‘Буду рад вас видеть в Коктебеле…’
(Переписка Максимилиана Волошина и Михаила Булгакова)
1
2
‘Буду рад вас видеть в Коктебеле…’, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1993
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Максимилиан Волошин. Избранное. Стихотворения. Воспоминания. Переписка.
Минск, ‘Мастацкая лiтаратура’, 1993
Составление, подготовка текста, вступительная статья и комментарии Захара Давыдова и Владимира Купченко
OCR Бычков М. Н.
М. С. Волошина (1887—1976) рассказывала, что в 1921 году ‘феодосийская газета’ напечатала сообщение о появлении ‘в районе горы Кара-Даг’ ‘огромного гада’, на поимку которого была ‘отправлена рота красноармейцев’. Вырезку с этой заметкой М. А. Волошин якобы послал М. А. Булгакову — и она послужила источником замысла повести ‘Роковые яйца’ {Иванов Вс. Переписка с Горьким. Из дневников и записных книжек. М., 1985. С. 268.}.
Двоюродная племянница Волошина, ялтинка Т. В. Шмелева (род. 1903), уточняла, что Булгаков был в Коктебеле и в 1924 году — ‘недели две’.
Судя по всему здесь перед нами — два случая аберрации памяти. Ни одного документального подтверждения этих версий нет. Более того: все имеющиеся у исследователей материалы говорят о единственном приезде Булгакова в Коктебель — в 1925 году. Однако свидетельства вдовы поэта и его единственной родственницы выглядят авторитетно и уже получили распространение. Поэтому мы считаем необходимым упомянуть их и перевести в разряд домыслов.
Весной 1924 года, впервые после революции, М. А. Волошин приезжал на месяц в Москву. Естественно было предположить, что именно тогда, ‘в каком-нибудь издательстве или редакции’, он мог получить для прочтения рукопись ‘Белой гвардии’ (В. Купченко. Остров Коктебель. М., 1981. С. 29). Однако более достоверный вариант дают воспоминания П. Н. Зайцева, который рассказывает, что в августе 1924 года он приехал в Коктебель на неделю и привез с собой рукопись ‘Белой гвардии’. Целью Зайцева было ‘уговорить Н. С. Ангарского [в то лето также находившегося в Коктебеле. — З.Д., В.К.] дать согласие на выпуск в ‘Недрах’ романа Булгакова. Вот тогда-то Волошин, по-видимому, и получил возможность познакомиться с романом. Вероятно, Зайцев рассказывал поэту и о самом Булгакове, какие-то сведения о нем Максимилиан Александрович мог услышать и от Ангарского. Позднее, 7 декабря того же года, Зайцев, между прочим, сообщил Волошину из Москвы: ‘Мы собираемся по средам. Читали: А. Белый — свой новый роман, М. Булгаков — рассказ ‘Роковые яйца’.
К началу января 1925 года вышла из печати 4-я книжка журнала ‘Россия’ с публикацией первой части ‘Белой гвардии’. Прочитав ее, Волошин 25 марта писал Н. С. Ангарскому: ‘Я очень пожалел, что Вы все-таки не решились напечатать ‘Белую гвардию’, особенно после того, как прочел отрывок из нее в ‘России’. В печати видишь вещи яснее, чем в рукописи… И во вторичном чтении эта вещь представилась мне очень крупной и оригинальной: как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого’.
Поблагодарив Ангарского за присылку ‘Недр’ с ‘Роковыми яйцами’, Волошин добавлял: ‘Рассказ М. Булгакова очень талантлив и запоминается во всех деталях сразу… Мне бы очень хотелось познакомиться лично с М. Булгаковым, и так как Вы его, наверно, увидите, — то передайте ему мой глубокий восторг перед его талантом и попросите его от моего имени приехать ко мне на лето в Коктебель’.
