Буря, Шекспир Вильям, Год: 1612

Буря (1612)
Время на прочтение: 53 минут(ы)
Скачать в PDF

БУРЯ.

ДРАМА ВЪ ПЯТИ ДЙСТВІЯХЪ.

СОЧИНЕНІЕ
ШЕКСПИРА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
М. Г[амазова].

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Алонзо, король Неаполитанскій.
Себастіянъ, его братъ.
Просперо, настоящій герцог Милана.
Антоніо, братъ его, похититель миланскаго престола.
Фердинандъ, сынъ короля неаполитанскаго.
Гонзало, сенаторъ, честный, старый совтникъ неаполитанскаго двора.
Адріянъ, Франческо, вельможи.
Калибанъ, дикій и безобразный рабъ.
Тринкуло, придворный шутъ.
Стефа но, пьяный буфетчикъ.
Капитанъ корабля, боцнанъ и маТросы.
Миранда, дочь Просперо.
Аріэль, сильфъ.
Ириса, Церера, Юнона, Нимфы, Жнецы, духи.
Другіе духи, повинующіеся Просперо.

Дйствіе въ открытомъ мор, на корабл, потомъ на необитаемомъ остров.

0x01 graphic

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

На корабл. Открытое море. Буря съ громомъ и молніею.

(Входятъ капитанъ корабля и боцманъ.)

Капитанъ. Боцманъ!
Боцманъ. Здсь, мастеръ. Что прикажете?
Капитанъ. Ладно! Крикни-ка матросамъ. Гей! Дружнй за работу, или мы слоемъ на мель. Живо, живо!

(Входятъ матросы.)

Боцманъ. Гей, друзья, веселй, веселй! Дружно, дружно, дтки! Скрпить марсель, да слушать свистокъ мастера. Понатужьтесь-ка, понатужьтесь, братцы. Хоть себ тресните, а отъ дла не отставать.

(Входятъ Алонзо, Себастіянъ, Аптопіо, Фердинандъ и другіе.)

Алонзо. Добрый Боцмагіъ, будь осторожне. Гд мастеръ? Работайте мужественно, друзья.
Боцманъ. Сдлайте одолженіе, оставайтесь внизу.
Антоніо. Боцманъ, гд мастеръ?
Боцманъ. Разв вы не слышите его голоса? Эхъ, господа, мшаете вы намъ только работать! Сидли бы въ каютахъ, вы только шторму помогаете.
Гонзало. Успокойся, дружокъ!
Боцманъ. Я успокоюсь, когда море успокоится. Имютъ ли какое нибудь уваженіе эти ревущія волны къ имени короля? Маршъ по каютамъ: не мшать намъ.
Гонзало. Пожалуй, только ты, братъ, не забывай, какой человкъ находится на твоемъ корабл.
Боцманъ. Да ужъ врно здсь нтъ человка, котораго бы я любилъ больше самаго себя. Вы, вотъ, министръ въ вашемъ государств нутка, попробуйте усмирить стихіи, и коли удастся вамъ теперь сдлать тишь, то мы не дотронемся ни до одной снасти, употребитека власть вашу. А не можете, такъ будьте благодарны, что еще живы, и готовьтесь въ каютахъ къ страшному часу, коли намъ не суждено миновать его.— Гой! го! Веселе, дтки! Прочь съ дороги, говорю я. (Уходитъ.)
Гонзало. Этотъ человкъ поселяетъ надежду въ душ моей. Мн кажется, ему не суждено потонуть: онъ рожденъ для вислицы. О, благое Провидніе! будь твердо, не измняй его предназначенія. Пусть веревка, которую судьба готовить ему на шею, замнитъ канаты наши, которые слишкомъ ненадежны, а если судьба не назначила ему вислицы, мы пропали. (Уходитъ)
Боцманъ, (сходя) Стеньгу на низъ, дружнй! Ниже, еще ниже. Останемся подъ нижними парусами. (Крики снутри корабля) Чортъ ихъ побери съ ихъ визгомъ, они заглушаютъ и бурю и работу.

(Входятъ Себастіянъ, Антоніо, Гонзало.)

Боцманъ. Опять вы здсь! Что вамъ надо? Или бросить намъ все къ чорту, да потонуть! Что? Или вамъ любо ко дну итти, что ли?
Себастіанъ. Что за проклятая глотка! Только и знаетъ, что реветъ да ругается, безжалостное животное!
Боцманъ. Ну, такъ добро, работайте жъ сами.
Антоніо. Этакой висльникъ! Собака! Вотъ, безстыдный крикунъ! Да мы меньше тебя боимся потонуть.
Гонзало. Я вамъ ручаюсь, что онъ не потонетъ, будь нашъ корабль также легокъ, какъ орховая скорлупа и такъ же негоденъ, какъ безпутная баба.
Боцманъ. Придерживайся круче, круче! Отдай два нижніе паруса, и держи въ море, въ открытое море!

(Входятъ матросы, мокрые съ ногъ до головы.)

Матросъ. Все пропало! Къ молитв, къ молитв! Все пропало!
Боцманъ. Что? Или холодъ ужъ подступаетъ къ губамъ?
Гонзало. Король и принцъ молятся, станемъ и мы молиться съ ними. Судьба наша одинакова.
Себастіянъ. Я выхожу изъ терпнія.
Антоніо. Пьяная толпа явно лишаетъ жизни насъ. А все тотъ отъяваленный мошенникъ! Чтобъ теб въ десяти моряхъ тонуть и не утонуть.
Гонзало. Чтобы посл быть повшеннымъ! По, кажется, этому не бывать: каждый валъ такъ на него и мечется, какъ будто хочетъ проглотить. (Слышенъ снутри смутный шумъ.)
Себастіянъ. О, Господи, помилуй насъ! Мы погибаемъ. Прости, жена! Дти мои, братъ! Простите! Гибнемъ! Погибаемъ, погибаемъ!
Антоніо. Погибнемъ же вмст съ королемъ. (Уходитъ)
Себастілнъ. Простимся съ ними. (Уходитъ)
Гонзало. О, я бы отдалъ теперь тысячу миль моря за уголокъ безплодной земли, за сухіе кусты, за дикій терновникъ! Но все равно! Да свершится опредленіе небесное!… Однако, я желалъ бы умереть на суш! (Спускается въ каюту.)

СЦЕНА II.

(Островъ. Предъ пещерой Просперо. Входитъ Проснеро и Миранда.)

Миранда. Если вы своей наукой, милый батюшка, подняли сердитыя волны, то, умоляю васъ, усмирите ихъ. Облака, кажется, разразились бы огненнымъ потокомъ, когда бы море, прядая къ самой надзвздной тверди, не заливало ихъ пламени. О, какъ страдала я съ тми, которые страдали въ глазахъ моихъ! Отъ гордаго корабля, гд врно было много благородныхъ созданій, остались одни обломки. Крики ихъ отозвались въ моемъ сердц.— Бдные! Они погибли! О, будь я божествомъ могучимъ, я заточила бы море въ глубину земли, прежде, чмъ оно успло поглотить бдный корабль съ его трепетнымъ экипажемъ.
Просперо. Успокойся! Не страшись ничего, скажи своему сострадательному сердцу, что никакого зла не случилось.
Миранда. Несчастный день!
Просперо. Никакого зла, говорю я. Все, что я сдлалъ, было сдлано для твоего благополучія, мой ангелъ, для тебя, дочь моя! Да. Теб еще неизвстно, кто ты, — откуда я. Ты знаешь только, что я Просперо, владтель скромнаго грота, и что сама ты дочь незнатнаго отца.
Миранда. Мн никогда не приходило на мысль узнавать боле.
Просперо. Но пришло время открыть теб многое. Дай мн руку и сними съ меня волшебную мантію. Такъ, хорошо! (Скидаетъ мантію.) Лежи пока, моя паука.— Утри же слезы, будь покойне. Страшное зрлище кораблекрушенія возбудило въ теб дивную добродтель — состраданіе, но я умлъ чарами искусства своего расположить такъ, что ни одной живой души не погибло, ни одного волоса не упало съ головы людей, находившихся на корабл, котораго трескъ долетлъ до твоего слуха, котораго гибель ты видла. Садись: ты должна сегодня узнать многое.
Миранда. Вы много разъ начинали мн разсказывать о моемъ происхожденіи, но всегда останавливались и повергали меня въ бездну безполезныхъ догадокъ, словами: ‘погоди, еще не время.’
Просперо. Теперь оно настало. Садись и слушай. Помнишь ли ты время, когда мы еще не жили въ этой пещер? Нтъ, я не думаю, чтобъ ты помнила: теб тогда было около трехъ лтъ.
Миранда. Нтъ, батюшка, я помню это время.
Просперо. Но что именно сохранилось въ твоей памяти? Домъ ли, люди или какой-нибудь другой образъ?
Миранда. Этому ужъ очень давно. Время это боле похоже на сонъ, нежели на существенноетъ, которую бы могла оправдать моя память. Не было ли около меня когда-то четырехъ или пяти женщинъ, которыя мн прислуживали?
Просперо. Было и боле, Миранда, но какъ ты могла это сохранить въ памяти? Не различаешь ли ты еще чего въ туман прошедшаго? Если ты помнишь то, что было прежде нашего прибытія сюда, то ты также должна помнить, какъ мы попали на островъ.
Миранда. Этого я не припомню.
Просперо. Двнадцать лтъ, Миранда, да, двнадцать лтъ тому, отецъ твой былъ герцогомъ Милана, владтельнымъ государемъ.
Миранда. Такъ вы мн не отецъ?
Просперо. Твоя мать — сокровище добродтели, говорила мн, что ты моя дочь, отецъ твой былъ герцогъ Милана, его единственная наслдница была принцессою.
Миранда. Мой Богъ! Какіе же низкіе происки лишили насъ всего? Или это благословеніе небесъ надъ нами?
Просперо. И то и другое, дочь моя. Низкіе происки, какъ говоришь ты, лишили насъ всего, а благословеніе небесъ привело сюда.
Миранда. О! сердце мое обливается кровью, когда вспомню, что расшевелила въ груди вашей воспоминанія о печальныхъ обстоятельствахъ жизни, которыя не сохранились у меня въ памяти! Но продолжайте, пожалуй-ста.
Просперо. Мой братъ, а твой дядя, Антоніо….. слушай же меня!…. Какъ братъ могъ быть такъ вроломенъ! Человкъ, котораго посл тебя любилъ я боле всего на свт, которому я поврилъ правленіе моего государства, занимавшаго въ то время первое мсто между владніями итальянскими, а Просперо почитался первымъ герцогомъ — онъ былъ высокъ саномъ, и любовію къ искусствамъ знаменитъ.— Искусства были единственнымъ предметомъ моихъ занятій, а все бремя правленія сложилъ я на брата… Твой коварный дядя… слушаешь ли ты меня?
Миранда. Съ совершеннымъ вниманіемъ.
Просперо, Научившись жаловать и лишать милостей, повышать и свергать съ высоты почестей людей государственныхъ, онъ пересоздавалъ людей, мною созданныхъ, я хочу сказать, что онъ или измнялъ ихъ, или совершенно переобразовывалъ, и такимъ образомъ, располагая и человкомъ и его обязанностями, онъ настраивалъ вс сердца на ладъ собственной воли, и наконецъ, какъ плющъ обвилъ мое царственное древо и высосалъ изъ него жизненные соки. Ты не слушаешь меня, Миранда?
Миранда. Я слушаю, добрый батюшка.
Просперо. Пренебрегая мірскими заботами, посвятивъ все время уединенію и обогащенію души тми сокровищами, которыя по отвлеченности своей недоступны суду людскому, я самъ питалъ въ брат дурныя наклонности. За мою, почти родительскую, къ нему довренность, заплатилъ онъ однимъ вроломствомъ, которое было столь же велико, какъ и довренность моя, не имвшая границъ. Сдлавшись обладателемъ не только моихъ доходовъ, но и податей, которыя только я властенъ былъ налагать, подобно безстыдному лжецу, который наконецъ самъ вритъ своей лжи, онъ собственную выдумку сталъ принимать за истину. Дядя твой уврилъ себя, что онъ герцогъ, не будучи самъ царемъ, онъ выполнялъ роль царя со всми ея преимуществами, самолюбіе его росло не по днямъ, а по часамъ… слушаешь ли ты меня?
Миранда. Вашъ разсказъ, батюшка, и глухаго вылечитъ.
Просперо. Чтобы вполн осуществить въ себ лице, которое онъ представлялъ, ему не доставало только сана миланскаго владыки, а я, бднякъ, довольствовался своею библіотекой, она замняла мн пространное герцогство! Почитая меня неспособнымъ царствовать, онъ заключаетъ союзъ съ королемъ неаполитанскимъ, по которому обязуется платить ему дань, воздавать почести, подчиняетъ свою корону его корон, и опутываетъ герцогство, дотол свободное (о бдный Миланъ мой!) цпями унизительнаго рабства.
Миранда. Царь небесный!
Просперо. Но слушай, каковы были его условія и послдствія ихъ, и потомъ скажи, могъ ли я этого ожидать отъ роднаго брата?
Миранда. Я поила бы себя преступницей, если бъ осмлилась подумать что-нибудь безчестное о моей бабушк. Бываетъ, что и добродтельная мать иметъ недостойнаго сына.
Просперо. Вотъ его условія: неаполитанскій король, мой непримиримый врагъ, принялъ предложенія моего брата, и въ замну общанныхъ ему почестей, и, не знаю въ чемъ состоявшей дани, общалъ лишить меня и родъ мой герцогства и вручить брату моему прекрасный Миланъ, со всею его славою. Они собрали вооруженныхъ предателей, и въ ночь, назначенную для исполненія ихъ предпріятія, Антоніо растворилъ врата Милана, и во мрак ночи исполнители зврскаго умысла вытолкали меня изъ города. Ты плакала въ испуг на рукахъ моихъ.
Миранда. Милосердый Боже! И я забыла плачь мой въ эту ночь! За то теперь буду рыдать!
Просперо. Дослушай. Я дойду до главнаго предмета, который долженъ занять насъ, и безъ котораго весь разсказъ мой не послужилъ бы ни къ чему…
Миранда. но какъ они тогда не убили насъ!
Просперо. Твой вопросъ основателенъ, дочь моя, повсть моя должна была родить его. Другъ мой, они не смли (такъ велика была ко мн любовь народа), они не смли запечатлть кровью своего дла: они свтлыми красками расцвтили свой гнусный заговоръ. Однимъ словомъ, они бросили насъ въ какую-то барку и влекли нсколько миль въ открытомъ мор, гд приготовленъ былъ у нихъ утлый оставь шлюпки, безъ снастей, безъ мачтъ и парусовъ, даже крысы, по какому-то инстинкту, оставили его. Въ этомъ остов они предоставили намъ свободу взывать къ ревущему морю, и втрамъ посылать свои вздохи, а втры, какъ бы изъ состраданія, вздыхали вмст съ нами, не причиняя намъ вреда, и какъ друзья истинные, охраняли насъ.
Миранда. О! Я была тогда для васъ тяжкимъ бременемъ.
Просперо. Ты была моимъ ангеломъ-хранителемъ. Въ то время, какъ я ронялъ въ море мои горькія слезы, изнемогая подъ бременемъ скорби, ты улыбалась, озаренная благодатью небесною, эта улыбка вливала мн въ душу неодолимую силу переносить все, что бы пи случилось дале.
Миранда. Но какъ попали мы на берегъ?
Просперо. Помощью милосердаго Бога. У насъ были кое-какіе състные припасы, да не много свжей воды. Этимъ изъ состраданія снабдилъ насъ Гонзало, одинъ благородный Неаполитанецъ, которому поручено было насъ проводить. Между прочимъ, далъ онъ намъ богатыя одежды, блья, нсколько кусковъ матерій и еще разныя необходимыя вещи, очень пригодившіяся въ послдствіи: такъ же по своему добродушію и зная, какъ я любилъ книги, далъ онъ мн т изъ нихъ, которыми я дорожу боле, чмъ герцогствомъ.
Миранда. О, какъ бы я желала видть этого человка!
Просперо. Я встану. А ты сиди и слушай конецъ нашихъ бдствій на мор. Мы прибыли сюда на островъ. Здсь я сталъ твоимъ учителемъ и употребилъ съ большею пользою жизнь, чмъ другіе государи, расточающіе время на ничтожныя забавы, а ты имла наставника, какого не вс двушки, твоего сана, имютъ.
Миранда. Да наградитъ васъ Богъ за это! Но, батюшка, скажите мн, съ какою цлью вы подняли бурю, отъ которой до сихъ поръ бьется у меня сердце!
Просперо. Узнай все: случаемъ самымъ страннымъ, благодтельная фортуна (отнын моя владычица), привела моихъ враговъ къ здшнимъ берегамъ. Я по наук предвднія вижу самую благопріятную звзду, улыбающуюся мн съ зенита, но вліяніе ея ослабетъ невозвратно, если я теперь не воспользуюсь своимъ счастіемъ и упущу его изъ рукъ. Боле ни о чемъ меня не спрашивай, тебя клонитъ ко сну? Счастливая усталость, покорись ея влеченію.— Я знаю, ты не въ силахъ ей противиться. (Миранда засыпаетъ.) Теперь, слуга мой, явись ко мн, я готовъ. Аріэль!

