {Red plague — старое названіе рожи.}, за то, что научили языку вашему!

ПРОС. Оставь насъ, отродье вдьмы! Принеси намъ топлива, да живй, есть еще другое дло. Что жмешься, злая гадина? Пренебрежешь, или нехотя исполнишь приказанье мое — замучу старыми судоргами, наполню вс твои кости болями, заставлю тебя такъ ревть, что и зври ужаснутся.

КАЛИ. Нтъ, прошу тебя!— (Про себя) Долженъ повиноваться, искусство его такъ сильно, что подчинитъ, сдлаетъ своимъ вассаломъ и Сетебоса {Божество Патагонскихъ великановъ, рогатое и безобразное.}, бога моей матери.

ПРОС. Убирайся же! (Калибанъ уходитъ.)

Входитъ Аріэль, незримый и поетъ, играя, Фердинандъ слдуетъ за нимъ.

АРІЭ. (Поетъ):

На песокъ сюда желтый сбирайтесь,

И за поклономъ, поцлуемъ ¹),

За руки схватившись —

Бурныя волны вдь стихли,—

Пляшите дружно на немъ,

Добрые духи грянутъ припвъ.

¹) Обычными въ старое время передъ каждой пляской.

ПРИПВЪ (въ разныхъ мстахъ):

Слышь, слышь! Воу, воу.

Лаютъ цпныя собаки:

Воу, воу.

АРІЭ. (Поетъ):

Слышь, слышь! Я слышу

Вотъ и петелъ, пыжась, кричитъ:

Ку-ка-реку.

ФЕРД. Гд можетъ быть эта музыка? въ воздух, или въ земл?— Замолкла, — врно сопутствуетъ она какому нибудь божеству этого острова. Я сидлъ на уступ скалы и оплакивалъ гибель короля, отца моего, и музыка эта по волнамъ подползла ко мн, смиривъ и ихъ ярость и мое горе сладостными своими звуками, я послдовалъ за нею, или, врне, она повлекла меня сюда.— Но вотъ она затихла.— Нтъ, начинается опять.

АРІЭ. (Поетъ):

На цлыхъ пять саженъ въ вод твой отецъ,

Его кости въ кораллъ обратились,

Чтожь было глазами перлами стало,

Но ничто не пришло въ разрушенье,

Только все по морски измнилося въ немъ,

Все въ богатое и странное что-то.

Нимфы моря звонятъ ежечасно по немъ —

Чу! заупокойный ихъ слышу я звонъ —

ПРИПВЪ:

Ди-и-нъ, до-о-нъ.

АРІЭ.:

Ди-и-нъ, до-о-нъ.

ФЕРД. Псня эта напоминаетъ мн объ утонувшемъ отц.— Не смертнаго она, не земные это звуки.— Вотъ, раздаются они теперь надо мною.

ПРОС. Подними окаймленную завсу глазъ твоихъ и скажи, что ты тамъ видишь?

МИРА. Что это? духъ? Какъ онъ озирается! И какъ хорошъ онъ, отецъ.— Но духъ вдь это.

ПРОС. Нтъ, милая, онъ стъ и спитъ, и одаренъ такими же, какъ и мы, чувствами. Съ погибшаго онъ корабля, и не омрачай его печаль — этотъ червь красоты — ты могла бы назвать его дйствительно красавцемъ. Онъ потерялъ всхъ своихъ товарищей, и бродитъ теперь по острову, ихъ отыскивая.

МИРА. Могла бы назвать его и божествомъ, потому что ничего такъ прекраснаго земнаго не видала еще.

ПРОС. (Про себя). Идетъ, вижу, какъ хотлось.— Духъ, славный духъ! освобожу тебя за это, черезъ два же дня.

ФЕРД. Богиня это наврное, та самая, которую сопровождало пніе.— (Преклоняя передъ ней колна). Молю, повдай! живешь ты на этомъ остров? научи какъ мн вести себя здсь. Но первая моя просьба, хотя и высказываю ее посл — повдай, о чудо изъ чудесъ, земная ты {Непереводимая тугъ игра созвучіемъ словъ made сдланная, созданная и maid — два.}, иль нтъ.

МИРА. Ни сколько не чудо я, а что два — это врно.

ФЕРД. Мой родной языкъ! о небо! (Вставая). Между говорящими этимъ языкомъ я былъ бы первымъ, еслибъ былъ тамъ, гд говорятъ имъ.

ПРОС. Какъ! первымъ? Чмъ же былъ бы ты, еслибъ король Неаполя тебя слышалъ?

ФЕРД. Такимъ же, какъ теперь, одинокимъ созданіемъ, изумленнымъ что говоришь о корол Неаполя. Онъ слышитъ меня, и отъ того что слышитъ — плачу я, я самъ король Неаполя, собственными глазами, не знающими съ тхъ поръ отлива, видвшій какъ король, отецъ мой, погибъ въ волнахъ.

МИРА. Ахъ, какая жалость!

ФЕРД. Да, погибъ, и со всми его придворными, а съ нимъ и герцогъ Милана, и доблестный сынъ его, оба.

ПРОС. (Про себя). Герцогъ Милана и его несравненно лучшая дочь, могли бы это опровергнуть, еслибъ это теперь же было нужно. Съ перваго же взгляда обмнялись ужь они глазами.— Освобожу тебя за то, милйшій Аріэль!— (Громко) Скажу теб, любезный: боюсь, поизпортилъ ты не много себ, знай это.

МИРА. Зачмъ говоритъ съ нимъ мой отецъ такъ сурово. Третій это человкъ изъ виднныхъ мной, и первый, но комъ вздыхаю. Состраданіе да расположитъ къ нему и отца, какъ меня!

ФЕРД. О, если ты два, и сердце твое, свободно — я сдлаю тебя королевой Неаполя.

ПРОС. Потише, почтеннйшій! Скажу теб еще — (Про себя) они во власти ужь другъ друга: надо позатруднить быстроту эту, чтобы слишкомъ легкое пріобртеніе не уменьшило цнности пріобртеннаго, — (Громко) скажу теб еще: приказываю теб идти за мной, ты присвоиваешь себ здсь званіе, теб непринадлежащее, ты явился сюда лазутчикомъ, чтобъ оттягать этотъ островъ у меня, его властелина.

ФЕРД. Нтъ, такъ же врно, какъ то, что мужъ я.

МИРА. Никакое зло не можетъ жить въ такомъ храм. Если такое прекрасное у злаго духа жилище — и добрые захотятъ жить съ нимъ.

ПРОС. Иди за мной.— А ты не заступайся за него, предатель онъ.— Идемъ. Сцплю твою я шею съ ногами, пить ты будешь у меня морскую воду, сть — раковины ручьевъ, высохшіе коренья и кожуру — колыбель жолудя. Иди.

ФЕРД. Нтъ, пока врагъ мой не пересилитъ меня, буду противиться такому угощенію. (Обнажаетъ мечъ, и не можетъ, очарованный, шевельнуть умъ J

МИРА. Отецъ, не испытывай его слишкомъ жестоко, онъ кротокъ и не опасенъ.

ПРОС. Какъ! скажите пожалуйста: нога моя хочетъ учить меня! Вложи мечъ въ ножны, измнникъ, ты вынулъ его только для показа и не смешь шевельнуть имъ — такъ сильно въ теб сознаніе виновности, я обезоружу тебя, выбью его изъ рукъ твоихъ и этой тростинкой.

МИРА. Отецъ, прошу тебя.

ПРОС. Прочь, что вцпилась въ мое платье.

МИРА. Сжалься. Я поручусь за него.

ПРОС. Молчать! еще одно слово, и оно заставитъ меня, если не возненавидть, такъ бранить тебя. Какъ! ты заступница самозванца? Успокойся! ты думаешь, что такихъ, какъ онъ, нтъ ужь боле, потому что видла только его да Калибана. Глупая! въ сравненіи съ большею частью людей онъ Калибанъ, а они въ сравненіи съ нимъ ангелы.

МИРА. Мое расположеніе въ такомъ случа самое смиренное, не желаю я видть еще лучшаго человка.

ПРОС. (Фердинанду). Полно, повинуйся. Мышцы твои возвратились къ дтству, нтъ въ нихъ никакой силы.

ФЕРД. Дйствительно. Вся моя жизненность какъ бы спитъ, скована. Но и утрата отца, и это ощущаемое мной разслабленіе, и гибель всхъ друзей, и угрозы этого, овладвшаго мной человка, были бы еще для меня сносны, еслибъ я изъ моей темницы, хоть разъ въ день, могъ видть эту дву, пусть свобода пользуется всмъ міромъ, мн въ такой тюрьм достаточно было бы простора.

ПРОС. (Про себя). Дйствуетъ.— (Аріэлю) Подойди.— Отлично ты, мой ловкій Аріэль, все исполнилъ!— (Фердинанду и Миранд) За мной. (Аріэлю) Слушай, что ты еще для меня долженъ сдлать.

МИРА. Ободрись, отецъ мой лучше, чмъ можно предположить по рчамъ, его теперешнее обращеніе съ тобой — что-то необыкновенное.

ПРОС. (Аріэлю). Будешь свободенъ, какъ горный втеръ, но прежде долженъ, все что приказано въ точности исполнить.

АРІЭ. Исполню.

ПРОС. Идите за мной, не заступайся за него. (Уходятъ.)

ДЙСТВІЕ II.

СЦЕНА 1.

Другая часть острова.

Входятъ Алонзо, Себастіанъ, Антоніо, Гонзало, Адріанъ, Франциско и другіе.

ГОНЗ. Прошу, развеселитесь же, государь, вамъ, какъ и всмъ намъ, есть чему порадоваться, спасенье наше, право важне потери. Нашъ поводъ къ гореванью — самый обыкновенный, каждый день жена какого-нибудь матроса, капитанъ какого-нибудь торговаго корабля, хозяинъ его имютъ тотъ же самый, чудомъ же, разумю нашего спасенья, не многіе изъ милліоновъ могутъ, какъ мы, похвастаться, а потому, добрый государь, взвсьте благоразумно нашу скорбь съ нашимъ счастіемъ.

АЛОН. Замолчи, прошу.

СЕБА. Утшенья онъ принимаетъ, какъ холодную похлебку.

АНТО. Но отъ утшителя этимъ не отдлается. себя. Смотри, онъ заводитъ часы своего остроумія, сейчасъ начнутъ бить.

ГОНЗ. Государь —

СЕБА. Разъ,— считай.

ГОНЗ. Когда каждое выпадающее на долю горе будетъ поддерживаться, придется поддерживающему —

СЕБА. Долларъ.

ГОНЗ. Долго {Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ dollar — долларъ и dolour — скорбь, страданіе.}, именно долго страдать, вы сказали врне, чмъ хотли.

CEБA. А вы поняли разумне, чмъ могъ предполагать.

ГОНЗ. И потому, мой повлитель —

АНТО. Фу, какъ онъ языкомъ-то треплетъ!

АЛОН. Прошу, перестань.

ГОНЗ. Хорошо, я кончилъ. Но —

СЕБА. Говорить не перестану.

АНТО. Побьемся объ закладъ, кто — онъ, или Адріанъ — запоетъ первый.

СЕБА. Старый птухъ.

АНТО. Птушенокъ.

СЕБА. Хорошо. А закладъ?

АНТО. Взрывъ смха.

СЕБА. Идетъ.

АДРІ. Хотя этотъ островъ и кажется пустыннымъ —

СЕБА. Ха, ха, ха!

АНТО. Уплачено.

АДРІ. Безплоднымъ и почти неприступнымъ —

СЕБА. Однакожь —

АДРІ. Однакожь —

АНТО. Этого никакъ ужь не могъ онъ пропустить.

АДРІ. Онъ непремнно долженъ отличаться прелестнйшей, самой нжной и деликатной темперанціей.

АНТО. Темперанція {Намекъ на обыкновеніе Пуританъ давать при крещеніи имена имющія религіозное или нравственное значеніе.} дйствительно пределикатная была бабенка.

СЕБА. И пренжная, какъ онъ ученйшимъ образомъ заявилъ.

АДРІ. Воздухъ дышетъ на насъ такъ сладостно.

СЕБА. Точно есть у него легкія, и сгнившія еще.

АНТО. Или надушенъ онъ болотомъ.

ГОНЗ. Здсь все благопріятствующее жизни.

АНТО. Совершенно справедливо, кром только средствъ для жизни.

СЕБА. Которыхъ здсь нтъ совсмъ, или весьма недостаточно.

ГОНЗ. Какъ густа и роскошна трава! Какъ зелена!

АНТО. Поле дйствительно бураго цвта.

СЕБА. Съ зеленымъ оттнкомъ.

АНТО. Не во многомъ ошибся онъ.

СЕБА. Въ бездлиц, во всемъ.

ГОНЗ. Но диковинне всего — почти что невроятно —

СЕБА. Какъ большая часть приводимыхъ диковинокъ.

ГОНЗ. Это то, что наша одежда, вымокшая въ мор, сохранила, несмотря на то, всю свою свжесть, весь лоскъ, она какъ будто вновь выкрашена, и не была въ соленой вод.

АНТО. Еслибъ хоть одинъ изъ его кармановъ могъ говорить, не сказалъ ли бы онъ, что лжетъ онъ?