Сегодня, через много лет, нам может показаться, что в оценке Волошина нет ничего удивительного: ведь это сам Булгаков! К тому же известны на редкость точные ‘попадания’ Волошина-критика, первым оценившего поэзию Марины Цветаевой и Осипа Мандельштама, Михаила Кузмина и Сергея Городецкого, Софии Парнок и Сергея Клычкова, прозу Алексея Ремизова… Но тогда — вот что писал (8 апреля 1925 года) Волошину В. В. Вересаев: ‘Очень мне приятно было прочесть Ваш отзыв о М. Булгакове. ‘Белая гвардия’, по-моему, вещь довольно рядовая, но юмористич<,еские>, его вещи — перлы, обещающие из него художника первого ранга. Но цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь ‘Собачье сердце’, и он совсем падает духом. Да и живет почти нищенски. Пишет грошовые фельетоны в какой-то ‘Гудок’ и, как выражается, обворовывает сам себя. Ангарский мне передавал, что Ваше к нему письмо Булг<,аков>, взял к себе и списал его’. Почти то же самое писал Волошину и сам Ангарский, одновременно извещая: ‘Булгаков к Вам с радостью приедет’.
Теперь мы знаем, как ревниво относился Булгаков к своему литературному имени. Сохранился альбом, в который он наклеивал все отзывы и заметки о себе. А так как в них в то время были, в подавляющем большинстве, или нападки, или прямая клевета, то несомненно, что отзыв Волошина стал для писателя поддержкой. Такой же поддержкой для Михаила Афанасьевича было приглашение в Коктебель. И обрадованный им Булгаков 10 мая 1925 г. пишет Волошину:
Многоуважаемый Максимилиан Александрович, Н. С. Ангарский передал мне Ваше приглашение в Коктебель. Крайне признателен Вам. Не откажите черкнуть мне, могу ли я с женой у Вас на даче получить отдельную комнату в июле — августе? Очень приятно было бы навестить Вас. Примите привет. М. Булгаков. Был сообщен и обратный адрес: Обухов (Чистый) переулок, 9, квартира 4 — документальное свидетельство того, где жил Булгаков в те годы.
Из ‘Путешествия по Крыму’ мы знаем, что Булгаков нашел сведения о Коктебеле в путеводителе ‘Крым’, только что выпущенном издательством ‘Земля и фабрика’ под редакцией И. М. Саркизова-Серазини {Этот путеводитель с пометами Булгакова хранится в ГБЛ (ф. 562).}. В отличие от других, составленных в рекламном тоне, этот путеводитель был уникален своей объективностью. И Булгаков с юмором обыграл парадокс: устрашающий перечень недостатков местности, почему-то именуемой ‘курортом’! (Нет зелени, непрерывный ветер, отсутствие воды, неудобство сообщения, дороговизна жизни и т. д.) В первой части путеводителя была напечатана статья Волошина ‘Культура, искусство, памятники Крыма’ — и можно предположить, что Булгаков познакомился с ней,
В волошинском Доме поэта в мае уже начался летний ‘людоворот’. Приехали Леонид Леонов с женой, пианистка М. А. Пазухина с двумя детьми, Э. Ф. Голлербах, супруги А. Г. и Н. А. Габричевские. 19 мая Волошин извещал С. А. Толстую: ‘У нас уже начался съезд — и мне снова нет времени для писем…’ В Доме готовились отметить 25-летний юбилей литературной деятельности его хозяина. И вот за день до этого, 28 мая, Максимилиан Александрович пишет Булгакову:
Дорогой Михаил Афанасьевич, буду очень рад Вас видеть в Коктебеле, когда бы Вы ни приехали. Комната отдельная будет. Очень прошу Вас привезти с собою все вами написанное (напечатанное и ненапечатанное). Техничес<,кие>, сведенья: из Москвы почтов<,ый>, п<,оезд>,,прямой вагон на Феодосию. Феодосия — Коктебель: линейка (1 1/2 р.) или катер (нерегулярно). Обед 60—70 к<,опеек>,. Июль — август — наиболее людно. Прошу передать привет Вашей жене и жду Вас обоих. Максимилиан Волошин.
