ИЗДАТЕЛЬСТВО ‘ЖИЗНЬ И ДУША’.
ПЕРЕВОДЪ СЪ НМЕЦКАГО.
Вры Барской.
Вры Барской.
Одесса.— 1912.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
Бред и сны в ‘Градиве’ В. Йенсена, Фрейд Зигмунд, Год: 1907
Время на прочтение: 78 минут(ы)
Въ небольшомъ кругу лицъ, не сомнвающихся въ томъ, что главнйшія загадки сущности сновидній разршены трудами автора этой книги, возникло желаніе разобраться въ тхъ снахъ, которые, собственно, никогда никому и, не снились, но которые поэтами приписываются по ходу дйствія героямъ ихъ произведеній. Предложеніе подвергнуть изученію такого рода сны можетъ казаться пустой и странной затей, по съ извстной точки зрнія изслдованіе это можетъ быть вполн оправдано. Далеко не вс думаютъ, что сонъ явленіе объяснимое, имющее свое значеніе. Представители науки и большинство образованныхъ людей смются, когда имъ предлагаютъ разршить вопросъ объ объясненіи смысла сновъ, только древніе народы и темное, суеврное простонародіе, держась завтовъ старины, не хочетъ отказаться отъ вры, что сны имютъ значеніе. И авторъ ‘Traumdeutung’ имлъ смлость стать на сторону древнихъ и суеврныхъ противъ нареканій суровой науки. Онъ, правда, далекъ отъ мысли видть въ снахъ предсказаніе грядущаго, къ распознаванію котораго человкъ издавна и напрасно стремится всми силами и способами. Но онъ все же не можетъ совершенно отбросить мысль объ извстномъ отношеніи сновъ къ будущему. Посл кропотливаго разбора и анализа онъ пришелъ къ заключенію, что сонъ есть воплощеніе желанія спящаго — а кто станетъ спорить о томъ, что большинство желаній относится къ будущему?
Я сказалъ только что, будто сонъ есть воплощенное (исполненное) желаніе. Кто не останавливается передъ изученіемъ трудной книги, кто не хочетъ, для облегченія труда своего, знакомиться съ сложной, запутанной проблемой въ легкомъ и популярномъ изложеніи, хотя бы въ ущербъ истинъ и точности, — тотъ найдетъ подробное доказательство этого положенія въ упомянутой книг: ‘Traumdeutung’. А до того пусть онъ откажется отъ возраженій противъ отождествленія сновъ съ воплощеннымъ желаніемъ.
Но мы забжали впередъ. Вопросъ вовсе не сводится къ тому, чтобы выяснить, заключается ли смыслъ сновидній всегда въ воплощеніи какого-нибудь желанія, или можетъ ли онъ такъ же часто быть ожиданіемъ чего-то страшнаго, намреніемъ, соображеніемъ, и т. п. Гораздо важне осмыслить сначала вопросъ имютъ ли сны смыслъ вообще и можно ли имъ придаватъ цнность психическаго переживанія. Наука даетъ на это отрицательный отвтъ, она видитъ въ сновидніи только физіологическій процессъ, въ которомъ не слдуетъ искать ни смысла, ни значенія, ни намренія. Какія-нибудь физическія раздраженія — говоритъ она — задваютъ во сн психическій инструментъ и вводятъ въ сознаніе т или другія, лишенныя всякой внутренней связи, представленія. Сновиднія скорй конвульсіи, чмъ отраженія движенія психической жизни.
Въ этомъ спор объ оцнк сновидній поэты, кажется, стоятъ на сторон древнихъ, суеврнаго простонародья и автора ‘Traumdeutung’. Ибо описывая сновиднія своихъ воображаемыхъ героевъ, они остаются врными житейскому опыту,— что мышленіе и чувствованія человка не прекращаются и во время сна. Въ сущности, они стараются только изобразить посредствомъ сновидній психическое состояніе своихъ героевъ. А поэты — драгоцнные союзники и къ голосу ихъ слдуетъ прислушаться, ибо вдомо имъ много между небомъ и землей такого, чего и не снится нашимъ школьнымъ мудрецамъ. Въ знаніи психологіи поэты оставили далеко позади себя насъ, людей прозы, потому что творя, они черпаютъ изъ такихъ источниковъ, какихъ мы еще не открыли для науки. Если-бъ только это свидтельство поэтовъ въ пользу того, что сновиднія имютъ извстный смыслъ было боле опредленнымъ! Строгая критика могла бы, правда, возразить, что поэты, въ сущности, ничего не говорятъ ни за, ни противъ психическаго значенія какого-нибудь единичнаго сновиднія, они довольствуются только тмъ, что рисуютъ, какъ вздрагиваетъ душа спящаго подъ вліяніемъ возбужденій,— какъ-бы глубоко застрявшихъ въ ней откликовъ дйствительной жизни.
Это соображеніе нисколько не ослабляетъ нашего интереса къ тому, какъ поэты пользуются снами въ своихъ произведеніяхъ. Если изслдованіе этого вопроса и не скажетъ намъ ничего новаго о сущности сновидній, все же можетъ быть, оно дастъ намъ возможность получить хоть нкоторое освщеніе сущности поэтическаго творчества съ этой стороны. Если дйствительные сны считаются свободными, ничмъ не сдерживаемыми и неуправляемыми продуктами душевной дятельности, то тмъ боле вдь таковыми должны быть свободныя подражанія этимъ снамъ. Но въ психической жизни нашей гораздо меньше свободы и произвола, чмъ мы склонны это думать, можетъ быть и совсмъ ихъ нтъ. То, что во вншнемъ мір мы называемъ случайностью, подчинено, какъ извстно, точнымъ законамъ, также и то, что въ психической жизни мы считаемъ произволомъ подчиняется законамъ, о которыхъ, правда, въ настоящее время мы имемъ лишь смутное представленіе. Постараемся же разсмотрть эти сочиненные сны!
Изслдованіе, о которомъ мы говоримъ, можно было бы произвести двумя способами. Одинъ состоялъ бы въ томъ, что подвергли бъ изученію какой-нибудь единичный случай,— одинъ, сочиненный какимъ-нибудь поэтомъ сонъ, въ одномъ какомъ-либо произведеніи. Другой свелся бы къ собиранію, сличенію и сопоставленію всхъ случаевъ примненія сновидній въ произведеніяхъ различныхъ поэтовъ. Этотъ второй способъ кажется намъ гораздо боле правильнымъ, можетъ быть даже единственно правильнымъ, потому что даетъ возможность избгнуть ошибокъ и недостатковъ, проистекающихъ отъ произвольнаго примненія собирательнаго понятія ‘поэтъ’ къ тому или другому лицу. При такого рода изслдованіи подъ это понятіе подойдутъ самые различные по своей индивидуальности поэты и среди нихъ найдутся и такіе, которыхъ мы чтимъ, какъ глубочайшихъ знатоковъ человческой души. И все же, эти страницы будутъ посвящены изслдованію перваго рода. Среди людей, заинтересовавшихся такого рода изслдованіями, нашелся одинъ, вспомнившій, что въ одномъ недавно прочитанномъ имъ съ удовольствіемъ художественномъ произведеніи имется нсколько сновидній, показавшихся ему чрезвычайно ясными и понятными, и какъ бы напрашивающихся на то, чтобы къ нимъ примнили методъ изслдованія ‘Traumdentung’. Онъ допускалъ, что тема и мсто дйствія обусловливали, пожалуй, главнымъ образомъ прелесть этого произведенія для него, такъ какъ дйствіе происходило въ Помпе, а главный герой разсказа — молодой археологъ. Послдній потерялъ всякій интересъ къ дйствительной жизни и цликомъ отдался изученію остатковъ классическаго прошлаго. Но впослдствіи онъ самымъ замчательнымъ и въ то же время вполн правильнымъ образомъ возвращается въ жизнь. Въ то время какъ передъ читателемъ развертывается и разрабатывается эта поэтическая тема, въ душ его пробуждается что-то сходное, родственное по настроенію. Произведеніе это — небольшая новелла Вильгельма Іенсена ‘Grаdiva’, которую авторъ называетъ ‘Помпеянской фантазіей’.
Теперь я долженъ былъ бы, собственно, попросить читателя отложить на нкоторое время въ сторону эту мою книгу и замнить ее появившейся въ 1903 году новеллой ‘Gradiva’, чтобъ въ дальнйшемъ я могъ на нее ссылаться, какъ на знакомое уже произведеніе. Тмъ же, которые уже раньше прочли ‘Gradiv’у’, я въ краткихъ чертахъ напомню ея содержаніе, въ надежд, что вс ея красоты снова оживутъ при этомъ въ ихъ памяти.
Молодой археологъ, Норбертъ Ганольдъ, отыскалъ въ Рим въ одной коллекціи древностей барельефъ такъ необычайно ему понравившійся, что былъ очень обрадованъ возможности получить гипсовый слпокъ съ него. Слпокъ этотъ онъ ршилъ повсить въ своей рабочей комнат въ старомъ нмецкомъ университетскомъ город, чтобъ изучить его. Барельефъ изображаетъ молодую, красивую шагающую двушку, приподнявшую немного свою одежду въ многочисленныхъ складкахъ, такъ что видны ноги въ сандаліяхъ. Одна нога совершенно покоится на земл, другая приподнята для шага и касается земли только концами пальцевъ, въ то время какъ ступня и пятка находятся почти въ отвсномъ положеніи. Вроятно эта особенная, полная красоты и прелести походка обратила на себя вниманіе изобразившаго ее художника и, посл столькихъ столтій, приковала къ себ взоръ нашего молодого археолога.
Этотъ интересъ героя разсказа къ описанному барельефу составляетъ главный психологическій факторъ разсматриваемаго нами произведенія. И это не совсмъ ужъ такъ просто и понятно. ‘Докторъ Норбертъ Ганольдъ, доцентъ археологіи, не нашелъ ничего достойнаго особаго вниманія съ точки зрнія своей науки въ этомъ барельеф’. ‘Онъ не могъ себ дать отчета въ томъ, что именно въ барельеф приковало къ себ его вниманіе, онъ сознавалъ только, что его что-то привлекало къ этому изображенію и что это впечатлніе длится и по-нын’. Его фантазія не перестаетъ работать надъ этимъ образомъ. Онъ находитъ въ этомъ изображеніи что-то современное, какъ будто художникъ, создавшій его, увковчилъ въ немъ схваченное ‘изъ жизни’ на улиц впечатлніе. Онъ даетъ этой шагающей двушк имя ‘Gradiva’, т. е. ‘впередъ шагающая’, онъ воображаетъ, что она знатнаго рода, ‘можетъ быть дочь патриціанскаго эдила, служившаго культу Цереры’, и теперь идетъ въ храмъ богини. То вдругъ ему не хочется помстить этотъ, полный тишины и покоя, образъ въ сутолоку и суету городской жизни, онъ внушаетъ себ что скоре всего она должна быть изъ Помпеи, и шагаетъ по тмъ особеннымъ, недавно освобожденнымъ раскопками, плитамъ, которыя въ древности давали возможность во время дождя переходить по сухому съ одной стороны улицы на другую, не мшая въ то же время прозжать экипажамъ. Черты лица двушки кажутся ему греческаго типа и доказываютъ ея несомннно эллинское происхожденіе, вс его археологическія знанія отдаются постоянно въ распоряженіе этихъ и подобныхъ фантазій, относительно первообраза этого барельефа.
Потомъ вдругъ передъ нимъ возникаетъ якобы научная проблема, требующая разршенія. Дло идетъ о критическомъ разбор вопроса ‘передалъ ли художникъ у Gradiv’ы движеніе и поступь натурально, какъ у живыхъ людей’. У себя онъ этого воспроизвести не могъ. Въ поискахъ за ‘дйствительностью’ этой походки, онъ приходитъ къ ршенію ‘для освщенія этого вопроса длать наблюденія надъ жизнью’. Это ршеніе приводитъ молодого археолога къ страннымъ и необыкновеннымъ для него поступкамъ. До того времени представленія о женскомъ образ было для него неразрывно связаны съ мраморомъ или металломъ и современницъ своихъ онъ по удостаивалъ абсолютно никакого вниманія. Обязанности общественнаго приличія были ему въ тягость, а молодыя дамы, съ которыми онъ встрчался въ обществ, такъ мало возбуждали его вниманіе, что при встрч съ ними на улиц онъ не узнавалъ ихъ и безъ поклона проходилъ мимо,— что ставило его передъ ними не въ очень-то выгодное положеніе. Но теперь поставленная имъ научная задача заставила его и въ сухую и, особенно, въ дождливую погоду усердно присматриваться на улицахъ къ ногамъ женщинъ и двушекъ, и это его занятіе вызывало иногда недовольные, иногда поощрительные взгляды наблюдаемыхъ, ‘но онъ не понималъ ни тхъ ни другихъ’. Въ результат своей старательной работы онъ пришелъ къ заключенію, что такую походку, какъ у Gradiv’ы въ жизни найти нельзя — и это вызвало у него сожалніе и досаду.
Вскор посл этого ему приснился ужасный, страшный сонъ, перенесшій его въ Помпею въ день изверженія Везувія и сдлавшій его свидтелемъ разрушенія города. ‘Стоя у края форума вблизи храма Юпитера, онъ вдругъ увидлъ недалеко передъ собой Gradiv’у, до этого у него даже не являлась мысль о возможности ея присутствія въ этомъ мст, но теперь ему сразу сдлалось совершенно яснымъ и понятнымъ, что она вдь помпеянка, живетъ въ своемъ родномъ город и — чего онъ раньше никакъ не могъ и предположитъ,— въ одно время съ нимъ’. Ужасъ передъ ожидающей ее судьбой вырвалъ изъ устъ его предостерегающій крикъ, на который шедшее впереди невозмутимо-спокойное видніе повернуло свое лицо. Но потомъ оно спокойно продолжала путь къ портику храма, услась тамъ на ступень лстницы и медленно опустила на нее свою голову, лицо двушки стало все боле блднть, какъ будто превращаясь въ мраморъ. Когда онъ поспшилъ вслдъ за ней, то нашелъ ее вытянутой на широкой ступени съ спокойнымъ выраженіемъ лица, словно спящей, въ то время какъ дождь изъ пепла постепенно засыпалъ ее.
Когда онъ проснулся, въ ушахъ его, казалось, еще гудли шумъ и крики ищущихъ спасенія помпеянъ и глухой гулъ прилива бушующаго моря. Но даже посл того, какъ вернувшееся сознаніе узнало въ этихъ звукахъ разбудившій его шумъ жизни большого города, въ душ молодого ученаго долго еще жила вра въ дйствительность всего приснившагося: когда же онъ наконецъ освободился отъ мысли, что самъ чуть ли не дв тысячи лтъ тому назадъ былъ свидтелемъ разрушенія Помпеи, въ немъ уцлло какъ бы истинное убжденіе, что Gradiva жила въ Помпе и была тамъ заживо засыпана въ 79 г. Его фантазіи и думы о Gradiv’ получили такое направленіе подъ вліяніемъ этого сна, что онъ горевалъ теперь по ней, какъ по погибшей.
Въ то время какъ онъ, погруженный въ такія мысли, стоялъ у окна, вниманіе его привлекла маленькая канарейка, звонко заливавшаяся въ клтк на открытомъ окн противоположнаго дома. И вдругъ онъ, еще не вполн очнувшись отъ своихъ грезъ, вздрогнулъ какъ бы отъ толчка. Ему показалось, что онъ увидлъ на улиц фигуру, похожую на его Gradiv’у. и даже узналъ, кажется, характерную походку. Не долго думая онъ поспшилъ на улицу, чтобъ догнать ее. и только смхъ и шутки прохожихъ по поводу его неприличнаго утренняго костюма заставили его вернуться назадъ въ свою квартиру. Въ комнат снова привлекла его вниманіе канарейка, и навела его на сравненія себя съ этой птицей. Онъ, думалось ему, какъ и она сидитъ въ клтк, но ему легче, чмъ ей вырваться на свободу. Какъ бы все еще подъ впечатлніемъ сна, а можетъ быть и подъ вліяніемъ нжнаго весенняго воздуха, у него созрло ршеніе совершить весеннюю поздку въ Италію, научный предлогъ для этой поздки былъ тотчасъ найденъ, хоть ‘импульсъ къ этому путешествію проистекалъ изъ какого-то неизъяснимаго ощущенія’.
На этой, столь слабо мотивированной, поздк мы остановимся на минутку и постараемся ближе разсмотрть личность и поступки нашего героя. Онъ до сихъ поръ еще кажется намъ непонятнымъ и какимъ-то чудакомъ. Мы еще и не подозрваемъ, какимъ образомъ можно будетъ связать это странное чудачество съ общечеловческими переживаніями, чтобъ вызвать въ насъ участіе и сочувствіе. Но — преимущественное право поэта держать насъ въ такой неизвстности, языкомъ, полнымъ красотъ, образностью своей фантазіи вознаграждаетъ онъ насъ за довріе, которое мы ему оказываемъ и за симпатію, еще не заслуженную, которую мы готовы подарить его герою. Объ этомъ послднемъ сообщаетъ онъ намъ еще, что семейныя традиціи предназначили его для изученія древности и что впослдствіи, независимый и одинокій, онъ погрузился всецло въ свою науку и совершенно ушелъ отъ жизни и ея наслажденій. Только мраморъ и бронза стали для него чмъ-то дйствительно живымъ, единственно дающимъ форму и выраженіе, цль и цнность человческой жизни. Но природа, вроятно съ благими намреніями, вселила въ его кровь коррективъ далеко не научнаго свойства — богатую и живую фантазію, которая работала не только во сн, но и на яву. Благодаря такому отдленію фантазіи отъ мыслительной способности онъ долженъ былъ стать поэтомъ или — невротикомъ, онъ принадлежалъ къ тмъ людямъ, далекое царство которыхъ не отъ міра сего. Только благодаря этому могло случиться, что мысли его остались прикованными къ барельефу, изображающему такъ странно шагающую двушку, что онъ опуталъ цлой стью фантазій ея образъ, сочинилъ ей имя и происхожденіе, что сочиненную имъ личность онъ перенесъ въ разрушенную за 1800 лтъ назадъ Помпею, и что наконецъ, посл страшнаго сна изъ своей фантазіи о существованіи и гибели двушки, названной имъ Gradiva, создалъ цлую бредовую систему, оказавшую вліяніе на его поступки и дйствія.
Странными и непонятными показались бы намъ эти созданія воображенія, если-бъ мы ихъ встртили у дйствительно существующаго человка. Но такъ какъ Норбертъ Ганольдъ — созданіе поэта, то мы желали бы обратиться къ послднему съ робкимъ вопросомъ: управляетъ ли его творческой фантазіей только собственный произволъ или же она подчинена еще и другимъ силамъ.
Мы оставили нашего героя въ тотъ моментъ, когда, по видимому подъ вліяніемъ пнья канарейки, онъ ршается совершить путешествіе въ Италію по, очевидно, неяснымъ для него самого мотивамъ. Мы узнаемъ дале, что ни цли, ни задачи этого путешествія онъ себ не представлялъ ясно. Утреннее безпокойство и неудовлетворенность гонятъ его изъ Рима въ Неаполь, а оттуда все дальше впередъ. Въ пуги своемъ онъ встрчается съ молодыми новобрачными, совершающими свадебное путешествіе, и, вынужденный быть въ обществ различныхъ ‘Августовъ’ и ‘Гретъ’, совершенно отказывается понять ихъ поведеніе и поступки. Онъ приходитъ къ заключенію, что среди всхъ человческихъ безразсудствъ ‘женитьба, какъ самая большая и непонятная взимаетъ первое мсто, а эти свадебныя путешествія въ Италію являются, въ извстной степени, внцомъ глупости’. Изъ Рима разбуженный близостью какой-то нжной пары, онъ спасается бгствомъ въ Неаполь, но тамъ находитъ новыхъ ‘Августовъ’ и ‘Гретъ’. Такъ какъ, судя по ихъ разговорамъ, ему кажется, что большинство этихъ нжныхъ, ‘прелестныхъ’ паръ не иметъ намренія свить себ гнздышка развалинахъ Помпеи, а направляетъ свой полетъ на Капри, онъ ршаетъ сдлать то, чего не длаютъ они и, ‘вопреки намренію и ожиданію’, черезъ нсколько дней посл отъзда, находится уже въ Помпе.
Но и здсь не находитъ онъ желаннаго покоя. Роль, которую раньше играли путешествующія посл свадьбы пары, портившія ему настроеніе и раздражавшія его, переходитъ къ комнатнымъ мухамъ, которыхъ онъ склоненъ считать воплощеніемъ всего сквернаго и лишняго на земл. Оба этихъ злыхъ духа сливаются для него какъ бы въ одно. Многія мухи напоминаютъ ему нжныхъ парочекъ, совершающихъ свадебное путешествіе, и какъ бы обращаются другъ къ другу на своемъ язык: ‘мой единственный Августъ’ и ‘моя ненаглядная Грета’. Въ конц концовъ онъ долженъ придти къ заключенію, ‘что его неудовлетворенность происходитъ не только отъ окружающей обстановки, но что кое-какія причины кроются и въ немъ самомъ’. ‘Онъ чувствуетъ, что разстроенъ изъ-за чего то ему недостающаго, но не можетъ дать себ отчета въ томъ, чего именно ему не хватаетъ’.
На слдующее утро онъ черезъ ‘Ingresso’ входитъ въ Помпею и, отправивъ проводника, блуждаетъ по ней безцльно, забывая самымъ удивительнымъ образомъ о томъ, что такъ недавно еще, во сн, присутствовалъ при разрушеніи этого города. Когда же въ жаркій священный полуденный часъ, который древніе считали часомъ духовъ, остальные путешественники исчезли и пустынныя развалины и улицы лежали передъ нимъ залитыя сіяющимъ солнечнымъ блескомъ, въ немъ пробуждается способность мысленно, но безъ помощи науки, перенестись въ минувшую и погребенную здсь жизнь. ‘То, чему учила она, наука, было только безжизненнымъ археологическимъ воззрніемъ, то, что она говорила, было мертвымъ языкомъ филологовъ. Она не учила понимать душой, чувствомъ, сердцемъ, или какъ тамъ это называютъ. Кто жаждалъ такого познанія, тому ничего не оставалось какъ уйти одиноко въ жаркую полуденную тишину къ остаткамъ прошлаго, чтобы смотрть не плотскими глазами, и слушать не тлесными ушами… Тогда… мертвые пробуждались и Помпея начинала опять жить’.
Въ то время, какъ онъ воскрешалъ такимъ образомъ прошлое въ своей фантазіи, онъ вдругъ видитъ выходящую изъ одного дома настоящую Gradiv’у его барельефа. Легко и быстро переходитъ она по гранитнымъ плитамъ на другую сторону улицы совсмъ такъ, какъ это было въ ту ночь въ сновидніи, когда она, словно для сна, улеглась на ступени храма Аполлона. ‘И вмст съ этимъ воспоминаніемъ впервые достигаетъ его сознанія еще другая мысль: самъ не сознавая своего побужденія, онъ отправился въ Италію, прямо въ Помпею, но останавливаясь въ Рим и Неапол, именно затмъ, чтобы поискать здсь слдовъ Gradiv’ы въ буквальномъ смысл, ибо при ея своеобразной походк она должна была оставить на пепл особый, отличный отъ всхъ, отпечатокъ пальцевъ ея ноги’.