СЕБА. Сказалъ бы, или мошеннически припряталъ бы его ложь въ себя.

ГОНЗ. Мн кажется, что наша одежда и теперь такъ же свжа, какъ въ то время, когда мы въ первый разъ ее надли въ Африк, въ день брака Кларибелы, прекрасной дочери короля, съ королемъ Туниса.

СЕБА. Чудесный это былъ бракъ, и возвращеніе наше такъ благодатно.

АДРІ. Тунисъ никогда не имлъ еще королевой такого совершенства.

ГОНЗ. Со временъ даже вдовы Дидоны.

АНТО. Вдовы? вотъ теб на! Какъ вдова-то зашла сюда? Вдова Дидона!

СЕБА. Что, еслибъ онъ и Энея сдлалъ вдовцомъ? Что бы вы тогда сказали?

АДРІА. Вдовы Дидоны, говорите вы? Вы повергаете меня въ крайнее недоумніе, она была вдь въ Караген, а не въ Тунис.

ГОНЗ. Да Тунисъ-то, почтеннйшій, былъ Карагеномъ.

АДРІ. Карагеномъ?

ГОНЗ. Увряю, Карагеномъ.

АНТО. Слово его могущественнй и чудотворной лиры {Амфіона.}.

CEБA. Воздвигло и стны и дома.

АНТО. Что еще за симъ невозможное, сдлаетъ онъ возможнымъ?

СЕБА. Полагаю, стащитъ этотъ островъ въ карман домой и отдастъ своему сыну вмсто яблока.

АНТО. И разсявъ его зернышки по морю, выроститъ еще нсколько острововъ.

ГОНЗ. Непремнно.

АНТО. Чтожь, въ часъ добрый.

ГОНЗ. Мы, ваше величество, говоримъ о томъ, что наша одежда такъ же свжа, какъ во время нашей бытности въ Тунис на свадьб вашей дочери, теперь королевы.

АНТО. И какой никогда еще тамъ не бывало. себя. За исключеніемъ, прошу не забыть, вдовы Дидоны.

АНТО. О вдова Дидона, да, вдовы Дидоны.

ГОНЗ. Не такъ ли же свжа моя куртка, какъ въ первый день, какъ надлъ ее? Разумю, нкоторымъ образомъ.

АНТО. Какъ кстати выудилъ онъ этотъ нкоторый образъ.

ГОНЗ. Въ день сватьбы вашей дочери.

АЛОН. Вы переполняете мои уши словами, совершенно противными моему расположенію. Лучше, никогда не отдавать бы мн туда дочери! потому что, возвращаясь оттуда, потерялъ сына, да, пожалуй, и ее, такъ теперь отъ Италіи далекую, что никогда уже и не увижу ее. О ты, мой наслдникъ Неаполя и Милана, какая жадная рыба сдлала тебя своей трапезой!

ФРАН. Но онъ, государь, можетъ быть живъ еще, я видлъ какъ онъ боролся съ волнами, взбирался на хребты ихъ, какъ разскалъ ихъ, отбрасывая въ об стороны, какъ противопоставлялъ грудь и самой страшной, на него налетавшей, все удерживая голову выше волнъ вокругъ его бурлившихъ, онъ гребъ могучими руками, какъ веслами, къ берегу, который, нависши надъ подмытымъ своимъ основаніемъ, какъ бы склонялся ему на помощь, я увренъ, что выбрался онъ на берегъ.

АЛОН. Нтъ, нтъ, погибъ онъ.

СЕБА. Себ самому, государь, обязаны вы этой страшной потерей, не хотли вы осчастливить Европу вашей дочерью, пожертвовали ей Африканцу, сослали ее отъ вашихъ глазъ, и они имютъ достаточную теперь причину увлажать сожалніе объ этомъ.

АЛОН. Прошу тебя, молчи.

CEEA. Мы вс, на колняхъ и всми способами умоляли васъ, и она сама, прелестная душа, долго колебалась между отвращеніемъ и повиновеніемъ, не зная чему дать перевсъ. Вашего сына мы потеряли, боюсь, навсегда, въ Милан и Неапол вдовъ теперь боле, чмъ привеземъ имъ утшителей. Все это по вашей вин.

АЛОН. За то и моя утрата больше всхъ.

ГОНЗ. Синьоръ Себастіапъ, высказываемая вами правда и неделикатна и несвоевременна. Вы разковыриваете рану, вмсто того чтобы прикрыть ее пластыремъ.

СЕБА. Отлично сказано.

АНТО. И вполн врачебно.

ГОНЗ. Скверная, государь, погода и во всхъ насъ, когда вы пасмурны.

СЕБА. Скверная погода?

АНТО. Прескверная.

ГОНЗ. Будь этотъ островъ, государь, моей плантаціей —

АНТО. Засялъ бы онъ его крапивой.

СЕБА. Или конскимъ щавелемъ, или просвирками.

ГОНЗ. Будь я его властелиномъ, что сдлалъ бы я?

СЕБА. Удержался бы отъ пьянства по недостач вина.

ГОНЗ. Въ моемъ владніи все было бы противоположно обыкновенному, не допустилъ бы я никакой торговли, слово сановникъ было бы невдомо, грамоты не зналъ бы никто, богатства, бдности и службы не существовало бы, не было бы ни купчихъ, ни наслдствъ, ни межъ, ни изгородей, ни нивъ, ни виноградниковъ, металлы, хлба, вино, масло не употреблялись бы, никто не работалъ бы, вс были бы праздны, вс, даже и женщины, но вс были бы чисты и невинны, никакого господства —

СЕБА. А самъ располагаетъ быть королемъ его.

АНТО. Конецъ забылъ начало.

ГОНЗ. Все давалось бы природой безъ труда и пота, не было бы ни измнъ, ни вроломства, ни мечей, ни копій, ни ножей, ни ружей, ни потребности въ какомъ либо орудіи, сама собой, въ обиліи производила бы природа все нужное для питанія невиннаго моего народа.

СЕБА. Не было бы также и брака между его подданными?

АНТО. Никакого, вс были бы праздны, безпутны и развратны.

ГОНЗ. И я управлялъ бы, государь, такъ, что затемнилъ бы и золотой вкъ.

СЕБА. Да здравствуетъ его величество!

АНТО. Да благоденствуетъ Гонзало!

ГОНЗ. И — Да слушаете вы меня, государь?

АЛОН. Прошу, перестань, все что ты говоришь ничто для меня.

ГОНЗ. Вполн вашему величеству врю, и говорю собственно для этихъ господъ, легкія которыхъ такъ чувствительны и дятельны, что смшитъ ихъ постоянно ничто.

АНТО. Да смшите-то насъ вдь вы.

ГОНЗ. Я въ этомъ род смшливой дури дйствительно для васъ ничто, а потому и можете продолжать вашъ смхъ ничему.

АНТО. Каковъ ударъ намъ.

СЕБА. Плашмя только.

ГОНЗ. Вы удивительно доблестны, вы вышибли бъ и мсяцъ изъ его сферы, еслибъ онъ вращался въ ней пять недль не измняясь.

Входитъ Аріэль, незримый, играя торжественную мелодію.

СЕБА. Непремнно, и охотились бы съ фонарями.

АНТО. Не сердитесь же, почтеннйшій.

ГОНЗ. Не безпокойтесь, не утрачиваю я такъ легко благоразумія. Хотите усыпить меня вашими насмшками — меня и безъ того клонитъ ко сну.

АНТО. Спите жь и слушайте насъ. (Вс, кром Алонзо, Себастіана и Антоніо, засыпаютъ).

АЛОН. Что это, вс заснули, и такъ вдругъ! Какъ бы хотлось, чтобъ и мои глаза сомкнулись, и замкнули мои мысли! Кажется они и наклонны уже къ тому.

СЕБА. Не отвергайте же, государь, лниваго ихъ предложенія, сонъ рдко навшаетъ печаль, а навститъ — является утшителемъ.

АНТО. Мы оба, пока ваше величество будете покоиться, постережемъ васъ, будемъ охранять васъ.

АЛОН. Благодарю. Удивительно, сплю ужь. (Засыпаетъ Аріэль уходитъ,)

СЕБА. Что за странная напала на нихъ сонливость!

АНТО. Дйствіе это здшняго климата.

СЕБА. Отчего жь нашихъ вкъ онъ не смежаетъ? Я нисколько не расположенъ ко сну.

АНТО. Я тоже, бодрехонекъ я. Они заснули вс, какъ бы сговорившись, повалились какъ громомъ сраженные. Что могло бы, любезный Себастіанъ?— О, что могло бы!— Не скажу ничего боле.— А, кажется, вижу на твоемъ лиц, чмъ могъ бы ты быть, случай благопріятствуетъ теб. Пылкое мое воображеніе видитъ корону, падающую на чело твое.

СЕБА. Да спишь ты?

АНТО. Слышишь — говорю.

СЕБА. Слышу, но сонный, наврное, это бредъ, во сн говоришь ты. Что сказалъ ты? Странный, однакожь, это сонъ, спать съ открытыми глазами, стоя, говоря, двигаясь, и спать все таки такъ крпко.

АНТО. Благородный Себастіанъ, ты своему счастію дозволяешь спать, умереть даже, закрываешь глаза и бодрствуя.

СЕБА. Ты явственно храпишь, но есть смыслъ въ твоемъ храпньи.

АНТО. Серьезне я теперь, чмъ обыкновенно бываю, будь таковъ же и ты, если понялъ меня, а понялъ — утроитъ это тебя,

СЕБА. Полно, стоячая вода я.

АНТО. Научу, какъ сдлаться проточной.

CEEA. Научи, отливамъ учитъ меня наслдственная безпечность.

АНТО. О, еслибъ ты только зналъ, какъ ты, такъ насмхаясь надъ этимъ помысломъ, лелешь его! какъ, разоблачая его, еще боле убираешь! Люди отлива часто увлекаются близехонько ко дну своимъ собственнымъ страхомъ, или безпечностью.

СЕБА. Прошу, продолжай. Твои глаза, лице говорятъ, что ты чреватъ чмъ-то, сильно тебя нудящимъ разршиться.

АНТО. Вотъ что, принцъ. Хотя не слишкомъ памятливый вельможа этотъ, которому, когда и зароютъ его въ землю, не быть слишкомъ памятнымъ, и убдилъ почти — потому что одержимъ страстью убждать, только и знаетъ что убждать, — короля, что сынъ его живъ еще, невозможно чтобъ онъ не утонулъ такъ же, какъ и то, чтобы этотъ спящій плавалъ.

СЕБА. Нтъ у меня никакой надежды, чтобъ не утонулъ онъ.

АНТО. Какая же, отъ никакой этой надежды, великая для тебя надежда? нтъ надежды въ этотъ отношеніи, въ другомъ — надежда такъ высокая, что взоръ и самого честолюбія за нее не хватаетъ, сомнвается что нибудь открыть тамъ. Согласенъ ты со мной, что Фердинандъ утонулъ?

СЕБА. Погибъ.

АНТО. Кто же, скажи, ближайшій наслдникъ Неаполя?

СЕБА. Кларибель.

АНТО. Та, что королева теперь Туниса? та, что живетъ на десять миль дале человческой жизни? та, что можетъ получить всть изъ Неаполя, если не сдлаютъ курьеромъ солнца — человкъ въ лун {Старое поврье что пятна мсяца — человкъ, съ вязанкой терновника на спин и съ собакой съ боку, онъ игралъ часто комическую ролю на тогдашней сцен. Одни принимали его за Израильтянина собиравшаго въ шабашъ топливо и за то побитаго камнями, другіе — за братоубійцу Каина.} слишкомъ для этого мшкотенъ,— разв, когда новорожденный подбородокъ обрастетъ, сдлается для бритья удобнымъ? та, на возвратномъ пути отъ которой вс мы были поглощены моремъ, выбросившимъ за тмъ нкоторыхъ назадъ, потому что предназначены для дла, для котораго все прошедшее прологъ, то же, что должно за тмъ послдовать зависитъ отъ тебя и меня.

СЕБА. Что за вздоръ?— Что толкуешь ты мн? Дочь брата моего дйствительно королева Туниса и наслдница Неаполя, между которыми, разумется, порядочное разстояніе.

АНТО. Разстояніе, каждый локоть котораго кажется кричитъ: какъ же это смритъ насъ Кларибель на возвратномъ пути въ Неаполь?— Оставайся въ Тунис и дай Себастіану проснуться.— Вообрази, что этихъ, теперь спящихъ, постигла вдругъ смерть — чтожь, имъ будетъ нисколько вдь не хуже теперешняго. А человкъ, способный управлять Неаполемъ, есть, найдутся и придворные, досужіе болтать такъ же безконечно и безполезно, какъ Гонзало, я самъ могъ бы сдлаться такой же неутомимо-болтливой сорокой. О, еслибъ духъ твой былъ таковъ же, какъ мой, какъ благодатенъ былъ бы этотъ сонъ для твоего возвышенія! Понимаешь ты меня?

СЕБА. Кажется.

АНТО. Какъ же принимаетъ твое довольство твое негаданное счастіе?

СЕБА. Помнится ты ссадилъ твоего брата Просперо съ престола.

