Божественная Комедия. Ад, Данте Алигьери, Год: 1321

Божественная комедия
Время на прочтение: 257 минут(ы)
Скачать в PDF

ДАНТЕ АЛИГІЕРИ.

БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДІЯ

АДЪ

ИЗЛОЖЕНІЕ
С. ЗАРУДНАГО

ОБЪЯСНЕНІЯМИ И ДОПОЛНЕНІЯМИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія П. П. Сойкина, Вознесенскій проспектъ, No 47.
1887.

ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНІЕ.

Посвященіе.
Къ тому кто читаетъ.
Источники.
Подробное оглавленіе поэмы.
Изложеніе поэмы.
Приложенія: 1) къ псн IV-й — буквальный переводъ нсколькихъ стиховъ Данте. 2) Къ псн ХІ-й — лстница наказаній.
Алфавитъ именъ.
Погршности.

ПАМЯТИ

АЛЕКСАНДРА ВАСИЛЬЕВИЧА

ГОЛОВНИНА.

КЪ ТОМУ КТО ЧИТАЕТЪ.

Ессо le due vie, le quale abbiamo traversato divisi per trovarci pui tard! uniti nella monarchia con la quale fu fatta l’imita nazionale e con la quale fu aboli to il potere temporall del Papi. Opinione 18 Gennuio 1887.

Рчь Франческо Криспа по поводу смерти Мингети, 18 января 1887 г.

Я не сержусь на дкій твой упрекъ,
На немъ печать твоей открытой силы,
И, можетъ быть, взыскательный урокъ
Ослабшія мои возбудитъ крылы.
Твой гордый гнвъ, скажу безъ лишнихъ словъ,
Утшне хвалы простонародной,
Я узнаю судью моихъ стиховъ,
А не льстеца съ улыбкою холодной.
Плетневъ. Посланіе къ Пушкину.

Аристотель призналъ, что въ поэзіи мы находимъ боле истины, чмъ въ исторіи,— и вотъ передъ нами поэма Данте, написанная стихами XIV-го столтія — ‘Божественная Комедія’.
Прошло 500 лтъ съ тхъ поръ, какъ она написана, печатать въ то время еще не умли,— и ее бранятъ, порицаютъ,— ее хвалятъ, ее возвышаютъ до небесъ и, чмъ больше вчитываешься въ то, что о ней было написано,— тмъ мене понимаешь самую поэму и никакъ не можешь сознать: что же она — хороша, или дурна.
Шевыревъ сказалъ: ‘что въ мор купаться, то Данте читать,’ — но переводчикъ относитъ эти слова не столько къ сочиненіямъ самого Данте, сколько къ необычайному множеству сочиненій объ немъ писанныхъ и могущихъ составить обширную библіотеку.
Вольтеръ,— этотъ разгадчикъ здраваго смысла,— говоритъ: ‘исключите изъ Данте 60 или 80 великолпныхъ и вковчныхъ стиховъ,— и у васъ останется туманъ, варварство, пошлость и невжество.’ Затмъ, онъ прибавляетъ: ‘но для меня гораздо важне эти стихи, чмъ тысячи итальянскихъ сонетовъ, въ которыхъ нтъ никакого смысла. ‘
Ламартинъ относится къ Данте едва-ли не строже, чмъ самъ Вольтеръ.
Онъ говоритъ: ‘что-же создалъ Данте? вмсто безсмертной поэмы — онъ создалъ какую-то флорентинскую газету, гд изливаетъ злобу противъ своихъ современниковъ, — но, прибавляетъ Ламартинъ,— слогъ этой газеты погибнуть не можетъ и все достоинство поэмы — это слогъ, или, правильне,— только отрывки слога.’
‘Мы находимъ въ немъ грубую пошлость, доходящую до безстыдства, идеальную сущность схоластическаго Богословія, доходящую до испаренія и истощенія великой мысли,— однимъ словомъ — мы видимъ въ Данте великаго человка и дурную книгу.’
Но тотъ же Ламартинъ, въ своей вступительной рчи, по случаю избранія его академикомъ, сказалъ: ‘Данте кажется поэтомъ нашей эпохи, ибо каждая эпоха усыновляетъ и освжаетъ кого-нибудь изъ безсмертныхъ геніевъ, которые всегда современны — сама она въ нихъ отражается, въ нихъ находитъ свой образъ и выборомъ своимъ обличаетъ свою собственную природу.’
Ривароль, въ своихъ объясненіяхъ къ переводу Данте въ проз, доказываетъ, что ‘нтъ поэта, который ставилъ-бы столько силковъ своему переводчику, на каждомъ шагу онъ ему предлагаетъ разныя странности, загадки и угрозы,— сравненія самыя отвратительныя, пошлые намеки, школьные термины и самыя низкія выраженія. Онъ ничего не презираетъ,— и французскій двственный языкъ возмущается его выраженіями’.
‘Переводчику предстоитъ вчная борьба со слогомъ, алчущимъ поэзіи,— со слогомъ богатымъ, но грубымъ’.
‘Переводчикъ хочетъ нарисовать мысль автора,— но пять или шесть строчекъ поэмы уже истощили вс его силы, и краски его вс изсякли’.
Одинъ изъ французскихъ критиковъ 1840 г., разбирая сдланныя до того времени во Франціи 10 переводовъ Данте отзывается очень неблагосклонно о перевод Ривароля. Онъ называетъ его смшнымъ и даже пошлымъ. ‘Смшно и грустно, говоритъ онъ, что Ривароль и Вольтеръ ршаются давать уроки художественности творцу Ада. Ривароль, напримръ, не переводитъ нкоторыхъ терцетовъ потому только, что они оскорбляютъ его вкусъ, или онъ преподаетъ Данте свою собственную миологію, не понимая того, что миологія поэта, какъ состоящая въ зависимости отъ его воззрній на ученіе святыхъ отцовъ о многобожіи, намренно удаляется отъ языческихъ преданій’.
При такомъ разнообразіи воззрній извстныхъ писателей, трудность перевода Божественной Комедіи очевидна.
И вотъ, читатель, эту-то трудную задачу принялъ на себя переводчикъ, разсчитывая не столько на свои силы, сколько на развитіе нашего современнаго общества.
Его поощрило къ этому труду замчаніе соотечественника Данте, Кастроджіовани, который призналъ необходимымъ переложить итальянскіе стихи Данте въ итальянскую прозу,— потому, что эти стихи не всегда понятны даже для самихъ итальянцевъ.
Кастроджіовани такъ выражается о ‘Божественной Комедіи*:
‘Глубокое мое уваженіе къ самодержавному поэту не можетъ воспретить мн указать на недостатки его великаго творенія’.
‘Такъ, мы встрчаемъ здсь: иногда совсмъ ложныя мысли, пошлыя выраженія, пустую игру словъ, низкіе и даже неприличные образы, странныя, рзкія и вообще нескладныя рифмы, но этихъ недостатковъ такъ мало, это такія ничтожныя пятна на солнц, что если мы примемъ въ соображеніе тотъ вкъ, въ которомъ писалъ Данте, когда и самый итальянскій языкъ и его поэзія были только наборомъ словъ, называвшихся рифмами, но не имвшихъ внутренняго поэтическаго значенія, то мы не можемъ не согласиться съ Петраркою,— который когда-то сказалъ: ‘Да! Алигіери — это вождь нашего языка, его желаніе — это власть, это сила’.
По мннію Буркхардта, причисляющаго Данте къ поэтическимъ наставникамъ развитія просвщенія въ Италіи,— ‘въ Божественной Комедіи поэта выражаются вс страсти и вс страданія жизни человческой’.
‘Онъ рисуетъ ихъ въ самыхъ краткихъ чертахъ, два, три слова, два, три штриха, возгласъ мученика, выраженіе безсильной его злобы, вызываемое жестокими мученіями — и картина готова, и эти виднія проходятъ и исчезаютъ какъ въ сумеркахъ, но ихъ забыть нельзя, потому что въ душ читателя впечатляется сразу вся картина,— и ужасное движеніе тни, и безнадежный ея крикъ, и безконечная глубина души человческой’.
Наконецъ, одинъ изъ издателей Божественной Комедіи Ф. Уголини между прочимъ говоритъ,— ‘что Данте, человкъ въ высшей степени врующій, уважалъ значеніе папскаго престола, но преслдовалъ, безъ всякаго милосердія, неправильныя дйствія папъ и высшаго духовенства. Преступленія государей, великихъ людей и даже друзей своихъ онъ порицалъ, не обращая вниманія на лица, но за то пользовался всякимъ случаемъ, чтобы выставлять и возвышать въ глазахъ общества ихъ добродтели. Въ теченіе своего продолжительнаго изгнанія онъ жилъ въ разныхъ городахъ Италіи и умеръ въ Равен 14-го Сентября 1321 г. Онъ писалъ въ стихахъ и въ проз, по итальянски и по латыни. Онъ былъ почти создателемъ нашего языка, и довелъ его до той степени совершенства, которую превзойти почти невозможно и во всякомъ случа очень трудно’.
‘Въ поэму свою онъ включилъ, не только глубокія изслдованія о мірахъ вещественномъ и нравственномъ, но и весь свтъ науки, извстной его современникамъ. Его поэма не нуждается въ похвал. ‘Данте это солнце! ему стоитъ только показаться’!
Почти также выражается и нашъ писатель Шевыревъ въ своей стать ‘Данте и его вкъ’: ‘Геній внезапенъ, какъ свтъ во вселенной, какъ человкъ между тварями, какъ все божественное въ земномъ. Рожденіе его объясняется однимъ безусловнымъ: да будетъ. Таково было въ Италіи явленіе Данте’.
Мнніе Ламене о Данте можно выразить слдующими словами: ‘Да! говоритъ онъ, конечно, у Данте есть иносказанія (метафоры) боле странныя, чмъ смлыя, оскорбляющія вкусъ выходки (bizarreries), но это все единственно для того, чтобы въ буквальномъ смысл стиха стушовывался истинный его смыслъ, представлявшій въ то время изъ себя государственное преступленіе, караемое кострами, гд сжигались живые люди, и всми орудіями инквизиціи, показываемыми теперь любопытнымъ путешественникамъ какъ архивныя древности во дворц Венеціанскихъ дожей и въ церкви Святого Марка въ Венеціи’.
‘Данте, нердко однимъ словомъ, какъ будто брошеннымъ въ море словъ, возбуждаетъ въ читател нсколько разнообразныхъ и даже разнорчивыхъ понятій ‘.
‘На современниковъ автора Божественная Комедія произвела потрясающее впечатлніе. Даже необразованныя женщины, встрчаясь съ нимъ на улиц, говорили другъ другу: вотъ тотъ человкъ, что въ адъ пошолъ и вышелъ оттуда живымъ’. (Lam. p. LXV).
Потомъ слава поэта начала упадать и потому именно, что высшее католическое духовенство стало разъяснять его книгу въ своемъ дух: мысль автора исказилась, и люди не захотли читать книги. Въ Март 1771 г. Вольтеръ писалъ къ Беттинели: ‘мн нравится ваша смлость, съ которою вы говорите, что Данте сумасшедшій, а его поэма чудовище, но въ этомъ чудовищ есть какія нибудь 50, 60 строфъ — выше его времени — они убиваютъ тысячи сонетовъ, зарождающихся и умирающихъ въ долинахъ Италіи, между Миланомъ и Отранто’.
Можно думать, что Вольтеръ своимъ рзкимъ замчаніемъ возстановилъ славу Данте, по крайней мр съ того времени она стала возрастать,— но на бду, толкователи Данте перешли изъ одной крайности въ другую. Данте поставили на пьедесталъ, сдлали его самодержавнымъ поэтомъ, стали признавать его непогршимымъ, вдохновеннымъ поэтомъ и даже пророкомъ.
Усиленныя похвалы вызвали за собою усиленныя порицанія: стали указывать на скуку чтенія такой непонятной и однообразной фантазіи, витающей въ мрачныхъ дебряхъ ада.
‘Нельзя отвергать справедливости подобныхъ замчаній, говоритъ Ламене: разныя подробности, въ коихъ излагаются ложныя его воззрнія на науку, запутанныя разсужденія о философскихъ и богословскихъ началахъ длаютъ безъ всякаго сомннія нкоторыя части поэмы растянутыми, скучными,— но не надо забывать, что иное, возбуждающее теперь скуку, во время жизни автора поражало своею новостью и всхъ увлекало и глубиною философскаго ученія и возможностью указаннаго имъ Божественнаго правосудія’. (Lamennais p. LXV, LXVI).
Вникнувъ въ размышленія такихъ писателей, какъ Вольтеръ, Ламене, Ривароль, Ламартинъ, Петрарка,— трудно не согласиться съ тмъ, что для того, чтобы сказать по русски что нибудь новое и важное о Данте и его значеніи, посл множества сочиненій извстныхъ его толкователей, почти на всхъ европейскихъ языкахъ,— необходимо было-бы перевести на русскій языкъ не только всю ‘Божественную Комедію’, но и ‘Новую жизнь’ (Vita nuоva) и, въ особенности сочиненіе о значеніи Монархической власти — (la Monarchiа), но переводчикъ до сихъ поръ могъ совладать только съ ‘Адомъ’, т. е. съ первою частью ‘Божественной Комедіи* и, не взирая на все свое желаніе попасть въ ‘Чистилище’ и даже въ ‘Рай’, не знаетъ, будетъ-ли оно осуществлено, и здсь ограничивается самыми краткими замтками относительно жизни Данте и вліянія его творенія на развитіе итальянскаго языка.
Боккачіо (Воссасе) описалъ и дтство, и отрочество, и юность Данте, другіе писатели: Villani, Benvenuto da Imola, дополнили исторію жизни этого человка. Всякій учоный знаетъ ее во всхъ подробностяхъ, вотъ почему, вмсто того, чтобы писать подробно о жизни Данте, въ чомъ очевидно нтъ никакой надобности, — переводчикъ ршился нарисовать здсь эту жизнь въ самыхъ краткихъ чертахъ.
Дуранте, или правильне, потому что это всми принято, Данте родился во Флоренціи, въ Март 1265 г., отъ знаменитыхъ, по своему происхожденію, родителей. Онъ былъ еще ребенкомъ, когда отецъ его умеръ, будучи еще девяти лтъ отъ роду, Данте влюбился или вообразилъ, что влюбился въ Беатриче или Биче, дочь Фолько Портинари, важнаго гражданина Флоренціи. Беатриче была красавица, но душою, врою въ Бога и умомъ своимъ она превосходила свою красоту и,— умерла 25 лтъ. Все, что есть лучшаго на земл вызывается въ свое время Всемогущимъ на небо.
Смерть эта, какъ говорятъ писатели, потрясла Данте и вызвала его поэтическое вдохновеніе.
Онъ пытался поступить въ монахи и даже надлъ на себя францисканскій поясъ, которымъ потомъ хотлъ поймать извстную пантеру (пснь I, стр. 31—36), но затмъ бросилъ это трудное намреніе.
Не взирая на свою неосуществимую и неосуществившуюся идеальную страсть къ Биче,— смерть которой будто бы имла самое сильное вліяніе на его жизнь и на его произведенія,— онъ вступилъ въ законный бракъ. Говорятъ, что жена его, Gemma Donatі, своимъ сквернымъ характеромъ сдлала его несчастнымъ, но едва ли это справедливо, у нихъ было пять сыновей и одна дочь, которую онъ назвалъ Биче,— она поступила потомъ въ монахини.
Три сына умерли молодыми, другіе два были писателями и одинъ изъ нихъ толковалъ даже сочиненія своего отца.
У то Фосколо доказываетъ, и довольно подробно, что Джемма была въ высшей степени порядочная женщина, занимавшаяся воспитаніемъ своихъ дтей, и если Данте ее оставилъ, то вовсе не потому, чтобы онъ не любилъ ее, а потому что онъ былъ въ изгнаніи и не хотлъ вовлечь въ то-же наказаніе и жену и все свое семейство.
Какъ человкъ просвщонный, Данте не могъ не принимать участія въ общественныхъ длахъ своего отечества. Гвельфъ, онъ сражался съ Гибелинами, и потомъ, когда сами Гвельфы его прогнали, онъ перешолъ на сторону Гибелиновъ.
Заслужившій общее вниманіе своею скромностью и твердостью своего характера, онъ четырнадцать разъ былъ назначаемъ посланникомъ къ разнымъ государямъ, или выражаясь правильне, тиранамъ того времени,— а съ 15-го Іюня по 15-е Августа 1300 г. былъ однимъ изъ важнйшихъ сановниковъ флорентинской республики (priore).
Это назначеніе послужило поводомъ къ изгнанію его изъ Флоренціи. Съ тхъ поръ, какъ привидніе, скитался онъ по всмъ дорогамъ Италіи и не имлъ ни минуты покоя, онъ искалъ его и, когда случайно, передъ смертью зашолъ въ одинъ монастырь, то на вопросъ встртившаго его монаха ‘чего ты ищешь’, отвчалъ: ‘я ищу спокойствія’. Такимъ образомъ Данте окончилъ жизнь въ изгнаніи, въ’нищет и въ страданіяхъ. Судьба его напоминаетъ судьбу Гомера, Овидія, Тасса, Камоэнса и Мильтона.
Геній дается людямъ не даромъ, и еслибы кто-либо зналъ, чмъ онъ долженъ пожертвовать для того, чтобы заслужить славу на земл, то едва-ли согласился-бы принять этотъ великій и ужасный даръ природы. Скоре, какъ Спаситель, онъ сказалъ-бы: ‘Да мимо идетъ отъ меня чаша сія’!… (Еванг. Мат., гл. XXVI, ст. 39, Марка Ев. XIV, ст. 35, Луки Ев. XXII, ст. 42).
Истинный смыслъ Божественной Комедіи, несмотря ни на указанія, сдланныя поэтомъ, ни на безчисленныя ея объясненія — до сихъ поръ остается во многихъ мстахъ непонятнымъ. Самъ Данте такъ отзывается о смысл своего сочиненія: ‘чтобы понять то, что я скажу, надобно знать, что смыслъ моей работы не всегда ясенъ, и можно сказать, что ее слдуетъ толковать различно, можно понимать мысль въ буквальномъ смысл слова, и можно выводить его изъ самой сущности предметовъ, словами выражаемыхъ’.
Первый смыслъ называется буквальнымъ, второй — иносказательнымъ (аллегорическимъ) и нравственнымъ. Вотъ почему нужно сначала вникнуть въ буквальный смыслъ поэмы, а потомъ въ иносказательный (аллегорическій). Въ буквальномъ смысл поэма говоритъ только о состояніи души посл смерти,— но въ иносказательномъ можно многое вывести изъ тхъ-же самыхъ словъ, что говоритъ поэтъ объ этомъ ад, гд мы, странствуя въ теченіе своей жизни, оказываемся иногда достойными, а иногда недостойными дйствительнаго счастья.
Переводчикъ, стараясь перевести Данте сколь возможно ближе къ подлиннику, обязанъ былъ въ нкоторыхъ, впрочемъ весьма немногихъ мстахъ (что всякій внимательный читатель можетъ проврить по цифрамъ терцетовъ каждой псни) держаться смысла иносказательнаго. Онъ хотлъ придать возможное сочувствіе поэм, утрачивающей его не въ силу недостатковъ, а въ силу своей древности. Съ теченіемъ времени буквальный смыслъ, минувшая красота слога, утрачиваютъ свое значеніе, а смыслъ иносказательный получаетъ еще боле важности и распространяется надъ боле широкимъ горизонтомъ.
Но кром того, переводчикъ долженъ сказать нсколько словъ о цли перевода, который, въ виду нкоторыхъ вставокъ въ самой поэм, онъ назвалъ изложеніемъ.
Существенная мысль перевода и, нужно сказать, мысль довольно смлая, состоитъ въ томъ, чтобы включить въ самую поэму важнйшія историческія и философскія ея толкованія.
Многіе могутъ сказать, что переводчикъ захотлъ дополнить Данте,— отвтъ на это одинъ: онъ не дополняетъ, а только разъясняетъ мысль поэта. Безъ этихъ разъясненій нынче самая поэма останется непонятною, трудною и скучною для чтенія, и потому утрачиваетъ свое практическое значеніе.
По мннію переводчика, Данте является прежде всего богословомъ, историкомъ, моралистомъ, правовдомъ, мудрецомъ,— а потомъ уже поэтомъ. Переводя его въ проз, переводчикъ вовсе не отрицаетъ поэтическихъ достоинствъ переводимой имъ поэмы,— но обращаетъ боле вниманія на автора, какъ на историка, почти исключительно какъ на мудреца и правовда. По этимъ предметамъ толкованія писателей вводятся въ поэму, но въ сущности ихъ весьма немного и они легко отличаются уже потому, что всякій терцетъ поэмы означенъ своими цифрами. Для учоныхъ это совершенно достаточно,— они сразу увидятъ, что прибавлено въ перевод, но переводъ длается не только для учоныхъ, но и вообще для образованной публики, которой нтъ надобности преслдовать переводчика съ особеннымъ ожесточеніемъ за историческія и философскія его вставки въ самый текстъ поэмы.
Смотря на Данте съ такой точки зрнія, переводчикъ, конечно, не ршился изложить его поэму въ русскихъ стихахъ, а перевелъ ее въ проз. Ему даже кажется, что самое намреніе переводить Данте стихами ослабляетъ его истинное значеніе, и вс переводы ‘Божественной Комедіи’ въ стихахъ, какъ русскіе, такъ и французскіе. и даже англійскіе, по мннію переводчика,— не вполн выражаютъ истинный смыслъ поэмы.
Переводчикъ постоянно оставался въ предлахъ мысли поэта,— и употреблялъ вс свои усилія къ тому, чтобы въ его проз выражалась, сколько возможно, поэтическая сторона стиховъ этого лебедя рки Арно.
Дантовскія иносказанія (метафоры) не могли не стснять переводчика, но все-же, онъ старался удержать въ русскомъ язык такія выраженія, какъ напримръ: гд воздухъ трепещетъ, гд дождь не играетъ, гд звуки не грютъ, гд втеръ не свтитъ, гд солнце молчитъ, гд лучи солнца нмютъ, гд стрлы подкованы желзомъ состраданія и т. п.
Вообще переводчикъ очень мало пользовался своимъ правомъ не стсняться словомъ автора,— но за то постоянно оставался въ предлахъ мысли творца созданія и, если сдлалъ въ немъ весьма немногія дополненія и разъясненія, то длая ихъ на основаніи своихъ воззрній, имлъ постоянно въ виду толкованія извстныхъ писателей.
Трудная, тяжолая обязанность достается на долю переводчика: онъ вступаетъ въ открытую борьбу съ творцомъ творенія, имъ переводимаго и, чмъ лучше это твореніе, тмъ страшне становится положеніе переводчика. Бороться съ Данте, съ его ‘Адомъ’,— это дло, во всякомъ случа, трудное, но если вспомнить, что онъ писалъ свою ‘Божественную Комедію’ боле 500 лтъ тому назадъ, и что потомъ, въ теченіе послдующихъ столтій, разгадывались его неразгаданныя мысли, то трудъ переводчика нсколько облегчается: ему становится легче, опираясь на сочиненія извстныхъ толкователей автора, на событія, совершившіяся посл печатнаго изданія его книги,— думать, говорить и писать о его твореніи. Но въ немъ на каждомъ шагу являются новыя затрудненія, новыя препятствія:— то Данте является страшнымъ и ужаснымъ, но справедливымъ судьею,— то онъ является пвцомъ ‘любви и нги страстной’, то авторомъ какой-то ‘Комедіи’, которую другіе называютъ ‘Божественною’,— а онъ занимаетъ читателя безобразными драками между чертями и чертенятами, то наконецъ издателемъ этико-философской поэмы, основныя начала которой подкрпляются безразлично примрами изъ библіи, миологіи, исторіи и изъ этики Аристотеля, такъ что читатель недоумваетъ съ кмъ иметъ дло: съ богословомъ, моралистомъ, историкомъ или миологомъ. Но Шевыревъ, въ своихъ критическихъ статьяхъ о Данте 1834 г., весьма справедливо замчаетъ, что значеніе миологіи въ его поэм есть чисто историческое.
Ршившись сдлать на современномъ язык толковое изложеніе ‘Ада’ и, слдовательно, вступая какъ-бы въ открытую борьбу съ суровымъ авторомъ поэмы, переводчикъ самымъ изложеніемъ своимъ доказываетъ, что онъ вовсе не соперникъ его, что онъ по что иное, какъ только его поклонникъ.
Въ Revues de deux mondes 1840 года (т. XXIV стр. 454 и слд.), мы между прочимъ читаемъ.
‘Очевидно, что Данте есть поэтъ Христіанства, какъ Гомеръ толкователь язычества. Божественная Комедія — это сестра Одиссеи съ точки зрнія языка и богословія, ибо точно также какъ Гомеръ создалъ греческій языкъ своего времени, такъ и Данте создалъ итальянскій языкъ XIV столтія, какъ Одиссея выясняетъ все богословіе язычества, такъ и поэма Данте выясняетъ богословіе Христіанства’.
‘Трудно перевесть Данте, не зная Гомера. Немногіе понимаютъ эту мысль, и въ числ этихъ немногихъ необходимо считать самихъ переводчиковъ’.
‘Расинъ конечно имлъ качества великаго поэта и зналъ въ совершенств греческій языкъ, но кажется, что онъ лучше понималъ слова и выраженія, но вовсе не мысли произведеній творца Одиссеи’.
‘Данте трудно поддается переводу по двумъ причинамъ: слова и рчи его понять трудно, но еще трудне понять его мысли’.
‘Божественная Комедія считается составленною въ 1300 г., т. е. нсколько позже хроники Жуанвиля, но что сдлалось вскор посл того во Франціи, то сдлалось и везд: языкъ измнился. Нельзя сказать, чтобъ Вольтеръ писалъ языкомъ Жуанвиля, или Метастази языкомъ Данте, такъ что знающіе итальянскій языкъ на столько, чтобъ читать Метастази, Манзони, уго-Фосколо, не понимаютъ Данте’.
‘Переводчикъ Данте долженъ быть человкъ, изучившій досконально не только итальянскій языкъ, но и литературу среднихъ вковъ и, притомъ желательно, чтобъ этотъ человкъ и родился даже въ Италіи’.
‘Можетъ ли, напримръ, какой нибудь нмецъ изучить такъ французскій языкъ, чтобы читать безъ затрудненія Паскаля, Брантани, Кольсина, Фруасара. Жуанвиля и Виль-Гардуена, которые хотя вс писали по французски, но тмъ не мене писали на шести различныхъ языкахъ’.
‘Божественная Комедія есть эпопея, вызванная ученіемъ Аристотеля, она предлагаетъ и разршаетъ вс вопросы, относящіеся къ человку вообще, къ человку живому и мертвому. По мр того какъ поэтъ сходитъ въ адъ, въ чистилище, въ рай, онъ встрчаетъ тла, тни, свтовые образы, — это можетъ быть мертвые люди на земл, сошедшіе еще живыми въ адъ, а можетъ быть это только ихъ призраки, Данте задаетъ имъ вопросы, а они съ своей стороны его спрашиваютъ о злобахъ дня, и въ этихъ вопросахъ и отвтахъ заключаются отдльные очерки исторіи среднихъ вковъ.
Если Данте чего не понимаетъ, онъ проситъ разъясненія у Виргилія, т. е. изучаетъ его сочиненія, но Виргилій не идетъ дале чистилища, за то въ раю поэтъ встрчаетъ Биче, олицетвореніе Богословія, и она ему разъясняетъ то, чего не могъ понять Виргилій, а если и этого мало, Данте обращается къ изученію твореній святыхъ отцовъ и апостоловъ — неясныя еще мысли онъ развиваетъ на основаніи ученій Платона, Аристотеля и Авероеса, а за тмъ, прибгаетъ къ схоластик, этой державной средневковой наук. Онъ изучаетъ вс споры схоластиковъ Абеляра, Петра Ламбардскаго Св. Бенвенута, Св. Бернара, Св. омы Дакилея, вс правила, каноны и постановленія соборовъ’.
Однимъ словомъ Данте — это цлый міръ: нужны плечи Ахиллеса, чтобъ перенести его на себ, какъ-же мы можемъ представить несчастнаго переводчика, взявшаго на себя неблагодарный трудъ передать своимъ соотечественникамъ Данте и его ученіе.
Villemain (Вильменъ), разбирая въ публичномъ засданіи французской академіи наукъ (1854) переводъ ада Данте, Ратисбонна (l’enfer traduit en vers. 1856), сказалъ, что ‘передавать Божественную комедію Данте стихъ за стихомъ, сохраняя рзкости и странности его слога, силу языка, своеобразные обороты и все то высокое, что онъ высказалъ въ простыхъ словахъ,— трудно, не покрывая ихъ румянами современнаго изящества, иногда доходящаго до пошлости. Еще трудне избгать буквальнаго перевода, который, съ своей стороны, требуетъ новаго перевода. Я знаю, что настоящіе, лучшіе переводчики Данте, — это музыканты, живописцы и скульпторы. Они отчеканиваютъ его первообразъ. Самыя важныя знаменитости занимались этого рода переводами Данте, укажемъ на Джіотто, Перуджино, Микель-Анджелло, Рафаэля,— разв это не настоящіе толкователи. А въ наше время, когда кисть Ари Шеффера воспроизвела на полотн двственное, невинное и страстное изображеніе Франчески-да-Римини, разв художникъ не сдлалъ изъ этого поэтическаго сна единственный въ свт переводъ, который можно поставить на ряду съ подлинникомъ .
Ferrazzi, (Manuale Dantesco, v. II, р. 360—70, 1865), исчисляетъ боле 120 произведеній живописи и скульптуры, вдохновленныхъ сочиненіями Данте. Въ другомъ мст онъ насчитываетъ 40 музыкальныхъ произведеній, посвящонныхъ образамъ ‘Божественной комедіи’: въ числ этихъ произведеній онъ указываетъ на извстную симфонію Листа ‘Божеств. ком.’ (Fer. М. D., v. III, р. 210—12), сыгранную въ Петербург къ большому удовольствію русской публики, въ декабр минувшаго года.
Маколей, въ своихъ историческихъ и критическихъ опытахъ, разбирая Мильтона, сравниваетъ его книгу Потерянный Рай съ Адомъ Данте. По важности и мткости его критики здсь излагаются нкоторыя выдержки изъ его сочиненія.
‘Единственная поэма среднихъ вковъ, говоритъ Маколей, которую можно сравнить съ Потеряннымъ Раемъ, это Божественная Комедія. Предметъ эпопеи Мильтона въ нкоторыхъ чертахъ похожъ на основную задачу поэмы Данте, но изложеніе содержанія не иметъ много сходства. Нтъ лучше средства разъяснить нашего родного великаго поэта, какъ сравнивъ его съ отцомъ тосканской литературы.’
‘Поэзія Мильтона отличается отъ поэзіи Данте также какъ и іероглифы Египта отъ письменъ Мексики. Личности, которыхъ Данте приводитъ, говорятъ за себя, личности Мильтона имютъ значеніе часто понятное только посвящоннымъ въ его задачу. Какъ бы странно, какъ бы уродливо ни было то явленіе, которое Данте принимается описывать, онъ никогда не отступаетъ отъ своего намренія. Онъ передаетъ намъ образъ, цвтъ, звукъ, запахъ, вкусъ описываемымъ предметовъ, сосчитываетъ числа, измряетъ величину и ширину предмета, его сравненія объясняютъ самое странствованіе въ аду, они являются наглядно, не для красоты слога, а для разъясненія смысла поэмы. Здсь нтъ ничего общаго съ Мильтономъ. Такъ, развалины рва, который ведетъ отъ шестого къ седьмому кругу ада, напоминаютъ осколки скалы, обрушившейся въ рку Ечь, недалеко отъ Тріента. Водопадъ Флегетона похожъ на водопадъ Аквакета, близь монастыря св. Бенедикта, мсто, гд заключены еретики въ пылающихъ гробницахъ, напоминаетъ большое кладбище возл Арли.’
‘Точныя мелочи Данте рзко выдаются предъ смутными внушеніями Мильтона, приведемъ нсколько примровъ, англійскій поэтъ никогда не думалъ опредлять размръ сатаны.’
‘Онъ намъ даетъ самое смутное понятіе о величин этого остова. Въ одномъ мст поэмы злой духъ лежитъ далеко растянувшись въ длину, захвативши подъ себя множество саженъ пространства, равняясь по величин земнороднымъ врагамъ Юпитера или морскому чудовищу, которое морякъ ошибкою принимаетъ за островъ. Готовясь къ бою съ ангелами онъ становится подобнымъ Тенерифскому пику или гор Атласу: голова его касается неба. Сравните это описаніе съ Немвродомъ Данте (XXXI 76). Въ сатан Мильтона является неясная фантазія воображенія, а въ Немврод — отчотливое изображеніе великана, поражающее чувство наше своею громадностью. Сравните опять домъ Лазаря въ 11-ой книг Потеряннаго Рая съ послднимъ мстомъ злой ямы (Malebolge) у Данте. Мильтонъ избгаетъ отвратительныхъ подробностей и скрывается за неясными и страшными образами. Отчаяніе спшитъ отъ одного одра къ другому, чтобъ мучить страдальцевъ своими услугами, а смерть, потрясающая надъ ними своимъ копьемъ, медлитъ вопреки мольбамъ ихъ, поразить несчастныхъ. Данте говоритъ: тамъ былъ такой стонъ, какой могъ быть на земл, если бы вс больные, находящіеся лтомъ въ госпиталяхъ Вальдикіяны, и Тосканскихъ и Сардинскихъ болотъ, были бы собраны вс вмст въ одной ям, и такое зловоніе выходило оттуда, какъ бываетъ отъ испорченныхъ труповъ’ (XXIX, 46—51).
‘Мы не хотимъ брать на себя опасной обязанности опредлять преимущество одного поэта надъ другимъ. Каждый въ своемъ род несравнененъ и каждый мудро или счастливо избралъ себ предметъ, свойственный выставить его особенный талантъ съ наиболе выгодной стороны’.
‘Божественная Комедія представляетъ собою разсказъ очевидца. Данте самъ видлъ и слышалъ то, что онъ разсказываетъ. Онъ именно и есть тотъ самый человкъ, который слышалъ, какъ мучимые гршники кричатъ, и требуютъ другой смерти, онъ читалъ суровыя слова на вратахъ, ведущихъ туда, гд нтъ мста надежд, онъ старался скрыть свое лицо отъ ужасовъ Горгоны, убгалъ отъ крючьевъ и смоляной ямы, гд его преслдовали Барбаричіо и Драгиніацо съ своими пособниками. Его собственныя руки ощущали косматые бока Люцифера, его ноги взбирались на гору искупленія и чело его было намчено очистительнымъ ангеломъ’.
‘Читатель съ недовріемъ и отвращеніемъ отвергнулъ бы подобную сказку, еслибы она не была запечатлна характеромъ самой строгой правдивости, и въ особенности трезвости въ изображеніи ужасовъ, а также необычайною точностью и разнообразіемъ въ описаніи мелкихъ подробностей’.
‘Изъ всхъ поэтовъ, которые вводили въ свои сочиненія сверхъестественныя существа, Мильтонъ достигъ наибольшаго успха. Здсь Данте положительно ему уступаетъ’.
‘Поэзія, имющая дло съ неземными существами, должна быть и таинственна и живописна. Такова именно поэзія Мильтона. Поэзія Данте дйствительно живописне всего, что было когда либо написано. Впечатлніе длаемое ею почти равняется вліянію производимому кистью или рзцомъ. Его сверхъестественныя существа возбуждаютъ любопытство, несвойственное существамъ сверхъестественнымъ. Мы чувствуемъ, что могли бы говорить съ его духами и чертями, неиспытывая волненій неземного страха. Ангелы Данте добрые люди съ крыльями. Его дьяволы злобные и безобразные палачи. Его гршники т же живые люди. Сцена между поэтомъ и Фаринатою поразительна. Но Фаринато въ пылающей могил и на костр — это одна и та же личность. Первое свиданіе Данте съ Беатриче необыкновенно трогательно. Эта прелестная женщина, укоряющая съ нжною строгостью своего возлюбленнаго, любитъ его за его любовь, но не можетъ не осуждать его пороковъ’.
‘Духи Мильтона не похожи на духовъ прочихъ писателей. Его злые духи удивительныя созданія: это но умственныя отвлеченія, не злобные люди, не безобразные зври’. ‘У нихъ нтъ ни роговъ, ни хвостовъ, ни другихъ, неясныхъ, туманныхъ и ужасающихъ образовъ (fee-faw-fum) {Слово fee-faw-fum употребляютъ въ Англіи нянюшки, чтобы пригрозить, застращать, или правильне успокоить дтей чертями и чертенятами. Тибленъ въ 1860 г. издалъ переводъ сочиненій Маколея, гд статья о Мильтон переведена подъ редакціей г. Думшина и гд слово fee-faw-fum переведено словомъ белиберда. Слово оскорбительное для Тасса и Клопштока, а въ особенности для самого Маколея. Въ данномъ случа необходимо перевести это слово тремя: туманные и ужасающіе образы. Примчаніе переводчика:} Тасса и Клопштока. Они имютъ съ человческою природою на столько общаго на сколько это необходимо, чтобъ сдлаться доступными обыкновеннымъ человческимъ понятіямъ’. (Macaulay Critical and historical essays. Vol. 1. Milton стр. 17-24, 1850).
Художникъ Стюрлеръ, посвятившій всю свою жизнь изученію твореній Данте, этого Гомера христіанства, оставилъ по смерти своей 110 рисунковъ, изображающихъ ‘Божественную Комедію’ Данте, т. е. перевелъ его поэму на языкъ Тиціана, Леонарда, Рафаэля и Микель-Анджелло.
Въ стать своей, о работахъ Стюрлера, одинъ изъ современныхъ намъ художниковъ доказываетъ, какъ трудно переводить художественное произведеніе съ одного языка на другой и въ особенности съ одного художества на другое, онъ замчаетъ, между прочимъ, что вс, желавшіе переводить правильно и врно какое-нибудь важное произведеніе, понимаютъ непреодолимыя трудности этой неблагодарной работы. Слова не выражаютъ всей мысли, въ ней заключающейся, они пропитаны и средою, и происхожденіемъ, и обычаями, и загадками, и всми условіями того времени, когда жилъ человкъ, создавшій извстное твореніе, и вс эти нжные, почти незамтные и неуловимые оттнки утрачиваются, когда слова передаются съ одного языка на другой. Вотъ почему переводчикъ не можетъ стсняться словами, онъ долженъ ловить мысль, угадывать задачу человка, изъ котораго онъ создалъ себ соперника. Художественное, въ своемъ первообраз, твореніе должно быть еще художественне въ перевод, а тамъ, гд нтъ мысли, нтъ и художества.
Но и этого мало, какъ-бы ни было велико самопожертвованіе переводчика, онъ не можетъ заглушить, задавить въ самомъ себ или искоренить изъ самого себя свои собственныя убжденія: онъ, конечно, понимаетъ то, что читаетъ, но ему нужно передать мысль творенія такъ именно, какъ самъ онъ его понимаетъ.
Онъ длаетъ переводъ своеобразный: да это иначе и быть не можетъ, ибо онъ переводитъ поэму, а не кто другой, и онъ не можетъ отршиться отъ самого себя.
Но разв можетъ онъ передавать какія-бы то ни было мысли не такъ какъ онъ самъ, а какъ другіе ихъ понимаютъ.
Все это указываетъ не столько на достоинства, сколько на недостатки настоящаго перевода, ибо этотъ переводчикъ-труженикъ такой-же гршный человкъ, какъ и вс другіе.
Онъ чувствуетъ, что выраженіе автора или слишкомъ длинно, или слишкомъ кратко, онъ находитъ въ немъ ненужное умолчаніе, вызывавшееся какими-нибудь условіями минувшаго времени, или видитъ утратившую свое значеніе печать цензуры, или сравненіе иногда неясное, иногда совсмъ неправильное. Онъ не можетъ противустать прирожденному ему искушенію, выразить не слова, а самую мысль творца творенія.
Какъ музыкантъ, подбирающій подходящіе звуки къ сладкозвучному пнію какой-нибудь знаменитой пвицы, желающій наслаждаться не своею игрою, а поразительною нгою е я удареній и возгласовъ, смягчаетъ все боле и боле свои музыкальные порывы, —
какъ актеръ, изучившій и составителя драмы, и личность, которую онъ долженъ изобразить предъ своими слушателями, выражаетъ не свои собственныя измышленія, а мысль человка, выдвинувшаго идею изъ болота обыденныхъ понятій,—
какъ ваятель, желающій, во чтобы то ни стало, изъ мертваго вещества создать существо живое и рзцомъ своимъ одухотворить мраморъ,—
какъ художникъ, изображающій на полотн все прекрасное, все нжное, привлекательное и успокоительное,— желая передать природу, какъ природу, вдругъ видитъ въ ней какіе-то злодйскіе образы и разчерняетъ чернилами розовый цвтъ, руководящій самою мыслью о художеств,—
какъ земледлецъ, дрожащій надъ всми послдствіями своей ежедневной, ежечасной и даже ежеминутной работы, сражается съ самою природою,—
такъ точно и переводчикъ, излюбившій автора, не можетъ не подойти къ нему сколь возможно ближе: онъ долженъ вслушаться въ его слова, и что еще важне,— вникнуть въ его мысли, и если этотъ труженикъ достигнетъ своей цли, и даже если онъ ее не достигнетъ, то все же онъ долженъ подлиться мыслью не только съ учеными писателями, но даже и съ людьми обыденными. Онъ долженъ бороться съ природою, т. е. съ тми закоренлыми привычками, которыя обыкновенно выражаются иностраннымъ словомъ: рутина.
Въ прошедшемъ столтіи Беккарія написалъ свою извстную книгу о преступленіяхъ и наказаніяхъ. Чрезъ два года посл выхода ея въ свтъ, аббатъ Мореллетъ перевелъ ее на французскій языкъ и, посылая ее автору, извинялся въ томъ, что онъ, въ качеств переводчика, ‘ршился перемнить расположеніе нкоторыхъ частей сочиненія’.
Не возражая противъ передлокъ, Беккарія замтилъ Мореллету, что когда онъ писалъ свою книгу, то ему представлялись образы Макіявеля, Галилея, Джіаноне, и казалось, что онъ слышалъ звукъ цпей, потрясаемыхъ суевріемъ, и крики изувровъ, заглушающіе стоны истины: ‘это ужасающее зрлище, говоритъ Беккарія, вызвало во мн ршимость затемнять иногда свтъ облаками. Я желалъ защищать человчество, но не хотлъ быть его жертвою.’
И это писалъ Беккарія въ XVIII столтіи, что же могъ думать и ожидать Данте, излагавшій терцеты свои за 400 предъ тмъ лтъ? могъ ли онъ говорить открыто свои мысли,— или тоже затемнялъ свтъ облаками?— и не долженъ ли переводчикъ сколько можетъ разгонять эти облака и освщать картины изслдованіями науки.
Конечно, переводчикъ Данте не можетъ считать себя въ такихъ же отношеніяхъ къ нему, въ какихъ Мореллетъ былъ къ Беккаріи, они были современники и, живые, переписывались между собою,— а переводчикъ родился ровно черезъ 500 лтъ по смерти Данте (1321), слдовательно въ здшней жизни онъ не можетъ съ нимъ переписываться, — и разв въ такомъ только ужасномъ случа войдетъ съ нимъ въ какіе нибудь переговоры, если оба они попадутъ въ тотъ кругъ ада, гд наказывается гордость, потому что Данте изъ гордости написалъ свою Божественную Комедію, а переводчикъ изъ гордости ее переводитъ своеобразно, онъ вознамрился перевесть великое произведеніе Данте съ того языка, гд слышится это восхитительное si signore, b ab b , m am m , (см. XXXII п.) на русскій языкъ, еще не достигнувшій той силы, могущества, выразительности, жесткости, грозности, гремучести, звукоподражательной нжности, любвеобильности, очаровательности и сладкозвучности языка прибрежностей Адріатическаго моря.
Переводчикъ думаетъ, что у насъ до сихъ поръ не было ни одного перевода, сколько-нибудь удовлетворяющаго требованіямъ настоящаго времени, у насъ, сколько ему извстно, существуютъ четыре перевода, ограничивающіеся только первою частью Божественной Комедіи. Переводъ въ проз Фанъ-Дима(1843 г.), и три перевода въ стихахъ: Мина (1855), Минаева и Петрова.
Нельзя не отдать полной справедливости переводу Мина, онъ отличается особенною добросовстностью по множеству толкованій, взятыхъ изъ нмецкихъ писателей, но тмъ не мене попытка передать терцеты Данте русскими стихами иногда затемняетъ смыслъ рчи и не всегда передаетъ созвучія подлинника.
Переводы Минаева и Петрова не заслуживаютъ обсужденія, едва-ли кто-нибудь, кром авторовъ, могъ ихъ прочитать отъ доски до доски. Самое важное значеніе иметъ переводъ Фанъ-Дима въ проз: ему нельзя не отдать предпочтенія предъ всми изданными у насъ до сихъ поръ переводами, тмъ не мене и этотъ переводъ устарлъ и не вполн удовлетворяетъ современнымъ требованіямъ и воззрніямъ.
Но для насъ не лишены значенія отзывы иностранныхъ писателей о переводахъ сочиненій Данте на русскій языкъ тмъ боле, что въ пространной Дантовской библіографіи очень мало говорится о переводахъ нашихъ соотечественниковъ.
Профессоръ Ферацци (Eerazzi) въ своемъ Manuale Dantesco, въ том ІІ-мъ (стр. 498 и слд.) сдлалъ разборъ разныхъ переводовъ Данте въ слдующемъ порядк:
1) Переводы на итальянскія нарчія, 2) латинскіе, 3) французскіе, 4) англійскіе, 5) нмецкіе, 6) испанскіе, кастильянскіе и каталонскіе, 7) шведскіе и датскіе и 8) русскіе.
На нихъ мы и остановимся (стр. 549—551).
Saint-Ren Taillandier выражается такъ:
‘Еще въ 1843 г. Фанъ-Димъ издалъ въ С.-Петербург переводъ 1-й части Божественной Комедіи Данте въ проз. Но Дмитрій Минъ ршился передать эту поэму въ русскихъ стихахъ Дантовскими терцетами. Сверные критики приняли его работу съ большими похвалами. Въ особенности его объясненія и дополненія заслужили одобренія русскихъ писателей. Минъ широко воспользовался трудами нмецкихъ переводчиковъ. Онъ черпаетъ свои мысли изъ Вегеле, Витте, Рута, короля Іоанна, но иногда у него проглядываютъ и собственныя мысли’.
Дале Taillandier, говоря уже о самомъ Данте, а не о его переводчикахъ, увлекается. Онъ такъ размышляетъ: ‘Алигіери это дловой разумъ, онъ не отдлялъ фантазіи своего воображенія отъ необходимыхъ условій дйствительной жизни. Пойдемъ за нимъ. Будемъ сражаться и возстановлять благородные зародыши, въ которыхъ человчество нуждается. Пускай у насъ будетъ и свой адъ и свой рай, будемъ наказывать и награждать людей предъ несокрушимымъ судомъ своей совсти. Будемъ любить, и такъ какъ это необходимо въ нашемъ подлунномъ мір, съумемъ ненавидть. Будемъ любить добро, съумемъ ненавидть зло. Поддержимъ въ себ ту нравственную силу, страсть къ добру, жажду къ справедливости,— которая пройдетъ вс вка, вс учрежденія и все же будетъ выражать задачу этого Гибелина. Уважайте великаго поэта, вычеканено въ церкви S. Croce во Флоренціи, и наше дло повиноваться этой надписи ‘.
Другой критикъ говоритъ: ‘превосходный переводчикъ Данте въ стихахъ назначенъ теперь профессоромъ ветеринарнаго искусства въ Московскомъ университет. Онъ перевелъ и издалъ въ свтъ весь его адъ Дантовскими терцетами. Итальянскіе терцеты очень трудно передать на русскомъ язык — потому что число рифмъ русскаго языка не можетъ соперничать съ многочисленностью итальянскихъ рифмъ, и кром того русскій стихъ требуетъ извстную послдовательность мужскихъ и женскихъ рифмъ, что очень затрудняетъ переводъ, но Минъ съумлъ побдить вс эти затрудненія съ необычайнымъ искусствомъ, его переводъ до такой степени согласенъ съ подлинникомъ, что поражаетъ всякаго знатока итальянскаго языка’.
‘Но вкусъ русской публики, прокармливаемый легкой пищей газетныхъ статей,— не уметъ оцнить такой работы, и переводъ, не одобренный русскимъ обществомъ, не идетъ въ продажу и остается недвижимымъ имуществомъ переводчика’.
Нельзя не замтить, что это замчаніе, направленное противъ русской публики, на дл не оправдалось. Весь переводъ Мина распроданъ и за очень большую цну: послднія книги продавались отъ 7 до 10 рублей.
Минувшій 1886 г. очень богатъ новыми изданіями Данте. Такъ король Италіи Гумбертъ I приказалъ распубликовать толкованія Рикальдоне 1474 г. и, посвятивъ книгу своему любимому сыну, Виктору Эмануиду, въ награду за его любовь къ наук, сказалъ, что онъ это длаетъ для того, чтобы Божественная Комедія укрпила его разумъ и образовала его сердце для служенія отечественной литератур.
Турецкій посланникъ Мусурусъ Паша окончилъ свой переводъ Божественной Комедіи въ греческихъ стихахъ, онъ закончилъ III-ю часть комедіи — Рай и говоритъ, что эта часть мене понятна, чмъ дв первыя, изданія Мусурусъ Паши, говоритъ неизвстный переводчику англійскій критикъ: ‘несомннно составятъ эпоху въ обновленной греческой литератур, оно можетъ быть приравнено къ англійской или германской Библіи. Дйствительно, языкъ, которымъ оно написано, хотя не строго атическій, однакоже мало отличается по форм и слогу отъ того нарчія, которое знакомо изучающимъ классическій греческій языкъ. Стихи поражаютъ всякаго, кто привыкъ къ количественному ритму, и требуютъ знанія ныншняго произношенія, чтобы оцнить ихъ какъ переводъ, они несомннно сами за себя постоятъ, они сжаты — не будучи рзкими’.
Въ Англіи въ 1886 году Динъ Плумитръ окончилъ свой переводъ Данте на англійскій языкъ. Разбирая эту книгу, новый критикъ (W. В. Ripon) въ англійскомъ журнал: The contemporary review, Декабрь 1886 г., между прочимъ говоритъ:
‘Альфіери стовалъ, что въ его время было очень мало въ Италіи людей, занимавшихся изученіемъ Данте. Еслибы онъ дожилъ до нашего времени, онъ былъ бы удовлетворенъ, потому что изучающіе Данте теперь находятся везд, Франція и Германія, Англія и Америка способствовали развитію изученія Данте своими лучшими представителями. Основаны лекціи, чтенія о Данте, основаны общества для изученія его Божественной Комедіи. Въ послднее время число переводовъ Данте чрезвычайно увеличилось: въ наше столтіе появилось на англійскомъ язык по меньшей мр 18 полныхъ или частныхъ переводовъ Божественной Комедіи, но время измнилось, и теперь уже не смотрятъ на переводчика Данте, какъ на благодтеля современнаго общества только потому, что онъ ршился на весьма трудную работу. Теперь переводчикъ издаетъ свой переводъ съ совершеннымъ сознаніемъ того, что его будутъ порицать жестокимъ образомъ не только за отступленіе отъ смысла подлинника, но и за малйшее нарушеніе его буквы. Онъ знаетъ, что весьма многіе уже пробовали переводить нкоторыя части поэмы и что въ сущности они съ завистью будутъ смотрть на его работу, порицать холодную или неточную передачу мыслей поэта, или оставленіе безъ надлежащаго вниманія тхъ мстъ поэмы, которыя имъ самимъ очень нравятся’.
‘Поэтому я долженъ прежде всего сказать, что переводъ Дина Плумитра (Dean Plumptre) заслуживаетъ полной благодарности всхъ людей изучающихъ Данте. Каковы бы ни были достоинства или недостатки его перевода, но онъ далъ намъ замчанія объ этомъ твореніи, которыя не могутъ не возбуждать сочувствія. Иногда слишкомъ пространныя, он все-же не утомительны, иногда он кратки, но все-же ясны, он часто какимъ либо намекомъ указываютъ истинную мысль поэта’.
‘Нельзя не согласиться съ тмъ, что разнообразныя толкованія писателей весьма часто затемняютъ понятіе о значеніи Данте и его достоинствахъ. Озапамъ хочетъ насъ уврить въ томъ, что Данте яростный теологъ. Ару — что онъ соціалистъ и республиканецъ, зашедшій дале своего вка. Росети признаетъ его за реформатора до реформаціи. Но въ сущности, говоритъ Рипонъ, (авторъ статьи, изъ которой здсь излагаются одн только выдержки) Данте не былъ ничмъ такимъ: онъ не былъ ни слпымъ защитникомъ папства, ни ревностнымъ отрицателемъ духовной власти. Онъ былъ на столько человкомъ своего времени, что не могъ не видть пятенъ, омрачавшихъ церковь въ его время, онъ не могъ по понимать разлада догматовъ религіи, проповдывавшихся частью ея послдователей, съ неумолимымъ теченіемъ обыденной жизни. Замчательная ршительность, съ которою поэтъ не боится, въ своей великой поэм, опровергать приговоры отлученія отъ церкви, произнесенные папами, или посылать въ адъ тхъ самыхъ мошенниковъ, которыхъ папы прощали,— открываетъ намъ человка, относящагося съ почтеніемъ и, безъ сомннія, съ большимъ уваженіемъ къ вліянію церкви’.
‘Переводчикъ Данте иметъ четыре исхода: онъ можетъ перевесть поэму въ итальянскихъ формахъ и терцетахъ Божественной Комедіи или же, какъ сдлалъ Икабодъ Райтъ (Jchabod Wright), можетъ только искусно и нжно подражать самому поэту, или какъ Кери (Сагу) будетъ переводить его блыми стихами, или, наконецъ, какъ докторъ Карлайлъ (Dr. Carlyle), онъ долженъ отринуть всякую попытку перевести поэму въ стихахъ и упасть въ область сухой прозы’, какъ это и сдлалъ переводчикъ настоящей книги.
‘Ясно, что весьма многіе будутъ защищать эти своеобразные пріемы’.
‘Я думаю, говоритъ Рипонъ, что переводъ Данте въ проз едва ли найдетъ читателей, какъ бы онъ ни былъ хорошо исполненъ. Многіе читатели подобныхъ переводовъ согласятся съ Диномъ Плумитромъ, что переводъ поэмы въ проз — это все равно, что балетъ, гд мы видимъ танцовщицъ и не слышимъ музыки ихъ одушевляющей. Съ другой стороны, когда мы читаемъ такіе переводы, какъ Дина Плумитра, которые пытаются передать не только смыслъ, но и самый стихъ и даже самый размръ стиха, мы утрачиваемъ духъ и смыслъ поэмы, подъ гнетомъ стиха. Достаточно указать на то что такой опытный переводчикъ, какъ Динъ Плумитръ, самъ показываетъ примръ своихъ ошибокъ, потому что, для достиженія правильности стихосложенія, онъ долженъ прибавлять слова, какихъ нтъ въ подлинник. Такъ, напр., въ псн III ст. 69 и слдующ. онъ употребляетъ слова’wriggled’, ‘foul’ и ‘base’ слова ршительно негодящіяся’. Критикъ приводитъ еще другіе стихи Дина Плумитра, съ передачею которыхъ онъ несогласенъ, но книга все же кончается похвалою. Потомъ онъ приводитъ рчь Уголино, какъ образцовую въ перевод съ итальянскаго на англійскій языкъ, и говоритъ, что ‘всякій переводъ можно сравнить съ фотографіей, которая представляетъ только одинъ образъ поэта, точно также какъ ваятель изображаетъ человка въ лицо, или въ профиль или даже сзади, и всми этими подробностями изображаетъ всю его фигуру, такъ и читатель можетъ понять все изъ разныхъ англійскихъ переводовъ. Для человка, посвятившаго себя изученію Данте, оно становится не только привлекательнымъ развлеченіемъ, но обращается даже въ страсть, поглощая его всецло’.
‘Всякій любитель природы будетъ наслаждаться, читая описанія самаго внимательнаго ея наблюдателя во всхъ ея видахъ и проявленіяхъ. Для Данте драгоцнно все, что существуетъ въ природ, онъ любитъ и губительныя объятія льва, и прелестную и нжную зелень луговъ, онъ любитъ и голубей и ласточекъ. Сокола, журавли и орлы не ускользаютъ отъ его вниманія, киты и дельфины въ мор, лягушки въ болот и даже свтляки въ поразительныхъ своею прелестью долинахъ имъ по забыты. Онъ любитъ сторожить цвтокъ, свертывающійся съ приближеніемъ ночи и просыпающійся при первомъ поцлу восходящаго солнца. Плющъ обвивающій дерево, мракъ лсовъ, и даже ящерица, пробгающая дорогу съ молніеносною быстротою,— все это его увлекаетъ. Затмъ мы видимъ въ немъ трогательныя и ужасныя картины современной ему исторіи и тонкія разсужденія о глубокихъ истинахъ философіи и Богословія’.
‘Но важность задачи Божественной комедіи лежитъ гораздо глубже. Поэма Данте стоитъ выше поэмы о людяхъ и природ. Это поэма самаго человка. Данте описываетъ то, чмъ онъ былъ, что зналъ и что прочувствовалъ, что онъ былъ въ аду это не пустое слово: всю жизнь свою онъ провелъ въ адскихъ мученіяхъ. Онъ понялъ какъ трудно изображать, съ пользою для людей, безконечныя степи зла, онъ понялъ какъ тяжело человку произойти свою жизнь для того, чтобы дойти до успокоительныхъ холмовъ, освщаемыхъ божественнымъ дуновеніемъ’.
Переводчикъ считаетъ необходимымъ сказать нсколько словъ о его эпиграфахъ къ Данте.
Gasparo Gozzi сочинилъ въ стихахъ содержанія ко всмъ 34-мъ пснямъ ада. Он выставляются многими издателями Данте на итальянскомъ язык, напр. Кастроджіовани, Джуліани и др., но переводчикъ хотлъ подобрать другія изреченія или присловья, по большей части русскія, а также англійскія и французскія. Въ каждомъ изъ нихъ долженъ быть особый видъ толкованія подлежащей псни.
Нужно замтить, что вс эти изреченія избраны переводчикомъ, а не авторомъ поэмы, что, впрочемъ, всякій читатель пойметъ и безъ объясненія.
Переводчикъ надется, что на него не постуетъ читатель за то, что онъ не написалъ учонаго предисловія, и важнаго разсужденія о средней исторіи, читатель найдетъ его почти во всхъ переводахъ Данте на вс современные языки,— но за то здсь вс псни поэмы раздлены на особые отдлы, которые даютъ возможность легче понимать ее, и къ каждой псн составлено особое толкованіе (sommaire, argumento), въ которомъ, противъ прежнихъ обычаевъ, излагаются не только содерженіе псни, но и толкованія писателей и даже собственное воззрніе переводчика на поэму. Вс эти ‘толкованія’ дополняютъ предисловіе, и по близости своей къ каждой псн, длаются доступне большинству читателей.
Работа кончена. Переводчику остается только напомнить тому кто читаетъ всмъ извстные стихи нашего поэта:
Прости-жъ и ты, мой спутникъ странный.
И ты, мой врный идеалъ,
И ты, живой и постоянный,
Хоть малый трудъ.
Я съ вами зналъ
Все, что завидно для поэта:
Забвенье жизни въ буряхъ свта
Бесду сладкую друзей.