Напряженіе, въ которомъ держалъ насъ авторъ до сихъ поръ, наростаетъ въ этотъ моментъ до какого-то томительнаго недоумнія. Не только нашъ герой очевидно выведенъ изъ состоянія равновсія, но и мы тоже не знаемъ какъ истолковать себ это странное появленіе Gradiv’ы, которая до сихъ поръ фигурировала либо въ вид каменнаго изваянія, либо въ вид фантастическаго образа. Галлюцинація ли это одержимаго бредомъ героя, ‘дйствительное-ли’ привидніе, живое-ли существо? Для того, чтобъ у насъ возникъ рядъ такихъ предположеній не нужно вовсе, чтобъ мы врили въ привиднія. Авторъ, назвавшій самъ свое произведеніе фантазіей, до сихъ поръ еще по нашелъ повода повдать намъ, оставитъ ли онъ насъ въ нашемъ обыденномъ сренькомъ мір, въ которомъ господствуютъ лишь законы науки, или перенесетъ насъ въ фантастическій міръ, которому приписываютъ существованіе духовъ и привидній. Какъ показываютъ примры ‘Гамлета’ и ‘Макбета’, мы безъ колебаній готовы послдовать за нимъ въ такой міръ. Тогда слдуетъ приложить совершенно иной масштабъ къ бреду молодого археолога. И, если мы подумаемъ, какъ мало вроятно реальное существованіе лица, точно воспроизводящаго вншнимъ видомъ своимъ античный барельефъ, то наши предположенія сведутся къ слдующей альтернатив: либо это галлюцинація, либо полуденное привидніе. Маленькая подробность описанія сцены появленія двушки, сразу уничтожаетъ первое предположеніе. Большая ящерица лежитъ неподвижно подъ лучами солнца и, при приближеніи Gradiv’ы, быстро уползаетъ изъ-подъ ея ногъ по гранитнымъ плитамъ улицы. Итакъ это не галлюцинація, а нчто лежащее вн сферы чувствъ нашего мечтателя. Но разв появленіе воскресшей можетъ встревожить ящерицу?
Gradiva скрывается въ дом Мелеагра. Насъ не должно удивлять, что бредъ Норберта Ганольда развивается до того, что оживляетъ Помпею въ этотъ священный полуденный часъ и воскрешаетъ Gradiv’у, идущую въ домъ, въ которомъ она жила до рокового августовскаго дня 79 года. Остроумныя предположенія по поводу личности владльца, именемъ котораго, вроятно, названъ этотъ домъ, и объ отношеніяхъ Gradiv’ы къ нему, быстро проносятся въ голов Норберта и показываютъ, что вс его знанія отданы теперь всецло въ распоряженіе его фантазіи. Войдя внутрь дома онъ застаетъ видніе сидящимъ на низкихъ ступеняхъ между двумя желтыми колоннами. ‘У нея на колняхъ лежало что то блое, чего глазъ его не въ состояніи былъ разглядть: казалось, это былъ листокъ папируса’. Подъ вліяніемъ послдняго предположенія по поводу ея происхожденія, онъ заговариваетъ съ ней по гречески, робко ожидая разъясненія вопроса, дана ли ей, при ея призрачномъ существованіи, способность говорить. Но такъ какъ двушка не отвчаетъ, онъ обращается къ ней по латыни. И тогда срывается съ ея улыбающихся устъ: ‘Если вы хотите со мной разговаривать, вамъ придется говорить по нмецки’.
Какой стыдъ для насъ, читателей! Итакъ, поэтъ подшутилъ и надъ нами, ввелъ насъ въ заблужденіе, воспользовавшись солнечнымъ блескомъ и жарой Помпеи, чтобъ мы не слишкомъ строго осудили бднягу, надъ головой котораго такъ жарко сіяло дйствительное полуденное солнце. Но, выведенные изъ нашего кратковременнаго замшательства, мы знаемъ теперь, что Gradiva — живая нмецкая двушка, т. е. оправдывается какъ разъ то предположеніе, которое мы хотли отклонить, какъ самое невроятное. Теперь намъ остается спокойно ждать, пока мы узнаемъ, какое отношеніе иметъ двушка къ своему портрету на барельеф, и какъ молодой археологъ доходитъ до фантазій, указывающихъ ему на реальное существованіе и воплощеніе его мечты.
Не такъ быстро, какъ мы, освобождается отъ своего бреда нашъ герой, потому что, ‘если вра и даетъ блаженство, какъ говорить авторъ, то съ ней везд связана значительная доля необъяснимаго’. Кром того мечта его иметъ вроятно въ его душ корни, о которыхъ мы ничего не знаемъ и которыхъ у насъ, понятно, нтъ. Вроятно нужно серьезное леченіе для того, чтобъ вернуть его къ дйствительности. Пока же ему ничего другого не остается, какъ приноровить свой бредъ къ только что сдланному удивительному открытію. Gradiva, погибшая во время разрушенія Помпеи не можетъ быть ничмъ инымъ, какъ полуденнымъ призракомъ, вернувшимся къ жизни на короткій часъ, когда духи витаютъ на свобод. Но почему посл отвта, даннаго двушкой на нмецкомъ язык, съ устъ его срывается восклицаніе: ‘я зналъ, что такъ звучитъ твой голосъ’? Не только у насъ, но и у двушки долженъ зародиться такой вопросъ и Ганольдъ вынужденъ ей сознаться, что никогда не слыхалъ ея голоса, но ждалъ, что услышитъ его тогда, во сн, когда окликнулъ ее въ ту минуту, какъ она опускалась для сна на ступени храма. Онъ проситъ ее повторить то, что сдлала она тогда, но тутъ двушка встаетъ, кидаетъ на него удивленный взглядъ и, сдлавъ нсколько шаговъ, исчезаетъ за колоннами двора. Красивая бабочка за нсколько мгновеній до этого кружится надъ нею. Гапольдъ принимаетъ бабочку за посланницу Плутона, которая напоминаетъ покойниц, что нужно вернуться назадъ, такъ какъ полуденный часъ, часъ духовъ, уже прошелъ. Ганольдъ успваетъ еще крикнуть уходящей: ‘Придешь-ли ты завтра въ полдень снова сюда’? Мы же, довряя теперь боле трезвымъ объясненіямъ, склонны думать, что двушка, вроятно, увидла нчто неприличное въ той просьб, съ которой къ ней обратился Ганольдъ и, обидвшись, бросила его, такъ какъ она вдь ничего не могла знать о его сн. И могла ли ея чуткость не уловить эротическаго характера требованія, которое для Ганольда стояло въ связи все съ тмъ же сномъ.
Посл исчезновенія Gradiv’ы нашъ герой внимательно разглядываетъ присутствующихъ за общимъ столомъ гостей гостиницы Діомеда, а вслдъ затмъ и постояльцевъ ‘Швейцарской’ гостиницы, и убждается, что ни въ одной изъ обихъ ему извстныхъ гостиницъ Помпеи нтъ никого, кто бы имлъ хотя бы самое отдаленное сходство съ Gradiv’ой. Само собой понятно, что онъ и не допустилъ-бы безсмысленнаго предположенія, что могъ бы встртиться съ Gradiv’ой въ одной изъ гостиницъ. Выпитое имъ на горячей почв Везувія холодное вино увеличивало психическую спутанность, въ которой онъ провелъ день. Относительно завтрашняго дня было ршено, что Ганольдъ долженъ въ полдень снова быть въ дом Мелеагра и, въ ожиданіи этого часа, онъ пробирается запрещеннымъ путемъ черезъ старую городскую стну въ Помпею. Блый асфодель, унизанный колокольчикообразными чашечками кажется ему цвткомъ загробнаго міра настолько важнымъ и полнымъ особаго значенія, что онъ его срываетъ и уноситъ съ собой. Во время этого ожиданія вся археологія кажется ему чмъ-то самымъ безцльнымъ и безразличнымъ на свт, такъ какъ другой вопросъ овладваетъ имъ: ‘какими физическими свойствами обладаетъ существо одновременно и мертвое и живое, хотя бы только въ полуденный часъ привидній’. Онъ боится также не найти сегодня той, которую ищетъ, такъ какъ считаетъ возможнымъ, чтобъ слдующее возвращеніе на землю было ей дозволено только посл длиннаго промежутка времени, когда же онъ снова замчаетъ ее между колоннъ, то считаетъ ея появленіе игрой своего воображенія и съ устъ его срывается мучительный крикъ: ‘о еслибъ ты еще жила и существовала!’
Но на этотъ разъ онъ былъ, очевидно, слишкомъ критически настроенъ, такъ какъ привидніе, оказалось, обладаетъ голосомъ. Оно спрашиваетъ его для кого онъ принесъ этотъ блый цвтокъ и постепенно втягиваетъ смущеннаго въ длинный разговоръ. Намъ, читателямъ, уже заинтересовавшимся Gradiv’ой, какъ живымъ существомъ, авторъ сообщаетъ, что недовольство и отпоръ, которыя выразилъ наканун ея взглядъ, уступили мсто выраженію любопытства и любознательности. Она его разспрашиваетъ обо всемъ, требуетъ объясненія по поводу его замчанія наканун о томъ, когда и гд видлъ онъ ее ложащейся спать, узнаетъ такимъ образомъ о сновидніи, въ которомъ она погибла со своимъ роднымъ городомъ, затмъ о барельеф и о положеніи ноги, такъ понравившемся молодому археологу. Она тотчасъ же готова продемонстрировать передъ нимъ свою походку, причемъ единственной разницей между ея движеніями и походкой на барельеф Gradiv’ы является отсутствіе на ея ногахъ сандалій, которыя замнены тонкими кожаными башмаками свтло-песочнаго цвта — что она объясняетъ, какъ уступку современности. Очевидно двушка идетъ навстрчу бреду, который она выпытываетъ у него во всемъ объем, не противорча.
Одинъ разъ она какъ будто выходитъ изъ своей роли подъ вліяніемъ собственнаго аффекта: когда онъ, мысленно устремивъ взоры на барельефъ, утверждаетъ, что узналъ ее съ перваго взгляда. Такъ какъ въ этомъ мст разговора она еще ничего не знаетъ о барельеф, то ей легко было предположить какое нибудь недоразумніе въ словахъ Ганольда. Но она быстро спохватывается и только иногда кажется намъ, что рчи ея звучатъ нсколько двусмысленно и кром ихъ прямого значенія и отношенія къ бреду, намекаютъ на что-то дйствительное и современное. Такъ напр., когда она сожалетъ, что ему не удалось изслдованіе на улицахъ по поводу походки Gradiv’ы. ‘Какъ жаль, теб, пожалуй, не понадобилось-бы это длинное путешествіе сюда’. Она узнаетъ также, что онъ назвалъ ея изображеніе Gradiv’ой и сообщаетъ ему свое настоящее имя: Зоя. ‘Это имя теб очень къ лицу, но оно кажется горькой насмшкой, ибо Зоя значитъ жизнь’.— ‘Нужно мириться съ непреложнымъ’, отвчаетъ она: ‘и я ужъ давно привыкла къ мысли, что я мертва’. Съ общаніемъ быть завтра въ полдень на томъ же мст она разстается съ нимъ, предварительно выпросивъ у него цвтокъ асфоделя: ‘другимъ двушкамъ дарятъ весной розы, но для меня цвтокъ забвенія изъ твоихъ рукъ самый подходящій’. Уныніе и грусть хорошо подходятъ къ такъ давно умершей, возвращающейся только на короткій часъ къ жизни.
Мы начинаемъ понимать и надяться. Если молодая двушка, въ образ которой воскресла фантастическая Gradiva Ганольда, такъ полно воспринимаетъ бредъ его, то длаетъ это, вроятно, для того, чтобъ его отъ него освободить. Другого пути для этой цли не существуетъ, противорчіемъ можно отрзать всякую возможность леченія. И настоящее леченіе такого болзненнаго состоянія не могло бы быть проведено иначе: необходимо сначала стать на почву бредовой системы, чтобъ затмъ возможно полно ее изслдовать. Если Зоя — подходящее для такого изслдованія лицо, то мы узнаемъ какимъ образомъ излечиваютъ такого рода бредъ. Но мы хотли бы также знать какимъ образомъ онъ создается. Было бы странной случайностью,— хотя подобные случаи и примры уже извстны — если бы разъясненіе бреда стало бы въ то же время излеченіемъ и исторія происхожденія его раскрылась бы какъ разъ во время разрушенія всей бредовой системы. Мы начинаемъ подозрвать, что исторія этой болзни можетъ тогда превратиться и въ ‘обыкновенную’ любовную исторію, но не слдуетъ пренебрегать такимъ цлебнымъ средствомъ противъ бреда какъ любовь, и не было ли уже увлеченіе нашего героя изображеніемъ Gradiv’ы тоже влюбленностью, хотя и по отношенію къ чему-то прошлому и безжизненному?
Вслдъ за исчезновеніемъ Gradiv’ы въ отдаленіи раздается еще только разъ смющійся зовъ, словно крикъ пролетающей надъ развалинами города птицы. Оставшійся Ганольдъ поднимаетъ что то блое, забытое Gradiv’ой. Это оказывается вовсе не листомъ папируса, а альбомомъ эскизовъ съ различными видами Помпеи, рисованными карандашомъ. Мы сказали бы, что тотъ фактъ, что двушка забыла на этомъ мст свой альбомъ, былъ залогомъ ея возвращенія, такъ какъ мы утверждаемъ, что никто не забываетъ никогда ничего безъ тайной причины или скрытаго побужденія.
Остатокъ дня приноситъ нашему Ганольду цлый рядъ удивительныхъ открытій и доказательствъ, изъ которыхъ онъ все же не длаетъ опредленнаго вывода. Въ стн портика, въ которой исчезла Gradiva, онъ находитъ расщелину, достаточно широкую для прохода очень стройной особы. Онъ приходитъ къ заключенію, что Зоя-Gradiva вовсе не должна была провалиться въ этомъ мст въ землю, это предположеніе кажется ему теперь до того безсмысленнымъ, что онъ стыдится его. Теперь онъ думаетъ, что она можетъ воспользоваться этимъ путемъ, чтобъ вернуться въ свою могилу. Ему кажется, что въ конц улицы могилъ, передъ такъ называемой виллой Діомеда, исчезаетъ чья-то легкая тнь. Въ какомъ-то опьяненіи, какъ наканун, занятый все время тою же мыслью, бродитъ Ганольдъ по окрестностямъ Помпеи. Его занимаетъ мысль: изъ какого тлеснаго вещества состоитъ эта Зоя-Gradiva, и можно-ли что-нибудь почувствовать, если схватить ее за руку? Какое-то особенное стремленіе влекло его сдлать этотъ опытъ, но такой-же сильный страхъ удерживалъ его даже при мысли объ этомъ. На залитомъ солнцемъ косогор онъ встртилъ пожилого господина, по своему костюму похожаго на ботаника или зоолога, который, казалось, занятъ былъ ловлей. Онъ обернулся къ Ганольду и сказалъ: ‘Вы тоже интересуетесь araglionensis? Раньше я этого не предполагалъ, по теперь считаю весьма вроятнымъ, что он водятся не только въ Faraglion’ахъ у Капри, а что если терпливо и усердно поискать, то можно ихъ найти и на материк. Средство предложенное коллегой Эймеромъ, дйствительно хорошее: я уже не разъ примнялъ его съ полнымъ успхомъ. Пожалуйста, не шевелитесь’. Говорящій вдругъ смолкъ и приложилъ сдланный изъ травы силокъ къ расщелин въ скал, изъ которой выглядывала синеватая, блестящая головка ящерицы. Ганольдъ покинулъ охотника на ящерицъ съ насмшкой, думая, что трудно поврить, какія иногда удивительно глупыя намренія могутъ заставить людей совершить длинную поздку въ Помпею. Изъ этой критики, разумется, онъ исключилъ себя и свое намреніе искать въ пепл Помпеи слды Gradiv’ы.
Впрочемъ, лицо господина показалось ему знакомымъ, какъ будто онъ замтилъ его въ одной изъ двухъ гостиницъ. Да и обращеніе этого господина къ Ганольду, было какъ къ знакомому. Дальнйшее странствованіе привело его по боковой тропинк къ неизвстному ему дому, который оказался третьей гостиницей, подъ названіемъ ‘Albergo del sole’. Свободный отъ работы хозяинъ воспользовался случаемъ отрекомендовать самымъ лучшимъ образомъ свой домъ и содержащіяся въ немъ, отрытыя при раскопкахъ, сокровища. Онъ утверждалъ, что присутствовалъ при томъ, какъ въ окрестностяхъ форума откопали двухъ влюбленныхъ, которые, видя неминуемую гибель, обняли другъ друга и такъ дождались смерти. Объ этой исторіи Ганольдъ слыхалъ уже раньше, но считая ее продуктомъ богатой фантазіи какого-нибудь разсказчика, только недоврчиво пожималъ плечами, сегодня же онъ отнесся къ этому разсказу съ врой, еще увеличившейся, когда хозяинъ гостиницы показалъ ему покрытую зеленоватымъ налетомъ металлическую пряжку, найденную на его глазахъ въ пепл, около останковъ молодой двушки. Ганольдъ пріобрлъ эту пряжку безъ недоврчиваго колебанія и когда, уходя изъ ‘Albergo’, онъ увидлъ на открытомъ окн покрытую блыми цвтами втку асфоделя, видъ могильнаго цвтка показался ему какъ бы подтвержденіемъ подлинности его новаго пріобртенія.
Но съ момента обладанія этой пряжкой новый бредъ охватилъ его, или врне, прежній получилъ дальнйшее развитіе, которое, казалось, не могло быть хорошимъ предзнаменованіемъ для начатаго леченія. Не далеко отъ форума выкопали двухъ молодыхъ обнявшихся влюбленныхъ, а онъ видлъ во сн, какъ Gradiv’а улеглась для сна именно въ этомъ мст около храма Аполлона. Весьма возможно, что она, пройдя форумъ, направилась дальше, чтобъ встртиться съ кмъ-то и умереть вмст съ нимъ! Это предположеніе вызвало въ немъ мучительное чувство, которое мы могли-бы сравнить съ ревностью. Но мысль, что все это предположеніе весьма недостоврно, уменьшила остроту чувства и онъ пришелъ въ себя настолько, что оказался въ состояніи поужинать въ гостиниц Діомеда. Двое новоприбывшихъ гостей, мужчина и женщина, которыхъ онъ, благодаря сходству, несмотря на различный цвтъ волосъ, принялъ за брата и сестру, привлекли тамъ его вниманіе. Оба были первыми встртившимися ему въ пути людьми, показавшимися ему симпатичными. Красная флорентинская роза, бывшая на молодой двушк, разбудила въ немъ какое то смутное воспоминаніе, но онъ не могъ опредлить какое. Наконецъ Ганольдъ отправился спать и ему приснился сонъ. Это былъ удивительно безсмысленный вздоръ, но очевидно скомбинированный изъ дневныхъ переживаній: ‘Гд то на солнц сидла Gradiva, сплела изъ травы силокъ, чтобъ поймать ящерицу, и говорила: ‘пожалуйста, не шевелись:— коллега правъ, средство дйствительно хорошее, она уже примнила его съ полнымъ успхомъ’. Еще во сн здравый смыслъ Ганольда боролся съ этимъ видніемъ, находя его совершеннымъ сумасшествіемъ, и ему удалось освободиться отъ сновидній благодаря невидимой птиц, которая, испустивъ короткій смющійся зовъ, унесла ящерицу въ своемъ клюв.
Несмотря на вс эти виднія онъ проснулся съ большей ясностью и увренностью. Видъ розоваго куста, покрытаго такими же цвтами, какіе онъ видлъ наканун на груди молодой женщины, вызвали въ немъ воспоминаніе, что ночью кто-то сказалъ — ‘весной дарятъ розы’. Невольно сорвалъ онъ нсколько розъ и съ этимъ, должно быть, было связано что-то, что облегчающе подйствовало на его голову. Поборовъ свою нелюдимость, онъ направился обычнымъ путемъ въ Помпею, нагруженный розами, металлической пряжкой, альбомомъ для эскизовъ и полный разныхъ думъ, касающихся Gradiv’ы. Прежній бредъ Ганольда какъ бы поколебался. Онъ ужъ сомнвался, можетъ-ли Gradiva находиться въ Помпе только въ полуденный часъ, или же также и въ другое время. Главное вниманіе сосредоточилось на вновь зародившейся бредовой иде и связанная съ нею ревность мучила его во всевозможныхъ проявленіяхъ и формахъ. Онъ почти желалъ того, чтобъ появленіе Gradiv’ы оставалось видимымъ только его глазамъ и ускользало бы отъ взоровъ остальныхъ людей, тогда онъ могъ бы считать ее исключительно ему принадлежащею собственностью. Во время странствій, въ ожиданіи полудня, одна встрча особенно поразила его. Въ ‘Casa del fauno’ онъ натолкнулся на дв фигуры, которыя, предполагая что ихъ никто не видитъ въ этомъ углу, держали другъ друга въ объятіяхъ, слившись въ горячемъ поцлу. Съ удивленьемъ узналъ въ нихъ Ганольдъ вчерашнюю симпатичную пару. Но для брата и сестры ихъ настоящее поведеніе казалось ему мало подходящимъ: ихъ объятія и поцлуи были слишкомъ продолжительными, итакъ это были влюбленные, вроятно новобрачные, тоже какіе-нибудь Августъ и Грета. Но, удивительнымъ образомъ, эта картина не вызвала въ немъ другихъ чувствъ, кром удовольствія, и какъ-бы боясь нарушить тайное, молитвенно-религіозное проникновеніе, онъ удалился незамченнымъ. Уваженіе, котораго ему долго не хватало, появилось въ немъ наконецъ.
Когда Ганольдъ очутился передъ домомъ Мелеагра, его снова охватилъ страхъ застать Gradiv’у въ обществ кого-нибудь другого съ такой силой, что онъ не нашелъ другого привтствія для нея, какъ вопросъ: ‘Одна-ли ты?’ Съ трудомъ удается ей заставить его сознать, что эти розы сорвалъ онъ для нея, онъ сознается ей въ своемъ бред о томъ, что она была той двушкой, которую отрыли недалеко отъ форума въ чьихъ то объятьяхъ и которой принадлежала позеленвшая пряжка. Не безъ насмшки спрашиваетъ его молодая двушка, не на солнц-ли нашелъ онъ эту вещицу.— Оно-де называется здсь ‘Sole’ и поставляетъ всякія вещицы въ такомъ род. Чтобъ избавить его отъ головокруженія, на которое онъ жалуется, она предлагаетъ ему раздлить съ ней ея завтракъ и подаетъ ему одну половину благо хлба, завернутаго въ папиросную бумагу, а вторую половину съдаетъ сама съ явнымъ аппетитомъ. При этомъ между губъ блестятъ безукоризненные зубы, и издаютъ при прокусываніи корки слегка хрустящій звукъ. На ея слова: ‘мн сейчасъ кажется, что мы уже однажды такимъ образомъ ли вмст хлбъ дв тысячи лтъ тому назадъ. А ты не припомнишь?’ — онъ не можетъ найти отвта, но подкрпившая его да и вс признаки несомнннаго существованія Gradiv’ы, не замедлили оказать на него свое дйствіе. Здравый смыслъ проснулся въ немъ и подвергъ сомннію бредъ о томъ, что Gradiv’а привидніе, правда, противъ этого можно было бы возразить, что вдь она сама только что сказала, что за дв тысячи лтъ она ужъ однажды завтракала съ Ганольдомъ. Средствомъ разршенія этого противорчія показался ему одинъ экспериментъ, который онъ продлалъ съ хитростью и воскресшею ршимостью. Лвая рука двушки съ ея длинными пальцами лежала спокойно на ея колняхъ и одна изъ мухъ, нахальство и безполезность которыхъ еще такъ недавно возмущали молодого археолога, опустилась на эту руку. Вдругъ рука Ганольда поднялась и съ размаху хлопнула далеко не нжно муху и руку двушки.
Этотъ смлый опытъ имлъ два послдствія: во первыхъ, далъ ему радостную увренность, что онъ дотронулся до несомннно настоящей, живой, теплой человческой руки, во вторыхъ, онъ услышалъ строгое замчаніе, отъ котораго съ испугомъ вскочилъ со ступеньки, на которой сидлъ, потому что Gradiva, придя въ себя отъ смущенія, воскликнула: ‘Но ты, повидимому съума сошелъ, Норбертъ Ганольдъ!’.
