‘Русская Мысль’, кн.IX, 1887
Брызги моря житейского. Повести, рассказы и эскизы Н. Линовского-Трофимова. Спб., 1887 г, Пружанский Николай Осипович, Год: 1887
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Брызги моря житейскаго. Повсти, разсказы и эскизы Н. Линовскаго-Трофимова. Спб., 1887 г. Цна 1 р. Въ этой книжк напечатаны одна повсть и нсколько разсказовъ, только это — не повсть, а правильне было бы назвать ее ‘набросками’ или ‘эскизами’, такъ какъ и повсть: Бывшій сынъ генералъ-майора, и почти вс разсказы г. Линовскаго-Трофимова написаны крайне торопливо и имютъ видъ недодланный, какой-то несвязный, можно сказать — растрепанный. Объясняется это предисловіемъ автора: ‘Предлагаемыя читателю бездлицы,— говоритъ онъ,— есть не боле, какъ крупица изъ массы разнообразнымъ статей, разсянныхъ по разнымъ періодическимъ изданіямъ, написанныхъ въ послдніе 2—3 года. О художественномъ отдл, цльности, законченности тутъ, конечно, и рчи не можетъ быть. Все это писано при равныхъ условіяхъ, обстоятельствахъ, подъ разными впечатлніями, и все это вещи, которыя писались въ день, много два, а то и часъ, другой’. Авторъ, очевидно, говоритъ правду, только выражается не совсмъ правильно, Мы думаемъ, что врне было бы сказать: все это написано ‘подъ разными впечатлніями’ и ‘при однихъ и тхъ же обстоятельствахъ’ — подъ гнетомъ крайней необходимости заработать какія-нибудь деньжонки. При этомъ лишь ‘условіи’ писатель, не лишенный таланта и чувства художественности, можетъ написать массу всякой всячины, изъ которой даже въ отобранныхъ вещахъ ‘не можетъ быть рчи’ о законченности, цльности и художественной отдлк. Что у г. Трофимова есть талантъ, въ этомъ мы не сомнваемся, каковы размры его таланта, это вопросъ ивой, и отвчать на него мы не беремся по скоросплымъ наброскамъ, написаннымъ въ одинъ часъ или въ одинъ-два дня. Но и изъ этихъ набросковъ для насъ ясно, что талантъ, или талантахъ, г. Линовскаго-Трофимова не лишенъ нкоторой оригинальности, и, притомъ, довольно симпатичный. Во всхъ его произведеніяхъ сказывается любовь въ человку, везд видно исканіе ‘человка’, ‘души живой и чистой’ подъ житейскою грязью, озвряющею несчастныхъ, ‘униженныхъ и оскорбленныхъ’. Вотъ, напримръ, въ его повсти: Бывшій сынъ генералъ-майора три дйствующихъ лица: хозяинъ квартиры, Пронька, его жена, Елена, и жилецъ ихъ, Юревичъ, который и есть ‘бывшій’ барчукъ, лишенный правъ и сосланный на житье въ какую-то трущобу изъ ‘не столь отдаленныхъ’. Пронька и Елена — звроподобны, но авторъ такъ уметъ разсказать о нихъ, что возбуждаетъ въ читател сочувствіе къ этимъ ‘темнымъ’ людямъ, лишь потому ‘звроподобнымъ’, что и вс-то обыватели той Палестины, ‘куда Макаръ телятъ не гоняетъ’, живутъ звринымъ обычаемъ, а изъ человческихъ чувствъ знаютъ только любовь въ дтямъ, да еще чувство жалости. И вотъ это то