(Является Аріэль.)

Аріэль. Привтствую тебя, могущественный повелитель, достойный властелинъ мой, привтствую тебя. Повелвай: нужно ли пролетть воздухъ, пройти огнь и воду, или пронестись на дымк облака? Аріэль и вс сто духи покорны твоему слову.
Просперо. Такъ ли, духъ, ты поднялъ и велъ бурю, какъ я просилъ тебя.
Аріэль. Во всхъ отношеніяхъ. Я приступилъ къ королевскому кораблю, на бак, въ трюм, на палуб, по всмъ каютамъ разсялъ я ужасъ и пламя! То, раздляя огонь мой, я жегъ корабль разомъ во многихъ мстахъ, то разбрасывалъ огненныя струи по стеньг, по реямъ, по бумшприту, то разливалъ, то вдругъ сливалъ ихъ опять въ одну пожирающую массу. Юпитерова молнія, предшественница громовыхъ ударовъ, не такъ быстра, какъ мое опустошительное дуновеніе. Шипніе сры, трескъ пламени, казалось, ужасали самаго Нептуна, приводя въ трепетъ его ярыя волны, и грозный трезубецъ дрожалъ въ его десниц.
Просперо. Мой храбрый Аріэль! А былъ ли кто на корабл такъ твердъ и мужественъ, что не потерялъ разсудка въ суматох?
Аріэль. Ни одна душа: всхъ трясла лихорадка страха, отчаяніе въ разныхъ видахъ являлось на лиц каждаго. Вс, выключая матросовъ, бросились въ пнящіяся волны, торопясь оставить корабль, который вмст со мною былъ обвитъ пламенною дымкой. Сынъ короля, Фердинандъ, у котораго волосы поднялись дыбомъ, какъ камышъ, первый выскочилъ, крича: ‘Врно адъ опустлъ: здсь вс его демоны.’
Просперо. Мой милый духъ! Близко ли отъ берега произошло кораблекрушеніе?
Аріэль. У самаго берега, властитель.
Просперо. И вс живы?
Аріэль. Ни одинъ волосъ у нихъ не погибъ, нтъ пятнышка на одежд, она еще чище прежняго. И наконецъ, по твоему приказанію, разсялъ я ихъ по острову разными партіями. Королевскаго сына выбросилъ я на берегъ отдльно отъ другихъ и привелъ его въ самый уединенный уголъ острова, на свобод освжаетъ онъ воздухъ своими вздохами, и, погруженный въ грустныя думы, сидитъ вотъ такъ, скрестивъ свои руки.
Просперо. А что ты сдлалъ съ матросами королевскаго корабля и остальнымъ флотомъ?
Аріэль. Королевскій корабль въ гавани, въ самомъ безопасномъ мст, въ той глубокой бухт, откуда послалъ ты меня однажды въ полночь собирать росу на Бермудахъ, обуреваемыхъ вчной грозою. Тамъ онъ скрытъ отъ всхъ. Увеличивъ чарами моими изнеможеніе матросовъ, въ которое повергнуты они были трудами и бурею, я усыпилъ ихъ. Что же касается до остальнаго флота, который я было разбросалъ, теперь онъ весь соединился, и въ полномъ состав по волнамъ средиземнаго моря возвращается въ Неаполь, въ томъ убжденіи, что видлъ крушеніе королевскаго корабля и погибель внчанной главы его.
Просперо. Ты въ точности исполнилъ мои порученія, мой Аріэль. Но еще осталось много дла. Который часъ?
Аріэль. День перешелъ за половину.
Просперо, Да, по крайней мр, двумя стклянками. Все время, до шести часовъ, должны мы употребить на занятія.
Аріэль. Какъ, еще работа? Позволь же и теб напомнить общаніе, которое ты до сихъ поръ не думаешь исполнить.
Просперо. Опять, упрямецъ! Чего ты требуешь?
Аріэль. Свободы.
Просперо. Какъ, прежде срока? Ни слова боле.
Аріэль. Вспомни, какъ я усердно служилъ теб, ни одинъ разъ не ошибся, служилъ безъ ропота и злобы. Ты общалъ мн сбавить годъ отъ срока.
Просперо. А ты забылъ, отъ какихъ мукъ я тебя избавилъ?
Аріэль. Нтъ.
Просперо. О, ты все забылъ, и воображаешь, что много длаешь, если пройдешь по зыбкой груди влажной пучины, понесешься на острыхъ крыльяхъ свернаго втра, или роешься въ ндрахъ земли, когда она окована льдомъ.
Аріэль. Нтъ, повелитель.
Просперо. Ты лжешь, лукавый духъ! Разв забылъ ты колдунью Сикораксу, которую лта и злоба согнули въ дугу? Ты забылъ ее?
Аріэль. Нтъ, властитель.
Просперо. Не забылъ? Гд родилась она? Отвчай.
Аріэль. Въ Алжир, властитель.
Просперо. Да, я долженъ ежеминутно напоминать теб о прежнемъ твоемъ состояніи. Ты знаешь, что эта проклятая старуха, за множество зла, причиненнаго ею, за ужасныя чародйства была выгнана изъ Алжира. Но за одно какое-то доброе дло не хотли отнять у нея жизни. Не такъ ли?
Аріэль. Да, государь.
Просперо. Эта синеглазая вдьма была беременна, когда матросы привезли ее сюда. Ты, рабъ мои, какъ самъ себя называешь, былъ ея слугою, но какъ существо слишкомъ нжное и чувствительное для того, чтобъ выполнять ея приказанія, мрачныя и ужасныя, ты не хотлъ повиноваться ея таинственнымъ велніямъ, и она, съ помощью могущественныхъ исполнителей ея воли, въ припадк ярости злобы, заточила тебя въ дупло разбитой сосны. Двнадцать тяжелыхъ лтъ провелъ ты въ ндрахъ дерева, въ продолженіе которыхъ она умерла, оставивъ тебя въ темниц, гд стоны твои повторялись такъ часто, какъ удары мельничнаго колеса.— Въ то время островъ нашъ не былъ удостоенъ присутствія ни одного человка, если не считать сына, котораго она здсь произвела на свтъ, этого прокаженнаго щенка, настоящаго порожденія вдьмы, даже не носящаго человческаго образа. Аріэль. Калибана?
Просперо. Да, да, безтолковый, Калибана, который теперь у меня въ услуженіи. Ты лучше знаешь, въ какихъ мученіяхъ я засталъ тебя. Вопли твои заставляли выть жаднаго волка и потрясали внутренность дикаго медвдя. Это было самое адское наказаніе, отъ котораго Сикоракса ужъ не могла тебя избавить. Моя наука, когда я пріхалъ сюда и услышалъ твои крики, заставила сосну открыть свои ндра и освободила тебя.
Аріэль. Благодарю, властитель. Просперо. Если ты еще будешь роптать: я разобью дубъ и втопчу тебя въ его суковатыя ндра, чтобы ты простоналъ еще двнадцать зимъ.
Аріэль. Прости меня, властитель, буду повиноваться твоей вол и охотно исполню мою обязанность.
Просперо. Ну, то-то же! Чрезъ два дня я тебя освобождаю.
Аріэль. Такъ ты опять мой добрый властелинъ! Повелвай: скажи, что мн длать?
Просперо. Поди, превратись въ морскую нимфу, кром меня, ни для кого невидимую. Ступай и будь проворенъ. (Аріэль уходитъ,) Проснись, душа моя! Проснись, твой сонъ былъ сладокъ, вставай!
Миранда. Странный разсказъ вашъ меня обезсилилъ.
Просперо. Вставай: пойдемъ къ Калибану, рабу моему, который еще никогда не удостоилъ насъ обязательнаго отвта.
Миранда. Я не могу видть это злое существо.
Просперо. Какъ онъ ни золъ, но мы не можемъ обойтись безъ него, онъ намъ разводитъ огонь и рубитъ дрова. Это услуги намъ очень полезны. Гей, рабъ! Калибанъ! Ты… чурбанъ, отзовешься ли ты?…
Калибанъ, (за сценою.) Дровъ довольно въ пещер.
Просперо. Выходи, говорю я, здсь для тебя есть другая работа. Ну, или же, черепаха! Скоро ли?

(Является Аріэль въ вид морской нимфы.)

Дивное явленіе! Мой прекрасный Аріэль. Слушай, что я теб скажу на ухо.
Аріэль. Государь, будетъ исполнено. (Уходитъ.)
Просперо. Эй, ты, ядовитая тварь, плодъ демона и нечистой вдьмы, выходи!

(Входитъ Калибанъ.)

Калибанъ. Чтобъ вс ядовитыя росы, какія собирала мать моя вороньимъ крыломъ на заразительныхъ болотахъ, облекли васъ обоихъ! Да изсушитъ васъ симунъ смертоносный!
Просперо. За это пусть же судороги и колотья займутъ твое дыханіе, демоны во всю ночь будутъ терзать тебя, ты будешь весь исколотъ и кожа твоя уподобится соту пчелиному, и каждая язвина будетъ колоть тебя жесточе, чмъ жала самыхъ пчелъ.
Калибанъ. Дайте мн покойно пообдать. Этотъ островъ принадлежитъ весь мн, по наслдству, посл Сикораксы, моей матери, ты у меня его отнялъ. Сначала, какъ ты пріхалъ сюда, ты меня ласкалъ и угощалъ, давалъ мн воду съ тутовыми ягодами и научилъ меня, какъ звать свтила, горящія и днемъ и ночью, большія и малыя, и я тогда любилъ тебя, показывалъ вс достопримчательности острова, студеные ключи, соленые колодцы, безплодныя мста и плодородныя… Будь я проклятъ за это! Чтобы вс чары моей матери, летучія мыши, жабы, зми на васъ обрушились — за то, что я одинъ теперь составляю всхъ вашихъ подданныхъ, тогда какъ прежде я самъ былъ господиномъ. Теперь ты держишь меня какъ свинью, въ дикой пещер утеса, и отнимаешь у меня весь остальной островъ, который отъ меня же получилъ.
Просперо. Ахъ ты безстыдный лжецъ, слуга, чувствительный не къ милостямъ, а къ побоямъ! Негодная тина! Я человколюбиво обходился съ тобою, ты жилъ со мною въ пещер моей, до тхъ поръ, пока не покусился на честь моей дочери.
Калибанъ. О го-го! какая важность. Жаль, что не удалось! Ты помшалъ мн, а я бы весь островъ населилъ Калибанами.
Просперо. Ненавистный рабъ, на теб не увидишь и слда добраго дла, но ты способенъ ко всему злому. Я сжалился надъ тобою, старался научить тебя говорить, объяснялъ каждую вещь. Когда ты, дикарь, не понималъ самого себя, издавая только грубые крики, я передавалъ мыслямъ твоимъ слова, чтобъ они выражали ихъ, по сколько я ни училъ тебя, въ твоей дикой природ было что-то недопускавшее вкорениться добрымъ началамъ. Ты заслужилъ, чтобы тебя заключили въ утесъ, хотя ты достоинъ еще жесточайшаго заточенія.
Калибанъ. Ты научилъ меня говорить, — и вся польза, которую извлекъ я изъ этого искусства, есть та, что я теперь умю проклинать. Чтобы зараза овладла тобою за то, что ты научилъ меня твоему языку!
Просперо. Пошелъ, вдьмино племя, принеси намъ хворосту, да совтую воротиться проворне, для другихъ занятій. Что ты жмешься, проклятый! Если ты съ пренебреженіемъ или неохотно будешь исполнять мои приказанія, я измучу тебя судорогою, кости твои наполню подагрой, заставлю тебя стенать такъ страшно, что зври содрогнутся отъ твоего рева.
Калибанъ. Нтъ, нтъ, прошу тебя! Надо повиноваться: его наука такъ сильна, что онъ, пожалуй, поработитъ себ Сетебоса, бога моей матери, и его сдлаетъ своимъ невольникомъ.
Просперо. Ступай же, рабъ. (Калибанъ уходитъ.)

(Входитъ Аріэль невидимый, играя и напвая, Фердинандъ за нимъ слдуетъ).

Аріэль, поетъ.

На песчаный брегъ толпами
Собирайтеся живй,
Собирайтесь, и руками
Соплетайтеся тснй,
Поцлуи расточайте….
Игры, пляски затвайте!
Стихнулъ ярый шумъ валовъ!
Вторь мн, сладкій хоръ духовъ!

Хоръ.

Боу, Воу! вау!
Лаетъ песъ на двор.

Хоръ.

Боу, Воу! вау!
Слышу крикъ на зар…
То птухъ на суку
Затянулъ кукреку.
Фердинандъ. Гд эта музыка! На земл или на небесахъ!… Она не звучитъ боле, врно, она сопутствуетъ какому нибудь божеству острова. Сидя на берегу, оплакивая гибель короля, отца моего, я былъ внезапно проникнутъ этою музыкою, которая поднялась съ водъ и своею сладкою гармоніей укротила ихъ ярость и потушила печаль мою. И я пошелъ за нею, или скоре, она повлекла меня за собою, но она затихла…. Нтъ, вотъ опять раздается.

Аріэль, поетъ.