АНТО. Ссадилъ. И видишь, какъ ловко сидитъ на мн моя одежда, гораздо лучше, чмъ прежде. Слуги брата были тогда моими товарищами, теперь — мои они служители.

СЕБА. А совсть —

АНТО. Э, что совсть, гд она? Будь она отморозомъ — обула бы она меня въ туфли, но не ощущаю я божества этого въ груди моей, и двадцать совстей, стой они между мной и Миланомъ, скорй обсахарятся и распустятся, чмъ потревожатъ меня. Вотъ лежитъ твой братъ, былъ бы онъ не лучше земли на которой лежитъ, еслибъ былъ тмъ, на что теперь походитъ — мертвымъ, то есть, послушнымъ этимъ желзомъ, тремя вершками его, могу я уложить его навсегда, между тмъ какъ ты, тмъ же способомъ, на вки сомкнешь глаза этого стараго ворчуна, ходячаго этого благоразумія, чтобы не могъ онъ поносить наше дло. Остальные же лакаютъ внушенія, какъ кошки молоко, пробьютъ для каждой нашей потребы часъ, какой назначимъ.

СЕБА. Твое, дорогой мой другъ, дло будетъ мн примромъ, какъ ты добылъ Миланъ, такъ и я добуду Неаполь, обнажи же мечъ свой, однимъ ударомъ освободишь ты себя отъ платимой тобой дани, и я, король, не перестану любить тебя.

АНТО. Обнажимъ вмст, и только что подниму руку, подними и ты, и рази Гонзало.

СЕБА. Одно еще слово. (Отходятъ въ сторону и тихо разговариваютъ.)

Музыка. Входитъ Аріэль, незримый.

АРІЭ. Искусство моего господина сказало ему, что друзья его въ опасности, и онъ послалъ меня — потому что умереть иначе и его замыслу, — сохранить имъ жизнь. (Поетъ на ухо Гонзало):

Пока вы здсь храпите,

Не дремлетъ заговоръ.

Когда вы жизнью дорожите —

Сонъ стряхните, берегитесь!

Пробудитесь! пробудитесь!

АНТО. Такъ оба разомъ.

ГОНЗ. О ангелы благіе, спасите короля! (Вс просыпаются.)

АЛОН. Что, что такое! проснитесь! Для чего обнажили вы мечи? что смотрите такъ дико?

ГОНЗ. Что случилось?

СЕБА. Охраняя здсь покой вашъ, мы вдругъ, вотъ сейчасъ, услыхали какой-то глухой ревъ, подобный бычьему, или скорй львиному, онъ и разбудилъ васъ? Онъ страшно поразилъ слухъ мой.

АЛОН. Я ничего не слыхалъ.

АНТО. О, это былъ такой ревъ, что ужаснулъ бы и ухо чудовища, могъ бы породить землетрясеніе! Непремнно это былъ ревъ цлаго стада львовъ.

АЛОН. Ты, Гонзало, слышалъ?

ГОНЗ. Клянусь честью, государь, слышалъ я только какое-то жужжанье, и престранное, око-то и разбудило меня. Я толкнулъ васъ и закричалъ, когда я открылъ глаза — мечи ихъ были ужь обнажены, шумъ тутъ былъ — это врно, всего лучше быть намъ на сторож, или уйдти отсюда, обнажимъ и мы мечи.

АЛОН. Пойдемъ дале, поищемъ еще бднаго моего сына.

ГОНЗ. Да сохранитъ его небо отъ зврей этихъ! потому что онъ наврное на остров.

АЛОН. Идемъ.

АРІЭ. (Про себя). Передамъ господину, что сдлалъ, а ты, король, вполн теперь безопасный, ступай, отыскивай своего сына. (Уходятъ.)

СЦЕНА 2.

Другая часть острова.

Входитъ Калибанъ съ вязанкой дровъ.

КАЛИ. Вс ядовитыя испаренія, какія только солнце изъ трясинъ, болотъ и пучинъ высасываетъ, да падутъ на Просперо и да не оставятъ ни вершка его тла безъ болей! Духи его слышатъ меня, а я все-таки не могу не проклинать его, безъ его приказа не посмютъ они, впрочемъ, щипать меня, пугать чертовщиной, вталкивать въ грязь, сбивать, горя во тьм головнями, съ дороги. Но онъ напускаетъ ихъ на меня изъ всякой бездлицы: то въ вид обезьянъ, корчащихъ мн рожи, скрежещущихъ зубами, и за тмъ кусающихъ меня, то ежами подставляющими свои иглы, куда ни ступлю,-подъ босыя мои ноги, то обовьютъ они меня змями и доводятъ, шипомъ раздвоенныхъ языковъ своихъ, до безумія.— Вотъ, вотъ!

Входитъ Тринкуло.

одинъ изъ его духовъ ужь и приближается, и чтобъ помучить меня за то, что долго не несу топлива. Прижмусь ничкомъ къ земл, можетъ не замтитъ онъ меня.

ТРИН. Ни деревца, ни кустика, чтобъ защититься отъ какой либо непогоды, а другая буря закипаетъ, слышу какъ поетъ она въ втр, а то, вонъ, черное, громадное облако ни дать ни взятъ гнилая бочка, готовая вылить всю свою жидкость. Разгремится, какъ недавно — не знаю куда и пріючу голову, облако-то лопнетъ, захлещетъ непремнно ведрами.— Это что? человкъ, или рыба? Живой или, мертвый? Рыба, пахнетъ рыбой! ршительно рыбой, и лежалой, нчто въ род не совсмъ свжей трески. Чудная рыба! Будь я въ Англіи — былъ вдь я въ ней,— и будь у меня хоть только рисунокъ этой рыбы, не нашлось бы тамъ ни одного ротозя, который не далъ бы мн серебряной монеты, тамъ чудовище это обогатило бы меня, тамъ всякой чудный зврь обогащаетъ, не дадутъ и полушки хромому нищему, и не пожалютъ и десяти, чтобъ взглянуть на мертваго Индейца {Индійцы были въ Шекспирово время большою рдкостью и показывались за деньги.}. Съ ногами, какъ человкъ! а плавательныя перья — точь въ точь какъ руки!— Тепелъ! ей-же-ей, тепелъ. Отступаюсь отъ прежняго предположенія, не стою за него, не рыба это, а островитянинъ, недавно громомъ убитый. (Громъ). Ну! вотъ и буря опять, заберусь-ко подъ его балахонъ, другаго тутъ убжища не имется вдь. Съ чудными сопостельниками, знакомитъ насъ нужда! Пережду подъ нимъ оканчиваніе бури {Въ прежнихъ изданіяхъ: the dregs of the storm…. По Кольеру: the drench of the storm….}.

Входитъ Стефано, съ бутылкой въ рукахъ, распвая.

СТЕФ. (Поетъ):

Въ море, въ море не хочу я,

На суш, здсь умру я.

Скверный это для погребальной псни напвъ. Да ничего, вотъ мое утшеніе. (Пьетъ.)

Капитанъ, юнга, боцманъ и я,

Пушкарь и помощникъ его,

Вс мы любили, кто Жанну, кто Мерри, кто Мегъ,

Кати-жь никто не любилъ,

Потому что съ жаломъ языкъ у нея,

Крикнетъ матросу: пошелъ, удавись!

Ни смолы, ни дегтя не терпитъ она,

Портной же чеши, гд чешется ей,

Такъ въ море, ребята, удавися она!

Скверный и это напвъ, да вотъ мое утшеніе. (Пьетъ.)

КАЛИ. Не мучь меня. О!

СТЕФ. Это что? Черти, что-ли? Морочатъ насъ дикарями и людьми Индіи? Не для того ускользнулъ я отъ утопленія, чтобъ четырехъ твоихъ ногъ испугаться, говорится вдь: и самый дюжій человкъ, когда-либо на четверенькахъ ползавшій, не заставитъ его попятиться, и будетъ это говориться, пока Стефано дышать ноздрями не перестанетъ.

КАЛИ. Духъ мучитъ меня. О!

СТЕФ. Какое-нибудь это четвероногое чудовище этого острова, подцпившее, полагаю, лихорадку. Гд-же, чертъ возьми, нашему языку могло оно научиться? ужь изъ за этого помогу ему какъ-нибудь. Удастся мн его вылечить, сдлать ручнымъ и привезти въ Неаполь, будетъ оно подаркомъ и для любаго императора, когда-либо на воловьей кож ходившаго.

КАЛИ. Не мучь меня, прошу тебя, принесу сейчасъ-же топливо.

СТЕФ. Бьетъ его теперь лихорадка, и говоритъ оно отъ-того не совсмъ толково. Дадимъ ему отвдать изъ моей бутылки, не пило оно вина до этого никогда — уничтожу имъ его припадокъ. Вылечу и сдлаю его ручнымъ — все, что бы я за него ни запросилъ, не будетъ слишкомъ ужь дорого, поплатится кто захочетъ пріобрсть его, и порядкомъ.

КАЛИ. Пока, ты еще не очень меня мучишь, но начнешь скоро, знаю это по твоей дрожи — это дйствуетъ ужь на тебя Просперо.

СТЕФ. Эй ты, поднимайся, открывай ротъ, это дастъ теб, кошка, языкъ {Намекъ на пословицу, хорошій напитокъ и кошку заставитъ говорить.}, открывай ротъ — это стряхнетъ трясъ твой, могу сказать, лихо, а ты вотъ, не можешь сказать, кто твой другъ, раскрой еще пасть-то свою.

ТРИН. Знакомъ этотъ мн голосъ. Это должно быть — но онъ утопъ вдь, чортъ это. О, защитите меня, благія силы неба!

СТЕФ. Четыре ноги и два голоса, чудеснйшее чудовище. Передній его голосъ для хорошаго слова о своемъ друг, а задній — для скверныхъ рчей и поношенья. Потребуется и все вино моей бутылки для излеченія его — вылечу. Ну — будетъ!— Волью немного и въ другой твой ротъ.

ТРИН. Стефано —

СТЕФ. Зоветъ меня другой твой голосъ?Э, э! да это дьяволъ, а не чудовище. Бгу отъ него, нтъ у меня длинной ложки {Намекъ на поговорку: чтобъ сть съ дьяволомъ нужна длинная ложна.}.

ТРИН. Стефано!— Стефано ты, дотронься до меня, заговори со мной, Тринкуло я — не пугайся, — твой я добрый другъ, Тринкуло.

СТЕФ. Тринкуло ты, выбирайся оттуда, вытащу я тебя за меньшія ноги, есть тутъ ноги Тринкуло, такъ это именно эти. Дйствительно, настоящій ты Тринкуло! Какъ же сдлался ты испражненіемъ этого заноса? можетъ онъ разршаться Тринкулами?

ТРИН. Я принялъ его за убитаго громомъ.— Но ты, Стефано, ты не утонулъ разв? Надюсь теперь, не утонулъ. Прошла буря-то? У боясь ея, я спрятался подъ балахонъ этого мертваго заноса. Такъ ты живъ, Стефано? О, Стефано, два стало, Неополитанца спаслись!

СТЕФ. Прошу не верти меня, слабъ желудокъ мой.

КАЛИ. Славныя эти два существа, если только не духи. Этотъ отличный богъ, и божественный напитокъ у него. Стану передъ нимъ на колни.

СТЕФ. Какъ же ты ускользнулъ? Какъ попалъ сюда? Клянись этой бутылкой, какъ попалъ ты сюда? Я вотъ улизнулъ на бочк секта, скаченной матросами за бортъ, клянусь этой бутылкой, которую смастерилъ изъ древесной коры собственными руками, какъ только выбросило меня на берегъ.

КАЛИ. Клянусь и я этой бутылкой быть врнымъ твоимъ рабомъ, потому что не земной напитокъ твой.

СТЕФ. Вотъ, клянись же, какъ ускользнулъ ты.

ТРИН. Доплылъ до берега, какъ утка. Я вдь, какъ утка плаваю, присягнуть готовъ.

СТЕФ. Цлуй же книгу. Ты тамъ хоть и плаваешь какъ утка, а все-таки гусь ты.

ТРИН. О, Стефано, есть у тебя еще этого?

СТЕФ. Цлая, дружище бочка, погребъ мой въ одной изъ прибрежныхъ скалъ: тамъ и спрятано вино мое. Ну, а ты, заносъ? что твоя лихорадка?

КАЛИ. Свалился ты съ неба?

СТЕФ. Съ луны, увряю тебя. Былъ въ свое время человкомъ въ лун.

КАЛИ. Видлъ я тебя въ ней, и боготворю тебя, госпожа моя показывала мн тебя, и твою собаку, и твою вязанку.

СТЕФ. Клянись же этимъ, цлуй книгу. Я наполню ее тотчасъ же новымъ содержаніемъ, клянись.

ТРИН. Клянусь дневнымъ этимъ свтомъ, глупйшее это чудовище,— а я еще боялся его! пустйшее чудовище.— Человкъ въ лун!— легковрнйшее изъ чудовищь. А тянешь-то ты отлично, чудовище, право.

КАЛИ. Я покажу теб каждую пядень плодородной земли и буду цловать твои ноги. Прошу, будь моимъ богомъ.