чувство жалости и является тмъ послднимъ проявленіемъ, въ которомъ сказывается, что живъ ‘человкъ’, жива ‘душа’… Юревичъ озвренъ, и началось его озвреніе не въ мстахъ отдаленныхъ, а въ Петербург, съ юныхъ лтъ, въ ‘привилегированномъ’ училищ, гд его воспитывали только ‘снаружи’, отшлифовывали его вншность для привилегированнаго общества и для службы въ привилегированномъ полку. Родители и воспитатели не сочли необходимымъ заложить ‘внутрь’ мальчика основъ человческой нравственности, взамнъ которой преподаны были основы ‘порядочности’. Эта самая ‘порядочность’ требовала отъ подростка и потомъ отъ молодаго человка вести себя какъ принято въ его привилегированномъ положенія, то-есть обязывала его къ такимъ тратамъ денегъ, на которыя родители не могли давать ему средствъ. Молодой человкъ сталъ должать. Отецъ платилъ, платилъ и, наконецъ, не въ силахъ уже былъ платитъ, кредитъ закрылся было. Тогда молодой Юревичъ сталъ подписывать векселя подъ руку родителя, отецъ вынужденъ былъ опять платить, чтобы ‘не погубить’ сына. Потомъ не стало средствъ и на это. Старый генералъ умеръ, сынка выгнали изъ полка, выпроводили изъ Петербурга въ Москву и, со ступеньки на ступеньку, онъ дошелъ до ‘лишенія правъ’ и до ‘мстъ не столь отдаленныхъ’. Здсь же все вншнее воспитаніе мало-по-малу стерлось, всякая условная ‘порядочность’ вылиняла, и остался отъ Юревича человкъ безъ всякаго внутренняго содержанія, остался ничмъ не прикрытый негодяй хуже тхъ зврообразныхъ обывателей, въ среду которыхъ загнало его ‘привилегированное’ воспитаніе жизнь въ ‘привилегированномъ’ обществ, сообразная съ требованіями наружной ‘порядочности’. И при всемъ этомъ читателю жалко несчастнаго ‘бывшаго сына генералъ-майора’, жалко, когда онъ воруетъ у хозяйки ду, у продавца-мужика рыбу, крадетъ гд-то кофту. До глубины души трогаютъ читателя горькія слезы несчастнаго, когда онъ перечитываетъ старыя письма своихъ родныхъ. Ясно, что въ исковерканномъ и искаженномъ существ былъ когда-то человкъ и гд-то въ самой сокровенной глубин теплится, все-таки, нчто человческое, не поддающееся никакимъ поруганіямъ. И вотъ это*то чувство жалости въ душ читателя, — чувство, превращающее негодяя въ несчастнаго, умягчаетъ и примиряетъ, и заставляетъ видть въ Юревич униженнаго и опозореннаго ‘брата’… Все это очень хорошо, къ сожалнію, все это передано въ крайне растрепанномъ вид, лишенномъ ‘цльности, законченности* и какой бы то ни было отдлки. Таковы же въ большей или меньшей мр и остальные разсказы г. Линовскаго-Трофимова, искренніе по мысли, правдивые по фабул и… слишкомъ скоросплые по исполненію. А жаль, мы убждены, что авторъ могъ бы написать совсмъ хорошія вещи, если бы не губилъ своего дарованія такою спшностью работы, которая можетъ быть до нкоторой степени оправдываема только безъисходною и крайнею нуждой.
!!!!!!!!!!!