Какъ извстно, нтъ лучшаго средства для того, чтобъ разбудить спящаго или сомнамбулу, какъ назвать его по имени. Къ сожалнію, мы лишены были возможности наблюдать, какое слдствіе имло для Ганольда обращеніе къ нему Gradiv’ы по имени, котораго онъ никому въ Помпе не сообщалъ, потому что въ этотъ критическій моментъ появилась вышедшая изъ ‘Casa del fauno’ симпатичная влюбленная парочка и молодая дама воскликнула тономъ пріятнаго изумленія: ‘Зоя, ты тоже здсь? И тоже совершаешь свадебное путешествіе? Но вдь ты мн ни слова не писала объ этомъ!’ Передъ этимъ новымъ доказательствомъ фактической реальности Gradiv’ы Ганольдъ обратился въ бгство.
И Зоя-Gradiva была не особенно пріятно поражена этимъ непредвидннымъ посщеніемъ, которое, казалось, помшало ей въ очень важномъ дл. Но, тотчасъ спохватившись, она отвчаетъ обычными въ такихъ случаяхъ фразами, сообщая подруг, но еще въ большей степени, читателю, настоящее положеніе вещей, при этомъ ей удается ловко избавиться отъ нжной пары. Она поздравляетъ ихъ, но сама она здсь не въ свадебномъ путешествіи. ‘Молодой человкъ, который только что ушелъ, тоже страдаетъ какимъ-то страннымъ бредомъ, онъ, кажется, думаетъ, что у него въ голов жужжитъ муха, впрочемъ у каждаго изъ насъ сидитъ тамъ какое-нибудь наскомое. Мн, по обязанности, пришлось познакомиться съ энтомологіей и я могу быть въ подобныхъ случаяхъ очень полезной. Мы съ отцомъ живемъ въ гостиниц Solo, ему пришла внезапно блестящая идея взять меня съ собой сюда, если я устроюсь самостоятельно въ Помпе и не буду предъявлять къ нему никакихъ требованій. Я ршила, что сама съумю откопать для себя что-нибудь интересное. Правда, о находк, которую я сдлала — т. е. о счасть встртить тебя, Гиза, я даже не мечтала’. Теперь же она должна поторопиться къ отцу, чтобъ составить ему общество за столомъ въ отел. И такъ она удаляется, посл того какъ представилась намъ, какъ дочь зоолога и охотника за ящерицами, и различными двусмысленными фразами созналась въ своихъ намреніяхъ относительно леченія и въ другихъ, тайныхъ замыслахъ. Направленіе, по которому она пошла было, однако, не въ сторону гостиницы ‘Солнца’, въ которой ее ждалъ ея отецъ, и ей, вроятно, показалось, что вокругъ виллы Діомеда какая-то тнь ищетъ своей могилы и исчезла подъ однимъ изъ надгробныхъ памятниковъ, потому что и она направилась по улиц могилъ, ступая при каждомъ шаг почти отвсно ступнею ногъ. Туда убжалъ въ смущеніи и замшательств Ганольдъ и ходилъ безпрерывно взадъ и впередъ въ портик сада, напрягая свою мысль и стараясь разршить остатки своей задачи. Одно сдлалось для него несомннно яснымъ: что онъ былъ совершенно лишенъ ума и здраваго смысла, думая, что иметъ общеніе съ боле или мене воплощенной и вновь ожившей молодой помпеянкой и это трезвое пониманіе своего безумія было безспорнымъ шагомъ впередъ по пути къ здравому разсудку. Но, съ другой стороны, эта живая, съ которой и другіе обращаются какъ съ равнымъ имъ существомъ, была Gradiva и откуда-то знала его имя. Однако, для разршенія этой послдней загадки его проснувшійся разсудокъ не достаточно еще окрпъ. Также и чувства его не были еще настолько спокойны, чтобъ овладть такой трудной задачей и больше всего желалъ бы онъ быть засыпаннымъ еще дв тысячи лтъ тому назадъ въ вилл Діомеда, чтобъ только быть увреннымъ, что никогда больше встртится съ Зоей-Gradiv’ой.
Но страстное желаніе снова ее увидть боролось съ послдними попытками къ бгству, отъ которыхъ онъ еще не освободился.
Огибая одинъ изъ четырехъ угловъ колоннады, Ганольдъ съ испугомъ отскочилъ назадъ. На сломанномъ куск стны сидла одна изъ двушекъ, погибшихъ въ вилл Діомеда. Но эта мысль была послдней попыткой вернуться въ царство бреда, нтъ, это была Gradiva, которая, очевидно, пришла для того, чтобъ закончить исцленіе нашего героя. Она врно объяснила его первое инстинктивное движеніе желаніемъ уйти, и указала ему, что онъ не можетъ бжать, такъ какъ начался сильный ливень. Немилосердная двушка начала съ вопроса: что значила эта исторія съ мухой на ея рук? Онъ не могъ ршить, какимъ мстоименіемъ пользоваться въ разговор съ ней, но у него хватило достаточно смлости, чтобы обратиться къ ней съ ршительнымъ вопросомъ.
‘У меня въ голов — какъ кто-то сказалъ — все перемешалось, поэтому прошу прощенія за то, что я такимъ образомъ обошелся съ рукой. Какъ могъ я быть столь безразсуднымъ, мн совершенно непонятно, но также отказываюсь понять, какимъ образомъ обладательница этой руки могла меня упрекнуть въ этомъ безразсудств, называя меня по имени’. ‘Повидимому, ты все еще ничего не понимаешь, Норбертъ Ганольдъ. Правда, это меня не удивляетъ, ты уже давно меня къ этому пріучилъ. Чтобы получить новый урокъ мн не зачмъ было здить въ Помпею, ты могъ бы подать его добрыхъ сто миль ближе’.
‘Да, на сто миль ближе, противъ твоей квартиры, въ новомъ дом, стоитъ у меня на окн клтка съ канарейкой’, — поясняетъ она ему, все еще не понимающему.
Послднія слова дйствуютъ на слушателя, какъ какое-то далекое смутное воспоминаніе. Вдь это та птичка, пніе которой внушило ему ршеніе отправиться въ Италію.
‘Въ дом этомъ живетъ мой отецъ, профессоръ зоологіи Рихардъ Бертгангъ.’
Какъ сосдка, она, стало быть, знала его, и его имя. У насъ же является чувство разочарованія при этой простой развязк, не оправдавшей нашихъ ожиданій.
Норбертъ Ганольдъ не показываетъ еще, что къ нему вернулась самостоятельность мысли, повторяя: ‘Стало быть, Вы — Зоя Бертгангъ? Но вдь она выглядла совсмъ иначе…’
Отвтъ Зои Бертгангъ показываетъ затмъ, что между ними обоими существовали, кром сосдства, еще и другія отношенія. На основаніи прежнихъ правъ своихъ она настаиваетъ на интимномъ обращеніи на ‘ты’, которое казалось естественнымъ по отношенію къ привидніямъ, но неумстнымъ въ разговор съ живой. ‘Если ты считаешь обращеніе на ‘вы’ боле удобнымъ, будемъ говорить такъ, хотя для меня естественнй говорить вамъ ‘ты’. Я не знаю, выглядла ли я иначе въ то время, когда мы дружно играли и бгали вмст, а при случа, для разнообразія, тузили и лупили другъ друга. Но еслибъ вы хоть одинъ разъ, въ послдніе годы, удостоили меня взглядомъ, то, быть можетъ, убдились бы тогда, что я ужъ давно такъ выгляжу’.
Итакъ, между обоими существовала дтская дружба, быть можетъ и дтская любовь, которая оправдывала это /обращеніе на ‘ты’. Не кажется ли эта развязка такой же простой, какъ и первая, которую мы предположили? Намъ приходитъ въ голову мысль, многое объясняющая и углубляющая, а именно, что эта дтская связь можетъ неожиданнымъ образомъ объяснить нкоторыя частности и подробности изъ того, что произошло между ними обоими во время ихъ настоящей встрчи. Этотъ ударъ по рук Зои-Gradiv’ы, который Норбертъ Ганольдъ такъ прекрасно мотивировалъ необходимостью ‘экспериментальнаго ршенія вопроса о тлесности виднія’,— но напоминаетъ ли онъ съ другой стороны воскресшій дтскій порывъ ‘тузить и лупить’ другъ друга, о сил котораго въ дтств свидтельствуютъ намъ слова Зои? И когда Gradiv’а обращается къ молодому археологу съ вопросомъ — не кажется ли ему, что они уже однажды, дв тысячи лтъ тому назадъ, завтракали вмст — не становится ли этотъ вопросъ понятнымъ, если вмсто историческаго прошлаго мы поставимъ личное — дтство, воспоминанія о которомъ остались живыми у двушки, а изъ памяти молодого человка, казалось, изгладились? Не начинаетъ ли намъ вдругъ казаться, что фантазіи молодого археолога по поводу его Gradiv’ы могутъ быть отраженіемъ этихъ забытыхъ воспоминаній дтства? Въ такомъ случа эти фантазіи нельзя назвать произвольными продуктами воображенія, но обусловленными впечатлніями и воспоминаніями дтства, вліяющими на него даже помимо его., сознанія. Мы должны постараться доказать въ отдльныхъ случаяхъ это происхожденіе его фантазіи, хотя бы только какъ вроятное предположеніе. Когда напр. ему кажется, что Gradiv’а должна быть греческаго происхожденія, дочерью почтеннаго человка, быть можетъ, жреца Цереры — то разв это не совпадаетъ довольно хорошо съ предположеніемъ о вліяніи на него извстнаго ему греческаго имени двушки — Зоя — и ея принадлежности къ семь профессора зоологіи? Но еслибъ фантазіи Ганольда были преобразившимися воспоминаніями, мы можемъ предполагать, что указанія на ихъ источники мы найдемъ въ словахъ Зои Бертгангъ. Прислушаемся же къ тому, что она говоритъ, она уже разсказала намъ о глубокой дтской привязанности, существовавшей между ними, теперь же мы узнаемъ, какое развитіе получило это дтское чувство въ каждомъ изъ обоихъ въ дальнйшемъ.
‘Тогда… ну, до того времени, пока насъ не стали называть — сама не знаю отчего — подростками, во мн жила необыкновенная привязанность къ вамъ и я думала, что въ цломъ мір не смогла бы никогда найти лучшаго друга. Матери, братьевъ и сестеръ у меня не было, а для моего отца мдянка въ спирту была интересне меня: а что-нибудь долженъ имть всякій,— въ томъ числ и двушка — чмъ можно было-бы занять свои мысли и все то, что съ ними связано. И этимъ ‘вы’ были тогда для меня, но когда на васъ обрушилось это несчастье — археологія, я сдлала открытіе, что изъ тебя — простите, но ваше галантное нововведеніе звучитъ такъ нелпо и такъ не гармонируетъ съ тмъ, что я хочу выразить — я хотла сказать: тогда, именно, стало ясно, что изъ тебя сдлался несносный человкъ, который, по крайней мр для меня, но имлъ ни глазъ въ голов, ни языка во рту, ни воспоминаній, тхъ воспоминаній, которыя у меня живо сохранились о нашемъ дтств. И если я теб показалась другой, чмъ прежде, то это потому, что встрчаясь изрдка со мной въ обществ,— послдній разъ это было еще прошлою зимой,— ты никогда не замчалъ меня и не разговаривалъ со мной. Впрочемъ, для меня не длались исключенія, потому что ты поступалъ такъ-же точно и по отношенію къ другимъ. Я была для тебя пустымъ пространствомъ, а ты, со своимъ блокурымъ хохломъ, за который я раньше такъ часто таскала тебя, былъ скучный, сухой, молчаливый, какъ чучело какаду, и притомъ, важный, какъ археоптериксъ — такъ, кажется, называется это птицеподобное ископаемое. Но я все же никогда не подозрвала, чтобъ въ твоей голов могла зародиться такая дикая фантазія — принять меня въ Помпе тоже за ископаемое и притомъ воскресшее. Когда ты такъ неожиданно появился предо мной, мн стоило сначала большого труда понять, какой нелпый бредъ овладлъ твоимъ воображеніемъ. Потомъ это забавляло меня и нравилось мн, несмотря на свое безуміе. Повторяю — этого я за тобой не подозрвала’.
Такимъ образомъ, двушка совершенно ясно сообщаетъ намъ о томъ, что стало съ годами у нихъ изъ ихъ дтской дружбы. У нея это чувство дошло до влюбленности, ибо нужно вдь имть что-нибудь, чему можно было-бы отдать свое двичье сердце. Зоя Бертгангъ, это воплощеніе ума и ясности, даетъ намъ возможность насквозь разглядть всю ея психическую жизнь. Если примнимо ко всмъ правило, что всякая нормально воспитанная двушка первую привязанность свою отдаетъ отцу, то это тмъ боле должно было съ Зоей случиться, потому что въ семь своей, кром отца, она никого не имла. Но у отца не нашлось въ душ ничего для нея, интересы науки овладли имъ всецло. Поэтому ей пришлось искать себ кого-нибудь другого и всю глубину сердечной привязанности своей она отдала другу юности. Когда и послдній пересталъ замчать ее, то это не разрушило любви къ нему, а напротивъ, еще увеличило ее, такъ какъ онъ сдлался похожимъ на ея отца, какъ и тотъ, онъ весь былъ поглощенъ наукой, и ушелъ отъ жизни и отъ Зои. Такимъ-то образомъ могло случиться, что она осталась врной неврному, что въ возлюбленномъ нашла отца, охватила обоихъ однимъ чувствомъ, или, какъ мы говоримъ, идентифицировала обоихъ въ своемъ чувств.
Откуда беремъ мы основаніе для этого маленькаго психологическаго анализа, который можетъ легко показаться произвольнымъ? Въ одной единственной, но характерной подробности, которую далъ намъ авторъ. Когда Зоя описываетъ столь печальное для нея превращеніе своего друга, она ругаетъ его, сравнивая съ археоптериксомъ, т. е. съ тмъ чудовищемъ-птицей, которое принадлежитъ археологической зоологіи. Такимъ образомъ, она нашла одно конкретное выраженіе для идентифицированія обоихъ лицъ, ея гнвъ разитъ однимъ словомъ какъ возлюбленнаго, такъ и отца. Этотъ археоптериксъ является, такъ сказать, компромиссомъ, или какъ бы срединнымъ представленіемъ, въ которомъ совпадаютъ мысли о глупости и возлюбленнаго и отца.
Совсмъ другое произошло съ молодымъ человкомъ. Археологія захватила его совершенно, оставивъ въ немъ интересъ только къ женщинамъ изъ мрамора и бронзы. Вмсто того, чтобъ обратиться въ страсть, дтская дружба заглохла въ немъ и воспоминанія о ней были такъ глубоко забыты, что, встрчаясь въ обществ, онъ не узнавалъ своей подруги и не обращалъ на нее никакого вниманія. Но если мы обратимъ вниманіе на дальнйшее, то можемъ усомниться, можно-ли назвать ‘забвеніемъ’ то, что случилось съ этими воспоминаніями нашего археолога. Существуетъ особаго рода забвеніе, которое отличается тмъ, что при немъ лишь съ большой трудностью удается вызвать воспоминанія, даже при наличности сильнаго вншняго возбудителя. Въ такихъ случаяхъ можетъ казаться, будто имется внутреннее сопротивленіе, не допускающее такого воспоминанія. Такое забвеніе въ психопатологіи носитъ названіе ‘вытсненія’, случай, который изображенъ нашимъ авторомъ, кажется намъ примромъ такого вытсненія. Мы еще вообще не знаемъ, связано ли забвеніе какого-нибудь впечатлнія съ исчезновеніемъ ‘слдовъ воспоминанія’ о немъ въ душевной жизни. Относительно же ‘вытсненія’ мы можемъ съ увренностью утверждать, что оно не сопровождается уничтоженіемъ ‘слдовъ воспоминанія’. Вытсненное хотя и не можетъ, обыкновенно, непосредственно вспомниться, но не теряетъ способности оказывать воздйствіе и вліяніе на душевную жизнь, подъ вліяніемъ какого-нибудь вншняго раздраженія оно ведетъ къ психическимъ слдствіямъ, которыя можно разсматривать, какъ преобразованіе или продукты забытыхъ вспоминаній, и которыя остаются непонятными, если на нихъ не такъ смотрть. Мы полагаемъ, что въ фантазіяхъ Норберта Ганольда по поводу Gradiv’ы можно узнать такіе продукты его вытсненныхъ воспоминаній о дтской дружб съ Зоей Бертгангъ. Съ особой закономрностью нужно ждать такого рода возвращенія вытсненнаго, если съ этими вытсненными впечатлніями связаны эротическія чувства человка, если его любовныя переживанія подверглись такого рода вытсненію. И въ этомъ случа оказывается справедливой старая латинская пословица: ‘Naturam furca cxpellas, semprer redibit’, первоначально, можетъ быть, относившаяся къ ‘изгнанію’ благодаря вншнимъ причинамъ, а не внутреннимъ конфликтамъ. Но пословица эта не говоритъ еще всего, она только подтверждаетъ фактъ возвращенія вытсненной ‘природы’, но не описываетъ въ высшей степени интереснаго способа этого возвращенія, совершающагося вдругъ, какъ бы изподтишка. Какъ разъ то, что служитъ средствомъ вытсненія — какъ furca пословицы,— становится и носителемъ, выразителемъ возвращающагося: въ самомъ вытсняющемъ, и какъ бы за спиной его, выявляется вытсненное и побждаетъ его. Извстная гравюра Фелисьона Ропса лучше многихъ разсужденій иллюстрируетъ этотъ мало извстный, но заслуживающій огромнаго вниманія фактъ на яркомъ примр вытсненія въ жизни кающихся святыхъ. Аскетическій монахъ ищетъ спасенія отъ искушеній свта у изображенія распятаго Спасителя. И крестъ, подобно тни, опускается, а на его мст, сіяя, поднимается соблазнительный образъ обнаженной женщины. Другіе художники, съ меньшимъ психологическимъ чутьемъ, помщали дерзко-торжествующій грхъ на какомъ нибудь мст возл распятаго Спасителя. Одинъ только Ропсъ помстилъ его на мст самаго Спасителя на крест, онъ какъ будто бы зналъ о томъ, что вытсненное, при возвращеніи своемъ, прорывается въ томъ самомъ, что вытсняетъ его.
На этомъ мст стоитъ остановиться, чтобъ убдиться на случаяхъ болзни, какой чувствительной становится психика человка въ состояніи такого вытсненія къ проявленію вытсненнаго, и какого небольшого и незначительнаго сходства достаточно, чтобъ ъто вытсненное какъ-нибудь проявилось чрезъ посредство вытснявшаго. Однажды мн пришлось лчить одного молодого человка, почти мальчика, который, узнавъ помимо воли своей о тайн половой жизни, всми силами старался избавиться отъ проснувшихся въ немъ страстныхъ желаній, употребляя для этого различныя способы вытсненія: работалъ съ необыкновеннымъ прилежаніемъ, особенно сильно привязался къ матери, и старался сохранить что-то ребяческое въ своемъ поведеніи и характер. Я не хочу сейчасъ подробно излагать, какъ именно въ отношеніяхъ его къ матери проявлялось вытсненное половое чувство, а описать боле рдкій и странный случай,— какъ другой оборонительный оплотъ этого молодого человка рухнулъ по самому незначительному и недостаточному поводу. Математика пользуется славой лучшаго средства для отвлеченія отъ всего сексуальнаго, и еще Ж. Ж. Руссо получилъ слдующій совтъ отъ одной дамы, которая была имъ недовольна: Lascina le donne е studia la matematica. И нашъ паціентъ занялся также съ особеннымъ рвеніемъ математикой и геометріей, преподаваемыми въ школ, но однажды его способности измнили ему предъ нсколькими, казалось-бы, самыми невинными задачами. Точный текстъ двухъ изъ нихъ намъ удалось установить: ‘Два тла столкнулись, одно со скоростью…’ и т. д. И — ‘въ цилиндръ, діаметръ основанія котораго t надо вписатъ конусъ и т. д.’ При этихъ фразахъ, въ которыхъ другой не замтилъ бы никакихъ намековъ на сексуальное, больной почувствовалъ, что и въ математик не можетъ найти врнаго убжища, и оставилъ занятія ею.
Если-бъ Норбертъ Ганольдъ былъ взятымъ изъ дйствительности лицомъ, у котораго археологія вытснила любовь и воспоминанія о дтской дружб, то было бы вполн правильно и естественно, чтобъ именно старинный барельефъ разбудилъ въ немъ воспоминаніе о дтскихъ чувствахъ къ возлюбленной, онъ вполн заслужилъ бы свою судьбу, если бы влюбился въ каменное изображеніе Gradiv’ы, изъ-за котораго, благодаря непонятному сходству, появляется образъ живой и позабытой Зои.
Какъ видно и сама Зоя Бертгангъ раздляетъ нашъ взглядъ на бредъ молодого археолога, потому что выраженіе благоволенія, о которомъ она говоритъ въ конц своей ‘откровенной, обстоятельной и поучительной отповди’, нельзя иначе объяснить, какъ ея готовностью принять съ самаго начала на свой счетъ интересъ Норберта къ Gradiv’. Этого, именно, она отъ него не ждала, но все же распознала, несмотря на странную бредовую форму, въ которую его чувство было облечено. На него же ея психическое воздйствіе и лченіе имли самое благотворное вліяніе, онъ чувствовалъ себя освобожденнымъ, потопчу что бредъ его былъ замненъ тмъ, съ чего онъ могъ быть лишь изуродованнымъ и неврнымъ слпкомъ. Онъ не замедлилъ теперь вспомнить обо всемъ и узналъ въ Gradiv’ свою хорошую, веселую, умную подругу, которая, въ сущности, совершенно не измнилась. Но нчто другое казалось ему очень страннымъ:
— ‘Что нужно умереть, чтобъ потомъ воскреснуть’ — сказала молодая двушка — ‘но для археолога это, очевидно, необходимо’.Она, повидимому, не простила ему еще того окольнаго пути черезъ археологію, который онъ прошелъ отъ ихъ дтской дружбы до завязавшихся между ними снова отношеній.
‘Нтъ, я имю въ виду твое имя, вдь Gradiva и Bertgang — значитъ тоже самое — ‘въ сіяніи идущая’.
Этого даже и мы не ожидали. Нашъ герой начинаетъ выходить изъ своей удрученности и играть активную роль. Онъ, очевидно, совершенно излченъ отъ своего бреда, одержалъ надъ нимъ верхъ и доказываетъ это тмъ, что самъ разрываетъ послднія нити своей бредовой сти. Такъ же точно поступаютъ больные, которыхъ освобождаютъ отъ гнета и власти ихъ бредовыхъ идей, открывая скрытое за послдними вытсненное. Какъ только они это поняли, то сейчасъ же сами даютъ объясненіе послднихъ и наиболе важныхъ и загадочныхъ явленій ихъ состоянія, посредствомъ внезапно приходящихъ имъ въ голову мыслей и соображеній. Мы уже раньше предположили, что мысль о греческомъ происхожденіи фантастической Gradiv`ы могла явиться подъ вліяніемъ женскаго имени ‘Зоя’, но къ самому имени ‘Gradiva’ мы не осмливались критически подойти, его считали мы свободнымъ созданіемъ фантазіи Норберта Ганольда. И что-же? Какъ разъ это имя оказывается переводомъ вытсненной фамиліи якобы позабытой подруги дтства.