Твой отецъ подъ водой глубоко схороненъ,
Его кости въ кораллъ обратились,
А на мсто очей дв жемчужины, онъ
Не истллъ — вс черты сохранились.
Только море его облекло самовластно
Въ образъ дивный, роскошно прекрасный.
Надъ нимъ хоръ нереидъ ежечасно звучитъ.
Чу! слышу, ихъ — колоколъ въ мор гудитъ
Духи. Дингъ, донгъ.
Фердинандъ. Пснь напоминаетъ о гибели моего отца. Это не дло смертныхъ: такіе звуки не могутъ принадлежать земл. Я слышу ихъ снова надъ собою.
Просперо (Мирандгъ) Приподними свои густыя рсницы и скажи, что ты видишь тамъ внизу.
Миранда. Что это? Духъ какой-то? Господи, какъ онъ озирается! Ахъ, батюшка, какъ онъ хорошъ собою…. но онъ духъ!
Просперо. Нтъ, дочь моя, онъ стъ и спитъ, и у него вс т же чувства, какъ у насъ. Юноша, котораго ты видишь, былъ тоже въ числ претерпвшихъ кораблекрушеніе. Если бъ печаль не исказила его черты, ты могла бы назвать его прекраснымъ. Онъ потерялъ своихъ товарищей и ищетъ ихъ повсюду.
Миранда. Мн кажется, что онъ существо божественное, потому что благородне его я ничего не видала въ природ.
Просперо, (въ сторону.) Все идетъ согласію съ желаніемъ моего сердца. Духъ! прекрасный духъ! За это чрезъ два дня ты будешь свободенъ.
Фердинандъ. Нтъ сомннія, вотъ богиня, которой сопутствовали звуки.— Исполни просьбу мою, скажи, не ты ли обитаешь на этомъ остров? Научи меня, какъ я долженъ себя вести здсь? Но первая просьба моя, хотя я посл всего произношу ее, скажи мн, дивное созданіе, ты земное существо или призракъ.
Миранда. Я не дивное созданіе, незнакомецъ: я двушка.
Фердинандъ. Нарчіе моей земли! Я былъ бы первымъ между всми, которые говорятъ этимъ нарчіемъ, если бъ былъ на родин.
Просперо. Первымъ? А чмъ бы ты былъ, если бъ король Неаполя тебя услышалъ!
Фердинандъ. Я удивляюсь, что вы говорите про Неаполь. Король Неаполя слышитъ мои рыданія. Теперь во мн весь Неаполь! Въ моихъ глазахъ погибъ король, отецъ мой.
Миранда. Милосердый Боже!
Фердинандъ. Онъ потонулъ со всею свитою, а съ ними вмст погибъ и герцогъ Милана съ знаменитымъ своимъ сыномъ.
Просперо. Герцогъ Милана и знаменитое его рожденье могли бы уличить тебя во лжи, когда бъ пора настала. (Въ сторону.) При первой встрч, они помнялись взорами.— Милый Аріэль, ты будешь свободенъ. Одно слово, любезный незнакомецъ: не клевещете ли вы на себя своею рчью?
Миранда. Зачмъ отецъ мой говоритъ съ нимъ такъ непривтливо. Онъ третій человкъ, котораго встрчаю въ жизни, но первый, для котораго я вздохнула. Батюшка! будьте сострадательны, какъ мое сердце!
Фердинандъ. О, если ты, два, никому еще не отдала своего сердца, я сдлаю тебя царицею Неаполя.
Просперо. Позвольте, синьоръ. Еще одно слово! (Въ сторону.) Они плнены другъ другомъ. Но я затрудню успхи нжной склонности, а то легкая побда легко и цнится. Еще одно слово: я теб приказываю слдовать за мною. Тьт называешь себя именемъ, которое теб не принадлежитъ. Ты, какъ лазутчикъ, прокрался на островъ, и хочешь его отнять у меня, законнаго владтеля.
Фердинандъ. Нтъ, клянусь теб въ томъ честью.
Миранда. Нтъ, въ такомъ храм не можетъ таиться злаго умысла. Если бъ злой духъ имлъ такое прекрасное жилище, душа бы не могла съ нимъ ужиться.
Просперо, (къ Фердинанду.) Слдуй за мною. (Къ Миранд.) Не заступайся за него: онъ измнникъ! (Къ Фердинанду.) Иди, я прикую твои ноги къ голов твоей, ты будешь пить морскую воду, пища твоя будетъ рчная трава, сухіе корни и желудиная шелуха. Слдуй за мною.
Фердинандъ. Нтъ, благодарю за угощеніе! Пока врагъ мой не побдитъ меня силою, этому не бывать. (Обнажаетъ шпагу.)
Миранда. Безцнный батюшка, не испытывайте его такъ жестоко. Онъ такъ кротокъ и притомъ храбръ.
Просперо. Что это, ужъ нога — вожатымъ хочетъ быть!— Прочь со шпагою, измнникъ, ты корчишь храбреца, но разить не можешь: преступленіе оцпнило твою руку. Оставь угрозы! Я этой тросточкой вышибу у тебя шпагу.
Миранда. Умоляю васъ, батюшка.
Просперо. Прочь. Не вшайся на мое платье.
Миранда. Батюшка, сжальтесь, я за него буду порукою.
Просперо. Молчать. Еще слово, и я начну бранить тебя, а можетъ быть, возненавижу. Какъ! ты хочешь быть заступницей за вроломца! Молчать! Ты воображаешь, что на свт нтъ людей, ему подобныхъ, потому что видла только Калибана, да его! Безумная! Онъ Калибанъ, если сравнить его съ прочими людьми, а люди ангелы въ сравненіи съ нимъ.
Миранда. Если такъ, желанія мои очень скромны: я не хотла бы видть людей прекрасне его.
Просперо, (къ Фердинанду.) Иди же. повинуйся, нервы твои ослабли, какъ у ребенка. Въ нихъ нтъ боле силы.
Фердинандъ. Правда, мой мозгъ въ оцпенніи, какъ будто отягченный сномъ. Потерю отца, слабость, потопленіе друзей, угрозы этого человка, который держитъ меня въ своей власти, все перенесъ бы я легко, если бъ въ окно своей темницы, хоть однажды въ день, могъ видть эту двушку! О, тогда пусть свобода царствуетъ во всхъ предлахъ міра — мн и въ темниц было бы не тсно.
Просперо, (въ сторону.) Дло идетъ на ладъ. (Къ Аріэлю.) Ты хорошо пополнилъ свою обязанность, прекрасный Аріэль! (Къ Фердинанду.) Слдуй за мною! (Къ Аріэлю.) Послушай мой приказъ.
Миранда. Не огорчайтесь, отецъ мой гораздо добре, чмъ кажется, теперешнее обращеніе ему несвойственно.
Просперо. Ты будешь свободенъ, какъ втеръ горъ, только исполни въ точности мои приказанія.
Аріэль. Будутъ исполнены.
Просперо, (къ Миранд.) Слдуй за мною, и не проси за него. (Ухооптъ.)

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

(Другая часть острова.)

(Входятъ Алонзо, Себастіянъ, Антоніо, Гонзало, Адріянъ, Франческо и другіе.)

Гонзало. Прошу васъ, государь, будьте веселе. Мы вс имемъ причину радоваться. Наше спасеніе слишкомъ вознаграждаетъ нагну потерю. Кораблекрушеніе весьма обыкновенное несчастіе. Каждый день вдова матроса и капитанъ купеческаго судна и купецъ, его хозяинъ, поражены такимъ же горемъ, какъ и мы. Но изъ милліона людей едва ли кто спасался такимъ чудеснымъ образомъ. И потому, благородные синьоры, взвсьте хорошенько и печаль пашу и причины утшенія.
Алонзо. Прошу васъ, оставьте меня въ поко.
Севастшнъ. Онъ принимаетъ утшеніе, какъ холодную похлебку.
Антоніо. Да и лекарство-то доктора не лучше.
Себастіанъ. Смотрите, онъ заводитъ часы своего остроумія, сію минуту они будутъ бить.
Гонзало. Синьоръ!
Себастіанъ. Разъ! Считайте.
Гонзало. Если нашу скорбь умышленно питаютъ, то стоитъ только обратить ее на того, кто ее питаетъ…
Себастіанъ, (съ досадою.) Тоска!…
Гонзало. Именно: ему останется тоска. Вы сказали справедливе, чмъ думали.
Себастіанъ. А вы дали этому гораздо умнйшій оборотъ, чмъ я надялся.
Гонзало. И такъ, синьоръ…
Антоніо. Фу, какъ онъ любить тратить слова по-пустому.
Алонзо. Поберегите ихъ на случай.
Гонзало. Хорошо, я кончилъ, но…
Себастіанъ. Опять заговорилъ.
Антоніо. Какъ вы думаете? Кто изъ нихъ запоетъ первый? Адріянъ или онъ?
Себастіанъ. Разумется, старый птухъ.
Антоніо. Нтъ, молодой птушокъ.
Себастіанъ. Хорошо, побьемся объ закладъ.
Антоніо. Такъ, для смху.
Себастіанъ. Для шутки? Пожалуй.
Адріанъ. Хоть этотъ островъ, кажется, пустыненъ…..
Себастіанъ. Ха, ха, ха!
Антоніо. Вы проиграли.
Адріанъ. Необитаемъ и почти неприступенъ….
Себастіанъ. Однако жъ…..
Адріанъ. Однако жъ…..
Антоніо. Онъ не могъ обойтись безъ этого.
Адріанъ. Здсь климатъ долженъ быть тонкій, благорастворенный, пріятный по своей умренности.
Антоніо. Да, умренность очень пріятная добродтель.
Себастіанъ. И тонкость тоже, которую онъ помстилъ въ своей ученой фраз.
Адріанъ. Здсь воздухъ ветъ такъ отрадно.
Себастіанъ. Какъ будто у него легкіе повреждены чахоткой
Антоніо. Съ такимъ благовоніемъ, какъ будто онъ обокралъ вс болота.
Гонзало. Здсь есть все, что можетъ доставить выгоды жизни.
Антоніо. Правда, исключая возможности жить.
Себастіанъ. Что касается до этого, то ее или вовсе нтъ, или очень мало.
Гонзало. Какая здсь тучная, пышная трава? Какъ она зелена?
Антоніо. Земля, въ самомъ дл, желтоватаго цвта.
Себастіанъ. Съ оттнками зелени.
Антоніо. Онъ почти ничего не упустилъ изъ виду.
Себастіанъ. Кром одной вещи — истины.
Гонзало. Но вотъ рдкость, почти невроятная.
Себастіанъ. Какъ и многія рдкости.
Гонзало. Платье наше, даромъ что было въ мор, сохранило блескъ и свжесть, даже цвтъ его, отъ соленой воды, сталъ ярче и чище.
Антоніо. Если бы одинъ изъ кармановъ его могъ говорить, такъ и онъ бы сказалъ, что онъ лжетъ.
Себастіанъ. Или спряталъ бы его замчаніе.
Гонзало. Мн кажется, что платье наше теперь такъ же ново, какъ было въ то время, когда мы его надли въ Африк въ первый разъ, на свадьб прекрасной королевской дочери, Кларибеллы, съ тунисскимъ царемъ.
Себастіанъ. Славная была свадьба, и какъ удачно наше возвращеніе.
Адріанъ. Никогда Тунисъ не видалъ еще такой красавицы на трон.
Гонзало. Да, со временъ вдовы Дидоны.
Антоніо. Вдовы? Чортъ возьми!.. Какъ эта вдова туда попала? Вдова Дидона.
Себастіанъ. Ну, что за важность, что онъ не прибавилъ вдовца Энея! Добрый синьоръ, ужъ вы слишкомъ взыскательны.
Адріанъ. Вы сказали, вдовы Дидоны? Что вы меня дурачите! Она была не тунисская, а карагенская королева.
Гонзало. Да Тунисъ-то, синьоръ, былъ Карагенъ.
Адріанъ. Карагенъ?
Гонзало. Увряю васъ, Карагенъ.
Антоніо. Его слова точно волшебная арфа,
Себастіанъ. Онъ сразу выстроилъ и стну и дома.
Антоніо. Посл этого у него ничего нтъ невозможнаго.
Себастіянъ. Онъ, пожалуй, увезетъ въ карман этотъ островъ, и подаритъ его своему сыну вмсто яблока.
Антоніо. И посетъ зернышки этого яблока въ мор, чтобъ произрастить Архипелагъ.
Гонзало. Какъ?
Антоніо. Нтъ, такъ, ничего.
Гонзало. Государь, мы говорили сейчасъ, что платье наше иметъ такой же видъ, какъ въ то время, когда мы были въ Тунис на свадьб вашей дочери, что теперь королева.
Антоніо. И лучшая изъ всхъ тамъ бывшихъ.
Себастілно. Прошу васъ, исключите вдову ли дону!
Гонзало. Не правда ли, государь, камзолъ мой такъ же новъ, какъ въ первый разъ, когда я надлъ его, т. е., разумется, до нкоторой степени.
Антоніо. А степень эта счастливый рыбный ловъ.
Гонзало. Когда я былъ въ немъ на свадьб вашей дочери.
Алонзо. Вы насильно вбиваете мн въ уши печальныя мысли. О! лучше бъ я никогда тамъ не выдавалъ своей дочери замужъ! Возвращаясь съ ея свадьбы, я лишился сына, и какъ видно, лишился и дочери,— она такъ далеко отъ Италіи. А ты, дитя мое, наслдникъ Неаполя и Милана, какому чудовищу морскому достался ты на съденіе!
Франческо. Но, быть можетъ, онъ живъ еще. Я видлъ, какъ онъ выбивался изъ подъ волнъ и несся по ихъ зыбучимъ хребтамъ, онъ топталъ бунтующую влагу, онъ разбивалъ ее и брызги металъ по сторонамъ, и грудью напиралъ на самаго грознаго изъ ярыхъ валовъ, стремившихся на него съ разверзтою пастью. Гордое чело его возвышалось надъ опненными волнами, и ударяя по нимъ сильно и ловко могучими руками, какъ двумя веслами, онъ несся къ берегу, котораго круть, упираясь въ море, казалось, будто садилась и опускалась, чтобы принять его. Я не сомнваюсь: онъ живой достигъ до берега.
Алонзо. О, нтъ, онъ погибъ!
Себастілно. Вы сами на себя, государь, должны пенять за эту великую потерю. Чтобы лишить Европу счастія обладать вашею дочерью, вы согласились скоре предать ее въ объятія Африканца! Мысль, что она далеко отъ очей вашихъ, еще самое меньшее изъ несчастій. Но вы имете много причинъ проливать слезы раскаянія.
Алонзо. О, замолчи!
Себастілно. Мы вс на колняхъ молили васъ, желая отклонить отъ этой мысли. И прекрасная дочь ваша, колеблясь между отвращеніемъ и дочернимъ долгомъ, не знала, на что ршиться. Я боюсь, не навсегда ль лишились мы вашего сына. По милости этой экспедиціи, Миланъ и Неаполь будутъ имть боле вдовъ, чмъ мы мужчинъ, которыхъ привеземъ къ нимъ для утшенія, а все ваша вина,
Алонзо. Потеря моя отбитъ вины моей.
Гонзало. Синьоръ Себастіанъ, вы хотя и правду говорите, но правда эта слишкомъ жестока и вовсе неумстна. Вы растравляете рану, вмсто того, чтобы стараться облегчить ее.
Себастілно. Прекрасно!
Антоніо. Точно операторъ.
Гонзало. Когда чело ваше облекается мракомъ, добрый государь нашъ, и въ нашихъ душахъ пасмурно.
Себастілно. Погода пасмурна?
Антоніо. Очень пасмурна
Гонзало. Имй я, государь, на этомъ остров плантаціи….
Антоніо. Онъ бы насадилъ здсь крапивы.
Себастілно. Щавелю или репейнику.
Гонзало. И если бы я былъ царемъ его, знаете ли, что бы я тогда сдлалъ?..
Себастіянъ. Не знаю, только не былъ бы пьяницею за неимніемъ вина.
Гонзало. Я бы длалъ все не такъ, какъ обыкновенно длается! Я бы запретилъ вс роды промысловъ. Не было бъ и имя ни суда и тяжбъ, никто бы и грамот не зналъ. У меня не было бы ни службы, ни богатства, ни бдности, ни контрактовъ, ни наслдствъ, ни границъ, ни рубежей на поляхъ, ни виноградниковъ, ни пашенъ, ничего этого, ни серебра, ни масла, ни хлба, ни вина, не было бы въ употребленіи никакихъ работъ, вс люди были бы праздны, вс до одного, и женщины то же, но он были бы чисты и цломудренны, и главное, не было бы старшаго.
Себастіянъ. А между тмъ самъ хочетъ быть его властителемъ.
Антоніо. Да, конецъ его республики уничтожаетъ начало.
Гонзало. Природа бы произращала все безъ трудовъ и усилій человка: у меня бы не было ни предательства, ни бродяжничества, ни шпагъ, ни копьевъ, ни сабель, ни самострловъ и никакихъ другихъ военныхъ снадобій. Но природа сама производила бы все въ излишеств и обиліи для потребностей моего бднаго народа.
Себастіянъ. Безъ сомннія, не будетъ и браковъ между подданными!
Антоніо. Конечно, вс люди будутъ безпутные и плуты.
Гонзало. Мое царство было бы такъ совершенно, что затмило бы собою золотой вкъ.
Себастіянъ. Да здравствуетъ его величество!
Антоніо. Долгіе дни Гонзало!
Гонзало. Вы слышите, государь?
Алонзо. Замолчите, пожалуй-ста, я ничего не слышу.
Гонзало. Я очень врю вашему величеству. Я говорилъ для того только, чтобы позабавить этихъ господъ, у которыхъ нервы такъ нжны и щекотливы, что они готовы смяться надъ всякимъ вздоромъ.
Антоніо. Мы надъ вами смялись.
Гонзало. Потому, что я во вздорахъ этого рода предъ вами ничто. Такъ смйтесь же надъ вздоромъ.
Антоніо. Какова пощечина!
Себастіянъ. Еще хорошо, что она не въ прямомъ смысл пришлась намъ.
Гонзало. Вы рыцарь храбраго десятка. Вы, пожалуй, и луну сбили бъ съ мста, еслибъ она только вздумала пять недль сряду остаться патомъ же мст.

(Невидимо является Аріэль. Слышна торжественная музыка.)

Себастіянъ. Да, мы бы ршились на это, и тогда горе ночнымъ птицамъ!
Антоніо. Къ чему сердиться, добрый синьоръ!—
Гонзало. Не безпокойтесь, я не рискую своимъ благоразуміемъ за такую дешевую цну. Убаюкайте меня чмъ нибудь смшнымъ: мн что-то спать хочется.
Антоніо. Спите съ Богомъ, только слушайте насъ.

(Вс засыпаютъ, кром Алонзо, Себастіяна и Антоніо.)