ТРИН. Клянусь дневнымъ этимъ свтомъ, самое это, и пьяное, вроломное чудовище, засни только богъ его — и украдетъ оно его бутылку.

КАЛИ. Буду цловать твои ноги, поклянусь быть рабомъ твоимъ.

СТЕФ. Подойди жь, становись на колни и клянись.

ТРИН. Умру я со смху, глядя на это чудовище съ собачьей мордой, паршивйшее чудовище!— Отдулъ бы его —

СТЕФ. Ну, цлуй.

ТРИН. Еслибъ жалкое это чудовище не было пьяно. Гнусное это чудовище!

КАЛИ. Я покажу теб лучшіе источники, буду набирать теб ягоды, буду ловить теб рыбу, и носить топлива, сколько нужно. Проклятіе мучителю, которому служилъ! не принесу ужь ему ни прутика, буду служить теб, дивный человкъ.

ТРИН. Уморительнйшее чудовище! диво для него и жалкій пьянчужка.

КАЛИ. Позволь свести тебя туда, гд ростутъ яблоки, длинными моими ногтями накопаю я теб трюфелей, покажу теб гнздо сойки и научу какъ тенетами ловить проворныхъ мартышекъ, провожу въ кусты оршника, приведется, добуду теб со скалъ и молодыхъ пингвиновъ {Въ подлинникъ — scamels, слово, значеніе котораго неизвстно, вроятно опечатка старыхъ изданій.}. Хочешь идти со мной?

СТЕФ. Веди, безъ дальнихъ разговоровъ.— Тринкуло, король и вс наши потонули, мы здсь наслдники. Неси мою бутылку. Другъ Тринкуло, мы опять, сейчасъ же наполнимъ ее. кали. (Поетъ, опьянвъ совершенно):

Прощай же, хозяинъ мой прежній, прощай.

ТРИН. Воющее чудовище, пьяное чудовище.

КАЛИ. (Поетъ):

Не длать ужь запрудъ мн для рыбы,

Не носить ужь дровъ для огня,

Не скоблить ужь стола, не мыть ужь посуды,

Банъ, банъ, Ка — Калибанъ

Хозяинъ другой — другой теб данъ!

У, у, воля! воля, воля, у, у!

СТЕФ. О лихое чудовище! веди. (Уходятъ.)

ДЙСТВІЕ III.

СЦЕНА 1.

Передъ пещерой Просперо.

Входитъ Фердинандъ съ чурбаномъ на плеч.

ФЕРД. Есть игры совсмъ не легкія, но трудность-то и увеличиваетъ ихъ заманчивость, есть униженія благородно переносимыя, и самое жалкое ведетъ иногда къ прекраснйшей цли. Такъ и это низкое занятіе было бы такъ же для меня тягостно, какъ и противно, но госпожа, которой служу, оживляетъ и мертвое, и длаетъ мою работу забавой. О, въ десять разъ добре она сердитаго отца своего, воплощенная онъ суровость. Строго приказалъ онъ мн перетаскать сюда и сложить здсь до тысячи такихъ чурбановъ. Добрая госпожа моя плачетъ, когда видитъ меня работающимъ, и говоритъ, что никогда еще такая гадость не имла такого исполнителя. Я забываю все, и сладостное помышленіе объ этомъ облегчаетъ мою работу, тогда я и счастливъ, когда занятъ ею {Въ прежнихъ изданіяхъ: Most busy, least when I do it… По Колльеру: Most busy-blest when I do it.}.

Входятъ Миранда и Просперо, слдующій за ней въ нкоторомъ отъ ней отдаленіи.

МИРА. Ахъ, опять! прошу, не работай такъ прилежно, желала бы, чтобы вс чурбаны, которые ты долженъ перетаскать сюда, сожгла молнія! Прошу, брось его и отдохни, заплачетъ онъ, какъ загорится, о томъ, что утомилъ тебя. Отецъ углубился въ книги, прошу, отдохни, часа три теб нечего его опасаться.

ФЕРД. О, дорогая госпожа моя, не успю я до заката кончить то, что приказано.

МИРА. Пока ты посидишь, я потаскаю чурбаны твои. Давай, прошу, этотъ, я стащу его въ кучу.

ФЕРД. Ни за что, безцнное сокровище, скорй надорву мышцы, надломлю спину, чмъ допущу тебя до такой унизительной работы, тогда какъ самъ буду сидть праздно.

МИРА. Она такъ же и мн, какъ теб прилична, мн она будетъ даже легче, потому что мн она желанна, а теб — противна.

ПРОС. (Про себя). Бдняжка! заразилась ты, твой приходъ сюда ясно обнаруживаетъ это. мира. Ты усталъ.

ФЕРД. Нисколько, благородная госпожа, свтлое для меня и ночью утро, когда ты со мною. Прошу — пуще всего для того, чтобы включить тебя въ мои молитвы,— скажи какъ твое имя?

МИРА. Миранда.— О, отецъ, нарушила я запретъ твой!

ФЕРД. Дивная Миранда! верхъ дйствительно всего дивнаго, драгоцннйшая всего въ мір! На многихъ женщинахъ съ удовольствіемъ останавливался взоръ мой, и много разъ гармонія ихъ языковъ плняла слишкомъ внимательное мое ухо, за разныя прелести нравились мн разныя женщины, но ни одна вполн, въ каждой непремнно какой-нибудь недостатокъ враждовалъ и съ наибольшей ея прелестью, и пересиливалъ ее. Но ты, о ты, такъ совершенная, такъ безподобная, создана изъ лучшаго всхъ.

МИРА. Не знаю ни одной моего пола, не припоминаю ни одного женскаго лица, кром, зеркаломъ показываемаго, моего собственнаго, не видала и изъ тхъ, кого могу назвать мущинами, никого, кром тебя, мой другъ, и дорогого отца моего, не знаю какіе тамъ есть еще, но, клянусь моей скромностью — брилліантомъ въ моемъ приданомъ, — что въ спутники на жизненномъ пути, никого, кром тебя, не желала бы, да и воображеніе мое не можетъ мн представить, кром твоего, такого образа, который могъ бы мн понравиться. Но я слишкомъ ужь разболталась, забыла наставленія отца.

ФЕРД. Я принцъ, Миранда, думаю, король даже — желалъ бы не быть имъ!— и не потерплъ бы дровянаго итого рабства, какъ мушинаго на мои губы навванья. Слушай, что скажетъ теб душа моя:— съ перваго же мгновенія, какъ я увидалъ тебя, сердце мое полетло на службу теб, остается на ней рабомъ, ради тебя терпливый я этотъ дровоносецъ. мира. Ты любишь меня?

ФЕРД. О небо, о земля, засвидтельствуйте что скажу, и увнчайте что скажу, если это правда, благодатью, если же ложь — обратите и благопріятное мн въ бдствіе! Безпредльно, больше всего въ мір, люблю я, цню и уважаю тебя. мира. Какая же я глупая, плачу и отъ того, что радуетъ.

ПРОС. (Про себя). Прелестная встрча двухъ сердецъ, рдчайшею любовью загорвшихся! Дожди же, небо, благодатью на зародившееся въ нихъ!

ФЕРД. О чемъ плачешь ты?

МИРА. О моемъ недостоинств, не смющемъ предложить то, что отдать желаю, не смющемъ еще боле принять то, лишенье чего смерть моя. Но все это глупости, все, чмъ боле старается скрыть себя, тмъ боле обнаруживается. Прочь, стыдливая хитрость, вдохнови меня святая, откровенная невинность! жена я твоя, если хочешь на мн жениться, а не хочешь — умру твоей двой, чтобъ я была твоей женой, ты можешь и не захотть, но рабой твоей, хочешь или не хочешь, я буду.

ФЕРД. Моей владычицей, моимъ сокровищемъ будешь ты, и я всегда буду у ногъ твоихъ.

МИРА. Будешь стало моимъ мужемъ?

ФЕРД. Жажду сдлаться имъ, какъ неволя — свободы, вотъ рука моя.

МИРА. Вотъ и моя съ моимъ сердцемъ, а теперь, прощай на полчаса.

ФЕРД. Тысячу! тысячу разъ! (Уходятъ).

ПРОС. Такъ радоваться, какъ они, всмъ восторгающіеся, конечно я не могу, но все-таки ни чему боле этого не порадовать меня. Теперь за книгу, многое еще, до ужина, надо мн для этого устроить. (Уходитъ.)

СЦЕНА 2.

Другая часть острова

Входятъ Стефано и Тринкуло, Калибанъ слдуетъ за ними съ бутылкой.

СТЕФ. И не говори,— опустетъ бочка, будемъ воду пить, ни капли до этого, и потому приваливай, и на абордажъ. Пей, чудовище-служитель, мое здоровье.

ТРИН. Чудовище-служитель? дурь это этого острова! Говорятъ на немъ пять только человкъ, изъ нихъ мы трое, если и у остальныхъ двухъ головы въ такомъ же порядк — шатается государство.

СТЕФ. Пей же, чудовище-служитель, когда я теб приказываю, твои глаза совсмъ ужь почти подъ лобъ закатились.

ТРИН. Куда жь бы имъ иначе и закатиться, славное былъ бы онъ въ самомъ дл чудовище, еслибъ закатились они у него подъ хвостъ.

СТЕФ. Утопилъ мой чудовище-служитель языкъ свой въ сект, а меня и море не могло утопить, тридцать пять миль и такъ и сякъ проплылъ я, прежде чмъ добрался до берега, клянусь дневнымъ этимъ свтомъ. Ты будешь моимъ лейтенантомъ, чудовище, а не то знаменосцемъ.

ТРИН. Лейтенантомъ, пожалуй, а знаменосцемъ какъ же ему быть, когда самого ноги не носятъ.

СТЕФ. Не побжимъ мы, мосье чудовище.

ТРИН. Да и впередъ не двинетесь, растянитесь, какъ собаки, и не пикнете.

СТЕФ. Заговори же, заносъ, если хорошій ты заносъ, хоть разъ въ жизни.

КАЛИ. Какъ можетъ твоя милость? Позволь мн лизать башмаки твои. А ему служить я не буду, не храбрый вдь онъ.

ТРИН. Лжешь, невжественнйшее чудовище, не побоюсь я схватиться и съ констаблемъ. Скажи, паскудная ты рыба, бывалъ ли человкъ, столько, какъ я сегодня, выпившій, когда нибудь трусомъ? Хочешь ты, бывши полу-рыбой, полу-чудовищемъ, чудовищную ложь сказать?

КАЛИ. Слышишь, какъ онъ надо мной насмхается? дозволишь ты это, государь?

ТРИН. Государь, сказалъ онъ!— и чудовище можетъ быть такимъ дуралемъ!

КАЛИ. Вотъ, вотъ, опять! Закусай его до смерти, прошу тебя.

СТЕФ. Тринкуло, держи языкъ за зубами, окажешься возмутителемъ, первое же дерево — Бдное это чудовище мой подданный, не позволю я обижать его.

КАЛИ. Благодарю, добрый государь. Будетъ теб угодно еще разъ выслушать мою просьбу?

СТЕФ. Будетъ, разумется, будетъ, становись на колни, и вторь ее, я постою, и Тринкуло тоже.

Входитъ Аріэль, незримый.

КАЛИ. Какъ я ужь говорилъ теб, я рабъ тирана, волшебника, который хитростью оттягалъ у меня этотъ островъ.

АРІЭ. Лжешь.

КАЛИ. Лжешь ты, ты, насмшливая обезьяна, ты, желалъ бы чтобъ доблестный мой господинъ уничтожилъ тебя. Не лгу я.

СТЕФ. Тринкуло, если ты еще разъ перебьешь разсказъ его, клянусь этой рукой, высажу я теб нсколько зубовъ.

ТРИН. Да я ничего не говорилъ.

СТЕФ. Такъ молчи, и ни слова боле.— (Калибану) Продолжай.

КАЛИ. Волшебствомъ, говорю, завладлъ онъ этимъ островомъ, у меня отнялъ онъ его. Если твоему величеству будетъ угодно отомстить за меня — у тебя, я знаю, хватитъ на это мужества, а у него вотъ — не хватитъ.

СТЕФ. Наврное.

КАЛИ. Ты будешь властелиномъ его, и я буду служить теб.

СТЕФ. Какъ же достигнуть этого? Можешь ты провесть меня къ твоему злодю?

КАЛИ. Могу, могу, государь, предамъ теб его спящаго, и теб можно будетъ вбить гвоздь въ его голову.

АРІЭ. Лжешь, не можешь ты.

КАЛИ. Вотъ пестрый-то олухъ! паршивый ты бездльникъ! Прошу твое величество, отдуй его и отними у него бутылку, отнимешь — не пить ему ничего кром разсола, потому что ни одного хорошаго источника не покажу ему.

СТЕФ. Тринкуло, не подвергай себя никакой дальнйшей опасности, перебей чудовище хоть однимъ еще словомъ, и клянусь этой рукой, вытолкаю мое милосердіе за дверь, и сдлаю изъ тебя треску.

ТРИН. За что же, что сдлалъ я? Ничего я не сдлалъ. Уйду отъ васъ.

СТЕФ. Не сказалъ ты, что лжетъ онъ?

АPIЭ. Лжешь ты.