Происхожденіе и объясненіе бреда закончены. То, что слдуетъ у автора дале, должно служить гармоничному окончанію разсказа. Въ ожиданіи будущаго, насъ можетъ только радовать, что человкъ, игравшій раньше грустную роль больного, совершенно приходитъ въ себя, и ему удается даже вызвать въ молодой двушк кое-что изъ тхъ чувствъ, отъ которыхъ самъ онъ прежде страдалъ. Онъ возбуждаетъ въ ней ревность тмъ, что вспоминаетъ о той молодой, симпатичной дам, которая, своимъ появленіемъ, нарушила прежде ихъ уединеніе въ дом Мелеагра, онъ говоритъ, что она была первой, которая ему очень понравилась. Когда, посл этого, Зоя хочетъ холодно проститься съ нимъ, говоря:— теперь вс образумились и она не мене другихъ, онъ можетъ отыскать Гизу Гартлебенъ, или какъ тамъ она теперь называется, чтобъ помочь ей въ научномъ отношеніи во время ея пребыванія въ Помпе, она же должна теперь поспшить въ Albergo del sole, гд ея отецъ ждетъ ее съ обдомъ, можетъ быть они еще когда-нибудь встртятся въ обществ, въ Германіи, или на лун — тогда онъ снова пользуется мухой, какъ предлогомъ для того, чтобъ овладть сначала ея щеками, а потомъ и губами и проявить агрессивность, которая въ игр любви составляетъ обязанность мужчины. Еще только одинъ разъ какъ будто омрачается ихъ счастье — когда Зоя заявляетъ, что теперь ужъ въ самомъ дл должна идти къ отцу, который умретъ съ голоду въ ‘Sole’.— ‘Твой отецъ — какъ онъ’? Но умная двушка уметъ сразу разсять его опасенія: ‘Вроятно онъ никакъ не отнесется, я не принадлежу къ числу необходимыхъ экземпляровъ его зоологической коллекцій, иначе мое глупое сердце, быть можетъ, не привязалось бы къ теб такъ сильно’. Но еслибы отецъ неожиданно оказался другого мннія, чмъ они, то у нихъ все же нашлось-бы врное средство. Ганольду стоитъ только перехать на Капри, поймать тамъ одну Lacerta faraglionensis — (въ техник ловли онъ могъ-бы поупражняться на ея маленькомъ пальц) — выпустить здсь это животное, поймать его снова на глазахъ зоолога и предоставить ему выборъ между faraglionensis на материк и дочерью. Совтъ, въ которомъ, какъ это легко замтить, насмшка смшана съ горечью, а также и предостереженіе жениху, чтобъ онъ въ дальнйшемъ не держался того образца, по которому его выбрала его возлюбленная. Норбертъ Ганольдъ успокаиваетъ насъ и на этотъ счетъ, проявляя въ различныхъ мелочахъ ту перемну, которая съ нимъ произошла. Онъ высказываетъ намреніе совершить со своей Зоей свадебное путешествіе въ Италію и въ Помпею, какъ еслибъ его никогда не раздражали путешествующіе новобрачные Августы и Греты. То, что онъ чувствовалъ по отношенію къ этимъ счастливымъ парамъ, столь напрасно удалявшимся на тысячу верстъ отъ ихъ нмецкой родины, совершенно исчезло изъ его памяти. И авторъ безусловно правъ, выставляя такого рода забывчивость лучшимъ доказательствомъ душевной перемны. Зоя возражаетъ по поводу высказаннаго пожеланіи, ея ‘также какъ будто выкопаннаго изъ развалинъ друга дтства’, что не чувствуетъ себя еще достаточно ожившей для такихъ ‘географическихъ ршеній’. Отнын прекрасная дйствительность побдила бредъ, но прежде чмъ оба покидаютъ Помпею, воздается честь и послднему. Придя къ Иркумсовымъ воротамъ, гд, у начала Strada consolare, старыя каменныя плиты перескаютъ улицу, Норбертъ Ганольдъ останавливается и проситъ молодую двушку пройти впередъ. Она понимаетъ его ‘и приподнявъ слегка лвой рукой платье перешла улицу въ солнечномъ блеск возрожденная Gradiva — Зоя Бертгангъ своей спокойной скользящей походкой. И мечтательнымъ взглядомъ слдилъ за ней Норбертъ Ганольдъ. Вмст съ торжествомъ эротики теперь получаетъ должную оцнку и то, что было прекрасно и драгоцнно въ его бред’.
Послдней фразой о ‘выкопанномъ изъ развалинъ друг дтства’, авторъ далъ намъ въ руки ключъ къ пониманію всей той символики, которой пользовался бредъ нашего героя при маскированіи вытсненнаго воспоминанія. Дйствительно, трудно придумать лучшую аналогію для вытсненія, которое длаетъ какое либо душевное переживаніе недоступнымъ, но, въ то-же время, сохраняетъ его нетронутымъ, чмъ погребеніе, ставшее участью Помпеи, отъ котораго теперь, благодаря работамъ заступовъ, городъ опять какъ-бы воскресаетъ. Потому то фантазія молодого археолога должна была перенести въ Помпею оригиналъ, съ котораго былъ сдланъ рельефъ, напомнившій ему о забытой подруг юности. И авторъ имлъ полное основаніе остановиться передъ столь важнымъ сходствомъ между душевными переживаніями единичной личности и отдльнымъ событіемъ въ исторіи человка, сходствомъ, которое онъ уловилъ тонкимъ своимъ чутьемъ.
Нашимъ намреніемъ, собственно говоря, было подвергнуть изслдованію, при помощи извстнаго аналитическаго метода, т два или три сновиднья, которыя встрчаются въ разсказ Gradiva, какъ же это случилось, что мы увлекались изложеніемъ хода всего произведенія и изслдованіемъ душевныхъ переживаній двухъ главныхъ героевъ его? Это было не излишней, а необходимой подготовительной работой. Если мы хотимъ изучить дйствительныя сновиднія какого-нибудь реальнаго лица, мы также должны досконально познакомиться съ его характеромъ и судьбой, и принять во вниманіе не только его переживанія непосредственно передъ сномъ, но и прожитое изъ далекаго прошлаго. Мн кажется, что мы все еще не можемъ взяться за ршеніе нашей настоящей задачи, что мы должны еще дальше остановиться на самомъ разсказ, и продолжить нашу подготовительную работу.
Наши читатели, вроятно, замтили съ удивленіемъ, что мы относимся къ проявленіямъ душевныхъ переживаній и поступковъ Норберта Ганольда и Зои Бертгангъ, словно они были бы дйствительными существами, а по продуктомъ творчества поэта, словно творческій замыселъ послдняго былъ для насъ абсолютно ясной средой, а не туманной и преломляющей свтъ. И тмъ странне должно казаться подобное наше отношеніе, что самъ авторъ вполн ясно и опредленно заявляетъ, что не изображаетъ дйствительности, назвавъ свое произведеніе ‘фантазіей’. Но мы находимъ его описанія до того врными дйствительности, что ничего не могли бы возразить, если бы ‘Gradiva’ называлась психіатрическимъ этюдомъ, а не фантазіей. Только въ двухъ пунктахъ авторъ воспользовался дозволенной ему свободой, создавая предположенія, почву для которыхъ, кажется, нельзя найти въ закономрности жизни. Въ первомъ — когда онъ заставляетъ молодого археолога найти несомннно античный барельефъ, который не только особенностью походки, но и лицомъ и сложеніемъ, во всхъ деталяхъ до того врно воспроизводитъ много позже живущую двушку, что молодой ученый принимаетъ ее за ожившее каменное изображеніе. Во-вторыхъ,— когда авторъ заставляетъ своего героя встртиться съ этой двушкой именно въ Помпе, куда фантазія его уже раньше перенесла ее умершею, а между тмъ своимъ путешествіемъ въ Помпею онъ удалялся отъ той живой, которую замтилъ на улиц, гд жилъ. Однако, это второе допущеніе автора не является еще большимъ уклоненіемъ отъ возможностей дйствительной жизни, оно беретъ только себ въ помощь случайность, играющую, несомннно, большую роль въ человческихъ судьбахъ. Къ тому же эта случайность получаетъ глубокій смыслъ, такъ какъ и тутъ повторяется роковая судьба: попадаешь какъ разъ на то, отъ чего хотлъ спастись бгствомъ.
Гораздо фантастичне, и совершенно произвольнымъ со стороны автора кажется первое допущеніе, которое влечетъ за собой дальнйшія событія: большое сходство молодой двушки съ скульптурой. А между тмъ холодное разсужденіе скоре могло бы ограничиться только сходствомъ въ положеніи ноги при шаг. Поневол появляется желаніе дать свободу полету собственной фантазіи, чтобъ согласовать это съ дйствительностью. Имя Бертгангъ могло бы указывать на то, что женщины этого семейства отличались уже въ старыя времена особенно красивой походкой, и нмецкіе Бертганги связаны наслдственной преемственностью съ той римлянкой, которая побудила художника увковчить въ камн особенность ея походки. А такъ какъ различныя варіаціи человческихъ вншностей не совершенно независимы другъ отъ друга и въ нашей сред, дйствительно, часто встрчаются античные типы, похожіе на образцы изъ древнихъ коллекцій, то не было бы абсолютно невозможнымъ, чтобъ современная Бертгангъ была до мелочей вншностью похожа на свою прародительницу. Разумнй подобнаго рода спекуляцій было бы освдомиться у самаго автора о тхъ источникахъ, изъ которыхъ онъ почерпнулъ эту часть своего творчества, тогда представилась бы опять возможность объяснить извстной закономрностью то, что казалось намъ произволомъ. Но такъ какъ намъ недоступны источники психологіи автора, то мы оставляемъ за нимъ неограниченное право создавать правдоподобное развитіе, исходя изъ невроятнаго предположенія,— право, которымъ воспользовался, напримръ, Шекспиръ въ своемъ ‘Корол Лир’.
За исключеніемъ этого, повторяемъ мы, авторъ представилъ намъ вполн правильный психіатрическій этюдъ, на которомъ мы можемъ подвергнуть проб наше пониманіе психологіи, передъ нами исторія болзни и излеченія, какъ будто предназначенная для описанія и выясненія нкоторыхъ основныхъ ученій врачебной психологіи. Довольно странно, что это суждено было сдлать поэту. Что, если будучи спрошеннымъ, онъ станетъ отрицать это намреніе? Вдь такъ легко сравнивать и подтасовывать, но вкладываемъ-ли мы сами, въ прекрасный поэтическій разсказъ какой то таинственный смыслъ, совершенно чуждый автору. Возможно! Позже мы еще вернемся къ этому. Пока же мы сами старались уберечь себя отъ такого тенденціознаго толкованія тмъ, что передавали содержаніе разсказа почти дословно, беря у автора какъ содержаніе, такъ и комментаріи къ нему. Тотъ, кто сравнитъ точный текстъ Gradiv’ы съ нашимъ переложеніемъ ея, долженъ будетъ это подтвердить.
Очень возможно, что мы оказываемъ плохую услугу нашему поэту въ глазахъ большинства, называя его произведеніе психіатрическимъ этюдомъ. Не дло писателя касаться психіатріи — такъ говорятъ многіе — пусть онъ предоставитъ врачамъ описывать состояніе больной души. Но въ дйствительности, ни одинъ настоящій поэтъ не соблюдалъ этого завта. Описаніе психической жизни людей — его настоящая сфера, поэты во вс времена шли впереди науки, но. исключая и научной психологіи. А граница между нормальнымъ и такъ называемымъ болзненнымъ психическимъ состояніемъ, съ одной стороны — такъ условна, съ другой — такъ трудно уловима, что каждый изъ насъ вроятно не разъ переходитъ ее въ теченіе дня. Съ другой стороны и психіатрія поступила бы неправильно, еслибы ограничивалась изученіемъ только тхъ тяжелыхъ и мрачныхъ заболваній, которыя происходятъ отъ серьезныхъ поврежденій психическаго аппарата. Боле легкія и излечимыя отклоненія отъ здороваго состоянія, которыя мы въ настоящее время но можемъ прослдить дале, чмъ до извстнаго нарушенія равновсія психическихъ силъ, для нея не мене интересны. Даже больше того, только благодаря послднимъ она можетъ понять какъ здоровье, такъ и проявленія тяжелой болзни. Поэтому поэтъ не можетъ не столкнуться съ психіатромъ, а психіатръ съ поэтомъ и поэтическая разработка психіатрической темы можетъ, ничего но теряя въ красот, быть вполн правильной.
Это поэтическое изображеніе исторіи болзни и излеченія, дйствительно, вполн правильно и врно. Теперь, окончивъ изложеніе содержанія разсказа и удовлетворивъ наше любопытство, мы лучше сможемъ охватить и понять все развитіе его и постараемся воспроизвести его въ техническихъ выраженіяхъ нашей науки, при этомъ насъ не должно пугать то, что намъ снова придется повторять уже сказанное.
Авторъ называетъ достаточно часто состояніе Норберта Ганольда бредомъ и мы не имемъ никакого основанія отказаться отъ этого названія. Можно указать дв главныхъ характерныхъ черты бредовыхъ явленій, при помощи которыхъ они хотя и не описываются исчерпывающе, но могутъ быть отличены отъ другихъ нарушеній психической жизни. Во-первыхъ, бредъ принадлежитъ къ той групп болзненныхъ состояній, которыя не имютъ непосредственнаго вліянія на физическое состояніе, а выражаются только психическими явленіями, во-вторыхъ онъ отличается тмъ, что при немъ продукты ‘фантазіи’ являются главнымъ господствующимъ началомъ, т. е. принимаются на вру и вліяютъ на дйствія и поступки. Вспомнимъ только поздку въ Помпею, предпринятую для того, чтобы отыскать въ пепл особенный отпечатокъ ноги Gradiv’ы, въ ней мы имемъ прекрасный примръ дйствія, совершеннаго подъ вліяніемъ бреда. Психіатръ, возможно, причислилъ-бы состояніе Норберта Ганольда къ большой групп Paranoia — (бредовое помшательство) и назвалъ бы его ‘фетишистской эротоманіей’, потому что влюбленность героя въ каменное изображеніе привлекла бы больше всего его вниманіе, кром того, интересъ молодого археолога къ ногамъ и положенію ногъ женской фигуры могло показаться подозрительнымъ въ отношеніи фетишизма. Между тмъ, вс эти названія и подраздленія различнаго рода бредовъ по ихъ содержанію нсколько сомнительны и безполезны {Въ дйствительности, случай Нор. Ган. долженъ быть опредленъ, какъ истерическій бредъ, а не paranoia, характерныя черты paranoia здсь отсутствуютъ.}.
Строгій психіатръ назвалъ бы дегенератомъ нашего героя, создавшаго бредъ свой на почв такого страннаго пристрастія, и сталъ бы доискиваться той наслдственности, которая неминуемо привела его къ такому состоянію. Такъ далеко писатель не слдуетъ за психіатромъ, и вполн нравъ. Онъ хочетъ насъ сблизить со своимъ героемъ, дать намъ возможность сочувствовать ему, переживать съ нимъ, діагнозъ-же: дегенератъ,— независимо отъ того, насколько онъ оправдывается или не оправдывается наукой,— тотчасъ же отдаляетъ отъ насъ молодого археолога, потому что мы, читатели, являемся нормальными людьми и мриломъ средняго человка. Наслдственныя и конституціональныя причины этого состоянія также мало безпокоятъ писателя, но зато онъ углубляется въ субъективное душевное состояніе и настроеніе, которое можетъ породить такой бредъ.
Въ одномъ, очень важномъ, отношеніи Норбертъ Ганольдъ отличается отъ обыкновенныхъ людей. У него отсутствуетъ интересъ къ живой женщин: наука, которой онъ служитъ, отняла у него этотъ интересъ и направила его на женщинъ изъ камня и бронзы. Этого не слдуетъ считать безразличной особенностью, въ этомъ скоре всего главная причина всего разсказаннаго, поэтому и случается однажды, что одно изъ такихъ каменныхъ изображеній въ такой степени овладваетъ интересомъ молодого ученаго, въ какой это обыкновенно способна сдлать только живая женщина,— и такимъ образомъ бредъ готовъ. Затмъ передъ нашими глазами развертывается картина того, какъ, благодаря счастливму обстоятельству, этотъ бредъ излечивается и интересъ переносится съ камня снова, обратно на живую женщину. Авторъ не даетъ намъ возможности прослдить, благодаря какому вліянію нашъ герой отворачивается отъ женщинъ, онъ указываетъ только, что поведеніе героя не объясняется врожденными особенностями, что ему скоре не чужды потребности фантастическаго — добавимъ эротическаго — характера. Изъ дальнйшаго мы узнаемъ. что въ дтскомъ возраст онъ ничмъ не отличался отъ другихъ дтей, онъ былъ въ большой дружб съ маленькой двочкой, съ которой былъ неразлученъ, длилъ съ ней свои завтраки, тузилъ ее и позволялъ ей таскать себя за волосы. Въ такой привязанности, въ такомъ смшеніи нжности съ агрессивностью выражается несозрвшая еще эротика дтскаго возраста, вліяніе которой проявляется лишь впослдствіи, въ зрломъ возраст, но тогда за то съ тмъ большей силой, въ столь раннемъ же возраст только врачи и писатели умютъ ее распознать. Нашъ писатель опредленно указываетъ, что и онъ думаетъ не иначе, такъ какъ при первомъ же удобномъ случа, пробуждается въ его геро живйшій интересъ къ походк женщинъ и къ постановк ихъ ногъ при ходьб,— что создаетъ ему и въ наук и среди женщинъ его города дурную славу фетишиста. Для насъ ясно происхожденіе этого фетишизма изъ воспоминаній о подруг дтства. Эта двушка, вроятно, уже въ дтств отличалась особенно красивой походкой и почти отвснымъ положеніемъ ноги при шаг, и только благодаря изображенію такого же точно шага старинный барельефъ получаетъ такое большое значеніе для Норберта Ганольда. Впрочемъ, мы должны здсь замтить, что мнніе нашего писателя о происхожденіи замчательнаго явленія фетишизма вполн совпадаетъ со взглядами науки. Со времени А. Бинэ мы, дйствительно, пытаемся объяснить фетишизмъ, какъ слдствіе эротическихъ впечатленій полученныхъ въ дтств.
Состояніе продолжительнаго безразличія къ женщин создаетъ субъективную склонность, какъ мы говоримъ, предрасположеніе къ созданію бредовой идеи. Развитіе психическаго разстройства начинается съ того момента, когда какое-то случайное впечатлніе будитъ забытыя дтскія переживанія, имющія хотя бы малйшій эротическій оттнокъ. Впрочемъ, слово ‘будить’ — не вполн врное обозначеніе, если принять во вниманіе дальнйшее. Теперь мы должны передать точными научными терминами психологіи врныя изображенія писателя. Норбертъ Ганольдъ не вспоминаетъ при взгляд на барельефъ, что такое положеніе ноги онъ видлъ уже у своей подруги дтства, онъ вообще ничего не вспоминаетъ, А тмъ не мене сила того впечатлнія, которое производитъ на него барельефъ, зависитъ отъ впечатлній, полученныхъ въ дтств. Такимъ образомъ воспоминаніе дтства оживаетъ, длается активнымъ, начинаетъ проявляться, но не доходитъ до сознанія, остается ‘безсознательнымъ’, какъ мы говоримъ, прибгая къ термину, ставшему необходимымъ теперь въ психопатологіи. Это ‘безсознательное’ мы но желали бы видть предметомъ споровъ между философами и натурфилософами, споровъ, часто имющихъ лишь этимологическое значеніе. Для психическихъ процессовъ, которые проявляются активно и въ то же время не доходятъ до сознанія переживающаго ихъ лица, мы не имемъ лучшаго названія чмъ ‘безсознательное’ и ничего другого мы не подразумваемъ подъ этимъ словомъ. Если нкоторыг мыслители оспариваютъ существованіе такого ‘безсознательнаго’, считая его безсмыслицей, то это, полагаемъ мы, потому, что они никогда не изучали соотвтствующихъ психическихъ феноменовъ. Они находятся подъ вліяніемъ общепринятаго взгляда, что всякое интенсивное и активное психическое переживаніе должно непремнно быть сознательно, и они должны еще поучиться тому, что хорошо извстно нашему поэту: что существуютъ такіе психическіе процессы, которые, несмотря на свою интенсивность и активное проявленіе, все же не достигаютъ сознанія.
Мы уже какъ то раньше говорили, что воспоминанія о дтской дружб съ Зоей находились у Норберта Ганольда въ состояніи ‘вытсненія’: теперь же мы назвали ихъ ‘безсознательными’ воспоминаніями. Тутъ мы должны остановить наше вниманіе на соотношеніи этихъ двухъ понятій, которыя кажутся какъ-бы тождественными по смыслу. Это не трудно объяснить. ‘Безсознательное’ — понятіе боле широкое, ‘вытсненное’ — боле узкое. Все, что ‘вытснено’.становится ‘безсознательнымъ’, но не по поводу каждаго ‘безсознательнаго’ можно сказать, что оно ‘вытсненное’. Если бы при взгляд на барельефъ Ганольдъ вспомнилъ о походк своей Зои, то безсознательное прежде воспоминаніе сдлалось бы у него одновременно и активнымъ и сознательнымъ, и это доказывало бы, что раньше оно не было вытсненнымъ. ‘Безсознательное’ — это чисто описательный, съ извстной точки зрнія, неопредленный, статическій терминъ, ‘вытсненное’ же — динамическое выраженіе, которое принимаетъ во вниманіе взаимодйствіе душевныхъ силъ. Оно свидтельствуетъ о томъ, что въ душ существуетъ стремленіе ко всевозможнымъ психическимъ проявленіямъ, въ томъ числ и къ проявленію въ сознаніи, но что также имется и противодйствіе, сопротивленіе части этихъ проявленій, въ томъ числ и проявленію въ сознаніи. Признакомъ ‘вытсненнаго’ остается то, что оно, несмотря на свою интенсивность, не можетъ проникнуть въ сознаніе. Въ случа съ Норбертомъ Ганольдомъ рчь идетъ такимъ образомъ, съ момента появленія барельефа, о вытсненномъ безсознательномъ, короче — о вытсненномъ.
Вытсненными являются у Норберта Ганольда воспоминанія о дтскомъ общеніи съ двочкой, обладающей красивой походкой — но въ этомъ факт еще не заключается полный разборъ всей психологической ситуаціи. Мы остаемся на поверхности вопроса до тхъ поръ, пока будемъ говорить только о представленіяхъ и воспоминаніяхъ. Единственно цнными въ психической жизни являются чувствованія: вс психическія силы получаютъ значеніе только благодаря своей способности будить чувства. Представленія вытсняются ‘только’ потому, что они связаны съ чувствами, которыя не должны проявиться: правильнй было-бы сказать, что вытсненія относятся къ чувствамъ, но мы въ состояніи ихъ уловить только въ связи съ опредленными представленіями. Вытснены у Ганольда его эротическія чувства и такъ какъ эти чувства не имютъ и никогда не имли другого объекта, кром, еще въ дтств, Зои Бертгангъ, то и воспоминанія о ней были забыты. Античный барельефъ будитъ въ немъ дремлющія эротическія чувства и воспоминанія начинаютъ пробуждаться въ душ его. Изъ-за существующаго въ Ганольд сопротивленія эротик эти воспоминанія могутъ проявляться только, какъ безсознательныя. Все, что въ немъ происходитъ въ дальнйшемъ, представляетъ борьбу между могуществомъ эротики съ вытсняющими ее силами, проявленіе этой борьбы и есть бредъ Ганольда.
Нашъ писатель не далъ объясненія, откуда берется вытсненіе чувства любви у его героя, занятія наукой — только средство, которымъ вытсненіе воспользовалось. Врачъ долженъ былъ-бы доискиваться боле глубокихъ причинъ, быть можетъ, и не найдя ихъ первоисточника въ данномъ случа. По, какъ мы съ удивленіемъ уже отмтили, авторъ подробно изобразилъ, какъ именно одно изъ средствъ, служившихъ для вытсненія эротики содйствовало ея пробужденію. Вполн правильно то, что именно античное произведеніе, каменное изображеніе женщины, выводитъ молодого археолога изъ того психическаго состоянія, въ которомъ онъ находился, сторонясь любви, и заставляетъ его уплатить жизни долга’, комъ мы обременены отъ рожденія.