В ‘Путешествии по Крыму’ Булгаков упоминает письмо, пришедшее в разгар его колебаний: ‘Приезжайте.., обед 70 коп.’. Несомненно — это письмо Волошина, которое своим радушием (‘буду очень рад’) и будничным (‘техническим’) подходом к поездке сразу пересилило все ‘ужасы’ путеводителя…
Согласно записи в ‘Домовой книге’ Волошиных, Булгаковы приехали в Коктебель 12 июля. Поселили их — по воспоминаниям Л. Е. Белозерской — ‘в нижнем этаже’ двухэтажного каменного флигеля, носившего название ‘дома Юнге’. В это время, кроме уже упоминавшихся Габричевских, Леоновых, Пазухиной (Голлербах уехал), в Доме были: актриса В. Я. Эфрон с сыном, писательница С. З. Федорченко с мужем Н. П. Ракицким, художница А. И. Ходасевич, служащая О. Ф. Головина (дочь председателя Первой Государственной думы) и другие. 16 июня приехал поэт Г. А. Шенгели — и в тот же день Булгаков читал всем обитателям Дома ‘Собачье сердце’ (об этом сообщала в письме мужу 18 июня М. А. Пазухина: ‘Третьего дня один писатель читал свою прекрасную вещь про собаку’).
‘Если сказать правду, Коктебель нам не понравился’,— вспоминает Л. Е. Белозерская. Ответственные слова! Но — так ли это? И в какой степени это относится к Булгакову?..
Пейзаж Коктебеля, по-видимому, произвел на писателя определенное впечатление. В ‘Путешествии по Крыму’ он описал его коротко, но достаточно емко: ‘Представьте себе полукруглую бухту, врезанную с одной стороны между мрачным, нависшим над морем массивом <,…>,, с другой — между желто-бурыми, сверху точно по линейке срезанными грядами, переходящими в мыс — Прыжок козы. В бухте — курорт Коктебель. В нем значительный пляж <,…>,: полоса песку, а у самого моря полоска мелких, облизанных морем, разноцветных камней’.
Что еще Булгаков отметил в Коктебеле?
‘Каменную болезнь’ — увлечение приезжих собиранием пляжной гальки. Это безобидное и ‘безыдейное’ занятие, по-видимому, казалось писателю странноватой — но и притягательной — причудой после московской толчеи, беготни, напряженной борьбы за существование. Почувствовал Булгаков и целительность диковатой коктебельской природы, слияние с которой тем полнее, чем больше отрешишься от городской одежды и привычек. ‘Солнце порою жжет дико, ходит на берег волна с белыми венцами, и тело отходит, голова немного пьянеет после душных ущелий Москвы… Купание в Коктебеле первоклассное. На раскаленном песке в теле рассасывается городская гниль’… Включаясь в давний коктебельский спор о ‘благоприличии’ между ‘нормальными дачниками’ и ‘обормотами’, Булгаков решительно становится на сторону ‘голых уродов’. ‘Они-то самые умные и есть. Они становятся коричневыми, если понимают, что кожа в Крыму должна дышать, иначе не нужно и ездить!’
Как врач Булгаков соглашается с медицинскими рекомендациями И. М. Саркизова: ‘Сюда нельзя ездить людям с очень расстроенной нервной системой’. Нечего тут делать и нэпманам: фигуры ‘друзей природы’ в брюках и пиджаках, с часами и бумажниками, раздражают Булгакова в Коктебеле так же, как в Москве. Таким нэпманским, буржуазным заведением представляется ему (не вполне справедливо) ‘поэтическое кафе ‘Бубны’ — ‘ныне, к счастью, закрытое’, по его словам. С иронией отнесся Михаил Афанасьевич к ‘Очеркам Крыма’ С. Я. Елпатьевского (Москва, 1913 год), — ‘акафист’ которого Коктебелю, по-видимому, казался ему таким же перебором — в другую сторону,— как ‘противопоказания’ И. М. Саркизова…
По свидетельству Л. Е. Белозерской, Булгаков ‘не очень-то любил дальние прогулки’. По-видимому, Кара-Даг он видел только с моря, ‘проходя на парусной шлюпке под скалистыми отвесами, мимо страшных и темных гротов…’. А ‘взбираясь на ближайшие холмы’, увлеченно занимался ловлей бабочек. (Сачок дала ему М. С. Волошина.)