0x01 graphic

С.-Петербургъ,
13 Февраля 1887 года.

Источники, служившіе руководствомъ переводчику въ его изслдованіяхъ.

I. ИТАЛЬЯНСКІЕ.

1. Dante. Con l’esposizione di Christoforo Bandino, et d’AlessandroVellutello, sopra la sua comedia dell’Inferno, del Purgatorio e del Paradiso.— Venezia, 1578.
2. Lo Inferno. Della comniedia di Dante Alighiere col comento
di Guiniforto delli Bargigi. Con introduzione e note d’ell avvo Zavlieroni.— Firenze, 1838.
3. Ugo Foscolo. Discorso sul testo della commedia di Dante.— Londra, 1825.
4. Vita di Dante scritta da Cesare Balbo.— Firenza, 1853.
5. La divina commedia di Dante Alighieri. F. Ugolini.— Firenze, 1869.
6. Vocabolario Dantesco di L. G. Blanc da Carbone.— Firenze, 1877.
7. La divina commedia su comenti di Brunone Bianchi, renduta in facile prosa per G. Castrogiovani.— Palermo, 1858.
8. Dante spiegato con Dante da Giambattista Giuliani.— Firenze, 1880.
9. La divina comedia da G. А. Scartazzini.— Leipzig, 1874.
10. Studj ed osservazioni di Pietro Fanfani sopra il testo delle opere di Dante.— Firenze, 1874.
11. Lingua e nazione. Pietro Fanfani.— Milano, 1872.
12. Biblioteca rara. La divina commedia di Dante Alighieri seconde la lezione di Carlo Witte.
13. Benvenuto Rambaldi da Imola. Commento latino sulla divina commedia di Dante Alighieri voltato in italiano dall’avoocato Giovanni Tamburini.
14. La vita nuova di Dante Alighieri i trattati de vulgari eloquio, de monarchia,— di Pietro Fraticelli.— Firenze, 1882.
15. Manuale dantesco di Gius Jacopo Ferrazzi.— Bassano, 1871.
16. Dante e il suo secolo. Marriano Celini. Gaetano Ghivizzoni.— Firenze, 1865.
17. Commedia di Dante Alighieri con ragionamenti e noti di Niccol Tommaseo.— Milano, 1865.
18. La commedia di Dante Alighieri col commento inedito di Stefano Salice di Ricaldone.— Turino, 1886. S. М. Umberto 1. Re d’ltalia, nell’ordinare la publicazione di questo antico commentario Dantesco, lo voile dedicate al suo figlio diletto: Vittorio Emanuele, in premio del suo amore agli studi e perche nel divina poema fortifichi la mente, edduchi il cuore al culto della patria letteratura.
19. L’Eneide di Virgilio, di Annibal Caro, 1875.
20. Tragdie di Sofocle, di Felice Bellotti. 1880. Edipo а Colono, pag. 712.
21. Le ultime lettere di Jacopo Ortis. Opere scelte di Ugo Foscolo.— Leipzig, 1878.
22. Storia della Letteratura italiana di Adolfo Bartoli.
23. La nuova lirica toscana.— Firenze, 1881.
24. Storia della letteratura italiana, di Adolfo Bartoli. Della vita di Dante Alighieri.— Firenze, 1884.

II. АНГЛІЙСКІЕ.

1. The divine comedy of Dante Alighieri, by Henry Wadsworth Longfellow.— Leipzig, 1867.
2. The contemporary review. December, 1886. Dean Plumptre’s ‘Dante’.
3. Macaulay. Critical and historical essays. Vol. I. Milton (стр. 17—24) 1850.

III. ФРАНЦУЗСКІЕ.

1. Oeuvres posthumes de F. Lameunais publies par E. D. Forgues.— Paris, 1856.
2. La divine comedie, traduction de Pier-Angelo Fiorentino.— Paris, 1877.
3. Revue des deus mondes 1840 (T. XXIV, стр. 454).

IV. РУССКІЕ.

1. Адъ Данте. Дм. Мина.— Москва, 1855.
2. Божественная Комедія Данте Алигіери. Адъ. Переводъ съ итальянскаго Фанъ-Дима.— Спб., 1842.
3. Исторія національной литературы. М. Пинто.— Спб., 1869.
4. Ученыя Записки Московскаго Университета. Статьи Шевырева о Данте (1833 г. ч. II, стр. 306, 509).
5. Статьи Кудрявцева о Данте. ‘Отечественныя Записки’, т. С, 1855 г., стр. 1—34, т. СІ, 1855 г., стр. 1—40 и т. CV, 1856 г., стр. 75—126.
6. Драматическія сочиненія и переводы Н. А. Полеваго. 1843. ч. III. Уголино.
7. Статьи о Данте по случаю шестисотлтняго юбилея дня рожденія Данте. Буслаева. ‘Современная Лтопись’, 1864. NoNo 39 и 40.
8. Данте и символическая поэзія католичества. А. П. Веселовскаго. ‘Встникъ Европы’, т. IV. Декабрь 1866 г.
9. Энциклопедическій лексиконъ, 1838 г., т. XV, стр. 353—357, статья о Данте.
10. Энеида Виргилія. Переводъ Ивана Соснецкаго. Спб. 1872.

БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДІЯ.

АДЪ.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

ПCНЬ I.

I. Введеніе.— Случайныя обстоятельства, при коихъ Данте ршается спуститься въ адъ…
II. Данте достигаетъ холма, гд нсколько минутъ отдыхаетъ
III. Появленіе дикихъ зврей: пантера, левъ и волчица
IV. Встрча съ Виргиліемъ
V. Первое слово Виргилія
VI. Возгласъ Данте
VII. Первый совтъ Виргилія
VIII. Данте еще не ршается, но соглашается спустить ея въ адъ

ПСНЬ II.

I. Введеніе. Воззваніе къ муз
II. Данте останавливается ‘не хочетъ идти въ адъ
IIГ. Рчь Виргилія
IV. Данте ршается идти въ адъ, но еще не окончательно

ПСНЬ III

I. Надпись на вратахъ ада
II. Преддверіе ада
III. Переправа черезъ Ахеронъ, или рку страданій

ПСНЬ IV.

I. Пробужденіе Данте
II. Призывъ Виріилія. Данте опятъ колеблется и не хочетъ идти въ адъ
III. Что замтилъ Данте при вход въ Лимбъ
IV. Рчь Виріилія означеніи Лимба и ею обитателей
V. Чувства Данте и ею вопросъ, обращонный къ Виргилію
VI. Отвтъ Виріилія на вопросъ о томъ, кто вышелъ изъ Лимба,— это все лица, о коихъ упоминается въ Библіи
VII. Встрча съ древними первоклассными поэтами
VIII. Знаменитые историческіе люди
IX. Философы и учоные люди того времени
X. Данте оправдываетъ передъ читателемъ краткость и недостаточность этой псни
XI. Поэты разстаются. Виргилій и Данте идутъ во второй кругъ ада

ПСНЬ V.

I. Входъ во второй кругъ ада. Миносъ свир&#1123,пый, но справедливый судья
II. Миносъ, съ свойственнымъ ему остервенніемъ, хочетъ остановить Данте, но Виріилій ею тотчасъ же усмиряетъ
III. Поэты приходятъ къ мсту, гд гршники получаютъ заслуженную ими кару
IV. Поэты видятъ знаменитыхъ историческихъ личностей, погибшихъ въ древности изъ за любви..
V. Данте проситъ Виріилія сказать слово двумъ духамъ, летающимъ неразлучно. Идея любви
VI. Возгласъ Франчески-да-Римини о значеніи любви
VII. Воззваніе Данте къ Франческ
VIII. Разсказъ Франчески-да-Римини
IX. Вліяніе этого разсказа на Паоло и на Данте

ПСНЬ VI.

I. Поэты очутились въ третьемъ кругу ада, гд наказываются гршники за невоздержаніе
II. Дикій зврь Церберъ. Адская собака, или пресмыкающееся
III. Разговоръ Данте съ Чіако (Сіассо)
IV. Разговоръ Данте съ Виргиліемъ о будущей жизни
V. Поэты входятъ въ четвертый кругъ ада и встрчаютъ тамъ Плутуса, бога богатства…

ПСНЬ VII.

I. Дикіе возгласы Плутуса, котораго усмиряетъ Виріилій
II. Восклицаніе Данте. Наказаніе скупыхъ и расточителей. Они сами себя наказываютъ
III. Наказанія, коимъ подвергаются папы, кардиналы и ихъ сподвижники
IV. Виріилій объясняетъ значеніе провиднія и счастья на земл
V. Поэты нисходятъ въ 5-й кругъ ада, гд наказываются злые и завистливые люди. Описаніе болота Стиксъ

ПСНЬ VIII.

I. Поэты входятъ въ пятый кругъ ада
II. Ладья Флегія встрчаетъ поэтовъ.
III. Переправа черезъ болото Стиксъ
IV. Встрча съ Филиппомъ Серебрянннымъ
V. Данте начинаетъ ругаться
VI. Приближеніе къ городу Дите
VII. Возгласы чертенятъ

ПСНЬ IX.

I. Разговоръ Данте съ Виргиліемъ. Послдній какъ будто сомнвается. Данте, чтобъ сколько нибудь успокоить себя, задаетъ Виргилію историческій вопросъ
II. Отвтъ Виріилія
III. Три Фуріи: Мегера, Аллето и Тизефона сопротивляются входу поэтовъ и зовутъ Медузу. Виргилій защищаетъ Данте отъ губительнаго ея вліянія
IV. Данте указываетъ на аллегорическое значеніе своихъ стиховъ
V. Является небесный посланникъ и двери города Дите мгновенно отворяются
VI. Мсто и родъ наказанія Эпикурейцевъ и Еретиковъ

ПСНЬ X.

I. Разговоръ Данте съ Виргиліемъ при вход въ шестой кругъ ада
II. Встрча съ Фаринатою
III. Начало рчи Фаринаты
IV. Отвтъ Данте
V. Кавальканте перебиваетъ ихъ разговоръ
VI. Фарината продолжаетъ свою рчь
VII. Отвтъ Данте
VIII. Возраженіе Фаринаты и конецъ разговора
IX. Данте возвращается къ Виргилію

ПСНЬ XI.

I. Поэты входятъ въ первый отд&#1123,лъ седьмою круга
II. Виргилій объясняетъ значеніе остальныхъ круговъ ада
седьмого, восьмого и девятаго, т. е. значеніе лстницы наказаній
III. Данте спрашиваетъ Виргилія, почему здсь нтъ сластолюбцевъ, невоздержныхъ, расточителей, скупыхъ, злыхъ, хитрыхъ и коварныхъ
IV. Данте проситъ Виргилія разршить ему другое сомнніе
V. Отвтъ Виргилія
VI. Поэты оставляютъ седьмой кругъ

ПСНЬ XII.

I. Поэты входятъ въ первую окружность седьмого круга. Здсь наказываются тираны и другіе насилователи ближнихъ подъ надзоромъ Минотавра и Кентавровъ
II. У подножія скалы поэты видятъ кровавую рку и встрчаютъ кентавровъ
III. Переправа чрезъ кровавое озеро и родъ наказанія гршниковъ

ПСНЬ XIII.

I. Описаніе второй окружности седьмого круга
II. Наказаніе взяточниковъ-сановниковъ, самоубійцъ
III. Наказаніе расточителей-самоубійцъ

ПСНЬ XIV.

I. Описаніе мста и наказанія гршниковъ
II. Въ числ безбожниковъ поэты встрчаютъ Капанея
III. Рчь Капанея
IV. Отвтъ Виргилія обращонный къ Капанею
V. Поэты гюдходятъ къ Флегетону, къ рк пламени
VI. Старецъ Сатурнъ или время: золотой вкъ, серебряный, мдный, желзный смшанный съ глиною. Подражаніе Пророчеству Даніила (см. Библія, гл. II, стр. 31—32)
VII. Потоки истекающіе изъ ранъ старца: 1) Ахеронъ — рка страданія. 2) Стиксъ,— болото ненависти и ужаса. 3) Флегетонъ — рка пламени. 4) Коцитъ — болото горькихъ слезъ и рыданій
VIII. Поэты удаляются изъ третьей окружности седьмого круга

ПСНЬ XV.

I. Поэты продолжаютъ путь въ песчаной пустын
II. Поэты встрчаютъ толпу гршниковъ
III. Встрча Данте съ его учителемъ Брунетто Латини
IV. Рчь Брунетто Латини
V. Отвтъ Данте
VI. Брунетто Латиниі показываетъ Данте нкоторыхъ гршниковъ и внезапно убгаетъ

ПСНЬ XVI.

I. Три тни окружаютъ поэтовъ
II. Одна изъ тней называетъ всхъ трехъ гршниковъ
III. Таже тнь спрашиваетъ Данте о настоящемъ состояніи Флоренціи. Возгласъ Данте. Отвтъ гршниковъ
IV. Сравненіе Флегетона съ ркою Аквакетою, обращающеюся въ Монтоне (Дикій баранъ)
V. Для перехода изъ седьмого въ восьмой кругъ Виргилій вызываетъ страшное чудовище Геріона

ПСНЬ XVII.

I. Описаніе Геріона
II. Данте по совту Виргилія подходитъ къ ростовщикамъ
III. Поэты перелетаютъ на Геріон изъ седьмого въ восьмой кругъ ада

ПСНЬ XVIII.

I. Описаніе злой ямы
II. Наказаніе торговли развратомъ. Первая шеренга гршниковъ
III. Наказаніе обольстителей. Вторая шеренга гршниковъ. Язонъ
IV. Вторая яма

ПСНЬ XIX.

I. Опредленіе святокупства
II. Родъ наказанія
III. Встрча съ папой Николаемъ ІІІ-мъ изъ фамиліи Орсини (orso — медвдь)
IV. Рчь Данте противъ святокупцевъ
V. Переходъ въ четвертую яму восьмою круга

ПСНЬ XX.

I. Родъ наказанія волшебниковъ и другихъ тому подобныхъ гршниковъ
II. Виргилій указываетъ извстныхъ волшебниковъ, Анфіарія Тирезія, Аронта, и двственницу Манту
III. Виргилій объясняетъ Данте происхожденіе гор. Мантуи
IV. Виргилій, по просьб Данте, указываетъ ему новыхъ гршниковъ
V. Поэты оставляютъ четвертую яму

П&#1122,СНЬ XXI.

I. Сравненіе пятой ямы съ венеціанскимъ морскимъ арсеналомъ
II. Одинъ изъ чертей кидаетъ гршника въ кипящую смолу
III. Данте, по совту Виргилія, прячется за утесъ, а учитель входитъ въ дипломатическія сношенія съ чертями
IV. Виргилій вызываетъ Данте изъ засады
V. Черти пугаютъ Данте
VI. Старшій демонъ Малакода усмиряетъ подвластныхъ ему чертей и разсказываетъ поэтамъ о землетрясеніи, бывшемъ въ аду въ минуту смерти Іисуса Христа
VII. Злой хвостъ предлагаетъ поэтамъ охрану изъ подвластныхъ ему чертей, вызывая ихъ по именамъ
VIII. Просьба Данте обращонная къ Вергилію
IX. Отвтъ Виргилія. Гримасы чертей

ПСНЬ XXII.

I. Размышленія Данте
II. Общій видъ смоляной ямы
III. Черти вытаскиваютъ одного изъ гршниковъ изъ смолы
IV. Объясненіе взяточника. Это нкто Чіамполо (Ciampolo) любимецъ Баварскаго короля Теобальда VI-го, умершаго въ 1270 г. при возвращеніи изъ Туниса съ тломъ зятя его св. Людовика IX.
V. Чіамполо называетъ монаха Гомито и правителя одной изъ провинцій острова Сардиніи Михаила Цанке
VI. Чіамполо искусно ускользаетъ изъ когтей діавола
VII. Драка чертей. Поэты ускользаютъ отъ нихъ незамтно

ПСНЬ XXIII.

I. Сравненіе драки чертей съ басней Эзопа
II. Истекающія изъ этого сравненія опасенія Данте
III. Разговоръ Данте съ Виргиліемъ
IV. Виргилій спасаетъ Данте
V. Наказаніе лицемровъ
VI. Встрча съ двумя монахами Годенты, изъ секты насаждающихся
VII. Каіафа, преданный распятію на дорог
VIII. Виргилій узнаетъ, что Малакода (злой хвостъ) его обманулъ. Монахъ указываетъ ему проходъ въ седьмую яму восьмого круга

ПСНЬ XXIV.

I. Данте сравниваетъ гнвъ Виргилія съ весенними утренниками, а себя съ земледльцемъ
II. Восхожденіе на глинистый утесъ
III. Виргилій совтуетъ Данте побдить свою лнь
IV. Переходъ поэтовъ къ мсту, гд они видятъ гршниковъ седьмой ямы
V. Описаніе змй въ песчаныхъ Ливійскихъ пустыняхъ
VI. Змй внезапно поражаетъ гршника Ванни-Фуччи
VII. Фениксъ, его смерть и возрожденіе
VIII. Ванни Фуччи и его разговоръ съ поэтами
IX. Рчь Ванни-Фуччи обращонная къ Данте. Его злобное предсказаніе

ПСНЬ XXV.

I. Зми наказываютъ Ванни-Фуччи за его безбожіе
II. Возгласъ Данте противъ Пистоіи
III. Кентавръ Какусъ осужденный не за разбой, а за мошенничество
IV. Кентавръ исчезаетъ и являются новые гршники
V. Обращеніе Данте къ читателю
VI. Флорентинскіе взяточники-сановники
VII. Превращеніе человка (Буазо делли Абати) въ зм&#1123,ю и зми въ человка
VIII. Обращеніе Данте къ Овидію и Лукану
IX. Продолженіе прерваннаго разсказа. Оправданіе Данте

ПСНЬ XXVI.

I. Данте проклинаетъ Флоренцію
II. Родъ наказанія гршниковъ. Размышленія Данте объ отношеніяхъ разума къ добродтели
III. Данте сравниваетъ себя съ земледльцемъ и вслдъ затмъ съ пророкомъ Елисеемъ
IV. Два гршника въ одномъ костр. Улисъ и Діомедъ.
V. Возгласъ Виргилія къ гршнику
VI. Рчь Улиса

П&#1122,СНЬ XXVII.

I. Сицилійскій быкъ художника Перилло
II. Просьба новаго гршника Гвиидо-да-Монте-Фельтро
III. Отвтъ Данте
IV. Разсказъ Гвидо-да-Монте-Фельтро. Святой Францискъ уступаетъ свои права одному изъ чорныхъ херувимовъ
V. Поэты удаляются изъ восьмой ямы

ПСНЬ XXVIII.

I. Общій характеръ наказанія въ сравнены съ жертвами продолжительныхъ войнъ, мстомъ коихъ была Италія
II. Мугамудъ. Сятель религіознаго раздора
III. Петръ Медичисъ, сятель раздоровъ между государями. Онъ поссорилъ Гвидо-да-Поленто съ Малатестино-да Римини
IV. Куріонъ — сятель раздоровъ между друзьями. Онъ Цезаря поссорилъ съ Помпеемъ
V. Моска. Сятель раздора между народами, виновникъ вражды между Гвельфами и Гибелинами….
VI. Бертрамъ-даль-Борніо. Сятель раздора между отцомъ и сыномъ

ПСНЬ XXIX.

I. Разговоръ Виргилія съ Данте при переход изъ девятой въ десятую яму
II. Наказаніе фальшивыхъ монетчиковъ. Подлогъ въ работ
III. Поэты встрчаютъ алхимиковъ: Грггффолино д’Ареццо и Капоккіо
IV. Воззваніе Виргилія
V. Обращеніе Данте къ гршнику
VT. Рчь Гриффолино д’Ареццо
VII. Замчанія Данте о легкомысліи Сіенцевъ и Французовъ
VIII. Каппокіо, товарищъ Данте по школ, подтверждаетъ его замчаніе

ПСНЬ XXX.

I. Наказаніе за подлогъ личный, т. е. когда одно лицо выдаетъ себя за другое. Джанни Скикки и Мирра, дочь кипрскаго короля Цинира
II. Подлогъ въ работ. Фальшивые монетчики. Маестро Адамо изъ Брешіи
III. Подлогъ въ словахъ, ложь, обманъ. Пентефрія. Бглый грекъ Синонъ
IV. Виргилій длаетъ замчаніе Данте, который слишкомъ увлекся ссорами гршниковъ

ПСНЬ XXXI.

I. Встрча съ гигантами. Общій видъ ихъ. Данте принимаетъ ихъ за башни
II. 1-й великанъ Немвродъ
III. 2-й великанъ Фіальтъ
IV. 3-й великанъ Антей переноситъ поэтовъ въ девятый кругъ

ПСНЬ XXXII.

I. Воззваніе Данте къ музамъ
II. Воззваніе его къ гршникамъ
III. Измнники противъ братьевъ и другихъ родственниковъ. Альберти ди Мангона, Камичіонъ деи Пацци, Сасолъ Маскерони
IV. Измнники противъ отечества: Бокка-делли-Абатти, Буозо-да-Дувра, Абатъ Бекери, Джани-дель Сальданіеръ, Ганелонъ, Трибальделло. Данте начинаетъ драться
V. Данте видитъ графа Уголино и Архіепископа Руджіери

ПСНЬ XXXIII.

I. Разсказъ Уголино
II. Восклицаніе Данте. Онъ проклинаетъ Пизу
III. Наказаніе гршниковъ
IV. Дуновеніе Люцифера
V. Разсказъ монаха Албериго. Душа мучается въ аду, а тло остается на земл подъ вліяніемъ чорта Данте обманываетъ страдальца и этимъ похваляется
VI. Восклицаніе Данте противъ Генуезцевъ

ПСНЬ XXXIV.

I. Описаніе Люцифера
II. Переходъ поэтовъ изъ ада въ чистилище по шерсти Люцифера
III. Поэты выходятъ подъ открытое небо и видятъ звзды

ЧАСТЬ I.

Пснь I.

ТОЛКОВАНІЕ.

‘Да посрамятся нечестивые, и умолкнутъ и падутъ въ адъ’.
Давидъ. Пс. 30, ст. 18.

Первыя дв псни ада составляютъ введеніе Данте въ его адъ, и потому настоящее толкованіе есть продолженіе предисловія переводчика. То же замчаніе относится и къ псн II-й.
Путешествіе Данте въ аду продолжалось три дня и три ночи. Оно началось въ Страстную пятницу и кончилось въ Свтлое Воскресенье Христово.
Въ первой псн ада излагаются т случайности, вслдствіе коихъ Данте долженъ былъ снизойти въ адъ. Имя 35 лтъ отъ роду въ 1300 году, Данте, весною, въ Страстную пятницу, ночью, сбился съ дороги и очутился въ дремучемъ лсу.
На слдующее утро у подножія холма его преслдуютъ: пантера — изображеніе сладострастія, хитрости и лукавства, левъ — олицетвореніе человческой гордости, и волчица — воплощеніе алчности и скупости.
Говорятъ, что это подражаніе слдующимъ словамъ Іереміи: ‘за то левъ изъ дубравы поразитъ ихъ, степной волкъ разоритъ ихъ, леопардъ подстерегаетъ ихъ у городовъ’ (гл. 5 ст. 6). Зври эти не пускаютъ гршнаго человка въ рай, ибо, думать надо, что гора, у подножія коей Данте ихъ встртилъ, есть чистилище,— дорога въ рай,— идея добродтели.
Подъ напоромъ дикихъ зврей, Данте падаетъ духомъ, онъ готовъ предаться унынію и отступаетъ внизъ, туда, гд солнце молчитъ, но внезапно встрчаетъ Виргилія, это ни тнь, ни человкъ, а все же человкъ, онъ и голоса человческаго не иметъ, а все же говоритъ, успокоиваетъ Данте и объясняетъ ему, что надежда праведно жить на свт еще не изсякла, что если онъ желаетъ видть мсто вчнаго блаженства, то долженъ идти другою дорогою, т. е. сначала спуститься въ адъ — въ мсто вчныхъ страданій и мученій, а потомъ уже подняться въ чистилище, гд онъ узнаетъ дорогу въ рай. Виргилій берется быть его проводникомъ только до чистилища. Какъ язычникъ, онъ не сметъ войти туда: это ему запрещено.
При вид Виргилія Данте приходитъ въ восторгъ и соглашается на вс его предложенія.
Они отправляются въ адъ.
Нкоторые изъ писателей, объяснявшихъ смыслъ поэмы, утверждаютъ, что пантера изображаетъ коварство и лукавство Флорентинцевъ, но переводчикъ думаетъ, что Данте инстинктивно или геніально преслдовавшій объединеніе Италіи, едва ли останавливался на однихъ Флорентинцахъ. Основное начало политики Данте — это поддержаніе, усиленіе и распространеніе монархическаго начала на счетъ свтской власти папъ. Отсюда ясно, что онъ желалъ и предугадалъ объединеніе Италіи. По мннію переводчика, вс три звря — это символы враговъ объединенія Италіи. Мы дальше увидимъ, что, рядомъ съ Флорентинцами, Данте одинаково порицалъ жителей Пизы, Болоньи, Пистойи, Генуи, Ареццо, Казентино, Фаенцы, Романьи, Лукки, Рима и др. городовъ Италіи,— значитъ, онъ возставалъ не противъ того или другого города, не противъ того или другого пространства земли, составлявшаго тогда въ Италіи особое самостоятельное, будто бы, владніе, республику, государство и т. п.,— нтъ, онъ возставалъ противъ вражды между итальянскими городами, или владніями, или областями, или государствами.
И дйствительно, ‘Божественная Комедія’, это уголовная исторія всей Италіи. Пороки и добродтели представляются въ живыхъ лицахъ. Здсь лтопись кроваваго вка въ фантастической галлере, строгій отчетъ о нравственности всхъ соотечественниковъ. И здсь, конечно, не одна Флоренція. Она даетъ обжору (Сіассо) и пять разбойниковъ. Римъ посылаетъ папъ: Анастасія IV — еретика, Целестина V — ничтожнаго, слабоумнаго, малодушнаго. Симоньяковъ: Николая III — тирана и властолюбца, Бонифація VIII — коварнаго совтника, Климента V, Адріяна V, и др. Сіенна доставляетъ важныхъ обжоръ-расточителей, пьяницъ и тщеславныхъ, Болонья — лицемровъ, Падуа — злыхъ ростовщиковъ, Пиза и Генуя — измнниковъ — и это только въ аду, а въ другихъ частяхъ поэмы мы найдемъ и другіе города Италіи (Шевыревъ, т. 3, стр. 357—358).
Данте былъ Гвельфъ и сдлался Гибеллиномъ, онъ не враждовалъ ни противъ тхъ, ни противъ другихъ, онъ не былъ ни блымъ, ни чорнымъ, онъ былъ противникомъ самой вражды двухъ партій, онъ стремился доказать важность единой власти между единоплеменниками, и въ этомъ отношеніи для насъ, для людей послдней половины XIX вка, и въ особенности для Россіи, съ ея громадными пространствами, съ ея разнородными народностями, Данте является не столько историкомъ, сколько пророкомъ, не столько философомъ, сколько учителемъ.
Слово veltro (стр. 101) возбуждаетъ недоумніе между писателями. Кастроджіовани, итальянскій писатель, котораго, посл Баржиджи, придерживается переводчикъ, думаетъ, что подъ именемъ veltro, — если сообразить это слово съ XVII пснею Рая,— нужно подразумвать Can-Grande della Scala, т. e. человка, въ которомъ Данте думалъ найти объединителя Италіи.
Фанъ-Димъ, въ своемъ перевод Ада, слово veltro переводитъ словами ‘ловчій песъ’, и все же говоритъ въ примчаніи къ переводу, что Данте разумлъ владльца Вероны, КанаГранде делла Скала, т. е. не пса, а человка, извстнаго своею воинскою и гражданскою доблестью.
Минъ переводитъ veltro однимъ словомъ ‘песъ’, и затмъ объясняетъ, что здсь иные понимаютъ того же Кана-Гранде, а другіе — Угуччіоне делла Фаджіола. Этого послдняго мннія придерживается извстный итальянскій писатель Бальбо, но онъ, упрощая свою мысль, говоритъ, что подъ словомъ veltro подразумвается Гибеллинъ. Вельтро, или собака, — врагъ волка, первые это Гибеллины, а послдніе Гвельфы. Эта аллегорія является потомъ въ разсказ Уголино, гд собаки (Сисмонди, Ланфранки и Галанди) преслдуютъ волковъ и волченятъ (Уголино, дтей и внуковъ его).
Все это одни предположенія, но они показываютъ, что подъ словомъ veltro, во всякомъ случа, надо подразумвать не пса, не ловчаго пса, а просто человка. Вотъ почему переводчикъ передалъ словомъ человкъ — это возбуждающее столь разнообразныя мысли, слово veltro.
Читатели всхъ вковъ въ этой загадк будутъ находить знакомыхъ имъ личностей. Нкоторые писатели не безъ основанія считаютъ Данте пророкомъ, опираясь на то, что онъ въ XXVI-й псн почти предсказалъ открытіе Америки, и будто разсказывалъ не объ Улис, а о Христофор Колумб, и говорилъ прежде другихъ о южномъ полушаріи неба.
Переводчикъ думаетъ, съ своей стороны, что Данте, какъ сторонникъ объединенія Италіи, могъ предчувствовать, въ своемъ геніальномъ вдохновеніи, или Гарибальди, или Кавура, или Виктора-Эммануила, объединившихъ, въ наше время, Италію. Вотъ истинное значеніе слова veltro. Эта мысль подтверждается словами Шевырева въ его изслдованіи о ‘Божественной Комедіи’ (т. 3, стр. 124—125). Данте видлъ раздробленіе Италіи и полагалъ во власти императорской исключительную возможность соединенія оной. Но затмъ, прибавляетъ Шевыревъ, это единство было и всегда будетъ одною химерою, и Италія до сихъ поръ, въ своей бездйственной немощи, въ своемъ мертвомъ оцпенніи хранитъ слды раздора и стихій разногласія, всегда готовая придти въ броженіе при первомъ явленіи жизни. Слова эти показываютъ, что Шевыревъ, во всякомъ случа не былъ пророкомъ. Но мысль переводчика подтверждается еще боле статьею Буслаева ‘Шестисотлтній юбилей дня рожденія Данте Алигіери’ (‘Современная Лтопись’, 1864 г.,No 39 и 40), здсь сказано, что во Флоренціи предполагалось къ юбилею устроить временную дантовскую выставку, и на деньги, ею вырученныя, поднести, отъ имени Данте, мечъ Виктору-Эммануилу, какъ тому самому борзому псу (il gran veltro), о которомъ предсказано въ ‘Божественной Комедіи’ (No 40, стр. 9).
Увряютъ, что мысль создать ‘Божественную Комедію’ явилась у Данте по смерти Беатриче, а причиною этого была разгульная и даже развратная его жизнь, вмст съ другомъ его Форезе (Forese), продолжавшаяся не только до смерти послдняго, въ 1293 году, но вплоть до 1300 г., т.-е. до того времени, когда подробное изученіе поэмы Виргилія не образумило Данте, и озаренный свтомъ науки, онъ бросилъ ложную, въ нравственномъ отношеніи, дорогу и возвратился на путь истины и добродтели.
Въ этомъ, какъ кажется, заключается аллегорія 1-й и 2-й псней, составляющихъ введеніе въ комедію. Поэтому нкоторые толкователи и объясняютъ, что лсъ — это флорентинскіе дурные нравы и обычаи, холмъ — это идея добродтели, пантера — хитрость, левъ — гордость, волчица — алчность, и т. п. Другіе видятъ въ этихъ звряхъ изображеніе Флоренціи, Франціи, Рима ит.п. Самъ Данте сказалъ, что его поэму нельзя всегда понимать въ буквальномъ смысл, что она можетъ вызвать не одно, а нсколько различныхъ толкованій, или, какъ онъ выразился, тремя словами: ‘l’allegoria &egrave, polisensa’.
Вотъ отчего переводчикъ придерживался здсь только буквальнаго смысла, хотя первый терцетъ поэмы началъ слдующими словами:
‘Въ минуту жизни трудную,
На поворот нашихъ лтъ,’
Не взирая на то, что это самый осмысленный переводъ словъ: ‘Nel mezzo del camin di nostra vita’, ибо Данте началъ писать свою комедію 35 лтъ, считающихся за полвка человческой жизни, и ему очень трудно было отказаться отъ своей грховной флорентинской жизни, но все же читателю можетъ показаться страннымъ и даже невроятнымъ, чтобы комедія XIV вка началась двумя стихами двухъ русскихъ поэтовъ XIX столтія, и переводчикъ считаетъ своимъ долгомъ предварить о томъ читателя и поставить въ скобкахъ буквальный переводъ 1-го стиха ‘Божественной комедіи’.

АДЪ.

Случайныя обстоятельства, при коихъ Данте спустился въ адъ.

I.

Дрема долитъ.
Пушкинъ.

1—3 Въ минуту жизни трудную, на поворот нашихъ лтъ (на половин пути нашей жизни) я сбился съ дороги и очутился въ дремучемъ лсу.
4—6 Нтъ словъ, чтобы выразить мой ужасъ! Дикій, глухой, громадный лсъ возбудилъ въ душ моей такой страхъ, что самое воспоминаніе о немъ, возобновляя прежнія впечатлнія,
7—9 ужасало меня боле, чмъ мысль о смерти, но чтобы передать и то хорошее, что я здсь нашелъ, скажу о тхъ великихъ (alte) явленіяхъ, которыхъ я былъ свидтелемъ.
10—12 Не могу разсказать какъ вошелъ я въ лсъ, дрема одолла мною въ ту самую минуту, когда я сбился съ дороги.

Данте достигаетъ холма, гд нсколько минутъ отдыхаетъ.

II.

13—15 Подходя къ подножію холма, замыкавшаго эту ужасную долину, я взглянулъ вверхъ и увидлъ, что вершина его уже освщалась лучами того свтила,
16—18 которое указываетъ надлежащій путь по всякимъ тропинкамъ.
19—21 Тогда, мало-по-малу, исчезалъ во мн тотъ страхъ, что прошедшею ночью терзалъ меня (nei lago del cuor) въ глубин сердца и приводилъ въ трепетъ.
22—24 И какъ утопавшій, выплывая почти бездыханнымъ изъ глубины морской на берегъ, озирается на страшную пучину, не вря тому, что онъ избавился отъ грозившей ему опасности,—
25—27 такъ и душа моя, еще пораженная страхомъ (ehe ancor fuggiva), оглянулась назадъ, чтобы обозрть мстность, изъ которой человкъ не можетъ выйти живымъ.
28—30 Потомъ отдохнувши, я продолжалъ свое странствованіе въ безбрежной возвышающейся пустын и шелъ съ трудомъ, какъ уставшій путникъ поднимается на высокую гору и опирается все сильне на ту ногу, которая остается сзади.

Появленіе дикихъ зврей: пантера, левъ и волчица.

III.

31—33 но какъ только я начиналъ восходить на холмъ, предо мною явились дикіе зври: сначала легкая и быстрая пантера, блиставшая своею разноцвтною шерстью.
34—36 Она неоднократно кидалась на меня, заграждая дорогу, нсколько разъ порывался я бжать назадъ.
37—39 Утро только загоралось, солнце всходило вслдъ за тмъ созвздіемъ, съ коимъ оно протекало небесныя пространства въ то время,
40—42 когда божественная любовь дала впервые жизнь и движеніе этимъ прекраснымъ небеснымъ свтиламъ, все озарилось радостными надеждами, даже блестящая шерсть этого дикаго звря.
43—45 Таково было вліяніе утренней свжести и дыханія весны. Но мною овладваетъ вновь ужасъ: я вижу передъ собою страшнаго льва.
46—48 Онъ, казалось, мчался прямо на меня, озлобленный голодомъ, держа вверхъ голову. Даже воздухъ трепеталъ подъ вліяніемъ его бга.
49 — 51 А за нимъ волчица, худая, только кожа да кости, въ ной выражалась свирпая алчность, которая много людей погубила.
52—54 Это послднее явленіе возбудило во мн такой страхъ, что даже надежда взойти на вершину холма меня покинула.
55—57 И какъ скупой, оплакивающій свои утраченныя богатства и время, погибшее на ихъ пріобртеніе,
58—60 такъ и я, подъ ежеминутно усиливающимся напоромъ неутомимой волчицы, все подавался назадъ, все спускался въ глубину пропасти, туда, гд солнце молчитъ (dove il sol tace).

Встрча съ Виргиліемъ.

IV.

61—63 Между тмъ, какъ я низвергался въ бездну, предо мной предсталъ образъ человка, и, казалось мн, что онъ, въ силу продолжительнаго молчанія, утратилъ самую возможность говорить.
64—66 Увидвъ его въ этой безконечной пустын, я вскричалъ: кію бы ты ни былъ, тнь или человкъ, сжалься надо мной!

Первое слово Виргилія.

V.

67—69 Онъ отвчалъ: я не человкъ, я былъ человкомъ, родители мои были Ломбарды, родомъ изъ Мантуи.
70—72 Родился я во время владычества Юлія Цезаря, и, конечно, это было поздно, я по могъ сдлаться ему извстнымъ, но для меня слишкомъ рано, такъ какъ это было время господства ложныхъ языческихъ боговъ. Въ Рим я жилъ подъ властью добродтельнаго Августа.
73—75 Я былъ поэтъ, я воспвалъ сына Анхиза — Энея, когда онъ пришелъ изъ Трои, посл пожара гордаго Иліона.
76—78 Но зачмъ же ты возвращаешься въ область скорби и порока, зачмъ не всходишь на этотъ величественный холмъ, начало и причину всякаго добра и всякой радости?

Возгласъ Данте.

VI.

79—81 Такъ это ты, о Виргилій! источникъ широкой плодотворной человческой рчи, застыдившись, отвчалъ я ему.
82—84 О! слава и свтъ всхъ поэтовъ, вознагради меня за тотъ трудъ, за ту любовь, съ которыми я изучалъ твои творенія!
85—87 Ты мой учитель, ты мой создатель, у тебя я заимствовалъ тотъ слогъ, коимъ заслужилъ и свою славу.
88—90 Видишь ли ты этого дикаго звря, низвергающаго меня въ пропасть? защити меня отъ него, знаменитый мудрецъ, онъ волнуетъ мою кровь, и вс мои мускулы.

Первый совтъ Виргилія.

VII.

91—93 Теб слдуетъ идти другимъ путемъ, отвчалъ Виргилій, путемъ свта, а не тьмы: но увидивши, что я проливаю слезы, онъ продолжалъ: ты хочешь выйти изъ дикаго мста,
94—96 гд этотъ зврь, противъ котораго ты защищаешься, никого не пропускаетъ и, замняя одно препятствіе другимъ, наконецъ, искореняетъ съ лица земли всякаго путника.
97—99 Этотъ зврь такъ свирпъ и такъ жестокъ, что никогда но можетъ насытить своей алчности: напротивъ, по мр ея удовлетворенія она въ немъ возрастаетъ.
100—102 Онъ теперь увлекаетъ многихъ, но будетъ увлекать ихъ еще боле, пока не явится, наконецъ, тотъ человкъ (veltro), которому предназначено уничтожить его въ самыхъ тяжкихъ страданіяхъ.
103—105 Ни золотомъ, ни другими стяжаніями этотъ человкъ увлекаться не станетъ. Пища его — это мудрость, любовь и мужество.
106—108 Родина его будетъ Италія, онъ долженъ явиться на свтъ между Фельтромъ въ Марсіи и Монтефельтромъ въ Романьи. Этотъ человкъ спасетъ приниженную Италію, за которую уже заплатила кровью и дочь короля Вольсковъ Камилла, и герои-троянцы: Евріель и Низъ, и король Рутиліи Турно.
109—111 Онъ безпощадно будетъ преслдовать алчную волчицу до тхъ поръ, пока но возвратитъ ее въ свое жилище, въ адъ, откуда зависть ее выгнала на землю.
112—114 Для блага твоего я признаю необходимымъ, чтобъ ты слдовалъ за мною, я буду твоимъ путеводителемъ, я проведу тебя отсюда чрезъ мсто муки вчной и безотрадной, чрезъ мсто вчнаго мученія,
115—117 гд услышишь ты отчаянный крикъ мучающихся уже со временъ глубокой древности и жаждущихъ второй смерти для прекращенія своихъ терзаній.
118—120 И увидишь ты тхъ, что даже въ огн наслаждаются надеждою попасть въ среду счастливцевъ.
121—123 А если ты захочешь взойти еще выше, въ мсто блаженства праведниковъ, то знай, что тамъ есть душа, достойне меня, и съ нею я оставлю тебя, разставаясь съ тобой у входа въ рай.
124—126 Царствующій тамъ властелинъ не позволяетъ мн явиться предъ свтлымъ его лицомъ, потому что я былъ язычникъ.
127—129 Онъ царствуетъ повсюду, но тамъ его жилище, его высокій престолъ. О! счастливъ тотъ, кого онъ къ себ приближаетъ.