Первыми проявленіями процесса, возбужденнаго въ Ганольд барельефомъ, становятся фантазіи, которыя вращаются вокругъ изображенной на этомъ барельеф особы. Модель кажется ему чмъ-то ‘современнымъ’ въ лучшемъ смысл слова: словно, художникъ схватилъ ‘изъ жизни’ идущую по улиц двушку. Этой античной двушк онъ даетъ имя ‘Gradiva’, производя его, подобно эпитету идущаго на бой бога войны — ‘Mars Gradivus’. Все съ большей опредленностью рисуетъ онъ себ ея личность. Она, должно быть, дочь почтеннаго человка, вроятно патриція, который иметъ какое либо отношеніе къ богослуженію въ храм, въ чертахъ ея лица, кажется ему, видно ея греческое происхожденіе, въ конц концовъ, его тянетъ перенести ее подальше отъ сутолоки большого города въ боле тихую Помпею, гд онъ мысленно представляетъ себ ее идущей по гранитнымъ плитамъ, служащимъ для перехода съ одной стороны улицы на другую. Эти проявленія фантазіи являются въ достаточной степени произвольными и безобидными и не внушаютъ никакого подозрнія. Даже и тогда, когда отъ нихъ исходитъ импульсъ къ дйствію, когда молодой археологъ, для ршенія задачи бываетъ ли такая и постановка ногъ при шаг въ дйствительности — начинаетъ ть наблюденія надъ походкой своихъ современницъ, женщинъ и двушекъ, онъ объясняетъ свои поступки извстнымъ ему научнымъ мотивомъ, будто весь его интересъ каменному изображенію вытекаетъ изъ его научныхъ занятій археологіей. Идущія по улиц женщины и двушки, сдлавшіяся объектомъ его наблюденій, даютъ другое, грубое прозаическое толкованіе его занятіямъ и мы должны признать, что он правы. Для насъ несомннно то, что Ганольдъ такъ же мало знаетъ мотивы своихъ изслдованій, какъ и происхожденіе своихъ фантазій о Gradiv’. Послднія, какъ это мы позже узнаемъ, являются отголосками воспоминаній о возлюбленной его юности, отголосками этихъ воспоминаній, преобразованіями и искаженіями ихъ посл того, какъ имъ не удалось достигнуть сознанія въ неизмненномъ вид. Эстетическое сужденіе о томъ, что въ каменномъ изображеніи есть что-то ‘современное’, является вмсто несомннно извстнаго ему факта, что такую походку иметъ знакомая ему, идущая по улиц современная двушка, подъ впечатлніемъ, что это ‘взято изъ жизни’, и подъ вліяніемъ фантазіи о греческомъ происхожденіи Gradiv’ы, скрывается воспоминаніе о ея имени Зоя, которое по-гречески значитъ ‘жизнь’, имя же Gradiva, какъ намъ сообщаетъ въ конц излченный отъ своего бреда, Ганольдъ въ сущности — удачный переводъ ея фамиліи Бертгангъ, которая значитъ: ‘блестяще и великолпно ступающая’, догадки по поводу отца имютъ источникомъ извстный ему фактъ, что Зоя Бертгангъ — дочь извстнаго университетскаго профессора, что, пожалуй, соотвтствуетъ жреческому сану въ древности. И, наконецъ, его фантазія не потому переноситъ Gradiv`у въ Помпею, ‘что ея тихій, покойный видъ, казалось, того требовалъ’, но оттого, что въ его наук нельзя найти лучшей аналогіи для того замчательнаго состоянія, въ которомъ онъ, при помощи какихъ то неясныхъ чаяній, улавливаетъ воспоминанія о своей дтской дружб. А разъ онъ замнилъ собственное дтство классическимъ прошлымъ исторіи, то погребеніе Помпеи — исчезновеніе, при которомъ прошлое вполн сохраняется — обнаруживаетъ удивительное сходство съ вытсненіемъ, извстнымъ ему при помощи такъ назыв. эндопсихическаго познаванія. Онъ прибгаетъ при этомъ къ той же символик, которою писатель заставляетъ воспользоваться молодую двушку въ конц разсказа.
‘Я сказала себ: хоть что нибудь интересное я ужъ откопаю въ Помпе. Но право я… я не надялась на находку, которую я сдлала’.— Въ конц молодая двушка отвчаетъ на пожеланіе поздки высказанное ‘ея до извстной степени засыпаннымъ и опять открытымъ другомъ дтства’.
Такимъ образомъ мы находимъ, что уже первыя проявленія бредовой фантазіи Ганольда и его поступки детерминированы двоякимъ образомъ, имютъ два различныхъ источника. Одинъ тотъ, который сознаетъ самъ Ганольдъ. другой — открывается намъ при изслдованіи его психическихъ переживаній. Одинъ источникъ извстенъ Ганольду, другой — ему совершенно неизвстенъ. Одинъ вращается цликомъ въ кругу археологическихъ понятій, другимъ же являются зашевелившіяся въ душ его вытсненныя воспоминанія дтства и связанныя съ ними чувственныя стремленія. Первый какъ бы поверхностенъ и покрываетъ второй, какъ бы притаившійся за нимъ. Можно было бы сказать, что научная мотивировка служитъ какъ бы предлогомъ для безсознательныхъ эротическихъ влеченій, а его наука всецло готова къ услугамъ бреда. Не надо, однако, забывать, что мотивировка безсознательнаго можетъ быть вполн удовлетворяетъ и сознательные научные мотивы Ганольда. Симптомы бреда — фантазіи, какъ и поступки — являются результатомъ компромисса между обоими душевными теченіями, а при всякомъ компромисс принимаются въ разсчетъ требованія обихъ сторонъ: каждая изъ нихъ должна была отказаться отъ части того, къ чему стремилась. Тамъ, гд произошелъ компромиссъ была, значитъ, и борьба — въ данномъ случа предполагаемый нами конфликтъ между подавленной эротикой и вытснявшими ее силами. При образованіи бреда эта борьба, собственно, никогда непрекращается. Натискъ со стороны безсознательнаго и сопротивленіе ему возобновляются посл каждаго проявленія компромисса, который. такъ сказать, никогда не приводитъ къ удовлетворительному концу. Это знаетъ также и нашъ писатель, и потому, въ этой стадіи нарушенія психики своего героя, онъ отдаетъ его во власть чувству неудовлетворенности и страннаго безпокойства, чувству, являющемуся признакомъ и залогомъ дальнйшаго развитія болзни.
Эти значительныя особенности двойного детерминированія фантазіи и намреній: оправданіе сознательными соображеніями такихъ поступковъ, въ мотивировк которыхъ наибольшее участіе принимало вытсненное, встртятся въ дальнйшемъ ход разсказа часто и въ боле ясной форм. И вполн основательно, ибо авторъ уловилъ и изобразилъ никогда не отсутствующую, чрезвычайно характерную черту болзненныхъ психическихъ процессовъ.
Бредъ Норберта Ганольда развивается благодаря сновиднію, не вызванному никакимъ новымъ событіемъ и, повидимому, порожденному исключительно его раздираемой конфликтомъ душой. Но не будемъ спшить съ изслдованіемъ, оправдываетъ ли поэтъ и при образованіи сновидній наши ожиданія въ смысл глубокаго пониманія психологіи ихъ. Спросимъ себя раньше, что говоритъ научная психіатрія по поводу предположеній писателя о происхожденіи бреда и какъ относится она къ роли вытсненія и безсознательнаго, къ. душевному конфликту и къ образованію компромисса. Короче говоря, можетъ ли устоять поэтическое изображеніе генезиса бреда передъ судомъ науки?
И тутъ мы должны дать, быть можетъ, неожиданный отвтъ, что въ дйствительности, къ сожалнію, положеніе обратное. Наука не выдерживаетъ критики въ сравненіи съ творчествомъ поэта. Между наслдственно-конституціональнымъ предрасположеніемъ и готовыми продуктами бреда, наука оставляетъ зіяющую пустоту, которую мы находимъ заполненной у писателя. Наука еще не подозрваетъ значенія вытсненія, не признаетъ необходимости безсознательнаго для объясненія міра психопатологическихъ явленій, она не ищетъ причины бреда въ душевномъ конфликт и не видитъ въ симптомахъ его результатовъ компромисса. Въ такомъ случа писатель стоитъ одиноко противъ всей науки? Нтъ, этоне такъ, если авторъ настоящей книги иметъ право отнести и свои работы къ области науки. Потому что онъ, вотъ ужъ много лтъ, защищаетъ, оставаясь до послдняго времени довольно одинокимъ {Смотри важную работу Е. Bleuler’а ‘Affektivitt, Suggestibilitt, Paranoia’ и Diagnostische Studien C. G. Jung’а—Zrich 1906.} — вс эти воззрнія, подтвержденіе которыхъ онъ, въ данномъ труд, открылъ и въ Gradiv’ W. Jensen’а и изложилъ ихъ научнымъ языкомъ. Онъ указалъ, главнымъ образомъ, для состояній, извстныхъ подъ именемъ истеріи и навязчивыхъ представленій, что индивидуальными условіями нарушенія психической жизни являются подавленіе нкоторыхъ жизненныхъ инстинктовъ и вытсненіе представленій, которыми эти инстинкты выражаются въ сознаніи, и этотъ же взглядъ повторилъ потомъ по отношенію къ нкоторымъ формамъ бреда {Срав. ‘Sammlung kleir’r Schriften zur Heurosenlehre’. 1906.}. Только ли инстинкты, являющіеся компонентами полового чувства, могутъ при подавленіи имть такія послдствія или же это могутъ инстинкты и другого рода — эта задача должна быть безразлична для анализа ‘Gradiv’ы’, такъ какъ въ выбранномъ писателемъ случа говорится опредленно только о подавленіи эротическихъ чувствъ. Авторъ этой книги доказалъ свой взглядъ на психическій конфликтъ и образованіе симптомовъ болзни посредствомъ компромисса между двумя борющимися другъ съ другомъ душевными теченіями — наблюденіями надъ больными, леченіемъ ихъ такимъ же образомъ, какъ онъ это указалъ по отношенію къ созданному писателемъ Норберту Ганольду {Bruchstck einer Hyslerie — analyse 1905.}. Объясненіе проявленій неврозныхъ, спеціально истерическихъ заболваній вліяніемъ безсознательныхъ мыслей, сдлано было еще до автора настоящей книги ученикомъ великаго Шарко — П. Жанэ и, вмст съ авторомъ этой книги. Іосифомъ Брейеромъ въ Вн.
Когда посл 1893 г. авторъ этой книги углубился въ изученіе происхожденія душевныхъ заболваній, ему и въ голову не приходила мысль — искать у писателей подтвержденій своихъ выводовъ. Поэтому велико было его удивленіе, когда онъ увидлъ, что въ изданной въ 1903 году ‘Gradiv» поэтъ построилъ свое произведеніе на тхъ основахъ, которыя онъ, авторъ, считалъ новыми результатами своихъ врачебныхъ наблюденій. Откуда у поэта могло быть такое же пониманіе душевныхъ заболваній, какъ у врача или, покрайней мр, какимъ образомъ случилось, что поэтъ поступалъ такъ, какъ будто зналъ ихъ?
Бредъ Норберта Ганольда, какъ мы уже сказали., получаетъ дальнйшее развитіе, благодаря сновиднію, виднному имъ во время его поисковъ на улицахъ своего города такой походки, какая была у Gradiv’ы. Содержаніе этого сна мы легко можемъ воспроизвести вкратц. Норбертъ находится въ Помпе въ день гибели несчастнаго города, переживаетъ вс ужасы, не подвергаясь самъ опасности, видитъ тамъ идущую Gradiv’у и сразу считаетъ вполн естественнымъ, что она — помпеянка, живетъ въ своемъ родномъ город и ‘чего онъ даже и не предполагалъ — въ одно время съ нимъ’. Его охватываетъ страхъ за нее, онъ зоветъ ее, въ отвтъ на что она слегка оборачиваетъ къ нему свое лицо. Но она идетъ дальше, не обративъ на него вниманія, ложится на ступени храма Аполлона и дождь изъ пепла засыпаетъ ее посл того, какъ лицо ея блднетъ, какъ бы превращается въ мраморъ, становясь совершенно похожимъ на каменное изваяніе. При пробужденіи своемъ, Ганольдъ неправильно принимаетъ доходящій до его ушей шумъ большого города за крики о помощи отчаявшихся помпеянъ и ревъ бушующаго моря. Чувство, что приснившееся — случилось съ нимъ въ дйствительности, долго еще по пробужденіи не покидаетъ его, и убжденіе, что Gradiva жила въ Помпе и умерла въ тотъ несчастный день, остается посл этого сновиднія, въ вид прибавленія къ его бреду.
Не такъ легко будетъ намъ объяснить, что хотлъ выразить поэтъ этимъ сновидніемъ и что заставило его связать съ нимъ развитіе бреда. Усердные изслдователи сновидній собрали достаточно примровъ того, какъ душевныя заболванія развиваются посл сновидній и вытекаютъ изъ нихъ {Sancte de Sanctis — Traume, 1901.}, и изъ біографій выдающихся людей извстно, что побужденія къ важнымъ поступкамъ и ршеніямъ вызваны были у нихъ сновидніями. Но наше пониманіе мало выигрываетъ отъ этихъ аналогій: поэтому остановимся на вымышленномъ писателемъ случа съ археологомъ Норбертомъ Ганольдомъ. Съ какой стороны нужно подойти къ этому сновиднію, чтобъ поставить его въ общую связь съ ходомъ дйствія, чтобъ сновидніе это не осталось безполезнымъ украшеніемъ изложенія?
Я могу себ представить, что въ этомъ мст какой нибудь читатель воскликнетъ: сновидніе это легко объяснить. Обыкновенный ‘страшный сонъ’, вызванный шумомъ большого города, шумъ этотъ и былъ принятъ занятымъ своей помпеянкой археологомъ за гибель Помпеи! При общепринятомъ пренебрежительномъ отношеніи къ сновидніямъ обычно ограничиваютъ требованія объясненій этого явленія тмъ, что находятъ для части приснившагося какое нибудь вншнее, тождественное съ нимъ, раздраженіе. Этимъ вншнимъ раздраженіемъ, вызвавшимъ сновидніе, могъ быть шумъ, разбудившій спящаго, этимъ былъ бы исчерпанъ весь интересъ къ данному сновиднію. Еслибъ только мы имли какое нибудь основаніе допустить, что большой городъ быль въ это утро шумне, чмъ всегда, еслибы, напримръ, писатель сообщилъ намъ, что, вопреки обыкновенію, Ганольдъ проспалъ эту ночь при открытомъ окн! Жаль, что писатель не далъ себ труда сдлать это! И еслибъ ‘страшный сонъ’ былъ чмъ-то такимъ простымъ! Нтъ, такъ легко вопросъ не исчерпывается. Связь съ вншнимъ раздраженіемъ не представляетъ ничего существеннаго для образованія сновидній. Спящій можетъ не замтить такого вншняго раздраженія, онъ можетъ, не видя сновиднія, проснуться, онъ можетъ вплести это раздраженіе въ свое сновидніе, какъ это и случилось здсь, если изъ какихъ либо другихъ побужденій это ему нужно, вдь существуетъ, много сновъ, въ содержаніи которыхъ не сказывается вліянія какого-нибудь раздраженія на чувствительность спящаго. Нтъ, попробуемъ еще другимъ путемъ поискать объясненія.
Можетъ быть начнемъ съ той части сновиднія, которая застряла въ сознаніи Ганольда по пробужденіи. До того времени онъ только воображалъ, что Gradiva — помпеянка. Теперь же эта фантазія становится для него достоврнымъ фактомъ и къ нему присоединяется еще увренность, что Gradiva была засыпана въ Помпе въ 79 году {Сравнить съ текстомъ ‘Gradiv’ы’. Стран. 13 (перевода).}. Чувство тоски сопровождаетъ это развитіе бреда — словно отголосокъ ужаснаго сновиднія. Эта новая скорбь о Gradiv’ кажется намъ странной, вдь еслибъ даже Gradiva спаслась въ 79 году отъ гибели, то все же она была бы мертвой уже много столтій, или же такими доводами безцльно убждать Ганольда, или самаго писателя? Также и этотъ путь, кажется, не ведетъ къ разъясненію. Все же, мы хотимъ отмтить, что этотъ новый придатокъ къ бреду Ганольда. оставшійся въ сновидніяхъ, сопровождается очень грустнымъ и тоскливымъ чувствомъ. Въ остальномъ, наша безпомощность не уменьшилась. Это сновидніе не разъясняется само собой: мы должны ршиться позаимствовать кое что изъ ‘Traumdeutung’, труда, принадлежащаго автору этой книги, и примнить нкоторыя изъ указанныхъ тамъ правилъ, для разъясненія этого сна.
Одно изъ имющихся тамъ правилъ гласитъ: сновидніе не всегда иметъ связь съ дятельностью, имвшею мсто въ день передъ сновидніемъ. Писатель хотлъ показать, что онъ слдовалъ этому правилу, связавъ сновидніе непосредственно съ изслдованіями Ганольда походки женщинъ. Эти изслдованія означаютъ ничто иное, какъ поиски Graidiv’ы, которую онъ хочетъ узнать по ея характерной походк. Сонъ, такимъ образомъ, долженъ былъ бы заключать указаніе на то, гд можно было-бы найти Gradiv’у. И это указаніе онъ дйствительно содержитъ, показывая ее въ Помпе. Но это не то новое, чего мы ищемъ.
Другое правило говоритъ: если посл сновиднія, необычно долго остается вра въ дйствительность созданныхъ имъ образовъ, до того сильная, что нельзя отдлаться отъ впечатлнія этого сна, то эта вра — не ошибка мышленія, обусловленная яркостью приснившихся образовъ, а самостоятельный психическій актъ, относящійся къ содержанію сна, это — увренность, въ томъ, что кое-что дйствительно такъ, какъ это видлось во сн, и, довряя этому чувству увренности, поступаютъ правильно. Если мы будемъ придерживаться этихъ двухъ правилъ, то должны будемъ заключить, въ сновидніи имется указаніе на мсто пребыванія Gradiv’ы, соотвтствующее дйствительности. Мы знаемъ сновидніе Ганольда, можно-ли примненіемъ къ нему обоихъ правилъ найти въ немъ какой нибудь разумный смыслъ?
Да. Этотъ смыслъ только особеннымъ образомъ замаскированъ, такъ что его нельзя тотчасъ же обнаружить. Ганольдъ узнаетъ во сн, что та, которую онъ ищетъ, живетъ въ одномъ город и въ одно время съ нимъ. Это врно относительно Зои Бертгангъ, но только въ сновидніи фигурируетъ не нмецкій университетскій городъ, а Помпея, и время — не современность, а 79 годъ нашей эры. Это искаженіе посредствомъ ‘смщенія’ (Verschiebung): не Gradiv’а перенесена въ настоящее время, а Ганольдъ — въ прошлое, но самое существенное и новое, а именно,— что Ганольдъ раздлялъ съ той, которую искалъ время и мсто жительства, тмъ не мене сказано, Откуда же взялось это маскированіе съ цлью ввести въ заблужденіе какъ насъ, такъ и самого Ганольда, относительно настоящаго смысла сновиднія? Теперь мы уже имемъ въ рукахъ средство, чтобъ отвтить удовлетворительно на этотъ вопросъ.
Вспомнимъ обо всемъ томъ, что мы слыхали по поводу природы и происхожденія фантазій — этихъ предшественницъ бреда. Мы уже знаемъ, что он являются замной и слдствіемъ вытсненныхъ воспоминаній, которымъ ‘сопротивленіе’ не даетъ возможности дойти до сознанія, но которыя все-же доходятъ до сознанія, обходя, посредствомъ видоизмненій и искаженій, цензуру сопротивленія. Посл такого компромисса, эти запретныя воспоминанія превращаются въ такія фантазіи, которыя неправильно понимаются сознательной личностью, т. е. понимаются ею въ смысл господствующаго въ сознаніи психическаго теченія. Теперь можно представить себ, что сновиднія представляютъ собой, такъ сказать, физіологическіе бредовые образы, что они являются компромиссомъ борьбы между вытсненнымъ и господствующимъ, борьбы, которая, вроятно, бываетъ въ теченіе дня у всякаго психически совершенно здороваго человка. Тогда длается понятнымъ, что на сновидніе надо смотрть, какъ на нчто искаженное, за которымъ надо искать нчто другое, не искаженное, но въ извстномъ смысл предосудительное, подобно тому, какъ въ фантазіяхъ Ганольда нужно видть вытсненныя воспоминанія. Сознавая эту противоположность, можно ее выразить такимъ образомъ: до, что спящій помнитъ при своемъ пробужденіи. То есть то, что онъ видлъ во сн слдуетъ назвать явнымъ содержаніемъ сновиднія, а то, что составляетъ суть сновиднія до искаженія цензурой — скрытыми мыслями сновиднія. Истолковать сновидніе — значитъ замстить явное содержаніе сна скрытыми мыслями, составляющими его, устранить т искаженія этихъ мыслей, которыя сдланы цензурой подъ вліяніемъ сопротивленія? Если мы примнимъ эти соображенія къ занимающему насъ сновиднію, то найдемъ, что скрытыя мысли сна могли говорить только о слдующемъ: обладающая красивой походкой двушка, которую ты ищешь, дйствительно, живетъ съ тобой. въ одномъ город. Но въ такой форм мысль эта не могла стать сознательной, ей мшала фантазія, создавшаяся уже раньше вслдствіе компромисса, что Gradiva помпеянка. Если при такихъ условіяхъ истинный фактъ, что Норбертъ и Gradiva живутъ въ одномъ мст и въ одно! время, долженъ былъ быть установленъ, то ничего другого не оставалось, какъ допустить именно такое искаженіе: ты живешь въ Помпе, въ одно время съ Gradiv’ой. Это и есть мысль, воплощенная явнымъ содержаніемъ сновиднія, представленная имъ какъ переживаніе настоящаго времени.
Сновидніе рдко бываетъ воплощеніемъ, такъ сказать, инсценировкой какой-нибудь одной мысли, гораздо чаще оно является изображеніемъ цлаго ряда мыслей, цлаго сплетенія идей. Въ сновидніи Ганольда можно указать еще на одну составную часть его содержанія, искаженіе которой легко можно устранить, и узнать скрытую мысль, которую оно замстило въ сознаніи. Это та часть сновиднія, на которую также можно распространить чувство увренности въ реальности его, которымъ сопровождается сонъ. Во сн шагающая Gradiva превращается въ каменное изваяніе. Это — ничто иное, какъ остроумное и поэтическое изображеніе дйствительнаго хода вещей: Ганольдъ дйствительно перенесъ свой интересъ съ живой личности на каменное изваяніе, возлюбленная превратилась для него въ каменный барельефъ. Скрытыя мысли сновидній, которыя должны остаться безсознательными, хотятъ снова обратить этотъ образъ въ живую, они говорятъ ему въ связи съ предыдущимъ приблизительно такъ: ты интересуешься только потому барельефомъ Gradiv’ы, что онъ напоминаетъ теб о дйствительной, здсь живущей Зо. Но еслибъ онъ могъ сознательно воспріять и понять это, то наступилъ бы конецъ бреду.
Лежитъ-ли на насъ обязанность замнить такимъ образомъ каждую отдльную часть явнаго содержанія сновиднія безсознательными мыслями? Строго говоря — да, при истолкованіи какого-нибудь дйствительно приснившагося сна, мы не могли бы снять съ себя этой обязанности. Но тогда лицо, видвшее сонъ должно было бы самымъ подробнымъ образомъ давать намъ объясненія по поводу сна. Вполн понятно, что по отношенію къ образу, созданному поэтомъ, мы не можемъ выполнить этихъ требованій, но не слдуетъ уіускать изъ виду, что мы не подвергли еще толкованію главное содержаніе этого сна.