Алонзо. Что это? Ужъ вс заснули! О если бъ сонъ также оковалъ и мои мысли. А что-то и меня къ тому клонитъ.
Себастіянъ. Не противьтесь, государь, благодтельному вліянію сна. Онъ рдко посщаетъ печальныхъ, когда жъ приходить, то несетъ съ собой и утшеніе.
Антоніо. Мы оба, государь, будемъ оберегать васъ во время сна.
Алонзо. Благодарю. Я усталъ ужасно!

(Алонзо спитъ, Аріэль уходитъ.)

Себастіянъ. Что за смертное оцпенніе овладло ими?
Антоніо. Видно здсь такое свойство климата.
Себaciniянъ. Отъ чего жъ не дйствуетъ оно на наши вжды? Мн вовсе спать не хочется.
Антоніо. И мн то же. Духъ мой бодръ, они вс повалились, какъ будто съ общаго согласія и лежатъ, какъ пораженные громомъ! Чтобы это значило? Благородный Себастіявъ, я читаю на лиц вашемъ, чмъ бы вы хотли быть. Случаи васъ привтствуетъ, а мое разгоряченное воображеніе видитъ корону, спускающуюся на вашу голову.
Себастіянъ. Ужъ ты не спишь ли?
Антоніо. Кажется, вы слышите слова мои?
Себастіянъ. Слышу. Но ты говоришь, кокъ въ бреду: что ты сказалъ? Странное усыпленіе! Спать съ открытыми глазами! Глядть, говорить, двигаться и съ тмъ вмст такъ крпко спать!….
Антоніо. Благородный Себастіявъ, вы усыпляете свое счастіе,— или лучше сказать, губите его! Вы бодрствуете, а глаза ваши закрыты.
Себастіянъ. Ты явно бредишь, но въ бреду твоемъ есть связь.
Антоніо. Я теперь совсмъ не расположенъ къ шуткамъ. Если вы поняли мысль мою, то должны быть также далеки отъ нихъ.
Себастіянъ. Хорошо, я буду стоячей водой.
Антоніо. А я пущу васъ въ ходъ.
Себастіянъ. Согласенъ, потому, что наслдственная лнь мшаетъ движенью моихъ мыслей.
Антоніо. Ахъ, если бъ знали вы,какъ льститъ вамъ планъ мой, хотя вы сметесь надъ нимъ. Какъ вы прилпляетесь къ нему боле и боле, не смотря на то, что его отвергаете. Нершительные люди, гонимые страхомъ и лнью, часто нечувствительно приближаются къ предначертанной цли!
Себастіанъ. Сдлай милость, объяснись, пламень глазъ твоихъ и лица возвщаютъ обдуманное предпріятіе, которымъ ты нетерпливо хочешь разршиться.
Антоніо. Вотъ что, синьоръ: хоть этотъ господинъ, котораго память такъ коротка (и память о которомъ будетъ также непродолжительна, посл его погребенія), едва не уврилъ всхъ, что сынъ короля еще живъ, но это такъ же правдоподобно, какъ и то, что спящій здсь теперь плаваетъ.
Себастіянъ. Я то же думаю, что онъ утонулъ.
Антоніо. О! какія высокія надежды должны родиться въ васъ!— Такъ вы согласны со мною, что Фердинандъ потонулъ?
Себастіянъ. Разумется.
Антоніо. И такъ, скажите, кто ближайшій наслдникъ неаполитанскаго престола?
Себастіянъ. Кларибелла.
Антоніо. Тунисская королева? Которая живетъ на сто миль дале вроятностей жизни, которая не можетъ получить изъ Неаполя ни одной всти, если не возьмется доставить ее солнце (а колесница луны слишкомъ тяжела для этого)? Да покуда къ ней дойдетъ эта всть, подбородокъ новорожденнаго успетъ обрости бородою. Возвращаясь отъ нея на родину, вс мы были поглощены разъяреннымъ моремъ. Только немногихъ изъ насъ оно выбросило на землю для того, чтобъ совершить дло, которому все прошедшее служитъ вступленіемъ. Остальное предоставлено намъ съ вами.
Себастіянъ. Что за вздоръ ты мелешь? Правда, дочь брата моего, королева Туниса, она же и наслдница Неаполя, правда и то, что между двумя этими странами порядочное разстояніе…
Антоніо. Такое разстояніе, что каждый локоть его, кажется, кричитъ: Не теб, Кларибеллаj измрять меня до Неаполя.— Сиди себ въ Тунис, пускай пробудится Себастіянъ. Если бъ они вс находились въ объятіяхъ смерти, все было бы не хуже теперешняго? Здсь есть человкъ, который могъ бы управлять Неаполемъ такъ же хорошо, какъ и этотъ спящій король, есть вельможи, которые умли бы ораторствовать такъ же долго и скучно, какъ Гонзало: я самъ умю трещать по сорочью. О, еслибъ вы такъ же мыслили, какъ я, ихъ сонъ славно помогъ бы вашему возвышенію! Понимаете ли вы меня?
Себастіанъ. Кажется, понимаю.
Антоніо. Ну, а ваши мысли? Думаютъ ли они объ вашемъ счастіи?
Себастіанъ. Мн помнится, что ты подрылся подъ своего брата Проснеро.
Антоніо. Правда, и посмотрите какъ пристала мн его одежда, гораздо лучше прежней. Слуги брата моего, прежде мн равные, теперь мои рабы.
Себастіанъ. Ну, а совсть?
Антоніо. Совсть, синьоръ! А. гд ея гнздо? Будь она мозоль, такъ я надлъ бы туфли, а я дышу свободно, въ груди такой богини нтъ. Скорй двнадцать совстей, ставъ между мною и Миланомъ, оледенютъ и опять растаютъ, чмъ приведутъ меня въ смущеніе. Вотъ лежитъ братъ вашъ: онъ былъ бы не лучше земли, на которой лежитъ, если бъ онъ въ самомъ дл былъ тмъ, чмъ кажется. Тремя вершками этой послушной шпаги я могу его усыпить навсегда. Слдуя моему примру, вы можете осудить на вчное молчаніе обветшалаго нравоучителя и онъ не станетъ осуждать нашего поступка, что же до остальныхъ, вс они такъ жадно пристанутъ къ намъ, какъ кошка къ молоку, вс они покажутъ намъ часы въ назначенный нами часъ при каждомъ новомъ предпріятіи.
Себастіанъ. Я готовъ итти по слдамъ твоимъ, и какъ ты взошелъ на престолъ Милана, я вступлю на неаполитанскій. Обнажи шпагу, одинъ ударъ избавить тебя отъ платежа подати и купитъ мою любовь, любовь короля.
Антоніо. Обнажимте вмст: и когда подыму я руку, вы нападайте на Гонзало.
Себастіанъ. Еще слово. (Они шепчутся.)

(Музыка. Входитъ Аріэль, онъ невидимъ.)

Аріэлъ. Съ помощію своей науки, властелинъ мой увидлъ опасность, въ которой находятся его друзья, и послалъ меня, (чтобъ планъ его не разрушился), спасти ихъ.

(Поетъ надъ ухомъ Гонзало.)

‘Пока вы лежите, объятые сномъ,
‘Измна надъ вами, съ подъятымъ мечомъ,
‘Ждетъ только минуты, — страшитесь!
‘Когда дорожите вы жизнью своей,
‘Вы сонъ отгоните, и будьте бодрй.
‘Скоре проснитесь!
‘Проснитесь скорй!’
Антоніо. И такъ нападемъ вмст.
Гонзало. Небесные ангелы, спасите короля!

(Вс просыпаются.)

Алонзо. Что? Что такое? Эй! Вставать! Къ чему эти обнаженныя шпаги? Отъ чего ваши взоры такъ дики?
Гонзало. Что случилось?
Себастіанъ. Въ то время, какъ мы охраняли покой вашъ, государь, вдругъ слышимъ дикій ревъ, какъ будто вепрей, или львовъ. Не это ли и васъ разбудило? Онъ ужасно поразилъ мой слухъ.
Алонзо. Я ничего не слышалъ.
Антоніо. О! этотъ ревъ способенъ былъ испугать чудовище и поколебать землю, казалось, то былъ ревъ цлаго стада львовъ.
Алонзо. Слышалъ ли ты его, Гонзало?
Гонзало. Да, я слышалъ какой-то странный и смутный шумъ, онъ пробудилъ меня, я вскрикнулъ въ просонкахъ и толкнулъ васъ, государь, когда же открылъ глаза, ихъ шпаги были обнажены: — дйствительно, здсь былъ какой-то шумъ. Будемъ осторожны, или лучше, уйдемъ отсюда, обнажимъ мечи!
Алонзо. Пойдемъ и примемся снова искать моего бднаго сына.
Гонзало. Да спасутъ его небеса отъ этихъ зврей! Онъ непремнно долженъ быть на здшнемъ остров.
Алонзо. Пойдемъ.
Аріэль, (въ сторону.) Лечу повдать властелину о моемъ подвиг. Иди, царь, ищи своего сына, тебя здсь охраняютъ. (Уходитъ.)

СЦЕНА II.

Другая часть острова.

(Входитъ Калибанъ съ вязанкою дровъ, слышенъ громъ,)

Калибанъ. Чтобъ вс заразы, ядовитыя испаренія, какія солнце высасываетъ изъ болотъ, трясинъ и рытвинъ, обрушились на Просгіеро и не оставили бъ на немъ безъ страданія ни одного волоса. Знаю, духи его меня слышутъ, но я не могу не проклинать его. О, безъ его приказаній, они не стали бы кусать меня, пугать своими искривленными рожами, купать въ болотахъ, сбивать съ дороги, свтясь блудящими огоньками посреди ночнаго мрака. За всякую бездлицу онъ на меня посылаетъ ихъ: то въ вид обезьянъ, корчатъ они мн рожи, щелкаютъ Зубами и потомъ кусаютъ, то ежомъ подкатятся мн подъ ноги и, загородивъ дорогу, колятъ меня въ босыя пяты своими иглами. Иногда… Я просто — язва, покрытая гадами и зміями, которыя ядовитыми жалами шипятъ на меня такъ ужасно, что я прихожу въ помшательство. Ой… вотъ опять.

(Входитъ Тринкуло.)

Вотъ идетъ одинъ изъ его духовъ, онъ будетъ мучить меня за то, что я мшкатно несу дрова. Припаду къ земл, быть можетъ, онъ меня не замтитъ.
Тринкуло. Ни кустика, ни деревца, гд бы скрыться отъ непогоды, а ужъ сбирается новая гроза. Чу! какъ она запваетъ въ воздух. Вонъ склубилась черная туча. Экая огромная, точно бочка, готовая лопнуть и вылить всю свою воду. Если громя, будетъ гремть по давишнему, то я ужъ и не знаю, куда приклонить свою головушку. Вдь эта туча хлынетъ ведрами.— Это что такое, человкъ или рыба?… Мертвое или живое? Рыба, пахнетъ рыбою, да только старою, какъ будто трескою и то не совсмъ свжею. Будь я теперь въ Англіи и имй хоть рисунокъ съ этой рыбы, ни одинъ праздничный дуракъ не прошелъ бы мимо, не давъ серебряной монеты. Тамъ бы я сталъ человкомъ отъ этаго чудовища, тамъ каждая рдкая скотина выводитъ въ люди. Тамъ ужъ такіе люди. У нихъ каждый фенитъ припеченъ къ сердцу, когда имъ надо порадовать хромаго бдняка, а десятка не пожалютъ, чтобъ взглянуть на мертваго Индйца.— Ноги, какъ у человка, а плавательныя перья словно руки. Да онъ тепелъ, клянусь честью! Выходить, я ошибся: это не рыба, а просто, островитянинъ, только что пораженный громомъ. (Слышенъ громъ.) Охъ!… гроза опять начинается, лучше спрячусь подъ его балахонъ, что длать: другаго убжища здсь нтъ! Неучастіе сводитъ человка съ странными товарищами. Укроюсь хоть здсь, пока нелегкую пронесетъ.

(Входитъ Стегано, съ бутылью въ рукахъ.)

Стефано, (поетъ):
‘Нтъ, въ море плыть я не хочу,
‘Умру на берегу я…..
Нтъ, эта псня слишкомъ глупа, чтобъ отпвать ею человка. Вотъ такъ настоящія поминки! (Пьетъ.)
‘Нашъ мастеръ, да юнга, да боцманъ, да я,
‘ Пушкарь да помощникъ его, ну, да и вс мы,
‘Луизу, Марьяну, Христиту любя,
‘Терпть не могли глупой Эммы.
‘Языкъ у нея, какъ у вдьмы, былъ золъ,
‘Бывало, кричитъ на насъ: къ чорту пошелъ!
‘Бишь запаха дегтя, смолы не любила,
‘Съ портнымъ же проклятая дружбу водила,—
‘Такъ въ море же, дтки, эй, въ море ее!
Чортъ съ ней!
И это то-же дрянная псня, но вотъ истинное утшеніе. (Пьетъ.)
Калибанъ. Не терзай меня. О1
Стефано. Что это такое? Ужъ не черти ли здсь водятся? Что вы дикарями да Индейцами меня пугать хотите? Хе, я не за тмъ вынырнулъ изъ воды, чтобъ побояться твоихъ четырехъ ногъ. Обо мн сказано, что никакой чортъ на четверенькахъ не обратитъ меня въ бгство, и быть посему, пока Стефано дышитъ.
Калибанъ. Этотъ духъ терзаетъ меня! О!
Стефано. Это какое нибудь чудовище острова о четырехъ ногахъ. Его, видно, трясетъ лихорадка, а то гд ему къ чорту выучиться говорить по нашему? Дамъ ему за то хлбнуть, авось поможетъ. Если мн удастся излечить его, потомъ освоить и привести въ Неаполь, онъ будетъ славный подарокъ какому угодно царю, коли онъ ходитъ на кожаныхъ подошвахъ.
Калибанъ. Не мучь меня, прошу тебя, я духомъ отнесу домой дрова.
Стефано. Онъ теперь въ жару несетъ чепуху. Дамъ ему глотнуть изъ бутылочки: если онъ никогда не пилъ вина, то я его вылечу отъ бреда. Если мн удастся поставить его на ноги, да сдлать ручнымъ, то я недорого возьму за него, онъ и самъ за себя приплатится тому, кто будетъ владть имъ, да еще чистою монетою.
Калибанъ. Ты меня до сихъ поръ немного мучилъ, но я чувствую, что начнешь сейчасъ, ты дрожишь, врно Просперо подйствовалъ надъ тобою.
Стефино. Повернись сюда, открой ютъ, вотъ эта штука развяжетъ теб языкъ, кошка, ну, открывай рогъ. Гіей: это протрясетъ твою немочь, врь слову. Ты не узнаешь своего друга. Ну же, открой свою пасть!
Тринкуло. Мн что-то знакомъ этотъ голосъ. Это долженъ быть — но онъ потонулъ,— нтъ, лукавый шутитъ. О Господи! Защити меня!
Стефано. Четыре ноги и два голоса, премилое чудовище! Передній его голосъ теперь будетъ привтливо говорить о друг, за то задній занесетъ всякой вздоръ и станетъ злословить. Хоть бы пришлось истратить на него все вино, я помогу его горю. Ну, повернись! Подставляй другую глотку.
Тринкуло. Стефано!
Стефано. Что? Твой другой голосъ зоветъ меня? Помилуй, Господи! Это дьяволъ, а не чудовище. Брошу его! Чтобъ съ чортомъ обдать, нужна длинная ложка, а у меня ее нтъ.
Тринкуло. Стефано!… Если ты Стефано, дотронься до меня, скажи мн хоть слово. Я Тринкуло, испугайся, — твой добрый другъ Тринкуло.
Стефано. Если ты Тринкуло, то вылзай, — я вытащу тебя за маленькія ноги. Если тутъ есть Тринкуловы ноги, то вроятно, вотъ эти. Въ самомъ дл, Тринкуло. Какъ ты очутился въ брюх такого пугала? Ужъ онъ не разршается ли Тринкулами.
Тринкуло. Я принялъ его за убитаго громомъ.— Такъ ты не утонулъ, Стефано?… Надюсь теперь, что ты не утонулъ.— Прошла ли гроза? Я спрятался отъ грозы подъ одежду этого мертваго пугала.— А ты живъ, Стефано?… О Стефано! два Неаполитанца спасены.
Стефано. Сдлай милость, не тряси меня такъ сильно, у меня желудокъ еще слабъ.
Калибанъ. Какія прекрасныя существа, если они только не демоны! Вотъ этотъ врно чудный богъ, у него небесный есть напитокъ. Преклоню предъ нимъ колна.
Стефано. Какимъ образомъ ты спасся? Какъ попалъ сюда? Бутылки ради, разскажи, какъ ты попалъ сюда. Я спасся на бочк вина, которую матросы выбросили за бортъ. Клянусь этой флягой, а я самъ сдлалъ ее изъ древесной коры, только что вышелъ на сушь.
Калибанъ. Клянусь этой бутылкой, быть твоимъ рабомъ, въ ней не земной напитокъ.
Тринкуло. Я, братецъ, вплавь, какъ утка, добрался до берегу, я плаваю, какъ утка, Богъ свидтель.
Стефано. На, приложись, хотя ты плаваешь, какъ утка, а все таки порядочный гусь.
Тринкуло. Стефано, много у тебя еще этого?
Стефано. Цлая бочка, чертова голова, погребъ мой въ скал на берегу моря: тамъ спряталъ я вино. Ну, что, пугало? Какъ твоя лихорадка?
Калибанъ. Не съ небесъ ли ты упалъ?
Стефано. Да, съ луны… вришь? я былъ на ней, когда тамъ разглядли человка.
Калибанъ. Я видлъ тебя на ней и обожаю тебя. Владычица моя показывала мн тебя, твою собаку и кустъ.
Стефано. Ну, клянись же, поцлуй книгу, и сейчасъ наполню ее свжимъ, клянись, что ли.
Тринкуло. Вотъ глупое-то чудовище! Чтобъ не видать солнца.— И я боялся его! Вритъ въ человка на лун!— ахъ, ты легковрное пугало! А вдь какъ исправно тянетъ, клянусь честью.
Калибанъ. Я покажу теб здсь на остров каждый плодородный клочекъ (земли), я цлую твои ноги, только будь моимъ божествомъ.
Тринкуло. Клянусь небомъ, это самое коварное и пьяное чудовище, засни его божество, онъ высосетъ у него всю бутылку.
Калибанъ. Цлую твои ноги, и клянусь быть твоимъ рабомъ.
Стефано. Ну, хорошо, на колна! клянись!
Тринкуло. Я животъ надорву отъ смха, глядя на этого урода съ собачьей головой. Отвратительное животное! Меня разбираетъ охота поколотить его.
Стефано. На, цлуй!
Тринкуло. Еще если бъ этотъ уродъ не пилъ. Ужасная гадина.
Калибанъ. Я укажу теб лучшіе ключи, я наберу теб ягодъ, буду ловить для тебя рыбу, таскать дрова. Чтобы зараза пала на тирана, которому я до сихъ поръ служилъ. Не понесу ему ни прутика. Я послдую за тобою, чудесный человкъ.
Тринкуло. Презабавное чудовище! И жалкій пьянюшка у него чудесный человкъ.
Калибанъ. Я сведу тебя, гд растутъ дикія яблоки, моими длинными когтями буду отрывать теб свжіе трюфли, покажу теб гнздо сои, научу ловить быстрыхъ обезьянъ (сагуиновъ), укажу теб оршникъ, гд сплыя связочки висятъ кистями по деревьямъ, и буду ловить для тебя молодыхъ сернъ на высокихъ утесахъ, хочешь ли итти со мною?
Стефано. Ну, хорошо!— Ступай же впередъ, безъ дальнихъ разговоровъ.— Тринкуло, такъ какъ государь и вся’ наша компанія потонули, такъ мы здсь царствуемъ, мы всему наслдники! Неси же мою бутыль. Товарищъ, Тринкуло, мы скоро ее опять наполнимъ.
Калибанъ, (поетъ пьяный.) Прощай, господинъ мой, прощай, прощай!
Тринкуло. Ого, какъ завылъ уродъ нашъ! Смотри, какая пьяная рожа!
‘Ужъ больше за рыбой нырять я не буду!
‘Дрова имъ рубить и таскать,
‘Когда захотятъ приказать
‘Мыть рухлядь и чистить посуду,
‘Банъ, банъ, Калибанъ
‘Хозяинъ другой теб данъ!
‘Ты весь измнился,
‘Съ тираномъ простился,
‘Банъ, банъ Калибанъ
‘Свобода, ура! свобода, свобода! ура!
Стефано. Ну, диво чудное! Показывай дорогу!