Данте р&#1123,шается спуститься въ адъ.

VIII.

130—132 Тогда я сказалъ Виргилію: поэтъ, умоляю тебя тмъ Богомъ, котораго ты не зналъ, избавь меня отъ этого страшнаго звря и отъ еще большаго зла, имъ воплощаемаго.
133—135 Проводи меня черезъ то мсто, о которомъ ты сейчасъ говорилъ, и дай мн возможность увидть и врата Св. Петра и тхъ страдальцевъ, мученія коихъ ты мн описывалъ.
136 Тогда Виргилія пошелъ впередъ, я за нимъ послдовалъ.

Пснь II.

ТОЛКОВАНІЕ.

Она одна бы разумла,
Стихи неясные мои,
Одна бы въ сердц пламенла
Лампадой чистою любви.
Увы! напрасныя желанья!
Она отвергла заклинанья,
Мольбы, тоску души моей,
Земныхъ восторговъ изліянья,
Какъ божеству не нужно ей!
Пушкинъ.

Ршившись войти въ адъ вечеромъ въ страстную субботу, Данте останавливается передъ ужасами предстоящаго ему пути. Испуганный своей ршительностью, онъ обращается къ Виргилію съ просьбою оставить это страшное предпріятіе.
Виргилій укоряетъ Данте въ нершительности и, чтобы убдить его въ необходимости исполнить задуманное дло, разсказываетъ кто и при какихъ обстоятельствахъ послалъ его къ нему на встрчу. Виргилій объясняетъ, что на неб, подъ вліяніемъ блаженной двы (donna gentil), Святая Лучія подошла къ Беатриче, сидвшей рядомъ съ древнею Рахилью, и внушила ей мысль спасти погибающаго Данте.
Прежде всего необходимо разъяснить значеніе этихъ четырехъ блаженныхъ обитательницъ Эмпирея.
Блаженная два — это символъ божественнаго милосердія, въ своемъ аду Данте не ршается назвать ни дву Богоматерь, ни божественнаго ея сына. Это слишкомъ священныя и великія имена — они не должны быть произносимы въ смрадномъ жилищ вчной казни.
Лучія (lux, Lucia — лучъ свта) это или знаменитая мученица Сиракузская, или же Лучія Убольдини, сестра Оттовіано Убольдини, о которомъ говорится въ псн X (стр. 120). Въ 1225 г. она жила въ одномъ изъ монастырей Флоренціи и впослдствіи признана святою. Ей посвящены народныя псни, раздающіяся по улицамъ во всхъ почти городахъ Италіи и въ особенности въ Неапол.
Скартацини говоритъ, что самое имя ея показываетъ, что символъ ея — это милосердіе, освщающее (ilmninante), другіе подъ именемъ Лучіи подразумваютъ науку, просвщеніе, прощеніе, милость, Бальбо видитъ въ ней христіанскую вру (la fede cristiana), Шевыревъ говоритъ, что это благодать совершенная, а Вейнбергъ въ своихъ лекціяхъ въ Соляномъ городк (1885 г.) называетъ ее божественнымъ просвщеніемъ.
Рахиль, вторая жена Іакова, всегда признавалась символомъ созерцанія.
Вообще символическое значеніе этихъ трехъ существъ не возбуждаетъ особенныхъ сомнній, опровергать ихъ историческое существованіе было бы и странно и безполезно.
Но что такое Беатриче или Биче?
Ее называютъ символомъ богословія, откровенія, божественною милостью, геніемъ христіанской вры, символомъ сознанія Бога (cognizione di Dio) и, наконецъ, олицетвореніемъ любви. Извстно, что Данте писалъ первыя свои сонеты подъ впечатлніемъ любви къ вншнему образу Биче, но спорный вопросъ состоитъ именно въ томъ, существовала она въ дйствительности, или была только плодомъ воображенія Данте, и возможна ли была та любовь, о которой онъ говоритъ съ такимъ жаромъ, съ такимъ увлеченіемъ.
Если даже допустить, что Биче дйствительно существовала, то все же любовь къ ней Данте есть плодъ его воображенія, въ теченіи извстнаго времени поддерживаемый и возбуждаемый его поэтическимъ вдохновеніемъ.
Признавая любовь Данте къ Биче несомннною, Кудрявцевъ замчаетъ, однако, что вс отношенія его къ Биче ограничиваются только случайными встрчами съ нею и молчаливымъ созерцаніемъ ея красоты (стр. 83). Говоря о замужеств Биче въ 1327 г. Кудрявцевъ замчаетъ: точно ли перемна въ ея судьб почувствовалась Данте какъ лишеніе? По крайней мр въ поэзіи его не видно никакихъ слдовъ подобнаго чувства. Онъ не испыталъ никакого горькаго чувства, потому что ничего не терялъ. И посл брака Беатриче, ничто не мшало ей быть тмъ же для поэта, чмъ она была для него прежде (т. е. фантазіей его воображенія) (стр. 87).
Внимательное чтеніе его молодой жизни (Vita nuova) невольно наводитъ на мысль, что Биче это прелестное фантастическое выраженіе мыслей поэта объ основныхъ началахъ лирической поэзіи.
Данте говоритъ, что будучи девяти лтъ, онъ встртилъ девятилтнюю двочку на майскомъ праздник у ея отца и сразу влюбился въ нее, не говоря съ нею ни слова. Прошло девять лтъ, онъ ее не видлъ, и встртился въ другой разъ съ нею уже 18-ти лтъ, она ему привтливо улыбнулась, они не сказали другъ другу ни слова. Страсть Данте къ Биче удвоилась.
Другую свою встрчу съ Биче Данте описываетъ въ молодой жизни своей слдующими словами:
‘Однажды эта очаровательница (gentilissima) сидла въ церкв, гд пли хвалебные гимны Дв Богоматери, а я былъ въ такомъ мст, откуда могъ созерцать мое блаженство (mia beatitudine), а по прямой линіи между нею и мною сидла прекрасная женщина, которая часто взглядывала на меня, удивляясь тому, что я такъ пристально смотрю въ ту сторону, гд она сидла. Ей казалось, что я смотрю только на нее, и весьма многіе замтили, что она смотрла на меня. Это было такъ замтно, что когда я уходилъ, то услышалъ слова: смотри какъ эта барыня разрушаетъ существо этого человка. Она названа была по имени, и я понялъ, что говорятъ о той женщин, что сидла между мной и Биче. Я успокоился, понявъ, что тайна моя никому неизвстна и хотлъ сдлать изъ этой барыни ширму для прикрытія истины. За нее я прятался нсколько мсяцевъ и лтъ для того, чтобы ввести другихъ въ заблужденіе, посвятилъ ей даже нсколько сонетовъ, въ которыхъ думалъ только о Биче и, пожалуй, что вс эти сонеты я уничтожу, разв оставлю только т, въ которыхъ я дйствительно воспвалъ Биче’.
Наконецъ, въ послдній разъ Данте видитъ Биче на какой-то свадьб и такъ поражается этою встрчею, что вс бывшія на свадьб двицы и въ томъ числ и сама Биче смются надъ нимъ, и онъ бжитъ оттуда.
Съ тхъ поръ они уже не встрчались. Какая же эта любовь?— любовь есть влеченіе души къ душ, а не къ вншнему, хотя бы и прелестному образу. Это не любовь, очевидно, что это фантазія воображенія. Для Данте Биче была ничто иное какъ олицетвореніе любви, возбуждавшее его къ поэтической дятельности, это подтверждается содержаніемъ его молодой жизни (vita nuova), гд онъ объясняетъ, что общенародные поэты, пишущіе на язык, доступномъ большинству, должны избрать любовь главнымъ предметомъ своихъ лирическихъ вдохновеній.
Прибавимъ къ этому:
Биче выходитъ замужъ, Данте до этого ршительно никакого нтъ дла, онъ не ревнуетъ, не груститъ, не скучаетъ, продолжаетъ писать свои сонеты безъ всякаго намека на своего соперника.
Биче умираетъ,— Данте черезъ годъ уже влюбляется въ другую женщину, уже ей посвящаетъ сонеты, а потомъ уже посвящаетъ ихъ цлому кружку прелестныхъ барынь, служившихъ живымъ источникомъ его наслажденій и лирическихъ вдохновеній. Шевыревъ въ своихъ ученыхъ запискахъ замчаетъ, что Данте, кром Биче любилъ трехъ женщинъ и въ одну изъ нихъ влюбился вскор посл смерти Биче. ‘Этому надо врить, прибавляетъ Шевыревъ, потому что самъ Данте приносилъ ей покаяніе въ грхахъ своихъ’ (стр. 321, 322). Гд-же Биче? она забыта, но за то она попадетъ въ рай, гд встртитъ Данте съ гнвомъ въ очахъ, съ суровой рчью въ устахъ. Она не забыла его измны,— а изъ молодой жизни можно заключить, что она никогда не знала и не имла ршительно никакого понятія о его любви.
Такое именно воззрніе выражали нкоторые древніе толкователи Данте, но противъ этого съ большбю силою возстаетъ Бальбо. Въ своей книг,— жизнь Данте,— онъ говоритъ: ‘не могу не выразить нкотораго негодованія противъ тхъ ученнйшихъ по всмъ другимъ предметамъ толкователей, которые, конечно, не читали или не поняли Данте, и потому могутъ утверждать, что Биче есть только фантастическое произведеніе его воображенія’ (стр. 86).
На слдующихъ за тмъ страницахъ своей книги Бальбо продолжаетъ доказывать, что Биче была дйствительно живымъ существомъ, и что любовь Дантебыла дйствительно любовью, а не разогртою фантазіей поэта.
При всемъ своемъ уваженіи къ Бальбо переводчикъ, при отсутствіи какихъ либо историческихъ данныхъ, не можетъ не сознаться въ томъ, что доказательства приведенныя имъ въ книг — жизнь Данте,— не могли разъяснить высказанныхъ здсь сомнній.
Что такое Биче?— олицетвореніе-ли Теологіи? или любви? или-же дйствительно Биче была живымъ существомъ? Вопросъ этотъ до сихъ попъ остается открытымъ. Скоре всего можно предположить, что она есть произведеніе астрологическихъ изысканій Данте. Такъ въ своей книг молодая жизнь( ХХХ, стр. 99—100) Данте говоритъ, что по Птоломею и по христіанскимъ писателямъ оказывается несомнннымъ, что число подвижныхъ небесныхъ сферъ — 9, а по общему понятію астрологовъ, вс эти сферы равно удерживаютъ свою силу здсь, на земл, какъ и въ высшихъ областяхъ.
И такъ, частое повтореніе числа девять въ судьбахъ Биче прямо показываетъ, что вс небесныя сферы согласно дйствовали на нее при ея рожденіи на свтъ’. Вдумываясь ближе Данте приходитъ къ убжденію, что она и число 9 — это одно и тоже, что она изображала собою именно это число, квадратный корень коего есть другое, еще боле — таинственное число три.
Если число 3, говоритъ Данте, производитъ изъ самого себя число 9 — а творецъ чудесъ является намъ въ трехъ лицахъ: Богъ отецъ, Богъ сынъ, Богъ духъ святой, эта Троица есть одно существо, значитъ она была не что иное какъ число 9, т. е. чудо,— квадратный корень котораго есть святая Троица.
Данте кончаетъ такъ: и если Тому, кмъ живутъ вс твари, будетъ благоугодно продлить жизнь мою еще на нсколько лтъ, то я надюсь прославить Биче, какъ не была еще прославлена ни одна женщина въ мір.
Нужно замтить, что кабалистическое значеніе чиселъ 3 и 9 вовсе не принадлежитъ къ самобытнымъ изобртеніямъ Данте. Оно высказано довольно подробно въ ученіяхъ Пифагора и Платона. Вообще древніе уважали нкоторыя нечотныя числа, отдавая имъ преимущество передъ чотными, numro deus impare gaudet сказалъ Виргилій (Ecl. VIII 75). Въ трагедіи Софокла Эдипъ въ Колон — хоръ поетъ Эдипу: ‘ты положишь съ двухъ сторонъ жертвенника по 3 раза девять втвей оливковаго дерева и будешь такъ молиться Евменидамъ’.
По ученію древнихъ, боги чрезвычайно уважали число 9, такъ какъ оно составляетъ квадратъ 3-хъ, т. е. перваго посл единицы нечотнаго числа. Сенека говоритъ (Epist. 58), что извстные афинскіе волшебники считали Платона, умершаго восьмидесяти лтъ съ годомъ, не только важнымъ человкомъ, но боле, нежели человкомъ, потому что онъ прожилъ самое знаменитое число лтъ, а именно: 9.9 = 92 = 81 годъ.
Одна идеальная привязанность, говоритъ Кудрявцевъ, господствуетъ въ Данте и управляетъ всми его душевными движеніями. Во всемъ этомъ такъ много молодого, юношескаго незрлаго: но —
Блаженъ, кто смолоду былъ молодъ!….
Такъ кончаетъ свою статью о Данте Кудрявцевъ.
Придавать любви Данте къ Биче особенно важное значеніе въ его поэтическомъ настроеніи и ставить въ зависимость отъ нея самое развитіе самодержавнаго поэта, не представляется никакой надобности.
Можно допустить, что Биче дйствительно существовала, что Данте видлъ ее нсколько разъ и, не говоря съ ней ни слова, влюбился въ нее, и въ силу своего поэтическаго таланта придалъ этой любви особенное значеніе.
Но нельзя не согласиться съ тмъ, что не любовь создаетъ поэта, а поэтъ придаетъ особые оттнки любви, этого безусловно необходимаго чувства въ жизни каждаго человка — красавца или урода, злодя или добродтельнаго мужа.
Каждый изъ насъ, обозрвая свою молодую жизнь непремнно вспомнитъ, что и онъ былъ влюбленъ въ періодъ времени отъ 8-ми до 9-ти лтъ, а потомъ и въ 18 лтъ, а между тмъ не изо всхъ насъ вышли поэты, подобные Данте.
Въ немъ, въ немъ одномъ было приснобытіе лирическаго творческаго генія, и этотъ геній воздвигъ свою любовь на пьедесталъ, на недосягаемую высоту, и самый воздухъ ее окружающій напоилъ иміамомъ мирры, нарда и кардамона.
Второю пснею заканчивается введеніе къ аду. Первыя дв псни, т. е. все введеніе, чисто аллегорическія. Здсь всякая личность, всякій дикій зврь и даже неодушевленные предметы, какъ то лсъ, холмъ и т. п., получаютъ тысячи символовъ, избираемыхъ толкователями Данте, согласно конкретнымъ ихъ воззрніямъ.
Своимъ разсказомъ о небесныхъ символахъ блаженной двы, Лучіи, Рахили и Биче, Виргилій убждаетъ Данте и онъ возвращается къ прежнему намренію низойти въ адъ, но еще не окончательно.

Введеніе. Воззваніе къ муз.

I.

1—3 День угасалъ, и ночной сумракъ начиналъ успокоивать мирныхъ жителей земли посл дневныхъ трудовъ ихъ, и я, только я одинъ,
4—6 приготовляюсь переносить трудности тяжелаго пути и душевныя страданія, неминуемо съ ними сопряженныя. Все это я изложу здсь, если только память мн не измнитъ.
7—9 О муза! мой вдохновительный геній! Приди ко мн на помощь! Разумъ, сознай все, что я видлъ, вырази впечатлнія мои словами, и тмъ самымъ оправдай свое важное значеніе (nobilitate).

Данте останавливается и не хочетъ идти въ адъ.

II.

10—12 Поэтъ! сказалъ я, путеводитель мой! прежде, чмъ вести меня на предстоящій трудный подвигъ, взгляни на меня, обрати вниманіе на мои силы, на мое мужество. Достоинъ-ли я твоего доврія, выдержу-ли это испытаніе.
13—15 Въ своей Энеид ты говоришь, что отецъ Сильвія Эней вошелъ, въ своей земной оболочк, живымъ въ обитель безсмертныхъ.
16—18 Я понимаю, что Всемогущій, врагъ всякаго злодянія, былъ милостивъ къ Энею, вдая, кто онъ и какія иметъ достоинства, предвидя пользу, которую родъ человческій долженъ былъ ожидать отъ него.—
19—21 И это понятно всякому мыслящему развитому человку: небо избрало его родоначальникомъ того Рима и той Имперіи,
22—24 которыя по предназначенію Бога должны были быть священнымъ мстомъ, жилищемъ преемниковъ Апостола Петра.
25—27 Ты самъ въ своей поэм прославилъ Энея, нисшедшаго въ адъ, ты указалъ значеніе его дальнйшихъ побдъ, гибель Турна, ты предрекъ священное значеніе Римскаго престола.
28—30 Затмъ я знаю, что Апостолъ Павелъ, этотъ избранный Всемогущимъ сосудъ (дян. ан. гл. IX ст. 15) для прославленія Его имени, тоже низошелъ въ жилище безсмертныхъ съ цлію укрпить вру: начало жизни и спасенія.
31—33 Но зачмъ я низойду въ адъ! Кто мн дозволитъ это? Я не Эней, я не Апостолъ Павелъ. Я не считаю себя вправ совершить этотъ подвигъ и убжденъ, что никто не считаетъ меня того достойнымъ.
34—36 Отважиться на такое предпріятіе было бы съ моей стороны безумно, мн страшно: ты мудрецъ, о Виргилій! ты лучше меня понимаешь даже то, что я говорю.
37—39 И какъ тотъ, кто не хочетъ того, чего онъ только что желалъ, какъ тотъ, кто съ каждою новою мыслью измняетъ и свои намренія и никогда начала не доведетъ до конца, —
40—42 такъ и я въ этомъ мрачномъ прибрежьи передумалъ и покинулъ свое намреніе, задуманное столь внезапно, съ такимъ жаромъ, съ такимъ увлеченіемъ.

Рчь Виріилія.

III.

43—45 Если я хорошо понялъ твои слова, отвтила мн тнь великаго человка, душа твоя унижена постыднымъ вліяніемъ безсознательнаго страха.
46—48 Этотъ порокъ заглушаетъ въ людяхъ движеніе духа своими обманчивыми призраками: какъ зврь, испуганный своею тнью, такъ и человкъ, подъ вліяніемъ страха, отказывается отъ исполненія хорошаго, но труднаго дла.
49—51 Чтобы спасти тебя, я долженъ сказать, кто меня прислалъ сюда. Я разскажу, что слышалъ, и что именно возбудило мое къ теб участіе.
52—54 Слушай: язычникомъ, въ числ невровавшихъ скитался я въ Лимб, въ этомъ страшномъ мст, между тьмою и свтомъ, между страданіемъ и блаженствомъ,— и вдругъ я увидлъ столь добродтельную и столь прелестную женщину, что въ туже минуту просилъ ее обратить меня въ орудіе исполненія ея воли.
55—57 Ярче утренней звзды блистали ея очи, и она своимъ трогательнымъ, томнымъ и ангельскимъ голосомъ сказала:
58—60 О духъ прекрасный, на свтъ явившійся въ Манту, слава твоя гремитъ во всемъ свт и будетъ гремть, пока весь міръ не утратитъ своей движущей силы, внимай словамъ моимъ:
61—63 Любимый, но несчастный другъ мой, на пустынномъ скат горы, встртилъ столько препятствій, что подъ вліяніемъ страха отступаетъ,—
64—66 И я боюсь, что онъ зашелъ такъ далеко, что можетъ быть я уже опоздала, что я не могу помочь ему: такъ говорятъ объ этомъ на неб.
67—69 Поспши же къ нему, спаси его твоимъ разумнымъ словомъ и необходимою въ его положеніи помощью,— утшь меня.
70—72 Беатриче, мое имя — и я тебя посылаю, съ неба сошла я и жажду туда возвратиться, любовь принесла меня сюда, любовь влагаетъ эти слова въ уста мои.
73—75 Когда я предстану передъ свтлыми очами Творца моего, предъ нимъ я буду тобою гордиться. Она умолкла, и я началъ:
76—78 О женщина, первообразъ добродтели! Теб обязанъ родъ человческій тмъ, что онъ стоитъ выше всякаго другаго существа въ подлунномъ мір, въ самомъ маломъ круг мірозданія.
79—81 Воля твоя, мн переданная, до такой степени меня счастливитъ, что если бы я исполнилъ ее въ это самое мгновеніе,— все-же мн это казалось-бы поздно. Теб нтъ боле надобности объяснять подробне свои желанія.
82—84 Но повдай мн, какъ ршилась ты низойти въ адъ, съ высоты небесъ, куда ты жаждешь возвратиться?
85—87 Понимая твое желаніе, отвчала она, я въ немногихъ словахъ скажу теб, почему мн не страшно снизойти въ адъ съ неба.
88—90 Бояться должно того только, что властно причинить зло другому. Затмъ ничто устрашать не можетъ.
91 — 93 Созданіе Бога, созданіе его милости,— я не боюсь вашихъ страданій, я не страшусь этого огня, который меня не пожираетъ своимъ пламенемъ.
94—96 Я посылаю тебя защитить человка въ его борьб съ препятствіями. Божественное милосердіе (свтлая безпорочная два) (donna gentil) остановила дйствіе состоявшагося на неб строгаго приговора.
97—99 Оно призвало къ себ Лучію (Lucia, lux, знаніе, наука, лучъ свта) и сказало: теперь въ теб нуждается врный твоему призванію человкъ, и теб я ввряю судьбу.
100—102 Лучія, небесный посланникъ милосердія, враждебный всему жестокому, явилась передо мною въ то время, когда я созерцала Бога и размышляла о бдствіяхъ жизни человческой (я сидла возл древней Рахили).
103—105 Она сказала мн: Беатриче! торжество истиннаго Бога! (Благословенъ Господь, производящій такіе чудеса. (Молодая жизнь XXVI стр. 95) неужели ты не спасешь того, кто такъ любилъ тебя, того, кто изъ за любви къ теб сталъ выше толпы его окружавшей.
106—108 Не слышишь ли ты жалостные его вопли! не видишь ли ты смерть, съ которою онъ борется въ рк жизни человческой, а ты знаешь, что она страшне моря.
109—111 Никогда земные жители не стремились съ такою быстротою въ поискахъ за своими выгодами, или въ бгств отъ опасностей, какъ я, услышавши слова эти,
112 — 114 поспшила низойти сюда въ Лимбъ изъ моей блаженной обители, вполн довряясь теб и твоему разумному слову: оно прославляетъ не только тебя, но и всхъ, кто слышалъ и понималъ тебя.
115—117 Затмъ она обратила ко мн свои ясныя очи, полныя слезъ, что заставило меня поспшить къ теб на помощь.
118—120 Я исполнилъ ея волю и спасъ тебя отъ этого дикаго звря, который заграждалъ теб кратчайшій путь на прекрасный холмъ.
121—123 И что же вижу я! ты пугаешься, колеблешься, сомнваешься! Зачмъ сохранять въ душ своей столько низости, зачмъ не вижу я въ теб ни смлости, ни ршимости на хорошее дло!
124—126 Даже и тогда, когда три блаженныя обитательницы небесъ, три добродтели: милосердіе, сознаніе Бога, и Его созерцаніе, принимаютъ въ судьб твоей такое участіе, и когда я общаю теб и добро и пользу.

Данте окончательно ршается идти въ адъ.

IV.

127—129 Виргилій кончилъ. Какъ поблекшіе посл ночного мороза цвточки, приникнувшіе къ земл, вдругъ при первыхъ лучахъ солнца выправляются и вновь расцвтаютъ,—
130—132 такъ и я, вызвавъ изъ пропасти своей души погибавшее мужество, почувствовалъ и святую душевную силу, и бодрость, и ршился сказать Виргилію:
133—135 Въ высшей степени великодушна женщина, пожелавшая моего спасенія,— и ты точно также, исполнивъ ея волю съ такою поспшностью.
136—138 Своими убдительными словами ты возобновилъ во мн прежнее мое желаніе — слдовать за тобою.
139—141 Иди впередъ, твоя воля будетъ моею. Ты сила, ты власть, ты мой наставникъ. Такъ сказалъ я ему, и когда увидлъ, что онъ тронулся съ мста и пошелъ впередъ,—
142 я послдовалъ за нимъ по крутой, узкой и тсной дорог. (Какъ тсны врата и узокъ путь, ведущіе въ жизнь. Еванг. отъ Мат. гл. VII ст. 14).

Пснь III.

ТОЛКОВАНІЕ.

Не малодушничай, не поддавайся всякому
стороннему вліянію, ни своимъ мелочнымъ разсчетамъ.
Даль. Толковый словарь живаго великорусскаго языка.

Поэты входятъ во врата ада и читаютъ знаменитую на нихъ надпись. Данте ужасается. Виргилій его успокоиваетъ.
Адъ Данте представляетъ обширную и все погружающуюся внизъ долину — конической формы. Конецъ ея у самой головы низвергнутаго съ неба въ пропасть Люцифера. Она раздлена на девять главныхъ круговъ, которые все спускаются въ глубину спиралью и скатъ послдующаго круга всегда круче предшедшаго. Эта долина стоитъ подъ открытымъ небомъ (см. напр. эту же пснь ст. 22—24), но изъ глубины ея выходятъ туманы и скопища облаковъ, все боле и боле преграждающіе лучамъ свта проникать въ пропасть. За входомъ во врата ада прежде всего встрчается его преддверіе, затмъ уже начинаются и круги его, изъ коихъ первый Я и и бъ, о немъ говорится въ IV псн, здсь же идетъ рчь только о преддверіи ада. Въ немъ караются преступники, но имвшіе никакихъ ршительныхъ убжденій и утратившіе свою жизнь только для того, чтобы выйти изъ дла исключительно въ виду личныхъ своихъ выгодъ.
Lamennais объ этихъ гршникахъ отзывается такъ: есть люди, и ими наполненъ свтъ: они изъ эгоизма или подлости, оставляя въ сторон свои обязанности, боятся чмъ нибудь повредить себ и ищутъ средины между добромъ и зломъ, они заботятся только о самихъ себ, о своемъ спокойствіи и о своихъ выгодахъ, для нихъ нтъ ни истины, ни лжи, ни справедливости, ни несправедливости, имъ кром себя ни до кого нтъ дла. Такихъ людей было очень много въ Италіи во время тогдашнихъ смутъ и раздоровъ, но ихъ очень много и въ настоящее время везд: ибо когда же помойныя ямы нашего общества не наполнялись подобною грязью? Они отдлены отъ добрыхъ, отъ злыхъ, исключены изъ числа людей и одинаково отвергнуты и небомъ, и адомъ. (Lamennais, oeuvres posthumes, Enfer. Introduct p. LXXII).
Строфы 58—60 возбуждаютъ очень много разнообразныхъ толкованій, потому что Данте не назвалъ по имени гршника, котораго онъ увидлъ и узналъ въ преддверіи ада. Иные думаютъ, что это Исавъ, — родоначальникъ малодушія, — промнявшій свое старшинство за блюдо чечевицы — и, слдовательно, отказавшійся отъ великаго почета быть родоначальникомъ Спасителя. Другіе утверждаютъ, что это Діоклитіянъ, отказавшійся въ старости отъ императорскаго престола.
Третьи не безъ основанія предполагаютъ, что это Целестинъ V, уступившій, по интригамъ Бонифація VIII, ему папскій престолъ. Это предположеніе получаетъ большой интересъ потому, что пріемникъ Целестина Бонифацій посадилъ его въ тюрьму, гд онъ и умеръ. Оно подтверждается и тмъ, что Данте въ 59 строф говоритъ: я увидлъ и узналъ, а онъ могъ знать Целестина V, снявшаго съ себя тіару въ 1294 году,— а Исава едва ли онъ могъ узнать. Осмотрвъ преддверіе ада, поэты приближаются къ рк страданій (Ахерону), видятъ бшеннаго Харона, котораго Виргилій укрощаетъ.
Стражами въ разныхъ кругахъ ада, Данте поставилъ миологическія существа, подчиняясь въ этомъ отношеніи богословскимъ врованіямъ среднихъ вковъ, когда на языческіе образы миологіи еще смотрли какъ на лица дйствительно существовавшія, примиряя такимъ образомъ христіанскія врованія съ языческими преданіями (Scartazzini т. I стр. 26). Таковы: Харонъ, Церберъ, Минотавръ, Горгоны, Великаны и многіе другіе.
Скартацини думаетъ, что источникъ этого врованія мы находимъ у Апостола Павла въ его 1-мъ посланіи къ Коринфянамъ, гд сказано, что язычники, принося жертвы, приносятъ ихъ бсамъ, а не Богу (гл. V ст. 20). Данте не знаетъ, какъ переправился чрезъ рку Ахеронъ, такъ какъ ударъ грома привелъ его въ безчувственное состояніе еще на противоположномъ ея берегу.
Надобно думать, что поэты перенесены на другой берегъ Ахерона ураганомъ.

ПСНЬ III.

Врата ада.— Преддверіе.— Малодушные.— Рка Ахеронъ.— Переправа.— Харонъ.— Землетрясеніе.

Надпись на вратахъ ада.

I.

Богъ судья праведный, крпкій и
долготерпливы, и Богъ всякій
день готовый ко гнву.
Давидъ. Пс. 7 ст. 12.

1—3 Здсь входъ въ страдальческую обитель, въ жилище вчной скорби, въ среду погибшаго народа.
4—6 Правда руководила великимъ творцемъ этой обители: ее воздвигла божественная власть, верховный разумъ и первоначальная любовь.
7—9 Все что создано было прежде меня, все вчно, и я не имю конца во времени. Да оставитъ входящій сюда всякую надежду!

Преддверіе ада.

II.

10—12 Я увидлъ эту ужасающую надпись на вратахъ ада. Почти въ безпамятств обратился я къ учителю и вскрикнулъ: мн страшно Виргилій! мн тяжко, суровъ смыслъ этой надписи.—
13—15 Но Виргилій, замтивъ мой ужасъ, сказалъ спокойно: оставь свое земное малодушіе, свои слабости и общечеловческіе недостатки, здсь нтъ имъ мста.
16—18 Мы пришли въ то урочище, о которомъ я говорилъ уже теб: ты увидишь людей, вполн достойныхъ жалости, людей лишившихся свта — своего разума.
19—21 Онъ взялъ меня за руку и бросилъ на меня свой свтлый взоръ, я успокоился и вошелъ вслдъ за нимъ въ эту мрачную обитель.
22—24 Тамъ вздохи, рыданія, вопли раздавались въ невдомомъ пространств, куда не проникало даже и слабое мерцаніе ночныхъ свтилъ небесныхъ, лишь только вошелъ туда, я зарыдалъ.
25—27 Всевозможные разговоры, отвратительныя нарчія, жалобы отчаянія идикіе пронзительные возгласы гнва, хриплые голоса, рзкіе и глухіе крики, сопровождаемые неистовыми всплесками толпы, хлопаніями въ ладоши,
28—30 все это производило такой гулъ, такую суматоху, въ вчно мрачномъ подземель, обитатели коего кружились ежеминутно взадъ и впередъ, какъ песокъ, вздымаемый безпощаднымъ ураганомъ.—
31—33 Склонивъ голову отъ ужаса, я молвилъ: учитель, что слышу я? что это за люди, изъ коихъ одинъ въ своихъ страданіяхъ злополучне другого.
34—36 Онъ отвчалъ: на эту злосчастную судьбу обречены презрнныя души, которыя ни славы, ни хулы не заслужили себ въ мір.
37—39 Они смшаны съ этимъ низкимъ сонмомъ падшихъ ангеловъ, которые, во время возстанія Люцифера, но имли силы духа остаться врными Богу, ни возстать противъ него: они думали только о личныхъ своихъ выгодахъ.
40—42 Небо изгнало ихъ: оно но желало утратить своей прелести, но бездны ада ихъ по принимаютъ: ибо даже томящіеся тамъ гршники могли-бы возгордиться въ ихъ присутствіи.
43—45 И я спросилъ: но что это за страданія, что-же, наконецъ, можетъ заставить эти исчадія ада издавать такіе отчаянные вопли? онъ отвчалъ: я объясню теб это въ двухъ словахъ.
46—48 Это малодушныя существа, лишенныя даже надежды когда либо умереть вторично, и такъ ужасно ихъ гнусное существованіе, что всякій другой жребій они предпочли-бы своему.
49—51 Даже память о нихъ на земл исчезла, нтъ для нихъ милосердія, нтъ для нихъ суда: и небо и адъ ихъ презираютъ. Но будемъ говорить о нихъ. Взгляни, и мимо!
52—54 Я посмотрлъ и увидлъ знамя, которое неслось такъ быстро, что мн показалось, что остановить его не было никакой возможности.
55—57 А за нимъ явилось такое множество людей, что прежде я ни за что на свт не поврилъ-бы, что смерть можетъ воспользоваться такой громадной добычей.
58—60 Потомъ, когда я сталъ ближе всматриваться въ ихъ лица, то увидлъ и узналъ тнь того человка, который изъ малодушія отказался отъ высшаго на земл почета. (Это Исавъ, отказавшійся за блюдо чечевицы отъ старшинства въ пользу младшаго брата своего Іакова).
61—63 Я сейчасъ-же убдился въ томъ, что эта толпа злодевъ, которые и Богу противны, и ненавистны его врагамъ.
64—66 Эти злополучные, которые никогда не жили ни мыслью, ни дйствіемъ, бгаютъ голые, задаемые осами и ядовитыми мухами.
67 — 69 Лица ихъ заливаются кровью, смшанною со слезами, и эта смсь пожирается у ногъ ихъ сонмищами отвратительныхъ червей.

Переправа черезъ Ахеронъ или рку страданій.

III.

70—72 Потомъ, взглянувъ впередъ, я увидлъ толпу народа на берегу широкой рки и сказалъ: учитель, позволь мн узнать,
73—7 5 что это за толпа, едва видимая въ этомъ сумрак, и что заставляетъ эти существа такъ жаждать переправы на другой берегъ.
76—78 И онъ отвчалъ: я объясню это теб посл, когда мы остановимся на берегу рки страданій.
79—81 Тогда, подумавъ, что его оскорбили слова мои, и боясь обезпокоить его, я застыдился, потупилъ взоръ и старался молчать все время, пока мы не дошли до этой рки.
82—84 И вдругъ подплываетъ къ намъ на лодк сдовласый, грубый, суровый старецъ и кричитъ: горе, горе вамъ, преступныя души!
85—87 Не надйтесь когда-либо видть небо, я перевезу васъ на тотъ берегъ, въ вчную тьму, гд огонь спалитъ васъ, гд морозъ заставитъ окоченть даже и кости ваши.
88—90 А ты зачмъ здсь, живая душа! вскричалъ онъ, обращаясь ко мн, убирайся прочь отъ w этихъ мертвецовъ! но увидвъ, что я все же не удалялся,
91—93 сказалъ: или другой дорогой, чрезъ другую заставу, ты достигнешь того берега на боле легкомъ челнок.
94—96 Но Виргилій молвилъ строго: Харонъ! не буйствуй! не бснуйся! такъ угодно тамъ, гд сила и воля всегда одно и тоже, ступай прочь! со мной больше ни слова.
97—99 Въ ту-же минуту усмирилось и мохнатое чело этого гребца, и глаза его, сверкавшіе огнемъ и кровью.
100—102 А между тмъ злосчастныя существа, изнеможенныя и нагія, услышавъ злодйскія слова Харона, поблднли, и заскрежетали зубами.
103—105 Они проклинали Бога, весь родъ человческій, и мсто и время своего рожденія, и всхъ своихъ родителей и прародителей.—
106—108 Потомъ, съ отчаянными рыданіями, подходили къ злополучному берегу, ожидающему всякаго, кто Бога не боится.
109—111 И Харонъ, этотъ дьяволъ съ своими пылающими очами, сзывалъ ихъ, сваливалъ на свой челнъ и весломъ своимъ билъ всякаго, кто опаздывалъ.
112—114 Какъ осенью съ дерева падаютъ листья одинъ за другимъ, и втви его возвращаютъ земл одни только бренные останки,—
115—117 такъ и гршные потомки Адама бросаются одинъ за другимъ въ лодку, по знаку Харона, и, какъ птицы, летятъ въ силки охотника.
118—120 И они проходятъ какъ сумрачная волна, и еще не успетъ пройти одна череда, какъ вслдъ за нею является другая и ждетъ той же участи.
121—123 Сынъ мой, сказалъ мн учитель, кто умираетъ разгнвавъ Господа, тотъ долженъ здсь погибнуть, гд бы ни была его родина.
124—126 И спшатъ они переплыть рку потому, что Божья правда такъ возбуждаетъ ихъ совсть (gli sprona), что даже страхъ наказанія превращается у нихъ въ желаніе претерпть возбуждаемыя имъ страданія.
127—129 Сюда нтъ входа ни для одной праведной души, и если Харонъ ругается надъ тобою, то ты легко можешь понять причину его негодованія.
130—132 Какъ только Виргилій произнесъ эти слова,— вся мрачная мстность вздрогнула такъ сильно, такъ страшно, что вспоминая объ этомъ, я до сихъ поръ содрогаюсь отъ ужаса.
133—135 Обрызганная слезами земля разразилась страшнымъ втромъ, грянулъ ураганъ, взвизгнулъ вихрь, сверкнула багровая молнія, и я, лишенный всякаго сознанія,—
136 упалъ, какъ человкъ внезапно объятый сномъ непробуднымъ.

Пснь IV.

ТОЛКОВАНІЕ.

Лимбъ, первый крутъ ада. (Limbo, т. е. рубецъ всякой одежды или блья).
Ударъ грома разбудилъ Данте, онъ сходитъ съ Виргиліемъ въ Лимбъ. Здсь находятся души, большею частью древнихъ праведниковъ, родившихся до Р. Хр., не получившихъ св. крещенія, и потому недостойныхъ быть въ раю.
Это все извстныя библейскія и историческія лица, въ числ ихъ получилъ мсто и самъ Виргилій.
Впрочемъ нельзя не замтить, что Данте помщаетъ здсь нкоторыя лица жившія посл Р. Хр. и даже въ XI и XII столтіяхъ. Напр. Сенека, Авицена, Галліенъ, Саладинъ, Аверроесъ и т. п., при чемъ для рифмы размщаетъ ихъ несогласно хронологическому порядку, а иногда съ тою же цлью измняетъ ихъ имена. Такъ напр. Сенеку ставитъ прежде Евклида, Птоломея прежде Ипократа, Авицена — прежде Галліена, а Тарквинія называетъ Tarquino, чтобы пріискать рифму къ Saladino.
Вся древняя исторія и миологія, доступныя XIV столтію, являются здсь въ лицахъ, а Данте ихъ историкомъ. Въ Лимб онъ между своими, между богословами, законодателями, философами и другими учеными,— онъ какъ у себя дома. Видимо, что онъ наслаждается и хочетъ тамъ остаться подоле.
Ему пріятно вспомнить, что и въ древности были такія лица, которыя единственно изъ желанія общаго блага работали на пользу общества.
Какъ богослова, его прежде всего занимаетъ вопросъ о библейскихъ лицахъ. Поэтому онъ задаетъ Виргилію придуманный имъ преднамренно вопросъ и слушаетъ разсказъ своего наставника о библейскихъ лицахъ, потомъ постители Лимба встрчаютъ первоклассныхъ древнихъ поэтовъ, потомъ они видятъ героевъ древнихъ временъ и первоклассныхъ знаменитостей, потомъ всхъ Философовъ, представителей разныхъ отраслей науки и, во глав ихъ, — самого Аристотеля. Замчательно, что Сократъ и Платонъ стоятъ ниже Аристотеля, между тмъ какъ извстно, что Сократъ училъ Платона, а Платонъ Аристотеля.
Данте увлекается, но строгій голосъ Виргилія призываетъ его къ порядку. Съ глубокою грустью въ сердц, онъ, повинуясь Виргилію, съ ужасомъ спускается еще ниже — во второй кругъ ада.
Въ строфахъ 145—147 этой псни Данте указываетъ на трудность исчислить вс творенія, вс дйствія и достоинства историческихъ людей, которыхъ онъ называетъ. Этотъ именно смыслъ заключается въ словахъ: ‘Jo non posso ritrar di tutti appieno’. Въ виду этихъ слов автора, переводчикъ ршился ввести въ настоящей псн нкоторыя историческія данныя, объясняющія въ самыхъ краткихъ словахъ значеніе упоминаемыхъ здсь историческихъ личностей. То, чего не могъ сдлать авторъ въ XIV столтіи, то могутъ, въ нкоторой постепенности, сдлать въ XIX ст. его переводчики. Въ этомъ именно и состоитъ мысль настоящаго перевода. Данте, создавая въ XIV ст. итальянскій языкъ, обязанъ былъ по условіямъ, обычаямъ и привычкамъ того времени писать въ стихахъ и подбирать иногда историческія имена для рифмы. Вотъ почему онъ, исчисляя въ стихахъ историческія лица, ни въ чемъ не стсняется хронологіей и, напр., въ священной исторіи ставитъ царя Давида прежде Моисея, а Моисея прежде Авраама. По мннію переводчика, въ проз необходимо возстановить хронологическій порядокъ. Отъ этого мысль автора не только не теряетъ своего значенія, но становится ясне и согласне съ исторіей. Данте зналъ, что другіе поймутъ то, что онъ хотлъ сказать и потому не стснялся своими перестановками, а иногда и необходимымъ въ то время, столь вреднымъ для развитія общества, умолчаніемъ, слдовательно переводчикъ, желающій только разъяснить мысль автора, ни въ чемъ не долженъ стсняться стихомъ, но обязанъ, оставаясь во всемъ врнымъ существенной задач автора и его мысли, даже дополнять ее тамъ, гд это возможно и въ особенности тамъ, гд его вызываетъ на это самъ авторъ.
Вотъ почему почти во вс строфы этой псни,— начиная съ 121-й до 144-й,— введены историческія вставки на основаніи указаній разныхъ толкователей Данте, о чемъ переводчикъ считаетъ обязанностію предупредить читателя.
Въ числ древнихъ героевъ имъ указываемыхъ, Данте оставляетъ вавилонскаго султана Саладина въ сторон отъ всхъ другихъ. Толкователи объясняютъ причину этого различно. Одно изъ толкованій принято переводчикомъ и введено въ самый текстъ поэмы. Другое толкованіе состоитъ въ томъ, что онъ одинъ только между всми Сарацынами заслужилъ славу.
Бенвенуто основываетъ это толкованіе на слдующихъ историческихъ данныхъ. Саладинъ былъ высокаго ума и самой чистой нравственности, почему изъ простаго человка онъ сдлался султаномъ.
Онъ нанесъ неисчислимыя побды другимъ царямъ сарацинскимъ и христіанамъ. Я напомню здсь только одно изъ великихъ его качествъ.
Фридрихъ Барбаросса и вс другіе христіанскіе короли и князья приготовляли свои полчища для завоеванія святой земли, состоявшей тогда во владніи Саладина. Этотъ предусмотрительный властелинъ захотлъ собственными глазами увидть приготовленія христіанъ къ войн, для того чтобы спасти свое государство. Онъ выбралъ двухъ товарищей, въ которыхъ имлъ вру, и придумалъ отдаленное путешествіе съ торговыми цлями. Нарядился купцомъ, измнилъ свое имя. и имена своихъ товарищей и рабовъ. Прежде всего онъ похалъ въ Арменію, потомъ въ Константинополь, прошелъ всю Грецію, прибылъ въ Сицилію, потомъ въ Апулію и въ Римъ. Тамъ онъ понялъ намреніе папы, прошелъ Тоскану, перешелъ чрезъ Апенины, постилъ Ломбардію, Миланъ и Павію, выучился латинскому языку. Оставивъ Италію, онъ проникъ во Францію, Испанію, Англію и другія западныя государства, которыя вс вооружались противъ него. Наконецъ, осмотрвъ Германію, онъ пришолъ на корабл въ Александрію, имя самыя точныя свднія о томъ, что надо принять для защиты государства. Между тмъ христіанскія полчища прошли черезъ Сирію въ Оттонъ (Othon), гд ихъ застигла чума. Большая часть ихъ погибла отъ болзни, или взята въ плнъ, немногіе только спаслись бгствомъ. Собравъ великій царскій совтъ, Саладинъ задалъ имъ вопросъ, что нужно сдлать съ христіанскими плнниками. Нкоторые предложили всхъ ихъ казнить, другіе совтовали оставить ихъ въ вчномъ рабств, а третіе соглашались дать имъ свободу, съ тмъ условіемъ, чтобы они никогда не участвовали въ крестовыхъ походахъ, но справедливый Саладинъ, пренебрегая совтами высшихъ сановниковъ своего царства, предоставилъ всмъ христіанамъ свободу, съ правомъ поднять на него оружіе, если они признаютъ это для себя выгоднымъ. Вотъ почему Бенвенуто думаетъ, что одинъ только Саладинъ между всми Сарацыпами заслуживаетъ славу и уваженіе.

ПСНЬ IV.

Первый кругъ ада.— Младенцы и юноши, умершіе не удостоившись св. крещенія.— Патріархи.— Поэты.— Древніе герои и философы.

Пробужденіе Данте.

I.

1—3 Страшный громъ, раздавшійся надъ моею головою, прервалъ мой глубокій сонъ, и я вскочилъ, какъ человкъ, котораго подымаютъ насильно.
4—6 Успокоившись немного, я сталъ озираться, чтобы узнать, гд я?
7—9 Я замтилъ, что нахожусь на другомъ берегу рки страданій (Ахерона), у самаго входа въ мрачную долину, на краю бездны, изъ коей слышны отчаянные стоны безконечныхъ мученій.
10—12 Эта сырая, мрачная, глубокая бездна была наполнена такимъ густымъ туманомъ, что самый проницательный взоръ ничего не могъ бы въ ней различить.

Призывъ Виргилія. Данте опятъ колеблется и не хочетъ идти въ адъ.

II.

13—15 Начнемъ спускаться въ этотъ мрачный міръ, сказалъ мн поблднвшій поэтъ, я пойду впередъ, а ты слдуй за мною.
16—18 Но, замтивши его мертвенную блдность, какъ! вскрикнулъ я,— какъ ршусь я идти туда, если ты самъ робешь, ты, который до сихъ поръ одинъ поддерживалъ меня и устранялъ мои опасенія?
19—21 Онъ отвчалъ мн: эти люди терзаются въ бездн, ихъ муки изображаютъ на лиц моемъ состраданіе, а ты принимаешь это за робость.
22—24 Пойдемъ-же скоре: утомителенъ путь, намъ предстоящій, мы должны спшить. Онъ пошелъ и ввелъ меня въ первый кругъ этого подземнаго жилища.

Что замтилъ Данme при вход въ Лимбъ.

III.

25—27 Здсь не было рыданій, но, сколько я могъ разслышать въ этомъ общемъ гул, были только вздохи,— такіе тяжкіе, что отъ нихъ дрожалъ вковчный воздухъ.
28—30 И причиною этихъ вздоховъ была тоска, вовсе не вызываемая физическими страданіями,— это была тоска по правд безсчисленнаго множества людей, необозримой толпы и мужей, и женщинъ, и дтей.

Рчь Виргилія о значеніи Лимба и его обитателей.

IV.

31—33 Благосклонный учитель сказалъ мн: ты не спрашиваешь меня, кого, какихъ именно духовъ ты видишь передъ собою, но я самъ хочу, чтобы ты зналъ это прежде, чмъ мы пойдемъ дальше.
34—36 Они никогда не гршили, напротивъ,— это были люди добродтельные, но это не спасло ихъ отъ вчныхъ мученій, потому, что они не удостоились св. крещенія, того великаго таинства, которое составляетъ существенную принадлежность твоей вры, твоего вроученія.
37—39 Не важно для нихъ то, что они на свтъ явились прежде Рождества Христова, для нихъ то важно, что на нихъ лежитъ печать проклятія, печать грха первоначальнаго, что они не вровали въ истиннаго Бога, хотя потому только, что они его не знали, и, въ силу предопредленія судьбы, не могли его знать, я самъ принадлежу къ ихъ числу.
40—42 Только за это, а не за иные грхи, мы погибли и должны переносить это суровое наказаніе: жить безъ всякой надежды въ горячемъ желаніи вчнаго блаженства.

Чувства Данте и его вопросъ, обращенный къ Виргилію.

V.

43-45 И мною овладла тоска, когда я услышалъ слова Виргилія, я самъ зналъ многихъ достойныхъ людей, погрязшихъ на этой первой ступени ада, въ этомъ Лимб, въ этомъ тягостномъ жилищ погибшихъ людей, безплодно стремящихся къ блаженству.
46—48 Скажи мн, учитель, скажи мн, наставникъ мой: подкрпи во мн силу этой вры, побждающей вс заблужденія.
49—51 Избавился-ли когда либо кто нибудь изъ этой пропасти, въ силу ли собственнаго достоинства, или заслугъ другаго лица, и достигъ-ли онъ потомъ вчнаго блаженства?

Отвтъ Виргилія на вопросъ о томъ, кто вышелъ изъ Лимба,— это все лица, о коихъ упоминается въ Библіи.

VI.