Сновидніе Ганольда сопровождалось чувствомъ страха. Содержаніе его способно внушить страхъ, и, дйствительно, Ганольдъ почувствовалъ страхъ и тоскливое чувство осталось у него посл сна. А это совсмъ неудобно для нашей попытки дать толкованіе сновиднію и мы снова вынуждены сдлать большія заимствованія изъ ученія о ‘Traumdeutung’. Это послднее предупреждаетъ насъ, что не слдуетъ приписывать страхъ, испытываемый во сн, содержанію сновиденія, что не надо смотрть на явное содержаніе сновиднія, какъ на явленіе реальной жизни. Ученіе это обращаетъ наше вниманіе на то, что иногда мы видимъ во сн ужаснйшія вещи, не испытывая при этомъ абсолютно никакого страха. Въ дйствительности положеніе вещей тутъ совсмъ иное, его не такъ-то легко разгадать, но можно, несомннно, доказать. Страхъ въ страшномъ сновидніи соотвтствуетъ, какъ всякій нервный страхъ, сексуальному аффекту, любовіюму чувству и произошелъ онъ благодаря процессу вытсненія то любовнаго чувства {Срав.: Sammlung kleiner Schriften zr Neurosenlehre u Traumdeutung. I. 344.}.
Итакъ при толкованіи сновидній нужно замнить страхъ — сексуальнымъ возбужденіемъ. Такого происхожденія страхъ иметъ — не всегда, но часто — особое вліяніе на содержаніе сновидній, содйствуя выбору и появленію въ нихъ кихъ представленій, которыя вполн соотвтствуютъ аффекту страха, и, хоть и неправильно, объясняютъ сознанію этотъ аффектъ. Какъ ужъ было сказано, это ни въ коемъ случа не обязательный законъ, такъ какъ существуетъ достаточное количество сновидній, сопровождаемыхъ чувствомъ страха, между тмъ въ содержаніи ихъ нтъ ничего страшнаго, и съ другой стороны, встрчаются сновиднія, въ которыхъ ощущаемый страхъ нельзя сознательно объяснить себ.
Я знаю, что это объясненіе страха, испытываемаго во сн, звучитъ странно и легко внушаетъ недовріе, но я могу только посовтовать поскоре освоиться съ такимъ объясненіемъ страха. Впрочемъ, было бы очень любопытно, еслибы сновидніе Норберта Ганольда подтвердило такой взглядъ на страхъ и даже стало благодаря ему понятнымъ. Мы бы сказали тогда, что въ спящемъ зашевелилась ночью любовная тоска, что она послужила сильнымъ толчкомъ къ тому, чтобы воспоминанія о возлюбленной воскресли въ его сознаніи и чтобъ такимъ образомъ онъ былъ избавленъ отъ бреда, но, что эта тоска и желанія были опять отвергнуты, превратились поэтому въ страхъ и съ своей стороны, внесли въ сновидніе страшныя картины изъ школьныхъ воспоминаній. Такимъ образомъ, настоящее безсознательное содержаніе сна — любовная тоска по когда-то знакомой Зо — перевоплощается въ явномъ содержаніи его въ гибель Помпеи и потерю Gradiv’ы.
Я думаю, что до сихъ поръ, все звучитъ какъ нчто очень возможное. Но если эротическія желанія составляютъ неискаженное содержаніе этого сновиднія, то можно было бы съ полнымъ правомъ требовать, чтобы замтные остатки такихъ желаній удалось открыть хоть гд-нибудь въ скрытомъ вид въ какой-нибудь части искаженнаго сновиднія. Возможно, что удастся и это при помощи указанія изъ дальнйшаго хода разсказа. При первой встрч съ мнимой Gradiv’ой, Ганольдъ вспоминаетъ объ этомъ сновидніи и обращается къ виднію съ просьбой снова лечь такъ, какъ онъ это раньше видлъ {‘Да, я не говорилъ съ тобой. Я тебя только окликнулъ, когда ты ложилась на ступенькахъ храма и потомъ стоялъ возл тебя — твое лицо было такъ спокойно — прекрасно, словно изъ мрамора. Могу я тебя попросить — положи голову опять также, какъ ты это тогда сдлала.}. Въ отвтъ на это молодая двушка, оскорбленная, встаетъ и оставляетъ своего страннаго собесдника, въ бредовыхъ рчахъ котораго она уловила неприличное эротическое желаніе. Мн кажется, что мы можемъ согласиться съ тмъ, какъ поняла эту просьбу Gradiv’а, большей опредленности въ изображеніи эротическихъ желаній не всегда можно требовать и отъ дйствительнаго сновиднія.
Такимъ образомъ примненіе нкоторыхъ правилъ ‘Traumdeutung’ къ первому сновиднію Ганольда помогло намъ понять этотъ сонъ въ главныхъ чертахъ и ввести его въ общую связь со всмъ разсказомъ. Слдуетъ ли однако изъ этого, что сонъ этотъ созданъ писателемъ съ соблюденіемъ этихъ правилъ? Можно было бы только поставить еще вопросъ — зачмъ писатель вообще вводитъ въ разсказъ сновидніе, для дальнйшаго развитія бреда. Я думаю теперь что это очень умно придумано и опять таки вполн соотвтствуетъ дйствительности. Мы уже слыхали, что въ дйствительныхъ случаяхъ заболваній появленію бреда часто предшествуетъ сновидніе, и посл нашего разъясненія сущности сновидній, мы не должны находить въ этомъ новой загадки. Сновиднія и бреды происходятъ изъ одного и того же источника — отъ вытсненнаго, сновидніе — это, такъ сказать, физіологическій бредъ нормальнаго человка. Прежде, чмъ вытсненное длается достаточно сильнымъ для того, чтобъ превратиться въ бредъ въ состояніи бодрствованія, оно можетъ успшно проявиться при боле благопріятныхъ условіяхъ во время сна въ вид сновиднія, оставляющаго на долго сильное впечатлніе. Во время сна, съ пониженіемъ душевной дятельности вообще, наступаетъ также и уменьшеніе силы противодйствія, которое оказывали вытсненному преобладающія въ душ психическія силы. Это уменьшеніе сопротивленія и является условіемъ, дающимъ возможность сновиднію образоваться. Поэтому-то сновидніе и есть для насъ лучшій путь для ознакомленія съ безсознательной душевной жизнью. Но обыкновенно, съ возстановленіемъ психическаго состоянія бодрствованія, сновидніе улетучивается и завоеванное безсознательнымъ мсто въ сознаніи вновь освобождается.
Въ дальнйшемъ развитіи разсказа находится еще одно сновидніе, истолкованіе котораго и введеніе въ общую связь душевныхъ переживаній Ганольда, кажется намъ еще боле заманчивымъ. Но мы мало выиграемъ, если, оставивъ въ сторон описанія писателя, поспшимъ взяться за это второе сновидніе, такъ какъ тотъ, кто хочетъ истолковать чье-нибудь сновидніе, долженъ постараться какъ можно подробне! познакомиться съ внутренними и вншними переживаніями того, кому сонъ спился. Поэтому лучше всего было бы придерживаться и въ дальнйшемъ нити разсказа и снабжать его нашими примчаніями.
Новая бредовая идея о смерти Gradiv’ы во время гибели Помпеи въ 79 году — не единственное слдствіе вліянія проанализированнаго нами перваго сновиднія. Непосредственно вслдъ за нимъ Ганольдъ ршается на поздку въ Италію, которая его приводитъ въ Помпею. Но до этого съ нимъ случается еще нчто другое. Выглядывая изъ окна, онъ замтилъ на улиц фигуру, движеніями и походкой какъ бы похл жую на его Gradiv’у: онъ спшитъ за пей. несмотря на свой неполный туалетъ, но не догоняетъ ея, такъ какъ шутки и насмшки прохожихъ заставляютъ его вернуться назадъ. Когда онъ возвращается въ свою комнату, пніе канарейки въ клтк на окн противоположнаго дома вызываетъ въ немъ такое состояніе духа, словно-бъ и онъ рвался изъ тюрьмы на волю. И въ результат — весенняя поздка такъ же скоро ршена, какъ и приведена въ исполненіе.
Писатель особенно ярко освтилъ эту поздку Ганольда и далъ ему самому отчасти возможность уяснить себ свои душевныя переживанія. Вполн понятно, что Ганольдъ выставилъ научный предлогъ для своей поздки, но предлогъ этотъ недостаточно удовлетворителенъ. Онъ, въ сущности, знаетъ, что побужденіе къ поздк исходило изъ какого-то необъяснимаго чувства. Странное безпокойство вселяетъ въ него недовольство всмъ тмъ, что онъ встрчаетъ, и гонитъ его изъ Рима въ Неаполь, а оттуда въ Помпею, и нигд, даже въ этомъ послднемъ мст, онъ не можетъ справиться со своимъ настроеніемъ. Глупость путешествующихъ новобрачныхъ сердитъ его, онъ возмущается дерзостью мухъ, наполняющихъ гостиницы Помпеи. Но, въ конц концовъ, онъ не обманываетъ себя въ томъ, ‘что его недовольство происходитъ не только вслдствіе окружающей его обстановки, но иметъ отчасти свои причины и въ немъ самомъ’. Онъ считаетъ себя взвинченнымъ, чувствуетъ, ‘что недоволенъ потому, что ему чего-то недостаетъ и не можетъ понять — чего именно. И это недовольство онъ всюду приноситъ съ собою’. Въ такомъ настроеніи онъ возстаетъ и противъ своей владычицы — науки, когда въ первый разъ бродилъ онъ въ жаркій полдень по Помпе ‘его не только покинула вся его ученость, по пропало даже всякое желаніе вновь обрсти ее, и онъ вспомнилъ о ней, словно о чемъ-то далекомъ, какъ о старой, засохшей, скучной тетк, самомъ мертвомъ существ на свт’.
Во время этого безотраднаго и смутнаго состоянія духа, Норбертъ Ганольдъ разршаетъ одну изъ загадокъ, связанныхъ съ этой поздкой — когда впервые видитъ идущую по Помпе Gradiv’у. ‘Впервые достигаетъ его сознанія еще другая мысль: очевидно, самъ не сознавая своего побужденія, онъ отправился въ Италію, прямо въ Помпею, не останавливаясь въ Рим и Неапол, именно затмъ, чтобъ поискать здсь слдовъ Gradiv’bi, слдовъ въ буквальномъ смысл слова, ибо при ея своеобразной походк, она должна была оставить въ пепл особый, отличный отъ всхъ, отпечатокъ пальцевъ ноги’.
Такъ какъ писатель употребилъ много старанія на описаніе этой поздки, то стоитъ и намъ не пожалть труда, чтобъ выяснить отношеніе этой поздки къ бреду Ганольда и мсто ея въ общемъ ход событій. Поздка эта — предпріятіе, вытекающее изъ мотивовъ пока еще неизвстныхъ Ганольду. Лишь позже сознается онъ въ нихъ самому себ. Мотивы эти писатель прямо называетъ ‘безсознательными’. Это безусловно схвачено изъ жизни, не нужно вовсе быть въ состояніи бреда, чтобъ такъ посту пать. Это явленіе обычно даже у здоровыхъ: когда благодаря конфликту между нсколькими теченіями чувствъ создаются условія для такой спутанности, люди обманываются относительно истинныхъ мотивовъ своихъ поступковъ и только впослдствіи сознаютъ ихъ. Итакъ, поздка Ганольда съ самаго начала имла цлью служить бреду и должна была привести его въ Помпею, для дальнйшихъ поисковъ тамъ Gradiv’ы. Мы припоминаемъ, что до сновиднія и непосредственно посл него, Ганольдъ былъ совершенно поглощенъ этими поисками и что само сновидніе было лишь отвтомъ, заглушеннымъ его сознаніемъ, на вопросъ о мстопребываніи Gradiv’ы. Какая то сила, которой мы не знаемъ, не даетъ проникнуть въ сознаніе этому болзненному намренію, поэтому сознаніе мотивируетъ поздку недостаточными и все новыми предлогами. Другую загадку задаетъ намъ поэтъ, разсказывая, какъ о случайностяхъ, безъ всякой внутренней связи, о сновидніи, открытіи мнимой Gradiv’ы на улиц и ршеніи совершить поздку,— ршеніи, принятомъ подъ вліяніемъ пнія канарейки.
При помощи разъясненій, которыя мы находимъ позже въ рчахъ Зои Бертгангъ, эта неясная часть разсказа становится намъ понятной. Ганольдъ въ самомъ дл видлъ изъ окна оригиналъ Gradiv’ы, — Зою Бертгангъ, которая ходила по улиц и которую онъ легко могъ-бы догнать. Сообщеніе сновиднія: она живетъ въ настоящее время, въ одномъ город съ тобой — получило бы неопровержимое подтвержденіе, благодаря счастливой случайности и, передъ такимъ подтвержденіемъ, рушилось бы внутреннее сопротивленіе Ганольда. Канарейка же, пніе которой увлекло Ганольда въ даль, принадлежала Зо и клтка птицы стояла на окн двушки, противъ дома Ганольда. У Ганольда, который, какъ видно изъ жалобы двушки, обладалъ даромъ ‘отрицательныхъ галлюцинацій’, т. е. искусствомъ не видть и не замчать присутствующихъ лицъ, вроятно было съ самаго начала безсознательное знаніе того, что мы узнаемь изъ разсказа Зои лишь позже. Признаки близости Зои, ея появленіе на улиц и пніе ея птицы такъ близко отъ его окна усиливаютъ дйствіе сновиднія и въ этомъ, столь опасномъ для его сопротивленія эротик состояніи, онъ обращается въ бгство. Поздка является слдствіемъ усиленія сопротивленія посл порыва любовнаго томленія во сн, бгствомъ отъ живой и присутствующей возлюбленной. Практически, она означаетъ побду вытсненія, которое въ этотъ разъ одержало верхъ въ вид бреда, между тмъ, какъ, при другомъ поступк — наблюденіи надъ походкой двушекъ и женщинъ — побдило эротическое чувство. Но всюду въ этомъ колебаніи, въ этой душевной борьб сохранена компромиссная природа результатовъ этой борьбы: и поздка въ Помпею, имвшая цлью отдалить Ганольда отъ Зои, приводитъ его, по крайней мр, къ замн ея къ Gradiv’. Поздка, предпринятая на перекоръ скрытымъ мыслямъ сновиднія, совершается по указанію явнаго содержанія его — въ Помпею. Такъ снова побждаетъ бредъ, всякій разъ, когда эротика борется съ противойствіемъ. Только эта точка зрнія на поздку Ганольда, какъ на бгство передъ проснувшимся въ немъ любовнымъ томленіемъ по близкой ему возлюбленной, гармонируетъ съ состояніемъ его духа во время пребыванія его въ Италіи. Подъ вліяніемъ отрицанія эротики является у него отвращеніе къ путешествующимъ новобрачнымъ. Небольшое сновидніе въ Albergo въ Рим, поводомъ для котораго послужило сосдство одной нмецкой влюбленной парочки, ‘Августа и Греты’, вечерній разговоръ которыхъ ему пришлось услышать сквозь тонкій простнокъ, бросаетъ дополнительный свтъ на эротическую тенденцію его перваго большого сновиднія. Новое сновидніе снова переноситъ его въ Помпою, гд какъ разъ снова происходитъ изверженіе Везувія и такимъ образомъ создается связь съ сновидніемъ, вліяніе котораго не прошло и во время путешествія. Но между лицами подвергающимися опасности рисуетъ онъ не себя и Gradiv’у, а Аполлона бельведерскаго и капитолійскую Венеру, какъ бы для ироническаго возвеличенія пары находящейся по сосдству. Аполлонъ поднимаетъ на руки Венеру, уноситъ ее и укладываетъ на что то, стоящее въ темнот, что кажется повозкой или колесницей, такъ какъ оттуда раздается ‘грохочущій звукъ’. Это сновидніе, для своего объясненія, не нуждается въ особенномъ искусств.
Нашъ писатель, которому мы довряемъ въ томъ, что онъ не ввелъ безцльно и ненамренно ни одной черты въ свое описаніе, далъ намъ еще одно проявленіе охватившихъ Ганольда во время путешествія враждебныхъ сексуальности чувствъ. Во время его долгихъ скитаній по Помпе, ‘странно было, что ему ни разу не вспомнился его недавній сонъ о томъ, какъ онъ присутствовалъ въ 79 году при разрушеніи Помпеи изверженіемъ Везувія’. Только при вид Gradiv’ы онъ сразу вспоминаетъ сновидніе и ему длается яснымъ бредовой мотивъ его загадочнаго путешествія. Это забвеніе сновиднія, эта преграда, созданная вытсненіемъ, между сновидніемъ и душевнымъ состояніемъ во время всей поздки, показываетъ, что поздка вызвана не сновидніемъ, а возмущеніемъ противъ него, вліяніемъ душевной силы, не желающей ничего знать о таинственномъ смысл сновиднія.
Но, съ другой стороны, Ганольдъ не радуется этой побд надъ своей эротикой. Подавленное душевное движеніе остается достаточно сильнымъ, чтобъ отомстить за себя плохимъ самочувствіемъ и внутреннимъ стсненіемъ. Его тоска перешла въ безпокойство и неудовлетворенность, изъ-за которыхъ путешествіе кажется ему безсмысленнымъ, онъ не можетъ понять цли путешествія, предпринятаго подъ вліяніемъ бреда, испорчены его отношенія къ наук, которая должна была бы возбудить въ этомъ мст его интересъ. Такъ рисуетъ намъ писатель своего героя, посл его бгства отъ любви: въ состояніи какого-то кризиса, въ совершенно спутанномъ и разсянномъ состояніи, въ душевномъ разстройств, какое бываетъ въ моментъ высшаго развитія болзненнаго смятенія души, когда ни одна изъ обихъ борющихся между собой душевныхъ силъ не настолько сильне другой, чтобы разница между ними могла послужить основаніемъ для стойкаго душевнаго режима. Здсь приходитъ на помощь писатель, выводя въ этомъ мст на сцену Gradiv’у, которая и принимается за излеченіе героя отъ бреда. Пользуясь своимъ могуществомъ направлять къ добру судьбы созданныхъ имъ людей, вопреки даже той сил необходимости, которой онъ заставляетъ ихъ подчиняться, писатель переноситъ двушку, отъ которой Ганольдъ убжалъ въ Помпею, какъ разъ туда-же — и такимъ образомъ исправляетъ глупость, совершенную молодымъ человкомъ подъ вліяніемъ бреда — т. е. отъздъ его изъ мста жительства живой двушки къ гробниц той, которая замнила ее въ его фантазіи.
Съ появленіемъ Зои Бертгангъ въ вид Gradiv’ы — моментъ высшаго напряженія въ разсказ — сразу совершается поворотъ и въ нашемъ интерес къ нему. Если до сихъ поръ мы присутствовали при развитіи бреда, то теперь мы должны стать свидтелями его излеченія. И мы можемъ спросить себя — сочинилъ ли писатель ходъ этого выздоровленія или же создалъ его, примняясь къ дйствительной, существующей возможности такого излеченія? На основаніе собственныхъ словъ Зои въ ея разговор съ подругой, мы имемъ право приписать ей подобнаго рода ‘врачебныя’ намренія. Какъ же она принимается за это? Подавивши раздраженіе, вызванное предложеніемъ Ганольда улечься, какъ ‘тогда’, ко сну, она приходитъ въ полдень слдующаго дня на тоже мсто и выпытываетъ у Ганольда неизвстную ей тайну, которая недоставала ей для пониманія его поведенія въ предыдущій день. Она узнаетъ о его сновидніи, о барельеф Gradiv’ы, объ особенности изображенной на немъ походки, которою и она сама обладаетъ. Она входитъ въ роль оживающаго на короткій часъ призрака, роль которую, какъ она замтила, онъ ей въ бреду своемъ приписалъ, она указываетъ ему осторожно двусмысленными фразами новое положеніе, принимая отъ него могильный цвтокъ, принесенный имъ безъ сознательнаго намренія, и высказывая сожалніе о томъ, что онъ не далъ ей розъ.
Нашъ интересъ къ поведенію разсудительной и умной двушки, которая ршила завоевать себ въ возлюбленномъ юнош мужа, понимая, что его любовь къ ней породила его бредъ, уступаетъ здсь мсто удивленію, которое этотъ бредъ въ насъ вызыветъ. Его послдній образъ, засыпанная въ 79 году Gradiva, которая теперь, въ вид призрака, ведетъ долгія бесды, посл которыхъ она проваливается или же возращается обратно въ свою могилу, этотъ бредъ, который не смущается ни видомъ современной обуви Gradiv’ы, ни ея незнаніемъ древнихъ языковъ, ни разговоромъ на несуществовавшемъ тогда нмецкомъ язык, кажется, оправдываетъ вполн заглавіе, данное разсказу писателемъ — ‘Помпеянская фантазія’, и исключаетъ всякое сравненіе съ клинической дйствительностью. Но все же, кажется мн, при боле близкомъ разсмотрніи разсивается невроятность большей части этого бреда, такъ какъ часть вины взялъ на себя поэтъ въ вид предположенія, что вншность Зои иметъ полное сходство съ барельефомъ. Поэтому надо остерегаться перенесенія невроятности съ этого страннаго предположенія на его слдствіе — то есть на то, что Ганольдъ считаетъ двушку ожившей Gradiv’ой. Бредовое объясненіе становится еще вроятнй оттого, что самъ поэтъ намъ не далъ другого, боле разумнаго. Въ солнечномъ зно Кампаніи и въ одуряющихъ чарахъ вина изъ виноградниковъ, ростущихъ по склонамъ Везувія, писатель дале указалъ смягчающія и благопріятствующія обстоятельства для поведенія своего героя. Но самымъ главнымъ изъ всхъ объясняющихъ и извиняющихъ моментовъ является легкость, съ которой наше мышленіе воспринимаетъ абсурдное содержаніе, когда связанныя съ сильными чувствами побужденія получаютъ при этомъ удовлетвореніе. Приходится удивляться поразительному явленію, очень часто не находящему должной оцнки, что даже высоко интеллигентныя лица легко и часто проявляютъ въ подобномъ положеніи реакцію частичнаго слабоумія. Кто не очень самоувренъ, вроятно, часто наблюдалъ это явленіе на самомъ себ, особенно въ тхъ случаяхъ, когда часть мыслительныхъ процессовъ, о которыхъ идетъ рчь, относится къ вытсненнымъ или безсознательнымъ мотивамъ. Здсь охотно привожу слова одного философа, который пишетъ мн: ‘Я тоже началъ записывать пережитые мною случаи поразительныхъ ошибокъ, безсмысленныхъ поступковъ, для которыхъ впослдствіи старался придумать объясненія (часто очень безсмысленныя). Просто страшно, — но типично, — сколько при этомъ обнаруживается глупости’. И къ этому надо еще прибавить, что вра въ духовъ, въ привиднія и въ возвращеніе на землю души, вра, находящая опору въ религіи, вліянію которой мы вс, по крайней мр въ дтств, подчинены, исчезла далеко не у всхъ образованныхъ людей и что многіе, въ общемъ, не глупые люди находятъ занятіе спиритизмомъ вполн совмстимымъ съ здравымъ разумомъ. Даже трезвый неврующій можетъ со стыдомъ замтить, какъ легко пробуждается въ немъ на мигъ вра въ духовъ подъ вліяніемъ сильной усталости, истощенія и безпомощности. Мн извстенъ случай про одного врача, у котораго умерла отъ базедовой болзни паціентка, и который не могъ отдлаться отъ легкаго подозрнія, что, быть можетъ, неосторожнымъ леченіемъ, онъ ускорилъ роковую развязку. Однажды, нсколько лтъ спустя посл ея смерти, въ кабинетъ его вошла молодая двушка, въ которой онъ, противъ воли, не могъ не узнать умершую. Ему навязалась мысль: значитъ правда, что мертвые могутъ воскреснуть:, и только тогда ужасъ уступилъ мсто стыду, когда постительница, болвшая той же базедовой болзнью, назвала себя сестрой той умершей. Базедова болзнь сообщаетъ больнымъ большое сходство въ чертахъ лица, въ данномъ случа, типичное сходство изъ-за болзни увеличено было еще и семейнымъ. Врачъ, съ которымъ все это случилось — былъ я самъ и потому я не склоненъ оспаривать клинической возможности бреда Норберта Ганольда о возвратившейся къ жизни Gradiv’ы. Каждому психіатру, наконецъ, извстно, что въ серьезныхъ случаяхъ хроническаго бредоваго помшательства, (paranoia) больными выдумаются въ высшей степени остроумные, запутанные и хорошо обоснованные абсурды.