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

(Передъ пещерою Просперо.)

(Входитъ Фердинандъ съ полномъ въ рукахъ.)

Фердинандъ. Удовольствія достаются иногда тягостно, но трудъ возвышаетъ наслажденіе: есть униженія, которыя сносишь съ честью, и низкій трудъ ведетъ не рдко къ роскошной цли. Моя низкая должность была бы для меня такъ же несносна, какъ она противна мн, но царица, которой служу я, воскрешаетъ мертваго и труды мои обращаетъ въ наслажденіе. О, въ ней пріятностей въ десять разъ боле, чмъ грубости въ ея отц, онъ весь изъ грубости составленъ. Я долженъ принесть нсколько тысячъ полнъ и сложить ихъ въ порядк. Вотъ его приказаніе. Моя нжная госпожа плачетъ, когда застаетъ меня за работою, она говоритъ, что никогда такое унизительное ремесло не было выполняемо такимъ слугою — и я забываю все. Тайныя думы услаждаютъ тягость труда: я работаю и въ то же время празденъ.

(Входятъ Миранда и Просперо въ отдаленіи.)

Миранда. Онъ опять за работою! Послушайте, не трудитесь такъ много. Какъ бы я желала, чтобъ молнія сожгла вс эти дрова, которыя вамъ приказано складывать въ груды. Бросьте ихъ и отдохните. Когда ихъ будутъ жечь, они заплачутъ, что такъ васъ утруждали. Отецъ мой погрузился въ науку свою, отдохните, теперь вы часа на три свободны.
Фердинандъ. Милая госпожа, солнце садится: я не успю кончить труда, который на меня возложенъ.
Миранда. Такъ присядьте, я сама буду носить дрова ваши. Пожалуй-ста, дайте мн вашу ношу, я отнесу ее, куда слдуетъ.
Фердинандъ. Очаровательное созданіе! Нтъ, скорй я вывихну руки, пусть порвутся мои жилы и лопнетъ хребетъ, чмъ соглашусь сидть празднымъ и допустить васъ до такого труда.
Миранда. Почему же? Онъ такъ же пристанетъ ко мн, какъ и къ вамъ, притомъ я легче перенесу его, потому что я буду трудиться по доброй вол, тогда какъ васъ принуждаютъ.
Просперо, (въ сторону.) Бдная! Ядъ разлился въ сердц твоемъ.— Это доказываетъ твой приходъ сюда.
Миранда. Вы, кажется, очень устали.
Фердинандъ. Нтъ, благородная госпожа моя! И полночь для меня заря, когда вы со мною. Какъ васъ зовутъ, скажите мн. Я хочу знать ваше имя только для того, чтобъ поминать въ молитвахъ.
Миранда. Миранда!— Ахъ, Боже мой! Да я мшаю вамъ работать моими разговорами.
Фердинандъ. Миранда, изумительное существо, достойное высочайшаго обожанія! Сокровище, ты выше всего драгоцннаго въ мір! Я видлъ много женщинъ, на многихъ глядлъ я съ уваженіемъ, уста ихъ часто точили сладкія рчи, чтобъ оковать мой слухъ, я любилъ много женщинъ за многія добродтели, но ни одну съ такою полнотой души. Всегда какой нибудь недостатокъ, враждуя съ ихъ достоинствами., затемнялъ ихъ красоту. Но васъ, васъ, столь совершенную, безподобную, природа создала на образецъ.
Миранда. Я никогда не видала существа одного со мною пола, я не помню ни одного женскаго лица, исключая моего собственнаго, которое я видла въ зеркал, я не видала такъ же ни одного существа, которое бы я могла назвать мужчиной, кром васъ и батюшки. Не знаю, какія еще бываютъ лица, но, клянусь сердцемъ, моимъ единственнымъ сокровищемъ, я не желала бы имть въ жизни инаго товарища, кром васъ, я не могу вообразить себ человческаго лица, которое бы понравилось мн столько же, какъ ваше. Но я говорю слишкомъ нескромно, и совсмъ забыла наставленія батюшки.
Фердинандъ. По званію, я принцъ, Миранда, а теперь, можетъ быть, и царь, (лучше бъ этаго не было). Я не перенесъ бы обязанности дровоска, такъ же, какъ неотвязчиваго жужжанья мухи около губъ моихъ. Выслушайте голосъ души моей: съ той минуты, когда я тебя увидлъ, сердце мое отдалось теб подъ власть. Я сталъ твоимъ рабомъ, и только для тебя я такъ терпливо тружусь.
Миранда. Любишь ты меня?
Фердинандъ. О, небо и земля, будьте свидтелями моей клятвы, и увнчайте чувства мои успхомъ, если слова мои искренни, если же они только пустой звукъ, то лучшія мои надежды обратите мн въ бду. Боле всего въ мір я люблю, цню и уважаю васъ.
Миранда. Какая я глупая! Я плачу о томъ, что меня радуетъ.
Просперо. Счастливая встрча двухъ рдкихъ сердецъ! О, небеса, пролейте благодать свою на эту жатву чувствъ.
Фердинандъ. Зачмъ вы плачете?
Миранда. Затмъ, что я не смю предложить того, что мн хотлось бы отдать вамъ, и принять то, безъ чего мн жизнь не въ жизнь, но это ребячество! И чмъ больше чувства мои хотятъ скрываться, тмъ больше они обличаются. Прочь ложный стыдъ, святая чистосердечная невинность, подкрпи меня. Я жена ваша, если вы женитесь на мн, если же нтъ — я умру вашей служанкой. Вы можете отказать мн въ милости быть подругой вашей, но волею или неволею я буду вашей рабою.
Федринаидъ. Владычица! Я рабъ твой!
Миранда. Итакъ, вы мой супругъ?
Фердинандъ. О, да, и такъ же охотно, какъ невольникъ бросается въ объятія свободы: вотъ моя рука.
Миранда. Вотъ и моя, и съ нею сердце. Теперь прости на полчаса.
Фердинандъ. Тысячу разъ, тысячу разъ прости.

(Уходитъ.)

Просперо. Я не могу такъ радоваться, какъ они, но ничему на свт я такъ не радовался, какъ этому. Примусь за книги: до ужина надо еще кончить много дла. (Уходитъ.)

СЦЕНА II.

(Другая часть острова.)

Входятъ: Калибанъ, Стефано, Тринкуло.

Стефано. Ни слова!— только тогда станемъ мы пить воду, когда бочка опорожнится, ни капли прежде: пей, чудище!
Тринкуло. Чудовище! Говорятъ, что на остров всего только пять человк: насъ здсь трое, — если у остальныхъ двухъ головы въ такомъ же порядк, какъ наши, то государство шатается.
Стефано. Пей же, чудище, когда я теб приказываю, гд твои глаза? Или подъ лобъ закатились?
Тринкуло. Да гд же имъ быть! Славное бы онъ былъ чудовище, если бъ глаза у него были на хвост.
Стефано. Ай да уродъ, пріятель! Онъ утопилъ языкъ свой въ вин. А вотъ я, такъ и въ мор не утону: я плылъ тридцать пять миль отъ свера къ югу, прежде чмъ попалъ на берегъ, клянусь Богомъ!— Ты будешь моимъ знаменщикомъ, чудовище, моимъ намстникомъ.
Тринкуло. Знаменщикъ — такъ, а ужъ намстникомъ, гд ему! Ему не устоять на мстъ..
Стефано. Мы другъ другу не будемъ перебивать дороги, господинъ уродъ.
Тринкуло. Куда! да и впередъ-то не далеко уйдете, а будете лежать, какъ собаки, слова не пикнете.
Стефано. Теленокъ, да скажи въ жизни хоть слово,если ты доброй теленокъ.
Калибанъ. Какъ поживаетъ ваша честь, дай мн поцловать твой башмакъ. А тому служить не хочу: онъ трусъ.
Тринкуло. Врешь, дурацкое чудовище. Во мн теперь его лысо храбрости, что я готовъ поколотить хоть самого коммисара. Ахъ, ты пьяная рыба! Да разв человкъ можетъ быть трусомъ, когда онъ такъ исправно натянулся виномъ, какъ я сегодня? Ты врно хочешь поважнй соврать, потому, что ты ни рыба, ни мясо!
Калибанъ. Смотри, какъ онъ меня, обижаетъ! Неужели ты ему спустишь, вельможный господинъ.
Тринкуло. Вельможный господинъ, говоритъ онъ. Вдь уродится же чудовище такимъ глупымъ телепнемъ.
Калибанъ. Вотъ опять! Убей его, пожалуйста.
Стефано. Тринкуло! Эй, держи языкъ за зубами, если ты бунтовщикъ, такъ первое дерево… бдный уродъ — мой подданный и не долженъ терпть обиды.
Калибанъ. Благодарю, мой благородный господинъ. Дозволь, чтобъ я повторить теб еще разъ мою просьбу.
Стефано. Очень радъ! Стань на колна, и говори, а я буду стоять и Тринкуло также.

(Аріэль входитъ невидимо.)

Калибанъ. Какъ я уже сказалъ теб, я подвластенъ тирану, колдуну, который хитростью отнялъ у меня этотъ островъ.
Аріэль. Ты лжешь!
Калибанъ. Ты самъ лжешь, злая обезьяна, чтобъ мой храбрый начальникъ тебя уничтожилъ: я не лгу.
Стефано. Тринкуло! Если ты еще однажды перебьешь разсказъ его, то вотъ этимъ кулакомъ я вышибу теб зубы.
Тринкуло. Да что ты? Вдь я ничего не сказалъ.
Стефано. Молчать же, ни слога больше. (Калибану.) Продолжай.
Калибанъ. И такъ, я говорю, что онъ колдовствомъ отнялъ у меня островъ. Отмсти ему за это! Я знаю, что ты можешь отмстить, вотъ эта рожа не посметъ.
Стефано. Это врно.
Калибанъ. Ты будешь владтель острова, а я буду служить теб.
Стефано. Но какъ мы поведемъ дло? Можешь ли ты доставить мн случай?
Калибанъ. Да, да, господинъ, я предамъ’ тес его, соннаго, такъ, чтобы ты могъ ему вколотить гвоздь въ голову.
Аріэль. Ты лжешь, ты лжешь, ТЫ не посмешь!
Калибанъ. Что за злое животное! Умоляю твое величество! Притузи его хорошенько да отними у него бутыль, когда у него не будетъ ее, то пусть пьетъ одну соленуй) воду, а ужъ родниковъ свжей воды я ему ни за что не покажу.
Стефано. Эй, Тринкуло, не накликайся на бду… Перебей еще хоть одно слово чудовища, и а прогоню отъ себя всякое состраданіе и выколочу тебя, какъ треску.
Тринкуло. Да что я такое сдлалъ? Я ничего не сдлалъ! Отойти отъ васъ подальше.
Стефано. Разв ты не сказалъ, что онъ лжетъ?
Аріэль. Ты лжеть.
Стефано. Я лгу? Такъ вотъ же теб! (Бьетъ его.) Если теб это нравится, назови меня лжецомъ еще разъ.
Тринкуло. Да я тебя не называлъ лгуномъ.— Гд твой разсудокъ и уши?— Чортъ возьми проклятую бутыль! Вотъ, вотъ до чего доводитъ вино и пьянство. Пропадай ты съ твопмъ чудовищемъ! Чтобы лихая немочь покоробила теб пальцы.
Калибанъ. Ха, ха, ха!
Стефано. Ну, говори же дальше, а тебя прошу отойти къ сторонк.
Калибанъ. Поколоти его еще, не много погодя, и я примусь его бить.
Стефано. Дальше, дальше!— Говори.
Калибанъ. Какъ я ужъ сказалъ теб, онъ иметъ привычку спать посл обда, и такъ ты можешь придушить его, забравъ сначала его книги. Разможжи ему доброй дубиной голову, или коломъ вывороти внутренность, или ножомъ распори горло: но прежде всего завладй его книгами, безъ нихъ онъ такой же дуракъ, какъ и я, и не можетъ повелвать духами. Они такъ же смертельно tro ненавидятъ, какъ и я. Сожги только его книги, у него есть много утвари, (какъ онъ называетъ), которою хочетъ украсить домъ, если онъ у него будетъ, но всего замчательне красота его дочери: онъ самъ называетъ ее несравненною. Я никогда не видлъ другихъ женщинъ, кром ее, да Сикораксы, моей матери, но она такъ превосходить Сикораксу, какъ солнце превосходитъ — зернышко.
Стефано. Неужели она въ самомъ дл такая красавица?
Калибанъ. Да, господинъ, она достойна раздлить твое ложе, и ручаюсь, способна принести чудесный плодъ.
Стефано. Чудовище, изволь: я убью этого человка. Его дочь и я, мы будемъ — царь и царица. (Да здравствуютъ ихъ величества!) Тринкудо и ты, вы будете вице-королями. А! каковъ замыселъ, Тринкуло?
Тринкуло. Чудесный!
Стефано. Давай же руку, мн досадно, что я поколотилъ тебя, но пока ты живъ, держи языкъ за зубами.
Калибанъ. Онъ ляжетъ спать прежде полу-часа. Убьешь ли ты его?
Стефано. Убью, клянусь честью.
Аріэль. Донесу объ этомъ моему владык.
Калибанъ. Какъ ты восхищаешь меня: я полонъ радости. Ну, давайте веселиться. Споемъ, что ли, псню, которой ты давича меня училъ?
Стефано. Изволь, уродъ, изволь, я на все согласенъ. Ну же, Тринкуло, давай пть! (Ноетъ.)
‘Давай ихъ дразнить и смяться надъ ними смяться, дразнить!
‘Мысли свободны.
Калибанъ. Не тотъ голосъ?