52—54 Виргилій, понявъ внутренній смыслъ моего вопроса, отвчалъ: однажды, вслдъ за тмъ, какъ я былъ ввергнутъ въ эту бездну, я увидлъ здсь владыку, увнчаннаго знаменіями побды.
55—60 Этотъ владыка взялъ съ собою отсюда тнь нашего прародителя Адама, тнь его сына Авеля, и Ноя, и послушнаго патріарха Авраама, и Іакова съ его отцемъ и со всми дтьми его, и съ Рахилью, для которой онъ такъ много трудился,
61—63 и Моисея, законодателя, и царя Давида и многихъ другихъ, и всхъ онъ ввелъ въ царство вчнаго блаженства, но до того времени, и я желаю, чтобы ты зналъ это, ни одна бывшая здсь душа но получила прощенія.

Встрча съ древними первоклассными поэтами.

VII.

64—66 Мы продолжали нашъ путь подъ звукъ его разговора, проходя густой лсъ безчисленныхъ призраковъ.
67—69 Мы немного еще удалились отъ того мста, гд начали спускаться въ бездну, какъ вдругъ я увидлъ огонь, освтившій мглу свода, въ который мы входили.
70—72 Сдлали мы еще нсколько шаговъ, и я не могъ не замтить, что здсь находятся высокочтимыя лица.
73—75 Я обратился къ Виргилію и сказалъ ему: о слава науки и искусства! кто это? что это за люди? Почему имъ здсь воздается такой почетъ? Почему они такъ отличаются здсь отъ другихъ?
76—78 И онъ сказалъ: слава, которую они заслужили на земл, ниспосылаетъ на нихъ благостыню неба.
79—81 Между тмъ, какъ говорилъ Виргилій, раздался голосъ: привтствую тебя, величайшій поэтъ! Тнь твоя, наконецъ, къ намъ возвращается.
82—84 Лишь только смолкъ этотъ голосъ, къ намъ подошли четыре великія тни: ихъ призраки не выражали ни печали, ни радости.
85—87 Мой благосклонный наставникъ такъ началъ говорить: посмотри на идущаго съ мечомъ въ рук впереди другихъ трехъ, онъ иметъ видъ ихъ властителя.
88—90 Это Гомеръ, владыка поэтовъ, за нимъ слдуетъ Горацій — сатирикъ, потомъ идетъ Овидій (Назонъ) и, наконецъ, Луканъ.
91—93 Они встрчаютъ меня какъ брата, и мн это пріятно, я нахожу, что съ ихъ стороны это хорошо,— это меня тронуло.
94—96 И такъ я увидлъ эту великую школу пснопвца, парящаго, какъ орелъ, надъ всми другими поэтами.
97 — 99 Посл краткаго объясненія съ Виргиліемъ, они обратились и ко мн съ привтствіемъ. Виргилій былъ видимо этимъ доволенъ: онъ улыбнулся.
100—102 Еще боле польстили они меня, присоединивъ къ своему обществу, такъ что я былъ шестой въ этомъ собраніи всемірныхъ геніевъ.
103—105 Тогда мы вс пошли къ свтлому мсту и разговаривали. Я не скажу, что говорили мы: теперь также пріятно умолчать объ этомъ, какъ тогда было пріятно слушать ихъ разговоръ.

Данте видитъ знаменитыхъ историческихъ людей.

VIII.

106—108 и вотъ пришли мы къ подножью великолпнаго замка, окруженнаго семью высокими стнами и защищаемаго вокругъ живою струею игриваго ручья.
109—111 По волнамъ этого ручья я съ этими мудрецами прошелъ, какъ по твердой земл, чрезъ семь воротъ прошли мы и, наконецъ, взошли на лугъ, блистающій свжею зеленью.
112—114 И увидлъ я людей и строгихъ и важныхъ, поражавшихъ своимъ величіемъ. Рчи ихъ были кратки, но въ высшей степени убдительны.
115—117 Такъ взошли мы на высокое, свтлое, открытое мсто, откуда могли ясно видть всхъ его обитателей.
118—120 Тогда, прямо противъ меня представились великіе призраки: эти виднія до сихъ поръ меня приводятъ въ неизъяснимый восторгъ.
121 — 123 Я увидлъ Электру (дочь Атланта, этотъ источникъ Троянской и Римской крови. Отъ Юпитера она имла сына Дардана, основателя великой Трои). Здсь окружаютъ ее многочисленные друзья, между ними узналъ ни Гектора (защитника Трои) и Энея (это зерно Римской Имперіи), и вооруженнаго Цезаря, съ его сверкающими соколиными очами.
124—126 Я увидлъ храбрую, поражавшую своею силою, двственницу, дочь царя Вольсковъ, Камиллу, какъ веретеномъ владвшую оружіемъ, (см. пс. I ст. 106—108), защитницу Трои, царицу Амазонокъ Пентезилею, убитую сыномъ Ахилла Пиромъ, а съ другой стороны мн показался царь оригеновъ Латинъ, сидвшій съ Лавиньею, своею дочерью, этимъ яблокомъ раздора между Энеемъ и Турномъ.
127—129 Я увидлъ того самого Брута, который прогналъ Тарквиніяи создалъ римскую республику, Лукрецію, жену Коллатина, непощадившую своею жизнью изъ ненависти къ тирану и давшую тмъ поводъ свергнуть его съ престола, Юлію, дочь Цезаря и супругу Помпея, внезапно умершую изъ любви къ мужу, Марці ю, жену Катона Утикскаго, по приказанію его вышедшую при его жизни замужъ за другаго мужа, Гортензія,— и дочь Сципіона Африканскаго Корнелію, мать двухъ Гракховъ, жившихъ только для пользы своего отечества и за него погибшихъ.
И одного я замтилъ въ сторон врага христіанства Султана Саладина Сирійскаго, (какъ въ жизни этотъ человкъ глубокаго ума не находилъ себ достойнаго товарища въ обществ и оставался одинъ, такъ и здсь ему отведено уединенное мсто).

Данте видитъ философовъ и ученыхъ людей того времени.

IX.

130—132 Когда я посмотрлъ вверхъ, узрлъ я Аристотеля, наставника всхъ философовъ, и всю семью его, вс ему удивлялись, вс преклонялись предъ нимъ.
133—135 Здсь замтилъ я и Сократа и Платона: они всхъ ближе стояли предъ этимъ философомъ.
136—138 Я увидлъ Демокрита (абдерскаго), приписывавшаго созданіе міра одной только случайности.
Діогена, которому небо служило крышей, бочка-домомъ, палка — лошадью и ладонь — стаканомъ,— и другихъ философовъ,
Анаксагора (который самаго Перикла училъ догматической философіи),
алеса (одного изъ семи греческихъ мудрецовъ, основателя Іонической школы),
Эмпедокла (автора поэмы о природ вещей, который изъ жажды къ знанію, желая узнать истинную причину изверженій горы Этны, упалъ въ пропасть и погибъ преждевременно).
Гераклита, философа вчно неяснаго въ своихъ сочиненіяхъ и
Зенона, основателя школы стоиковъ,
139—141 И добродтельнаго собирателя травъ и другихъ пособій, съ цлью поддержать сколь возможно доле жизнь человческую, я говорю о Діоскорид,
я увидлъ Орфея, божественнаго поэта и музыканта Фракіи,
знаменитаго оратора Цицерона.
Тита Ливія, Падуанскаго историка и наставника Нерона, создателя нравственной философіи или этики Сенеку,
142—144 творца геометріи Эвклида, (во время царствованія Птоломея, еще за 320 л. до Р.Х. онъ преподавалъ математику въ Александріи, и самъ царь былъ въ числ его учениковъ. Затрудняясь изученіемъ математики царь спросилъ его: нтъ ли боле простого пути произойти эту науку?— Нтъ, отвчалъ учитель, для изученія математики нтъ особой царской дороги).
Птоломея, прославившаго себя изобртеніемъ системы мірозданія,
знаменитаго Иппократа, родоначальника медицины,
процвтавшаго во второмъ столтіи врача Галіена, уроженца Пергамо, изъ Азіи,
Авицена, сына испанскаго короля, но также знаменитаго медика, сказавшаго, что Галіенъ много говорилъ о втвяхъ и мало о корняхъ медицины. Онъ же былъ и соперникъ
испанскаго мудреца Аверроеса, прославившаго себя недавно истолкованіемъ мыслей всемірнаго философа Аристотеля. (Аверроесъ сказалъ: три великіе обманщики были въ подлунномъ мір: Моисей, Христосъ и Мугамудъ, за одно это выраженіе онъ не можетъ по быть въ аду).

Данте оправдываетъ передъ читателемъ краткость и недостаточность этой

145—147 Я не могу здсь описать всхъ этихъ великихъ людей, я не могу исчислить вс ихъ творенія, вс ихъ достоинства. Это было бы выше силъ моихъ, есть явленія, которыя весьма часто словами мы выразить не можемъ.

Поэты разстаются. Виріилій и Данте идутъ во второй кругъ ада.

X.

148—150 Но скоро наше общество раздлилось.
Мудрый мужъ повелъ меня другой дорогой. Дале отъ свта, дале отъ этого спокойствія въ среду бушующей во мрак непогоды.
151 И пошелъ я туда, гд одна только мгла господствуетъ.

Пснь V.

ТОЛКОВАНІЕ.

Боле же всего облекитесь въ любовь,
которая есть совокупность совершенства.
Посланіе къ Колоссянамъ. Гл. III, ст. 14.

Cris de Confer, voix qui hurle et qui pleure!
L’horrible essaim, pouss par Taquilon.
Victor Hugo. Les orientales p. 117.

Здсь Данте юристъ, пророкъ, моралистъ и лирическій поэтъ.
Путники входятъ во второй кругъ ада и встрчаютъ Миноса, адскаго судью, который самъ допрашиваетъ подсудимаго, самъ судитъ, самъ постановляетъ приговоры и самъ же, движеніемъ своего хвоста, приводитъ ихъ въ исполненіе. Ясно, что это судъ современный Данте — инквизиція.
Миносъ съ яростью бросается на поэтовъ, но Виргилій усмиряетъ буйнаго судью.
Здсь мы видимъ другую аллегорію: произволъ судьи подчиняется оковамъ науки.
Это не исторія — это скоре пророчество.
Затмъ Данте видитъ наказаніе, коему подвергаются сластолюбцы, не понимавшіе истиннаго значенія евангельской любви. Наказаніе состоитъ въ томъ, что они постоянно влекутся въ разныя стороны страшными вихрями и ураганами въ недоступныхъ свту пространствахъ.
Барджиджи (Bargigi) въ своихъ объясненіяхъ ‘Божественной Комедіи’ говоритъ: ‘Данте хочетъ намъ показать, что душа сластолюбца въ нашей жизни вчно обуреваема и побждаема различными страстями. Любовь и ненависть, надежда и уныніе, радость и скорбь, ревность и увренность (fidenza) всегда раздражаютъ души людей, преданныхъ сластолюбію. Все это производитъ злобу, вражду, убійства и другія несчастія, приводящія людей, преданныхъ этому пороку, въ отчаяніе’. ‘Но мн кажется, продолжаетъ Bargigi, что въ настоящее время этого нтъ и что наши современники даже и не стыдятся названнаго порока. Напротивъ, этимъ только путемъ люди весьма часто достигаютъ почестей и всевозможныхъ преимуществъ’.
‘Разв мы не видимъ братьевъ въ высокихъ званіяхъ и должностяхъ, которые вовсе не стсняются тмъ, что сестра ихъ публично себя обезславила’.
‘Отецъ въ такихъ случаяхъ мене заботится о своей дочери. Мать ей помогаетъ скрывать свои поступки и мужъ изъявляетъ полное согласіе на подобные подвиги своей жены. Я не говорю обо всхъ, безъ изъятія, людяхъ’, этимъ кончаетъ свою тираду Bargigi, ‘но можно сказать, что такое направленіе входитъ мало по малу въ обычай’.
Барджиджи писалъ это въ XV столтіи, можетъ быть къ нашимъ временамъ это вовсе не относится: это всякій разсудитъ по своимъ собственнымъ взглядамъ.
Барджиджи родился въ 1406 году и умеръ 54-хъ лтъ въ 1460 году. Составленныя имъ объясненія первой части поэмы Данте не были и не могли быть при жизни его напечатаны, а по смерти его не нашли толкованія на дв другія части поэмы.
За тмъ Данте видитъ множество извстныхъ въ исторіи и миологіи лицъ, выражающихъ своими именами идею любви: Семирамиду, Елену, Дидону, Клеопатру, Париса, Тристана и т. д.
Наконецъ онъ встрчаетъ Франческу-да-Римини и выслушиваетъ трогательную повсть ея любви и несправедливой казни, ее постигшей.
Сущность этой повсти, въ изложеніи коей Данте является ‘пвцомъ любви и нги страстной’, состоитъ въ слдующемъ:
Въ залогъ укрпленія мира между партіями Полента и Малатеста ршено было выдать замужъ прелестную дочь правителя Равенны Гвидо-да-Полента, извстную впослдствіи подъ именемъ Франческа-да-Римини, за Джіанчіото Малатеста, человка отличавшагося храбростью, но въ высшей степени уродливаго и безобразнаго.
Такъ какъ Франческа, — это древняя Сафо, это новая Элоиза,— ни въ какомъ случа не ршилась бы избрать себ въ супруги такого урода, то для этого придумана слдующая уловка: въ Равенну былъ посланъ братъ Джанчіото, Паоло — молодой, красивый, развитый и умный человкъ. Дло было ведено такъ искусно, что Франческа, считая Паоло своимъ женихомъ, не только согласилась выйти за него замужъ, но даже влюбилась въ него, и любовь ихъ была взаимна. Затмъ Франческа узнала объ обман только на другое утро, посл совершеннаго обряда внчанія,— увидвши возл себя безобразнаго Джіанчіото. Этотъ наглый обманъ оскорбляетъ Франческу даже въ аду, ей не важно то, что мужъ ее убилъ вмст съ Паоло, ей важно то, что ее обманули и, указавъ на хорошаго во всхъ отношеніяхъ человка,— выдали замужъ за урода.
Вотъ смыслъ 102 строки: ‘Che mi fu toi ta e’1 modo aucor m’offendi’. Францеска покорилась судьб, при тогдашнихъ условіяхъ и обычаяхъ, она и не могла поступить иначе, но она все же любила Паоло и проводила съ нимъ время иногда въ чтеніи книгъ-и одна изъ нихъ подала поводъ къ вншнему выраженію ихъ взаимныхъ отношеній: они поцловались. Въ это самое мгновеніе вошелъ ея мужъ и однимъ ударомъ поразилъ обоихъ. Франческа умерла невинною. Любовь Франчески и Паоло никогда ихъ не покидала и не покинетъ даже въ аду,— и это общеніе въ самомъ мст наказанія ослабляетъ сколько нибудь его жестокость.
Здсь проявляется милосердіе Божественной справедливости къ этимъ несчастнымъ душамъ. Даже среди адскихъ мученій они неразлучны и могутъ по прежнему любить другъ друга. Тмъ не мене Данте помщаетъ Франческу въ адъ, не взирая на то, что онъ другъ ея семейства, что онъ убжденъ въ ея невинности, что онъ писалъ и поправлялъ свою 5-ю пснь въ семейств Гвидо-да-Полента. Такъ сильно религіозное и нравственное настроеніе его духа. Онъ не допускаетъ мысли, чтобы можно было оставить безъ наказанія въ жизни человческой малйшее отступленіе отъ основныхъ началъ нравственности и религіи.
Но все это такъ сильно на него дйствуетъ, что, выслушавъ разсказъ Франчески, Данте лишается чувствъ и, какъ безжизненный трупъ, падаетъ на землю.
Стр. 136 этой псни понимается разнообразно, въ ней сказано: Galeotto fu il libro e chi lo scrisse. Фанъ-Димъ переводитъ эту строфу такъ:
‘Эта книга и тотъ кто написалъ ее былъ Галеото’, причемъ въ особомъ примчаніи объясняется, что Галеото былъ посредникомъ между Ланчіотомъ и Джиневрою — онъ ихъ сблизилъ. Иные толкователи объясняютъ, что слово Галеото по итальянски означаетъ постыдное прозвище (mezzano). Въ перевод Longfellow мы читаемъ: Galeotto was the book and he who wrote it.
Этотъ буквальный переводъ также какъ и французскій не иметъ никакого смысла, если не вставить сюда слова mezzano.
Переводчикъ думаетъ, что ближе всхъ къ мысли поэта Байронъ въ своемъ стихотвореніи Francesca of Rimini (Byron’s works 1859, стр. 515—516). Онъ сказалъ: Accursed was the book and he who wrote!
Уго Фосколо, въ своемъ разсужденіи о поэм Данте, останавливается на послднихъ строкахъ псни 139—141, коими поясняется, что Паоло не сказалъ ни слова, а говорила одна только Франческа. Уго Фосколо думаетъ, что это потому, что, сравнивая чувства женщины и мужчины, нельзя не согласиться съ тмъ, что любовь, пронизывая глубину сердца женщины, проявляется въ ней естественне и дйствуетъ сильне, потому и слезы женщины возбуждаютъ боле состраданія.
Если бы Паоло сталъ говорить о своей любви, продолжаетъ Уго Фосколо, онъ ослабилъ бы впечатлніе, произведенное словами Франчески, если бы онъ сознался въ преступленіи — онъ опорочилъ бы невинную женщину, если бы онъ оправдывался, то имлъ бы видъ лицемра, а жалобами своими возбудилъ бы одно только презрніе. Очевидно, что Паоло долженъ былъ молчать, но и въ молчаніи своемъ онъ страдалъ боле, чмъ Франческа.
Въ этомъ молчаніи выражается и угрызеніе совсти и состраданіе къ тому существу, которое своимъ присутствіемъ ежеминутно напоминаетъ счастливые дни минувшей его жизни и услаждаетъ тмъ бдствія настоящей минуты.
Нельзя здсь не сказать нсколько словъ о Семирамид, чтобы какъ нибудь объяснить не совсмъ ясныя строфы 58—60 о томъ, что будто бы она наслдовала Пинію и была его супругой.
Легенда о Семирамид,— ибо нынче всмъ извстно, что это вовсе не историческое лицо, говоритъ такъ: Семирамида была супругою Нина и имла отъ него сына Пинія. Она потеряла мужа въ то время, когда сынъ ея былъ малолтнымъ. Тогда, не желая оставить власть въ рукахъ ребенка, и не ршаясь открыто взять на себя, въ образ женщины, бразды правленія, она переодлась въ платье ввоего мужа, на котораго была похожа и вншностью, и голосомъ и даже качествами своего духа, и въ этомъ ложномъ вид управляла царствомъ, стремясь водворить въ немъ миръ и не страшась войны. Такимъ образомъ она совершила великія дла, великія завоеванія, соорудила баснословные, висячіе вавилонскіе сады, доставила всевозможные блага подвластнымъ ей народамъ, и когда вполн укрпилась въ своей власти, когда сознала свою силу и свое значеніе, когда сынъ ея возмужалъ и самъ могъ управлять царствомъ, тогда только она объявила народу, что она его обманула, что она была не отцомъ своего сына, а его матерью.
Эти новйшія историческія изысканія въ области миологіи не вполн подтверждаютъ стихъ Данте (стр. 58—60) говорятъ будто она наслдовала и т. д. Но самыя слова: говорятъ будто оправдываютъ Данте
Вотъ почему и Кастроджіованни говоритъ, что слова поэта подтверждаются наукой.
Переводчикъ думаетъ, что исторія и миологія — это дв вещи разныя, но гд ихъ предлы — на это у насъ, не взирая на вс усилія историковъ, еще нтъ никакихъ достоврныхъ данныхъ,— такъ не лучше ли вмст съ Данте скрываться подъ образами миологическихъ его примровъ нравственной философіи (этики).

ПСНЬ V.

Второй кругъ.— Сластолюбцы.— Миносъ.— Франческада-Римини.

Входъ Данте во второй кругъ ада.— Миносъ свирпый, но справедливый судья.

I.

1—3 И вотъ мы низошли изъ перваго круга во второй кругъ ада, хотя онъ былъ и мене обширенъ, но страданія здсь вызывали стоны, (а тамъ были слышны одни только вздохи.)
4—6 При вход сюда стоитъ свирпый Миносъ и страшно рычитъ,— это судья, онъ разбираетъ грхи всхъ входящихъ виновныхъ, самъ всхъ судитъ, самъ исполняетъ вс свои приговоры и отсылаетъ каждаго, движеніемъ своего хвоста, въ мсто наказанія, ему предназначенное.
7—9 Каждая, на погибель себ рожденная душа (malnata), какъ только подходитъ къ нему, тотчасъ же кается во всхъ своихъ грхахъ, и этотъ изслдователь прегршеній человческихъ
10—12 знаетъ, какая ступень ада. предназначена гршнику, онъ обматываетъ себя своимъ хвостомъ столько разъ, на сколько ступеней страдалецъ долженъ быть низвергнутъ.
13—15 Передъ нимъ всегда стоитъ многое множество погибшихъ, одинъ за другимъ гршники являются къ суду, говорятъ, слушаютъ и затмъ исчезаютъ въ пропасти.—

Миносъ, съ свойственнымъ ему остервенніемъ, хочетъ остановитъ Данте, но Виргилій его тотчасъ-же усмиряетъ.

II.

16—18 А ты за чмъ пришелъ въ это трепещущее страданіемъ мсто? сказалъ Миносъ. Увидвъ меня, онъ даже свой судъ остановилъ.
19—21 Осмотрись! крикнулъ онъ, какъ сюда входишь ты, кому ты ввряешься? Или думаешь, что дверь широка,— смотри не обманись!
Но великій путеводитель мой сказалъ: Миносъ! за чмъ ты кричишь?
22—24 Не возставай противу свыше начертаннаго этому существу пути. Такъ желаютъ тамъ, гд всегда имютъ силу исполнить свою волю. Умолкни. (Миносъ безпрекословно повиновался. Мы пошли дале.)

Поэты приходятъ къ мсту, гд гршники получаютъ заслуженную ими кару.

III.

25—27 Тогда я услышалъ впервые жалостные вопли, все существо мое было потрясено этими злосчастными возгласами.
28—30 Я пришелъ въ сумрачное урочище, гд лучи свта нмютъ, и это урочище грохотало, какъ вздымаемое противоположными втрами бурное море.
31—33 Адскій вихрь, никогда не успокаивающійся, влечетъ за собою злосчастныхъ духовъ, не давая имъ покоя, онъ ихъ теребитъ, рветъ, терзаетъ.
34—36 Какъ только они подходятъ къ мсту своей гибели, тотчасъ-же раздаются крики, жалобы и вопли: они проклинаютъ божественную благостыню.
37—39 Я понялъ тотчасъ же, что на эти мученія осуждены сластолюбцы, предпочитающіе тлесныя наслажденія высшимъ указаніямъ разума.
40—42 И какъ ласточки, въ холодное время, мчатся на крыльяхъ своихъ, широкими и густыми стаями, такъ и эти гршныя, сладострастныя души, увлекаемыя ураганомъ.
43—45 бросаются туда, сюда, вверхъ, внизъ: нтъ у нихъ никакой надежды на успокоеніе, или какое-нибудь облегченіе судьбы своей.

Поэты видятъ знаменитыхъ историческихъ личностей, погибшихъ въ древности изъ за любви.

IV.

46—48 И какъ въ быстромъ полет своемъ подъ облаками кричитъ стадо журавлей, разстилаясь по небу длинными правильными рядами, такъ и эти злосчастныя тни
49—51 увлекаются вихремъ, не взирая на свои крики, я ужаснулся, учитель, сказалъ я, что это за духи, подвергаемые въ этомъ мрак такимъ истязаніямъ? (И кажется, я вижу между ними женщинъ?).
52—54 Такъ, сказалъ Виргилій, и первая изъ нихъ, это всмъ извстная по разсказамъ царица:
55—57 чтобы смыть съ себя дятно сластолюбія, она издала законъ его оправдывающій,
58—60 Это Семирамида, говорятъ будто она наслдовала Нинію и была его супругой. Она владла пространствами, подвластными теперь египетскому султану.
61—63 Другая — это Дидона, она отравила себя изъ любви къ Энею, измнивъ праху своего супруга Сихея. Затмъ ты видишь сладострастную Клеопатру.
64—66 Елену видишь, супругу Менелая, это воплощеніе красоты, изъ за которой при Тро протекло такъ много губительнаго времени, и для Троянцевъ и для Грековъ. Ты видишь могучаго Ахилла, изъ за любви сражавшагося, изъ за любви утратившаго свою жизнь. Страсть его къ Поликсен, его соперничество съ Гекторомъ были причиною его смерти.
67—69 Ты видишь Париса, присудившаго Венер столь извстное яблоко, Тристана видишь (онъ влюбился въ Изотту, жену своего дяди корнуальскаго князя Марка, который, заставши ихъ вмст — убилъ Тристана).
Виргилій пальцемъ показалъ мн и назвалъ еще тысячи тней, погибшихъ изъ за любви.

Данте проситъ Виргилія сказать слово двумъ духамъ, летающимъ неразлучно. Идея любви.

V.

70—72 Когда я вслушался въ его слова, когда я узналъ имена этихъ древнихъ великихъ женщинъ и мужей, состраданіе овладло мною, я растерялся.
73—75 И, обращаясь къ наставнику, поэтъ, сказалъ я, мн хотлось-бы поговорить съ этими двумя духами, что вмст все летаютъ и кажутся легче легкаго втерка.
76—78 Онъ отвчалъ: ты можешь сдлать это, когда они приблизятся, тогда призови ихъ силою любви, которая до сихъ поръ ихъ увлекаетъ и теперь влечетъ ихъ къ намъ: будь увренъ, что они въ мигъ прилетятъ сюда.
79—81 Какъ только вихрь принесъ ихъ нсколько ближе, я вскрикнулъ: преисполненные скорбью духи, передайте намъ ваши чувства, если ничто тому не препятствуетъ.
82—84 Какъ голубки, любовью томимыя, съ широкораспростертыми крыльями несутся въ воздушныхъ пространствахъ, опираясь не столько на крылья свои, сколько на силу любви,— къ любимому гнзду своему,—
85—87 такъ и эти два сердца, вырвавшись изъ той среды, гд была Дидона, примчались къ намъ, не взирая на злое сопротивленіе вихря.— Такъ сильно было мое воззваніе, вырванное любовью изъ груди моей.

Возгласъ Франчески-да-Римини о значеніи любви.

VI.

88—90 Одна изъ этихъ тней сказала намъ: О милыя, о добродтельныя живыя души, ршившіяся постить въ этой сред насъ несчастныхъ, которыя кровью своею даже воздуху того міра дали багровую окраску.
91—93 Если бы мы были друзьями Самодержца Вселенной, у ногъ его молились бы мы оба о вашемъ поко: такъ велико ваше состраданіе къ нашей судьб.
94—96 Все, что вамъ угодно знать, мы скажемъ, все, что вы желаете передать намъ,— мы выслушаемъ, если только вихрь,— вотъ какъ въ это мгновеніе,— хоть сколько нибудь успокоится.—
97—99 Родина моя Равенна, тамъ гд рка По стремится къ морю и мирно сливается со своими притоками.
100—102 Любящія сердца мгновенно понимаютъ любовь. Это чувство зажгло сердце моего друга: онъ увлекся моею красотою, которую у меня отняли злыми дйствіями, до сихъ поръ меня оскорбляющими.
103—105 Любовь, эта любовь, что никакому любимому существу не позволяетъ не отвчать взаимною любовью, такъ овладла имъ и мною, что какъ видишь ты, даже и теперь, душа его моей покинуть не можетъ. (Love, who to none beloved to love again remits,— Byron).
106—108 Любовь привела насъ къ одной смерти, убійцу нашего ожидаетъ то мсто ада, называемое Каинъ, которое ты увидишь посл. Такъ сказала она.

Возваніе Данте къ Франческ.

VII.

109—111 Услышавъ ея слова, я такъ потупилъ взоръ и такъ долго оставался недвижимъ, что, наконецъ, поэтъ спросилъ меня: о чемъ ты думаешь?
112—114 Я думаю, отвчалъ я, о томъ, сколько нжныхъ чувствъ, сколько пылкихъ желаній привели эти сердца къ такому злополучному исходу.
115—117 Потомъ, обращаясь къ прилетвшимъ духамъ, я сказалъ: Франческа, скорбь твоя возбуждаетъ во мн и тоску и состраданіе.
118—120 Но, скажи мн, во время обаянія сладостныхъ вздоховъ, когда любовь проявляется только въ неразгаданныхъ желаніяхъ, какимъ путемъ ты разъяснила себ это чувство и пришла къ сознанію вашей взаимной любви?

Разсказъ Франчески-да-Римини.

VIII.

121 — 123 И она отвчала: нтъ сильне страданій, какъ вспоминать о счастливыхъ мгновеніяхъ минувшей жизни въ часы самыхъ страшныхъ мученій, это знаетъ твой наставникъ, (….the greatest of all woes is to remind us of our happy days in misery… Byron.).
124—126 Но такъ и быть, если ты съ такимъ участіемъ желаешь знать источникъ нашихъ бдствій,— я разскажу теб это, но вмст съ тмъ я буду плакать.
127—129 Однажды читали мы для развлеченія книгу о Ланчелотто, мы увлеклись его любовью къ прекрасной женщин, мы были одни и недоврія другъ къ другу не имли.
130—132 Нсколько разъ чтеніе этой книги заставляло насъ потуплять взоры, нсколько разъ мы измнялись въ лиц,— но одно мгновеніе насъ погубило.
133—135 Это было то мсто, когда вдохновляющая своею прелестью женщина (Ginevra) получила первый поцлуй любимаго ею существа (Lancilotto), тогда вотъ эта тнь (Паоло), которая никогда со мной разлучена но будетъ,—
136—138 поцловала меня такъ сильно, такъ страстно… это проклятая книга, и проклятъ ея сочинитель (accursed was the book and he who wrote). Въ тотъ день мы больше не читали.

Вліяніе этого разсказа на Паоло и на Данте.

IX.

139—141 Когда одинъ изъ духовъ разсказывалъ это, другой такъ рыдалъ, что изъ состраданія я лишился чувствъ, мн казалось, что я умираю,
142 И упалъ я, какъ трупъ бездыханный.

Пснь VI.

ТОЛКОВАНІЕ.

Окружили меня псы, толпа злыхъ ходятъ вокругъ меня.
Давидъ. Пс. 21. ст. 1Ъ

Въ третьемъ круг ада, куда теперь нисходятъ поэты, наказывается невоздержаніе.
Въ аду чмъ глубже, тмъ хуже, и потому авторъ утрачиваетъ намренно поэтическій оттнокъ пятой псни. Тамъ рчь шла о преступленіи, вызываемомъ потребностями природы, а здсь идетъ рчь о злоупотребленіи этими потребностями, вызываемыми исключительно личностію гршника.
Изъ принадлежащаго къ одному изъ семи смертныхъ грховъ порока невоздержанія рождается: чревобсіе, объяденіе, блудъ, отрицаніе закона, лжеклятвіе, пьянство, восхищеніе, любосластіе, татьба, ласканіе, гортанобсіе, нечистота (см. Ровинскій. Русскія народныя картинки, книга третья, стр. 159).
Стражемъ этихъ несчастныхъ поставлена миологическая личность Церберъ, съ тремя рылами. Личность въ высшей степени некрасивая, но подходящая къ виду преступленій.
Гезіодъ — греческій поэтъ, — говоритъ, что Церберъ — трехголовая собака Плутона, была сыномъ гиганта Тифона и зми Ехидны (chinna). Сестрами его были Лернейская гидра и Химора, а братьями немейскій левъ и Орта, двухголовая собака, Геріона, сфинскъ былъ его племянникомъ. Химера имла три головы,— одна изъ нихъ левъ, другая драконъ, а третья дикая коза. Церберъ только стъ, пьетъ и спитъ, иначе бы онъ и жить не могъ, вотъ почему Данте ставитъ его стражемъ жадныхъ, которые тоже ничего другого не длаютъ. Преданіе говоритъ, что Геркулесъ запугалъ Ерисфея, приведя къ нему изъ ада трехголоваго Цербера (Ровинскій, тамъ же, книга IV, стр. 31).
Строки 28—32 настоящей псни, т. е. описаніе Цербера, возбуждаютъ Бенвенуто къ слдующимъ размышленіямъ. Сравненіе превосходное и оправдываемое всми условіями. Песъ стремится одинъ разглодать вс кости: эгоизмъ, точно также какъ жадный свою пищу, его рветъ для облегченія желудка и и возобновленія аппетита, и жадный, навшись до сыта, кладетъ свой палецъ въ ротъ, чтобы вырвать и потомъ състь новую пищу, которую онъ признаетъ вкусне прошедшей. Такъ Светоній разсказываетъ о Нерон, самомъ жадномъ изъ всхъ царственныхъ особъ. Песъ, какъ извстно изъ басни Езопа, бросилъ изъ-за тни кусокъ мяса и обманулся, — точно также и жадные покидаютъ свой столъ и бжать за другими, боле роскошными явствами.
Главнымъ дйствующимъ жаднымъ лицомъ является здсь Чіяко (Сіассо), это уменьшительное имя Іасоро (Яковъ), на древнемъ итальянскомъ язык это значитъ свинья.
Въ исторіи это человкъ вовсе неизвстный, но землякъ и современникъ Данте,— кутила, шутъ, блюдолизъ, а главное говорунъ и балагуръ.
Данте вритъ тому, что гршники, попавшіе въ адъ, знаютъ отдаленное будущее (пснь VI, стр. 60, пснь X стр. 160 и слд.) и потому-то съ особымъ жаромъ проситъ этого говоруна разсказать ему о будущихъ судьбахъ своего отечества.
Чіако, или правильне говоря, Данте пророчествуетъ, въ этомъ, какъ кажется, заключается весь интересъ VI псни, но Барджиджи не вполн довряется этому пророчеству. На стр. 142 его толкованій сказано:
‘Хотя Данте, бывши въ аду въ 1300 г., заставляетъ говорить Чіако о событіяхъ еще не совершившихся и слдовательно является какъ будто пророкомъ, но здсь нельзя не принять въ соображеніе, что Данте писалъ свою комедію гораздо позже 1300 г., и въ этомъ промежутк времени и совершились т (обытія, о которыхъ Данте, будто бы, пророчествуетъ, влагая ихъ въ уста Чіако, умершаго гораздо прежде’.
‘Читателю кажется, что Чіако говоритъ о будущемъ, а это Данте говоритъ о прошедшемъ’.
‘Это общая снаровка поэтовъ, желающихъ заслужить славу пророковъ: они влагаютъ въ уста людей давно умершихъ разсказы о событіяхъ совершившихся посл ихъ смерти, но еще при жизни поэта, прежде чмъ поэтъ создалъ свою фантазію’.
Сущность этого замчанія относится къ строк 68, къ словамъ infra tre soli. Отъ полнолунія въ март 1300 г., три ночи Данте былъ въ аду, до апрля 1302 г., когда блые были изгнаны изъ Флоренціи, прошло 25 мсяцевъ, такъ что по разсчету времени предсказаніе Чіако оправдывается событіями, которыя не могли не быть извстны Данте въ то время, когда онъ слагалъ свои терцеты.
Затмъ Данте спрашиваетъ Чіако объ извстныхъ ему своими достоинствами личностяхъ Фартинато, Tеггіяіо, Рустикучи и Моска, мы увидимъ Фартинато, невровавшаго въ безсмертіе души въ X псн, между еритиками, Теггіяіо и Рустикучи въ XVI псн, между нарушителями законовъ природы, и Моску въ XVII псн, среди сятелей международныхъ раздоровъ.
При вид гршниковъ, жившихъ только для тлесныхъ наслажденій, Данте вступаетъ въ глубокомысленный разговоръ съ Виргиліемъ о будущемъ состояніи этихъ душъ въ день страшнаго суда.
Поэты идутъ еще ниже, еще глубже, и, очевидно, что имъ будетъ еще хуже, а тмъ боле переводчику и читателю, они тамъ встртятъ Плутуса — сына Язона и Цереры — бога богатства. Данте называетъ его страшнымъ врагомъ рода человческаго, потому что жажда къ деньгамъ и неравномрное распредленіе богатства влекутъ за собою самые страшные непорядки и бдствія въ жизни народовъ.

ПСНЬ VI.

Третій кругъ.— Жадные.— Церберъ.— Чаіко.— Плутусъ.

Поэты очутились въ 3 кругу ада, гд наказываются гршники за невоздержаніе.

I.

1—3 Состраданіе къ этимъ двумъ близкимъ между собою и любящимъ существамъ (Паоло и Франческо) поразило меня, но, лишенный чувствъ подъ вліяніемъ мгновенной жестокой скорби, я опомнился.
4—6 Я встаю, озираюсь во вс стороны, и везд взорамъ моимъ представляются новыя мученія и новые мученики.
7—9 Оказывается, что я въ третьемъ кругу ада, въ области вчнаго, проклятаго дождя, мертвящаго своимъ холодомъ и подавляющаго своею тяжестью, капля за каплей льется онъ и медленно и постоянно, и надежды на перемну этой злой непогоды нтъ ни какой.
10—12 Градъ громадный, грязная жидкость и вмст съ нею снгъ низвергаются съ мрачной высоты, земля ихъ принимающая издаетъ смрадный запахъ.

Дикій зврь Церберъ. Адская собака, или пресмыкающееся.

II.

13—15 Церберъ жестокій, дикій и страшный зврь поражаетъ своею особенностью. Тремя горлами онъ лаетъ по собачьи на всхъ духовъ сюда низвергаемыхъ,
16—18 глаза его кровью налиты, борода жирная, черпая, чрево необычайныхъ размровъ и лапы съ когтями. Онъ царапаетъ гршниковъ, сдираетъ съ нихъ кожу, и ежеминутно разрываетъ ихъ на четыре части (isquarta).
19—21 А эти несчастные и сами отъ губительнаго дйствія дождя лаютъ по собачьи, бросаются куда попало, страдаютъ, мучаются и все переворачиваются, желая одною стороною своего тла защитить другую.
22—24 Какъ только увидлъ насъ Церберъ, эта громадная гадина, (il gran vermo) раскрыла свою пасть, оскалила зубы, вс члены, вс мускулы ея дрожали.
25—27 Но учитель мой нагнулся, взялъ рукой горсть земли, и бросилъ ее въ пасть этой кровожадной собаки.
28—30 И какъ бснующійся отъ лая песъ, которому попадаетъ въ пасть кусокъ мяса, успокаивается, пожираетъ его, и нтъ ему дла до всего, что его окружаетъ,
31—33 такъ умолкли и эти три рыла (lorde) Цербера, этого исчадія ада, завываніе, коего возбуждало въ окружающихъ его страдальцахъ жажду лишенія слуха.

Разговоръ Данте съ Чіако (Ciacco).

III.

34—36 Мы проходили по этимъ тнямъ, низвергнутымъ въ грязь губительнымъ дождемъ, и попирали ногами ихъ призраки, имвшіе только видъ человческихъ образовъ.
37—39 Вс он были погружены въ смрадную грязь, но одна изъ нихъ, какъ только замтила, что мы прошли впередъ, вдругъ выскочила изъ грязи
40—42 и крикнула: О, ты! привлеченныя въ наше мрачное жилище, скажи мн, узналъ ли ты меня, вдь ты сдланъ прежде, чмъ я передланъ (ты родился прежде, чмъ я умеръ).
43—45 Я думаю, что страданія такъ исказили тебя, былъ мой отвтъ, что я и вспомнить не могу, встрчалъ ли я тебя когда нибудь.
46—48 Но скажи мн, кто ты? обитатель этого смертнаго жилища, ты заслужилъ такую кару, что если и есть наказаніе сурове твоего, то все-же твое омерзительне всхъ прочихъ.
49—51 А онъ мн:— я спокойно жилъ въ томъ город, гд и ты родился, тамъ, гд столько зависти, что чаша ея уже переполнена.
52—54 Вы, Флорентинскіе граждане, обзывали меня именемъ одного изъ самыхъ грязныхъ и жадныхъ животныхъ. Вы называли меня Чіако (Ciacco — освинья). Порокъ этого гнуснаго животнаго низвергъ меня, какъ видишь, подъ гнетъ этого мертвящаго дождя.
55—57 И я здсь не одинъ-вс, кого ты только встртишь здсь, вс терпятъ то же наказаніе за тотъ-же порокъ. Онъ умолкъ.
58—60 Я началъ: Чіако, страданія твои вызываютъ слезы изъ глазъ моихъ, я готовъ плакать, но скажи мн, если ты знаешь, чмъ кончится вражда нашихъ согражданъ.
61—63 Скажи мн, есть ли между ними какой нибудь праведникъ, (наведетъ ли онъ насъ наконецъ на путь истины)? Скажи мн, отъ чего-же столько вражды выпало на долю нашего милаго отечества.
64—66 Много, много пререканій, сказалъ онъ, будетъ еще во Флоренціи, потомъ дло дойдетъ до кровопролитія, восторжествуетъ партія дикихъ, вышедшихъ изъ лсовъ Сіенской долины, (блыхъ) и изгонятъ черныхъ съ большимъ для нихъ урономъ.
67—69 Но торжество первыхъ продолжится недолго, не боле трехъ лтъ (infra tre soli) и даже мене, и черные восторжествуютъ подъ предводительствомъ брата Филиппа прекраснаго, Карла Валуа, который теперь коварно покровительствуетъ блымъ.
70—72 Черные, напротивъ, будутъ властвовать долго и подъ ихъ тяжелыми ударами, долго будутъ страдать блые, не взирая на ихъ стоны и раздраженіе.
73—75 Тамъ находятся и теперь два праведника (это ты самъ и другъ твой Гвидо Кавалканти). Флорентинцы слышатъ васъ, но не хотятъ понять: гордость, зависть и алчность, это три смертные грха, которыми заражены ихъ сердца.
76—78 Онъ умолкъ, онъ остановилъ свои жалостные вопли, но я вскричалъ: еще нсколько словъ, не откажи мн въ этомъ драгоцнномъ подарк!
79—81 Скажи мн, гд теперь находятся люди, прославившіе себя на земл своими заслугами: гд гордый Фаринато и Тетяіо, защитникъ своего отечества, возстававшій противъ нападенія на Сіену, гд теперь эти достойные люди, гд тотъ человкъ низкаго происхожденія, который раздавалъ несчастнымъ свои богатства, Іаковъ Рустикучи, гд Арриго, убившій Буондельмонти изъ за любви къ отечеству, и гд Моска Ламберти, погибшій защищая честь женщины,— и гд другіе люди, стремившіеся только къ тому, чтобы сдлать добро другимъ.
82—84 Скажи мн, гд они теперь находятся, помоги мн узнать ихъ: мн важно знать въ аду-ли страдаютъ они, или въ небесахъ наслаждаются.
85—87 Они понесли, отвчалъ онъ, большую въ сравненіи со мной кару, гнуснйшіе пороки низвергли ихъ ниже меня, и если ты низойдешь такъ глубоко, ты можешь ихъ увидть.
88—90 Но я прошу тебя, когда ты будешь въ лучшемъ мір, замолви про меня хоть одно слово сильнымъ того міра. Больше я ничего не скажу и не стану отвчать на другіе вопросы.
91—93 Онъ закосилъ глаза, взглянулъ на меня одно мгновеніе, потупилъ голову и упалъ въ сроду другихъ слпыхъ.

Разговоръ Данте съ Виргиліемъ о будущей жизни.

IV.

94—96 Виргилій сказалъ мн: онъ не встанетъ пока не раздастся здсь трубный звукъ ангеловъ — пока не явится сюда противникъ порока, Спаситель.
97—99 Тогда всякій узритъ печальную свою гробницу, восприметъ свою плоть и прежній свой образъ, услышитъ вковчный звонъ.
100—102 И медленно проходили мы по этому тягостному смшенію призраковъ и мертвящаго дождя и разговаривали о будущей жизни.
103—105 Учитель, спросилъ я, что же, посл страшнаго суда этимъ духамъ будетъ лучше или хуже, или они останутся такими-же страдальцами, —
106—108 вспомни, что говоритъ твоя наука, сказалъ Виргилій, что говорилъ твой учитель Аристотель: всякому существу приближающемуся къ совершенству становится съ каждымъ шагомъ доступне ощущеніе блаженства и страданія.
109—111 И хотя эти злополучные никогда не достигнутъ вполн совершенства, но все таки они надются быть боле совершенными посл страшнаго суда: по крайней мр души ихъ соединятся съ ихъ тлами.

Поэты входятъ въ 4 кругъ ада и встрчаютъ тамъ Плутуса, бога богатства.

V.

112—114 Мы все спускались тою-же спиральною дорогою и говорили о предметахъ, о которыхъ я здсь разсказывать по буду. Наконецъ дошли къ мсту, изъ котораго нужно было спуститься еще глубже.
115 И тамъ встртили мы сына Язона и Цереры, страшнаго врага рода человческаго: злодя Плутуса — бога богатства.

Пснь VII

ТОЛКОВАНІЕ.

Господь испытываетъ праведнаго, а нечестніаго
и любящаго насиліе ненавидитъ душа его.
Давидъ, псаломъ X, ст. 5.

Поэты входятъ въ 4-й кругъ ада, гд караются скупые и расточители подъ охраною Плутуса — бога богатства.
Онъ встрчаетъ поэтовъ гнвнымъ возгласомъ Pape satan pape satan alepре. Толкователи Данте понимаютъ эти слова разнообразно. Нкоторые думаютъ, что Плутусъ сказалъ по еврейски: процвтай сатана и т. д. Другіе объясняютъ, что эти слова означаютъ: о сатана, царь дьяволовъ. Иные думаютъ, что Плутусъ говорилъ по гречески и что аіерре это греческая альфа (а*), первая б)ква азбуки всхъ языковъ. Наконецъ, многіе думаютъ, что возгласъ его былъ сказанъ на язык Цицерона.
Castrogiovanni переводитъ эти слова на итальянскій языкъ въ такомъ смысл, что Плутусъ призываетъ мщеніе сатаны — этого великаго бога ада — и употребляетъ слово poffare, которое также на русскій языкъ не переводимо. Вс эти объясненія, по мысли переводчика, не важны, и потому онъ далъ этимъ словамъ соотвтствующій русскій смыслъ, не стсняясь нисколько толкователями Данте.
Затмъ поэты видятъ наказаніе скупыхъ и расточителей. По смыслу поэмы, ихъ можно помстить куда угодно въ запертое мсто, и они сами другъ друга будутъ наказывать.
Дале идетъ наказаніе папъ, кардиналовъ и ихъ сподвижниковъ. Данте, какъ человкъ въ высшей степени религіозный, строгій почитатель основныхъ началъ своего вроученія, боле всего вооружается противъ злоупотребленій власти современныхъ ему высшихъ представителей духовенства. Первыми гршниками въ аду онъ выставляетъ Климента V и его наслдника Бонифація VIII. Здсь находятся вс ихъ жертвы, ибо, конечно, отъ высшей власти зависитъ спасти или погубить стадо ею пасомое.
Посл того Виргилій по просьб Данте разъясняетъ ему значеніе счастья и провиднія, совершенно согласно съ ученіемъ XIV столтія.
Барджиджи слдующимъ образомъ объясняетъ теорію Данте о счастьи и провидніи.
Есть много небесъ и каждое изъ нихъ приводится въ движеніе особымъ двигателемъ — духомъ — ангеломъ, провидніемъ. Каждое небо, нисходя отъ предшедшаго къ послдующему, получаетъ новаго двигателя, и посл всхъ другихъ и небо луны, землею управляющее, управляется своимъ провидніемъ и благодтельное его на земл дйствіе называется счастіемъ.
Поэты привыкли изображать счастье въ вид слпой женщины, имющей два лица: одно смющееся съ волосами, другое плачущее лысое. Эта женщина поворачиваетъ колесо съ четырьмя поворотами. Такъ изображается идея счастья, оно идетъ на вс четыре стороны, куда втеръ, туда и оно.
Одни наслаждаются, другіе страдаютъ, несчастные возвышаются, счастливые падаютъ и что ужасне всего — все это длается всегда почти несогласно съ достоинствомъ лица возвышаемаго или унижаемаго. И это говорилъ Барджиджи въ XV столтіи и съ нимъ трудно не согласиться. Подобныя явленія случаются и въ наше время.
Какъ Данте своимъ адомъ хотлъ изобразить людей XIII-го столтія, такъ точно и наше столтіе представляется будто адомъ: на нашихъ же глазахъ совершаются злодянія и являются какіе-то обманчивые призраки.
Торжествуетъ разбойникъ, бунтовщикъ, котораго истинные государи братомъ не хотли назвать: вс его ублажаютъ, вс передъ нимъ преклоняются, вс его чтутъ и уважаютъ, его возвеличиваютъ: длаютъ депутатомъ, президентомъ республики. Онъ, разсадивши измнническимъ образомъ всхъ лучшихъ людей своего отечества въ темницахъ, самъ себя возводитъ въ санъ императора, объявляетъ всенародно, что это длается по вол народа и, взявши въ свои руки власть, поработивши всю Европу своимъ мнимымъ величіемъ и могуществомъ, посл 20 лтняго управленія повергаетъ въ смрадную грязь свое отечество, разоряетъ и унижаетъ войско и народъ и государство, а самъ сдается въ плнъ, какъ актеръ — отдаетъ свою шпагу, детъ въ Англію, гд не только до смерти своей считается Императоромъ, но даже и посл смерти, чрезъ потомство свое, продолжаетъ наносить вредъ отечеству, пока наконецъ провидніе и африканцы его не сокращаютъ.
Рядомъ съ нимъ стоитъ государственный мужъ, человкъ въ высшей степени достойный, который могъ-бы управлять народомъ къ его польз, употребившій всю свою жизнь на изученіе исторіи и политики своего отечества — человкъ безукоризненной честности, необыкновеннаго ума и твердости характера. Только для пользы своего отечества онъ съ полнымъ сознаніемъ безуспшности своего предпріятія объзжаетъ всю Европу съ мольбами, всми правительствами отвергнутыми, и посл самой жестокой неудачи, ршается подписать миръ, постыдный для своего отечества, обременить его, какъ казалось неоплатимыми долгами, и взять на себя въ то время, когда никто на это не ршался, бразды правленія и затмъ въ теченіи какихъ нибудь двухъ-трехъ лтъ возстановляетъ и свободу, и честь государства, въ глазахъ всего свта, и такой человкъ за свой подвигъ низвергается своими современными соотечественниками едва-ли не въ четвертый кругъ ада.
Жилище его предается пламени и въ прахъ превращаются вс собранные имъ образцы науки и искуства.
Наконецъ, поэты спускаются чрезъ болото Стиксъ въ 5-й кругъ ада. Тамъ будетъ еще хуже.