Белозерская вспоминает, что обитатели Дома поэта ‘жили в общем мирно. Если не было особенно дружеских связей, то не было и взаимного подкусывания. Чета Волошиных держалась с большим тактом: со всеми ровно и дружелюбно’. Говоря о тех, с кем возник контакт, Любовь Евгеньевна прежде всего вспоминает чету Габричевских, с которыми они встречались в Москве (у Ляминых) еще до Коктебеля. Однако Н. А. Габричевская (1901—1970) в своих, неопубликованных пока, воспоминаниях признается, что ей ‘не повезло’ с Булгаковым. А вот с А. Г. Габричевским ‘они подружились, много виделись и проводили время в беседах на пляже’.
26 июня приехали А. П. Остроумова-Лебедева и ее муж С. В. Лебедев. В недолгие 10 дней, оставшиеся до отъезда Булгаковых, Анна Петровна написала портрет писателя акварелью: ‘в шапочке с голубой оторочкой, на которой нашиты коктебельские камешки’ (также подарок Марии Степановны). Во время сеанса Булгаков ‘диктовал своей жене на память будущую пьесу ‘Дни Турбиных’,— вспоминала художница.
На фотографии, сделанной кем-то в Коктебеле, Булгаков стоит в трусах и полосатой рубашке, рядом с Волошиным, Леоновым и Федорченко на фоне тамарисков. Волошин — в позе человека, ‘вещающего’ о чем-то, Булгаков и Леонов слушают с удрученно покорным видом, Федорченко — с усмешкой. Похоже, что перед нами разыгрывается какая-то сценка, подобие ‘живой картины’, говорящей о полном взаимопонимании ее участников.
По воспоминаниям Н. Л. Манухиной (1893— 1980), жены Г. Шенгели — Булгаков был режиссером одной из шарад, поставленных в Доме поэта. Темой шарады выбрали слово ‘Навуходоносор’. Первое: ‘на в ухо!’ — раскрывалось сценкой: таверна, попойка, драка. Затем шло слово ‘донос’. И, наконец, Мария Степановна ходила ‘по двору’ и кричала: ‘Опять кто-то насорил!’ — ‘ор’. Целое изобразил Волошин: задрапированный в простыню, он ‘вдруг взвизгнул, встал на четвереньки и стал жрать траву’. Любовь Евгеньевна участвовала в представлении в качестве актрисы.
Булгаковы бывали на музыкальных вечерах, устраивавшихся в Доме поэта. Юрист из Харькова П. Ф. Домрачев — ‘дядя Петя’ — играл на скрипке, а М. А. Пазухина — на рояле. В письмах последней к мужу запечатлен интерес Булгакова к ее игре. Любовь Евгеньевну поразил ‘удар’ хрупкой с виду пианистки: после игры она сделала ей комплимент. ‘Когда Вы заиграли, я даже привскочила на месте, толкнула Мишу в бок и говорю: ‘Ты слышишь?’ И потом все обсуждала с ним’. В этом же письме (от 7 июля 1925 г.) Мария Александровна отмечает: ‘Сам Булгаков тоже играет на рояле…’
Большим успехом пользовался в Доме поэта младший, полуторагодовалый сын Марии Александровны, Вадим, 25 июня она писала мужу в Москву: ‘Твой Дым сделался положительно приятелем всех писателей. На берегу он переходит от одного к другому… Особенный любимец он у писателя Булгакова и его жены. Она мне как-то на днях при встрече сказала, что влюблена в моего Дыма, он сам подолгу забавляется с ним на берегу, они там кувыркаются, тот встает вниз головой, Дым ему подражает, чем очень потешает, а сегодня Булгаков встретил его приветствием: ‘Здравствуй, красавец мой неописуемый’.
Очень большое впечатление произвел на Булгакова Борис Исаакович Ярхо (1889—1942), получивший в Доме поэта имя ‘Бобочки’. Литературовед и переводчик, специалист по латинской поэзии — античной и средневековой, полиглот, он поражал чудовищной эрудицией и анекдотичной отвлеченностью. В Коктебель он приехал (впервые) в начале июля: Булгаков видел его несколько дней. Но впоследствии, возможно, общался с ним в Москве. По предположению М. О. Чудаковой, Б. И. Ярхо стал прототипом Феей в 11 главе первой редакции романа ‘Мастер и Маргарита’.