(Аріэль играетъ на свирли, аккомпанируя тамбуриномъ.)

Стефано. Что это такое?
Тринкуло. Это голосъ нашей псни, наигранный невидимкой.
Стефано. Если ты человкъ, то покажись намъ въ человческомъ образ, если ты дьяволъ, то прими какой хочешь видъ.
Тринкуло. Прости Господи мои прегршенія!
Стефано. Кто умираетъ, расплачивается за грхи гуртомъ. Я презираю тебя. Да спасетъ насъ небо.
Калибанъ. Ты испугался!
Стефано, Я, уродъ?
Калибанъ. Не пугайся. Островъ весь наполненъ голосами, блуждающими звуками, пріятною музыкою, которые доставляютъ только удовольствіе, но никогда не вредятъ. Иногда тысяча звучныхъ инструментовъ раздаются въ у шахъ моихъ, иногда такіе голоса, что если я пробуждаюсь отъ долгаго сна, они снова меня усыпляютъ, и тогда мн грезятся облака, которыя разверзаются и показываютъ несмтныя богатства, готовыя разсыпаться надо мною, такъ, что просыпаясь, я плачу и желаю снова заснуть.
Стефано. По этому у меня будетъ славное государство: мн ничего не будетъ стоить музыка.
Калибанъ, Да, когда Просперо будетъ убитъ.
Стефано. Это непремнно сейчасъ же будетъ исполнено. Я не забылъ твоего разсказа.
Тринкуло. Звуки удаляются. Пойдемъ за ними слдомъ. И потомъ приступимъ къ длу.
Стефано. Веди насъ, чудовище: мы пойдемъ за тобою. Мн бы хотлось видть этого барабанщика: онъ славно выбиваетъ дроби.
Тринкуло. Ну, поворачивайся, что ли? Я слдую за Стефано.

(Уходитъ.)

СЦЕНА III.

(Другая часть острова.)

(Входятъ Алонзо, Себастіянъ, Антоніо, Гоизлло, Адріянъ, Франческо и другіе.)

Гонзало. Клянусь Богомъ, государь, я не могу итти дале, старыя кости мои готовы переломиться. Мы блуждали въ настоящемъ лабиринт, то по прямымъ, то по извилистымъ тропинкамъ! Умоляю насъ: дайте отдохнуть.
Алонзо. Мой старый вельможа! Я не могу винить тебя: я самъ чувствую усталость, подавляющую силы. Садись и отдохни. Здсь я брошу мою надежду, и не буду называть ее утшительницею. Онъ утонулъ, а мы отыскиваемъ, блуждая повсюду, море смется надъ нашими тщетными поисками на земл. Что длать? Пусть будетъ такъ…
Антоніо. Я ужасно радъ, что онъ такъ мало питаетъ надежды… (въ сторону Себастіану). Смотрите, неотчаявайтесь дурнымъ успхомъ и не бросайте предпріятія, которое вы твердо ршились исполнить.
Себастіанъ. Мы воспользуемся первымъ удобнымъ случаемъ.
Антоніо. И такъ, въ эту ночь. Изнеможенные походомъ, они не захотятъ, да и не будутъ въ состояніи преодолть усталости.
Себастіанъ. Такъ въ эту ночь.— Кончено!

(Торжественная и странная музыка. Просперо является невидимо надъ ними. Показываются странныя привиднія, въ различныхъ видахъ, они приносятъ столъ со всми принадлежностями для пира, танцуютъ около него и приглашаютъ короля и другихъ къ столу, потомъ исчезаютъ.)

Алонзо. Что это за гармонія? Слышите ли, друзья мои!
Гонзало. Чудная, восхитительная музыка.
Алонзо. Съ нами ангелы Божіи! Что это за существа?
Себастіанъ. Живые призраки! Теперь поврю въ существованіе единороговъ и что въ Аравіи есть дерево, служащее престоломъ Фениксу, и что Фениксъ и теперь тамъ царствуетъ.
Антоніо. А я врю и тому и другому. Готовъ поклясться въ справедливости всякаго невроятнаго слуха. Путешественники никогда не лгали, какъ бы драки, сидя дома, ни осуждали ихъ.
Гонзало. Мн бы не поврили, если бъ я сталъ разсказывать въ Неапол, что видлъ островитянъ (потому что это, врно, островитяне), которые, хоть и чудовищны, но гораздо пріятне въ обращеніи, чмъ мы вс и даже большая часть человческой породы.
Просперо (въ сторону). Ты правъ, честный старикъ! потому что и здсь между вами многіе гораздо хуже демоновъ.
Алонзо. Я не могу довольно надивиться: какъ краснорчивы эти образы, виднія и звуки, хотя и не выражаются человческимъ нарчіемъ.
Просперо. Побереги похвалы къ концу праздника.
Франческо. Какъ странно они исчезли!
Себастіанъ. Что за дло, когда они оставили намъ свой обдъ: желудки съ нами. Не угодно ли вамъ откушать.
Азонзо. Я не хочу.
Гонзало. Не бойтесь, государь! Когда мы были дтьми, кто изъ насъ врилъ, что существуютъ горные народы съ подгрудками, какъ у нашихъ быковъ, что на зобахъ у нихъ висятъ мшки изъ мяса, или что есть люди, у которыхъ головы почти на самой груди. А нынче всякій ростовщикъ, путешествующій на свои проценты, представитъ тому доказательства.
Алонзо. Хорошо же, будемъ сть, если бъ даже и въ послдній разъ, я и такъ потерялъ ужъ лучшее на земл. Братъ, герцогъ, садитесь, и послдуйте нашему примру.

(Громъ и молнія. Входитъ Аріэль въ вид гарпіи, бьетъ своими крыльями по столу и чудеснымъ образомъ вс яства исчезаютъ.)

Аріэль. Вы преступники, которыхъ судьба, (двигающая дольнымъ міромъ и всемъ на немъ сущимъ), приказала ненасытному морю выбросить на берегъ этого острова, необитаемаго людьми, потому что вы недостойны жить между людьми. Я помутилъ разсудокъ вашъ.

(Увидя, что Алонзо и Себастіянъ обнажили мечи.)

Я влилъ въ васъ это бшенство, которое заставляетъ людей убивать и топить другъ друга. Безумцы! Я и мои товарищи, мы, исполнители воли рока,металлъ, изъ котораго выкованы клинки мечей вашихъ, также можетъ повредить шумному втру, волнамъ моря, безпрестанно смыкающимъ наносимыя раны, какъ и перу крыла моего. Товарищи мои неуязвимы, если бъ вы и могли наносить язвы. Но мечи ваши слишкомъ тяжелы: вы не въ силахъ поднять ихъ. Внимайте моему посольству: Вс трое вы лишили добродтельнаго Просперо миланскаго престола, вы его бросили на произволъ моря, оно теперь отмстило вамъ за него и за его невинную дочь. За это преступленіе высшая сила, которая медлитъ, но не прощаетъ, подяла море и берега и все созданіе противъ вашего покоя. Тебя, Алонзо, она лишила сына и черезъ меня возвщаетъ вамъ, что продолжительныя страданія, которыя несравненно ужасне смерти, поражающей вдругъ, будутъ слдовать всюду по стопамъ вашимъ. Чтобы избавиться отъ грозной мзды, готовой разразиться надъ вашими головами, посреди этого пустыннаго острова, вамъ остается искреннее раскаяніе и жизнь непорочная!

(Исчезаетъ въ раскатахъ грома, потомъ слышна пріятная музыка, показываются снова привиднія, танцуютъ съ выразительными тлодвиженіями и уносятъ столъ.)

Просперо (въ сторону.) Славно, мой Аріэль, исполнилъ ты роль гарпіи. Въ самомъ зврств твоемъ было что-то пріятное. Ты до послдняго слова свершилъ мои велнья, второстепенные духи исполнили свое дло искусно и правдиво. Силы чаръ моихъ дйствуютъ, и враги мои стоятъ окованные безуміемъ, они вс въ моей власти, я оставлю ихъ въ этомъ отчаянномъ состояніи. Пойду теперь къ юному Фердинанду и моей ненаглядной Миранд.

(Просперо исчезаетъ.)

Гонзало. Именемъ всхъ святыхъ, государь, что съ вами сдлалось? Вы оцпенли!
Алонзо, О, ужасно, ужасно! Мн кажется, и волны взговорили и втры напвали мн и громъ своимъ глухимъ ужаснымъ голосомъ произносилъ имя Просперо, а раскаты его твердили о моемъ преступленіи. За тмъ и сынъ мой схороненъ на дн морскаго ила. Но я спущусь въ море гораздо глубже, чмъ лотъ, и лягу рядомъ съ сыномъ. (Уходитъ.)
Себасті/шъ. По одиночк я готовъ драться съ цлымъ легіономъ діяволовъ.
Антоніо. Я иду въ сек)гидаиты.
(Уходятъ Сепастілнъ и Аптошо.)
Гонзало, Вс трое въ отчаяніи. Давнишнее преступленіе, какъ ядъ, который дйствуетъ только по прошествіи извстнаго времени, теперь начинаетъ ихъ мучить. Ноги у васъ, проворне бгите за ними вслдъ и удержите отъ несчастій, въ которыя можетъ вовлечь ихъ отчаяніе.
Адріано, Слдуйте за нами, прошу васъ.
(Уходятъ.)

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

(Возл Просперовой пещеры.)

(Входятъ Просперо, Фердинандъ и Миранда.)

Просперо. Если я обошелся съ тобою нсколько жестоко, то награда, которую ты получилъ, должна загладить все. Я даю теб треть собственной жизни, или, еще боле, уступаю то, чмъ живу. Еще разъ, отдаю теб ее на руки. Вс твои страданія были только испытаніемъ любви, ты перенесъ ихъ съ необычайною твердостію. Здсь, передъ лицемъ небесъ, утверждаю богатый даръ мой. О, Фердинандъ, не смйся надо мною, что я превозношу ее: ты скоро самъ узнаешь, что она выше всхъ похвалъ, он хромаютъ вслдъ за нею.
Фердинандъ, Я увренъ въ этомъ, хотя бы оракулъ говорилъ противное.
Просперо. Возьмижъ дитя мое, какъ даръ отъ меня, и какъ достояніе, которое ты стяжалъ собственнымъ достоинствомъ. Но если ты сорвешь ея двственный поясъ прежде, чмъ будетъ совершенъ священный обрядъ со всми его таинствами и необходимымъ торжествомъ, то молю, пусть небеса не посылаютъ своей сладкой росы на союзъ вашъ, пусть ненависть, презрніе, и вражда разсыплютъ на вашемъ лож ядовитое семя, чтобъ вы оба его возненавидли! И такъ, берегитесь любви до той минуты, пока не озаритъ васъ пламенникъ Гименея.
Фердинандъ. Клянусь моимъ упованьемъ въ мирные дни, на славное потомство, на жизнь долгую, полную любьви, что ни мракъ пещеры, ни случай, ни самое сильное искушеніе, какое можетъ вымыслить злой духъ, никогда не истребятъ чести моей въ пламени страсти. Если я посмю посягнуть на внецъ брачнаго дня, если я только подумаю объ этомъ, то пусть колесница еба опрокинется или ночь закуетъ весь міръ навки въ свои объятія.
Просперо. Прекрасно! Садись же и бесдуй съ нею. Она твоя. Гей, Аріэдь! Гд ты, мой трудолюбивый слуга? (Входитъ Аріэль.)
Аріэль. Что прикажетъ властелинъ? Я здсь.
Просперо. Ты и теб подвластные духи прекрасно исполнили послднюю услугу, я долженъ употребить васъ на другой подобный подвигъ: поди и собери сюда всю ватагу, надъ которой я далъ теб власть. Одушеви ихъ быстротою въ движеніяхъ: я хочу позабавить юную чету чарами моей науки, я общалъ имъ, они ждутъ.
Аріэль. Сейчасъ!
Просперо. Въ мгновеніе ока.
Аріэль. Ты не успешь произнести ‘ступай’, ‘иди’, не успешь вздохнуть дважды, и закричать: ‘ну что!’, какъ они ужъ будутъ здсь скользить на цыпочкахъ, и сплетаться во хороводы… Любишь ли ты меня, властитель? Нтъ?
Просперо. Отъ всей души мой милый Аріэль. Не приближайся, пока не услышишь моего зова.
Аріэль. Понимаю. (Уходитъ.)
Просперо. Смотри же, будь твердъ въ слов, не давай воли желаніямъ. Въ пожар страстей самая строгая клятва обращается въ пепелъ, какъ солома. Будь какъ можно воздержне или простись съ твоимъ обтомъ.
Фердинандъ. О будь покоенъ. Ботъ этотъ блый, двственный снгъ у моего сердца, умряетъ жаръ въ моей крови.
Просперо. Хорошо. Теперь явись мой Аріэль, приведи всхъ сверхкомплектныхъ, не забудь ни одного духа, явись и открой процессію.— Ни слова. Обратитесь въ зрніе.

(Восхитительная музыка. Входитъ Ириса.)

Ириса. Церера, богиня благодтельнйшая, покинь свои злачныя пашни съ пшеницей, рожью, и горохомъ, муравчатые пригорки, гд пасутся рзвыя овцы, цвтистыя поляны, гд зретъ кормъ, берега, опоясанные лиліями и піонами, которые но твоему приказанію апрль свиваетъ въ внки для скромныхъ нимфъ, — оставь свои рощи, гд ищетъ уединенія страстный любовникъ, покинутый пастушкой, твои виноградники съ ихъ отрадой, твои песчаные берега моря, осненные грозными утесами, куда ты уклоняешься иногда, чтобъ освжить свое дыханіе. Богиня неба, которой я служу радугою и вмст посланницею, зоветъ тебя, съ царскою привтливостію на этотъ злачный лугъ, отпраздновать съ ней праздникъ. Вотъ несутся сюда ея павлины, спши, богатая Церера, принять мою богиню.

(Входитъ Церера.)

Церера. Привтствую тебя, многоцвтная посланница Юпитеровой супруги! Ты сыплешь съ своихъ шафранныхъ крыльевъ медовыя и бальзамическія росы на мои поля, однимъ концомъ голубой дуги своей внчая лса мои, а другимъ склоняясь къ пустыннымъ степямъ, ты окружаешь богатымъ поясомъ роскошную землю. Зачмъ царица твоя зоветъ меня на эту злачную поляну?
Ириса. Чтобы праздновать союзъ двухъ врныхъ сердецъ и принесть дары счастливой чет.
Церера. Скажи небесная радуга, Венера и сынъ ея сопутствуютъ твоей цариц? Съ тхъ поръ, какъ составили они заговоръ, предавшій дочь мою мрачному Плутону, я поклялась, не сближаться съ нею и ея слпымъ сыномъ.
Ириса. Не страшись ея присутствія, я сейчасъ видла, какъ богиня, разская облака, неслась съ сыномъ своимъ къ Пафосу на колесниц, запряженной горлицами. Они надялись своими обольстительными чарами соблазнить этого юношу и дву, которые дали обтъ не пользоваться правами брачнаго ложа, пока Гименей не зажжетъ своего свтильника. Но тщетны были усилія сладострастной любовницы Марса, зломышленный сынъ ея переломалъ вс стрлы и поклялся не натягивать боле лука, какъ ребенокъ, онъ теперь играетъ только съ воробьями.
Церера. Могущественная царица небесъ, великая Юнона, приближается: у знаю ее но поступи.