ПСНЬ VII

Четвертый кругъ.— Скупые и расточители.— Плутусъ.— Провидніе.— Пятый кругъ.— Злые и завистливые.

Дикіе возгласы Плутуса, котораго усмиряетъ Виргилій.

I.

Ибо слуги Архіерейскіе обычно бываютъ лакомыя
скотины, и гд видятъ власть своего владыки, тамъ съ
великою гордостью и безстудіемъ, какъ Татаре,
на похищеніе устремляются.
(Уставъ духовной коллегіи 25 янв. 1721 г.
Полн. Соб. Зак. No 3718).

1—3 Здсь чортъ владыка? Гд онъ? сюда! сюда! зарычалъ зычный голосъ Плутуса.
4—6 Но всезнающій руководитель мой, чтобы меня успокоить, привтливо сказалъ: не бойся, какъ бы сильна ни была здсь власть злой силы, она не лишитъ тебя возможности снизойти съ этого утеса.
7—9 Потомъ, обращаясь къ Плутусу, онъ сказалъ: молчи, проклятый волкъ! въ самомъ себ скрой свою ярость:
10—12 не безъ причины спускаемся мы въ эту пропасть, такъ желаютъ тамъ, откуда былъ ниспосланъ Архангелъ Михаилъ, чтобы наказать шайку увлеченныхъ Люциферомъ наглыхъ бунтовщиковъ, возставшихъ противъ божественной власти.
13—15 И какъ вмст съ мачтой, сломанной втромъ, падаютъ ницъ вс разввающіеся и вздутые паруса ея, такъ и этотъ дикій зврь упалъ на землю.
16—18 Такъ сходили мы въ четвертый кругъ ада, все боле и боле погружаясь въ эту злосчастную бездну, вмщающую въ себ зло всего міра.

Восклицаніе Данте. Наказаніе скупыхъ и расточителей. Они сами себя наказываютъ.

II.

19—21 О, сколь поразительна правда Господня! кто же, увы, какъ не мы сами создаемъ столько новыхъ страданій, страшно раздирающихъ существо наше?’
22—24 Какъ волны Сциллы и Харибды разбиваютъ одна Другую, такъ борятся между собою эти злополучныя души, представители двухъ противуположныхъ смертныхъ грховъ: скупости и расточительности.
25—27 И увидлъ я страшное множество этихъ призраковъ, съ отчаянными воплями они грудью своею швыряютъ другъ въ друга обломками утесовъ.
28—30 И въ этой тяжелой работ они сталкиваются и доскакиваютъ другъ отъ друга, съ одной стороны кричатъ расточители: ‘зачмъ ты безплодно копишь богатство?’ а скупые, съ другой стороны, отвчаютъ: ‘зачмъ ты безплодно его расточаешь?’
31—33 И обойдя цлый кругъ съ громадными ношами въ этой мрачной пустын, они опять сталкиваются, опять отталкиваютъ другъ друга —
34—36 и все повторяютъ свои постыдные крики, все возобновляютъ свою отчаянную борьбу. Движимый чувствомъ состраданія,

Наказанія, коимъ подвергаются папы, кардиналы и ихъ сподвижники.

III.

37—39 я сказалъ: учитель! объясни мн, что это за люди, и я вижу здсь налво безволосыхъ людей, неужели вс они наше духовенство?
40—42 Онъ отвчалъ: знай, что эти люди въ невжеств своемъ не имли никакого понятія о томъ, какъ нужно пользоваться своимъ земнымъ богатствомъ: одни изъ нихъ были скупые, а другіе расточители.
43—45 Ты слышишь-ли ихъ завыванія, ты видишь-ли зврскую борьбу двухъ супротивныхъ смертныхъ грховъ.
46—48 Ты угадалъ, что люди съ выбритыми головами принадлежатъ къ вашему духовенству, это т папы и кардиналы, которые, пользуясь своею властью, умли довести скаредность до крайнихъ ея предловъ.
49 — 51 Учитель, сказалъ я, между такими гршниками могу ли я найти людей мн извстныхъ.
52—54 Тщетная надежда, отвчалъ онъ, порочная жизнь такъ исказила ихъ, что нтъ никакой возможности въ ихъ призракахъ узнать первоначальные образы.
55—57 Въ жизнь вчную они войдутъ съ двухъ противуположныхъ сторонъ, у скупыхъ кулаки будутъ сжаты, у расточителей не будетъ волосъ на голов.
58—60 Копить безсмысленно и расточать безтолково — эти два порока лишили ихъ вчнаго блаженства и ввергнули въ эту бездну. И говорить о нихъ больше не стоитъ.
61—63 Но ты замть, сынъ мой, какъ ничтожны вс эти богатства, изъ за которыхъ такъ хлопочетъ родъ человческій.
64—66 Вдь всмъ золотомъ, находящимся подъ луною, всмъ золотомъ, бывшимъ во владніи этихъ замученныхъ духовъ, нельзя выкупить ни минуты покоя.

Виріилій объясняетъ значеніе провиднія и счастья на земл.

IV.

67—69 Учитель, сказалъ я ему, разъясни подробне слова твои о счастьи, за которымъ такъ гонятся люди.
70—72 А онъ мн: безсмысленныя твари — невжество ихъ губитъ, и я желалъ-бы, чтобъ ты понялъ слова мои.
73—75 Вездсущій, безконечный въ своемъ всевдніи, создалъ небеса, и давъ каждому изъ нихъ особаго руководителя, равномрно распредлилъ свтъ такъ, что каждое небо освщаетъ другое.
76—78 Руководитель этотъ предопредленіе судьбы: въ его рукахъ заключается и то, что ты называешь счастьемъ.
79—81 Подобно небесамъ и вс земныя блага, ничтожныя въ своемъ содержаніи, находятся подъ управленіемъ того-же предопредленія судьбы, которое распредляетъ ихъ ничмъ, не стсняясь отъ одного народа къ другому, изъ одной крови въ другую. Безсиленъ противъ него разумъ человческій. (Такъ погибшая Троя создаетъ Римъ, а Римская Имперія порабощаетъ Грецію).
82—84 И вотъ отчего ты видишь, что одн племена господствуютъ. между тмъ какъ другія погибаютъ, согласно приговору провиднія, скрывающагося какъ змій въ высокомъ бурьян.
85—87 Ваше знаніе ничего передъ нимъ по значитъ. Провидніе распоряжается, оно судитъ, оно прослдуетъ свою задачу, свое господство, какъ и вс другіе земные боги управляютъ своими владніями.
88—90 Провидніе но допускаетъ ни какой отсрочки въ необходимомъ теченіи событій жизни человческой. Оно дйствуетъ стремительно и этимъ объясняются вс быстро слдующія одна за другою перемны въ исторіи народовъ.
91—93 И это провидніе подвергается на крест распятію, на него сыплятся и нарканія и хула изъ устъ тхъ самыхъ людей, которые должны былибы предъ нимъ преклоняться, а вмсто того обзываютъ его и зломъ и несправедливостью.
94—96 Но оно счастливо, хулы не достигаютъ его слуха. Оно исполняетъ свою задачу, какъ и другія великія творенія неба, и въ этомъ исполненіи задачи оно находитъ свое наслажденіе.

Поэты нисходятъ въ 5 кругъ ада, гд наказываются злые и завистливые люди. Описаніе болота Стиксъ.

V.

97—99 Пойдемъ-же туда, гд увидишь ты еще боле страданій, уже т звзды, что восходили, когда мы начали свой путь, теперь заходятъ — а здсь медлить нельзя.
100—102 И такъ переходили мы изъ четвертаго круга ада въ пятый помимо источника, что бушевалъ и низвергался въ пропасть имъ самимъ прорытую.
103—105 Вода его была мутная, чернвшая чмъ-то гад, ливымъ, мы старались отъ нея сторониться.
106—108 Злосчастный ручей, низвергаясь къ подошв мрачныхъ утесовъ, образуетъ болото, называемое Стиксомъ (болото ужаса и злобы).
109—111 Я посмотрлъ и увидлъ погруженныхъ въ смрадной тин людей, бдствія которыхъ приводили ихъ въ сверхестественную ярость.
112—114 Нагіе, они между собою борятся не только руками, но грудью, головами, ногами, зубами разрываютъ одинъ другого на части.
115—117 И добродтельный наставникъ сказалъ мн — видишь ли куда привела эти души ихъ злоба, я желалъ-бы чтобъ ты вполн созналъ,
118—120 что подъ этой грязной водой люди вздыхаютъ — ты видишь эти пузыри, что поднимаются одинъ за другимъ, смотри внимательно: это ихъ злодянія, сами себя наказываютъ.
121—123 Погрязшіе въ тин духи говорятъ: ‘мы страдали въ сладостномъ воздух, который веселится солнцемъ, и вносили туда свое смрадное дыханіе, а въ этой омерзительной пучин мы, конечно, страдаемъ еще боле.’
124—126 Вотъ, сказалъ Виргилій, что они тамъ бормочатъ, не имя возможности выразить свое горе словами.
127—129 И такъ все шли мы по окраин безконечнаго болота и озирались на призраки, въ грязи утопавшіе.
130 И дошли до подножья какой-то высокой башни.

Пснь VIII.

ТОЛКОВАНІЕ.

Тогда я демоновъ увидлъ черный рой,
Подобный издали ватаг муравьиной,
И бсы тшились проклятою игрой.
Пушкинъ (подражаніе Данте).

Въ первыхъ кругахъ ада наказывались невоздержные разныхъ видовъ, грхи коихъ истекали боле отъ природы, чмъ отъ злого умысла каждой отдльной личности.
Тамъ мы видли сластолюбцевъ, не понимающихъ истиннаго значенія любви, жадныхъ, скупыхъ, расточителей, гнвныхъ, вс они состояли подъ вліяніемъ плотскихъ побужденій и свойствъ своего характера, но безъ злого умысла. Въ дальнйшихъ кругахъ являются гршники, дйствующіе уже не столько изъ природныхъ наклонностей, сколько по внутренней своей злоб. За эти преступленія Данте низвергаетъ ихъ въ адъ все ниже и ниже.
Сюда относятся и ростовщики, злоумышленные обманщики, вс сятели раздоровъ, взяточники-сановники, измнники и вообще злоди, дйствующіе независимо отъ природныхъ наклонностей, подъ вліяніемъ ими самими выработанной животнымъ чувствомъ злобы (malizia о bestiаlitа). Барджиджи, стр. 180).
Въ настоящей псн поэтъ называетъ только одного Филиппа Серебрянннаго, человка и богатаго и до такой степени злого, что онъ даже въ аду хотлъ потопить, не только Данте, но и самаго Виргилія. Конечно, послдній остановилъ его. Но другіе преступники этого рода обозначены имъ въ вид чертенятъ, встртившихся имъ при вход въ городъ Дите. (см. 4, стр. 67 и слд.). Мысль его состоитъ въ томъ, что злоба не иметъ конца ни въ пространств, ни во времени, что предъ добродтелью она не останавливается и не страшится ничего святого.
Начало псни, т. е. первый ея стихъ: ‘Продолжаю мой разсказъ’ иметъ повидимому одно только литературное значеніе — только переходъ отъ одной псни къ другой.
Но толкователи, замтивъ, что этого перехода нтъ въ другихъ псняхъ, придали этимъ словамъ, можетъ быть и согласно съ исторіею, своеобразное значеніе.
Они говорятъ, что Данте сложилъ первые семь псней во Флоренціи до своего изгнанія оттуда, т. е. до 1302 г. Потомъ, среди тяжелыхъ странствованій своихъ, онъ совершенно забылъ о ихъ существованіи, и вовсе не имлъ намренія продолжать задуманную имъ высокую фантазію (см. п. 2, ст. 37—39), но вдругъ, Богу понравилось, какъ выражается Барджиджи (стр. 182), чтобы какой то гражданинъ Флоренціи, разсматривая разныя письмена, нашелъ эти семь псней и, переговоривши съ разными свдущими людьми, послалъ найденныя имъ псни къ знаменитому маркизу Марчелло Маласпина, у котораго въ то время жилъ Данте, съ тою цлью, чтобы маркизъ, какъ человкъ въ высшей степени уважавшій Данте, уговорилъ его продолжать свое знаменитое сочиненіе. Здсь Барджиджи влагаетъ въ уста поэта слова, которыхъ я не ршился ввести въ текстъ его поэмы: онъ говоритъ, что Данте сказалъ: ‘я, забывши уже о томъ, что слдовало-бы продолжать свой трудъ, теперь его продолжаю’.
Вотъ объясненіе 1-й строки настоящей псни, данное въ XV-мъ столтіи.
Стражемъ гршниковъ пятаго круга Данте назначаетъ Ф я егія, царя Лапитовъ, того самаго, который, за то что Аполлонъ соблазнилъ его дочь, убилъ ее и сжегъ въ Дельфахъ храмъ Аполлона. Это былъ вмст съ кентаврами одинъ изъ самыхъ первыхъ и страшныхъ разбойниковъ, окровавлявшихъ Грецію своими злодяніями. За вс эти преступленія Данте низвергаетъ Флегія въ адъ и опредляетъ его въ должность перевозчика чрезъ болото Стиксъ въ городъ Дите.
Когда Данте садится въ лодку, она погружается въ болото, потому что онъ живой и, слдовательно, тяжеловсный человкъ,— а Виргилій только тнь человка: такъ мудрость несоразмрна съ живыми людьми.
Чертенята преграждаютъ Виргилію входъ въ городъ Дите. Смущенное такимъ событіемъ, боле или мене имъ предвидннымъ, это воплощеніе разума (Виргилій) вызываетъ небесную силу для того, чтобы и въ аду доказать, что власть принадлежитъ небу, т. е. не невжеству и невждамъ, даже не наук и ученымъ сего міра,— а высшей небесной благодати.

ПСНЬ VIII.

Пятый кругъ.— Гнвные.— Флегій.— Филиппъ Серебряннный.— Городъ Дите.— Виргилій и чертенята.

Поэты входятъ въ пятый кругъ ада.

I.

1—3 Продолжаю мой разсказъ. Гораздо прежде, чмъ мы подошли къ высокой башн, мы замтили на вершин ея два огонька, два сигнала,
4—6 а вдали на той сторон болота, чрезъ смрадный туманъ, мерцалъ, какъ-бы въ отвтъ имъ, третій огонекъ, едва доступный зрнію.
7—9 Я обратился къ морю разума, къ Виргилію, и спросилъ его: что это такое? что спрашиваетъ первый сигналъ? что отвчаетъ другой? и кто зажигаетъ эти огни?
10—12 Если только туманъ этого болота не помшаетъ теб, сказалъ мн Виргилій. то ты сейчасъ-же увидишь что насъ ожидаетъ:

Ладья Флегія встрчаетъ поэтовъ.

II.

13—15 Тетива никогда не выпускала съ такою быстротою стрлы по чистому воздуху, съ какою мчалась, замченная мною въ темнот небольшая ладья по мрачному болоту.
16—18 Гребецъ, управлявшій этою ладьею, кричалъ изо всхъ силъ: ‘и такъ явилась ты сюда, преступная душа’.
19—21 Напрасно кричишь ты, Флегій, сказалъ ему Виргилій, ты на этотъ разъ ничего не получишь, только перевезешь на тотъ берегъ лишнюю тяжесть.
22—24 И какъ человкъ, начинающій понимать, что его страшно обманули, приходитъ въ первое мгновеніе въ ярость, и потомъ успокоивается, такъ и Флегій, услышавъ слова Виргилія, смирилъ буйные порывы своего гнва.
25—27 Наставникъ мой вошелъ въ ладью и ввелъ меня за собою, въ это только мгновеніе она стала погружаться въ болото.

Переправа черезъ болото Стиксъ.

III.

28—30 Какъ только мы сли, ладья наша, уже не съ тою легкостью какъ прежде, стала бороздить глубже воды этой грязной тины.

Встрча съ Филиппомъ Серебрянннымъ.

IV.

31—33 Между тмъ, какъ мы плыли по мертвой вод, какой-то испачканный грязью духъ предсталъ предо мною и вскрикнулъ: а ты зачмъ явилась сюда раньше срока, живая душа?
34—36 Я отвчалъ ему: если я и пришелъ сюда, то вовсе не для того, чтобъ здсь оставаться, но ты кто такой? что довело тебя до такого безобразія?.
Онъ отвчалъ: ты самъ видишь, что я принадлежу къ сонму рыдающихъ страдальцевъ.

Данте начинаетъ ругаться.

V.

37—39 Тогда я крикнулъ: и оставайся здсь, проклятый духъ, съ своею борьбой, съ своими рыданіями.
Наконецъ, я узнаю тебя, ты Филиппъ Серебрянный, который ковалъ своихъ лошадей серебромъ, и злобою своею заслужилъ извстность во Флоренціи.
40—42 Тогда онъ схватилъ обими руками ладью нашу, чтобъ ее опрокинуть, но предусмотрительный руководитель мой оттолкнулъ его, сказавъ: ‘пошелъ прочь къ другимъ собакамъ.’
43—45 Потомъ онъ обнялъ меня, поцловалъ и сказалъ: доблестная душа справедливымъ негодованіемъ преисполнена. Да будетъ благословенна между женами та, въ мукахъ которой ты родился.
46—48 Потомъ прибавилъ: этотъ зараженный гордостью духъ, кром злобы своей никакой хорошей памяти не оставилъ по себ на земл. За то и тнь его здсь также бснуется, какъ самъ онъ бсновался на земл.
49—51 И сколько этихъ знаменитыхъ на земл вельможъ, властителей царствъ, которые здсь валяются какъ свиньи въ грязи, оставивъ посл себя на земл только отвратительное презрніе {Напр. Наполеонъ III.}.
52—54 На это я сказалъ ему: учитель, мн пріятно было-бы увидть, что его здсь утопили прежде, чмъ мы выйдемъ изъ этого грязнаго болота.
55—57 Раньше чмъ мы достигнемъ противоположнаго берега, сказалъ мн Виргилій, желаніе твое исполнится: скоро ты будешь наслаждаться этимъ зрлищемъ.
58—60 Вслдъ затмъ, я увидлъ вс мученія, которыя гршникъ претерпвалъ отъ другихъ, испачканныхъ грязью, духовъ: я до сихъ поръ и прославляю и благодарю за это Бога въ его высшей справедливости.
61—63 И вс ему кричали: вотъ теб Филиппъ Серебряннный! а онъ только скрежеталъ зубами и кусалъ самого себя.
64—66 Затмъ, мы оставили его, и говорить о немъ больше не надо, но слухъ мой поразили новые вопли, и мн предстояло увидть новые ужасы.

Приближеніе къ городу Дите.

VI.

67—69 Добрйшій учитель сказалъ мн: теперь, сынъ мой, мы приближаемся къ городу называемому Дите: это столица самой бездны ада, она носитъ имя своего властелина, въ ней много гражданъ, и вс они самые страшные гршники.
70—72 Учитель, отвчалъ я, здсь виднются ужо башни этого города, похожія на мусульманскія мечети, раскаленныя, и даже будто объятыя пламенемъ.
73—75 Это вчный внутренній огонь придаетъ имъ такой багровый цвтъ въ безднахъ ада, отвчалъ Виргилій.
76—78 Мы приплыли къ глубокимъ, окружающимъ эту безутшную землю, каналамъ, охраняемымъ высокими стнами, которыя казались мн желзными.
79—81 Мы должны были обойти большой кругъ, чтобы приплыть къ мсту, гд нашъ сильный гребецъ вскрикнулъ свирпо: ‘выходите! здсь входъ!’

Возгласы чертенятъ.

VII.

82—84 Вдругъ я увидлъ у дверей тысячи чертенятъ, какъ дождь, ниспадающихъ съ неба, они кричали намъ съ бшенствомъ: ‘кто это изъ живыхъ осмлился
85—87 ‘войти въ жилище умершихъ?’, но ученый наставникъ мой сдлалъ имъ знакъ, что онъ хочетъ поговорить съ ними безъ меня.
88—90 Тогда они, ослабивъ немного свою дерзость, закричали: ‘иди одинъ, но чтобъ спутникъ твой, осмлившійся войти въ это царство, немедленно удалился. ‘
91—93 ‘Пусть безумецъ, вознамрившійся идти по этой дорог, самъ возвращается на землю, пусть испытаетъ можетъ-ли выбраться отсюда, а ты, показавшій ему эту мрачную тропу, оставайся здсь.’
94—96 Подумай, читатель, каковъ былъ мой ужасъ, когда я услышалъ эти проклятыя слова,— я потерялъ всякую надежду возвратиться на землю.
97—99 О, драгоцнный наставникъ, вскрикнулъ я, ты избавившій меня ужо боле семи разъ отъ угрожавшихъ мн опасностей,
100—102 не оставь меня безъ помощи, и если намъ не позволяютъ идти дальше, то возвратимся поскоре назадъ.
103—105 Не падай духомъ, молвилъ Виргилій, никто не преградитъ нашего пути, такова сила воли предустановившаго наше странствованіе. Такъ постановлено свыше.
106—108 Ожидай меня здсь: успокойся и надйся, я не оставлю тебя въ этой пропасти.
109—111 И такъ этотъ драгоцнный родитель мой исчезъ, оставивъ меня въ страшномъ сомнніи. Въ голов моей смшались противоположныя понятія, да или нтъ!
112—114 Я не могъ слышать того, что онъ имъ говорилъ, но онъ оставался тамъ не долго, и вс чертенята вслдъ за нимъ выбжали.
115—116 Они его вытолкнули и заперли передъ нимъ ворота, онъ остался на этой сторон и подошелъ ко мн медленными шагами.
117—119 Онъ потупилъ глаза, съ лица его исчезло выраженіе мужества и обыкновеннаго спокойствія и вздохнувши онъ произнесъ: и кто-же воспретилъ мн входъ въ это обиталище страданій!
120—122 Обращаясь ко мн Виргилій сказалъ: не смущайся тмъ, что я начинаю гнваться, какое бы ни было множество этихъ бснующихся внутри города, все-же я останусь ихъ побдителемъ.
123—126 Въ ихъ дерзости нтъ для меня ничего новаго: вдь они обнаружили ее уже и предъ другими мене таинственными вратами: они хотли воспрепятствовать вшествію Спасителя въ Лимбъ, и что же? врата ада упали и остаются до сихъ поръ безъ всякаго затвора.
127—129 На нихъ ты видлъ надпись о смерти, и изъ нихъ теперь выходитъ къ намъ такая важная помощь,—
130 при которой вс врата намъ будутъ открыты.

Пснь IX.

ТОЛКОВАНІЕ.

Между сомнніемъ и страхомъ, увеличившимися отрывочными словами Виргилія, Данте спрашиваетъ у него, нисходилъ ли въ городъ Дите кто нибудь изъ обитателей Лимба. Между тмъ какъ Виргилій разсказываетъ, что онъ самъ былъ въ этой бездн и потому знаетъ дорогу очень хорошо,— вдругъ на высот башни появляются три фуріи:
Мегера (дурныя дйствія).
Тизифона (дурные разговоры) и
Аллето (дурныя мысли).
Он сопротивляются входу поэтовъ въ городъ и зовутъ М едузу съ тмъ, чтобы она однимъ взглядомъ своимъ превратила поэта въ камень. Виргилій, зная, что онъ уже не подверженъ вліянію этой Горгоны, направляетъ вс свои усилія къ тому, чтобы спасти живого поэта отъ губительнаго дйствія Горгоны, и въ это время является небесный посланникъ, и при одномъ прикосновеніи его тросточки къ вратамъ адскаго города,— он мгновенно открываются. Здсь въ объятыхъ пламенемъ гробахъ получаютъ кару эпикурейцы и еретики.
Небесный посланникъ, это не ангелъ, а Меркурій — сынъ Юпитера и Венеры.
Рамбальди доказываетъ (стр. 239—247), что ангелы, по мннію Данте, имютъ входъ только въ чистилище, — а отнюдь не въ адъ. Здсь одинъ Меркурій, истолкователь воли боговъ, такъ какъ адъ Данте есть боле миологическое, чмъ евангельское преобразованіе. Здсь мы видимъ и Харона, и Флегія, и Минотавра, и Мегеру и т. п., здсь нтъ мста для ангеловъ — такъ думали и Гомеръ, и Виргилій, и Стацій, и Марціанъ.
Меркурій напоминаетъ чертямъ и чертенятамъ о томъ, какимъ образомъ Геркулесъ извлекъ Тезея изъ ада, убивши и сковавши его стража Цербера, вотъ отчего и три адскихъ фуріи въ своемъ возглас къ Данте говорятъ о Тезе.
Виргилій не называетъ по имени ни одного изъ гршниковъ.
Переводчикъ не могъ не остановить своего вниманія на терцет означенномъ цифрами 61—63 и даже сдлалъ для этого одного терцета особый IV-й отдлъ подъ названіемъ: Данте указываетъ на аллегорическое значеніе своихъ стиховъ.
Указаніе это заслуживаетъ разъясненія: прочитавши нсколько толкователей Данте, переводчикъ пришолъ къ убжденію, что поэтъ, подъ видомъ Медузы, вовсе не подразумвалъ адскую фурію,— а напротивъ,— первоклассную красавицу, которая неизъяснимою своею прелестью превращала людей въ истукановъ. Нельзя не согласиться съ мыслью, что необычайная красота ошеломляетъ людей, такъ, говорятъ, что извстная красавица Кассандра (Александра), показавшись во всей своей прелести Аполлону, превратила его въ безчувственную статую, и понявши силу своей красоты, сжалилась надъ нимъ и возвратила ему жизнь, и когда Аполлонъ общалъ ниспослать ей все, что она пожелаетъ, вс дары неба, то она потребовала одинъ только даръ пророчества и затмъ покинула бога красоты. Онъ, конечно, началъ за это ее преслдовать. Въ знаменитую ночь взятія Трои она искала себ убжища въ храм Паллады, гд Аяксъ нанесъ ей жестокія оскорбленія.
Плнница грековъ Кассандра досталась въ удлъ Агамемнону, увезшему ее въ Грецію, гд въ силу своего предсказанія, она убита, по приказанію Клитемнестры, вмст съ Агамемнономъ.

ПСНЬ IX.

Пятый кругъ ада.— Городъ Дите.— Три фуріи.— Небесный посланникъ.— Шестой кругъ.— Еретики.

Разговоръ Данте съ Виргиліемъ. Послдній какъ-будто сомнвается. Данте, чтобъ сколько нибудь успокоить себя задастъ Виргилію историческій и вопросъ.

I.

1—3 Виргилій, замтивъ, что я поблднлъ отъ страха, употребилъ вс усилія, чтобы скрыть свое собственное смятеніе.
4—6 Онъ остановился и прислушивался внимательно такъ какъ въ этомъ мрак и туман глаза не могли далеко видть.
7—9 Все-же за нами будетъ побда, сказалъ онъ отрывисто… и остановился… а если не придетъ посланникъ неба? промолвилъ онъ. О! скоре бы онъ явился!
10—12 Я замтилъ, что первыя слова его были сказаны съ убжденіемъ, послднія-же выражали сомнніе.
13—15 Страхъ еще боле овладлъ мною, когда я услышалъ его отрывистыя рчи, можетъ быть оттого, что я придавалъ имъ еще худшее значеніе.
16—18 Нисходилъ-ли, спросилъ я, въ глубину этой пропасти изъ Лимба, кто нибудь изъ тхъ, кто лишенъ только надежды узрть когда-либо свтъ Божій.

Отвтъ Виргилія.

II.

19—21 Такой я задалъ ему вопросъ. Рдко случается, отвчалъ онъ, чтобъ кто нибудь изъ насъ, обитателей Лимба, длалъ этотъ путь, по которому я иду теперь.
22—24 Правда, что я былъ уже здсь одинъ разъ подъ вліяніемъ зловредной волшебницы Ерихтоны (Егіton): она имла силу воскрешать мертвыхъ.
25—27 Въ самую минуту смерти моей, она своими волшебствами вызвала мою душу для того, чтобы извлечь одного изъ духовъ, заключенныхъ въ девятомъ круг предателей, въ числ коихъ мучится Іуда.
28—30 Это самое глубокое мсто, самое отдаленное отъ того неба, которое содержитъ въ себ и движитъ вс остальные небеса, я очень хорошо знаю дорогу туда, и потому ты можешь быть спокоенъ,
31 — 33 а это болото, издающее смрадный запахъ, окружаетъ со всхъ сторонъ страдальческій городъ, и вотъ почему безъ борьбы войти туда невозможно.

Три Фуріи: Мегера, Аллето и Тизефона сопротивляются входу поэтовъ и зовутъ Медузу. Виргилій защищаетъ Данте отъ губительнаго ея вліянія.

III.

34—36 И онъ сказалъ еще что-то другое, но я словъ его не разслышалъ, потому что взоры мои вдругъ обратились на вершину башни, пожираемой пламенемъ.
37—39 На эту вершину вскочили три окровавленныя адскія фуріи: ихъ члены и движенія обнаруживали что это женщины.
40—42 Зелеными водяными зміями он опоясаны, вмсто волосъ у нихъ разныя змйки и африканскія виперы (ceraste), изъ нихъ свиваютъ он себ косы и головные уборы.
43—45 И Виргилій зная, что это были покорныя служительницы жены Плутона (дочери Юпитера и Цереры) Прозерпины, этой царицы вчнаго вопля, посмотри, сказалъ мн, на этихъ кровожадныхъ фурій (Erinе — раздоры). Это три сестры, дочери ночи и Ахерона.
46—48 Слва стоитъ самая высокая изъ нихъ Мегера, (mega grandis) она развиваетъ злостныя понятія, на право ты видишь плачущую Аллето, приводящую ихъ въ дйствіе, между ними Тизефона (Tisefоne), задача ея мщеніе и смертоубійство. Сказавъ это онъ замолчалъ.
49—51 Когтями царапали он себ груди, хлопали въ ладоши и кричали такъ громко, что въ ужас я прижался къ поэту.
52—54 Иди сюда скоре Медуза! кричали он, смотря внизъ, мы превратимъ его въ камни, мы вознаградимъ себя за то, что не отомстили какъ слдовало Тезою.
55—57 Обернись скорй назадъ и закрой глаза, крикнулъ мн Виргилій, если только эта Горгона (Медуза) покажется, и ты ее увидишь, то мы никогда отсюда не выйдемъ: ты окаменешь.
58—60 Такъ сказалъ учитель, самъ повернулъ меня спиной къ фуріямъ, схватилъ мои руки, закрылъ ими глаза мои и прикрылъ ихъ своими руками.—

Данте указываетъ на аллегорическое значеніе своихъ стиховъ.

IV.

61—63 О, здравомыслящіе люди, поймите, что я хочу выразить этими странными (strani) стихами.

Является небесный посланникъ и двери города Дите мгновенно отворяются.

V.

64—66 И надъ этими смрадными волнами вдругъ раздался трескъ, возбудившій мгновенный ужасъ: оба берега Стикса дрогнули.
67—69 Это было подобіе страшнаго всесильнаго вихря, порожденнаго палящимъ солнцемъ, ничто его не остановитъ, онъ ломаетъ и низвергаетъ лса,
70—72 раздробляетъ на части каждое дерево, разбрасываетъ его втви во вс стороны, впереди его несется съ гордостью, страшный ураганъ, вздымающій облака непроницаемой пыли. Онъ обращаетъ въ бгство и пастуховъ, и стада ихъ, и всхъ дикихъ зврей въ окрестности.
73—75 Виргилій открылъ мн глаза и сказалъ: посмотри туда, гд вздымается на этой исконной грязи непроницаемый дымъ всхъ удушающій.
76—78 И какъ жабы передъ коварнымъ зміемъ причутся въ вод, пока не зароются въ глубокую тину,
79—81 такъ и эти тысячи приниженныхъ духовъ бжали предъ стопами того, кто могъ проходить по водамъ Стикса, какъ по сухой земл.
82—84 Лвою рукою онъ отгонялъ отъ лица своего смрадные туманы и, казалось, что только это его утомляло.
85—87 Я догадался тотчасъ-же, что это посланникъ неба, и обратился къ учителю: но онъ сдлалъ мн знакъ рукою, чтобъ я молчалъ и преклонился предъ этимъ существомъ.
88—90 Это было воплощеніе могущества: онъ подошелъ къ вратамъ — прикоснулся къ нимъ небольшой тросточкой (verghwtta), и они мгновенно открылись безъ всякаго сопротивленія.
91—93 о презрнный народъ, началъ онъ, изгнанники небесъ, откуда берется у васъ столько дерзости.
94—96 За чмъ возстаете вы противъ высшей, ничмъ несокрушимой воли, сколько разъ вы страдали за эту дерзость?
97—99 За чмъ возставать противъ вчнаго предопредленія судьбы? или вы не помните, что и Церберъ вашъ, пораженный Геркулесомъ, пострадалъ за подобное буйство.
100—102 Сказавъ это, онъ обратился назадъ, не говоря намъ ни слова, какъ человкъ, которому предстоитъ много другихъ трудовъ несравненно боле важныхъ, чмъ забота о нашемъ спасеніи.
103—105 Тмъ не мене святыя слова его насъ успокоили. Съ увренностью вступили мы на твердую землю.
106—108 Мы вошли въ ворота безъ всякой борьбы, я горлъ желаніемъ узнать судьбу обитателей этой крпости.

Мсто и родъ паказанія Эпикурейцевъ и Еретиковъ.

VI.

109—111 Вошедши, я посмотрлъ вокругъ, и съ обихъ сторонъ увидлъ толпы духовъ, преисполненныхъ скорби и жесточайшихъ мученій.
112—114 Какъ возл Арли, гд рка Рона превращается въ болото, какъ у города Поло на границ Италіи и Далмаціи, вблизи Гуарнарскаго залива, отдляющаго его отъ Кроаціи, вся окрестность ужасаетъ путника рядомъ гробницъ,
115—117 такъ и здсь гробницы наводятъ такое-же ужасное впечатлніе, скажу боле, впечатлніе еще ужасне.
118—120 Здсь между гробницами, какъ зми, горли огни, и такъ раскаляли мертвецовъ, что никакое искусство не могло до сихъ поръ изобрсть подобнаго огня для раскаленія желза.
121—123 Крышки гробницъ были полуоткрыты, и вопли оттуда раздававшіяся обнаруживали жестокія мученія лицъ тамъ заключенныхъ.
124—126 Я спросилъ: учитель! кто погребенъ здсь? чьи это вопли достигаютъ нашего слуха.
127 — 129 Здсь, отвчалъ онъ, главные раскольники съ ихъ послдователями разныхъ ученій, и ихъ здсь гораздо больше, чмъ ты думаешь.
130—132 Они подобраны по ученіямъ: подобные къ подобнымъ, одни страдаютъ меньше, другіе больше. Потомъ онъ повернулъ на право.
133 И мы прошли между раскаленными гробницами и высокими стнами.

Пснь X.

ТОЛКОВАНІЕ

‘Богъ ни отъ чего такъ не отвращается, какъ гордости. Посему то Онъ еще изначала такъ все устроилъ, чтобы истребить въ насъ страсть сію. Дли сего мы содлались смертными, живемъ въ печали и стованіи, для сего жизнь наша проходить въ труд и изнуреніи, обременена непрерывною работою. Ибо первый человкъ впалъ въ грхъ отъ гордости, возжелавъ быть равнымъ Богу.’

Златоуст. Бесд. на Ев. Мат. LXV п. 6, ч. III, ст. 129. Москва. 1843 г.

Эту пснь, по важнымъ ея достоинствамъ, можно сравнить съ тою только пснью, гд мы слышали разсказъ Франчески да-Римини. Тамъ мы имли дло съ однимъ изъ семи смертныхъ грховъ, т. е. съ этой любовью, которая вызывается только вншнею красотою человка, а не истинными основаніями преподаваемыми намъ святымъ евангеліемъ, а здсь мы имемъ дло съ другимъ боле тяжкимъ грхомъ: съ гордостью человческою. Представительницею перваго грха была Франческа, а въ настоящей псн на сцену выступаетъ потомокъ Катилины Фаринато, происходившій изъ древней и благородной фамиліи делли Убeрти, человкъ мужественный, начальникъ Флорентинскихъ Гибелиновъ. Возл горы Аперти, на берегахъ рки Арбіо, сокрушивъ посл кровопролитной битвы (сент. 1260 г.) войска Гвельфовъ, онъ явился торжественно во Флоренцію и выгналъ оттуда всхъ Гвельфовъ и въ томъ числ семейство самаго Данте, но когда Гибелины, упоенные своею побдою, вознамрились разорить Флоренцію, то этотъ герой, съ твердостью римскаго гражданина, возсталъ противъ своей партіи и одинъ противъ всхъ защитилъ свой родной городъ.
Многіе упрекаютъ Данте за то, что, движимый чувствомъ мести, онъ помстилъ Фаринато, выгнавшаго его изъ великаго города, славящагося до сихъ поръ своими цвтами, въ адъ, но другіе оправдываютъ Данте и утверждаютъ, что онъ помстилъ своего врага въ адъ не изъ мести, а потому только, что Фаринато не врилъ въ безсмертіе души и даже въ существованіе Бога, и Данте, отдавая должную справедливость мужеству Фаринато, караетъ его только какъ еретика.
Поэтъ изображаетъ здсь аристократическую, несокрушимую въ понятіяхъ людей, называющихъ себя аристократами, гордость.
Отъ гордости же, какъ говорится въ картинкахъ Ровинскаго (ки. т стр. 159), рождаются: тщеславіе, хвастаніе, лицемрство, великовыйство, мнніе, посупленіе, хваленіе, мненомудріе, преслушаніе и порицаніе.
Данте обрисовываетъ этотъ смертный грхъ въ немногихъ словахъ: никакихъ разсужденій, нсколько взмаховъ кисти, самый краткій разговоръ, обнажающій сокровенныя движенія души, и картина нарисована.
Но она получаетъ боле яркую окраску, когда изъ другаго гроба высовывается медленно, осторожно, нершительно, боязливо, робко, трусливо, другая тнь, стоящая будто на колнахъ, изъ страха показывая одну только голову.
Это Кавальканте, отецъ друга Данте: онъ ищетъ своего сына, не находитъ его, плачетъ, рыдаетъ и пропадаетъ въ своей раскаленной гробниц.
Между тмъ Фаринато стоитъ недвижимъ, смотритъ на него, но ничего не видитъ, слушаетъ его, и ничего не слышитъ, горько оскорбленный въ чувств своей гордости послдними словами Данте.
Для него этого перерыва его обмна мыслей съ Данте какъ бы не существовало, онъ продолжаетъ съ нимъ разговоръ, отвчая на послднія слова поэта,— Данте увлекается, но Виргилій уже призываетъ его и онъ съ горестью повинуется и удаляется вмст съ наставникомъ въ слдующій кругъ, глухою, узкою, едва замтною тропинкою.
По мннію Lamennais, если Фаринато гордъ, то и Данте тщеславенъ. Это видно изъ примчанія, сдланнаго этимъ ученымъ толкователемъ Данте на стр. LXXIV введенія къ его переводу Ада: въ этомъ примчаніи говорится, что ‘Данте вовсе не имлъ тхъ демократическихъ стремленій, которыя ему приписывали, онъ съ удовольствіемъ вспоминаетъ благородное происхожденіе своихъ предковъ и показываетъ полное презрніе и къ людямъ, вышедшимъ изъ народа, и къ самому народу’.
Правда, что Данте на знаменитый вопросъ Фаринато: а кто твои предки? отвчалъ ему довольно подробно, т. е. вроятно сказалъ: ‘древняя римская кровь создала мой родъ. Отдаленные предки мои славились благородствомъ своего происхожденія, Качіагвидо, жившій въ начал XI столтія, былъ мой пра-пращуръ, и я родился во Флоренціи, въ март 1266 г. Отецъ мой былъ Алигіери делли Алигіери, а мать Донна Белла, и крестили меня въ крестильниц Св. Іоанна.
Переводчикъ не вводитъ этихъ словъ въ самый текстъ поэмы, но изъ строкъ 43—45 настоящей псни ясно, что Данте возражалъ этими словами на гордый вопросъ Фаринато.

ПСНЬ X.

Шестой кругъ.— Еретики.— Фаринато делли Уберти.— Кавальканте.— Фридрихъ II императоръ.

Разговоръ Данте съ Виргиліемъ при вход въ шестой кругъ ада.

I.

1—3 Теперь учитель мой идетъ узкою тропою между страдальцами и стнами города, я слдую за нимъ.
4—6 О, высшая мудрость! началъ я, ведущая меня въ среду жестокихъ страданій, скажи мн, если можно, удовлетвори желаніямъ моимъ:
7—9 могу-ли я увидть лежащихъ въ этихъ гробахъ, крышки съ нихъ уже сняты, и здсь нтъ стражи.
10—12 Вс эти гробницы, сказалъ мн учитель, закроются тогда только, когда духи въ нихъ заключенные возвратятся сюда въ день страшнаго суда, изъ долины Іосафата вмст со своими тлами.
13—15 На здшнемъ кладбищ, вмст съ Эпикуромъ, лежатъ и вс его послдователи, которые думали, что душа умираетъ въ одно время съ тломъ.
16—18 Скоро эти гробницы исполнятъ твое желаніе и даже то, о которомъ ты умалчиваешь.
19—21 Я не скрываю отъ тебя, дорогой учитель, моихъ мыслей и если говорю мало, то потому только, что ты самъ внушилъ мн этотъ образъ дйствія.

Встрча съ Фаринотою.

II.

22—24 И слышу я голосъ будто изъ бездны: О, Тосканецъ! ты, явившійся живымъ въ этотъ огненный городъ, и такъ хорошо говорящій, остановись здсь на нсколько минутъ.
25—27 Твоя рчь обнаруживаетъ, что ты несомннно уроженецъ того города, гд я страдалъ слишкомъ много.
28—30 Слова эти вырвались мгновенно изъ какой-то гробницы. Я испугался и прижался ближе къ учителю.
31—33 Но онъ сказалъ: что съ тобою? чего ты страшишься (ободрись! посмотри, вдь это потомокъ Каталины), это Фарината делли Уберти встаетъ изъ гроба, сію-же минуту увидишь ты его отъ головы до пояса.
34—36 Я устремилъ на него свои взоры, онъ всталъ, грудь его вздымалась, чело сверкало презрніемъ ко всему его окружающему.
37—39 Быстрымъ и ршительнымъ движеніемъ руки учитель мой привлекъ меня къ его гробу и сказалъ: говори смло, но кратко.
40—42 Когда я очутился у гроба Фаринаты, онъ посмотрлъ на меня, подумалъ немного и съ презрніемъ спросилъ: ‘а кто были предки твои’?
43—45 И я, подъ вліяніемъ желанія исполнить волю
Виргилія, ничего не умолчалъ: я назвалъ и всхъ своихъ предковъ и родъ свой и происхожденіе. Онъ грозно взглянулъ на меня и, будто припоминая что-то,—

Начало рчи Фаринты.

III.

46—48 произнесъ: ‘твои предки были мои враги, враги всхъ моихъ предковъ и всхъ моихъ сподвижниковъ. Два раза я разгонялъ ихъ и выгналъ изъ Флоренціи’.

Отвтъ Данте.

IV.

49—51 Если они и были изгнаны дважды, отвчалъ я поспшно, то оба раза возвратились въ свое отечество, а твои сподвижники не постигли этого искуства.

Кавальканте перебиваетъ ихъ разговоръ.

V.

52—54 Вдругъ вблизи гробницы Фаринаты начала подниматься изъ гроба другая тнь, мн видно было только лицо ея и потому я думалъ, что она стояла на колнахъ.
55—57 Она посмотрла вокругъ, какъ будто томилась желаніемъ увидть кого нибудь возл меня, но потомъ, лишившись всякой на то надежды,
58—60 зарыдавши, сказала: ‘если ты живымъ пришелъ въ эту мрачную тюрьму въ силу своихъ высокихъ доблестей, зачмъ я не вижу твоего друга, моего сына, съ тобою?
61—63 Я здсь не одинъ, сказалъ я ему, тамъ въ отдаленіи стоитъ тотъ, кто привелъ меня сюда, а сынъ твой Гвидо можетъ быть презиралъ его и не захотлъ бы имть своимъ путеводителемъ.
64—66 Слова его и родъ претерпваемаго имъ между Епикурейцами наказанія мн ясно разъяснили, что это извстный философъ Гвельфъ Кавальканте (республиканецъ, неуважавшій Виргилія, какъ придворнаго поэта), и что онъ, узнавъ меня по моему тосканскому разговору, ищетъ своего сына, моего друга Гвидо. Вотъ почему я отвчалъ ему столь ясно.
67—69 Онъ мгновенно вскочилъ, вскрикнувъ: ты говоришь: ‘онъ презиралъ его’, значитъ онъ умеръ? ужели не наслаждаются очи его сладостнымъ свтомъ?
70—72 Но когда онъ замтилъ, что я медлю отвтомъ, то упалъ навзничь и больше не показывался.

Фарината продолжаетъ свою рчь.

VI.

73—75 Но гордый Фарината стоялъ передо мною, не измнивъ выраженія лица, не дрогнувъ ни однимъ мускуломъ,
76—78 и продолжая прерванную рчь, сказалъ: но именно то, что они не постигли этого искуства, мучаетъ меня боле, чмъ моя раскаленная гробница.
79—81 Знай, что луна, эта представительница на земл нашей царицы Прозерпины, не пройдетъ, считая отнын пятидесяти разъ (около 4-хъ лтъ), и ты на себ узнаешь, легко-ли постигнуть такое искуство.
82—84 Но если ты когда нибудь возвратишься въ тотъ сладостный міръ, откуда ты пришелъ, то повдай мн за что этотъ народъ, мои соотечественники, такъ преслдуютъ своими законами весь мой родъ, моихъ предковъ, родныхъ моихъ: зачмъ никогда фамиліи Уберти не позволяютъ возвратиться изъ изгнанія во Флоренцію?

Отвтъ Данте.

VII.

85—87 Ихъ возбуждаютъ противъ тебя, отвчалъ я ему) т злодянія и ужасы, которые ты совершилъ въ берегахъ Арвы, обративши въ кровь ея воды.

Возраженіе Фаринаты и конецъ разговора.

VIII.

88—90 Тогда онъ вздохнулъ, встряхнулъ головою и молвилъ: не я одинъ, мы вс Гибелины, мы одержали надъ Гвельфами эту славную побду при гор Аперто, безъ важной причины мы не пошли-бы на такое кровопролитіе.
91—93 Напротивъ, я былъ одинъ, когда хотли разрушить Флоренцію, вс ее покинули, и я открыто возсталъ противъ всхъ своихъ, я одинъ отстоялъ существованіе моего роднаго города.
94—96 Пораженный его словами: ‘ты узнаешь по себ легко-ли постигнуть такое искуство’, я сказалъ ему Фарината! для того только, чтобы твое потомство когда нибудь успокоилось, разрши мое сомнніе, возбужденное твоими словами.
97—99 Теперь я думаю, что вамъ извстно только грядущее, а того, что длается въ настоящее время на земл, вы вовсе но знаете.
100—102 Мы, отвчалъ Фарината, какъ на земл дальнозоркіе. Такова милость великаго властителя: мы видимъ многое, что далеко отъ насъ,—
103—105 но все что близко ускользаетъ отъ нашего взора и нашего разума, и если вы не захотите передать его намъ, то мы ничего что совершается на земл, знать не будемъ,
106—108 и ты поймешь, что, со смертью послдняго человка, будущее будетъ для насъ закрыто.
109—111 Тогда вспомнивъ, что я не отвчалъ на вопросъ Кавальканте, и какъ-бы раскаявшись въ своей ошибк, я сказалъ, Фарината! ‘передай-же упавшему гршнику, что сынъ его Гвидо до сихъ поръ наслаждается земною жизнью’,
112—114 и если я медлилъ своимъ отвтомъ на его вопросъ, то это только подъ вліяніемъ того недоумнія, которое ты сейчасъ разъяснилъ, я прежде думалъ, что вы знаете но только будущее, но и настоящее.
115—117 Но Виргилій уже звалъ меня, и я поспшно просилъ Фаринату сказать мн какіе еще духи заключены въ здшнихъ гробницахъ.
118—120 Онъ сказалъ: я здсь страдаю съ тысячами гршниковъ, здсь и Фридрихъ II, такой-же эпикуреецъ, какъ и вс другіе, и кардиналъ, (Оттавіяно делли Уберти, гибелинъ, безбожникъ, врагъ папы и церкви. Онъ говорилъ: если только мн дана была душа, такъ я уже утратилъ ее, защищая Гибелиновъ. За это невріе, онъ здсь и страдаетъ). О другихъ я умалчиваю.

Данте возвращается къ Виргилію.

IX.

121—123 Онъ скрылся, а я направилъ стопы свои къ древнему поэту, размышляя о враждебныхъ словахъ Фаринаты.
124—126 Виргилій пошелъ впередъ и дорогой спросилъ меня: отчего ты такъ смущенъ? и, выслушавъ мой отвтъ, мудрецъ произнесъ:
127—129 Сохрани въ своей памяти все, что ты здсь слышалъ враждебнаго для тебя, но внимай: и онъ воздвигнулъ руку.
130—132 Когда ты предстанешь предъ свтлыми лучами Беатриче, которая все видитъ своими прелестными очами, изъ устъ ея узнаешь ты свое будущее.
133—135 Мы пошли влво глухою тропинкою, едва замтною у стнъ ада, и подходили къ долин,
136 издававшей смрадный запахъ.

Пснь XI.

ТОЛКОВАНІЕ.