По воспоминаниям Л. Е. Белозерской, Булгаковы встречали в Коктебеле также А. С, Грина с женой, приезжавших из Феодосии, и Ю. Л. Слезкина, ‘мелькнувшего на коктебельском горизонте’. (В письме к Волошину от 7 мая 1926 года Слезкин признавался: ‘Прошлое лето, живя бок о бок с Вами, я не смел докучать Вам…’)
Еще в 1924 году Волошин завел книгу впечатлений о Коктебеле, которую назвали ‘Книгой разлук’. Очевидно, что записи о Коктебеле гости Дома поэта оставляли перед отъездом. Туда писали В. Я. Брюсов, А. Белый, Э. Ф. Голлербах. Возможно, и Булгаков… К сожалению, ‘книга’ эта была впоследствии отдана кому-то для копирования — и в Дом уже не вернулась. Но, возможно, еще появится ‘на свет’!
А время прощаться наступило. 5 июля Волошин дарит Булгакову свой сборник ‘Иверни’ (М., 1918), надписав: ‘Дорогой Михаил Афанасьевич, доведите до конца трилогию ‘Белой гвардии’… Максимилиан Волошин’. На своей акварели, подаренной Булгакову в тот же день, Максимилиан Александрович написал: ‘Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запечатлел душу русской усобицы, с глубокой любовью. Тех не отпустит Коктебель, Кто вкусил тоски полынной’.
О дне отъезда Булгаковых из Коктебеля мы узнаем из писем той же М. А. Пазухиной. 8 июля она сообщала мужу: ‘Вчера уехали лучшие для меня: Леоновы и… Булгаковы’. В Феодосии Булгаковы встретились с супругами Н. В. и В. А. Успенскими, друзьями Волошиных (которым сказали: ‘Вы не знаете Дыма? Ну, так Вы не знаете Коктебель!’). Затем посетили галерею И. К. Айвазовского, впервые увидев там портретные работы прославленного мариниста. В 18 часов 20 минут на пароходе ‘Игнат Сергеев’ Булгаковы отбыли в Ялту, а через день — уже на автомобиле — в Севастополь. Вечером 9 июля сели в московский поезд, а 10-го, в Лозовой, Любовь Евгеньевна писала Волошиным:
Дорогая Марья Степановна и Максимилиан Александрович, шлем Вам самый сердечный привет. Мы сделали великолепную прогулку без особых приключений. Качало не сильно. В Ялте прожили сутки и ходили в дом Чехова. До Севастополя ехали автомобилем. Леоновы напугались моря в последнюю минуту. Мне очень не хочется принимать городской вид. С большим теплом вспоминаю Коктебель. Всем поклон и Дыму. Л. Булгакова. Булгаков приписал: ‘На станциях паршиво. Всем мой привет’. Открытка была опущена в Харькове в тот же день.
27 июля в ленинградской ‘Красной газете’ начинают печататься булгаковские очерки ‘Путешествие по Крыму’. 5 октября ленинградка Л. А. Аренс послала Волошиным ‘вырезку из газеты, где Булгаков пишет о Коктебеле’. В архиве Дома поэта вырезка не сохранилась, и неизвестно, как Волошин отнесся к этому очерку. (Э. Ф. Голлербах, например, считал, что в этих ‘фельетонах’ ‘больше рассуждений о превратностях погоды, чем о коктебельском быте’ (письмо к Волошину от 1 декабря 1925 г.).
26 ноября 1925 г. в письме к С. 3. Федорченко Волошин справлялся: ‘Видаете ли Вы наших летних друзей: Леоновых, Булгаковых? Они уехали — как в воду канули — ни единой строчки. А очень хотелось бы знать о них’. Первым, 18 декабря, ‘объявился’ Леонов, который, в частности, писал: ‘Мишу Булгакова встречаю редко: оказиями. Он где-то в таинственности пребывает’.