(Входитъ Юнона.)

Юнона. Привтствую тебя, благодтельная сестра моя? Благословимъ эту чету! Пусть дни ихъ будутъ счастливы, а потомство почетно!

Юнона, поетъ.

Злата, чести, наслажденья,
Мирныхъ дней и упоенья,
Безконечный рядъ забавъ,
Вамъ отъ сердца пожелавъ,
Васъ Юнона поздравляетъ
И вашъ бракъ благословляетъ.

Церера, то же.

Изобилья, житницъ вчно полныхъ.
Виноградомъ лозъ обремененныхъ,
Отъ плодовъ нагнувшихся древесъ,
Чтобъ весна позднйшая съ небесъ
Къ вамъ во время жатвы возвращалась,
Чтобъ нужда васъ бгала, чуждалась,
Чтобъ не знали вы печали никогда.
Это все, Церера призываетъ,
На тебя, прекрасная чета,
И твой бракъ благословляетъ.
Фердинанда. О какое величественное видніе! Какіе гармоническіе звуки! Неужели это духи!
Просперо. Духи, которыхъ я вызвалъ наукою изъ ихъ сферы, чтобъ они исполнили мои желанья.
Фердинанда. Какъ бы я желалъ остаться здсь навсегда! Такой удивительный отецъ и такая жена превратятъ для меня пустыню въ рай.

(Юнона и Церера шепчутся, Ирису посылаютъ съ порученіемъ.)

Просперо. Молчи, мой другъ! Юнона и Церера шепчутся съ озабоченнымъ видомъ, он еще что-то затваютъ. Ни слова, или все очарованіе исчезнетъ.
Ириса. Наяды, нимфы странствующихъ ручейковъ, съ камышевыми внками и вчно-свтлыми очами, покиньте зыбкія струйки водъ! Собирайтесь на этотъ зеленый лугъ, васъ зоветъ Юнона. Придите, скромныя нимфы, довершите торжество внчанія врной любви. Не медлите.

(Являются нимфы.)

И вы, жнецы, загорвшіе отъ солнца, изнеможенные трудомъ, оставьте борону и поле, и предайтесь веселью. Пусть день этотъ будетъ вамъ праздникомъ. Наденьте свои соломенныя шляпы и становитесь въ веселую пляску съ юными нимфами.

(Входятъ нсколько жнецовъ, опрятно одтые, они составляютъ съ нимфами граціозный танецъ, посл чего Просперо внезапно вскакиваетъ.)

Просперо, (на сторону.) Я и забылъ о гнусномъ умысл чудовища Калибана и его сообщниковъ. Минута исполненія ихъ заговора наступаетъ. (Къ духамъ.) Исчезните. Довольно.
Фердинанда. Что это значитъ? Отецъ твой сильно взволнованъ.
Миранда. Никогда, до сихъ поръ не видла я его въ такомъ волненіи и гнв.
Просперо. Ты, кажется, встревоженъ, сынъ мой, какъ будто чего нибудь испугался. Успокойся, другъ, пиръ нашъ конченъ. Наши актеры, какъ я уже сказалъ были не что иное, какъ духи, они обратились въ воздухъ, и въ тонкомъ воздух исчезли. Какъ безтлесные образы этихъ видній, исчезнутъ и башни, которыхъ главы увнчаны облаками, великолпные дворцы, величественные храмы, самъ шаръ земной, и все, на немъ живущее, все пропадетъ, какъ эти пустые призраки, не оставивъ и слда за собою. Мы вс изъ того же матеріала, какъ сны наши, и наша краткая жизнь со всхъ сторонъ объята сномъ.— Я страдаю, сынъ мой, прости моей слабости, моя старая голова разстроена. Не заразись моей печалью, пойди, если хочешь въ пещеру, вы тамъ отдохнете, а я немного пройдусь, чтобъ успокоить біеніе сердца.
Фердинандъ и Миранда. Желаемъ вамъ спокойствія.

(Уходятъ.)

Просперо. Явись ко мн скоре мысли!— Благодарю васъ, — Аріэль!

(Аріэль является.)

Аріэлъ. Я прикованъ къ мыслямъ твоимъ: что прикажешь?
Просперо. Духъ! мы должны заняться разрушеніемъ Калибанова замысла.
Арэіль. Да, повлитель! Когда я представлялъ Цереру, — я хотлъ поговорить съ тобою объ этомъ, но боялся разсердить тебя.
Просперо. Повтори мн, гд ты оставилъ этихъ негодяевъ?
Аріэль. Я сказалъ теб, что я ихъ оставилъ, разгоряченныхъ виномъ, въ припадк такой храбрости, что они готовы были драться съ втромъ, за то, что онъ дулъ имъ въ лицо и бить землю за то, что она касалась до ихъ подошвы, они разсуждали о своемъ умысл. Тогда я ударилъ въ свой барабанъ, при этихъ звукахъ, они подобно необъзженнымъ жеребцамъ, подняли уши, вытаращили зрачки, надули ноздри, почуя музыку. Я такъ обворожилъ ихъ слухъ, что они, какъ телята на знакомое мычанье, послдовали за мною, по зубчатому терновнику, сквозь сухой кустарникъ, по колючимъ растеніямъ, которыхъ иглы впивались имъ въ ноги. Наконецъ я оставилъ ихъ за твоею пещерою, въ болот, обросшемъ зеленою плесенью, и тамъ, завязнувъ по колна, бьются они въ тин, которая облпила и опутала имъ ноги.
Просперо. Отлично, моя пташка. Не спахивай съ себя невидимаго покрова. Тамъ въ грог у меня есть приманка для нихъ, принеси ее сюда: ею, какъ стью, изловлю воровъ.
Аріэль. Иду!
Просперо. Это демонъ, совершенный демонъ, на которомъ никогда не примутся добрыя смена. Вс труды мои, по человколюбію расточаемые на его образованіе, потеряны. Тло его съ годами становится безобразне, а душа гніетъ. Я до тхъ поръ буду ихъ мучить, пока всплачутся.

(Входитъ Аріэль, неся блестящія платья.)

Повсь это вотъ здсь, на веревку.

(Просперо. Аріэль невидимый. Входятъ Калибанъ, Стефано и Тринкуло — вс мокрые.)

Калибанъ. Пожалуй-ста, идите тише, чтобы слпой кротъ не услыхалъ шаговъ нашихъ: мы возл самой его пещеры.
Стефано. Чудовище, твой духъ, котораго ты называешь безвреднымъ, съигралъ съ нами такую же штуку, какъ блудящій огонекъ, обманывающій довренность путника, онъ насъ просто посадилъ въ дураки.
Тринкуло. Чудовище, я слышу какой-то запахъ, отъ котораго носъ мой приходитъ въ ужасное негодованіе.
Стефано. И мой тоже. Смотри, чудовище, если я разсержусь, такъ берегись…..
Тринкуло. Ты будешь погибшее чудовище.
Калибанъ. Добрый господинъ мой, возврати мн твою дружбу. Имй терпніе. Сокровище, которое я сейчасъ укажу теб, выкупитъ эту минутную непріятность. Только говори потише. Пока здсь все еще мертво, какъ полночь.
Тринкуло. Да за чмъ ты утопилъ бутыль въ болот?
Стефано. Это событіе ознаменовано не только стыдомъ и безчестіемъ, чудовище, но и потеря-то невозвратима!
Траппуло. Для меня она ужасне самаго купанья. А все твой безвредный духъ напроказилъ, чудовище.
Стефано. Пойду искать бутыль, хотя бы пришлось завязнуть по уши.
Калибанъ. Успокойся, царь мой! Видишь ли, вотъ отверзтіе пещеры. Войди въ нее безъ шуму и соверши добрый ударъ: онъ навсегда упрочитъ за тобою островъ, а Калибана заставитъ цловать твои ноги.
Стефано. Дай мн руку, у меня рождаются кровавыя мысли.
Тринкуло. О, царь Стефано! О, государь! О, храбрый Стефано! Посмотри, какой тутъ гардеробъ для тебя.
Калибанъ. Брось эти лоскутья, глупецъ, это негодное тряпье.
Тринкуло. Ого, чудовище, мы таки разумемъ кое-что въ ветошномъ ремесл. О, царь Стефано!
Стефано. Достань-ка мн этотъ плащь, Тринкуло, клянусь кулакомъ, я возьму этотъ плащь.
Тринкуло. Извольте, ваше величество.
Калибанъ. Чтобъ водяная задавила этого болвана! Ну что это вамъ вздумалось привязаться къ такому вздору. Сперва пойдемъ, да кончимъ убійство, если онъ проснется, то съ темени до пятокъ обложитъ тла паши острыми иглами, онъ насъ презабавно нарядитъ, за это вамъ ручаюсь.
Стефано. Молчать, чудовище. Госпожа веревка, не это ли моя курточка? А ну, курточка спустись-ка съ веревки, теперь, курточка, кажется, прійдется теб потерять ворсъ и поистереться.
Тринкуло. Бери, бери: мы крадемъ, не смотря на зацпки и не боясь веревки, буде это не противно вашему величеству.
Стефано. Спасибо за красное словцо. На, вотъ теб за него платье. Остроуміе не останется безъ награды, пока я буду царемъ этой страны. ‘Красть, не смотря на зацпки и не боясь веревки!’ Да это острота безцнная. Вотъ теб еще платье за нее.
Тринкуло. Чудовище поди-ка запусти во что нибудь когти, тащи остальное и убирайся.
Калибанъ. Мн ничего не нужно. Мы только теряемъ время и будемъ обращены или въ морскихъ утокъ, или въ обезьянъ съ плоскими черепами.
Стефано. Чудовище, запусти свои когти, помоги намъ отнести это туда, гд скрыта моя бочка съ виномъ, или я выгоню тебя изъ моего царства. Живо, тащите.
Тринкуло. Вотъ и это.
Стефано. Да и это.

(Слышенъ шумъ охоты. Разные духи, въ сил собакъ, гоняются за ними. Просперо и Аріэль.)

Просперо. Гей, Діана, гей!
Арэіль. Каро, гопъ! туда, туда, Каро!
Просперо. Фурія, Фурія, туда! Тиранъ, сюда Ату! Ату!

(Калибанъ, Стефано и Тринкуло бгутъ со сцены.)

Поди, поручи духамъ, чтобы они переломали имъ кости въ мучительныхъ судорогахъ, связали имъ мышцы старческой грыжей, нанесли бы имъ столько кровавыхъ знаковъ сколько пятенъ на леопард или горномъ тигр.
Аріэлъ. Слышишь, какъ они воютъ!
Просперо. Вели ихъ травить безпрестанно. Теперь вс враги въ моихъ рукахъ, скоро и заботы мои кончатся, и я отдамъ теб въ награду все воздушное пространство. Еще не много послужи и будь покоренъ.

(Уходятъ.)

ДЙВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА 1.

(Передъ Просперовой пещерой.)

(Входитъ Просперо, въ волшебной мантіи, и Аріэль.)

Просперо. Наконецъ планъ мой созрваетъ: чары дйствуютъ, духи повинуются, и время бодро летитъ съ ношею событій.— Далекъ ли день!
Аріэль., Шестой часъ, въ которомъ, государь, ты общалъ окончить труды наши.
Просперо. Да, я говорилъ это, когда подымалъ бурю. Скажи мн, духъ мой, что длается съ королемъ и его свитой?
Аріэль. Вс они въ невол, какъ ты приказалъ, совершенно въ томъ положеніи, въ какомъ ты ихъ оставилъ, вс въ плну, въ лимонной рощ, защищающей твою пещеру. Они не могутъ сойти съ мста, пока ты ихъ не разршишь. Король, братъ его и твой, въ помшательств, а остальные, въ гор и ужас, плачутъ надъ ними, но боле всхъ, тотъ, котораго ты, называлъ добрымъ старымъ Гонзало, слезы струятся по бород его, какъ капли снга съ кровли, чары твои такъ ужасно дйствуютъ, что если бъ ты теперь увидлъ несчастныхъ, сердце твое невольно бы смягчилось.
Просперо. Ты думаешь, духъ?
Аріэль, Я бы, по крайней мр, не устоялъ, будь я — человкъ.
Просперо, И я смягчусь. Когда ужъ тьт, существо воздушное, тронутъ ихъ страданіемъ, какъ же мн, существу имъ подобному, съ тми же чувствами, съ такою же душей, не быть чувствительнй тебя? Хотя ихъ несправедливость извела всю жизнь мою, но я войду въ союзъ съ благородствомъ разсудка, противъ злобы сердца: добродтель прекрасне мщенія. Они раскаялись и вс мои преслдованія кончены, я къ нимъ не обращу боле ни одного гнвнаго взора. Поди, освободи ихъ, Аріэль, пусть разрушится очарованье, пусть возвратятся имъ и силы, и разсудокъ!
Аріэль, Спшу за ними.

(Уходить.)

Просперо. Духи скалъ и ручейковъ, озеръ пригорковъ и лсовъ, вы, духи, преслдующіе по песку тихими стопами Нептуна, когда онъ уводитъ за собою волны, бгущіе отъ него, когда онъ возвращается! И ты, мелкій родъ духовъ, что при лунномъ сіяніи чертишь на зеленыхъ лужайкахъ очарованные круги, куда не забгаютъ овцы или забавляешься по ночамъ произращеніемъ грибовъ и радостно внемлешь полночному звону, призывающему весь міръ къ покою!— какъ ни маловажны и безсильны были ваши услуги, но я затмнялъ ими солнце въ его полуденномъ блеск, скликалъ мятежные втры, и между зеленымъ моремъ и лазурнымъ сводомъ разжигалъ свирпую борьбу, давалъ пламя раскатамъ грома, однимъ ударомъ его разскалъ могучіе дубы Юпитера, потрясалъ мысы на ихъ твердомъ основаніи и сосны и кедры съ корнями исторгалъ изъ лона земли. На голосъ мой, могилы будили своихъ жильцовъ, разверзались и отдавали ихъ свту, все покорялось могуществу моей науки! Но теперь я торжественно отрекаюсь отъ волшебства! Дайте мн только звуки небесной музыки, чтобъ возвратить имъ способности, разстроенныя моими чарами… и я переломлю мой жезлъ, и такъ глубоко, какъ никогда лотъ не опускался, я въ море опущу чародйскія книги.

(Торжественная музыка.)

(Входятъ: Аріэль, за нимъ Алонзо въ изступленіи, поддерживаемый Гонзало, Себастіянъ и Антоніо въ такомъ же видъ, поддерживаемые Адріяномъ и Франческо. Вс они входятъ въ кругъ, начертанный Просперомъ, и останавливаются очарованые, увидвъ это, Просперо говоритъ:)

Торжественные звуки музыки, лучшее лекарство для разстроеннаго воображенія, да возвратятъ прежнюю силу мыслямъ вашимъ, которыя теперь безплодно кипятъ въ голов. Стойте: вы здсь прикованы! Добродтельный Гонзало, почтенный мужъ, глаза мои, сочувствуя твоимъ, наполнились знакомыми слезами. Очарованіе слабетъ. Какъ утренняя заря, вторгаясь въ царство ночи, поглощаетъ мракъ ея, такъ воскресающія чувства прогоняютъ мало по малу туманъ, облекшій ихъ разсудокъ. Омой любезный Гонзало, мой истинный спаситель, и врный слуга своего государя, я награжу тебя на родин и словомъ и дломъ. Ты, Алонзо, жестоко поступилъ со мной и моею дочерью, твой братъ былъ изъ первыхъ зачинщиковъ заговора, за то теперь страдаешь, Себастіянъ! Но ты, одна кровь и одно тло со мною, мой братъ, заглушившій честолюбіемъ голосъ совсти и природы, еще здсь замышлявшій съ Себастіяно, убить царя своего… какъ ты ни безчеловченъ… но я тебя прощаю. Мысли ихъ начинаютъ яснть, волненіе скоро дойдетъ до береговъ разума, покрытыхъ нын тиною. Еще никто изъ лихъ не всмотрлся и не узналъ меня.— Аріэль, принеси мн изъ Пещеры шляпу и мой мечь. (Аріэль уходитъ.) Сниму съ себя мантію и представлюсь имъ въ томъ вид, какъ я былъ нкогда въ Милан.— Спши мой духъ, скоро ты получишь свободу.