Поэты подходятъ къ груд камней, отъ которыхъ начинается спускъ въ седьмой кругъ, но пораженные смраднымъ запахомъ, выходящимъ изъ глубины бездны, они спасаются за гробницею папы Анастасія. Они принуждены промедлить здсь немного, чтобы пріучить свое обоняніе къ зловонію.
Бенвенуто (стр. 276) объ этомъ пап, между прочимъ, говоритъ: Дьяконъ Фотинъ грекъ изъ Фесалоники, слдуя ученію Му гаму да (Магомета), доказывалъ, что Спаситель былъ законный сынъ Іосифа и Маріи.
Папа Анастасій II, римлянинъ, былъ въ Константинопол во времена Зенона и Фотина и принялъ ученіе послдняго. Вотъ за что онъ погребенъ въ аду, и смыслъ надгробной надписи надъ его прахомъ таковъ: Фотинъ — соблазнитель, Анастасій — соблазненный.
Чтобы не терять времени, Виргилій описываетъ значеніе остальныхъ трехъ круговъ, которые поэты должны пройти.
Такимъ образомъ этотъ мудрецъ составляетъ свою лстницу наказаній. Она здсь прилагается особо.
Одинъ изъ русскихъ юристовъ замтилъ переводчику, что все же лстница наказаній по уложенію 1845 г. снисходительне, а слдовательно и лучше лстницы Данте.
Да! это правда! въ лстниц 1845 г. уже не было ни адской вчной тьмы, ни адскаго пламени, ни адскихъ вчныхъ морозовъ, въ ней не было даже ни застнковъ, ни пытки, ни другихъ истязаній, возмущающихъ чувство человка, но настоящій переводъ сдланъ не съ цлью поставить фантазію одного лица выше какихъ либо государственныхъ законоположеній, вырабатываемыхъ, какъ всмъ извстно, не годами, а десятилтіями, и выражаясь точне, не десятилтіями, а вками, и вовсе не съ цлью заимствовать что либо у Данте. Здсь указывается только на всесторонность поэта. Въ XI псн — онъ юристъ. Итальянскіе толкователи говорятъ, что онъ составилъ въ XIV столтіи новый уголовный кодексъ и эта сторона поэмы заслуживаетъ особаго вниманія. Тайландье (Saint Ren Taillandi) говоритъ, ‘что Вегель (Vegel) возстановилъ уголовное уложеніе Алигіери, основанное на римскомъ, каноническомъ и германскомъ прав среднихъ вковъ, но Вегель не правъ, доказывая будто въ Божественной Комедіи преобладаетъ германское право, напротивъ, германское уголовное право опредляетъ наказаніе за преступленія, римское право преслдуетъ боле всего государственныя преступленія, а каноническое наказуетъ грхи и вообще нарушенія догматовъ церкви. Данте съ неумолимой своей логикой назначаетъ самыя жестокія наказанія врагамъ церкви и государства. Этого мало, въ его разговорахъ постоянно проявляется духъ евангелія и его распредленіе наказаній есть торжество христіанскаго суда. Совсть гршника изслдована во всхъ подробностяхъ и чмъ выше стоитъ онъ въ государств, чмъ большею пользуется властью, тмъ сильне наказаніе на него упадающее. Нтъ никакой поблажки для великихъ сего міра’.
Воззрніе Данте на законодательство, судъ и на современныя ему начала государственной мудрости изложены подробно въ его книг о монархіи.
Ученые указываютъ съ особеннымъ восторгомъ на его опредленіе правды и права. Это опредленіе приведено мною дословно въ эпиграф къ настоящей псн на томъ самомъ язык, которымъ написана эта книга.
Ученіе Данте состоитъ приблизительно въ слдующемъ: право есть соотвтственное вещное и личное отношеніе человка къ человку: охраняемое въ своей чистот, — оно охраняетъ человческое общество,— нарушаемое оно его развращаетъ. Необходимо, чтобы цль всякаго закона была стремленіемъ къ общественному благосостоянію, и невозможно признать закономъ правила, не достигающія этой цли, и если законы не стремятся къ польз лицъ, долженствующихъ имъ покоряться, то они носятъ только названіе законовъ, Но въ сущности, это не законы, это только правила, стсняющія надлежащее развитіе человчества. Законы должны соединять людей для общаго блага. Не народъ созданъ для судей, а судьи для народа.
Если бы эти мысли были высказаны не въ XIV столтіи, а въ настоящую минуту, то мы нисколько бы не усомнились въ ихъ современности. Этимъ кажется и объясняется геній Данте.
Самъ онъ давно уже умеръ, но мысли и понятія его живутъ до сихъ поръ: мы думаемъ, что сочиняемъ что нибудь новое, а въ сущности переписываемъ только старое.
Въ седьмомъ круг наказываются виновные въ насиліи (violente), а такъ какъ насиліе устремляется:
или противъ ближнихъ,
или противъ самой личности насилующаго,
или же противъ Бога, природы и искусства,
то этотъ кругъ подраздляется на три окружности, въ каждой изъ коихъ содержится особый родъ этихъ преступниковъ.
Второй кругъ, т. е. восьмой, заключаетъ въ себ мошенниковъ, подраздляющихся на десять ямъ,
третій крутъ, девятый, назначенъ для измнниковъ и подраздляется на четыре концентрически сосредоточивающіеся круга.
Данте спрашиваетъ Виргилія, почему здсь не наказывается чревоугодіе, и въ чемъ именно мздоимцы оскорбляютъ Божество?
Виргилій ему отвчаетъ, и они между тмъ приближаются ко второму отдлу седьмаго круга.
Сущность ученія Данте о насиліи и обман, по мннію того же Бенвенуто (стр. 277 и 288), состоитъ въ слдующемъ: всякое злодяніе, возбуждающее Божественную ненависть, слдовательно, длающее человка ненавистнымъ Богу, ненавидящему самую ненависть, всякая вина, оскорбляющая Бога, выражается или насиліемъ, или обманомъ.
Послдній видъ преступленія хуже перваго: въ немъ выражается холодное предумышленіе, или то, что мы называемъ злымъ умысломъ.
Насиліе можетъ сдлать и человкъ и дикое животное, но обмануть можетъ только разумное существо.
Насиліе — это по большей части что-то внезапное, мгновенно обуревающее волю существа ей поддающагося, а обманъ — это умышленное предпріятіе, которому поддается не самое существо его совершающее, а невинныя его жертвы.

——

Лстница наказаній Данте не можетъ быть сравнена ни съ однимъ изъ уголовныхъ кодексовъ, ни прежнихъ, ни новйшихъ, потому что Данте наказываетъ не столько преступленія, сколько грхи, уголовная кара сообразуется не съ тмъ, что сдлалъ виновный, а съ тмъ, чмъ онъ самсдлался, имется въ виду не столько вншнія его преступныя дйствія, сколько то внутреннее состояніе, до котораго онъ дошолъ въ своемъ нравственномъ паденіи, и первыя, т. е. дйствія, принимаются въ разсчотъ лишь какъ признаки второго, а не какъ самостоятельно требующія взысканія преступленія.
Вотъ почему въ Дантовой лстниц преступленій нтъ, въ вид самостоятельныхъ группъ, наиболе часто встрчающихся нын, и встрчавшихся въ то время преступныхъ дйствій, нтъ особыхъ круговъ для убійствъ, простого воровства, поджога, грабежа и разбоя. Данте не могъ соединить въ одну группу всхъ убійцъ, въ другую всхъ поджигателей или воровъ, въ третью разбойниковъ и т. д., ибо для него важно было не совершеніе убійства или разбоя, а вопросъ о томъ, на сколько въ душ убійцы или разбойника погасъ божественный свтъ, создавшій человка на подобіе Божіе, и насколько заглохла положенная въ душу каждаго смертнаго искра этого свта. Онъ зналъ, что между двумя убійцами можетъ быть такое же разстояніе, какъ отъ дикаго звря до героя, и что изъ двухъ воровъ, распятыхъ по об стороны Христа, одинъ въ тотъ-же день былъ въ царствіи небесномъ — и потому и группировка его преступниковъ сообразуется не со степенью важности преступленій, ими совершенныхъ, а со степенью глубины ихъ нравственнаго паденія.
Вообще вся лстница Данте есть исторія того, какъ гибнетъ человческая душа по понятіямъ Дантовскаго вка.
Дйствительно, первые шаги на этомъ пути — чисто отрицательные. Зла еще нтъ, но добро засыпаетъ. Это — зарывающіе свой талантъ въ землю.
Данте ихъ размщаетъ въ первыхъ пяти кругахъ въ преддверіи ада и выше центра земли.
Здсь вс люди безъ убжденій, затмъ сластолюбцы, невоздержные, скупые и расточители, завистники, эпикурейцы. Все это люди, которые оставили втун орудія, данныя имъ Божествомъ для борьбы и работы. Жизнь ихъ поэтому была безплодна и ими не совершенъ тотъ трудъ, для котораго они были посланы на землю и снаряжены способностями, силою, энергіею — которымъ они дали заглохнуть. Въ эту группу Данте помстилъ и великихъ людей, не принявшихъ христіанства, потому что, по понятіямъ его времени, всякая дятельность, неосвященная христіанствомъ, безплодна, всякія дарованія, не прошедшія чрезъ горнило Христова ученія, не важны, и священный огонь, которымъ надлена душа великаго человка, не можетъ не погаснуть, если сама душа не зажжется отъ свточа истинной вры.
Для души, зарывшей свой талантъ въ землю, прегражденъ узкій путь на верхъ, къ усовершенствованію, и открывается широкая дорога — внизъ, къ нравственному паденію. Но на этой дорог она встрчаетъ рядъ преградъ, которыя еще могутъ ее остановить и даже заставить ее повернуть вспять, чтобы дойти до окончательнаго паденія, она должна отстранить одну за другою вс эти заставы. Преграды эти: человколюбіе, чувство чести, религія, дружба, любовь къ семь, къ родин, долгъ благодарности и т. д.
Паденіе каждой изъ этихъ преградъ знаменуетъ переходъ на дальнйшую низшую ступень нравственнаго паденія и обозначается у Данте особымъ крутомъ ада, и чмъ важне начало, составляющее преграду паденія, — тмъ глубже крутъ ада, куда ввергнутъ нарушившій это начало.
Для Данте, который конечно руководствовался понятіями своего времени, послдовательность въ важности этихъ началъ представлялась приблизительно въ слдующемъ вид:
1. Человколюбіе — какъ присущее всему человчеству чувство, не предписанное особымъ закономъ.
2. Религія, и вытекающія изъ нея обязанности.
3. Честь, которую онъ считаетъ если не выше, то сильне религіи: ибо за нарушенія предписаній чести крути ада глубже, чмъ за чисто религіозныя нарушенія,
4. Любовь къ семь и вытекающій изъ нея семейный долгъ,
5. Долгъ къ родин и отечеству,
6. Дружба, которую онъ ставитъ выше любви къ отечеству, подобно тому, какъ привязанность къ партіи (основанная на семейной дружб и преданіяхъ) были сильне привязанности къ отечеству,
7. Долгъ благодарности къ благодтелю и Божеству.
Соотвтственно этой группировк Данте сосредоточиваетъ:
въ 1-й групп ниже центра земли — тирановъ и насилователей ближнихъ,
во 2-й групп — самоубійцъ (какъ религіозное преступленіе), богохульниковъ и всхъ совершающихъ преступленіе противъ природы (также запрещенныхъ религіею),
въ 3-й групп — все что противно правиламъ чести: подлое торгашество, лесть, соблазнительство, взяточничество, лицемріе, коварство, во всхъ его видахъ, и фальшивыхъ монетчиковъ. Если въ этой-же групп перечисляются святокупцы, святотаты и колдуны, которые совершаютъ религіозныя преступленія — то это потому, что здсь съ религіозными нарушеніями соединяются обманъ и воровство, т. е. также нарушеніе правилъ чести,
къ 4-й групп отнесены братоубійцы и измнники роднымъ,
къ 5-й групп — измнники отечеству,
къ 6-й групп — измнники друзьямъ,
къ 7-й групп — Іуда Искаріотскій, измнникъ благодтелю и Богу, съ нимъ же должны страдать, по понятіямъ Данте, и Брутъ и Кассій.

ПСНЬ XI.

Шестой кругъ.— Данте юристъ.— Гробница папы Анастасія.— Лстница наказаній.— Отдлы адскаго города.

Поэты входятъ въ первый отдлъ седьмаго круга.

I.

Jus est realis et personalis hominis ad и о mine m proportio, quae Rervata hominum Rervat societatem, et corrupta corrumpit,

Dante. De Monarchia.

1—3 Мы взошли на высокую скалу, скученную изъ валуновъ, и подошли къ какой-то страшной пропасти.
4—6 Но здсь смрадный запахъ, извергаемый глубокою бездною, заставилъ насъ укрыться подъ защиту —
7—9 высокой и обширной гробницы, на коей мы увидли надпись: соблазненный папа Анастасій, соблазнитель Дьяконъ Фотинъ.
10—12 Намъ нужно немного замедлить, сказалъ Виргилій, чтобъ сколько нибудь пріучить наше обоняніе къ зловонію, затмъ этотъ воздухъ будетъ насъ удушать уже не съ такою силою.
13—15 Но чмъ же вознаградимъ мы потерянное время? сказалъ я. Онъ отвчалъ: ты тотчасъ увидишь, что я объ этомъ думаю.

Виргилій объясняетъ значеніе остальныхъ круговъ ада: седьмого, восьмаго и девятаго, т. е. значеніе лстницы наказанія.

II.

16—18 Сынъ мой, слдуй за мною, вникай въ мои мысли и знай, что за этими камнями находятся три меньшаго размра круги (cerchietti), на которые подраздляется седьмой кругъ, каждый изъ нихъ ниже и тсне предшедшаго.
19—21 Вс они наполнены злыми духами, но чтобъ ты
могъ понять, все что увидишь, не требуя отъ меня дальнйшихъ объясненій, слушай: я объясню теб, за что и какъ они наказаны.
22—24 Всякое зло, преслдуемое небомъ, всегда иметъ конечною своею цлью обиду (ingiuria): нанося вредъ другимъ лицамъ, она проявляется или въ вид простаго насилія (forza), или-же въ вид обмана (frodе).
25—27 Но такъ какъ мошенничество — это зло, зараждающееся только въ людяхъ, а не въ животныхъ, то оно боле гнвитъ Бога, и за этотъ грхъ мошенники (frodolentі) подвергаются тягчайшему наказанію —
28—30 въ сравненіи съ насиліемъ, виновные въ коемъ заключены въ седьмомъ круг, но такъ какъ насиліе направляется противъ трехъ личностей, то и вс гршники этого рода распредлены на три отдла (gironi).
31 — 33 Насиліе можетъ быть направлено или противъ Бога или противъ самого себя, или противъ ближнихъ, и при томъ оно можетъ быть направлено или непосредственно противъ самой личности или противъ ея имущества, я сейчасъ объясню теб это подробне.
34—36 Тяжелыя увчья и смертоубійство касаются только личности человка, разбой или поджогъ, грабежъ и наложеніе излишнихъ налоговъ (toilette) и т. п. вымогательства, касаются вмст съ тмъ и его имущества.
37—39 Поэтому смертоубійцы (omicide) и вс звроподобные злоди (рубаки, драчуны), безумные завоеватели (guastatori e predon), однимъ словомъ вс оскорбляющіе насиліемъ только личность человка, заключены въ первомъ отдл седьмаго круга (см. и, XII).
40—42 Но человкъ можетъ поднять руку и на самаго себя и на свое имущество. Онъ можетъ быть самоубійцею или мотомъ. Гршники этого рода, подвергающіеся безполезному раскаянію, заключены во второмъ отдл седьмаго круга (см. п. XIII).
43—45 Кто самъ захотлъ лишить себя жизни, кто самъ захотлъ безъ толку растратить все свое имущество, тотъ долженъ и скорбть надъ тмъ, что могло составлять его наслажденіе.
46—48 Другіе, наконецъ, могутъ оскорблять самаго Бога, отрицая или возставая открыто противъ всемірнаго его значенія (атеисты) или порицая его (безбожники, богохульники), или-же презирая, въ противу естественныхъ грхахъ своихъ, природу и милосердіе ея Творца (содомиты) (см. п. XIV — XVIII).
49—51 Вотъ за что вс они заключены въ самый сжатый, въ самый тсный, въ самый дальній, въ самый глубокій отдлъ седьмаго круга, здсь терзаются и впадшіе въ содомскій противуестественный грхъ, и вс мздоимцы нашего Кагора, и многочисленные ихъ ученики, представители божественной власти, ее оскорбляющіе.
52—54 Мошенничество (frodе), влекущее всегда за собою угрызеніе совсти, направляется или противъ тхъ, кто вритъ намъ, или противъ тхъ, кто не иметъ къ намъ вры.
55—57 Послдній видъ этого порока заглушаетъ въ насъ чувство любви, истекающее изъ самой природы. Вотъ за что въ восьмой кругъ ада попадаютъ:
58—60 лицемры (ipocrisia),
льстецы, соблазнители (lusinghe),
колдуны (chiaffatura),
виновники въ подлогахъ (fаlsitа),
воры (ladroneccio),
святокупцы (simоnіа),
торгующіе развратомъ (ruffian),
взяточники-сановники (baralli),
и вс подобные мерзавцы (см. п. XVIII — XXXI).
61—63 Еще строже наказывается тотъ, кто, забывая природную любовь, обманываетъ имющихъ къ нему довріе, и тмъ самымъ нарушаетъ возможную на земл вру другъ въ друга.
64—66 Это измнники, ихъ замыкаютъ не въ седьмой или восьмой кругъ, а въ самый центръ вселенной, туда, гд даже самъ властелинъ ада Люциферъ страдаетъ подъ гнетомъ вчныхъ мученій.

Данте спрашиваетъ Виргилія, почему здсь нтъ сластолюбцевъ, невоздержныхъ расточителей, скупыхъ, злыхъ, хитрыхъ и коварныхъ.

III.

67—69 Я сказалъ Виргилію: ты вполн объяснилъ мн значеніе этого притона гршниковъ и роды ихъ преступленій,
70—72 но скажи: зачмъ т гршники, которыхъ я видлъ въ грязномъ болот, и т, что вчно влекутся разъяренными вихрями, или т, что страдаютъ подъ вчнымъ огненнымъ дождемъ, и, наконецъ, т, которыхъ страшныя рчи я слышалъ (perche tieni, perche hurla),
73—75 зачмъ они не здсь наказываются, если Богъ ихъ ненавидитъ, а если они не возбуждаютъ его ненависти, то зачмъ-же они и тамъ такъ страшно страдаютъ.
76—78 Виргилій отвчалъ: зачмъ ты такъ безумствуешь противъ твоего обыкновенія, или ты думаешь о чемъ либо другомъ?
79—81 Разв не помнишь ты ученія Аристотеля въ его Этик, гд онъ такъ ясно различаетъ три рода преступленій, преслдуемыхъ небомъ:
82—84 невоздержаніе (incontinenza), злоба (la malizia) и безумное зврство (la matta bestialitade), разв не помнишь ты, почему первое преступленіе мене оскорбляетъ Бога? Почему и заслуживаетъ мене тяжкаго наказанія.
85—87 Подумай объ этомъ какъ слдуетъ, тогда и ты сознаешь, кто именно наказывается въ первыхъ кругахъ ада, тогда
88—90 ты, конечно, поймешь, почему т гршники отдлены отъ этихъ несчастныхъ, почему т присуждены, въ видахъ справедливаго небеснаго возмездія, за совершенное ими преступленіе, къ легчайшему наказанію въ сравненіи съ этими.

Данте проситъ Виргилія разршитъ ему другое сомнніе.

IV.

91—93 О солнце правды! вскрикнулъ я, ты такъ разъясняешь мои сомннія, что мн полезне сомнваться, слушая тебя, чмъ имть полное сознаніе о предметахъ, поражающихъ мои взоры.
94—96 Поэтому имй терпніе, подари мн одну минуту и объясни еще одно: почему ростовщики оскорбляютъ Божество, разсй послднія сомннія мои по этому вопросу.

Отвтъ Виргилія.

V.

97—99 философія, сказалъ онъ, разъясняетъ тому, кто ее понимаетъ, необходимую послдовательность событій въ природ.
100—102 Ты изучалъ физику Аристотеля, этого божественнаго генія, перелистуй нсколько страницъ этой книги, и во второй ея части найдешь, что
103—105 искуство должно слдовать, на сколько это возможно, по стопамъ природы, ибо, вслдъ за нею, оно исходитъ отъ Бога и можетъ быть признаваемо внукомъ Божества.
106—108 Помни-же: трудъ и знаніе, природа и искуство должны руководить нами, это указано искони еще въ книг Бытія слдующими словами: и Господь Богъ создалъ человка для того, чтобы воздлывалъ онъ и хранилъ садъ Эдемскій (ки. Б. гл. II, ст. 15), и дале: въ пот лица твоего будешь добывать хлбъ твой (гл. III, ст. 19).
109—111 А ростовщики идутъ другой дорогой они пренебрегаютъ этими божественными началами, они желаютъ, чтобъ другіе за нихъ работали!

Поэты оставляютъ седьмой кругъ.

VI.

112—114 Но слдуй за мною… пора идти впередъ, уже созвздіе рыбъ является на восток, и поворотъ большой медвдицы вызываетъ за собою свжій утренній втеръ.
115 А намъ предстоитъ длинный путь, пойдемъ-же, зачмъ медлить!

Пснь XII.

ТОЛКОВАНІЕ.

Онъ не рубилъ головъ, но заточеніе въ крпости, въ смрадномъ удушающемъ подземель, ссылка на житье въ пустыняхъ, вчно покрытыхъ снгомъ, среди дикихъ звроловцовъ — лучше ли отсченія головы.

Записки Александра Мих. Тургенева.

По приведеннымъ здсь примрамъ изъ нравственной философіи эта пснь боле миологическая, чмъ историческая, хотя здсь мы встрчаемъ и лица историческія — напр. Александръ Македонскій, Діонисій, тиранъ Сиракузскій и другія, но они являются на второмъ план. Поэтъ предпочитаетъ здсь примры, извлеченные имъ изъ лабиринта миологіи. Это ему необходимо потому, что подъ видомъ миологическихъ боговъ и героевъ онъ поражаетъ земныхъ.
Виргилій и Данте входятъ въ седьмой кругъ ада, гд наказываются виновные въ насиліи надъ личностью человка (см. п. XI, стр. 58—60): тираны, насилователи, убійцы, рубаки, драчуны, лукавые смиренники, ханжи, лицемры, льстецы, колдуны, безумные завоеватели, злоди, изверги, взяточники-сановники и вс другіе разбойники.
Входъ въ этотъ кругъ находится на какомъ-то страшномъ утес, съ котораго едва-едва можно спуститься внизъ. На самой вершин встрчается чудовище Минотавръ, хранитель этого круга. Для такихъ разбойниковъ нужно было избрать подходящую охрану. Данте выбираетъ Минотавра.
Онъ родился отъ супруги Критскаго царя Миноса и благо быка, посланнаго отцомъ его Юпитеромъ для принесенія въ жертву богамъ въ искупленіе убійства Афинянами сына Миноса, прекраснаго и достойнаго Андрожея.
Миносъ, пораженный красотою быка, не ршился принести его въ жертву богамъ и пожертвовалъ вмсто него другимъ, обыкновеннымъ быкомъ. Юпитеръ, оскорбленный этимъ подлогомъ своего сына, отомстилъ ему самымъ страшнымъ образомъ.
Миносъ отправляется на войну. Супруга его, дочь солнца, Пазифая влюбляется въ благо быка.
Знаменитый инженеръ Дедалъ, чтобы удовлетворить ея страсть, устраиваетъ деревянную, обвитую шерстью, прелестную корову, въ которую входитъ королева. Созданіе Дедала прельщаетъ быка,— и вотъ происхожденіе Минотавра. Афиняне обязаны были приносить ему въ жертву ежегодно семь юношей и семь двицъ.
Но Тезей, съ помощью нити, данной ему сестрою Минотавра, Аріадной, убиваетъ его и освобождаетъ Афинянъ отъ этой постыдной дани.
Укротивши зврскій гнвъ Минотавра, сторожившаго у входа въ седьмой кругъ, гд казнится насиліе, и преодолвъ трудности спуска съ крутаго обрыва, поэты приходятъ въ долину, гд видятъ кипящее кровью озеро, въ немъ подвергаются наказаніямъ совершившіе насиліе противъ жизни и имущества себ подобныхъ. Страшный рой кентавровъ ходитъ вокругъ и слдитъ за погибшими, на коихъ сыплется цлый градъ стрлъ, какъ только они хотятъ вынырнуть изъ крови нсколько боле, чмъ имъ разршено.
Кентавры оказываютъ сопротивленіе приближающимся поэтамъ, но Виргилій побждаетъ ихъ, и требуетъ, чтобы одинъ изъ кентавровъ перевезъ ихъ на другую сторону.
Онъ перевозитъ ихъ и указываетъ нсколькихъ первоклассныхъ злодевъ, въ числ коихъ наказываются Александръ Македонскій и Діонисій, тиранъ Сиракузскій.

ПСНЬ XII.

Первая окружность седьмого круга.— Насилователи.— Тираны.— Убійцы.— Минотавръ.— Кентавры.— Нессъ.— Хиронъ.— Еззелино.— Опиццо-да-Ести.— Гвидо-да-Монфорто.

Поэты входятъ въ первую окружность седьмою круга. Зд&#1123,сь наказываются тираны и другіе насилователи ближнихъ подъ надзоромъ Минотавра и Кентавровъ.

I.

1—3 И мы пришли къ мсту, откуда должны были спускаться, оно было ужасне дикихъ Альпъ, здсь мы встртили такое чудовище, что даже богатыри сбжали бы отсюда отъ страха.
4—6 Утесъ этотъ напоминаетъ громадныя развалины страшной скалы, разбитой быстрымъ теченіемъ рки Эчи (Adigi) возл Трента. Неизвстно, было ли причиною этого погрома землетрясеніе или-же просто скала не могла устоять противъ усиленнаго напора воды, она упала
7—9 и разбросала отъ самой ея вершины до подошвы массу валуновъ, по коимъ намъ нужно было спускаться.
10—12 И вотъ путь, который предстоялъ намъ: а на вершин этого недоступнаго утеса насъ ожидалъ дикій зврь Минотавръ, полу-человкъ, полу-быкъ.
13—15 Этотъ позоръ Крита зародился въ подложной коров.
Едва увидлъ онъ насъ, онъ съ яростью сталъ грызть самого себя, какъ животное, пожираемое внутреннимъ бшенствомъ.
16—18 Но мудрый путеводитель мой вскрикнулъ: ‘зачмъ ты бснуешься Минотавръ? не думаешь-ли ты, что это Тезой,— (убившій тебя на томъ свт съ помощью нити, данной ему твоею же сестрою Аріадною) снизошелъ сюда, чтобы убить тебя въ другой разъ? но жаждешь-ли какъ и вс другіе страдальцы второй смерти?
19—21 Ступай прочь, скотина! не по совту сестры твоей мой спутникъ находится здсь: онъ пршолъ только для того, чтобы имть понятіе о заслуженныхъ вами мученіяхъ.’
22—24 И какъ разъяренный буйволъ, получившій смертельный ударъ, рычитъ, бросается туда и сюда,
25—27 такъ и Минотавръ пришелъ въ неистовое бшенство и сталъ метаться взадъ и впередъ.
Воспользовавшись удобнымъ мгновеніемъ, мой предусмотрительный вождь вскрикнулъ мн: ‘спши къ выходу, теб нужно выйти отсюда, пока этотъ зврь бснуется’.
28—30 И стали мы спускаться по этимъ валунамъ, которые, непривыкши къ тяжести живаго человка, катились внизъ одинъ за другимъ подъ моими ногами.
31—33 и я задумался, а онъ сказалъ: тебя можетъ быть поражаетъ мстность, охраняемая скотиной, которую я укротилъ.
34—36 Но я желалъ бы, чтобъ ты зналъ, что первый разъ, когда я былъ въ аду, утесъ, по которому мы идемъ, стоялъ цлъ и невредимъ.
37—39 Но незадолго до того, если хорошо помню, когда пришелъ тотъ, который извлекъ изъ перваго круга царства Дите множество лицъ, извстныхъ теб изъ библіи (см. п. III),
40—42 эта долина задрожала со всхъ сторонъ такъ сильно, что я подумалъ — вся вселенная опять преисполнилась той любви, которая (по ученію Эмпедокла), должна нсколько разъ разрушать все существующее, обращать нашъ міръ въ хаосъ, а изъ хаоса (враждебною силою стихій) возстановлять любовью мірозданіе.
43—45 Въ то именно время этотъ утесъ разрушился и здсь, и съ другихъ сторонъ, низвергся въ бездну.
46—48 Но посмотри въ долину: уже мы приближаемся къ рк, вздымаемой клубящеюся кровью, гд подвергаются заслуженнымъ наказаніямъ злоди, убивавшіе, пользуясь своею силою (violenza) на земл, своихъ ближнихъ,— это первая окружность седьмого круга, они страдаютъ въ бьющейся горячимъ ключомъ крови невинныхъ жертвъ своихъ.

У подножія скалы поэты видятъ кровавую р&#1123,ку и встрчаютъ кентавровъ.

II.

49—51 О, слпое скаредничество! О, бездушное злодйство, возбуждающее насъ въ теченіи нашей краткой жизни для того, чтобы за гробомъ жить вчно въ кипящей крови!
52—54 И въ глубокой пропасти я увидлъ то, что путеводитель мой видлъ и прежде и о чемъ говорилъ мн: круглое, обнимающее всю низменную плоскость, озеро крови.
55—57 И по берегамъ ея бгали съ страшнымъ остервененіемъ кентавры, вооруженные стрлами по прежнимъ своимъ охотническимъ обычаямъ на земл.
58—60 Увидвъ насъ, они остановились и трое изъ нихъ, вооружившись отборными луками и стрлами, выдлились изъ толпы.
61—63 Одинъ изъ нихъ закричалъ намъ издалека: за какимъ наказаніемъ вы нисходите сюда, скажите, но только не сходите съ мста, иначе сейчасъ-же на васъ полетятъ мои стрлы.
64—66 Учитель мой сказалъ: мы дадимъ отвтъ Хирону, когда будемъ возл него: ты всегда торопился исполненіемъ твоихъ злыхъ побужденій.
67—69 Затмъ, тронувъ меня слегка, онъ сказалъ: это Нессо, тотъ самый, что умеръ изъ дикой страсти къ прелестной Деянир, супруг Геркулеса, и такъ жестоко отомстилъ ему. (Пораженный его отравленною стрлою, онъ отдалъ Деянир свой хитонъ, обагренный его кровью, будто-бы для предупрежденія смерти. Геркулесъ, надвши хитонъ, тотчасъ-же умеръ).
70—72 Въ средин стоитъ, понуривъ голову, сынъ Сатурна Хиронъ, знаменитый изслдователь травъ, учитель Ахилла и Ескулапа.
Послдній это Фолъ, извстный своею злобою.
73—75 Эти Кентавры ходятъ тысячами кругомъ кроваваго озера и пускаютъ стрлы въ каждаго гршника, который выходитъ изъ крови выше, чмъ позволяетъ ему совершенное имъ злодяніе.
76—78 Мы приближались къ этимъ дикимъ зврямъ. Хиронъ взялъ стрлу и, расправивъ усы и бороду тупымъ ея концомъ, чтобъ получить возможность говорить,
79—81 открывъ свою огромную пасть, онъ сказалъ товарищамъ: вы замтили, что подъ однимъ изъ этихъ духовъ камни внизъ катятся: значитъ онъ живой,
82—84 умершіе не имютъ такой силы, но добрый учитель мой, подойдя къ этому зврю, прямо къ его груди, гд получеловкъ соединяется съ полулошадью,—
85—87 произнесъ: конечно, онъ живой, и мн свыше предписано показать ему вашу мрачную долину, единственный человкъ сюда допущенный, длаетъ это не изъ какой нибудь прихоти, а по необходимости.
88—90 Тамъ, гд хоры ангеловъ вчно прославляютъ Бога, тамъ есть два, остановившая свое алиллуія, для того, чтобы послать меня сюда и защитить человка, никогда небывшаго злодемъ, да и самъ я не принадлежу къ числу жертвъ вашей обители.
91—93 Въ силу могущества, двигающаго стопами моими по этой дикой дорог, ты обязанъ указать намъ путь и назначить для этого одного изъ самыхъ надежныхъ твоихъ служителей.
94—96 Онъ долженъ показать намъ дорогу чрезъ кровавое озеро и перенести этого человка на спин своей: ибо это не духъ, онъ не можетъ летать по воздуху.
97—99 Хиронъ обратился на право и сказалъ: Нессъ! иди и проводи ихъ, да смотри-же, если встртишь другихъ кентавровъ разгони ихъ.

Переправа чрезъ кровавое озеро и родъ наказанія гршниковъ.

III.

100—102 И поплыли мы чрезъ кровавую пучину, среди страшныхъ криковъ духовъ, мучимыхъ въ кровавомъ кипятк.
103—105 Я увидлъ тамъ людей, погруженныхъ въ крови до самыхъ глазъ. И громадный Кентавръ сказалъ мн: это убійцы (tirani), они жили только кровью и разбоемъ.
106—108 Здсь они оплакиваютъ свою злобу. Ты видишь здсь и великаго завоевателя, Александра Македонскаго и Діонисія, тирана Сиракузскаго, столько лтъ терзавшаго Сицилію.
109—111 А этотъ: лицо его пугаетъ своимъ мрачнымъ
цвтомъ, это одинъ изъ нашихъ современныхъ злодевъ Аццолино (жестокій падуанецъ, убитый на берегахъ рки Адда въ 1260 г.), а за нимъ видишь-ли этого благо: это Обицо-да-Ести, маркизъ Феррары, онъ не даромъ
112—114 убитъ своимъ сыномъ, т. е. скоре пасынкомъ своимъ. Я посмотрлъ на поэта, но тотъ сказалъ: смотри не на меня, а на кентавра: онъ твой путеводитель, а я только слдую за вами.
115—117 Немного дале кентавръ приплылъ къ духамъ, погруженнымъ въ кровь до горла,
118—120 онъ показалъ намъ одну тнь, стоявшую отдльно отъ прочихъ, и сказалъ: это графъ Гвидо Монтефорти: онъ заслужилъ гнвъ Божій за то, что въ церкви убилъ племянника, короля Великобританіи, Генриха, память коего чтится до сихъ поръ на берегахъ Темзы.
121—123 За тмъ я увидлъ духовъ, погруженныхъ до плечъ, а потомъ и до пояса въ кипящую кровь, многихъ изъ нихъ я узналъ сейчасъ-же.
124—126 Мало по малу глубина кроваваго озера уменьшалась такъ, что только одн ноги гршниковъ оставались въ крови, и здсь мы перешли черезъ бродъ.
127—129 Ты замчаешь, сказалъ мн кентавръ, что рка крови здсь все мельчаетъ, но я желалъ бы, чтобъ ты зналъ,
130—132 что на той сторон она все глубже и глубже и наконецъ дойдетъ до той глубины, гд мучаются по заслугамъ смертоубійцы.
133—135 Наказанію опредленному божественною справедливостью, тамъ подвергается и Атилла, бичъ божій, задохнувшійся въ своей собственной крови, и Пиръ, прославившійся своими жестокостями во время неоднократныхъ сраженій съ Римлянами и не щадившій своихъ подданныхъ,
и Тарквиній Секстъ, предавшійся, по смерти своего отца Помпея, разбоямъ въ моряхъ Сицилійскихъ,
136—138 и два разбойника, получившіе только теперь извстность своими грабежами на морскихъ берегахъ близь Рима: Риніеръ да Корнето и Риніеръ Паццо (сумасшедшій). Жестокія страданія ихъ въ огненной пучин заставляютъ ихъ вчно проливать слезы, увеличивающія ихъ мученія.
139 Затмъ онъ оставилъ насъ и переплылъ назадъ черезъ кровавое озеро.

Пснь XIII.

ТОЛКОВАНІЕ.

Уныніе грхъ смертный, отъ него рождаются, ленкиство, праздность, небреженіе, забвеніе, нечестіе, невріе, скудодушіе, отчаяніе и боязнь. Бодръ же и неусыпаемый душою вся сія превосходятъ.

Ровинскій. Русскія народныя картинки.

Поэты входятъ во вторую окружность (girone) седьмого круга, гд наказываются самоубійцы, взяточники-сановники и расточители. Первые превращены въ безобразно скорченныя втви деревьевъ, на коихъ Гарпіи вьютъ гнзда. Вторые преслдуются жадными собаками, которыя терзаютъ ихъ и разрываютъ ихъ на части. Виргилій подводитъ Данте къ одному изъ боле высокихъ кустарниковъ, имющихъ даже видъ дерева, онъ говоритъ ему: ‘сломай одинъ сучекъ этого дерева’,— Данте повинуется, и что же оказывается? это одинъ изъ великихъ людей того времени — Pietro delle Vigne, который разсказываетъ причину своего самоубійства и объясняетъ относящіеся къ нему законы божественной справедливости. Затмъ они видятъ уроженца Сіены, Lanо и падуанца Jacopo da St. Andrea и, наконецъ, выслушиваютъ отъ одного флорентинца, повсившагося въ собственномъ дом, причины бдствій, коимъ подвергается его отечество. Писатели объясняютъ, что это или Rocco de’Mozzi, проигравшій свои богатства и повсившійся изъ страха нищеты, или же Lotto degli Agli, неправый судья, повсившійся отъ угрызенія совсти за свои неправые приговоры.
Души самоубійцъ заключены въ самые безобразные кустарники: это не кусты и не деревья, а что-то хуже самаго дурного дерева, и самаго гадкаго кустарника. На нихъ нтъ ни листьевъ, ни цвтовъ, ни плодовъ.
Смыслъ наказанія слдующій:
Душа иметъ три способности: разумную, чувственную и растительную. Самоубійцы лишены разумной стороны развитія жизни, ибо разумъ старается отдалить смерть, лишающую всякую возможность раскаянія.
У нихъ нтъ чувственнаго развитія души: ибо чувство, по природ своей, ненавидитъ смерть.
Мы убждаемся въ этомъ въ виду борьбы за существованіе, проявляемой не только въ животныхъ, но даже въ растеніяхъ, слдовательно самоубійцы могутъ имть жизнь разв только растительную: ибо низшей степени жизни нтъ.
Самоубійствомъ своимъ они доказываютъ, что разумъ ихъ не выше разума засыхающаго растенія.
Гарпіи изображаютъ собою ту алчность и расточительность, которая вызываетъ людей на самоубійство.
Виргилій, въ третьей глав Энеиды, утверждаетъ, что Гарпіи — это кровожадныя птицы: лицо у нихъ двичье, блдное отъ голода, животъ огромный, кисти рукъ вооружены Ісогтями, которыми они выцарапали глаза знаменитому своими злодяніями Фенею, убившему изъ скупости всхъ своихъ дтей. Три Гарпіи называются: Aello, Occipito и Сеіепо.
Имена ихъ по-русски значили-бы: бери все, что принадлежитъ другому, собирай все чужое, прячь все что достала.
Послдняя гораздо вредне другихъ гарпій, ибо прятать богатство значитъ лишать его всякаго значенія.
Въ строфахъ 19—21 этой псни, Виргилій длаетъ весьма неясный намекъ о своемъ разсказ о Полидор (Энеида, кн. III).
Сущность этого разсказа состоитъ въ слдующемъ: Прибывъ во Фракію, Эней устроилъ въ ней городъ, названный по его имени Энеадой. Когда онъ пошелъ осматривать мстноетъ, то увидлъ маленькій холмъ, покрытый лсомъ изъ мирты и оливы. Онъ сорвалъ втвь съ одного дерева, и вдругъ изъ сломаннаго сучка появляется черная густая кровь, онъ сломалъ другой сучокъ, — изъ него потекло еще больше крови, наконецъ, когда онъ сломалъ третій сучокъ,— то кустъ заговорилъ: Зачмъ ты мучаешь меня и т. д.
Строфы 31—45 этой псни составляютъ очевидное подражаніе этому мсту Энеиды Виргилія.

ПСНЬ XIII.

Вторая окружность седьмого круга.— Самоубійцы.— Гарпіи.— Піетро делле Виньи.— Лано.— Джакобо-да-Сантажндрео.— Рокко-да-Моцци.

Описаніе второй окружности седьмого круга.

I.

1—3 Еще Нессъ не доплылъ къ другому берегу, какъ мы вошли уже въ рощу, гд не было ни одной тропинки, ни даже какихъ либо слдовъ на земл.
4—5 Зеленыхъ листьевъ здсь нтъ, а какіе то темные, сумрачные, нтъ широкихъ раскидистыхъ втвей, а какіе-то узловатые, корявые, свившіеся между собой сучья, нтъ плодовъ, а какіе-то ядовитыя иглы.
7—9 Этой суровой мрачной трущобы избгаютъ даже т дикіе зври которые, ненавидя обработанныя и открытыя поля, скрываются въ окрестностяхъ Тосканской Мареммы, между ркою Чечина и городомъ Корнето.
10—12 Здсь вьютъ свои гнзда отвратительныя Гарпіи, он изгнали троянцевъ съ Строфадскихъ острововъ, съ зловщими предсказаніями будущихъ бдствій.
13—15 Эти птицы имютъ широкія крылья, шею и лицо человческія, туловище птицы, и собачьи лапы съ когтями, тло ихъ покрыто шерстью, и ужасныя завыванія издаютъ он на этихъ странныхъ деревьяхъ.

Наказаніе взяточниковъ-сановниковъ, самоубійцъ.

II.

16—18 Прежде чмъ ты пойдешь дале, сказалъ мн мой добрый учитель, знай, что ты находишься во второй окружности, она простирается
19—21 вплоть до ужасныхъ песчаныхъ степей, смотри внимательне и ты убдишься, что мой разсказъ о Полидор, на могил котораго выросли деревья, проливавшія кровь, когда ломали ихъ втви, заслуживаетъ вры (Энеида кн. III).
22—24 На каждомъ шагу я слышу вопли, но не вижу никого, кто можетъ издавать ихъ, я останавливаюсь въ ужас.
25—27 Вроятно наставнику показалось, что я подумалъ, будто эти вопли издавали гршники, спрятавшіеся отъ насъ за кустами {Примчаніе переводчика. Въ подлинник сказано: I’credo ch’ei credette ch іо credesae. Минъ, въ своихъ стихахъ, переводитъ эту строфу такъ: Вождь, думаю, могъ думать, что въ сомнньи подумалъ я: Ламене переводитъ: Je croie qu’il crut, que je croyais. У Аріоста встрчаемъ ту же игру словъ: Jo credea е credo e credos credo il ver» (Orlando с. IX oct. 23), но переводчику кажется, что эта игра словъ на русскій языкъ не переводима.}.
28—30 Вотъ почему онъ сказалъ мн, сломай одну изъ втвей какого нибудь дерева, и ты сейчасъ-же поймешь свою ошибку.
31—33 Тогда, протянувши руку, я сорвалъ втку большой сливы, и вдругъ стволъ ея вскрикнулъ: зачмъ терзаешь ты мои члены?
34—36 Потомъ, почернвъ отъ выплывающей изъ раны крови, продолжалъ кричать: ‘зачмъ мучаешь ты меня? Ужели въ теб нтъ ни капли жалости
37—39 ‘Мы были людьми и сдлались древесными стволами. Если бы даже души змй гнздились въ нашихъ тняхъ, то и тогда не слдовало бы теб поступать съ нами столь жестоко’.
40—42 И какъ брошенное въ печь бревно свжаго дерева, загораясь съ одной стороны, стонетъ съ другой, выбрасывая изъ себя со свистомъ и воздухъ и воду,
43—45 такъ изъ оставшейся на дерев втви вырывались въ одно время и слова и кровь, я тотчасъ-же бросилъ оторванную втвь и остался недвижимъ, какъ человкъ пораженный ужасомъ.
46—48 Злосчастный духъ, сказалъ ему учитель: еслибы мой спутникъ, прочитавъ поэтическій разсказъ о Полидор, могъ себ составить правильное понятіе о томъ, что онъ теперь видитъ собственными глазами, то онъ не наложилъ бы на тебя руки своей,
49—51 но самъ я побудилъ его къ тому, и только для того, чтобъ онъ могъ убдиться въ невроятномъ, хотя мн самому это очень тяжко,
52—54 скажи ему, кто ты былъ: это нужно для того, чтобы онъ оправдалъ свой поступокъ, возстановивъ добрую о теб память на земл, куда ему дозволено возвратиться.
55—57 Стволъ отвчалъ: Твое ласковое слово такъ увлекаетъ меня, что я. надясь на исполненіе твоего общанія, не могу молчать, а ты, конечно, не поставишь мн въ вину мои излишніе разсказы и разсужденія.
58—60 Я былъ первымъ царедворцемъ Императора Фридриха и пользовался полнымъ его довріемъ.
61—63 Я направлялъ важнйшія государственныя дла, для всхъ остававшіяся тайной, я безусловно былъ преданъ своему государю, и эта преданность меня погубила.
64—66 Зависть, продажная развратница, никогда не смыкающая безстыдныхъ глазъ своихъ среди придворнаго круга цезарскихъ палатъ, эта общая гибель, эта придворная язва —
67—69 возбудила всхъ противъ меня и даже самого Августа: и мои великія почести обратились въ мрачныя страданія.
70—72 По приказанію монарха, меня лишили зрнія,— я Піетро делле Винье, первый министръ Императора Фридриха ІІ-го, и я разбилъ себ голову о каменныя стны церкви Св. Андрея, потому что духъ мой искалъ въ смерти спасенія отъ всеобщаго на земл презрнія къ моей личности.
Справедливый для всхъ и каждаго, я для самого себя оказался несправедливымъ.
73—75 Но клянусь еще свжими корнями этого дерева, я никогда не измнялъ своему монарху, вполн достойному почота,
76—78 и если кто изъ васъ возвратится на землю, то пусть возстановитъ честь моего имени, посрамленнаго язвами наглой клеветы.
79—81 Поэтъ, подумавъ немного, сказалъ мн: такъ какъ онъ теперь молчитъ, то не теряй времени, спроси его о томъ, что желаешь знать.
82—84 Но я уговорилъ его, чтобъ онъ самъ спросилъ гршника о томъ, что мн знать важно: удручаемый состраданіемъ къ нему я не могъ говорить.
85—87 Учитель сказалъ: если ты желаешь, замкнутый въ это дерево духъ, чтобы живой человкъ исполнилъ по возвращеніи на землю твою просьбу, то сдлай ему одолженіе:
88—90 повдай, какимъ образомъ въ эти сучья входитъ душа человка и, если можешь, то скажи, освободится-ли когда нибудь хоть одна изъ нихъ изъ этой страшной древесины?
91—93 Тогда корявый стволъ издалъ сильный визгъ, выразившійся слдующими словами: я отвчу вамъ кратко,
94—96 когда ожесточенная душа самоубійцы выходитъ изъ своего тла, Миносъ отсылаетъ ее въ седьмой кругъ ада,
97—99 и падаетъ она въ лсъ куда попало, куда случай заброситъ ее, и тамъ она всходитъ какъ злакъ (gran di spellа — pautre).
100—102 Затмъ принимаетъ видъ кустарника, а потомъ обращается въ дикое дерево. Гарпіи пожираютъ ея листья, производя нестерпимую боль, выходящую воплями изъ ранъ намъ наносимыхъ.
103—105 Какъ вс другіе, и мы пойдемъ за нашими тлами, но не для того, чтобы облечься въ нихъ,— несправедливо было-бы возвращать намъ то, чего мы сами себя лишили (что Богъ сочеталъ, того человкъ да не разлучаетъ. Мат. 19, 6).
106—108 Нтъ! мы будемъ влачить эти тла за собою для того, чтобы повсить ихъ въ этомъ мрачномъ лсу на предназначенномъ каждому дерев.

Наказаніе расточителей-самоубійцъ.

III.

109—111 Мы прислушивались къ словамъ ствола, думая, что онъ еще намъ скажетъ что нибудь,— вдругъ насъ поразилъ внезапный крикъ,
112—114 подобный тому, что мы слышимъ, когда преслдуемый дозжачимъ на охот, при визгахъ стаи псовъ, дикій кабанъ ломаетъ древесныя втви и сучья.
115—117 И видимъ мы, что съ лвой стороны два существа, голыя и истерзанныя, мчатся съ такою быстротою, что втви деревъ трещатъ, ломаясь предъ ними.
118—120 Бжавшій впереди кричалъ: смерть, смерть,— сюда! а другой, отставшій отъ него (Jacopo da Santo Andrea), кричалъ: Дано, ты не такъ скоро бжалъ
121—123 въ кровавой забав при Топпо: нтъ, тогда ты нарочно остался на мст сраженія, гд Сіенцы были разбиты Аретинами. ты самъ пожелалъ быть убитымъ! Сказавъ это, Джакобо да Санто Андреа лишился силъ и бросился въ сучья одного изъ терновниковъ,
124—126 вслдъ за ними лсъ наполнился черными кровожадными псами, стремившимися какъ спущенныя съ цпи борзыя собаки.
127—129 Они бросились на скрывшуюся въ терновник жертву, разорвали ее на клочки и разнесли по лсу дымящіеся ея останки.
130—132 Тогда путеводитель мой, взявъ меня за руку, подвелъ къ окровавленному кусту, въ которомъ хотлъ спрятаться этотъ несчастный, а кустъ рыдалъ и изливался кровью изъ ранъ, напрасно имъ понесенныхъ.
133—135 О, Джакобо да Санто Андреа, мотъ — самоубійца, кричалъ стволъ куста, за чмъ ты хотлъ скрыться между втвями моими, разв я долженъ страдать за твое безуміе?
136—138 Остановившись возл пораненнаго куста, учитель сказалъ: кто былъ ты, изливающій своею кровью вопли и жалобы изъ ранъ теб нанесенныхъ?
139—141 Кустъ отвчалъ: о души, свидтели мученій моихъ! видли-ли вы съ какою жестокостью я былъ лишенъ своихъ листьевъ и даже втвей своихъ,
142—144 положите ихъ на мои злосчастные корни.
Я Рокко-де-Моцци, уроженецъ Флоренціи, которая приняла христіанство и, вмсто бога войны Марса, избрала своимъ покровителемъ Іоанна Крестителя, вотъ за что
145—147 воинственный богъ будетъ всегда прослдовать этотъ городъ, и если-бы но осталось еще на старомъ мосту (ponte vecehio) рки Арно его изображенія,
148—150 то напрасно бы трудились граждане этого города возстановить его на пепл прежняго — разрушеннаго Атилою. Богъ войны всегда уничтожалъ бы его, но обломки статуи миологическаго бога до нын охраняютъ нашъ городъ.
151 Изъ дома своего я сдлалъ вислицу. (Я извстенъ тмъ, что промоталъ все свое богатство, неправымъ судомъ желалъ вознаградить свои потери и, не достигнувъ своей цли, повсился въ своемъ собственномъ дом).