Посл первой встрчи съ Gradiv’ой, Норбертъ Ганолдъ идетъ въ обденное время пить вино сначала въ одинъ извстный ему въ Помпе ресторанъ, а потомъ и въ другой. ‘Само собой разумется, что ему и въ голову не. приходило безсмысленное предположеніе’, что онъ поступаетъ такъ, чтобъ узнать, въ какой гостиниц живетъ и обдаетъ Gradiv’а. Но трудно сказать, какой иной смыслъ могъ бы имтъ этотъ его поступокъ. Въ день посл второго свиданія въ дом Мелеагра ему приходится пережить различныя удивительныя и, казалось бы, совершенно независимыя другъ отъ друга событія: онъ находитъ узкую щель въ стн портика, въ томъ мст, гд исчезла Gradiva, встрчаетъ глупаго охотника за ящерицами, который обращается къ нему какъ къ знакомому, открываетъ третью, расположенную особнякомъ, гостиницу — ‘Albergo del Sole’, владлецъ которой навязываетъ ему позеленвшую пряжку, выдавая ее за находку, сдланную подл отрытой двушки, и, наконецъ, въ своей гостиниц, обращаетъ вниманіе на молодую новоприбывшую пару, которую принимаетъ за брата и сестру и котоорая вызываетъ его симпатію. Вс эти впечатлнія сплетаются позже въ ‘удивительно безсмысленное’ сновидніе, слдующаго содержанія:
‘Гд то на солнцепек сидла Gradiv’а, сдлала изъ травы силокъ, чтобъ поймать ящерицу, и говоритъ: пожалуйста, не шевелись, коллега права, средство, дйствительно, хорошо, она уже примняла его съ полнымъ успхомъ’.
Еще во сн, онъ критически относится къ этому сновиднію видя въ немъ ‘полное сумасшествіе’ и безпокойно мечется, чтобъ отвязаться отъ него. Это удается ему съ помощью невидимой птицы, которая издаетъ короткій, похожій на смхъ, крикъ и уноситъ ящерицу въ своемъ клюв.
Стоитъ ли пробовать истолковать и это сновидніе, т. е. сблизить его тми скрытыми мыслями, отъ искаженія которыхъ оно, должно быть, произошло? Оно такъ безсмысленно, какъ можетъ быть только сновидніе и этой-то абсурдностью сновидній и обосновывается главнымъ образомъ взглядъ, отрицающій за сновидніями значеніе цннаго психическаго, акта и считающій ихъ слдствіемъ безпорядочнаго возбужденія психическихъ элементовъ. Къ этому сновиднію мы можемъ примнить тотъ техническій пріемъ, который можно считать и правильнымъ для толкованія сновидній. Онъ состоитъ въ томъ, чтобы, пренебрегая кажущеюся связью между отдльными частями явнаго содержанія сновиднія разсмотрть каждую часть его въ отдльности и отыскать ея происхожденіе во впечатлніяхъ, воспоминаніяхъ и разныхъ, какъ бы случайно приходящихъ въ голову, мысляхъ того лица, которому данный сонъ приснился. Но, такъ какъ опросить Ганольда мы не можемъ, то намъ придется довольствоваться указаніями на разсказанныя поэтомъ впечатлнія его и вмсто свободно приходящихъ ему въ голову мыслей мы осмлимся осторожно подставить наши собственныя соображенія.
‘Гд то на солнцепек сидитъ Gradiva, сдлала изъ травы силокъ, чтобъ поймать ящерицу и говоритъ’ — какое дневное впечатлніе напоминаетъ эта часть сновиднія? Безъ сомннія — встрчу съ пожилымъ господиномъ, охотникомъ за ящерицами, который въ сновидніи замненъ Gradiv’ой. Онъ лежалъ или сидлъ на ярко освщенномъ солнцемъ склон и тоже заговорилъ съ Ганольдомъ. И слова Gradiv’ы въ сновидніи воспроизводятъ рчи этого господина. Стоить сравнить: ‘указанное коллегой Эймеромъ средство, дйствительно, хорошо: я ужъ много разъ примнялъ его съ хорошимъ успхомъ. Пожалуйста, не шевелитесь’. То же самое говоритъ и Gradiva въ сновидніи, только ‘коллега Эймеръ’ замненъ здсь неизвстной ‘коллегой’, также и слова ‘много разъ’ выпущены изъ рчи зоолога въ сновидніи и порядокъ словъ въ предложеніи нсколько измненъ. Такимъ образомъ кажется, что это переживаніе дня превращено въ сновидніе посредствомъ измненій и искаженій. Почему же измнено именно это впечатлніе и что означаетъ это искаженіе, эта замна стараго господина Gradiv`ой и появленіе загадочной ‘коллеги?’.
Существуетъ при толкованіи сновъ одно правило, гласящее: всякая услышанная во сн рчь происходитъ отъ слышанной спящимъ во время бодрствованія рчи или же имъ самимъ произнесенной’? Это правило здсь подтверждается, рчь Gradiv’ы представляетъ только слегка измненную рчь зоолога, слышанную въ теченіе дня. Другое правило при толкованіи словъ гласитъ: замна одного лица другимъ, или же смсь изъ двухъ лицъ во сн, причемъ одно лицо изображено въ состояніи, характеризующемъ другое, обозначаетъ, что оба эти лица, въ извстномъ смысл, равны, указываетъ на сходство между обоими, Если мы попробуемъ приложить это правило къ нашему сновиднію, то получимъ такое толкованіе: Gradiva ловитъ ящерицъ, какъ старикъ, она уметъ ихъ ловить такъ же, какъ и онъ. Самъ по себ этотъ выводъ еще не понятенъ, но передъ нами стоитъ еще и другая загадка. Къ какому впечатлнію дня должны мы отнести слово ‘коллега’, замняющее въ сновидніи знаменитаго зоолога Эймера? Здсь, къ счастью, у насъ нтъ слишкомъ большого выбора, только другая молодая двушка можетъ быть этой коллегой — то есть та симпатичная молодая особа, которую Ганольдъ принимаетъ за путешествующую со своимъ братомъ сестру. ‘Къ ея платью была прикрплена красная соррентская роза, видъ которой разбудилъ въ глядящемъ изъ своего угла Ганольд смутныя воспоминанія о чемъ то, чего онъ никакъ помогъ припомнить’. Это замчаніе писателя даетъ намъ право считать эту молодую особу ‘коллегой’ сновиднія. То, чего никакъ не могъ припомнить Ганольдъ, были, безъ сомннія, сказанныя мнимой Gradiv`ой слова, въ то время какъ она попросила у него блый могильный цвтокъ: боле счастливымъ двушкамъ весной дарятъ розы. Но въ этихъ рчахъ скрывается ухаживаніе. Что же это за ловля ящерицъ, которая такъ хорошо удалась боле счастливой ‘коллег?’.
На слдующій день Ганольдъ застаетъ мнимыхъ брата и сестру въ нжныхъ объятіяхъ и убждается въ своей вчерашней ошибк. Дйствительно, они оказались молодыми супругами, совершающими свадебное путешествіе, какъ мы это узнаемъ позже, когда они, такъ некстати, прерываютъ третье свиданіе Ганоліда съ Зоей если мы допустимъ что Ганольдъ, сознательно считая эту пару братомъ и сестрой, безсознательно тотчасъ же понялъ ихъ дйствительное взаимоотношеніе, ставшее такъ очевиднымъ на слдующій день, то смыслъ рчи Gradivы въ сновидніи получается вполн опредленный. Красная роза становится символомъ любовныхъ отношеній, Ганольдъ понимаетъ, что т двое уже представляютъ изъ себя то, чмъ ему и Gradivа предстоитъ только сдлаться, охота за ящерицами принимаетъ значеніе охоты за мужемъ и слова Gradiv’ы означаютъ приблизительно: предоставь мн только дйствовать, я такъ-же хорошо съумю словить себ мужа, какъ и та другая двушка.
Почему же это пониманіе намреній Зои проявляется въ сновидніи въ форм рчи стараго профессора? Почему ловкость и умніе Зои словить себ мужа изображены въ вид ловли ящерицъ, практикуемой старымъ господиномъ? Теперц намъ легко отвтить на этотъ вопросъ, мы ужъ давно разгадали, что охотникъ за ящерицами — никто иной, какъ профессоръ зоологій Бертгангъ, отецъ Зои, которому, конечно, знакомъ былъ Ганольдъ: поэтому и вполн понятно, что онъ заговорилъ съ Ганольдомъ, какъ со знакомымъ. Допустимъ опять, что безсознательно Ганольдъ тотчасъ же узналъ и его — ‘ему смутно помнилось, что этого охотника за ящерицами онъ уже видлъ однажды, вроятно въ одномъ изъ отелей’ — и тогда объясняется странная форма, въ которую облекся замыселъ Зои. Она дочь охотника за ящерицами, у нея эта ловкость унаслдована отъ него.
Такимъ образомъ замна въ сновидніи охотника за ящерицами Gradiv`ой является изображеніемъ осознанныхъ въ безсознательномъ взаимоотношеній между этими двумя лицами. Введеніе загадочной коллеги вмсто ‘коллеги Эймера’ и возможность выразить въ сновидніи пониманіе желанія Зои найти мужа.
Такимъ образомъ, сновидніе сплело, ‘сгустило’, какъ мы говоримъ, два переживанія того дня въ одно положеніе, чтобы выразить, правда туманно, дв мысли которыя должны и остаться въ сфер безсознательнаго. Но мы можемъ пойти еще дальше, еще уменьшить странность сновиднія и показать вліяніе другихъ дневныхъ переживаній на образованіе его явнаго содержанія.
Мы имли бы основаніе выразить неудовольствіе по поводу того объясненія, которое до сихъ поръ получили: почему именно ловля ящерицъ, а не что либо иное сдлано центромъ сновиднія? Мы могли бы предположить, что еще и другіе элементы ‘мыслей сновиднія’, способствовали тому, чтобъ ‘ящерица’ особенно выдлилась въ ‘явномъ сновидніи’. Это, дйствительно, легко могло быть такъ. Вспомнимъ, что Ганольдъ нашелъ въ стн, какъ разъ въ томъ мст, гд, какъ ему казалось, исчезала Gradiv`а, узкую щель, достаточную для того, чтобъ черезъ нее могла проскользнуть очень тонкая фигура. Благодаря этому новому открытію онъ принужденъ былъ въ этотъ день сдлать нкоторое измненіе въ построеніи своего бреда — именно, что Gradiv`а, исчезая отъ его глазъ, не проваливается въ землю, а по этой дорог направляется къ своей могил. Въ своихъ безсознательныхъ мысляхъ онъ, пожалуй, могъ себ сказать, что теперь нашелъ естественное объясненіе удивительному исчезновенію двушки. Но не можетъ ли способность пролезть и исчезнуть сквозь такую узкую щель напомнить о пріемахъ ящерицы? Не ведетъ ли себя при этомъ Gradiv`а, какъ ловкая ящерица? Такимъ образомъ, думается намъ, открытіе этой щели въ стн также имло вліяніе на выборъ элемента ‘ящерица’ въ явномъ содержаніи сновиднія и положеніе ящерицы въ сновидніи отражаетъ это впечатлніе дня также, какъ и встрчу съ зоологомъ, отцомъ Зои.
А если мы теперь, набравшись храбрости, попробуемъ найти и въ сновидніи отраженіе еще одного, не разсмотреннаго нами, дневного переживанія — обнаруженія Ганольдомъ третьей, ему неизвстной гостиницы ‘Albergo del Sole’. Писатель такъ подробно описалъ этотъ эпизодъ и столько связалъ съ нимъ, что удивительно было бы, еслибъ именно онъ не участвовалъ въ образованіи сновиднія. Ганольдъ входитъ въ эту неизвстную ему, благодаря отдаленности отъ вокзала и изолированности, гостиницу для того, чтобъ спросить себ бутылку зельтерской воды противъ прилива крови къ голов. Хозяинъ пользуется случаемъ, расхваливаетъ ему имющіяся у него древности и показываетъ ему пряжку, принадлежавшую, по его словамъ, той молодой помпеянской двушк, которую отрыли вблизи Форума въ объятіяхъ ея возлюбленнаго. Ганольдъ, до сихъ поръ недоврчиво относившійся къ часто слышанному разсказу, теперь, подъ вліяніемъ какой то неизвстной ему силы, начинаетъ врить въ правдивость этой трогательной исторіи и въ подлинность этой находки, пріобртаетъ пряжку и покидаетъ гостиницу, унося свою покупку. Уходя онъ замчаетъ на одномъ изъ оконъ гостиницы свшивающуюся изъ стакана, усянную блыми цвтами втку асфодели, видъ которой кажется ему подтвержденіемъ подлинности его новаго пріобртенія. И теперь имъ овладваетъ увренность, что зеленая пряжка принадлежала Gradiv’ и что она и есть та двушка, которая умерла въ объятіяхъ своего возлюбленнаго. Мучительную ревность, охватившую его при этомъ, онъ успокаиваетъ ршеніемъ показать на слдующій день эту пряжку Gradiv` — чтобъ убдиться, врно ли это. Это вдь поистин странная часть бредового новообразованія и неужели же въ сювидніи ближайшей ночи нтъ даже слда его вліянія?
Стоитъ потрудиться, чтобъ разобрать происхожденіе этого бредового образованія и найти новую часть безсознательнаго прозрнія, которое замнено было въ сознаніи этимъ бредовымъ образованіемъ. Бредъ этотъ зарождается благодаря вліянію хозяина гостиницы ‘Солнца’, по отношенію къ которому Ганольдъ выказываетъ себя столь легковрнымъ, словно онъ находился подъ вліяніемъ внушенія со стороны этого человка. Хозяинъ показываетъ ему металлическую пряжку, якобы принадлежавшую молодой двушк, найденной подъ пепломъ въ объятіяхъ ея возлюбленнаго, Ганольдъ, который могъ бы отнестись критически какъ къ правдоподобности самаго разсказа, такъ и къ подлинности пряжки, тотчасъ же вритъ и пріобртаетъ боле чмъ сомнительную античную вещицу. Его поступокъ совершенно непонятенъ и нтъ никакихъ указаній, что личность самого хозяина могла бы объяснить намъ эту загадку. Но въ этомъ приключеніи встрчается еще одна загадка, а дв загадки чисто разршаютъ одна другую. Уходя изъ ‘Albergo del de Sole’, Ганольдъ замчаетъ на одномъ изъ оконъ въ стакан втку асфодели и находитъ въ этомъ какъ бы подтвержденіе античной подлинности металлической пряжки. Какъ это могло быть? Это, къ счастью, легко разршимо. Блый цвтокъ — конечно тотъ самый, который онъ подарилъ въ полдень Gradiv’ — замченный Ганольдомъ на одномъ изъ оконъ гостиницы, является для него вполн правильно подтвержденіемъ чего-то. Но, конечно, не подтвержденіемъ подлинности пряжки, а чего то другого, что длается ему яснымъ съ момента обнаруженія этой, неизвстной ему до того, гостиницы. Уже наканун онъ велъ себя такъ, какъ если бы искалъ въ обихъ гостиницахъ Помпеи мстожительство лица, появляющагося ему въ образ Gradiv`ы. И когда теперь, совершенно неожиданно, натолкнулся онъ на третью гостиницу, въ безсознательныхъ мысляхъ его должно было появиться: ‘итакъ здсь живетъ она’, и, уходя, онъ долженъ былъ сказать себ: — ‘совершенію врно, вотъ и цвтокъ, который я далъ ей, это, значитъ, ея окно’. Это было то новое прозрніе, которое замнено новымъ бредовымъ образованіемъ, оно не можетъ дойти до сознанія, такъ какъ необходимое для того условіе — мысль, что Gradiv`а живая и знакомая Ганольду особа, не можетъ стать сознательной.
Какимъ же образомъ могло это новое прозрніе быть замнено въ сознаніи бредомъ? Мн представляется это такимъ образомъ: чувство убжденности связанное съ прозрніемъ, укрпилось и сохранилось, въ то время, какъ мысль неспособная дойти до сознанія, была замнена другимъ, ассоціативно связаннымъ съ нею, представленіемъ. Такимъ образомъ, чувство убжденности соединятся съ совершенно чуждымъ ему содержаніемъ и это послднее, въ бредовой форм, получаетъ совсмъ не подобающее ему значеніе и всъ. Ганольдъ переноситъ свое убжденіе въ томъ, что Gradiv`а живетъ въ дом на другія впечатлнія, полученныя имъ въ этомъ же дом, онъ вритъ, благодаря этому, словамъ хозяина гостиницы, анекдотическому разсказу объ объятіяхъ вырытой влюбленной парочки и въ подлинность пряжки. Но все это случается только благодаря тому, что все, въ этомъ дом слышанное, онъ приводитъ въ связь съ Gradiv`ой. Дремавшая въ немъ ревность просыпается, овладваетъ всми этими впечатлніями, и, вопреки даже содержанію его перваго сновиднія, образуетъ новый бредъ: Gradiv`а и есть та, умершая въ объятіяхъ любовника, двушка и ей принадлежала эта, купленная имъ, металлическая пряжка.
Мы должны обратить вниманіе на то, что разговоръ съ Gradiv`ой и ея слабая попытка увлечь Ганольда, выразившаяся въ разговор о цвтахъ, повели уже къ важнымъ перемнамъ въ Ганольд. Въ немъ разбужены желанія мужчины, компоненты любовной страсти, которые, правда, не могутъ еще проявиться, не прикрываясь сознательными разумными предлогами. Но проблема о ‘физическихъ свойствахъ’ Gradiv`ы, преслдующая Ганольда цлый день, явно иметъ своимъ источникомъ эротическій интересъ юноши къ женскому тлу, хотя сознательнымъ подчеркиваніемъ страннаго витанія Gradiv`ы между жизнью и смертью онъ старается поднять эту проблему до степени научнаго вопроса.
Ревность есть дальнйшее доказательство пробуждающіеся любовной активности Ганольда, онъ проявляетъ ее въ начал разговора слдующаго дня и, при помощи новаго предлога, ему удается прикоснуться къ двушк и ударить ее, какъ это бывало въ давно прошедшее время.
Теперь можно спросить себя: извстенъ-ли и вообще возможенъ-ли такой, предполагаемый нами на основаніи описанія писателя, способъ образованія бреда? Наши медицинскія познанія и опыты говорятъ за то, что это, безусловно, правильный, возможно, даже единственный способъ, благодаря которому бредовая идея становится тмъ непоколебимымъ убжденіемъ, которымъ она клинически характеризуется. Если больной такъ глубоко вритъ въ свой бредъ, это происходитъ не изъ-за извращенія его способности сужденія, и относится эта увренность вовсе не къ тому, что составляетъ его бредовое заблужденіе. Во всякомъ бред имется частица, правды, кое-что заключается въ немъ, что дйствительно, заслуживаетъ вру, и оно-то и есть источникъ, до извстной степени, справедливой убжденности больного въ врности его бредовыхъ идей. Но эта правда была долгое время вытснена, когда ей, наконецъ, удается дойти до сознанія въ искаженномъ уже вид, то, какъ бы въ вознагражденіе, сопровождающее ее чувство убжденія особенно сильно. Это чувство сопровождая то, что, въ искаженной форм, замщаетъ въ сознаніи правду, служитъ для него защитой противъ всякаго критическаго возраженія. Чувство убжденности ‘смщается’ съ безсознательной правды на связанное съ нимъ сознательное заблужденіе и фиксируется на послднемъ, благодаря этому именно ‘смшенію’. Бредовое образованіе, которое послдовало за первымъ сновидніемъ Ганольда, есть ничто иное, какъ подобный же, или даже тождественный примръ такого ‘смщенія’. Описанный способъ образованія убжденія при бред не отличается радикально отъ того, какъ образуются убжденія въ нормальномъ случа, гд не играетъ роли вытсненіе. У насъ всхъ чувство убжденности сопровождаетъ такія сужденія, въ которыхъ истина перемшана съ заблужденіемъ, и мы даемъ этому чувству убжденности перейти съ первой на второе. Оно, это чувство убжденности, какъ бы просасывается съ врнаго на связанное съ нимъ ассоціативно ложное и служитъ послднему защитой,— правда не столь непоколебимой, какъ при бредовыхъ явленіяхъ,— противъ заслуженной критики.
Теперь я хочу вернуться къ сновиднію и отмтить въ немъ небольшую, но интересную черту, которая служитъ связью между двумя событіями, послужившими поводомъ къ этому сну. Gradiv`а отмтила извстную противоположность между блымъ цвтомъ асфодели и красной розой, обнаруженіе этой асфодели на окн Albergo des Sole является важнымъ подтвержденіемъ безсознательныхъ мыслей Ганольда и это выражается въ новой части бреда, къ этому присоединяется еще то, что красная роза на плать молодой симпатичной двушки помогаетъ Ганольду въ безсознательномъ опредлить правильно ея отношеніе къ ея спутнику и благодаря этому она можетъ выступить въ сновидніи Ганольда въ роли ‘коллеги’.
Но въ какой же части явнаго содержанія сновиднія кроется указаніе на новое открытіе Ганольда, замненное новымъ бредовымъ образованіемъ, — открытіе, что Gradiv`а съ отцомъ живутъ въ третьей, отдаленной гостиниц Помпеи — ‘Aldergo del Sole’? Это указаніе имется въ сновидніи и даже но въ очень измненномъ и скрытомъ вид, только я не ршаюсь указать на него, такъ какъ знаю, что это толкованіе мое вызоветъ возраженія даже со стороны наиболе терпливыхъ изъ моихъ читателей. Открытіе Ганольда, повторяю я, имется въ явномъ содержаніи сновиднія, вполн въ немъ выражено, но такъ ловко скрыто, и то непремнно проглядишь. Оно отмчено игрою словъ, двусмысленностью ихъ толкованія. ‘Гд-то на солнцепек сидитъ Gradiva’ {Прим. Въ нмецкомъ текст выраженіе ‘in der Sonne’ можно чать двусмысленно: ‘на солнцепек’ и въ ‘Солнц’, въ гостиниц ‘Солнце’ Прим. редакціи.} — это выраженіе мы вполн основательно отнесли къ мсту, на которомъ Ганольдъ встртилъ ея отца зоолога. Но не должно ли это также означать: въ ‘Солнц’, въ ‘Albergo del Sole’, въ гостиниц ‘Солнце’ живетъ Gradiva? И не звучитъ ли это ‘гд-то’, неимющее отношенія ко встрч съ отцомъ, какъ разъ потому такъ притворно неопредленно, что оно содержитъ опредленное указаніе на мстопребываніе Gradiv`ы? На основаніи моего прежняго опыта въ толкованіи дйствительныхъ сновидній, я увренъ въ правильности такого пониманія символическихъ образованій. Но все же я не осмлился бы изложить моимъ читателямъ эту часть моихъ толкованій, еслибы самъ писатель не пришелъ мн въ этомъ на помощь. На слдующій день, когда Ганольдъ показываетъ Gradiv` пряжку, писатель вкладываетъ въ уста двушки ту-же самую игру словъ, которою мы пользуемся для толкованія этой части сновиднія. ‘Не нашелъ ли ты ее на ‘Солнц’, оно производитъ многое въ этомъ род’. И такъ какъ Ганольдъ не понимаетъ ее, то она объясняетъ ему, что думаетъ ‘гостиницу Солнца’, которую здсь называютъ просто ‘Sole’, оттуда ей знакома и эта, якобы выкопанная, вещь.
А теперь мы могли бы рискнуть замнить ‘удивительно безсмысленное’ сновидніе Ганольда скрытыми въ немъ совершенно на него непохожими безсознательными мыслями его, приблизительно въ такомъ род: ‘Вдь она живетъ со своимъ отцомъ въ гостиниц ‘Солнца’ — для чего же ведетъ она со мной такую игру? Насмхается ли она надо мной или же возможно, что она меня любитъ и хочетъ за меня выйти замужъ?’.— На эту послднюю возможность получается еще во сн отрицательный отвтъ — ‘вдь это чистйшее сумашествіе’,— который будто бы, относится ко всему явному содержанію сновиднія.