СТЕФ. Лгу? такъ вотъ же теб. (Бьетъ его). Нравится это теб — скажи еще, что лгу.

ТРИН. Не говорилъ я, что лжешь ты.— Потерялъ ты и разсудокъ и слухъ?— Проклятіе вашей бутылк! вотъ до чего сектъ и питье доводятъ.— Чуму твоему чудовищу, и дьяволъ да откуситъ теб пальцы!

КАЛИ. Ха, ха, ха!

СТЕФ. Продолжай теперь разсказъ свой. А ты, прошу, отойди отъ насъ подальше.

КАЛИ. Побей его еще хорошенько, а за тмъ и я побью его.

СТЕФ. Отойди подальше.— Ну, продолжай.

КАЛИ. Ну, какъ ужь я говорилъ теб, иметъ онъ привычку посл обда спать, тутъ-то, завладвъ сперва его книгами, ты и можешь его укокошить: или размозжить ему голову полномъ, или коломъ распороть ему животъ, или ножемъ перерзать ему горло. Помни только, что прежде надо завладть его книгами, потому что безъ нихъ, онъ такой же, какъ я дурень, и не будетъ тогда у него ни одного духа въ распоряженіи, они вс питаютъ къ нему такую же, какъ я, закоренлую ненависть. Сожги только его книги, славные есть у него приборы — такъ онъ это называетъ,— для украшенія дома, когда онъ у него будетъ. Но что всего боле заслуживаетъ вниманія, такъ это красота его дочери, самъ онъ говоритъ, что нтъ ей подобной. Двухъ только женщинъ видлъ я: мать мою Сикораксу, да ее, она такъ превосходитъ Сикораксу, какъ величайшее — малйшее.

СТЕФ. Такая она въ самомъ дл славная двка?

КАЛИ. Вполн, ручаюсь, достойная твоего ложа, и будетъ славный отъ нея приплодъ.

СТЕФ. Убью я, чудовише, этого человка, дочь его и я будемъ королемъ и королевой — да здравствуютъ наши величества!— а Тринкуло и ты будете вице-роями.— Нравится это теб, Тринкуло?

ТРИН. Превосходно.

СТЕФ. Дай же руку, жалю что прибилъ тебя, но ты, пока живъ, держи языкъ за зубами.

КАЛИ. Черезъ полчаса онъ заснетъ, хочешь тогда уничтожить его?

СТЕФ. Хочу, клянусь честью. а г і э. Передамъ я это моему повелителю. кали. Обрадовалъ ты меня, весь я радость, давайте жь веселиться. Не затянешь ли канонъ, которому только что училъ меня?

СТЕФ. Твою просьбу, чудовище, удовлетворю я, удовлетворю всячески. Поемъ, Тринкуло. (Поетъ):

Насмемся надъ ними, натшимся ими,

Свободна вдь мысль.

КАЛИ. Да не тотъ это голосъ. (Аріэль играетъ голосъ на барабан и флейт.)

СТЕФ. Это что?

ТРИН. Голосъ это нашего канона, изображеніемъ Никого {Смшная фигура на старыхъ вывскахъ, которая должна была представлять Никого.} наигрываемый.

СТЕФ. Человкъ ты, покажись въ настоящемъ своемъ вид, дьяволъ ты — покажись какъ хочешь.

ТРИН. О, прости мн, Господи, мои прегршенья!

СТЕФ. Кто умираетъ — вс долги уплачиваетъ.— Не боюсь я тебя.— Боже, умилосердись! кали. Ты испугался?

СТЕФ. Нтъ, нисколько, чудовище.

КАЛИ. И не пугайся. Островъ этотъ наполненъ голосами, звуками, пріятнйшимъ пніемъ, которое не вредитъ, а услаждаетъ, Иногда тысячи звенящихъ инструментовъ шумятъ около ушей моихъ, иногда голоса, когда я только что отъ долгаго сна пробудился, снова меня усыпляютъ, и тогда, во сн, мн кажется: облака разверзаются и кажутъ богатства, готовыя на меня посыпаться, и я, пробудившись, жажду заснуть опять.

СТЕФ. Славное стало будетъ у меня королевство, съ музыкой, которая ничего мн не будетъ стоить.

КАЛИ. Когда Просперо будетъ уничтоженъ.

СТЕФ. Будетъ скоро. Помню вдь, что говорили.

ТРИН. Голосъ удаляется. Послдуемъ за нимъ, и за тмъ покончимъ наше дло.

СТЕФ. Веди, чудовище, мы слдуемъ. Желалъ бы увидать этого барабанщика, славно онъ работаетъ.

ТРИН. Идешь? я за тобой, Стефано. (Уходятъ.)

СЦЕНА 3.

Другая часть острова.

Входяти Алонзо, Себастіанъ, Антоніо, Гонзало, Адріанъ, Франциско и другіе.

ГОНЗ. Клянусь вамъ, государь, пресвятою, не могу идти дале, старыя мои кости болятъ, цлый лабиринтъ и прямыхъ, и извилистыхъ дорожекъ исходили мы, позвольте, необходимо отдохнуть мн.

АЛОН. Старый другъ, не осуждаю я тебя, и самъ я утомился до притупленія чувствъ, присядь здсь и отдохни. И я покину здсь мою надежду, не будетъ она боле льстить мн, утонулъ такъ упорно нами отыскиваемый, и море смется надъ тщетными нашими поисками на суш. Да будетъ же такъ, миръ ему.

АНТО. (Тихо Себастіану). Радъ я, что наконецъ онъ отъ всякой надежды отказался. А ты, отъ одной неудачи, отъ того, на что ршился, надюсь, не отказался?

СЕБА. Воспользуемся первымъ же для того представившимся случаемъ.

АНТО. Ныншней же ночью, они такъ утомлены ходьбой, что не будутъ, такъ бдительными, какъ въ другое время.

СЕБА. Такъ ныншней же ночью, ни слова боле.

(Торжественная и неслыханная музыка. Просперо, незримый является въ выси. Входятъ нсколько чудныхъ существъ, приносятъ столъ съ яствами и пляшутъ вокругъ него, привтными жестами приглашая къ нему короля и прочихъ, и затмъ исчезаютъ.)

АЛОН. Что это за музыка? друзья мои, слушайте!

ГОНЗ. Удивительно пріятная.

АЛОН. Пошлите намъ небеса благихъ хранителей! Что это такое было?

СЕБА. Живая кукольная комедія. Теперь поврю я, что существуютъ единороги, что въ Аравіи одно дерево — тронъ Феникса, и что одинъ Фениксъ тамъ и теперь царствуетъ.

АНТО. Врю и тому и другому, и то, что считалъ прежде невроятнымъ, покажись оно мн теперь, поклянусь что врно, не лгутъ никогда путешественники, хотя глупые домосды и корятъ ихъ этимъ.

ГОНЗ. Вздумай я разсказывать объ этомъ въ Неапол, кто поврилъ бы мн, что есть островитяне — вдь это наврное жители этого острова, — хоть и чудовищнаго вида, но, замтьте, такіе привтливые и ласковые, какъ не многіе, пожалуй и никто даже изъ человческаго нашего рода.

ПРОС. (Про себя). Правду сказалъ ты, честный старикъ, потому что и теперь между вами есть худшіе даже и чертей.

АЛОН. Не надивлюсь чудному ихъ виду, ихъ жестамъ, и этимъ звукамъ, и безъ языка такъ прекрасно говорившимъ.

ПРОС. (Про себя). Побереги похвалы до конца.

ФРАН. Исчезли они, однакожь, такъ странно.

СЕБА. Не бда, яства-то ихъ вдь остались, а мы проголодались. Угодно вашему величеству попробовать?

АЛОН. Нтъ.

ГОНЗ. Нечего вамъ, государь, опасаться. Поврили-бъ мы въ нашемъ дтств, что есть горцы съ подгрудкомъ, какъ у быковъ, съ мясистыми мшками, прившенными къ ше {Съ зобами, обыкновенными у горныхъ жителей.}? или люди съ головами на груди? а теперь каждый закладчикъ въ пять разъ большимъ расплачивающійся докажетъ вамъ, что есть такіе {Въ то страстное къ путешествіямъ время, отправлявшійся въ далекое и опасное путешествіе закладывалъ обыкновенно какую нибудь сумму, которую, если возвращался, получалъ упятеренною.}.

АЛОН. Приступлю, помъ, хотя бы это было и въ послдній разъ, какое до этого дло — лучшее моей жизни утрачено вдь.— Братъ, герцогъ, подходите и берите примръ съ меня.

(Громъ и молнія. Входитъ Аріэль въ вид&#1123, Гарпіи, хлещетъ крыльями по столу, и яства исчезаютъ.)

АРІЭ. Вы трое, люди грха, которыхъ, велніемъ судьбы — длающей весь дольній этотъ міръ и все въ немъ существующее своимъ средствомъ,— ненасытное море извергло на этотъ безплодный островъ, такъ какъ для жизни между людей вы вполн негодны. Обезумила я васъ. (Видя что Алонзо, Себастіанъ и другіе обнажаютъ мечи). Именно вотъ отъ такой-то храбрости и вшаются и топятся люди. Глупцы! я и мои товарищи — служители судьбы, то, изъ чего сдланы мечи ваши, такъ же можетъ поранить шумные втры, или убить напрасными тычками вчно-смыкающіяся воды, какъ и укоротить хоть одну пушинку пера моего, такъ же невредимы и мои товарищи, да еслибъ вы и могли поранить насъ, такъ мечи ваши слишкомъ ужь теперь тяжелы для васъ, не поднять вамъ ихъ. Вспомните,— въ этомъ-то и все мое до васъ дло,— вы трое изгнали изъ Милана добраго Просперо и покинули въ мор,— которое за то и заплатило вамъ,— его и невиннаго его ребенка, за это-то гнусное дло, небесное правосудіе, медлящее, но не забывающее, и возбудило противъ васъ и море, и берега, и вс даже созданія. Тебя, Алонзо, лишило оно сына, и возвщаетъ еще черезъ меня, что медленная гибель — худшая всякой внезапной смерти,— будетъ всюду но пятамъ за вами слдовать. Избавить же васъ отъ его кары — на этомъ пустынномъ остров неминуемой,— можетъ только сердечное сокрушеніе и безупречная за тмъ жизнь. (Исчезаетъ съ громомъ, за тмъ раздается тихая музыка, чудныя существа входятъ опять, пляшутъ, насмшливо кривляясь и уносятъ столъ.)

ПРОС. (Про себя). Славно представилъ ты, Аріэль, Гарпію, прелестна она была и раздирая. Изъ всего, что ты, по моему наставленію, долженъ былъ сказать, ты не пропустилъ ничего, и низшіе мои прислужники исполнили свое дло живо и врно. Чары мои дйствуютъ, и враги мои связаны своимъ безуміемъ, въ моей они теперь власти. Оставлю ихъ въ этомъ состояніи, пока повидаюсь съ юнымъ Фердинандомъ, котораго они считаютъ утопшимъ, и съ его и моимъ безцннымъ сокровищемъ. (Уходитъ.)

ГОНЗ. Именемъ всего святаго, государь, что стоите вы въ такомъ оцпенніи?

АЛОН. О, чудовищно это! чудовищно! Кажется волны говорили, сказали мн объ этомъ, втры ноютъ мн это, и громъ, эта страшная, ревущая органная труба, произнесъ имя Просперо, пробасилъ мое злодйство. За него мой сынъ и улегся въ мор, но я отыщу его и въ недосягаемой для лота глубин, и улягусь съ нимъ вмст въ тип. (Уходитъ.)

СЕНА. По одному демону въ разъ — и я пробьюсь сквозь цлый легіонъ ихъ.

АНТО. Помогу я теб. (Уходитъ съ Себастіаномъ.)

ГОНЗ. Вс трое въ безуміи, страшное ихъ преступленіе, какъ ядъ, дйствующій черезъ долгое время, начинаетъ грызть ихъ души.— Прошу, у кого мышцы гибче моихъ, поспшите за ними, и удержите ихъ отъ того, до чего можетъ довести это изступленіе.

АДРІ. За ними, прошу васъ. (Уходятъ.)

ДЙСТВІЕ IV.

СЦЕНА I.

Передъ пещерой Просперо.

Входятъ Просперо, Фердинандъ и Миранда.

ПРОС. Какъ бы ни былъ я суровъ съ тобой, вознагражденіе все заглаживаетъ, потому что отдалъ теб нить моей собственной жизни, или то, для чего живу, вручаю ее теб еще разъ. Вс непріятности, какія я теб длалъ, были только испытаніемъ твоей любви, ты отлично выдержалъ его, и вотъ, предъ лицемъ неба, укрпляю я за тобой богатый даръ мой. О, Фердинандъ, не улыбайся моему превозношенію ея, увидишь, что она превосходитъ всякое восхваленіе, оставляетъ вс далеко за собою.

ФЕРД. Поврю и на перекоръ всякому оракулу.

ПРОС. Возьми же, какъ даръ и какъ свое собственное честное пріобртеніе, дочь мою, но если ты расторгнешь двственный ея поясъ прежде чмъ совершатся во всей полнот вс обычные священные обряды — не пошлетъ небо благодатнаго дождя, чтобы росъ союзъ этотъ, засуха ненависти, злое презрнье и раздоръ усыпютъ ложе ваше сорными травами, до того противными, что оба возненавидите его, и потому берегись, если хочешь чтобы лампа Гименея свтила вамъ.