Пснь XIV.

ТОЛКОВАНІЕ.

У этого истукана голова была изъ чистаго золота, грудь его и руки изъ серебра, чрево его и бедра мдныя. Голени его желзныя, ноги его частью желзныя, частью глиняныя.

Книга Прор. Даніила 2, г. 2, 32—33.

Третья окружность (girone) седьмого круга, куда теперь приходятъ поэты,— это необозримая песчаная пустыня, опустошаемая огненными рками. Здсь казнь всхъ гршныхъ въ насиліи противъ Бога, природы и искуства. Въ числ виновныхъ въ насиліи противъ Бога они видятъ Капанея, одного изъ семи царей, осаждавшихъ ивы. Гордостью своею онъ превосходитъ и самого Люцифера и походитъ ближе всего на сатану Мильтона.
Легенда говоритъ, что онъ попалъ въ адъ при слдующихъ обстоятельствахъ: ивскіе цари, два брата Этеоклъ и Полиниксъ условились царствовать поочередно, сначала одинъ, а потомъ другой, но когда истекъ срокъ царствованія Этеокла, онъ не захотлъ уступить царство своему брату, почему Полиниксъ, вступивъ въ союзъ съ шестью другими царями, пошелъ на ивы. Союзниками его были: А я растъ, Тиддей, И и помедонъ, Амфіарій, Капаней и Партенонъ. Они побдили, изъ нихъ Капаней, отличавшійся благородствомъ своего происхожденія, величественною осанкою, красотою и храбростью, взобрался одинъ изъ первыхъ на стны города и, недовольный своею побдою надъ врагами, сталъ порицать и проклинать боговъ и самого Юпитера, за что и былъ низвергнутъ въ адъ всесильнымъ громовержцемъ, стрлою, выкованною Вулканомъ въ подземельяхъ горы Этны.
Краткая, но грозная рчь Капанея, обращенная къ Данте, рисуетъ въ нсколькихъ строчкахъ характеръ властелина ада, какъ-бы онъ ни назывался: Люциферомъ, Сатаною, Мефистофелемъ или Капанеемъ.
Даже низвергнутый въ огненное озеро стрлою Юпитера и подвергаемый тамъ самымъ страшнымъ мученіямъ, онъ презираетъ вс свои страданія и продолжаетъ, какъ и прежде, возставать противъ того, кто имлъ силу его сокрушить и уничтожить.
Наконецъ поэты доходятъ до кроваваго потока. Виргилій объясняетъ Данте значеніе всхъ потоковъ этого отдла.
Затмъ Виргилій описываетъ статую Сатурна или времени. Это подражаніе книг пророка Даніила, слова котораго взяты за эпиграфъ настоящей главы.
Поклонникъ Виргилія Данте признаетъ вкъ Августа золотымъ вкомъ. Виргилій думалъ, что Августъ осуществитъ этотъ вкъ, предсказанный волхвами. Если Виргилій это думалъ, то Данте могъ этому врить. Многіе доказывали, что Виргилій своимъ золотымъ вкомъ хотлъ предсказать Рождество Спасителя, но едва-ли это такъ: зачмъ-же онъ самъ говоритъ, что ему нельзя войти въ Рай, такъ какъ онъ не зналъ Спасителя. Если-бы онъ предвидлъ и предсказалъ великое пришествіе, то одно уже сродство душъ неминуемо привело-бы его въ жилище вчнаго счастья. Нтъ! для нжнаго пвца Дидоны, вовсе не сожалншаго объ утрат строгой и бурной свободы римской республики,— Имперія, дающая наконецъ миръ всему свту, посл злодяній республики, посл потоковъ пролитой ею крови и обратившей въ груды развалинъ жилища человческія и великія памятники искуствъ, — разв Имперія не золотой вкъ? И въ наше даже время самый вредный для своего отечества Императоръ сказалъ: ‘Имперія — это миръ’ (L’Empire c’est la paix).
Виргилій описываетъ состояніе народовъ во времена римской республики слдующими приблизительно словами:
‘Везд справедливость падаетъ ницъ передъ несправедливостью и правда предъ зломъ, везд господствуетъ война, везд безобразные образы порока — плугъ выброшенъ, земледльцы, оторванные отъ своихъ нивъ, влачатъ жизнь сбою въ отчаяніи и изъ кривыхъ косъ, обработывавшихъ поля, длаютъ стройныя смертоносныя копья’.
Избраніе Августа Императоромъ удовлетворитъ желаніе поэта: жестокосердіе смирится, и двери храма войны будутъ неподвижно стоять подъ желзными запорами.
Такъ думалъ Виргилій и разсчитывалъ на золотой вкъ Августа.
Но исторія осудила Имперію, и тамъ, гд поэтъ хотлъ видть золотой вкъ, она усмотрла вкъ по преимуществу желзный: паденіе нравственности, баснословный развратъ и зврское господство силы, тмъ не мене увлеченіе Виргилія не разъ вводило въ заблужденіе руководителей судебъ человческихъ, — испытавъ страшныя судороги безначалія, народы жаждутъ покоя и готовы заплатить за него хоть-бы кровью. свободы. Да! картина паденія владычества римскихъ Императоровъ должна была-бы служить важнымъ урокомъ для народовъ.
Но вс уроки, преподаваемые намъ исторіею, вовсе не важны: сегодня мы ихъ понимаемъ, а завтра забудемъ, не даромъ же существовали и были прославляемы, посл Александра Македонскаго, и Наполеонъ I и Наполеонъ III.
Римскую Имперію можно оправдывать разв только съ точки зрнія провиднія. Когда общество осуждено на смерть ршительными приговорами судьбы, тогда Божество, въ неуловимыхъ для человка намреніяхъ, можетъ сколько нибудь ослабить его предсмертныя мученія, ниспославъ на него миръ и спокойствіе: это все равно что сладкій ядъ, дающій умирающему хоть одну минуту успокоенія, но того общества, которое одарено еще жизненными стихіями, нельзя отдавать подъ покровительство грубой силы какихъ нибудь Наполеоновъ, — это смертельный ядъ для самыхъ важныхъ благъ человческихъ, все же лучше сражаться среди буйныхъ возмущеній свободы, чмъ живымъ сойти въ могилу наглаго непорядка. (Laurent Rome p. 379—381).
Наконецъ поэты доходятъ до кроваваго потока. Виргилій объясняетъ Данте значеніе всхъ потоковъ этого отдла.

ПСНЬ XIV.

Третья окружность седьмою круга.— Насилователи противъ Бога.— Гора Ида.— Колыбель Юпитера.— Статуя Сатурна.— Рки ада.

Описаніе мста и наказанія гршниковъ.

I.

1—3 Подъ вліяніемъ любви къ родин, я подобралъ разбросанныя втви и листья и осыпалъ ими корни рыдающаго и ослабвшаго отъ изнеможенія кустарника.
4—6 Потомъ, мы подошли къ мсту, разграничивающему вторую окружность круга отъ третьей, гд увидли ужасающее искуство божественной правды.
7—9 Для вящшаго разъясненія представившихся взорамъ моимъ новыхъ предметовъ, скажу, что мы достигли степи, но дающей жизни никакому растенію.
10—12 Какъ гирляндою окружалъ ее страшный лсъ, окаймленный со всхъ сторонъ мрачнымъ потокомъ, мы останавливаемся на рубеж этой песчаной степи,
13—15 раскаленные пески которой напоминаютъ т ливійскія пустыни, по коимъ впервые проходилъ Катонъ, по смерти Помпея.
16—18 О божественная месть! какъ устрашать должна ты каждаго, кто прочтетъ все, что представилось глазамъ моимъ!
19—21 Я вижу неисчислимыя толпы нагихъ духовъ скорбно рыдающихъ: всмъ имъ опредлены особыя наказанія по разрядамъ.
22—24 Одни лежатъ навзничь (богохульники), другіе сидятъ скорчившись (ростовщики), третьи безпрестанно бгаютъ по всей окружности безъ всякаго отдыха (содомиты).
25—27 Послднихъ гршниковъ всего боле, лежавшихъ навзничь мене, но они страдаютъ и кричатъ сильне.
28—30 Медленно падаютъ по всему отлогому скату песчаной пустыни огненные языки, какъ снгъ на альпійскихъ горахъ въ безвтренную погоду,
31—33 или какъ во время похода Александра Македонскаго въ знойную Индію, огненный дождь ниспадалъ на обширныя песчаныя степи,
34—36 и полчища его, по приказанію полководца, гасили ногами, въ минуту ихъ паденія на землю, огни, чтобъ остановить развитіе пожара,
37—39 такъ точно огненный дождь ниспадаетъ на эту песчаную степь и, воспламеняя песокъ, какъ удары кремня зажигаютъ трутъ, удваиваютъ мученія гршниковъ.
40—42 Безъ устали эти несчастные мечутъ свои руки взадъ и впередъ, чтобъ высвободиться сколько нибудь изъ пожирающаго ихъ пламени.

Въ числ безбожниковъ поэты встрчаютъ Капанея.

II.

43—45 Учитель, сказалъ я, ты побдившій вс препятствія, кром упорства тхъ чертенятъ, что встртились намъ у вратъ города Дите (гл. IX).
46—48 Скажи мн, кто этотъ великанъ, что лежитъ на земл, не обращая ни малйшаго вниманія на губительное дйствіе огненнаго дождя.

Рчь Капанея.

III.

49—51 Но самъ великанъ, услышавъ слова мои, вскрикнулъ: живой, боговъ я презиралъ,— и мертвый, я все тотъ-же!
52—54 Пусть Юпитеръ вновь задаетъ непосильную работу кузнецу своему Вулкану, у него онъ взялъ острую стрлу, поразившую меня въ послдній день моей земной жизни,
55—57 пускай, взывая о помощи къ Вулкану, при крикахъ: добрйшій Вулканъ! помоги! помоги! (aiuta, aiuta) онъ измучаетъ одного за другимъ (a muta, a muta) всхъ циклоповъ, его сподвижниковъ, въ ущельяхъ горы Этны, этой мрачной монжибельской кузницы,
58—60 пусть поразитъ онъ меня еще разъ своими громоносными стрлами, какъ въ ессаліи у Флегры — все-же мщеніе не порадуетъ его, оно останется безсильнымъ: я непоколебимъ въ своихъ убжденіяхъ.

Отмтъ Виргилія, обращенный къ Капанею.

IV.

61—63 Тогда учитель мой закричалъ такъ сильно, какъ никогда при мн еще не кричалъ: Капаней! вскрикнулъ онъ, ты получилъ заслуженное наказаніе
64—66 именно въ твоей гордости, и ярость твоя служитъ единственнымъ, справедливымъ и достойнымъ возмездіемъ за твои преступленія!
67—69 Затмъ онъ обратился ко мн, и спокойнымъ голосомъ сказалъ: это одинъ изъ семи царей, осаждавшихъ городъ ивы,
70—72 онъ Бога презиралъ, и кажется до сихъ поръ Его презираетъ, но я уже замтилъ ему, что самая ярость его, какъ справедливое за грхи возмездіе, наказываетъ его сильне всхъ другихъ мученій.

Поэты подходятъ къ Флегетону, къ рк пламени.

V.

73—75 Слдуй за мною, остерегайся теперь только раскаленнаго песку, держись ближе къ лсной опушк.
76—78 Молча достигли мы того мста, гд изъ лса вытекаетъ небольшой потокъ, кровавыя пламенющія струи коего меня до сихъ поръ приводятъ въ содроганіе, при одномъ воспоминаніи о немъ, волосы становятся дыбомъ.
79—81 И какъ Буликамскія горячія воды, достающіяся близь Витербы въ удлъ гршницамъ, привлекающимъ на свои источники многочисленныхъ постителей, такъ протекаетъ этотъ кровавый потокъ по песчаной пустын.
82—84 Дно и отлогіе берега его обратились въ камни: это свойство кроваваго источника, я замтилъ, что здсь можно пройти на другую сторону.
85—87 Изъ всего что я показалъ теб, сказалъ мн наставникъ, посл того какъ мы прошли чрезъ врата, входъ въ которые никому не возбраняется,
88—90 самое замчательное — этотъ потокъ, кровью своею погашающій огонь.
91—93 Эти слова моего учителя возбудили еще больше мое любопытство, и какъ алчущій проситъ пищи, я просилъ дальнйшихъ его разъясненій.

Старецъ Сатурнъ или время: золотой вкъ, серебряный, мдный, желзный, желзный смшанный въ глиною. Подражаніе Пророчеству Даніила (см. Библія, гл. II, стр. 31—32).

VI.

94—96 Виргилій сказалъ: среди моря до сихъ поръ существуетъ разоренный островъ, именуемый Критомъ, тамъ когда-то царствовалъ Сатурнъ, и подъ его правленіемъ вс жители были праведниками.
97—99 Тамъ была гора Ида, богатая живыми источниками и живописною зеленью, теперь это. безплодная пустыня.
1—102 Реа, жена Сатурна, зная обыкновеніе мужа пожирать своихъ дтей, сдлала изъ этой горы колыбель для сына своего Юпитера, и заглушала его дтскій плачъ страшными криками и возгласами своихъ подвластныхъ, сопровождаемыми игрою на разныхъ ударныхъ музыкальныхъ орудіяхъ.
103—105 Среди горы возвышается старецъ, который обратясь спиною къ Даміет (этому гнзду язычества и заблужденій), смотритъ какъ въ зеркало на Римъ, (на единственный престолъ истинной вры). Онъ изображаетъ время, которое пожираетъ все, что производитъ.
106—108 Голова его чистое золото, золотой вкъ: времена Августа, плечи и грудь чистое серебро: вкъ серебряный, времена его пріемниковъ, туловище вплоть до ногъ сдлано изъ мди: мдный вкъ, времена продажныхъ императоровъ.
109—111 Остальныя части тла — избранное лучшее желзо, вкъ желзный, но здсь они раздвояются, одна нога сдлана изъ желза, а другая изъ глины, и на эту ногу старецъ начинаетъ опираться боле чмъ на другую: вкъ нашествія варваровъ и бдствій рода человческаго.
112—114 Каждый составъ старца, кром золотого, носитъ на себ слды ранъ, изъ коихъ сочатся слезы, и ихъ накопляется такъ много, что падая на землю он прорываютъ пещеру до самой подошвы скалы.
(Здсь глина примшалась къ желзу, здсь соединились единоличная жестокость (Titannide) и господство недоразвитаго и необразованнаго большинства людей (demoеratіa): вкъ безнравственности, молокососности (Sharbatellо), вкъ упадка надлежащей сильной власти, вкъ гордости, разврата, скандаловъ, наглой алчности, всевозможныхъ обмановъ, мимолетныхъ наслажденій, постыднаго застоя и грубаго захирнія {Примчаніе переводчика. Эта вставка взята изъ толкованій Барджиджи. Данте ее не писалъ, это разъясненіе мыслей, выраженныхъ въ другихъ его твореніяхъ.}.

[Іотоки истекающіе изъ ранъ старца: 1) Ахеронъ — рка страданія. 2) Стиксъ,— болото ненависти и ужаса. 3) Флегетонъ — рка пламени. 4) Коцитъ — болото горькихъ слезъ и рыданій.

VII.

115—117 Слезы старца разливаются, принимаютъ въ мрачной долин различныя направленія и образуютъ три потока: Ахеронъ, Стиксъ и Флегетонъ, потомъ узкимъ каналомъ они стекаютъ въ адъ, въ самый центръ земли,
118—120 откуда нельзя уже спускаться внизъ, а нужно подниматься вверхъ. Тамъ эти слезы образуютъ Коцитъ, его ты скоро увидишь, и потому теперь я объ немъ умалчиваю.
121—123 Тогда я сказалъ поэту: если этотъ ручей беретъ начало еще въ нашемъ мір, почему впервые мы только здсь его видимъ?
124—126 Теб извстно, отвчалъ онъ, что мы спускаемся въ кругловину и все идемъ влво, и, хотя ты видлъ уже многое,
127—129 но все-же не видлъ всей окружности, поэтому не удивляйся, если увидишь что нибудь новое.
130—132 Я опять спросилъ: учитель, гд-же Флегетонъ и гд Лета, рка забвенія? о послдней ты ничего не говоришь, а о первой сказалъ только, что она беретъ свое начало изъ слезъ статуи времени.
133—135 Мн нравятся вс твои вопросы, отвчалъ Виргилій, но странно мн, что ты видишь пламенющій Флегетонъ и спрашиваешь меня, гд рка пламени?
136 — 138 Рку забвенія ты увидишь, но не въ этой пропасти, гд вс должны постоянно помнить грхи свои, вызвавшіе небесное правосудіе, а тамъ,— въ чистилищ,— гд души гршниковъ омываются, и вс ихъ поступки предаются забвенію.

Поэты удаляются изъ 3-й окружности 7-го круга.

VIII.

139—141 Затмъ онъ произнесъ: время наступило, мы должны удалиться изъ лса, слдуй за мною по этимъ камнямъ,
142 въ которые превратились и вс огни, сжигающіе долину, и вс испаренія ими вызываемыя.

Пснь XV.

ТОЛКОВАНІЕ,

Наставникамъ, хранившимъ юность нашу,
Не помня зла, за благо воздадимъ.
Пушкинъ.

Проходя дальше по песчаной степи, поэты встрчаютъ гршниковъ противъ природы человческой, одинъ изъ этихъ несчастныхъ Брунетто Латини узнаетъ въ Данте своего прежняго воспитанника, приближается къ нему, хватаетъ его на полу хитона и проситъ пройти съ нимъ нсколько шаговъ и поговорить съ нимъ. Брунетто былъ астрологъ и философъ.
Въ своемъ сочиненіи подъ названіемъ сокровище (il mio tesoro см. стр. 118—120) въ первой части, которую онъ назвалъ карманныя деньги (nioneto d’uso), онъ говоритъ о мір, о царствахъ, о народахъ, о пророкахъ, апостолахъ, о значеніи церкви и паденіи Римской Имперіи, о галлахъ, германцахъ, о положеніи и границахъ провинцій, о стихіяхъ, рыбахъ, птицахъ, змяхъ и вообще о всхъ животныхъ.
Во второй части своего сокровища, подъ названіемъ драгоцнный камень, — онъ разсуждаетъ объ Аристотел, его этик, о добродтеляхъ и злодяніяхъ, — а въ третьей, названной имъ чистое золото, онъ разбираетъ уже риторику Цицерона, идеалы художественнаго краснорчія и высшія начала государственной мудрости.
Таковъ былъ учитель Данте въ XIII-мъ столтіи. И все же ученикъ помщаетъ своего учителя въ адъ. Разв не правъ Lamennais, когда на стр. LXX своего введенія къ переводу ада, говоритъ: ‘страсти, ненависть къ партіямъ руководили Данте по большей части въ выбор лицъ, помщаемыхъ имъ въ свой адъ, и въ распредленіи надлежащихъ гршникамъ наказаній: необычайное воображеніе его о всхъ подробностяхъ наказаній доказываетъ, что это былъ поэтъ того времени, когда святая церковь не переставала громить народы своими угрозами и проклятіями.
Вотъ почему и Данте въ распредленіи своихъ наказаній превосходитъ все, что до сихъ поръ самое мщеніе могло измыслить’.
Какъ философъ, Брунетто обращается къ поэту съ слдующими словами: какое счастье, или какая судьба привела тебя сюда? Какъ астрологъ, онъ совтуетъ ему слдовать за своей звздой, а Данте родился въ март мсяц, подъ вліяніемъ созвздія близнецовъ, общающихъ, по ученію астрологовъ, и славу и бдствія.
Брунетто знаетъ своего ученика и предсказываетъ ему его будущую славу, но вмст съ тмъ указываетъ и на т страданія, которымъ онъ уже присужденъ по вол провиднія. Онъ говоритъ, что родина его Флоренція осудитъ его точно также, какъ Римъ осудилъ Сципіона, или какъ Афины Тезея, впрочемъ это только историческіе намеки, не имющіе въ настоящее время важнаго значенія (см. Бенвенуто Рамбальди стр. 376—388).
Для Данте важно то, что онъ самъ предсказываетъ будущую неблагодарность своихъ соотечественниковъ и бдствія его ожидающія на земл, и видитъ будто бы разныхъ гршниковъ, его враговъ или пріятелей, получающихъ здсь заслуженное наказаніе.
По мннію переводчика, эта пснь заслуживаетъ особаго вниманія для объясненія ученій Данте. Иные толкователи говорятъ, что Данте, помстивши своего учителя въ адъ, надъ нимъ насмхается, но другіе доказываютъ, что поэтъ дйствительно любилъ Брунетто, который познакомилъ его съ этикой Аристотеля, съ первоначальными понятіями о стихіяхъ, птицахъ и змяхъ и съ важною наукою о государственной мудрости. Спрашивается, за чмъ же въ такомъ случа онъ помстилъ его въ адъ, а не въ рай, или по крайней мр не въ чистилище?
Утверждаютъ, что это потому, что въ чистилище гршникъ можетъ попасть въ такомъ только случа, если онъ покаялся, хотя бы въ послднюю минуту своей жизни. Франческа-да-Римини убита внезапно и на земл не успла покаяться, вотъ за что она попала въ адъ, но Брунетто Латини имлъ возможность покаяться и отказаться отъ своихъ ложныхъ ученій. Гд его мсто?

ПСНЬ XV.

Третья окружность седьмого круга.— Насилователи противъ природы.— Учитель Данте, Брунетто Латини.— Франческо д’Акорсо.-Андреа-де-Моцци.

Поэты продолжаютъ путъ въ песчаной пустын.

I.

1—3 Мы идемъ по окаменвшимъ берегамъ потока, и паръ изъ него выходящій гаситъ самый огонь, низвергающійся въ бездну, и охраняетъ и воду и плотину (argine).
4—6 Какъ фламандцы между Гентомъ и Бригомъ устраиваютъ крпкую защиту отъ морскихъ наводненій,—
7—9 какъ Падуанцы по берегамъ Бренты воздвигаютъ преграды ея наводненіямъ, чтобы предупредить ту минуту, когда солнечные лучи дадутъ себя почувствовать снгамъ кіарентинской возвышенности,— и тмъ защитить свои деревни и замки,
10—12 такъ устроены были берега этого потока, но творецъ ихъ, кто-бы онъ ни былъ, далъ имъ меньшіе размры въ сравненіи съ тми защитами и преградами.

Поэты встрчаютъ толпу гршниковъ.

II.

13—15 Мы удалились изъ лса такъ далеко, что сколько разъ я не оглядывался, при всемъ своемъ желаніи, не могъ видть этого лса.
16—18 И вдругъ встрчаемъ толпу духовъ, стремящихся по подошв плотины (argine), по коей мы проходили, вс они смотрли на насъ съ такимъ усиліемъ,
19—21 какъ вечеромъ, при молодомъ мсяц, всматриваешься другъ въ друга, съ тмъ же напряженіемъ съ какимъ портной ищетъ ушко иглы своей.

Встреча Данте съ его учителемъ Брунетто Латини.

III.

22—24 И вотъ, среди такого общества, я чувствую, что кто-то изъ толпы хватаетъ за полу моего хитона и кричитъ: что за чудо?
25—27 И я, какъ только онъ поднялъ руку, такъ пристально взглянулъ на него, что даже и обгорвшее его лицо
28—30 не помшало мн узнать моего бывшаго учителя. Наклонившись къ нему, я вскрикнулъ: вы ли это г. Брунетто?
31—33 Сынъ мой, сказалъ онъ мн, не захочешь-ли ты возвратиться немного назадъ со мною, а эта толпа пусть идетъ впередъ.
34—36 Конечно, я даже самъ очень прошу васъ, отвчалъ я, и если на это согласится мой путеводитель, то мы можемъ даже ссть здсь.
37—39 Нтъ, сынъ мой, намъ сидть здсь нельзя, знай, что всякій изъ насъ, если только остановится хоть на минуту, то въ точеніи ста лтъ, будетъ лежать недвижимъ и все будетъ горть, но сгорть не можетъ.
40—42 Такъ лучше или впередъ, я буду слдовать за тобою, а потомъ ужо возвращусь къ своимъ собратіямъ, оплакивающимъ свои вчныя мученія.
43—45 Я не ршился сойти внизъ съ камней и идти съ нимъ рядомъ, боясь сгорть, но, наклонивъ голову, шелъ возл него, какъ человкъ, преклоняющійся передъ уважаемымъ лицомъ.

Рчь Брунетто Латини.

IV.

46—48 Онъ началъ: какой случай или какая судьба привела тебя сюда живымъ, и кто-же твой путеводитель?
49—51 Я отвчалъ: по достигши еще зрлыхъ лтъ, я сбился съ дороги въ одной изъ долинъ нашей родины.
52—54 Вчера утромъ я уже повернулся, чтобъ идти назадъ, но встртился съ учителемъ, и теперь онъ этой дорогой ведетъ меня домой.
55—57 Я онъ мн: ты родился въ то время года, когда солнце было въ созвздіи близнецовъ и если будешь слдовать за своей звздой, если только я дйствительно изучилъ науку о звздахъ (астрологію), и ихъ вліяніи на нашу природу, то ты непреннно достигнешь славы на земл.
58—60 И зная, какъ благоволитъ къ теб небо, я поощрилъ бы тебя къ совершенію твоего подвига, если-бы не умеръ преждевременно,
61—63 но флорентинцы, этотъ неблагодарный и злой народъ, сошедшій въ древности съ горы Фіезоли и сохранившій въ своемъ сердц до сихъ поръ вс свойства родной горы и камней ее составляющихъ,
64—66 за добрыя дла твои сдлаются твоими врагами: ты знаешь, что среди горькой рябины не даетъ плода сладкая смоковница.
67—69 Древняя пословица говоритъ: слпые флорентинцы, скупой, завистливый, гордый народъ, старайся сколько можешь очиститься отъ ихъ нравовъ и обычаевъ.
70—72 Судьба такъ много общаетъ теб, что об враждующія теперь между собою партіи, и черные и блые, почувствуютъ нужду въ теб и будутъ гордиться тобою, но это желаніе никогда не исполнится.
73—75 Пусть сами себя пожираютъ эти скоты, фіезолинскія животныя, но не сократятъ они того растенія, которое выросло на ихъ подлой земл,
76—78 отъ смени римлянъ, переселившихся туда въ то самое время, когда создано было это гнздо злодяній (Флоренція).

Отвтъ Данте.

V.

79—81 Если-бы мольбы мои были уважены, сказалъ я ему, вы не лишились бы еще человческой оболочки.
82—84 Я и теперь вижу вашъ отеческій образъ въ то время, когда вы на земл, мало по малу,
85—87 внушали мн какъ долженъ жить человкъ, чтобъ оставить вчную о себ память, и пока я буду живъ, не перестану свидтельствовать о моей благодарности за ваши наставленія.
88—90 Все, что вы говорите мн, я сохраню въ своей памяти для того, чтобы передать вмст съ предсказаніями Фаринаты той дв, которая, конечно, ихъ пойметъ, если только я ее увижу.
91—93 Но я хочу, чтобы вы знали, что я готовъ перенесть всевозможныя бдствія, ниспосылаемыя на меня судьбою, лишь-бы совсть моя ни въ чемъ меня не упрекнула.
94—96 Предвщаніе о моемъ будущемъ для меня не ново: пусть судьба идетъ своимъ чередомъ, все-же люди должны работать и въ пот лица добывать хлбъ свой.
97 — 99 При этихъ словахъ учитель мой повернулся налво, посмотрлъ на меня и сказалъ: тотъ слышитъ хорошо, кто помнитъ все что слышитъ.

Брунетто Латини показываетъ Данте нкоторыхъ гршниковъ и внезапно убгаетъ.

IV.

100—102 Продолжая идти рядомъ съ Брунетто, я просилъ его указать мн самыхъ извстныхъ и важныхъ товарищей его страданій.
103—105 И онъ сказалъ: о нкоторыхъ изъ нихъ я сообщу теб полезныя свднія, о другихъ осторожне умолчать, еще не настало время говорить о нихъ.
106—108 Прежде всего, ты долженъ знать, что здсь мучаются вс великіе и славные духовные и свтскіе писатели, и вс гршны въ одномъ и томъ-же порок.
109—111 Среди этой несчастной толпы ты увидишь и Прискіана, грамотя VI вка (Prisciano), и Франческо д’Аккорсо, знаменитаго правовда, и даже, если теб не противно смотрть на эту сволочь,
112—114 то ты между ними увидишь того флорентинскаго эпископа, Андрея да Моцци (Andrea d Mozzi), котораго папа, этотъ рабъ рабовъ Господнихъ, прогналъ за безнравственность изъ Флоренціи въ Виченцу, съ береговъ рки Арно на берега Баккиліона, гд и сгнили подлые его останки.
115—117 сказалъ бы еще боле, но не могу, потому что вижу песчаную пыль, вздымаемую новою ватагою гршниковъ, идущихъ мн на встрчу.
118—120 Это народъ, съ которымъ брататься я не могу, прошу тебя читай и распространяй мое сочиненіе, называемое сокровище (Tesoro), въ немъ я живу до нын: это моя единственная просьба.
121—123 Сказавъ это, онъ повернулся и помчался съ такою быстротою назадъ, что напомнилъ мн веронскихъ скороходовъ, бгущихъ за зеленымъ флагомъ.
124 И бжалъ онъ такъ, что, конечно, долженъ былъ бы остаться побдителемъ бга.

Пснь XVI

ТОЛКОВАНІЕ.

Боримый симъ духомъ (сладострастія) ощущаетъ
жаръ, подобный огню отъ раскаленной печи.

Іоаннъ Лствичникъ.

Такъ и страстная душа всегда мучается, несчастная, своимъ злымъ навыкомъ, нмйя всегда горькое воспоминаніе и томительное впечатлніе отъ страстей, которыя безпрестанно жгутъ и опаляютъ ее.

Авва Дороей.

Не доходя до конца третьей окружности седьмого круга, гд поэтъ услышалъ уже клокотаніе Флегетона, низвергавшагося въ восьмой кругъ, онъ встрчаетъ новую толпу гршниковъ, нарушающихъ законы самой природы, (содомитовъ).
Трое изъ нихъ выдляются изъ толпы и идутъ къ нему на встрчу: это одни изъ знаменитйшихъ его соотечественниковъ, съ ними онъ разговариваетъ о флорентійской злоб дня.
Всегда врный самъ себ, Данте выставляетъ только самыхъ знаменитыхъ людей: въ предшедшей псн онъ преслдовалъ духовенство и ученыхъ людей своего времени, а здсь — государственныхъ дятелей Флоренціи. Изъ этого не слдуетъ заключать, чтобы онъ преслдовалъ и религію, и науку, и политику, онъ указываетъ только на личности, оскорблявшія значеніе великой идеи. Изъ новыхъ гршниковъ, одинъ былъ мужъ совта и силы, въ длахъ мудрецъ, въ сраженіяхъ побдитель, другой хотлъ спасти Флоренцію отъ погибели, а третій — былъ знаменитъ своимъ богатствомъ.
Впрочемъ имена ихъ теперь мало извстны. Это Гвидо, Гверра, Тегіяіо Альдобранди и Яковъ Рустикуччи. Послдній изъ нихъ разговариваетъ съ поэтами и называетъ по именамъ двухъ другихъ товарищей. За тмъ онъ самъ спрашиваетъ Данте о настоящемъ положеніи Флоренціи и указываетъ на нкоего Вильгельма Борсіери, который очень дурно отзывается о родномъ ихъ город. Кто этотъ Вильгельмъ, и за что онъ попалъ въ адъ, это очень трудно понять изъ толкованій современныхъ Данте писателей. Вс они, или нкоторые изъ нихъ находятся между собою въ пререканіяхъ. Спорные вопросы состоятъ въ томъ, былъ ли Борсіери хорошій человкъ или дурной, и могъ ли Данте, при своихъ религіозныхъ убжденіяхъ, сослать Борсіери въ адъ за то только, что онъ былъ остроумнымъ человкомъ, и что же ставятъ въ вину этому гршнику толкователи Данте: они говорятъ, что во Флоренціи существовалъ какой то Ерминій Гримальди, извстный скупой богачъ, который устроилъ великолпный дворецъ, со всевозможными украшеніями, рисунками и картинами и, призвавъ туда Борсіери, спросилъ его: есть ли на свт что либо лучше того, что я видлъ, зналъ и здсь нарисовалъ? Тогда Борсіери отвчалъ: я знаю, что вы не можете никого научить тому, чего вы сами не видли и не знали, но я могу научить васъ тому, о чемъ вы не имете никакого понятія: нарисуйте здсь доблесть человческую. Если это правда, то спрашивается за что же Данте ссылаетъ Борсіери въ адъ. Современники Данте не разъяснили этого сомннія, да и едва ли могли разъяснить.
Чтобы вызвать Геріона — олицетвореніе лжи, Виргилій приказываетъ Данте снять съ себя вервіе, коимъ онъ опоясанъ, сворачиваетъ его въ клубокъ и бросаетъ въ пропасть.
Что это за вервіе или поясъ? Преданіе говоритъ, что Данте хотлъ поступить въ монахи Францисканскаго ордена и обвязался вервіемъ, — прочитавши общую молитву всхъ поступающихъ въ это братство ‘обвяжи меня, Господи, этимъ очистительнымъ поясомъ, искорени во мн страсть къ алчности и укрпи во мн добродтели, ограждающія нравственную чистоту’.— Вотъ этотъ именно поясъ и брошенъ въ глубину восьмого круга, чтобъ вызвать олицетвореніе лжи.— Данте бросилъ этотъ поясъ въ аду и съ тхъ поръ не нуждался въ немъ.— Онъ, какъ объясняетъ большая часть его толкователей, понялъ тотчасъ же, что и этотъ поясъ и всякая монашеская одежда есть только олицетвореніе обмана, — и не захотлъ вступить въ общество монаховъ Францисканскаго ордена.
Другіе писатели усматриваютъ въ этомъ пояс символы противоположныхъ обману добродтелей, какъ то: добросовстность, врность, точность, прямизна (неуклонность) направленія, правдивость и откровенность.
Приводя эти разныя мннія, Скартацини говоритъ: невольно. вспоминаешь воззваніе Данте къ читателю объ аллегорическомъ значеніи его стиховъ: о, здравомыслящіе люди! поймите, что хочу выразить этими странными стихами (п. IX стр. 61—63).

ПСНЬ XVI.

Государственные дятели Флоренціи.— Гвальдрада.— Вильгельмъ Борсіери.— Вервіе, коимъ Данте былъ опоясанъ, при вход въ адъ,— Флегетонъ,— Аквакста.— Монтоне.— Геріонъ.

Три тни окружаютъ поэтовъ.

I.

1—3 Я достигъ того мста, гд слышно было клокотаніе воды, ниспадающей изъ одного круга ада въ другой и напоминающей жужжаніе роя пчелъ въ уль.
4—6 Вдругъ, изъ бжавшей подъ дйствіемъ мучительнаго огненнаго дождя толпы, выдляются три тни
7—9 и бгутъ намъ на встрчу, каждый изъ нихъ кричитъ: остановись! по благородной одежд твоей я узнаю флорентинца, гражданина этого развратнаго города.
10—12 Ужасъ объялъ меня при вид ихъ изуродованныхъ членовъ, покрытыхъ и застарлыми и свжими пылающими ранами, наносившимися и наносимыми имъ вчно палящимъ огнемъ.
До сихъ поръ мн больно вспомнить объ этомъ.
13—15 Услышавъ ихъ вопли, Виргилій остановился и, посмотрвъ на меня, сказалъ: подожди! этимъ духамъ нужно оказать нкоторое уваженіе.
16—18 И еслибъ не огненныя стрлы, ниспадающія на землю, то я сказалъ бы, что лучше теб самому поспшить къ нимъ на встрчу, чмъ имъ бжать сюда.
19—21 Какъ только мы остановились, они возобновили свои вопли, подбжали къ намъ и закружились вокругъ насъ колесомъ: имъ запрещено стоять на мст и здсь необходимость вчнаго движенія обращается въ ихъ наказаніе.
22—24 И какъ бойцы, нагіе и натертые масломъ, прежде чмъ напасть на противника пристально всматриваются другъ въ друга, чтобы улучить удобное для нападенія на врага мгновеніе,
25—27 такъ эти тни, устремивъ на насъ неподвижно свои взоры, кружились около насъ только своимъ туловищемъ, движеніе ихъ могъ было противоположно движенію шеи.

Одна ни тней называетъ всхъ трехъ гршниковъ.

II.

28—30 Да! если страданія низвергнутыхъ въ эту несчастную бездну, начала одна изъ тней (Рустикуччи), если наши искаженныя, палимыя вчнымъ огнемъ лица возбуждаютъ презрніе и къ намъ самимъ и къ нашимъ мольбамъ,
31—33 то все-же наша прежняя слава можетъ побудить твою душу сказать намъ: кто ты? ибо какое живое существо кром тебя можетъ съ такимъ спокойствіемъ проходить среди огненныхъ дебрей ада.
34—36 Видишь-ли ты эту тнь, за которою я слдую, нагую и опаленную, ты не повришь какое высокое значеніе она имла на земл.
37—39 Это Гвидогверра, внукъ добродтельной Гвальдрады (двицы, отказавшей въ поцлу даже императору Оттону),— мужъ совта и силы. Въ мирное время онъ давалъ полезные совты, а на войн побждалъ. (Въ битв при Беневенто онъ помогъ Карла І-му разбить Манфреда, который и былъ убитъ на мст).
40—42 Другой, слдующій за мною въ этой песчаной пустын, это Тегіяіо Альдобранди, память о немъ на земл не исчезнетъ: онъ не желалъ сраженія при Арбіи (Монтаперти), кончившагося пораженіемъ Флорентинцевъ.
43—45 А я, между ними распинаемый, былъ на земл Яковомъ Рустикуччи, мое богатство сдлало меня извстнымъ, но злая жена меня погубила. Изъ за нее я возненавидлъ всхъ женщинъ, продался разврату и попался въ это сонмище гршниковъ.
46—48 Еслибъ я могъ укрыться отъ дйствія палящаго огня, то конечно бросился-бы къ нимъ въ объятія, и думаю, что самъ Виргилій позволилъ-бы мн это сдлать.
49—51 Но страхъ обгорть и даже сгорть побдилъ это желаніе.
52—54 И я началъ: не презрніе, а чувство состраданія возбуждаютъ во мн ваши муки, и это чувство запало въ мою душу такъ глубоко, что не скоро меня покинетъ.
55—57 Это чувство охватило ое въ то самое мгновеніе, когда учитель объяснилъ мн: что къ намъ приближаются тни, заслуживающія уваженія, я тотчасъ же это понялъ.
58—60 Я вашъ землякъ, я относился съ любовью къ вашимъ доблестнымъ именамъ и къ вашимъ сочиненіямъ.
61—63 Я желаю сбросить съ себя горькую жолчь грховъ и стремлюсь въ Рай срывать сладкіе плоды, общанные моимъ правдивымъ наставникомъ, но прежде всего я обязанъ спуститься въ преисподнюю бездну.

Таже тнь спрашиваетъ Данте о настоящемъ состояніи Флоренціи.

III.

64—66 Для того, чтобы душа твоя поддерживала твое тло сколь возможно доле, отвчала мн тнь Рустикучи, для того, чтобъ слава твоя процвтала на земл и посл твоей смерти,—
67—69 скажи намъ, признаются ли и теперь какъ прежде въ нашемъ город добродтелью: честь и доблесть, или-же прежніе обычаи уже измнились,
70—72 скажи это намъ. Знаменитый по своему остроумію Вильгельмъ Борсіери, который недавно сталъ раздлять наши муки, очень смущаетъ насъ своими отзывами о Флоренціи.

Возгласъ Данте.

73—75 Притокъ новыхъ людей, неожиданныя богатства ими добытыя, породили въ теб, о Флоренція, гордость и невоздержаніе, и ты сама ихъ оплакиваешь!
76—78 Такъ вскрикнулъ я, поднявъ голову, и три тни, подумавъ, что это отвтъ на ихъ вопросъ, взглянули другъ на друга, и по ихъ взгляду видно было, что они поврили словамъ моимъ.

Отвтъ гршниковъ.

79—81 Если ты безвредно для себя можешь такъ легко исполнять желанія другихъ людей, какъ исполнилъ наше, крикнули они вс вмст, то ты счастливъ уже тмъ однимъ, что можешь выражать свободно свои мысли.—
82—84 Но когда ты выйдешь изъ этой мрачной бездны и будешь наслаждаться звзднымъ небомъ, когда ты захочешь сказать: я былъ въ другомъ мір.
85—87 то вспомни о насъ, разскажи о нашихъ страданіяхъ. Сказавъ это, они разбжались и, будто вмсто ногъ у нихъ были крылья, исчезли въ одно мгновеніе.
88—90 Прежде чмъ можно было-бы вымолвить хотя одно слово: аминь, ихъ уже не было видно,— и Виргилій призналъ нужнымъ продолжать путь.

Сравненіе Флегетона съ ркою Аквакетою, обращающеюся въ Монтоне (Дикій баранъ).

IV.

91—93 Я слдовалъ за нимъ, и едва прошли мы нсколько шаговъ, какъ клокотаніе водопада (ниспадающаго изъ седьмого въ восьмой кругъ) такъ усилилось, что мы не могли разслушать другъ друга.
94—96 И какъ эта рка, что вблизи По, выходитъ изъ Альпійскихъ горъ, течетъ въ Адріатическое море съ подножья горы Визо на востокъ съ лвой стороны Апенинъ,
97—99 какъ эта рка, называвшаяся прежде — тихая вода (acquacbeta), что близъ Форли, медленно спускается внизъ и вдругъ разрываетъ землю и, утрачивая по невол, свое прежнее названіе, подъ именемъ Монтоне (дикаго барана),
100—102 съ страшнымъ ревомъ низвергается въ глубокую пропасть съ благословенной горы (San-Benedetto), на которой устроенъ монастырь, гд можно было бы согрвать и кормить тысячи нищихъ, и гд ихъ теперь, по скупости правителей, гораздо меньше,
103—105 такъ ‘Флегетонъ низвергаетъ съ обрывистой скалы свои мутныя волны съ оглушающимъ трескомъ.

Для перехода изъ седьмого въ восьмой кругъ Виргилій вызываетъ страшное чудовище Геріона.

V.

106—108 Я былъ обвязанъ тмъ самымъ вервіемъ, которое надлъ, желая поступить въ францисканскіе монахи, при вход въ адъ я думалъ изловить имъ пеструю пантеру (пснь I ст. 32—43).
109—111 По приказанію Виргилія, я снялъ это вервіе съ себя, свернулъ въ клубокъ и подалъ ему.
112—114 Онъ отошелъ на право и бросилъ его въ бездну грязи восьмого круга (burrato).
115—117 Замтивъ особое выраженіе лица учителя, съ которымъ онъ слдилъ за движеніемъ клубка, я подумалъ, тутъ совершится что-то новое, что-то необыкновенное: страхъ меня обуялъ.
118—120 О! какъ необходима осторожность съ тми, кто по выраженію лица узнаетъ сокровенныя движенія души.
121—123 Сейчасъ же ты увидишь, сказалъ мн наставникъ, чего я жду, и то, что теб представляется какъ бы во сн, явится во очію предъ тобою.
124—126 Невроятную истину всегда лучше скрывать отъ другихъ — она покажется ложью и заставитъ невольно покраснть отъ стыда.
127 — 129 Ноя здсь молчать не могу, и потому клянусь стихами моей комедіи, которой желаю всевозможнаго и продолжительнаго успха на земл,
130—132 клянусь, читатель, что я увидлъ какое то страшное чудовище: какъ будто плавая въ тни, оно все поднималось вверхъ и поразило-бы перваго храбреца своею чудовищностью.
133—135 Матросъ, спустившійся на дне морское, чтобъ отцпить якорь отъ подводнаго камня, выплываетъ такъ наверхъ:
136 руки его распростерты, а ноги стиснуты.

Пснь XVII.

ТОЛКОВАНІЕ.

И дал мы пошли, и страхъ объялъ меня.
Бсенокъ, подъ себя поджавъ свое копыто,
Крутилъ ростовщика у адскаго огня.
Виргилій мн: мой сынъ, сей казни смыслъ великъ.
Одно стяжаніе имвъ везд въ предмет
Жиръ должниковъ своихъ сосалъ сей злой старикъ
И ихъ безжалостно крутилъ на вашемъ свт.
Пушкинъ, (подражанія Данте).

Между тмъ какъ Виргилій уговариваетъ Геріона — это чудовище — олицетвореніе лжи, перенести его съ ученикомъ на спин въ восьмой кругъ ада, самъ Данте приближается къ краю пропасти и видитъ толпу ростовщиковъ, насилующихъ искусство: они сидятъ на песк подъ огненнымъ дождемъ, у каждаго изъ нихъ виситъ на груди кошелекъ съ особымъ знакомъ и особаго цвта: это ихъ гербы, они вс люди важнаго происхожденія.
Затмъ Данте возвращается къ Виргилію и находитъ его уже сидящимъ на спин Геріона. Поэтъ съ ужасомъ садится на чудовище, впереди Виргилія, который держитъ его какъ ребенка, и такимъ образомъ они спускаются въ восьмой кругъ ада.
Геріонъ сверхъестественное троеобразное (triforme) чудовище, у него лицо честнаго человка, тло зми, хвостъ скорпіона. Образъ его поэтъ беретъ не изъ Миологіи, а изъ Библіи и Апокалипсиса (откр. Св. Іоан. гл. IX ст. 10). Это чудовищное сплетеніе трехъ существъ живетъ въ трехъ стихіяхъ — въ воздух, вод и земл. Поэтъ сравниваетъ его съ бобромъ, и толкователи его объясняютъ это сравненіе этимологическимъ значеніемъ слова: бобръ (castoro, bivaro).
Преданіе говоритъ, что Геріонъ былъ испанскимъ царемъ, имлъ три тла и три души. Геркулесъ убилъ его во всхъ шести образахъ и разогналъ его войска.
Историкъ Юстинъ разсказываетъ о трехъ братьяхъ Геріопахъ, находившихся между собою въ такой дружб, что казалось у нихъ было три тла, но одна душа.
Другой позднйшій лтописецъ (Lodorigo) говоритъ, что Геріонъ владлъ въ Испаніи тремя королевствами: Лузитаніей, Галиціей и Бетикой.
Бенвенуто да Имола (стр. 414) думаетъ, что Геріону принадлежали въ Испаніи три королевства: острова Маіорка и Минорка и главный городъ Испаніи Валенца (поэтому онъ и называетъ его Tergemino троеобразный, тройной). Геркулесъ лишилъ его этихъ трехъ королевствъ и убилъ его самого.
Данте признаетъ его символомъ обмана, по существу своему тройственнаго, ибо обманъ достигается словомъ, искусствомъ и дйствіемъ. Это все равно что три Горгоны. Первый видъ обмана выражается человческимъ лицомъ, второй — зминою чешуею, превосходящею своею пестротою самыя разнообразныя ткани Арахны, и третій — хвостомъ Скорпіона, раздвоеннымъ, ядовитымъ, пробивающимъ утесы, сокрушающимъ войска и наносящимъ всмъ и каждому смертельные удары.

ПСНЬ XVII.

Восьмой кругъ ада.— Геріонъ.— Ростовщики.— Поэты спускаются на спин Геріона въ пропасть.

Описаніе Геріона.

I.

1—3 Вотъ кровожадный зврь съ заостреннымъ хвостомъ, разскающимъ горы и сокрушающимъ крпостныя стны и громадныя войска. Это начало мірового разврата.
4—6 Такъ сталъ говорить учитель и вслдъ затмъ приказалъ зврю приблизиться къ краю каменнаго утеса, по которому мы шли.
7—9 Чудовище это (Геріонъ), отвратительное олицетвореніе обмана (frode), приблизилось къ намъ и, положивъ на камень голову и туловище, оставило хвостъ свой въ воздух.
10—12 Морда его походила налицо честнаго человка, такъ обманчиво было вншнее выраженіе его лица, но вся остальная часть тла имла видъ зми.
13—15 Его дв лапы были покрыты шерстью до мышцъ, а спина, грудь и бока переплетены узлами и разрисованы разноцвтными изображеніями.
16—18 Ни турки, ни татары никогда ни достигали въ отдлк шелковыхъ тканей такого разнообразія цвтовъ и тней, и сама Арахна (Aragne), превращенная Палладою въ паука за свое искусство отдлывать узорчатыя ткани, не могла-бы соткать ничего подобнаго {Паукъ по итальянски ragno, по французски araigne: отсюда Арахна (Aragat).}.
19—21 Какъ мелкія ладьи, причаливая къ берегу, стоятъ на половину въ вод, а на половину на суш, или какъ въ стран жадныхъ Германцевъ на Дуна —
22—24 бобръ, погрузивъ въ воду хвостъ свой, приготовляется броситься на рыбу, такъ и это омерзительное чудовище вскочило на хребетъ каменнаго утеса песчаной пустыни.
25—27 Хвостъ его кружился въ воздушномъ пространств, какъ хвостъ скорпіона, и дйствовалъ своимъ ядовитымъ жаломъ (у ней были хвосты какъ у скорпіоновъ, и въ хвостахъ ея были жала. Откр. св. Іоан. Гл. IX ст. X).