Критически настроенные читатели имютъ право освдомиться на какомъ основаніи сдлано совершенію недоказанное прибавленіе, заключающееся въ предположеніи, что Gradiva высмиваетъ Ганольда. По этому поводу ‘Traumdeutung’ говоритъ: если въ мысляхъ сновиднія заключаются насмшка, издвательство, злое противорчіе, то они выражай ются въ абсурдности и безсмысленности формы явнаго сновиднія. Послдняя означаетъ не ослабленіе психической дятельности, а служитъ однимъ изъ средствъ изображенія, которыми пользуется ‘работа сновиднія’ {Т. е. та психическая работа во время сна, результатомъ которой является сновидніе. Прим. редакціи.}. Здсь, какъ и но всхъ очень трудныхъ мстахъ, писатель приходитъ къ намъ на помощь. Безсмысленное сновидніе иметъ короткое послсловіе, заключающееся въ томъ, что какая-то птица издаетъ похожій на смхъ крикъ и уноситъ ящерицу въ своемъ клюв. Такой же, похожій на смхъ, крикъ слышалъ уже Ганольдъ вслдъ за исчезновеніемъ Gradiv`ы. Его въ самомъ дл издала Зоя, которая съ этимъ смхомъ сбрасывала съ себя мрачную серьезность роли загробнаго существа. Gradiv`а въ самомъ дл высмяла нашего героя. А картина сновиднія, изображающая, какъ ящерица уноситъ птицу, можетъ напомнить о другомъ, прежнемъ сновидніи, во время котораго Аполлонъ бельведерскій унесъ капитолійскую Венеру.
Можетъ быть у нкоторыхъ читателей осталось впечатлніе, что объясненіе картины ловли ящерицъ мыслью объ ухаживаніи недостаточно обосновано. Пусть, въ такомъ случа, подтвержденіемъ этому послужитъ указаніе, что, въ своемъ разговор съ подругой, Зоя сама сознается въ томъ, въ чемъ безсознательно подозрваетъ ее Ганольдъ. Она говоритъ, что она была убждена, что ‘откопаетъ’ себ въ Помпе что-нибудь интересное. Этимъ она заходитъ въ область археологическихъ представленій такъ-же какъ и Ганольдъ, сравненіемъ съ ловлей ящерицъ, переходитъ въ область зоологіи. Словно они оба стремятся другъ другу навстрчу и каждый изъ нихъ хочетъ присвоить себ особенности и черты другого.
Такимъ образомъ, мы закончили толкованіе и этого второго сновиднія. Оба сдлались доступными нашему пониманію благодаря предположенію, что спящій, въ своемъ безсознательномъ мышленіи, зналъ все, что въ сознательномъ онъ позабылъ, врно судилъ въ первомъ о томъ, что во второмъ онъ, въ безуміи своемъ, не сознавалъ?
При этомъ намъ пришлось, правда, высказывать нкоторыя положенія, которыя, будучи чуждыми читателю, звучали для него странно и, возможно, вызывали часто подозрнія, что мы выдавали за мысли писателя то, что было нашими собственными мыслями. Мы готовы сдлать все, чтобы разсять это подозрніе и поэтому подробне разсмотримъ одно изъ наиболе рискованныхъ мстъ, напримръ толкованіе двусмысленныхъ рчей и словъ: ‘гд-то на солнцепек сидитъ Gradiv’а’.
Каждый читатель ‘Gradiv`ы’ легко можетъ замтить, какъ часто писатель вкладываетъ въ уста главныхъ своихъ героевъ рчи, допускающія двоякаго рода толкованія. Свои рчи Ганольдъ произноситъ въ прямомъ смысл и только на собесдницу его, Gradiv`у, они производятъ впечатлніе иносказательныхъ. Такъ, напр., когда, посл перваго ея отвта, онъ восклицаетъ: ‘я зналъ, что такъ звучитъ твой голосъ’, неосвдомленная еще Зоя вынуждена спросить ого, какимъ образомъ это возможно,— онъ, вдь, не слыхалъ еще ея голоса. При второмъ ихъ разговор двушка на минуту сбита съ толку бредомъ Ганольда, такъ какъ онъ утверждаетъ, что тотчасъ узналъ ее. Она, должно быть, понимаетъ эти слова въ томъ смысл, въ какомъ они и были правильны въ его безсознательномъ — какъ подтвержденіе ихъ знакомства еще съ дтства, а между тмъ Ганольдъ, разумется, не знаетъ совершенно этого значенія своихъ словъ и объясняетъ ихъ только въ связи со своимъ бредомъ. Рчи же молодой двушки, въ лиц которой разумъ и духовная ясность противопоставлены бреду, произносятся намренно такъ, чтобъ звучали двусмысленно. Одинъ смыслъ ихъ приноровленъ къ бреду Ганольда, для того, чтобы они могли проникнуть въ сознательныя его мысли, другой поднимается надъ бредомъ и, обыкновенно вполн правильно, объясняетъ замщенную бредомъ безсознательную правду. И это изображеніе въ однихъ и тхъ же выраженіяхъ и правда и бреды чрезвычайно остроумно.
Полной такого двоякаго смысла является и рчь Зои, въ которой она излагаетъ подруг своей положеніе длъ и въ то-же время избавляется отъ ея общества, рчь эта, собственно говоря, произносится скоре для читателей, чмъ для счастливой подруги. Въ разговорахъ съ Ганольдомъ двойной смыслъ рчей обусловливается тмъ, что Зоя употребляетъ т-же символы, какіе мы находимъ въ первомъ сновидніи Ганольда: она сравниваетъ вытсненіе съ погребеніемъ, Помпею съ дтствомъ. Благодаря этому, она остается въ своихъ рчахъ, съ одной стороны, врной той роли, которую ей приписываетъ бредъ Ганольда, съ другой же стороны, касается въ нихъ дйствительныхъ обстоятельствъ и будитъ въ безсознательномъ Ганольда пониманіе этихъ обстоятельствъ.
‘Я ужъ давно привыкла къ мысли, что я мертва’ — ‘Изъ твоихъ рукъ — цвтокъ забвенія самый для меня подходящій’. Въ этихъ рчахъ тихо звучитъ упрекъ, ясно выраженный въ ея послдней отповди, въ которой она сравниваетъ Ганольда съ археоптериксомъ. ‘Нужно сначала умереть для того, чтобы потомъ ожить снова. Но для археологовъ это необходимо’ — говоритъ она предательски посл разршенія бреда, какъ бы для того, чтобы дать ключъ къ своимъ двусмысленнымъ рчамъ. Но лучше всего удается ей примненіе ея символики въ вопрос: ‘Мн кажется, будто уже дв тысячи лтъ назадъ мы такъ вмст завтракали. Не можешь-ли ты припомнить этого?’. Въ вопрос совершенно ясны замна историческаго прошлаго дтствомъ и стремленіе разбудить воспоминанія о послднемъ.
Но откуда происходитъ это удивительное предпочтеніе двусмысленныхъ рчей въ Gradiv`. Намъ это кажется не случайностью, а необходимымъ слдствіемъ, вытекающимъ изъ предпосылокъ, на которыхъ построенъ разсказъ. Это ничто иное, какъ параллель къ двоякой детерминаціи симптомовъ — по скольку сами рчи являются симптомами, происходящими изъ компромиссовъ между сознательнымъ и безсознательнымъ. Въ рчахъ легче, чмъ въ поступкахъ уловить это двоякое происхожденіе. И если удается — что часто бываетъ легко благодаря гибкости матеріала рчи — дать въ тхъ же словахъ хорошее выраженіе двоякому намренію этой рчи, то получается такъ называемая ‘двусмысленность’:
Въ время психотерапевтическаго леченія какого-либо бреда или же аналогичнаго заболванія у больного часто развивается способность прибгать къ такимъ двусмысленнымъ рчамъ, являющимся какъ бы скоро преходящими симптомами.
Иногда приходится и врачу пользоваться ими, при чемъ нердко этими рчами, имющими опредленный смыслъ для сознанія больныхъ, врачъ вызываетъ у нихъ пониманія того, что скрывается въ ихъ безсознательномъ. Я знаю изъ опыта, что это значеніе двусмысленныхъ рчей вызываетъ въ непосвященныхъ самыя большія возраженія и даетъ поводъ къ большимъ недоразумніямъ. Но писатель былъ правь, изобразивъ въ своемъ произведеніи и эту характерную черту образованія бреда и сновидній.
Съ появленіемъ Зои въ роли врача, у насъ возникаетъ какъ мы ужъ сказали, новый интересъ къ ходу разсказа. А теперь очень любопытно было бы узнать, понятно ли и вообще возможно ли такое излеченіе, какое произошло съ Ганольдомъ благодаря стараніямъ Зои, и такъ же ли правильно замтилъ писатель условія, необходимыя для исчезновенія бреда, какъ и для его образованія.
Здсь, безъ сомннія, намъ возразятъ что такого спеціальнаго интереса въ изображенномъ писателемъ случа нтъ, и нтъ поэтому надобности въ разршеніи подобной проблемы. Ганольду, молъ, ничего иного и не остается сдлать, какъ отказаться отъ своего бреда, посл того, какъ объектъ его бреда, мнимая Gradiv`а, убждаетъ его въ неправильности всхъ его вымысловъ и даетъ самыя естественныя объясненія всему загадочному, такъ, напр. указываетъ ему, откуда она знаетъ его имя. Этимъ логически исчерпывалось бы все, но такъ какъ двушка вмст съ тмъ признается ему еще въ любви, то писатель и заканчиваетъ свой, и безъ того интересный, разсказъ счастливой свадьбой, къ удовольствію, разумется, своихъ читательницъ. Боле послдовательнымъ и столь же возможнымъ былъ бы другой конецъ — а именно: молодой ученый, понявъ свое заблужденіе, поблагодарилъ бы молодую особу и ушелъ бы отъ нея, отвергнувъ ея любовь подъ тмъ предлогомъ, что его интересуютъ только античныя женщины изъ камня и бронзы или же ихъ оригиналы, еслибы общеніе съ ними было возможно, современной же живой настоящей женщины онъ знать не хочетъ. Археологическую фантазію свою писатель совершенно произвольно связалъ съ романтической исторіей.
Отвергая такой взглядъ, какъ невозможный, мы теперь лишь замчаемъ, что происшедшая съ Ганольдомъ перемна состоитъ не только въ отказ его отъ бреда. Одновременно, и даже до разршенія послдняго въ немъ несомннно пробуждается потребность въ любви, которая, понятно, кончается ухаживаніемъ за двушкой освободившей его отъ бреда. Мы уже отмтили подъ какими предлогами и въ какой скрытой форм проявляются въ немъ еще раньше, вмст съ бредомъ, любопытство къ ея тлесному строенію, ревность и мужественныя и грубыя желанія обладать ею, посл того, какъ вытсненное любовное томленіе создаетъ его первое сновидніе. Припомнимъ дале, какъ въ вечеръ посл второго разговора съ Gradiv’ой, впервые живой женскій образъ кажется ему симпатичнымъ, хотя, уступая еще прежнему отвращенію къ путешествующимъ новобрачнымъ, онъ отказывается признать за таковыхъ эту ему симпатичную молодую женщину и ея спутника. На слдующее утро, однако, онъ длается случайнымъ свидтелемъ обмна нжностей между этой молодой женщиной и ея мнимымъ братомъ и тогда онъ быстро удаляется, какъ еслибы помшалъ священнодйствію. Забыты насмшки надъ ‘Августомъ’ и ‘Гретой’, проснулось уваженіе къ любви..
Такимъ образомъ, писатель тсно связалъ освобожденіе Ганольда отъ бреда съ пробужденіемъ въ немъ потребностію въ любви и подготовилъ, какъ необходимый выходъ, любовную побду. Писателю знакома сущность бредовыхъ явленій лучше, чмъ его критикамъ, онъ знаетъ, что компоненты любовной тоски, соединяясь съ компонентами сопротивленія ей, способствуютъ образованію бреда, и онъ заставляетъ молодую двушку взявшуюся за леченіе, почувствовать въ бред Ганольда пріятные ей компоненты любви. Только пониманіе этого, его любви къ ней, могло Зою заставить посвятить себя его леченію, только увренность въ томъ, что и она любима, побуждаетъ ее признаться ему въ своей любви. Леченіе состоитъ въ томъ, чтобъ дать ему снова извн т вытсненныя воспоминанія, которыхъ онъ въ душ возстановить самъ не можетъ. Но леченіе это не принесло бы никакой пользы, еслибы лечившая его не обратила вниманія на его чувства и еслибы толкованіе бреда, въ конц концовъ, не гласило: смотри, это все значитъ только то, что ты меня любишь!
Пріемы, которыми писатель заставляетъ пользоваться свою Зою для излеченія отъ бреда ея друга дтства, очень схожи или, врне, по существу своему тождественны съ однимъ терапевтическимъ методомъ, введеннымъ въ медицину въ 1895 году д-ромъ Брейеромъ и авторомъ предлагаемой книги, и усовершенствованію котораго послдній съ тхъ поръ посвятилъ себя. Этотъ методъ леченія названъ сначала Брейеромъ ‘катартическимъ’, а авторомъ этого очерка — аналитическимъ. Онъ состоитъ въ томъ, что у больныхъ, заболванія которыхъ сходны съ бредомъ Ганольда, стараются, въ извстной степени насильно, вернуть въ сознаніе то безсознательное, вытсненіе котораго и было причиной заболванія — точно такъ, какъ это длаетъ Gradiva съ вытсненными у Ганольда воспоминаніями объ ихъ отношеніяхъ въ дтств. Правда, что выполнить эту задачу Gradiv’ несравненно легче, чмъ врачу, во многихъ отношеніяхъ она находится при этомъ въ идеальныхъ условіяхъ. Врачъ, который сначала не видитъ насквозь души своего больного и не располагаетъ въ своемъ сознаніи тми воспоминаніями, которыя живутъ и работаютъ безсознательно у паціента его, долженъ прибгнуть къ сложнымъ техническимъ пріемамъ, чтобы восполнить этотъ проблъ. Онъ долженъ научиться, на основаніи разсказовъ и всякихъ самовольно приходящихъ нему въ голову мыслей, судить съ увренностью о вышеразсказанномъ, распознать безсознательное, когда оно проявляется въ безсознательныхъ заявленіяхъ и поступкахъ больного. Онъ тогда длаетъ то же, что длаетъ въ конц Ганольдъ — объясняя имя ‘Gradiva’ какъ переводъ имени Бертгангъ. Болзненное нарушеніе душевной жизни исчезаетъ тогда, когда въ сознаніи возстанавливаются вызвавшія его причины, анализъ приноситъ одновременно и выздоровленіе.
Сходство между пріемами Gradiv`ы и аналитическимъ методомъ психотерапіи не ограничивается двумя данными пунктами приведеніемъ въ сознаніе вытсненнаго и совпаденеімъ яснаго пониманія съ излеченіемъ, оно распространяется также и на самое главное въ происшедшей съ объектомъ леченія перемн — на пробужденіе въ немъ чувствъ. Всякое аналогичное бреду Ганольда психическое нарушеніе, которое мы въ наук называемъ психо-неврозомъ, обусловлено вытсненіемъ части жизненныхъ инстинктовъ и влеченій, или скажемъ смло,— любовнаго влеченія. И при каждой попытк ввести въ сознаніе безсознательную и вытсненную причину заболванія, соотвтствующее влеченіе обязательно пробуждается и вступаетъ въ новую борьбу съ подавлявшими ее силами, чтобы въ конечномъ результат сравниться ними, и часто эта борьба сопровождается сильнымъ реактивнымъ возбужденіемъ. При помощи любовнаго рецидива происходитъ излеченіе — если подъ ‘любовью’ подразумвать вс разнообразные компоненты сексуальнаго влеченія — и этотъ рецидивъ неизбженъ, такъ какъ т симптомы, изъ-за которыхъ начато было леченіе являются ничмъ инымъ, какъ осадками прежней душевной борьбы между вытсненіемъ и рвущимися въ сознаніе воспоминаніями. Симптомы эти могутъ быть уничтожены только новымъ потокомъ тхъ же страстей. Всякое психоаналитическое леченіе представляетъ попытку освободить подавленную любовь, нашедшую себ жалкій компромиссный выходъ въ симптом болзни, и врность изображеннаго писателемъ хода выздоровленія въ его ‘Gradhrh’ достигаетъ своего максимума, если принять во вниманіе, что и при аналитическомъ леченіи проснувшаяся страсть, будь то любовь или ненависть, всегда избираетъ своимъ объектомъ личность врача.
Но тутъ, правда, начинается отличіе, благодаря которому случай Gradiv`ы является идеаломъ, какого врачебная техника достичь не можетъ: Gradiv`а можетъ отвтить любовью на любовь Ганольда, рвущуюся изъ сто безсознательнаго въ сознаніе, а врачъ не можетъ этого сдлать. Gradiv`а была сама объектомъ прежней вытсненной любви, ея особа представляетъ для вновь освобожденной страсти желанную цль. Врачъ же былъ раньше чужимъ для больного и долженъ стремиться къ тому, чтобъ стать для выздороввшаго снова чужимъ: врачъ часто не знаетъ, какой совтъ дать излеченнымъ для примненія въ жизни вновь пріобртенной ими способности любить. Я не стану описывать какими средствами и суррогатами пользуется врачъ, чтобъ боле или мене приблизиться къ тому образцу излеченія при помощи любви, какое изобразилъ намъ поэтъ — это отвлекло бы насъ слишкомъ далеко отъ нашей задачи.
А теперь еще послдній вопросъ, отвтъ на который мы уже нсколько разъ откладывали. Наши взгляды на вытсненіе, происхожденіе бреда и родственныхъ ему психическихъ нарушеній, на образованіе и объясненіе сновидній, на роль любовной жизни и на способы леченія такихъ заболваній, ни въ коемъ случа не являются общепризнанными въ наук,— не говоря о незнакомств съ ними образованныхъ не спеціалистовъ. И если проникновеніе, давшее поэту возможность такъ создать свою ‘фантастическую исторію’, что мы могли разобрать ее, какъ настоящую исторію болзни, основано на научномъ знаніи — то намъ очень любопытно знать его источники. Одно лицо изъ того кружка, который, какъ мы уже сказали вначал, заинтересовался сновидніями ‘Gradiv`ы’ и ихъ толкованіемъ, обратилось прямо къ поэту съ вопросомъ: зналъ ли онъ хоть что-нибудь о такъ похожихъ на его описаніе научныхъ теоріяхъ? Поэтъ отвтилъ — какъ это и можно было ожидать — отрицательно и даже съ нкоторымъ неудовольствіемъ. Его фантазію внушила ему сама ‘Gradiv`а’, доставившая ему наслажденіе, кому она не нравится пусть оставитъ ее въ поко. Онъ и но подозрвалъ, какъ сильно понравилась она читателямъ.
Очень легко можетъ статься, что отрицаніе поэта этимъ не ограничивается. Можетъ быть, онъ вообще отрицаетъ, что зналъ психологическіе законы, соблюденіе которыхъ мы указали въ его произведеніи и отказывается отъ всхъ тхъ намреній, которыя мы открыли въ его произведеніи. Я не считаю этого невроятнымъ, по тогда возможны только два случая. Либо мы написали настоящую каррикатуру на толкованіе, вкладывая тенденціи въ самое невинное художественное произведеніе, тенденціи, о которыхъ, самъ поэтъ не имлъ никакого понятія. Въ такомъ случа мы снова доказали, какъ легко найти то, чего ищешь и чмъ заполненъ самъ,— такихъ примровъ имется много въ исторіи литературы. Пусть читатель самъ разберется, можетъ ли онъ присоединиться къ этому предположенію. Мы же, вполн понятно, держимся другой точки зрнія. Мы полагаемъ, что поэту вовсе и не нужно знать такихъ правилъ и намреній, что онъ по чистой совсти можетъ ихъ отрицать и что мы, тмъ не мене, не найти въ его произведеніи ничего такого, чего бы въ немъ не заключалось. Вроятно мы черпаемъ оба изъ однихъ и тхъ же источниковъ, обрабатываемъ одинъ и тотъ же предметъ, но каждый другимъ методомъ. И сходство въ результатахъ полученныхъ обоими говоритъ за то, что оба правильно работали. Нашъ трудъ состоитъ въ сознательномъ наблюденіи надъ неправильными душевными процессами у другихъ для того, чтобы уловить въ нихъ законы и формулировать ихъ. Поэтъ же идетъ инымъ путемъ: онъ сосредоточиваетъ вниманіе свое на безсознательномъ собственной души, прислушивается къ возможному развитію этого безсознательнаго и придаетъ ему художественную форму, вмсто того, чтобъ сознательно и критикой подавить его. Такимъ образомъ познаетъ онъ изъ самонаблюденія то, чему насъ учатъ наблюденіе надъ другими т. е. по какимъ законамъ совершается работа безсознательнаго. Но ему не нужно формулировать эти законы, и даже не необходимо ему ясно сознавать ихъ.— Они воплотились въ его твореніяхъ, вслдствіе терпимости его разума. Мы открываемъ эти законы анализомъ его произведеній подобно тому, какъ мы находимъ ихъ къ случаяхъ реальныхъ заболваній. Но одинъ выводъ неоспоримъ: либо оба — и поэтъ и врачъ одинаково не поняли безсознательнаго, либо мы оба правильно поняли его. Это заключеніе для насъ очень цнно, ради него одного стоило изслдовать врачебнымъ психо-аналитическимъ методомъ описаніе образованія и излеченія бреда и сновидній Іенсеновской ‘ Gradiv`ы’.
Мы кончили: но внимательный читатель могъ бы намъ напомнить, что вначал мы замтили, что сновидніе воплощаетъ въ себ исполненіе желаній — и не доказали этого. Мы отвчаемъ, что наше изложеніе показываетъ, какъ неправильно было бы ограничить одной формулой — сновидніе есть исполненіе желаній — вс т объясненія, которыя мы могли бы дать по поводу сновидній. Но утвержденіе наше правильно и его легко доказать и по отношенію къ сновидніямъ ‘Gradiv`ы’. Скрытыя мысли сновидній — мы ужъ знаемъ, что подъ этимъ подразумевается — могутъ быть различныхъ видовъ, въ ‘Gradiv`’ он — ‘остатки дневныхъ впечатлній’, мысли оставшіяся несознанными и неуясненными душевной работой во время бднія. Но для того, чтобы изъ нихъ образовалось сновидніе, требуется содйствіе какого-нибудь, большей частью безсознательнаго, желанія, послднее является двигательной силой для образованія сновиднія, остатки же дневныхъ впечатлній даютъ матеріалъ для него. Въ созданіи перваго сновиднія Ганольда, конкуррируютъ два желанія. Одно — можетъ дойти до сознанія, другое принадлежитъ безсознательному и дйствуетъ несмотря на вытсненіе. Первое — естественное у всякаго археолога желаніе быть свидтелемъ катастрофы 79 года. На какую жертву не пойдетъ изслдователь древности, чтобъ воплотить это желаніе не только во сн! Другое желаніе, другой рычагъ сновиднія — эротическаго характера, его можно формулировать въ грубой и неполной форм, какъ желаніе присутствовать при томъ, какъ возлюбленная ложится спать. Его то отклоненіе и длаетъ сновидніе кошмаромъ. Меньше бросаются въ глаза, быть можетъ, желанія вызвавшія второе сновидніе. Но если мы вспомнимъ его толкованіе, то не замедлимъ признать ихъ тоже эротическими. Это — желаніе быть пойманнымъ своей возлюбленной, подчиниться и покориться ей. Это желаніе можно предположить у Ганольда, благодаря положенію ловли ящерицъ, оно иметъ, въ сущности пассивный, мазохистскій характеръ. На слдующій день герой бьетъ свою возлюбленную, какъ бы находясь подъ вліяніемъ противоположнаго эротическаго теченія. Но здсь мы должны остановиться, не то мы, дйствительно, можемъ позабыть, что Ганольдъ и Gradiva только созданія фантазіи писателя.