1 марта 1926 года в Москве состоялся литературно-музыкальный вечер в помещении Государственной Академии художественных наук на Пречистенке — ‘с благотворительной целью для помощи Волошину’. Среди выступавших были П. Г. Антокольский, В. В. Вересаев, Б. Л. Пастернак, Ю. Л. Слезкин, С. В. Шервинский. (В машинописной программе, сохранившейся в архиве Волошина, стоят также имена А. Белого и Л. Леонова — но участвовали ли они?..) Как отмечал в своем дневнике поэт Л. В. Горнунг, ‘М. Булгаков прочел по рукописи ‘Похождения Чичикова’, как бы добавление к ‘Мертвым душам’. Собрали 470 рублей.
Всем участникам вечера Волошин послал — с очередной оказией — по акварели. М. Булгакову он надписал пейзаж, датированный 15 февраля 1926 года:
‘Дорогому Михаилу Афанасьевичу: спасибо за то, что не забыли о Коктебеле. Ждем Вас с Любовью Евгеньевной летом. Максимилиан Волошин’. По-видимому, эту акварель и привезла в Москву ‘дама в большой черной шляпе, украшенной коктебельскими камнями’, о которой упоминает в своих воспоминаниях Л. Е. Белозерская.
4 апреля 1926 года Волошин пишет Булгакову открытое письмо:
Дорогой Михаил Афанасьевич, не забудьте, что Коктебель и Волошинский дом существуют и Вас ждут летом. Впрочем, Вы этого не забыли, т. к. участвовали в Коктебельском вечере, за что шлем Вам глубокую благодарность. О литер<,атурной>, жизни Москвы до нас доходят вести отдаленные, но они так и не соблазнили меня на посещение севера. Заранее прошу: привезите с собою конец ‘Белой гвард<,ии>,’, которой знаю только 1 и 2 части, и продолжение ‘Роковых яиц’. Надо ли говорить, что очень ждем Вас и Любовь Евгеньевну и очень любим.
Наша зима прошла тихо и счастливо. Я писал только акварели и совсем не писал стихов. Диетами похудел на 20 фун<,тов>,. Сейчас уже нахлынула весенняя жизнь и первые гости. Приветствую Любовь Евгеньевну, и Маруся прив<,етствует>, Вас обоих. Максимилиан Волошин.
3 мая Михаил Афанасьевич отвечает: Дорогие Марья Степановна и Максимилиан Александрович, Люба и я поздравляем Вас с праздником. Целуем. Открытку М. А. я получил, акварель также. Спасибо за то, что не забыли нас. Мечтаем о юге, но удастся ли этим летом побывать — не знаю. Ищем две комнаты, вероятно, все лето придется просидеть в Москве. Ваш М. Булгаков.
В тот год Булгаков был занят своими пьесами. 5 октября 1926 года состоялась премьера ‘Дней Турбиных’ во МХАТе, затем — премьера ‘Зойкиной квартиры’ в театре Вахтангова. Еще 27 сентября, до премьеры, писатель Л. Е. Остроумов сообщал Волошину: ‘Страшный шум царит вокруг Булгакова и его пьесы ‘Белая гвардия’. 6 декабря о ‘сенсационном успехе’ булгаковских пьес писала в Коктебель О. Ф. Головина. О ‘Зойкиной квартире’ она отзывалась: ‘По-моему, это блестящая комедия, богатая напряженной жизненностью и легкостью творчества, особенно если принять во внимание, что тема взята уж очень злободневная и избитая и что игра и постановка посредственны. Жаль, что его писательская судьба так неудачна, и тревожно за его судьбу человеческую’.
В начале 1927 года, приехав с Марией Степановной в Москву, Волошин и сам смог посмотреть эти пьесы. В его записной книжке значится: 16 февраля — ‘Зойкина квартира’, 25 февраля — ‘Турбины’. В это время Булгаковы жили уже в Малом Левшинском переулке (дом 4, кв. 1) — и, судя по той же записной книжке, Волошины навестили их дважды — 1 марта, в час дня, а 12-го — в 9 вечера. 26 февраля состоялось открытие выставки акварелей Волошина в ГАХН — и можно предположить, что Булгаков посетил ее.
После этого никаких упоминаний М. А. Булгакова в волошинском архиве не встречается. Думается, однако, что некоторые сведения о его жизни Волошин получал от приезжавших к нему москвичей — и следил за ней с прежним участием…