ФЕРД. Такъ врно, какъ надюсь на дни покойные, на потомство и на долгую жизнь съ такою жь, какъ теперь, любовью, ни темнйшая пещера, ни благопріятнйшее мсто, ни сильнйшее искушеніе, на какое только злой нашъ геній способенъ, никогда не растопятъ моей чести въ сладострастіе, чтобъ притупить восторгъ дня, когда придется думать, что кони Феба охромли, или что ночь цпями внизу удерживается.

ПРОС. Прекрасно. Такъ садись, бесдуй съ ней, она твоя. Аріэль! Аріэль, досужій слуга мой!

Входитъ Аріэль.

АРІЭ. Что угодно, могучему господину моему? Здсь я.

ПРОС. Ты и низшіе твои товарищи отлично выполнили послднюю вашу службу, вы нужны мн для другой еще, такой же продлки, ступай и приведи сюда всю ватагу, надъ которой далъ я теб власть. Да проворнй, потому что мн надо представить этой юной чет обращикъ моего искусства, общалъ я, и въ ожиданьи они.

АРІЭ. Сейчасъ?

ПРОС. Смотри же, мигомъ.

АРІЭ. Прежде чмъ успешь сказать: явись и исчезни, два раза дохнуть и прокричать: ну, ну! вся она, семеня на ципочкахъ и корча рожи, будетъ здсь. Доволенъ ты мной? нтъ?

ПРОС. Вполн, дорогой мой Аріэль. Но не являйся прежде чмъ услышишь зовъ мой.

АРІЭ. Хорошо, понимаю. (Уходитъ.)

ПРОС. Будь же вренъ своему слову, не давай слишкомъ большой воли ласкамъ, и величайшія клятвы солома, когда горитъ огонь въ крови, будь воздержне — прости иначе обтъ твой.

ФЕРД. Ручаюсь тес, двственный, холодной близной покрывающій мое сердце снгъ умритъ пылъ моей печени {Печень считалась во времена Шекспира гнздомъ любви.}.

ПРОС. Хорошо.— Явись теперь, мой Аріэль, съ своей ватагой, и лучше ужь съ излишкомъ, чмъ съ недостачей хоть одного, явися же проворнй.— А вы, вы будьте безъ языка, одни глаза, молчите.

Тихая музыка. Входите Ириса.

ИРИС. Церера, богиня благодатная, оставь свои богатыя поля пшеницы, ржи, ячменя, лядвеца, овса и гороха, свои дернистыя горы, на которыхъ живутъ пасущіяся овцы, и ровные луга, съ ихъ укрытыми соломой стогами, свои канавы съ ихъ взрытыми, вскопанными краями {Въ прежнихъ изданіяхъ: with ploned and twilled brims…. По Колльеру: with pioned and tilled brims….}, которые влажный апрль, но твоему велнію, убираетъ цвтами для двственныхъ внковъ безстрастныхъ нимфъ, свои тнистыя рощи {Въ прежнихъ изданіяхъ: thy broom groves…. По Колльеру: thy qrown groves….}, снь которыхъ такъ любятъ любовники покинутые, и свои виноградники съ ихъ, лозами обвитыми, тычинами, и свое прибережье, безплодное и скалистое, на которомъ ты освжаешь себя, царица неба, которой я водянистая радуга и встница, проситъ тебя все это покинуть и на этой луговин, на этомъ самомъ мст раздлить съ ней, царственной, ея забавы. Павлины ея летятъ быстро, иди-жь, богатая Церера, занимать ее.

Входитъ Церера.

ЦЕРЕ. Привтъ теб, встниц многоцвтной, всегда супруг Юпитера покорной, теб, шафранными своими крыльями на цвты мои медовыя капли и дожди освжающіе наввающей, теб, каждымъ изъ концевъ синей дуги твоей — богатой этой опояски земли моей,— и мои лсистыя мстности и долы безъ кустика увнчивающей, для чего призываетъ меня царица сюда, на мелкотравчатую луговину эту?

ИРИС. Для празднованія союза любви истинной и для щедраго награжденія счастливыхъ любовниковъ.

ЦЕРЕ. Скажи мн, небесный лукъ, сопровождаютъ царицу — теб вдь извстно,— Венера, или сынъ ея? Съ тхъ поръ какъ ихъ происки предали дочь мою мрачному Плутону, поклялась я избгать всячески всякой встрчи и съ нею и съ слпымъ ея сыномъ.

ИРИС. Ихъ присутствія не бойся. Я встртила ее разскающей облака въ Паосъ, а съ нею и сына, ея голубями туда же влекомаго, тутъ они замышляли накинуть сладострастные чары на этого юношу и на эту дву, поклявшихся, что ни одному изъ таинствъ брачнаго ложа не свершится, пока не загорится факелъ Гименея, и не удалось, и пылкая любовница Марса удалилась, а взбалмошный сынъ ея сломалъ свои стрлы: клянется, что никогда не будетъ боле стрлять, будетъ только играть съ воробьями, сдлается настоящимъ ребенкомъ.

ЦЕРЕ. Царица всхъ царицъ, великая Юнона приближается. Знаю я ея походку.

Входитъ Юнона.

ЮНОН. Какъ поживаешь, добрая сестра моя? Благослови со мной чету эту, чтобъ она блаженствовала и была почтена въ дтяхъ своихъ.

Пніе.

ЮНОН. Честь, богатство, брака благодать,

Счастья возрастанье, продолженье,

Радость каждый часъ, да лелютъ васъ!

Вотъ Юноны вамъ благословенье.

ЦЕРЕ. Урожаевъ и полнаго намъ обилія.

Житницъ и анбаровъ никогда не пустющихъ,

Виноградниковъ, сплошь кистями увшанныхъ,

Растеній отъ желаннаго бремени гнущихся,

Дождя какъ можно позднйшаго,

За самымъ ужь жатвы концомъ,

Нужда и недостатки васъ да чуждаются!

Вотъ Цереры вамъ благословенье.

ФЕРД. Великолпнйшее видніе, и очаровательно благозвучное. Духи вдь это?

ПРОС. Духи, вызванные мной изъ ихъ предловъ для осуществленія моей фантазіи.

ФЕРД. О, всегда бы жить мн здсь, такой рдкій, чудесный отецъ и такая жена длаютъ это мсто раемъ.

(Юнона и Церера шепчутся и приказываютъ что-то Ирисъ.)

ПРОС. Молчи, мой другъ! Юнона и Церера о чемъ-то пресерьезно шепчутся, что ни будь будетъ еще. Ни слова еще, будь нмъ, пропадутъ иначе наши чары.

ИРИС. Вы, Наядами именуемыя, нимфы извивающихся ручьевъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: of the wandring brooks… По Колльеру: of the winding brooks…}, съ внками изъ осоки и съ вчно беззаботными глазами, оставьте извилистыя ваши ложа и явитесь, внявъ призыву, на зеленую эту луговину. Такъ Юнона повелваетъ. Сюда, цломудренныя нимфы, помогите торжествовать союзъ любви истинной, не медлите.

Входятъ нсколько Нимфъ.

Вы, загорлые жнецы, августомъ утомленные, оставьте ваши нивы, придите веселиться здсь, праздничайте, надньте ваши изъ ржаной соломы шляпы и пляшите, каждый съ одной изъ рзвыхъ этихъ нимфъ.

Входятъ Жнецы, въ праздничной одежд и начинаютъ съ Нимфами граціозный танецъ, къ концу котораго Просперо вдругъ быстро вскакиваетъ и говоритъ, посл чего Духи медленно, съ страннымъ глухимъ и смутнымъ шумомъ исчезаютъ.

ПРОС. (Про себя). Я совсмъ забылъ о гнусномъ заговор животнаго Калибана и его товарищей противъ моей жизни, время исполненія ихъ замысла почти что настало.— (Духамъ) Отлично,— исчезните,— довольно.

ФЕРД. Странно, отецъ твой вдругъ чмъ-то взволновался, и сильно.

МИРА. Никогда до этого дня не видала я его и въ сердцахъ такъ раздраженнымъ.

ПРОС. У тебя, мой сынъ, такой тревожный видъ, какъ будто бы испуганъ, успокойся. Забавы наши кончены. Вс наши актеры, какъ я уже сказалъ теб, духи, и распустились въ воздухъ, въ тончайшій воздухъ, и какъ лишенная всякой основы рабочая этого виднія, и досягающія до небесъ башни, и великолпнйшіе дворцы, и священные храмы, и самъ громадный земной шаръ, и все на немъ существующее, все распустится и, какъ это исчезнувшее невещественное представленіе, не оставитъ но себ ни облачка. Мы изъ того же вещества, изъ котораго образуются сны, и маленькая наша жизнь окружена сномъ.— Я разсерженъ, мой другъ, будь къ моей слабости снисходителенъ, старая голова моя разстроена, но ты не тревожься этимъ.— Хочешь, ступай въ мою пещеру и отдохни тамъ. Я же, чтобъ укротить волненіе души, похожу здсь.

ФЕРД. и МИРА. Желаемъ, чтобъ поскорй ты успокоился. (Уходятъ.)

ПРОС. Явись, какъ мысль!— Благодарю.— Аріэль, явись!

Входитъ Аріэль.

АРІЭ. Я слитъ съ твоими мыслями. Что теб угодно?

ПРОС. Духъ, мы должны приготовиться къ встрч съ Калибаномъ.

АРІЭ. Да, мой повелитель. Мн, иногда я еще выпускалъ Цереру, приходило въ голову напомнить теб объ этомъ, но побоялся разсердить тебя.

ПРОС. Скажи еще, гд оставилъ ты негодяевъ?

АРІЭ. Я ужь говорилъ теб, что отъ питья они совсмъ распалились, такъ преисполнились храбрости, что хлестали воздухъ за то, что ветъ въ ихъ лица, били землю за то, что цловала ихъ подошвы, и все, не выкидывая однакожь изъ головы своего замысла. Когда же я забилъ въ мой барабанъ, они, какъ необузданные жеребята, приподняли и навострили уши, вытаращили глаза и раздули ноздри, какъ бы обнюхивая музыку, я такъ очаровалъ ихъ уши, что они, какъ телята, послдовали за моимъ мычаньемъ сквозь иглистый кустарникъ, острый боярышникъ, колючій дрокъ и терновникъ, шипы которыхъ раздирали ихъ кожу, я оставилъ ихъ наконецъ барахтающимися по горло въ покрытомъ тиною пруду за твоей пещерой, вонючйшемъ и ногъ ихъ.

ПРОС. И хорошо, мой соколъ, сдлалъ, оставайся еще по прежнему незримымъ, ступай, тащи сюда изъ моей хижины мой скарбъ для приманки воровъ.

АРІЭ. Иду, иду. (Уходитъ.)

ПРОС. Дьяволъ, воплощенный. онъ дьяволъ, природа котораго никогда ни какому воспитанію не уступитъ, вс мои, изъ человколюбія, хлопоты съ нимъ — трудъ потерянный, начисто потерянный, и какъ тло его съ годами становится все безобразне, такъ и духъ его длается все злостне. Заставлю же я ихъ всхъ порядкомъ поревть.

Входитъ Аріэль, съ ворохомъ великолпной одежды.

Развсь все на эту веревку. (Аріэль развшиваетъ все на веревку и остается съ Просперо незримымъ.)

Входятъ Калибанъ, Стефано и Тринкуло, вс измокшіе.

КАЛИ. Прошу, ступайте теперь какъ можно тише, такъ чтобы и слпой кротъ не могъ услышать, мы теперь близь его пещеры.

СТЕФ. Чудовище, твой бсенокъ, совершенно, какъ ты говорилъ, безвредный бсенокъ, сыгралъ съ нами однакожь штуку не хуже блудящаго огонька.

ТРИН. Чудовище, всюду чую я лошадиныя сцаки, и носъ мой въ большемъ отъ этого негодованіи.

СТЕФ. И мой. Слышишь ты, чудовище? Вздумай я вознегодовать на тебя, ты —

ТРИН. Былъ бы погибшимъ чудовищемъ.

КАЛИ. О добрый государь, не лишай меня твоей милости. Потерпи, добыча, на которую наведу тебя, вознаградитъ за эту непріятность, и потому говори потише, безмолвно здсь все, какъ полночь.

ТРИН. Но потерять наши бутылки въ пруд —

СТЕФ. Не только несчастіе и безчестіе, чудовище, безпредльная это утрата.

ТРИН. Важне это для меня того, что выкупался, а все это дло твоего безвреднаго бсенка, чудовище.

СТЕФ. Достану свою бутылку, хотя бы и съ головой пришлось окунуться.

КАЛИ. Прошу тебя, государь, успокойся. Видишь? это входъ въ пещеру, не шуми, войди въ нее и соверши то чудесное зло, которое сдлаетъ этотъ островъ навсегда твоимъ, а меня, твоего Калибана, заставитъ вчно лизать твои ноги.

СТЕФ. Давай же твою руку. Начинаю я кровожаднымъ длаться.