(Аріэль возвращаетсяj съ пснею и помогаетъ Просперо однься.)

Аріэль.

Тамъ гд пчелы, я кормлюся,
Лишь сова начнетъ кричать,
Я въ распуколк ложуся
Блой буковицы спать.
Мышь летучую сдлаю
И вослдъ младой весн
Безпрерывно я летаю….
Какъ теперь, отрадно мн!
Сладко, вольно и счастливо
Буду жить я подъ листкомъ,
Что трепещетъ боязливо
На цвточк луговомъ.
Просперо. Твое отсутствіе мой добрый Аріэль, будетъ для меня очень чувствительно, но ты все таки получишь свободу. Ступай теперь, къ королевскому кораблю, невидимкой, ты найдешь тамъ моряковъ, спящихъ подъ палубой, разбуди шкипера и боцмана и сейчасъ же приведи ихъ сюда.
Аріэль. Я выпью воздушное пространство, и вернусь прежде, чмъ пульсъ твой успетъ дважды ударить.

(Улетаетъ.)

Гонзало. Лишь муки, смуты, язвы и пораженіе обитаютъ на этомъ остров. Спаси насъ сила небесная отъ этой ужасной страны!….
Просперо. Государь! Узнай во мн оскорбленнаго герцога Миланскаго Просперо. Въ доказательство того, что въ эту минуту живой принцъ говоритъ съ тобою, я обнимаю, и привтствую тебя и твою свиту.
Алонзо. Просперо, ты ли это или призракъ, очарованіе, готовое обмануть меня, подобно тмъ, которыя до сихъ поръ опутывали мой разумъ и чувства? Твой пульсъ бьется, какъ у существа, составленнаго изъ тла и крови, и съ той минуты, какъ я увидлъ тебя, я чувствую, что мученія души моей и помшательство, которое… (страшно подумать) овладвало мною, слабютъ. Если это не сонъ, то странное приключеніе. Я возвращаю теб герцогство. Прости меня за несправедливость, но какъ ты уцллъ, Просперо, и какъ попалъ сюда?
Просперо, (Гонзало). Прежде всего, благородный другъ, позволь обнять тебя, честность твоя выше мры и награды.
Гонзало. Существенность это, или сонъ, не смю врить.
Просперо. Чувства ваши, еще не совсмъ освобожденныя изъ подъ очарованія острова, тушатъ вру въ предметы существенные. Привтствую всхъ — вы вс друзья мои. А вы, синьоры, если бъ захотлъ я, (во сторону Себастіану и Антоніо.) я бы могъ, обратить на васъ гнвные взоры его величества и обличить въ вроломств, но теперь не хочу я обнаруживать истины.
Себастіанъ. Дьяволъ говоритъ его устами.
Просперо. Нтъ!— Что же касается до тебя, вроломнйшій изъ людей, котораго не назову братомъ, чтобъ не осквернить устъ моихъ, я прощаю теб вс черныя преступленія, вс до единаго, но требую назадъ мое герцогство, съ которымъ, — я знаю, теб бы не хотлось разстаться.
Алонзо. Если ты Просперо, то разскажи намъ нкоторыя подробности твоего спасенія, какъ ты могъ найти здсь насъ, тогда какъ мы только за три часа предъ тмъ были разбиты бурею, у здшнихъ береговъ, гд я потерялъ.— О, это воспоминаніе пронзаетъ сердце — гд потерялъ я моего сына, моего драгоцннаго Фердинанда.
Просперо Я раздляю вашу скорбь.
Алонзо. Невозвратима моя потеря. И даже терпніе признаетъ себя не въ силахъ мн помочь.
Просперо. А мн, такъ кажется, что вы и не призывали его на помощь. Я самъ, испытавъ подобную потерю, прибгнулъ къ его могуществу, и доволенъ судьбою.
Алонзо. Вы? Подобную потерю?
Просперо. Да., такую же великую, и столь столь же новую потерю, но къ утшенію у меня нтъ тхъ средствъ, которыя у васъ остались. Я лишился дочери.
Алонзо. Дочери? О Боже! Если бъ они оба были живы, то могли бы быть королемъ и королевой въ Неапол. О, для этого я бы готовъ самъ лечь на тинистомъ лож, гд лежитъ мой сынъ. Когда вы потеряли дочь вашу?
Просперо. Въ послднюю бурю. Я замчаю, что эти господа такъ удивлены встрчею со мною, что разсудокъ ихъ помутился. Они глазамъ не врятъ и звуку словъ, но какъ ни были потрясены ваши чувства, врьте, я тотъ самый Просперо, тотъ герцогъ, который изгнанъ изъ Милана, и который страннымъ случаемъ попалъ на этотъ островъ, чтобъ быть его владыкою. Но довольно объ этомъ: моя исторія — цлая хроника, а не разсказъ для завтрака, и не годна для перваго свиданія. Добро пожаловать. Пещера эта дворъ мой: не велика въ ней свита моя и вн ея немного подданныхъ, но все таки взгляните. Вы возвратили мн герцогство, я хочу сравниться съ вами въ великодушіи, и сдлать вамъ столь же дорогой подарокъ, по крайней мр я открою вамъ чудо, которымъ вы будете такъ-же довольны, какъ я моимъ герцогствомъ.

(Входъ пещеры открылся, и съ немъ сидятъ Фердшіандъ и Миранду, играя въ шахматы.)

Миранда. Милый другъ, вы сплутовали.
Фердинандъ. Нтъ, мой ангелъ, на это не ршусь ни за какія блага въ свт.
Миранда. Да, если бъ вы обманомъ выигрывали у меня двадцать королевствъ, и тутъ бы я сказала, что вы играете, какъ должно.
Алонзо. Если это новое очарованіе острова, я долженъ дважды лишиться сына.
Себастіанъ. Какое чудо!
Фердинандъ. Если море бываетъ иногда грозно, то бываетъ и милостиво — я напрасно его проклиналъ.

(Фердинандъ бросается на колни предъ Алонзо.)

Алонзо. Да оснитъ тебя благословеніе отца, упоеннаго радостью! Встань и скажи,какъ ты здсь очутился!
Миранда. О чудеса! Сколько прекрасныхъ созданій я вижу? Какъ хороши люди! Какъ долженъ быть хорошъ свтъ, въ которомъ живутъ такія созданія.
Просперо. Онъ новъ для тебя.
Алонзо. Кто двушка, съ которою ты игралъ въ шахматы? Знакомство ваше не можетъ быть старе трехъ часовъ. Не богиня ли она, которая разлучила насъ, чтобы потомъ соединить снова.
Фердинандъ. Государь, она смертная, но безсмертные боги мн ее даровали, я выбралъ ее въ подруги въ ту минуту, когда не могъ спросить совта у отца моего, полагая, что его ужъ нтъ на свт. Она дочь знаменитаго миланскаго герцога, о которомъ я такъ много слышалъ, но котораго до нын не видалъ. Онъ далъ мн снова жизнь, и чрезъ нее сталъ мн вторымъ отцомъ.
Алонзо. А я ей буду вторымъ отцемъ, но какъ неловко и странно отцу просить прощенія у своей дочери!
Просперо. Остановитесь, государь! Не будемъ обременять мыслей тяжестью минувшаго.
Гонзало. Я плакалъ внутренно и до сихъ поръ не могъ сказать ни слова. О, боги! Обратите взглядъ на Эту чету и осните ее внкомъ вашего благословенія! Вы сами предназначили намъ путь на этотъ островъ.
Алонзо. Аминь.
Гонзало. Не для того ли герцогъ Милана былъ изгнанъ изъ Милана, чтобы потомство его дало царей Неаполю? О, радость эта выше всякой радости! Увковчимъ ее, напишемъ золотыми буквами на несокрушаемыхъ столбахъ: а Во время путешествія Кларибелла нашла себ супруга въ Тунис, Фердинандъ, братъ ея, нашелъ себ супругу, тамъ, гд онъ самъ былъ потерянъ. Просперо обрлъ свое герцогство, на необитаемомъ остров, и мы вс нашли себя самихъ, тамъ, гд всякій изъ насъ потерялся было совершенно.’
Алонзо. Дайте мн ваши руки.

(Къ Фердинанду и Миранд.)

Пусть печаль и горе окуютъ то сердце, которое не пожелаетъ вамъ счастія.
Гонзало. Да будетъ такъ! Аминь.

(Входятъ Аріэль съ командиромъ и боцманомъ, которые слдуютъ за нимъ въ изумленіи.)

Посмотрите, государь, посмотрите! Вотъ еще наши! Я пророчилъ, что покуда вислицы будутъ существовать на земл, этотъ молодецъ не потонетъ.— Ну, что, богохульникъ, изгонявшій проклятіями съ корабля милосердіе Божіе, — у тебя нтъ ругательствъ на берегу! Ужъ не отнялся ли у тебя языкъ на суш? Что новинькаго скажешь?
Боцманъ. Лучшая новость та, что мы находимъ здсь короля и всю свиту, другая, что корабль, который три стклянки тому назадъ, мы почитали разбитымъ, такъ же исправенъ, оконопаченъ, оснащенъ и вооруженъ, какъ былъ въ тотъ день, какъ мы пустились въ море.
Аріэль (въ сторону.) Господинъ мой, все это сдлано мною, посл того, какъ я въ послдній разъ ушелъ отсюда.
Просперо. Мой добрый духъ!
Алонзо. Вс эти происшествія неестественны! Чмъ дале, тмъ они становятся странне и необыкновенне. — Скажите, какъ вы сюда пришли?
Боцманъ. Если бъ я былъ увренъ, что все это видлъ не во сн, я бы ршился разсказать вамъ. Мы спали мертвымъ сномъ, (сами не знаемъ, какимъ образомъ), завалившись подъ люки. Какой-то странный, смутный шумъ, визгъ, вой, стоны, бряцанье цпей и разные другіе страшные звуки разбудили насъ. Мы вс вскочили, почувствовали себя на свобод, и видимъ, что нашъ королевскій корабль, прекрасный и величавый по прежнему, свжъ и невредимъ. Мы прыгали отъ радости, но вдругъ какъ бы во сн были мы разлучены съ прочими и приведены сюда.
Аріэлъ, (въ сторону.) Хорошо ли я исполнилъ мою обязанность?
Просперо, (въ сторону.) Восхитительно! За то теб свобода!
Алонзо. Это такой лабиринтъ, въ какомъ человкъ никогда еще не заблуждался. Все это ведено было силой сверхъестественною. Никто, кром оракула, не въ состояніи объяснить намъ загадки.
Просперо. Государь, не мучьте себя напрасно распутываньемъ этихъ странныхъ происшествій. Въ свободныя минуты, которыя скоро настанутъ, я разовью предъ вами ясно вс подробности случившагося. До тхъ поръ будьте покойны и уврены, что все хорошо. Духъ! освободи Калибана и его шайку. Сними съ нихъ очарованіе.— Какъ это, государь! Изъ вашего экипажа недостаетъ еще двухъ негодяевъ, а вы объ нихъ и позабыли?

(Входитъ Аріэль, ведя за собою Калибана, Стефано и Тринкуло, въ украденныхъ платьяхъ.)

Стефано. Пусть каждый заботится о другихъ, нисколько не думая о себ, на свт все зависитъ отъ счастія.— Ободрись, чудище Брамербасъ, ободрись!
Тринкуло. Если два шпіона, что у меня во лбу, не лгутъ, такъ здсь распречудесное явленіе!
Калибанъ. О Сетебосъ, вотъ отличные-то духи! Какъ господинъ-то мой прекрасенъ! Боюсь, чтобъ онъ не сталъ меня наказывать.
Себастіанъ. Ха, ха, ха! Это что такое, синьоръ Антоніо? Не за деньги ли намъ ихъ предлагаютъ?
Антоніо. Очень можетъ быть, одинъ изъ нихъ настоящая рыба, и безъ сомннія, продажная.
Просперо. Господа! Разсмотрите только наружность этихъ молодцовъ, и скажите, честные ли они люди? Этотъ безобразный невольникъ, сынъ колдуньи, которая такъ была могущественна, что останавливала луну, длала въ мор приливы и отливы, и имла одинакое съ нею вліяніе, не прибгая къ ея помощи. Вс трое меня обокрали. Этотъ полу-демонъ, (потому что онъ порожденіе ада) уговорился съ ними лишить меня жизни. Двоихъ изъ нихъ вы должны знать, а это чадо тмы, мое!
Калибанъ. Онъ меня до смерти исколотитъ.
Алонзо. Да это, кажется, Стефано, мой пьяный буфетчикъ.
Себастіанъ. Онъ и теперь пьянъ. Гд онъ досталъ вина?
Алонзо. И Тринкуло тоже шатается. Гд нашли они напитокъ, который такъ ихъ разрумянилъ? Отъ чего ты въ такомъ положеніи?
Тринкуло. Съ тхъ поръ, какъ я въ послдній разъ васъ видлъ, я былъ въ такомъ опьяненіи, что, боюсь, едва ли когда нибудь хмль выйдетъ у меня изъ костей. Теперь шмели мн непочемъ.
Себастіанъ. Ну, какъ ты поживаешь, Стефано?
Стефано. Охъ! Не трогайте меня — я не Стефано, я просто воплощенный Гнюсъ.
Алонзо, (указывая на Калибана.) Вотъ странное существо, я никогда не видалъ такого.
Просперо. Нравъ его такъ же чудовищенъ, какъ и наружность. Въ пещеру, зелье! Возьми съ собой товарищей, если хочешь быть прощенъ, убери въ ней все и вычисти!
Калибанъ. Повинуюсь и впередъ буду умне, прошу пощады. Какой же я былъ оселъ, что принялъ этого пьяницу за бога, и обожалъ такого дурака.
Просперо. Ступай.
Алонзо. Прочь! Положите эти ветошки туда, гд ихъ нашли.
Себастіяно. Или скоре, украли.

(Калибанъ, Стефано и Трнникуло уходятъ.)

Просперо. Государь! Приглашаю ваше величество, со всею свитою, въ мою бдную пещеру: вы въ ней проведете одну ночь. Я употреблю часть ея на разсказъ (который, надюсь, сократитъ ее), исторіи моей жизни и всхъ обстоятельствъ, слдовавшихъ одно за другимъ со времени моего прибытія на этотъ островъ, утромъ провожу васъ къ кораблю, а тамъ отправимся въ Неаполь, гд надюсь видть брачное торжество нашихъ дтей. Потомъ удалюсь въ Миланъ, гд моя третья мысль будетъ о могил.
Алонзо. Съ нетерпніемъ жду разсказа. Слухъ мой будетъ пожирать его съ радостію.
Просперо. Я ничего не пропущу, и общаю вамъ на завтра тихое море, и попутные втры, которые будутъ дуть такъ постоянно, что королевскій корабль вашъ опередитъ весь флотъ. Аріэль: это твое дло, потомъ обратись къ стихіямъ, будь свободенъ и веселись! (Синьорамъ.) Прошу покорно! (Уходятъ.)

ЭПИЛОГЪ.

Просперо. И такъ, теперь вс мои чары исчезли, и я долженъ довольствоваться собственными силами. Увы! он очень слабы! Отъ нихъ теперь зависитъ, останусь ли я навки на мели или отправлюсь въ Неаполь. О, нтъ! Теперь я пріобрлъ герцогство и простилъ моимъ злодямъ, вы не оставите меня въ пустын острова, прикованнаго немощью: приложите дружно руки и освободите отъ узъ. Когда ваше благосклонное дыханіе не будетъ надувать моего паруса, разрушится мой планъ. Онъ былъ обворожить. Теперь у меня нтъ боле духовъ, нтъ науки чародйства, и при конц усилій моихъ я бы предался отчаянію, если бы въ мольб къ вамъ, не надялся найти спасенія!

0x01 graphic

‘Пантеонъ русскаго и всхъ европейскихъ театровъ’, 1840, ч. 1, No 3, с. 1-38.

Шекспир Вильям
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Буря, Шекспир Вильям, Год: 1612
  2. Буря, Шекспир Вильям, Год: 1612
  3. Буря, Шекспир Вильям, Год: 1612
  4. Буря, Шекспир Вильям, Год: 1612
  5. Буря, Шекспир Вильям, Год: 1612
  6. Буря, Шекспир Вильям, Год: 1612
  7. Отрывок из II-го действия Шекспировой бури, Шекспир Вильям, Год: 1612
  8. Просперо и Ариель, Шекспир Вильям, Год: 1837
Электронная библиотека