Лсные люди. Очерки и впечатлнія Александра Круглова. Спб., 1887 г. Цна 75 к. Эти полубеллетристическіе и полуэтнографическіе ‘очерки’ изображаютъ бытъ зырянъ, которыхъ авторъ называетъ ‘лсными людьми* потому, что они живутъ въ глухихъ лсахъ Яренскаго и Устьсысольскаго уздовъ, Вятской губерніи, занимаются преимущественно охотой и лсными промыслами. Судя по разсказамъ автора, зырянское племя не отличается большою оригинальностью быта и врованій. Живутъ они почти такъ же, какъ и русскіе крестьяне сверныхъ губерній, промышляющіе охотой, христіанство, принятое ими еще въ XIV вк, не мшаетъ имъ придерживаться нкоторыхъ остатковъ языческихъ обычаевъ, врить въ домовыхъ, лшихъ, кикиморъ, врить въ колдовство, порчу и заговоры не больше, впрочемъ, чмъ врятъ во все это русскіе простолюдины. Обычаи зырянъ немногимъ отличаются отъ обычаевъ коренныхъ русскихъ. Своеобразнымъ представляется взглядъ ‘лсныхъ людей* на положеніе двушки и женщины. Такъ, любовная связь двушки съ холостымъ парнемъ не почитается у нихъ предосудительною и не наноситъ никакого ущерба репутаціи двушки, нисколько не мшаетъ ей выйти замужъ за другаго парня. ‘Двка вольна въ себ,— говорятъ зыряне.— Это дло ейное. Кто ей набольшій? Вдь, еще клятвы не давала. Кого она обманываетъ? Гд же тутъ худо? Вотъ жена, та — иная рчь. Здсь клятва… Нарушила — обманула мужа и Бога. Это — грхъ!’ ‘Двка вольна, двка сама своя… а у бабы хозяинъ мужъ. Баб нтъ воли… Баба обязала соблюдать себя крпко. Да она у насъ и блюдетъ’… ‘И зырянскія двушки свободно живутъ безъ внца, не портя карьеры,— говоритъ авторъ.— Будь домовита — возьмутъ. Только дтей не имй. Чужихъ дтей кому пріятно кормить! Имющая несчастье заберементь отправляется въ городъ, даже въ Москву или въ Петербургъ, помщаетъ ребенка въ воспитательный домъ и — конецъ длу’. Случается, впрочемъ, что двка живетъ съ дтьми, и они не знаютъ отца,— ‘и ничего, никакого покора’,— замчаетъ авторъ. Въ нкоторыхъ мстностяхъ и среди чисто-русскаго населенія встрчается такой же взглядъ на двушку, хотя, быть можетъ, и не высказывается съ такою опредленностью и откровенностью. Особенно интересны разсказы автора объ охот зырянъ, на которую они отправляются партіями, какъ бы ‘въ отходъ’, за сотни верстъ, въ лсную глушь. Тутъ на охот строго соблюдается первобытная правдивость отношеній, кражи дичи или състныхъ припасовъ и иного имущества совершенно неизвстны, какъ въ старые годы кражи не были извстны зырянамъ и въ ихъ обыденномъ быту. Лтъ 50—60 назадъ они не знали даже замковъ: хозяинъ отлучался изъ дому, наложивши на щеколду двери палку, и былъ увренъ, что безъ него никто не отворитъ двери. Сборщики податей за много верстъ отправлялось въ городъ, не опасаясъ быть ограбленными на дорог. Встрчнымъ они прямо заявляли: ‘казну несу’, и встрчные почтительно давали дорогу, снимали шапки передъ ‘мірскимъ’ довреннымъ. На ночлегахъ сборщикъ клалъ сумку подъ образа и коротко объяснялъ хозяевамъ: ‘казна’… Теперь уже не то, посланный съ ‘казной’ идетъ опасливо, запасается на дорогу револьверомъ, да и въ домахъ везд обзавелись замками. Въ особенностямъ зырянскаго быта надо отнести ихъ необыкновенную любовь къ банямъ, въ которыхъ они парятся, по словамъ автора, при 60— 70о жара, и готовы париться ежедневно. Вообще книжка читается легко, благодаря тому, что въ ней этнографическія описанія чередуются съ разсказами объ охотахъ, передвиженіяхъ охотничьихъ партій и со сценами изъ обыденной жизни, въ которыхъ являются дйствующими лицами становой, священникъ, сельскій учитель, бывалые люди изъ зырянъ, бабы, двки, колдуны, цлыя деревни, наконецъ, бгущія къ рк ловить приплывшую ‘порчу’… Сельскій учитель вынимаетъ ‘порчу’ изъ воды, и она оказывается ничмъ инымъ, какъ неизвстно откуда взявшимся резиновымъ мячикомъ. Учитель объясняетъ встревоженнымъ обывателямъ, что это дтская игрушка. Ему и врятъ, и нтъ: ‘Игрушка-то она игрушка, а кто ее знаетъ’, — говорятъ зыряне, точь-въ-точь такъ же, какъ сказали бы наши русскіе мужики глухихъ мстностей, если бы къ нимъ приплылъ мячъ и кто-нибудь крикнулъ бы, что это, молъ, ‘она самая, порча!’