ТРИН. О король Стефано! о сотоварищъ! о доблестный Стефано {Намекъ на старую балладу начинающуюся словами: King Stephen was а worthу peer, и воспвающую вообще его скупость на платье.}! смотри, какой тутъ гардеробъ для тебя!

КАЛИ. Оставь это, дуракъ! дрянь это, ветошь.

ТРИН. Ого, чудовище, знаемъ мы толкъ въ ветоши.— О король Стефано!

СТЕФ. Долой эту мантію, Тринкуло, клянусь этой рукой, хочу чтобъ она была моей.

ТРИН. И будетъ, ваше величество.

КАЛИ. Задуши водянка дурака этого! Къ чему ты такъ такой дрянью задерживаешься? Оставь ее, убей прежде, проснется онъ — изщипитъ насъ отъ головы до пятокъ, отдлаетъ отлично.

СТЕФ. Молчи ты, чудовище.— Госпожа веревка, мое вдь это полукафтанье? Вотъ полукафтанье-то и подъ веревкой, теперь ты, полукафтанье, весьма вроятно, поутратишь ворсъ и сдлаешься плшивымъ полукафтаньемъ {Тутъ непереводимая игра значеніями слова line — веревка и экваторъ, подъ которымъ мореходы подвергались лихорадкамъ, оканчивавшимся выпаданіемъ волосъ.}.

ТРИН. Тащи, тащи… Крадемъ мы, съ позволенія вашего величества, но шнуру и ватерпасу.

СТЕФ. Благодарю тебя за эту шутку, вотъ теб за нее платье, не будетъ остроуміе забыто, пока буду королемъ этой страны. Красть по шнуру и ватерпасу — преостроумная это выходка, вотъ теб другое за нее платье.

ТРИН. Чудовище, смажь пальцы птичьимъ клеемъ и убирайся съ остальнымъ.

КАЛИ. Ничего этого не надо мн, мы напрасно теряемъ только время, и обратиться намъ въ древесныхъ гусей {Barnacles — большій птицы, которыя, по старому Шотландскому поврью, выходили изъ приставшихъ къ корабельному дну раковинъ, имвшихъ тоже названіе. Въ Ланкашир птицъ этихъ называли древесными гусями (tree geese).}, или въ обезьянъ со лбомъ прескверно приплюснутымъ.

СТЕФ. Работай же, чудовище, помоги стащить это туда, гд хранится моя бочка съ виномъ, или я вытолкаю тебя изъ моего королевства. Ну же, тащи это.

ТРИН. И это.

СТЕФ. Ну да, и это.

Охотничьи крики за сценой. Входятъ Духи въ вид собакъ, которыхъ Просперо и Аріэль натравливаютъ.

ПРОС. Ату, Гора, ату его!

АРІЭ. Туда, туда, Серебро!

ПРОС. Туда, туда, Фурія! туда, Тиранъ! бери, бери его! (Калибанъ, Стефано и Тринкуло убгаютъ, преслдуемые собаками.) Ступай, вели духамъ моимъ терзать суставы ихъ жесточайшими корчами, свести мышцы застарлой судорогой, изщипать ихъ пестре барсовъ и леопардовъ.

АРІЭ. Слышишь, какъ ревутъ они?

ПРОС. Гоните ихъ еще живе. Теперь вс враги мои въ моей власти. Скоро конецъ всей моей работы, и ты будешь свободенъ, какъ воздухъ. За мной, послужи мн еще немного. (Уходятъ.)

ДЙСТВІЕ V.

СЦЕНА 1.

Передъ пещерой Просперо.

Входятъ Просперо, въ волшебной мантіи, и Аріэль.

ПРОС. Назрваетъ замыселъ мой окончательно. Чары мои не измняютъ, духи мои повинуются и время бодро несетъ свою ношу. Какой теперь часъ?

АРІЭ. Шестой часъ, въ который, какъ ты, мой повелитель, сказалъ, вся наша работа должна кончиться.

ПРОС. Сказалъ, когда поднималъ еще бурю. Скажи мн ты, духъ, что король и его спутники?

АРІЭ. Задержаны вс вмст именно такъ, какъ ты приказалъ, въ томъ самомъ состояніи, въ которомъ ты ихъ оставилъ, вс они узники въ липовой рощ, защищающей отъ непогодъ твою пещеру, и ни одинъ, покаты не разршишь, не можетъ изъ нея вырваться. Король, его братъ и твой братъ, вс трое въ безуміи, а остальные, по край полные горя и страха, сокрушаются о нихъ, и боле всхъ тотъ, котораго ты называлъ добрымъ, старымъ Гонзало. Слезы его стекаютъ по его бород, какъ капли зимняго дождя съ тростниковыхъ крышь. Чары твои дйствуютъ на нихъ такъ сильно, что взгляни ты на нихъ теперь — ты сжалился бы надъ ними.

ПРОС. Ты думаешь, духъ?

АРІЭ. Я, будь я человкомъ, сжалился бы.

ПРОС. Сжалюсь и я. Когда ты, созданіе чисто воздушное, былъ бы тронутъ, почувствовалъ бы состраданіе къ ихъ бдствію, какъ же мн, такому жь, какъ они существу, такъ же какъ они живо все ощущающему, такъ же какъ они страстному, не тронуться еще сильне тебя? Хотя гнуснымъ дломъ ихъ я и раздраженъ до-нельзя, чувство благороднйшее превозмогаетъ, однакожь, гнвъ мой. Добродтель выше мщенія, раскаются они — одно чего добиваюсь,— не покошусь даже на нихъ. Ступай, освободи ихъ, Аріэль, сниму съ нихъ чары мои, возстановлю разсудокъ, возвращу самимъ себ.

АРІЭ. Приведу ихъ сюда, мой повелитель. (Уходитъ.)

ПРОС. Вы, эльфы холмовъ, ручьевъ, озеръ и рощей, и вы, преслдующіе, не оставляя слдовъ на песк, отливающаго Нептуна, и бгущіе отъ него, когда онъ возвращается, вы крошки, образующіе, при мсячномъ сіяніи, густые травянистые круги, которыхъ и овцы не щиплютъ {Кружки эти, очень обыкновенные въ Англіи, образуются травой боле густой и высокой, чмъ окружающая ихъ, и такъ не вкусной, что и овцы не дятъ ее. Въ народ существуетъ мнніе, что они образуются отъ ночныхъ плясокъ духовъ и потому называются кругами духовъ, fairy circles.}, и вы, забавляющіеся выводомъ полуночныхъ мухоморовъ, радующіеся торжественному призыву гасить огонь, при вашей помощи — хотя вы и не изъ сильныхъ,— затемнялъ я полуденное солнце, вызывалъ буйные втры и зарождалъ ревущую войну между моремъ зеленымъ и небомъ лазурнымъ, надлялъ страшные раскаты грома огнемъ и расщеплялъ дубъ Юпитера его же стрлами, потрясалъ въ основ твердыни мыса, вырывалъ съ корнями кедры и сосны, даже могилы, по велнію моему, будили спящихъ въ нихъ, разверзались и выпускали ихъ — такъ мощно мое искусство. Но вотъ, отказываюсь я отъ волшебной этой мощи, и за тмъ, какъ потребую еще отъ васъ — что теперь и длаю,— музыки небесной, которая должна подйствовать на нихъ, какъ желаю и какъ воздушное это чародйство можетъ, переломлю я мой жезлъ и зарою его на нсколько сажень въ землю, волшебную же мою книгу погружу въ такую глубь, до какой и свинцовый лотъ никогда не досягалъ еще. (Торжественная музыка.)

Аріэль возвращается, за нимъ входятъ: Алонзо, безумствуя, сопровождаемый Гонзало, Себастіанъ и Антоніо, въ такомъ же состояніи, сопровождаемые Адріаномъ и Франциско. Они вступаютъ вс въ кругъ, который начертилъ Просперо и стоятъ въ немъ очарованные.

Торжественная музыка, лучшая успокоительница разстроенной фантазіи, да исцлитъ мозгъ твой, безполезно въ голов твоей бушующій! Стойте жь тутъ, зачарованы вы.— Честный, благородный Гонзало {Въ прежнихъ изданіяхъ: Holy Gonzalo…. По Колльеру: Noble Gonzalo….}, и мои глаза, сочувственно твоимъ, товарищески увлажаются слезами.— Быстро разршаются чары, и какъ утро, подкравшись къ ночи, разгоняетъ мракъ, такъ и пробуждающееся пониманіе начинаетъ разгонять безсмысленный туманъ, заволакивающій боле свтлый ихъ разумъ.— О добрый Гонзало, истинный мой спаситель и врный слуга {Въ прежнихъ изданіяхъ: and a loyal sir…. По Колльеру: aad s loyal servant….} того, за кмъ слдуешь, заплачу я теб за твое благодяніе сторицей, и словомъ, и дломъ.— Жестоко поступилъ ты, Алонзо, со мной и съ моей дочерью. Твой братъ былъ на это подстрекателемъ, за то теперь ты, Себастіанъ, и мучишься.— Ты, кровь моя и тло, братъ мой, забывшій, увлекшись честолюбіемъ, и совсть, и природу, замышлявшій, вмст съ Себастіаномъ — за что онъ внутренно сильне всхъ и мучится,— убить и короля, какъ ты ни безчеловченъ, прощаю я тебя.— Ростетъ потокъ пониманія и близящійся приливъ скоро наполнитъ берега ихъ разумнія, теперь еще загрязненные, тинистые. Ни одинъ однакожь изъ смотрящихъ на меня никакъ меня не узнаетъ.— Аріэль, принеси изъ пещеры мой беретъ и мой мечъ, (Аріэль уходитъ) разоблачусь, покажусь имъ такимъ, какимъ бывалъ иногда въ Милан.— Скоре жь, духъ, скоро будешь ты свободенъ.

Аріэль возвращается.

АРІЭ. (Помогая Просперо переодваться поетъ.)

Гд медъ собираетъ пчела

Тамъ питаюсь и я,

Въ внчик сплю я первинки,

Когда же совы кричатъ,

На спинк мыши летучей

Весело за лтомъ порхаю,

Весело, весело будетъ мн жить

Подъ цвтами убранной втки.

ПРОС. Такъ, милый мой Аріэль, пожалю я о теб, а свободенъ все-таки будешь — будешь, будешь. Теперь лети, по прежнему незримый, на корабль короля, тамъ ты найдешь матросовъ подъ люками спящими, разбуди капитана и боцмана и принудь ихъ явиться сюда, и сейчасъ же, прошу тебя.

АРІЭ. Выпью передъ собой воздухъ и возвращусь прежде чмъ дважды успетъ ударить твой пульсъ. (Уходитъ.)

ГОНЗ. Все что есть мучительнаго, тревожущаго, чудеснаго, ужасающаго, все живетъ здсь. Выведи насъ какая-нибудь небесная сила изъ страшной страны этой.

ПРОС. Смотри, король, передъ тобой оскорбленный герцогъ Милана, Просперо. Для большаго же удостовренія, что живой говоритъ съ тобой, властитель, обнимаю тебя, отъ души привтствую я тебя и твоихъ спутниковъ.

АЛОН. Ты онъ, или не онъ, или духъ какой {Въ прежнихъ изданіяхъ: some enchanted trifle…. По Колльеру: some enchanted devil….}, замышляющій снова одурить меня — не знаю. Твой пульсъ бьется, какъ у имющаго и тло и кровь, и проходитъ, съ тхъ поръ какъ вижу тебя, удрученіе моего духа, которое, боюсь, сопровождалось сумасшествіемъ. Все это — если только дйствительно — общаетъ удивительный разсказъ. Возвращаю теб твое герцогство, и прошу тебя простить мн мои несправедливости. Но какъ же живъ еще Просперо, и здсь?

ПРОС. Позволь прежде и ты, благородный мой другъ, обнять твою старость, доблесть которой безмрна, безпредльна.

ГОНЗ. Не побожусь, чтобъ это было или не было дйствительно.

ПРОС. На тебя дйствуютъ еще кой какіе изъ чаръ этого острова, и мшаютъ теб поврить и врнйшему.— Привтъ вамъ всмъ, друзья. (Тихо Себастіану и Антоніо) А васъ, достойная парочка, могъ бы я, еслибъ хотлъ, наградить гнвомъ его величества, доказавъ что вы измнники, но помолчу на этотъ разъ.

СЕБА. (Про себя). Демонъ говоритъ его устами.

ПРОС. Нтъ.— Теб, преступнйшій изъ смертныхъ, котораго не могу, не осквернивъ уста, назвать братомъ, прощаю я гнуснйшее изъ длъ твоихъ, прощаю вс, и требую возвращенія моего герцогства, котораго, знаю, и не можешь не возвратить.

АЛОН. Если ты дйствительно Просперо, скажи какъ же ты спасся, какъ встртилъ здсь насъ, потерпвшихъ, за какіе нибудь три часа, у этого берега кораблекрушеніе, которое — о, какъ больно мн вспоминать объ этомъ, — лишило меня сына, дорогаго моего Фердинанда.

ПРОС. Прискорбно мн это, ваше величество.

АЛОН. Невозвратимая это потеря, и терпніе говоритъ: не уврачевать ее и мн.

ПРОС. Да къ его-то помощи, я думаю, вы совсмъ и не прибгали, благодушіемъ своимъ оно, при такой же утрат, помогло мн вполн, и я успокоился.

АЛОН. При такой же утрат?

ПРОС. Такъ же для меня большой и такъ же недавней, а у меня далеко мене, чмъ у васъ, средствъ утшиться, потерялъ я дочь.

АЛОН. Дочь? О боги, зачмъ они не въ Неапол, не король и королева его! для этого я самъ былъ бы готовъ погрузиться въ грязь тинистаго ложа, на которомъ распростертъ сынъ мой! Когда потеряли вы дочь вашу?

ПРОС. Въ послднюю бурю.— Но я вижу, господа эти такъ изумлены этой встрчей, что совсмъ теряютъ голову, что почти не врятъ глазамъ своимъ, звуку собственныхъ своихъ словъ, но какъ бы тамъ досел не обманывали васъ чувства ваши, будьте уврены, что я Просперо, тотъ самый герцогъ, который былъ вырванъ изъ Милана, который самымъ страннымъ образомъ, чтобы сдлаться властелиномъ этого острова, присталъ къ тому самому берегу, у котораго вы потерпли кораблекрушеніе. Пока довольно, потому что цлая это поденная лтопись, а не коротенькій разсказецъ за завтракомъ, да и нейдетъ къ первой встрч. Милости просимъ, государь, эта пещера — дворецъ мой, не много у меня въ немъ придворныхъ, а подданныхъ вн его — ни одного, прошу, загляните въ него. Такъ какъ вы возвратили мн герцогство, то я и намренъ отплатить вамъ за это не мене драгоцннымъ, покажу по крайней мр чудо, которое удовлетворитъ васъ такъ же, какъ меня мое герцогство. (Отдергиваетъ завсу и открываетъ Фердинанда и Миранду, играющихъ въ шахматы.)

МИРА. Плутуешь ты, мой милый другъ.

ФЕРД. Нисколько, моя дорогая, ни за цлый міръ не ршусь я на это.

МИРА. Да заспорь и изъ-за дюжины королевствъ — скажу, честная игра это.

АЛОН. Окажется и это однимъ изъ призраковъ этого острова, лишусь и одного дорогаго сына дважды.

СЕБА. Величайшее это диво!

ФЕРД. Грозны моря, но и милосердны, безъ всякой причины проклиналъ я ихъ. (Бросается къ ногамъ Алонзо).

АЛОН. Вс благословенія счастливаго отца да обнимутъ тебя! Встань и скажи: какъ попалъ ты сюда.

МИРА. О, чудесно! сколько тутъ славныхъ созданій! Какъ прекрасенъ родъ человческой! Превосходенъ новый міръ, когда такой народъ въ немъ.

ПРОС. Ей все ново.

АЛОН. Кто эта двушка, съ которой ты игралъ? Ваше знакомство никакъ не старше какихъ нибудь трехъ часовъ. Богиня это, сперва насъ разлучившая, и за тмъ-такъ соединяющая?

ФЕРД. Смертная она, государь, но волей безсмертнаго провиденія — моя, я избралъ ее, когда не могъ у отца спросить совта, да и не думалъ, чтобы былъ еще у меня отецъ. Дочь она знаменитаго Миланскаго герцога, о доблестяхъ котораго такъ часто слышалъ, видть же котораго до этого не приводилось, онъ даровалъ мн вторую жизнь, а она длаетъ его вторымъ моимъ отцемъ.

АЛОН. А меня своимъ. И какъ же это странно, что у дочери придется мн просить прощенія.

ПРОС. Этимъ, государь и кончимъ, зачмъ отягчать намъ воспоминаніе горемъ миновавшимъ.

ГОНЗ. Не плачь я внутренно, давно воскликнулъ бы: о боги, склоните свой взоръ сюда, на эту чету и осните ее благодатной короной, потому что вы вдь привели насъ сюда!

АЛОН. Скажу на это аминь, Гонзало.

ГОНЗ. Былъ герцогъ Милана изгнанъ изъ Милана для того, чтобы потомство его сдлалось королями Неаполя? О, радуйтесь же радостью необычайной и выржьте ее золотомъ на столбахъ несокрушимыхъ. Въ одно путешествіе: Кларибель нашла супруга въ Тунис, Фердинандъ, братъ ея — супругу въ стран, гд самъ былъ потерянъ, а Просперо — свое герцогство на жалкомъ остров, и мы вс возвращены самимъ себ, когда никто изъ насъ себ не принадлежалъ.

АЛОН. (Фердинанду и Миранд). Давайте жь ваши руки. Печаль и скорбь да гнетутъ постоянно сердце того, кто не пожелаетъ вамъ счастія.

ГОНЗ. Итакъ да будетъ! Аминь.

Аріэль возвращается съ Капитаномъ и Боцманомъ, которые въ изумленіи слдуютъ за нимъ.

Смотрите! смотрите, государь! вотъ и еще наши. Не пророчилъ я, что пока будутъ на земл вислицы, не утонетъ это сокровище?— Ну, богохульникъ, выклявшій и самую благость за бортъ, не найдешь ни одного проклятія на берегу? Нмъ ты на земл? Что у тебя новаго?

БОЦМ. Лучшая изъ новостей та, что мы въ полной сохранности нашли нашего короля и его свиту, а за тмъ, что корабль нашъ, совсмъ за три часа разбитый, здоровехонекъ, скрпленъ и оснащенъ какъ при первомъ его выход въ море.

АРІЭ. (Тихо). Все это, мой повелитель, сдлалъ я за тмъ какъ тебя оставилъ.

ПРОС. (Тихо). Славный ты духъ.

АЛОН. Все это неестественно, все отъ чудеснаго переходитъ къ еще чудеснйшему.— Скажи, какъ ты попалъ сюда?

БОЦМ. Знай я, государь, что я совсмъ проснулся, я постарался бы сказать теб. Мы спали какъ мертвые, и вс — не знаемъ какъ,— втиснутые подъ люки, и вотъ сейчасъ странный какой-то гвалтъ: и ревъ, и визгъ, и вой, и звонъ цпей, и множество еще разнообразнйшихъ звуковъ, и все страшныхъ, разбудили насъ, мы вскочили, и разомъ были на свобод, глядимъ: нашъ славный, красивый королевскій корабль свжехонекъ, во всемъ своемъ убранств, что увидавъ, капитанъ нашъ запрыгалъ отъ радости, но тутъ же, вдругъ насъ, полусонныхъ еще, что-то отъ остальныхъ отдлило и привело, отуманивъ, сюда.

АРІЭ. (Тихо). Хорошо я сдлалъ?

ПРОС. (Тихо). Отлично. Будешь за то свободенъ.

АЛОН. Удивительнйшій это лабиринтъ, въ какомъ никогда не бродилъ еще человкъ, и въ этомъ дл больше, чмъ во всемъ природой производимомъ. Придется у какого нибудь оракула искать объясненія.

ПРОС. Не ломайте, государь, напрасно головы надъ странностью совершившагося, въ свободное время, а оно скоро найдется, я объясню вамъ каждое изъ событій такъ, что все будетъ вамъ ясно, а до того будьте веселы и не думайте ни о чемъ дурно.— (Тихо Аріэлю.) Приблизься, духъ, освободи Калибана и его товарищей, сними съ нихъ чары. (Аріэль уходитъ.) Ну что, какъ вы, государь? Недостаетъ еще кой кого изъ вашихъ: двухъ чудесныхъ молодцевъ, о которыхъ вы забыли.

Аріэль возвращается, гоня передъ собой Калибана, Стефано и Тринкуло въ похищенномъ ими наряд.

СТЕФ. Каждый пекись обо всхъ остальныхъ, никто не заботься о самомъ себ, потому что все удача только. Coragio, буйственное чудовище, Coragio!

ТРИН. Если два шпіона въ голов моей не обманываютъ, славное передъ нами зрлище.

КАЛИ. О, Сетебосъ! славные это духи въ самомъ дл. Какъ хорошъ господинъ мой! Боюсь только, накажетъ онъ меня.

СЕБА. Это что за штуки, Антоніо? Можно купить ихъ?

АНТО. Весьма вроятно, одна изъ нихъ совершеннйшая рыба, и безъ сомннія продажная.

ПРОС. Взгляните только на нарядъ ихъ, и скажите, честные это люди?— Этотъ безобразный рабъ, сынъ вдьмы, нкогда такъ могучей, что могла спорить съ мсяцемъ, вызывать приливъ и отливъ, дйствовать своей силой, какъ онъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: without her power… По Колльеру: with all her power…}. Три эти молодца обокрали меня, а этотъ полу-дьяволъ — незаконнорожденный вдь онъ его,— сговорился еще съ ними лишить меня жизни, двухъ изъ нихъ вы должны знать — ваши они, а это произведеніе мрака признаю я своимъ.

КАЛИ. Защиплетъ онъ меня до смерти.

АЛОН. Да это мой ключникъ, пьяница Стефано.

СЕБА. Пьянъ онъ и теперь, гд могъ онъ достать вино?

АЛОН. И Тринкуло совсмъ готовъ. Гд нашли они дивный элексиръ, такъ ихъ раззолотившій? Какъ просолилъ ты такъ себя?

ТРИН. Да я съ тхъ поръ, какъ въ послдній разъ васъ видлъ, и не выходилъ изъ этого разсола, боюсь, никогда ужь изъ него не выйду. Нечего мн стало бояться навванья мухъ.

СЕБА. Ну, а ты, Стефано?

СТЕФ. О, не прикасайтесь ко мн, я не Стефано, а судорга.

ПРОС. Ты, бездльникъ, хотлъ быть королемъ этого острова.

СТЕФ. Былъ бы волдыремъ на немъ.

АЛОН. (Указывая на Калибана). А такого страннаго созданія я и не видывалъ еще.

ПРОС. Онъ и внутренно такъ же безобразенъ, какъ наружно.— Ступай, негодяй, въ мою пещеру, захвати съ собой и своихъ товарищей, и уберите ее, если хотите, чтобъ я простилъ васъ, какъ можно лучше.

КАЛИ. Уберу, и буду за тмъ умне и постараюсь заслужить прощеніе. И что же за тройной оселъ былъ я, когда могъ принять этого пьянчугу за божество, и поклонятся такому глупому олуху.

ПРОС. Иди же, убирайся!

АЛОН. Ступайте-жь и вы, и сложите съ себя все тамъ, гд нашли.

СЕБА. Или украли, врне это будетъ. (Калибанъ, Стефано и Тринкуло уходятъ.)

ПРОС. Приглашаю, государь, ваше величество и вашу свиту въ бдное жилище мое, для отдохновенія, на эту только ночь, часть ея я займу разсказами, которые, увренъ, на много сократятъ ее. Я разскажу вамъ мою жизнь и все, что со мною было по прибытіи на этотъ островъ, а съ разсвтомъ провожу васъ на вашъ корабль, и за тмъ въ Неаполь, гд надюсь отпраздновать бракосочетаніе этой, такъ дорогой для насъ четы, посл чего удалюсь въ мой Миланъ, гд каждая третья моя мысль будетъ мыслью о моей могил.

АЛОН. Сгараю нетерпніемъ услышать разсказъ твой, который сильно долженъ заинтересовать слухъ мой.

ПРОС. Разскажу вамъ все, и общаю вамъ море покойное, втеръ попутный и плаванье такъ быстрое, что догоните далеко уже ушедшій флотъ вашъ. (Тихо Аріэлю) Теб, моя птичка, мой Аріэль, поручаю я позаботиться объ этомъ, и затмъ — возвратись въ свою стихію, будь свободенъ и счастливъ!— Прошу —

ЭПИЛОГЪ,
который произноситъ Просперо.

Теперь вс мои чары покончены, и не располагаю ужь я никакой силой, кром своей собственной, а она крайне ничтожна, отъ васъ зависитъ теперь: оставаться ли мн здсь, или отправляться въ Неаполь. Но вы, такъ какъ я возвратилъ мое герцогство и простилъ обманщиковъ, молю, не заключайте меня вашими чарами на этомъ пустынномъ остров, высвободите, напротивъ, радушными вашими руками. Наше благосклонное дыханіе должно наполнить паруса мои, или не достигну я моей цли, а она — угодить вамъ. Нтъ у меня теперь ни духовъ для вынужденія, ни искусства чарующаго, и придется мн умереть въ отчаяніи, если не поможетъ молитва {Намекъ на старые разсказы объ отчаяніи чародевъ въ послднія минуты ихъ жизни, и на дйствительность молитвъ за нихъ друзей ихъ.}, такъ сильная, что осаждаетъ само милосердіе и разршаетъ отъ всхъ прегршеній. Хотите, чтобъ и ваши грхи были прощены вамъ, да изречетъ же ваше снисхожденіе и мн отпущеніе. (Уходятъ omnes.)

БУРЯ.

ДЙCTВIE I.

ДЙСТВІЕ II.

ДЙСТВІЕ III.

ДЙСТВІЕ IV.

ДЙСТВІЕ V.

ЭПИЛОГЪ,который произноситъ Просперо.

Читайте также:

ЭПИЛОГЪ,
который произноситъ Просперо.