Данте по совту Виргилія подходитъ къ ростовщикамъ.

II.

28—30 Учитель сказалъ: намъ нужно сдлать небольшой обходъ, чтобъ подойти къ гнусному чудовищу.
31—33 Мы повернули на право, и для того, чтобы обойти раскаленный песокъ и падающіе клочья огненнаго дождя, должны были сдлать по камнямъ не боле десяти шаговъ.
34—36 Когда мы подошли къ чудовищу, то я увидлъ нсколько личностей (genie), сидвшихъ на раскаленномъ песк вблизи каменнаго утеса, висящаго надъ бездной,
37—39 тогда наставникъ сказалъ: для того чтобы изучить подробно значеніе этой окружности (girone), подойди къ гршникамъ и вникни въ ихъ жалкое состояніе,
40-7-42 только, пожалуйста, не долго разсуждай съ ними, а я между тмъ поговорю съ чудовищемъ для того, чтобы оно согласилось посадить насъ на свои широкія, могучія плечи.
43—45 И я направился по возвышенной окраин седьмого круга (cerchio) къ тому мсту, гд сидли эти несчастныя личности.
46—48 Слезы выступали изъ ихъ глазъ, и они махали руками туда и сюда, защищаясь то отъ падающихъ сверху клочьевъ огня, то отъ раскаленнаго песку, на которомъ сидли.
49—51 Такъ лтомъ собака, которую кусаютъ мошка, комары или осы, защищается то мордой, то лапами своими.
52—54 Всмотрвшись ближе въ лица этихъ несчастныхъ, пожираемыхъ огненнымъ дождемъ, я по узналъ никого изъ нихъ, но замтилъ,
55—57 что у каждаго на ше виситъ кошелекъ съ особымъ гербомъ особаго цвта, и каждый изъ нихъ наслаждается видомъ своего кошелька.
58—60 Продолжая разсматривать ихъ внимательно, я замтилъ на жолтомъ кошельк одного изъ нихъ голубую фигуру, имющую очертаніе льва.
61—63 Дале на красномъ, красне самой крови, кошельк увидлъ я гуся бле масла. Это гербы двухъ повшанныхъ во Флоренціи ростовщиковъ: Убріяки и Джанфильжи.
64—66 Одинъ изъ нихъ, у котораго въ герб была голубая, толстая свинья, сказалъ мн: что ты длаешь въ этой ям?
67—69 Прочь отсюда! но я вижу, что ты живое существо, знай же, что и мой сосдъ Виталіяно дель Дентеватъ, знаменитый ростовщикъ, еще живъ и будетъ здсь сидть рядомъ со мною налво.
70—72 Среди этихъ Флорентинцевъ я одинъ только На
дуанецъ, и имя мое Скровинье, товарищи мои часто своими оглушительными криками вызываютъ сюда своего главнаго начальника, завывая: прійди, прійди сюда, верховный рыцарь,
73—75 Джованіи Буйямонте, ростовщикъ изъ ростовщиковъ, онъ принесетъ намъ кошелекъ съ своимъ гербомъ, съ тремя отверстіями, съ тремя птичьими клювами. Сказавъ это, онъ сдлалъ отъ боли странную гримасу и высунулъ свой языкъ какъ быкъ, облизывающій свою гнусную морду.

Поэты перелетаютъ на Геріон изъ 7-го въ 8-й кругъ ада.

III.

76—78 А я, замтивъ, что уже слишкомъ долго оставался съ ними, и опасаясь навлечь на себя гнвъ учителя, приказавшаго мн возвратиться скоре, оставилъ эти злополучныя души и, вернувшись къ нему,
79—81 нашелъ его, сидвшаго уже на спин Геріона. Онъ сказалъ мн: смотри вооружись и силой и мужествомъ,
82—84 ты видишь, что здсь нтъ другой лстницы, кром хребта этой скотины, садись впереди, я буду защищать тебя отъ его злодйскаго хвоста и предупреждать зло, которое онъ могъ-бы теб сдлать.
85—87 Я задрожалъ, какъ человкъ, мучимый жестокою возвратною лихорадкою, какъ человкъ съ посинлыми ногтями дрожитъ при вид своей собственной тни.
88—90 Въ такое именно состояніе привели меня услышанныя мною слова Виргилія, но ихъ угрозительный смыслъ меня устыдилъ, стыдомъ раба, становящагося мужественнымъ, при вид своего строгаго, но милосерднаго властелина.
91—93 Я взобрался на плечища чудовища и хотлъ сказать путеводителю: обними меня, но голосъ мой оборвался отъ страха, и я не высказалъ своей мысли.
94—96 А учитель, какъ это уже было не одинъ разъ въ подобныхъ опасностяхъ, лишь только что я взобрался на чудовище, поддержалъ меня и схвативъ въ свои объятія,
97—99 крикнулъ: ну, Геріонъ, валяй, смотри-же, осторожне! малымъ скатомъ, большимъ перекатомъ, широкимъ кругомъ! все ниже и ниже! Помни, что ты везешь новую невдомую теб тяжесть!
100 — 102 И какъ ладья трогается съ мста, отодвигаясь мало по малу отъ берега, — такъ и Геріонъ удалился отъ утеса и когда увидлъ возможность летть свободно,
103—105 онъ, повернувъ хвостъ туда, гд была его грудь, какъ рыба легко плавающая въ вод, своими мохнатыми лапами, какъ крыльями, началъ взмахивать по воздуху.
106—108 Не думаю, чтобы, когда возничій солнца Фаэтонъ нечаянно уронилъ возжи, и по его вин даже небо въ этомъ мст загорлось,— что и до сихъ поръ намъ доказываетъ млечный путь,—
109—111 не думаю, говорю я, что-бы летвшій по воздуху несчастный Икаръ, замтивъ, что палящіе лучи солнца расплавили воскъ, склеивавшій его крылья, и услышавъ крякъ своего отца Дедала: ты погибаешь,—
112 114 не думаю, чтобы они испугались такъ сильно, такъ страшно какъ я, когда оставшись среди необъятной, воздушной пустыни, я не видлъ ничего кром чудовища, у котораго былъ во власти.
115—117 Медленно плылъ онъ по воздуху все ниже и ниже, и я чувствовалъ его движенія только по вянію въ лицо мое легкаго втерка.
118—120 Услышавъ съ правой стороны страшный грохотъ, низвергающейся въ бездну рки, я оглянулся и посмотрлъ внизъ.
121—123 Сверхъестественный ужасъ объялъ меня, я увидлъ огни и услышалъ такіе вопли, что, задрожавъ всмъ тломъ, прижался всми своими силами даже къ страшному чудовищу,
124—126 потомъ уже я замтилъ, что леталъ кругами по воздуху, такъ какъ по мр того, что мы спускались ниже и ниже, раздававшіеся изъ бездны вопли были все слышне и слышне, и притомъ со всхъ сторонъ, то справа, то слва.
127—129 Какъ соколъ, летающій въ воздушныхъ пространствахъ, не находя себ добычи, обманываетъ охотника,
130—132 спускаясь медленно внизъ на то самое мсто, откуда онъ быстро поднимался разнообразными кругами вверхъ, садится уже не тамъ, а дальше отъ своего хозяина,
133—135 такъ и Геріонъ спустился медленно въ бездну, къ самой подошв скалы, и, сбросивши насъ съ себя, умчался въ невдомыя пространства,
136 съ молніеносною быстротою.—

Пснь XVIII.

ТОЛКОВАНІЕ,

Omnia verba sais locis optima, etiam sordida dicuntnr proprie.

Блудъ-грхъ смертный, изъ него-жъ рождаются… мужеложство, му же неистовство, кровосмшеніе… невоздержаніе… безстрашіе Божіе. Имий цломудріе все сіо побждаетъ.

Ровинскій. Русскія народныя картинки.

Первымъ эпиграфомъ настоящей псни принята мысль Квинтиліяна: ‘Всякое умстное слово хорошо. Безобразіе нельзя выразить красивыми образами. Все гнусное требуетъ гнусныхъ выраженій’. Мысль эта не должна быть упускаема изъ виду при чтеніи этой псни. Вотъ почему переводчикъ, ршившись перевести ее почти дословно, не могъ не указать на боле или мене извстную мысль Квинтиліяна. Мы въ аду, что-жъ намъ длать? все мерзко! все отвратительно!
Здсь описывается восьмой кругъ ада, называемый злая яма (Malebolge), гд наказуются подлые торгаши, блудники (см. стр. 5557 и 133—135), льстецы и соблазнители (см. стр. 91—99 и 124—126), обо всхъ нихъ упоминается въ п. XI ст. 58—60.
Данте собралъ здсь всякую грязь и все до такой степени гадкое, что лучшій въ Россіи переводчикъ Ада Фанъ-Димъ противъ строкъ 112—114 и 127—135, не переводя ихъ на русскій языкъ, замтилъ, что знающіе итальянскій языкъ поймутъ, что эти строки не переводимы.
Да! это такъ! это почти такъ!— и настоящій переводъ этихъ строкъ конечно не сдланъ слово въ слово: но все же свойство классическихъ писателей и состоитъ именно въ томъ, что даже изъ самыхъ скверныхъ образовъ ими указываемыхъ, мы можемъ выискать что-то хорошее, нжное, увлекательное, серьезное, примрное, поучительное, назидательное и для насъ въ высшей степени важное. Такъ, напримръ, Бенвенуто Рамбальди (стр. 449—460), писатель XIV столтія, почти современникъ Данте, останавливаясь на блудниц Таид, и ссылаясь на притчи Соломона, объясняетъ, почему столь прелестная, нжная и увлекательная красавица очутилась въ такой отвратительной грязи, которую даже и въ адъ можно было достать только съ земли. Могъ ли Данте, продолжаетъ Бенвенуто, писать иначе, если самъ Соломонъ говоритъ: вотъ предъ вами блудница въ полномъ своемъ одяніи, шумливая и необузданная, жаждущая безпокойства, ноги ея не живутъ въ дом ея, она бгаетъ то по улиц, то по площади, и вдругъ встрчаетъ невиннаго юношу, она схватываетъ, цлуетъ его и говоритъ: я вышла на встрчу, чтобъ отыскать тебя и нашла свою жертву. Прійди ко мн, коврами убрала я спальню свою и надушила ее миррою, алоемъ и кардамономъ, зайди: будемъ наслаждаться до утра въ нашихъ объятіяхъ:— вдь мужа нтъ дома (притчи Соломона гл. VII ст. 10—19).
Вотъ эту-то красавицу, желавшую наслаждаться жизнью, суровый поэтъ низвергаетъ въ адъ, погружаетъ ее въ самую смрадную грязь и думаетъ, что даже и въ этой грязи она не умретъ и не успокоится. Очевидно, что Данте писалъ это подъ вліяніемъ послдняго стиха главы VII книги притчей Соломоновыхъ (ст. 27), гд сказано: ‘домъ ея, — пути въ преисподнюю, нисходящіе во внутреннія жилища смерти’.
Данте былъ правъ, желая доказать, что всякое злоупотребленіе земными наслажденіями влечетъ за собою для насъ не только что въ аду, но даже и на земл самыя гибельныя послдствія. Онъ выразилъ это своимъ языкомъ, духомъ и согласно обычаямъ своего времени. Весьма естественно, что съ измненіемъ понятія объ изящномъ, съ развитіемъ современнаго приличія, нкоторыя выходки его не могутъ не заслуживать въ нашихъ глазахъ порицанія, но переводчикъ, не ршаясь ихъ порицать, излагаетъ мысли Данте своими словами.
Люди увлекающіеся исключительно приличіемъ, но должны читать этой псни. Переводчику она не нравится, и онъ много сдлалъ усилій, чтобъ перевесть ее почти дословно.

ПСНЬ XVIII.

Восьмой кругъ ада.— Десять ямъ, въ которыхъ наказываются разные виды мошенничества.— Первая яма.— Торговля развратомъ.— Качія Немико.— Обольстители.— Язонъ.— Вторая яма.— Алексй Интерминео.— Таида.

Описаніе злой ямы.

I.

1—3 Въ аду есть мсто, называемое злая яма (Malebolge), вся она состоитъ изъ камней желзистаго цвта, точно также какъ и утесъ, со всхъ сторонъ ее окружающій.
4—6 Въ самой средин этого злосчастнаго мста выкопанъ большой колодезь, форма и расположеніе котораго будутъ описаны ниже.
7—9 Часть земли между колодцемъ и подножіемъ страшной, высокой скалы иметъ круглую форму, и основаніе ея раздлено на десять окружающихъ колодезь долинъ.
10—12 Вся эта мстность представляетъ видъ замковъ, окруженныхъ высокими стнами и глубокими рвами.
13—15 Таковы десять подраздленій злой ямы, и какъ изъ воротъ крпостей выходятъ мосты на другую сторону рвовъ,—
16—18 такъ же точно и здсь маленькіе мостики проведены изъ одной ямы въ другую, переская плотины (argine) до самаго центральнаго колодца, соединяющаго между собою вс прочіе.

Наказаніе торговли развратомъ. Первая шеренга гршниковъ.

II.

19—21 Сошедши со спины Геріона, мы очутились въ злой ям, наставникъ пошолъ на лво, я за нимъ.
22—24 На право представились мн новыя, заслуживающія состраданія зрлища, новыя мученія мошенниковъ, наполнявшихъ первую яму.
25—27 Гршники, находившіеся въ глубин пропасти, были нагіе и разставлены въ дв шеренги, изъ которыхъ одна бжала намъ на встрчу,— а другая по тому-же направленію какъ и мы, но конечно скоре насъ.
28—30 Точно также, какъ въ Рим, въ годъ юбилея, при переход черезъ мостъ Св. Ангела, для избжанія скопленія народа принято за правило,
31—33 чтобъ съ одной стороны моста вс шли нонаправленію къ храму св. Петра, а съ другой къ гор, въ противную сторону.
34—36 Рядомъ съ ними по всей шеренг стояли рогатые черти, вооруженные длинными прутьями, и немилосердно били ихъ сзади.
37—39 По первому-же удару гршники подскакивали и стремглавъ мчались впередъ, не ожидая втораго или третьяго удара.
40—42 Между тмъ, какъ я шолъ среди нихъ, взоры мои упали на одного изъ гршниковъ, и какъ только я замтилъ его, тотчасъ подумалъ, что вижу его не въ первый разъ.
43—45 Я остановился, чтобы внимательно разсмотрть эту тнь, и снисходительный учитель тоже остановился и дозволилъ мн отойти немного назадъ.
46 — 48 Истязуемый гршникъ, думая скрыться отъ меня, понурилъ голову, но онъ обманулся, я вскрикнулъ: ты столь мгновенно опустившій глаза свои Долу,
49—51 если я не обманываюсь, ты не кто иной какъ Бенедиктъ Качіа Немико, но какой-же грхъ привелъ тебя сюда, чтобъ претерпвать столь мучительное наказаніе.
52—54 говорю съ тобою не охотно, отвчалъ онъ, но меня вынуждаетъ къ тому твоя ясная тосканская рчь, напоминающая о минувшемъ для меня мир.
55—57 Я продалъ свою родную сестру, красавицу Гизоллу, маркизу Обицу II-му. Эта грязная и наглая исторія всмъ извстна, хотя разсказывается везд разнообразно.
58—60 Здсь не я одинъ изъ Болоньи, насъ здсь очень много, нельзя найти столько живыхъ людей, которые,
61—63 между рчками Савеной и Рено, орошающими окрестности Болоньи, могли бы сказать да (sipа), чтобъ убдиться въ этомъ теб только стоитъ вспомнить прирожденную намъ скаредность.
64—66 Вдругъ, одинъ изъ чертей подошелъ къ нему и, треснувъ его по спин своимъ прутомъ, крикнулъ: прочь, разбойникъ! здсь нтъ продажныхъ женщинъ.

Наказаніе обольстителей. Вторая шеренга гршниковъ. Язонъ.

III.

67—69 Я возвратился къ моему путеводителю, и, пройдя нсколько шаговъ, мы дошли до вершины утеса.
70—72 Мы взошли на него безъ особыхъ затрудненій, спустились по другой его сторон и вышли изъ этого круга вчныхъ мученій.
73—75 Когда мы были на томъ мст вершины утеса, гд дорога раздваивается и устроенъ мостъ, по коему должны проходить гршники сквозь строй чертей, учитель сказалъ мн:
76—78 подожди и повернись такъ, чтобъ видть въ лицо тхъ гршниковъ, которые бжали рядомъ съ нами.
79—81 Съ этого ветхаго моста мы посмотрли на новую шеренгу гршниковъ, которыхъ черти также били своими прутьями.
82—84 Добрый учитель мой, не ожидая моего вопроса, сказалъ мн: посмотри на этого великана, который, не взирая на страшныя мученія имъ претерпваемыя, не проливаетъ, какъ кажется, ни одной слезы.
85—87 Сколько царственнаго величія сохранилось до сихъ поръ въ его наружности, это Язонъ, который силою своего разума и храбрости, похитилъ золотое руно въ Колхид.
88—90 Онъ пріхалъ на островъ Лемносъ, вслдъ за тмъ, когда дерзкія и жестокія жены этого острова, по наущенію Венеры, умертвили всхъ своихъ мужей и все мужеское народонаселеніе острова.
91—93 Тамъ Язонъ, своимъ обращеніемъ и льстивыми рчами, обманулъ молодую Ипсофилу, дочь Тоанта, царя Лемноскаго, которая передъ тмъ обманула всхъ своихъ сверстницъ: она спасла отъ смерти своего отца, спрятавъ его въ храмъ Бахуса и устроила его бгство.
94—96 Язонъ обольстилъ ее, общая сдлать своимъ постояннымъ другомъ, а потомъ бросилъ ее, одинокую и беременную.
97—99 За это преступленіе и за такую-же самую продлку съ Медеею, помогшею ему похитить золотое руно, онъ подвергнутъ этому наказанію.
Вс виновные въ подобныхъ грхахъ подвергаются тому-же наказанію. Теперь ты достаточно ознакомился и съ первою ямою и со всми въ ной заключенными преступниками.

Вторая яма.

IV.

100—102 Наконецъ мы дошли до того мста, гд проложенные черезъ рвы узкіе мостики перескаютъ плотину (argine) и даютъ возможность пройти къ слдующему утесу.
103—105 Отсюда услышали мы вопли страдающихъ во второй ям гршниковъ, они издаютъ жалкіе стоны, задыхаются, стараются избавиться отъ удушающаго ихъ воздуха и сами себя раздираютъ руками.
106—108 Утесы ямы были покрыты гнилою слизью, накопившеюся отъ подымающихся снизу испареній, которыя препятствовали зрнію проникать въ глубину пропасти, и распространяли невыносимо смрадный запахъ.
109—111 Яма эта такъ глубока, что для того, чтобы осмотрть ее необходимо взлзть на самую вершину утеса.
112—114 Взойдя на эту вершину, мы увидли внизу гршниковъ, погруженныхъ въ грязь, которая очевидно можетъ быть извлечена въ нашемъ только мір, и только изъ тхъ ямъ, куда сбрасываютъ всевозможныя мерзости.
115 — 117 желая увидть что нибудь въ этой ями, я замтилъ голову до того покрытую гадкою грязью, что невозможно было различить принадлежалъ-ли гршникъ къ духовному или свтскому званію.
118—120 Онъ вскрикнулъ: зачмъ смотришь ты съ такимъ вниманіемъ на меня, а не на другихъ, также испачканныхъ совершенно такою-же грязью. Я отвчалъ ему, потому, что я очень хорошо помню,
121—123 что видлъ тебя съ чистыми волосами: вдь ты Алексй Интерминео (Alessio Intermineo) изъ Лукки, и вотъ почему ты обращаешь на себя мое вниманіе боле, чмъ другіе.
124 — 126 Тогда онъ, ударивши себя по голов, сказалъ: правда, гнусная лесть, никогда но сходившая съ моего языка, повергла меня въ эту бездну.
127 — 129 Посл того учитель сказалъ мн: посмотри въ эту сторону нсколько дале, могутъ-ли глаза твои увидть лицо этой скверной женщины,
130—132 что чешетъ себя грязными ногтями и то присдаетъ, то опять встаетъ:
133—135 это блудница Таи да: одному изъ своихъ любовниковъ ее покинувшихъ, Tразону, — который прислалъ ей, вмсто себя, прелестную невольницу, на вопросъ его: велика-ли твоя благодарность за мой подарокъ, она отвчала: не только велика, но даже сверхъестественна.
136 Но довольно: мы устали смотрть на вс эти гнусности.

Пснь XIX.

ТОЛКОВАНІЕ.

И се немалая должность, какъ бы священство отъ симоніи и безстуднаго нахальства отвратить. Къ сему полезно есть сдлать совтъ съ Сенаторами, какъ много дворовъ къ одному приходу опредлить, съ которыхъ всякій бы давалъ такую-то именно подать священству и прочимъ причетникамъ церкве своея, дабы они совершенное по мр своей имли довольство, и впредь бы не домогалися платежа на крещеніе, погребаніе, внчаніе и прочая.

Уставъ духовной коллегіи. Полн. Собр. Законовъ, 25 Января 1721 No 3718 13.

Здсь описываются наказанія святокупцевъ (Simonia), они помщены въ третьей ям восьмого круга, на нихъ указывается въ 58—69 стр. XI псни.
Пснь начинается воззваніемъ къ Симону волхву,— основаннымъ на дяніи апостоловъ.
Симонъ волхвъ, іудей, изучалъ съ юныхъ лтъ философію, астрологію и некромантію — науку о колдовств. Въ дяніяхъ Апостоловъ (гл. 8 ст. 9) сказано: находился же въ город нкоторый мужъ, именемъ Симонъ, который предъ тмъ волхвовалъ и изумлялъ народъ Самарійскій, выдавая себя за кого-то великаго.
Увидя Св. Петра и другихъ Апостоловъ, даровавшихъ однимъ возложеніемъ рукъ своихъ на простыхъ смертныхъ такую необычайную силу, что они стали воскрешать мертвыхъ и длать другія чудеса для него недоступныя, онъ принесъ деньги и просилъ Апостола Петра продать ему этотъ даръ Духа Святаго, но тотъ, — ужаснувшись при одной мысли о подобной продаж, ниспровергъ его тою громоносною рчью, которую мы читаемъ въ дяніяхъ Апостоловъ.
Дале Данте разсказываетъ о происшествіи въ церкви, называемой Батистера (крестилище), въ то время, когда онъ былъ флорентинскимъ пріоромъ. Въ церкви той находились мраморные сосуды, устроенные для того, чтобы въ нихъ стояли священники, крестившіе младенцевъ изъ источника, протекавшаго какъ ручей въ средин церкви.
Однажды мальчики подняли на улиц шумъ и драку, вбжали въ церковь, и одинъ изъ нихъ, въ пылу разгара ссоры, вскочилъ въ такой сосудъ, который былъ устроенъ на подобіе египетскихъ вазъ, и притомъ довольно глубокій, такъ что даже священникъ, входя въ этотъ сосудъ, не могъ достигнуть дна его и, въ такомъ положеніи, поддерживаемый верхними краями сосуда, какъ бы вися на воздух, крестилъ младенцевъ.
Ясно, что мальчикъ могъ вскочить туда, но выскочить никоимъ образомъ: мальчишка поднялъ крикъ, вс другіе стали ему вторить, въ это время Данте пришощъ въ церковь и. въ качеств пріора, потребовалъ молотокъ и самъ разбилъ священный сосудъ, чтобы спасти несчастнаго. Данте укоряли за это въ святотатств. Ст. 19—21 псни заключаютъ въ себ его оправданіе.
Древняя Батистера, о которой говоритъ Данте, разрушена въ 1576 г. На ея мсто воздвигнута новая. Скартацини, изслдовавъ подробно древнихъ толкователей Данте: Ландино, Антоніо, Фіорентини, Бути, Барджиджи и Бенвенуто Рамбальди, пришолъ къ убжденію, что древняя Флорентинская крестильня устроена была совершенно также, какъ и существующая нын Батистера въ Пиз, и въ объясненіе вышеупомянутаго происшествія приводитъ въ своихъ толкованіяхъ слдующій планъ послдней Батистеры:

0x01 graphic

Родъ наказанія святокупцевъ объясняется свойствомъ преступленія. Представители высшей духовной іерархіи должны всегда думать о неб и смотрть вверхъ, — они согршили, и Данте ставитъ ихъ въ огненные костры внизъ головою.
Поэты встрчаютъ здсь умершаго въ 1280 г. папу Николая III, изъ дома Орсини, т. е. изъ логовища медвдей (orso — медвдь). Тотъ принимаетъ Данте за Бонифація, который умеръ только въ 1303 г. и, слдовательно, во время пребыванія Данте въ аду, былъ еще живымъ. По устраненіи недоразумнія, Данте разражается страшнымъ возгласомъ въ религіозно-католическомъ дух противъ злоупотребленій папъ и всхъ ихъ сподвижниковъ.
Но почему же онъ избралъ жертвою своею папу Николая III? Не потому ли, что этотъ пастырь церкви первый возложилъ тіару на главу наслдниковъ Апостола Петра?— не потому ли что посл блаженнаго Григорія Великаго, умершаго въ1085 г.,— не было подобнаго папы?— Онъ повелвалъ царями и тиранами и утвердилъ свтскую власть папы, предъ которой цлый свтъ долженъ былъ преклоняться: вотъ въ глазахъ Данте,— врага свтской власти папы, — защитника монархической власти, главная вина этого грховодника.
Затмъ уже поэты спускаются въ четвертую яму восьмого круга.

ПСНЬ XIX.

Восьмой кругъ.— Третья яма.— Святокупцы.— Папы: Николай III, Бонифацій VIII, Климентъ V.— Возгласъ Данте противъ святокупства.— Переходъ въ четвертую яму.

Опредленіе святокупства.

I.

Но Петръ сказалъ ему (Симону): серебро твое Да будетъ въ погибель съ тобою, потому что ты помыслилъ даръ Божій получить за деньги.

Дянія Апостоловъ Гл. VIII ст. 20.

1—3 О, Симонъ волхвъ, и жалкіе его послдователи! Вы, алчные торгаши святыни, торгующіе божественными истинами, источниками народной добродтели.
4—6 Вы продаете высокія божественныя начала цною золота и серебра. Теперь настаетъ минута, когда труба моя огласитъ передъ цлымъ свтомъ ваши злодянія, потому что вы заключены въ третьей ям восьмого круга.
7—9 Проходя мостъ, проложенный чрезъ третью яму, мы остановились въ самой его середин, откуда взорамъ нашимъ представился центръ этой страшной могилы.
10—12 О, верховная мудрость! какъ могущественна правда твоя и на неб, и на земл, и въ аду! съ какою справедливостью твое провидніе распредляетъ награды и наказанія!

Родъ наказанія.

II.

13—15 Я увидлъ не только стны, но и каменистую, покрытую пепломъ глубину этой могилы, она вся состояла изъ небольшихъ круглыхъ ямъ одинаковой величины.
16—18 Эти ямы напомнили мн находящіеся въ великолпномъ моемъ храм св. Іоанна во Флоренціи сосуды, устроенные для священниковъ, совершающихъ крещеніе.
19—21 Недавно еще я разбилъ одинъ изъ такихъ сосудовъ, не изъ святотатства, а для того, чтобъ спасти погибавшаго въ немъ младенца, я готовъ это засвидтельствовать публично и скрпить свидтельство моею печатью.
22—24 Въ адскія ямы гршники были опрокинуты внизъ головою, въ воздух виднлись только ноги ихъ, а вся остальная часть туловища скрывалась внутри.
25—27 Подошвы ихъ были объяты сильнымъ пламенемъ, что возбуждало во всемъ тл такія ужасныя содроганія и конвульсіи, что всякаго рода связи и веревки разорвались-бы подъ напоромъ этихъ движеній.
28—30 По пяткамъ ихъ огни перебгали точно также, какъ на поверхности облитыхъ масломъ предметовъ.

Встрча съ папой Николаемъ III-мъ изъ фамиліи Орсини (orso — медвдь).

III.

31—33 И я спросилъ у наставника: кто это подвергается сильнйшему въ сравненіи съ другими пламени, что показываютъ его усиленныя судорожныя движенія.
34—36 Учитель отвчалъ: если желаешь, то я тебя снесу внизъ по склону горы, и онъ самъ разскажетъ теб, кто онъ и за что такъ страдаетъ.
37 — 39 Все что ты сдлаешь, отвчалъ я, будетъ для меня пріятно, ты мой наставникъ и знаешь, что я никогда но уклонюсь отъ исполненія твоей воли, ты знаешь даже мысли мои, о которыхъ я ничего теб не говорилъ.
40—42 Тогда мы перешли черезъ четвертую плотину (argine) и, повернувъ налво, спустились въ мрачную и наполненную пылающими ямами пропасть.
43—45 Учитель доносъ меня на рукахъ до того мста, гд находился злополучный страдалецъ.
46—48 Я началъ: кто-бы ты ни былъ, несчастное существо, опрокинутое внизъ головою, какъ колъ, вбитый въ землю, скажи мн нсколько словъ, если можешь.
49—51 Опустивши глаза долу, я стоялъ, какъ монахъ, исповдующій осужденнаго на зарытіе въ землю убійцу, который будучи уже поставленъ внизъ головою въ яму, все-же, желая отдалить сколько нибудь минуту смерти, требуетъ духовника, для выраженія предъ нимъ вновь своего покаянія.
52—54 Онъ вскрикнулъ: это ты, владычествующій нын папа Бонифацій VIII, ты стоишь еще на ногахъ? и только приготовляешься къ наказанію, значитъ, предсказывая твою казнь, я ошибся на нсколько лтъ?
55—57 Вотъ какъ ты скоро пресытился тми богатства мы, изъ за которыхъ ршился, посредствомъ обмана, похитить престолъ св. Петра и такъ дурно имъ управлять.
58—60 Услышавъ эти слова, я остановился, какъ вкопанный, подобно тмъ, кто, не понимая, что имъ говорятъ, не знаютъ, что нужно отвчать.
61—63 Тогда учитель сказалъ мн: отвчай скоре, что ты вовсе но то лицо, за которое онъ тебя принимаетъ, я исполнилъ приказаніе поэта.
64—66 Страдалецъ судорожно задрожалъ, потомъ, вздохнувши, сказалъ мн со слезами, что-жъ ты отъ меня требуешь?
67—69 Если ты только для того, чтобы знать кто я, ршился пробраться въ нашу пропасть черезъ эту ограду, то знай, что я былъ облаченъ, въ папскую мантію.
70—72 Я былъ папа Николай III-й, происходящій изъ фамиліи Орсини,— я дйствительно сынъ медвдя, жаждавшій обогатить моихъ медвжатъ, для этой цли на земл я сгребалъ деньги въ свою суму, а здсь самъ въ нее попалъ.
73—75 Подъ моей головой зарыты уже, прошедшіе чрезъ длинный рядъ подземныхъ камней, мои предшественники, святокупствовавшіе прежде меня.
76—78 Туда и я попаду, когда придетъ тотъ, за котораго я тебя принялъ, когда сдлалъ теб мой первый вопросъ.
79—81 Но съ той минуты, когда я былъ подвергнутъ этому наказанію, прошло боле времени, чмъ будетъ здсь мучиться Бонифацій,
82—84 потому что посл него придетъ съ запада изъ Гасконіи Клементъ V, пастырь еще боле безнравственный: для него нтъ другого закона, кром неудержимой его воли, онъ покроетъ меня и Бонифація.
85—87 Это будетъ новый Язонъ, о которомъ мы читаемъ въ Маккаве: мы знаемъ, что тому Язону покровительствовалъ его король Антіохъ Сирійскій, сдлавшій его архіереемъ за 360 и 80 талантовъ, — точно также и новому Язону будетъ покровительствовать король Франціи Филиппъ Прекрасный.

Рчь Данте противъ святокупцевъ.

IV.

88—90 Не знаю, но слишкомъ-ли опрометчиво я отвчалъ гршнику слдующими словами:
91—93 Скажи, — отдавая святому Петру ключи отъ церкви, потребовалъ-ли Господь отъ него какое-либо воздаяніе? никакого: Христосъ произнесъ только слова: гряди по мн. (Мат. IV. 19. Маркъ I. 17. Іоаннъ XXI. 19).
94—96 Ни Петръ, ни другіе апостолы не требовали отъ Матея ни золота, ни серебра, когда онъ, по божественной вол, былъ избранъ на мсто, утраченное предателемъ Іудою (Дян. Апост. I. 15— 26).
97—99 Ты вполн заслужилъ свое наказаніе, сохраняй же теперь неправильно нажитое богатство, доставившее теб въ свое время средства быть сильнымъ врагомъ Карла І-го.
100—102 И если бы меня не удерживало благоговніе къ святымъ ключамъ, бывшимъ нкогда въ твоихъ рукахъ, то я употребилъ-бы еще боле жосткія слова:
103—105 ибо алчность ваша наводитъ уныніе на весь свтъ, гд вы покровительствуете злодямъ на счотъ добродтельныхъ людей!
106—108 Про васъ, пастырей церкви, говоритъ св. Евангелистъ Іоаннъ, въ откровеніи своемъ: когда онъ увидлъ великую блудницу, сидящую на водахъ многихъ (Гл. XVIII ст. I.), съ нею же блудодйствовали цари земные (тамъ же ст. 2).
109—111 Ту таинственную жену, сидящую на звр багрянномъ,— съ семью головами и десятью рогами: это воздвигнутая на семи холмахъ Рима святая церковь, правившая по закону до тхъ поръ, пока правители ея понимали значеніе добродтели.
112—114 Изъ злата и серебра вы создали себ кумиръ, вся разница между идолопоклонниками и вами состоитъ въ томъ, что у нихъ одинъ только идолъ, а у васъ ихъ сотни, въ вид денежныхъ знаковъ.
115—117 Константинъ Великій! сколько зла сотворилъ ты не тмъ, что обратилъ язычниковъ въ христіанъ, а тмъ что сдлалъ подарокъ, принятый отъ тебя первымъ богатымъ папою Сильвестромъ.
118—120 Пока я плъ ему эту музыку, гршникъ, подъ вліяніемъ гнва или раскаянія, длалъ страшныя судорожныя движенія ногами.
121—123 Мн кажется, что рчь моя очень понравилась моему путеводителю, по крайней мр, когда онъ слушалъ провозглашаемыя мною истины, лицо его выражало одобреніе и удовольствіе.

Переходъ въ IV-ю яму восьмою круга.

V.

124—126 Потомъ, взявши меня на руки и прижавъ къ груди своей, онъ сталъ подыматься тою-же дорогою, по которой мы спустились.
127—129 И не уставая отъ своей тяжелой ноши, взошелъ на вершину моста, составляющую переходъ отъ четвертой къ пятой плотин.
130 — 132 Здсь онъ тихо опустилъ меня на крутой и каменистый утесъ, куда съ трудомъ могла-бы взобраться и дикая коза.
133 Отсюда открылась другая долина.

Пснь XX.

ТОЛКОВАНІЕ.

Будемъ искать благъ постоянныхъ и неизмнныхъ, не станемъ слушать волшебниковъ, прорицателей и гадателей, но Бога, который ясно знаетъ все: иметъ вдніе обо всемъ.

Собраніе поученій Іоанна Златоустаго.

Здсь описывается наказаніе волшебниковъ, лжепророковъ, прорицателей, кудесниковъ и колдуновъ. Они заключены въ четвертой ям восьмого круга. Виргилій называетъ имена нкоторыхъ знаменитыхъ волшебниковъ и въ томъ числ и добродтельную Манту, основательницу г. Мантуи, родины Виргилія.
Въ этой псн преобладаютъ миологическіе примры боле, чмъ историческіе.
Данте самъ преслдуетъ астрологовъ, выдавливавшихъ науку изъ недоразвитаго яйца. Если вникнуть въ смыслъ настоящей псни и сообразить ее съ духомъ того времени, когда платъ создалъ свою легенду, то въ глубин души становится какъ то сумрачно, тяжко, вяло, ею овладваетъ тоска по правд, невольно догадываешься, что наука это врагъ грубой силы, что такая сила ее боится, и поэтому то она врагъ науки, но сила солому ломитъ, а наука мягче соломы.
Ну что же читатель, хоть и грустно, но пойдемъ вмст съ Данте карать астрологовъ.
Положимъ, что они люди ученые, что они знаютъ больше насъ съ тобою, — но все же они астрологи, придраться къ чему нибудь можно, а если можно, то и должно.
Медленно идутъ они въ глубокой, почти подземной долин, и лица ихъ крутымъ поворотомъ шеи повернуты назадъ, — даже двигаться они могутъ только въ прямую противоположность своей природ. Да! они идутъ медленно, потому что имъ много нужно размыслить и о полет журавлей, и о движеніи планетъ, и о другихъ необычайныхъ небесныхъ явленіяхъ. Эта наука достается не даромъ, не годами, не десятилтіями вырабатывается она, а десятками вковъ, и съ каждымъ вкомъ она встрчаетъ своеобразныя препятствія. Сначала ее называли астрологіею, а потомъ уже астрономіею, и наконецъ изъ преступленія она сдлалась добродтелью, и чтожъ? Галилей не былъ астрологомъ, онъ уже сталъ великимъ астрономомъ, а много ли онъ отъ того выигралъ при губительномъ дйствіи власти духовенства?
Данте думалъ, что астрологи видятъ только то, что сзади,— и воображаютъ, что они знаютъ будущее, не имя никакого понятія о настоящемъ.
Говорятъ, что одинъ изъ семи греческихъ мудрецовъ, алесъ, подходя къ утесу, съ котораго онъ желалъ наблюдать звзды, встртилъ какую то старушку и просилъ ее провести его на утесъ, по неизвстнымъ ему тропинкамъ. Она взялась быть его путеводительницею, но алесъ вдругъ упалъ въ яму, тогда старушка сказала ему: дуракъ ты, дуракъ! ты воображаешь, что можешь видть движеніе небесъ и всхъ свтилъ небесныхъ, а не видишь даже и того, что у тебя подъ ногами! Какой ты учоный? ты просто дуракъ!
Современники Данте разсказывали также, что Петръ Д’Албано изъ Падуи, очень умный человкъ, — умирая, говорилъ своимъ друзьямъ, учителямъ, ученикамъ и медикамъ, отправлявшимъ его въ тотъ ларчикъ, гд ни стать ни ссть, — ‘въ теченіе многотрудной жизни моей, я занимался тремя науками: одна изъ нихъ меня сдлала человкомъ умнымъ, тонкимъ, хитрымъ — философія, другая меня обогатила — медицина, а третья меня сдлала лжецомъ — это была астрологія’.
Данте указываетъ нкоторыхъ гршниковъ — астрологовъ — и чтоже кого мы видимъ: Анфіарія, одного изъ семи царей, осаждавшихъ ивы, — Гомеръ о немъ говоритъ въ XI глав своей Одиссеи: въ пылу сраженія онъ умлъ отгадать минуту, когда нужно наступать, отступать, остановиться, дйствовать, сражаться и въ силу своихъ соображеній установить начало дла и предугадать благополучный его исходъ: за эти то преступленія Данте посылаетъ его въ свой адъ.
Другой, — Тирезій, — третейскій судья въ спор между Юпитеромъ и Юноною. Это очень важное примрное дло, нужно ли имъ руководствоваться или только принимать въ соображеніе?— это вопросъ.
Суть дла вотъ въ чемъ: Юпитеръ, шутя съ своей супругою Юноною, сталъ доказывать, что женщины боле сладострастны, чмъ мущины. Юнона конечно разсердилась:— возникъ споръ,— разршеніе коего было предоставлено въ качеств третейскаго судьи Тирезію. О немъ молва шла, что онъ не мущина и не женщина, а что то среднее между ними, что то обоюдное,— вотъ и подумали, что онъ одинъ только можетъ разршить справедливо споръ между Юпитеромъ и Юноною.
О немъ говорили, что онъ однажды увидлъ двухъ свившихся змй и, ударивъ ихъ тросточкою, превратился въ женщину, а чрезъ семь лтъ встртилъ тхъ же двухъ змй и, ударивъ ихъ тою же тросточкою, превратился въ мущину. Конечно, такой судья долженъ быть и въ отношеніи къ женщинамъ и къ мущинамъ совершенно безпристрастнымъ судьею. Но онъ ршилъ дло въ пользу Юпитера, за что Юнона ослпила Тирезія, а Юпитеръ, не ршаясь возставать открыто противъ своей супруги, далъ ему даръ предвиднія, предсказанія будущаго, и за этотъ подарокъ миологическаго бога, Данте ссылаетъ Тирезія въ адъ.
Можно было бы продолжать эти миологическіе разсказы очень долго, тутъ явятся и Аронтъ, и Манта, тутъ пришлось бы вспомнить и Цезаря, и Помпея и описать озеро Гвардо съ его итальянскими прелестями, но переводчикъ не долженъ увлекаться, иначе онъ не кончитъ своего труда.
Виргилій напоминаетъ Данте, что луна уже заходитъ, — отсюда нужно заключить, что поэты въ аду видятъ небо, и слдовательно адъ находится не подъ землею, а подъ открытымъ небомъ, онъ даже объясняетъ ему пятна луны и утверждаетъ, что это изображеніе Каина съ его терніями.
Поэты оставляютъ четвертую яму.

ПСНЬ XX.

Восьмой кругъ.— Яма четвертая.— Волшебники.— Колдуны.— Прорицатели.— Анфіарій.— Тирезій.— Аронта.— Манта.— Еврипилъ.— Скоттъ.— Асдентъ.

Родъ наказанія волшебниковъ и другихъ тому подобныхъ гршниковъ.

I.

1—3 Предметомъ настоящей двадцатой псни перваго отдла божественной комедіи о лицахъ низвергнутыхъ въ адъ будетъ новое наказаніе, которому подвергаются астрологи, кудесники, волшебники или колдуны.
4—6 Я уже стоялъ на вершин моста, откуда могъ внимательно разсмотрть открывшуюся мн пропасть, которая омывалась горькими слезами несчастныхъ страдальцевъ.
7—9 И увидлъ я въ круглой долин толпу, которая ходила то молча, то рыдая такъ тихо, какъ ходятъ процессіи священниковъ или монаховъ, совершающихъ литію.
10—12 Когда эта толпа приблизилась ко мн, я замтилъ, что вс личности ее составляющія отъ головы до могъ были изуродованы до такой степени, что это явленіе возбудило во мн ужасъ и состраданіе.
13—15 Лица ихъ были повернутй крутымъ поворотовъ шеи въ сторону спины, и каждый изъ нихъ, не имя возможности смотрть впередъ, долженъ былъ ходить назадъ.
16—18 Можетъ быть параличъ иметъ такія послдствія, но я никогда не видлъ ничего подобнаго и не думаю, чтобъ это было возможно.
19—21 Подумай читатель, если ты можешь воспользоваться тмъ, что читаешь, подумай, могъ ли я удержаться отъ слезъ?
22—24 Увидвши въ этихъ тняхъ образъ человческій столь изувченный, что и слезы ихъ текли не на грудь, а на спину.
25—27 Я плакалъ, рыдалъ даже, упираясь на одинъ изъ выступовъ утеса, пока наконецъ наставникъ не сказалъ мн: разв и ты принадлежишь къ числу прочихъ безумцевъ, такъ какъ своими слезами ты выражаешь состраданіе къ гршникамъ.
28—30 Здсь истинное состраданіе состоитъ именно въ томъ, чтобъ вовсе не имть состраданія къ осужденнымъ: однимъ только мерзавцамъ можетъ не нравится торжество божественнаго правосудія надъ виновными.

Виргилій указываетъ извстныхъ волшебниковъ, Анфіарія Тирезія, Аронта, и двственницу Манту.

II.

31—33 Подними голову, обрати свои взоры на это зрлице, прежде всего ты увидишь того человка, подъ которымъ, въ глазахъ всхъ ивянъ, земля разверзлась и поглотила его, при всеобщихъ крикахъ: куда ты стремишься Апфіарій?
34—36 Зачмъ оставляешь войну? но крики эти не остановили его, онъ погибъ въ пропасти и очутился въ аду передъ Миносомъ: непоколебимымъ и безотчетнымъ адскимъ судьею.
37—39 (Это одинъ изъ семи царей, осаждавшихъ ивы, онъ былъ волшебникъ и, предугадавъ, что долженъ погибнуть на войн, скрылся, но былъ отысканъ другими царями и присоединился къ нимъ). Посмотри на него: опуская глаза, онъ видитъ не грудь свою, а спину и плечевыя кости, у него плечи на мст груди:— такъ какъ онъ предсказывалъ будущее, все желалъ смотрть впередъ, то теперь пусть смотритъ назадъ и ходитъ задомъ на передъ.
40—42 Смотри вотъ другой волшебникъ Тирезій, его лицо перевернуто отъ груди къ спин, онъ разрознилъ своимъ жезломъ свившіяся между собою дв зми, тогда вс члены его измнились и изъ мущины онъ превратился въ женщину.
43—45 Но посл, черезъ семь лтъ, опять увидлъ, на томъ-же самомъ мст, т же дв переплетшіяся между собою зми, опять разогналъ ихъ, и изъ женщины снова обратился въ мущину.
46—48 Вслдъ за нимъ идетъ Аронтъ Тосканскій, волшебникъ, астрологъ: въ горахъ Луны, въ стран мраморной карары,
49—51 онъ избралъ себ пещеру, и тогда, среди благо мрамора, ничто но препятствовало ему наблюдать и звзды и море, и на свобод заниматься колдовствомъ.
52—54 А вотъ эта женщина съ распущенными волосами, покрывающими ея грудь, ты не можешь даже понять: женщина-ли это или мущина, потому что лицо ея впереди, а волосы сзади, но не на спин, а на груди.
55—57 Это дочь Тирезія, знаменитая въ Италіи волшебница Манта, она много странствовала, скрываясь отъ преслдованій ивскаго тирана Креонта, и потомъ поселилась тамъ, гд я родился: вотъ отчего мн пріятно было-бы, еслибъ ты выслушалъ, что я разскажу теб о своей родин.

Виргилій объясняетъ Данте происхожденіе гор. Мантуи.

III.

58—60 По смерти отца ея Тирезія, городъ Бахуса ивы подпалъ подъ власть тирана Креонта, тогда Манта оставила свое отечество и долго странствовала по свту.
61—63 Тамъ, въ прекрасной Италіи, у подошвы Альпійскихъ горъ, красуется озеро, отдляющее Италію отъ Германіи, возл Тироля: оно называется Бенако (озеро Гарда).
64—66 Все пространство отъ-Альповъ орошается много численными потоками, спускающимися съ высокихъ горъ и впадающими въ озеро.
67—69 Около середины озера было мсто въ род островка, заключавшееся между владніями Трента, Брешіи и Вероны, и всякій путникъ имлъ-бы возможность просить благословленія одного изъ трехъ пастырей этихъ городовъ.
70—72 На нижнемъ берегу озера стоитъ Пескіера, важная крпость, сильный отпоръ противъ Брешіи и Бергамо.
73—75 Въ этомъ мст воды озера не могутъ уже удерживаться въ его окружности, разливаются и обращаются въ рку, орошающую зеленыя пастбища.
76—78 И такъ какъ воды, выходящія изъ озера, получаютъ свое собственное теченіе, то ихъ не называютъ уже Бенако, они получаютъ названіе рки Минчіо, до самой Говерны, гд она вливается въ По.
81 Недалеко оттуда находится низменность, среди которой стояло гнилое болото, заражавшее лтомъ воздухъ вредными міазмами.
82—84 Проходя мимо этого мста, жестокосердная двственница замтила среди болота необработанную и необитаемую землю.
85—87 Чтобы избжать всякаго общенія съ людьми, она остановилась тамъ съ своими рабами, для осуществленія своей волшебной силы, и тамъ-же прожила остальную часть жизни и оставила свое тло.
88—90 Тогда мстные жители заняли страну, образовавшую самобытную крпость, окруженную со всхъ сторонъ болотомъ.
91—93 На прах этой двственницы они устроили городъ и, въ воспоминаніе о ней, первой, избравшей мсто, назвали и самый городъ Мантуа, не прибгая къ гаданіямъ, какъ длали другіе.
94—96 Городъ развился очень быстро, но глупость правителя ея графа Альберта Казалоди сильно повредила дальнйшему его развитію (Казалоди, находившійся подъ вліяніемъ своего наушника Пинамонте, выслалъ изъ Мантуи, подъ разными предлогами, всхъ доблестныхъ людей того времени, а умный и хитрый Пинамонте, воспользовавшись благопріятнымъ случаемъ, возстановилъ противъ него народъ, самъ Казалоди и все его семейство погибло, съ того времени народонаселеніе города значительно уменьшилось).
97—99 Затмъ предваряю тебя, что если-бы ты услышалъ иной разсказъ объ основаніи моей родины, то знай, что ложь никогда не сокрушитъ истины,
100—102 Учитель, все что ты говоришь, отвчалъ я, вселяетъ во мн такую вру, что вс другія слова для меня все равно, что погасшіе уголья.

Виргилій, по просьб Данте, указываетъ ему новыхъ гршниковъ.

IV.

103—105 Но ты разскажи мн объ этой толп, что все ходитъ, знаешь ли ты кого либо достойнаго вниманія, потому что вся моя задача состоитъ только въ томъ, чтобъ изслдовать ихъ существованіе.
106—108 Тогда онъ сказалъ: обрати вниманіе на эту личность, борода ея развивается по спин, это волшебникъ временъ Троянской войны, тогда все мужское населеніе Греціи ополчилось противъ Трои, въ Греціи оставались только ребятишки въ колыбели.
109—111 Онъ вмст съ Калхасомъ предсказалъ по полету птицъ благопріятную минуту, когда должны были тронуться съ мста корабли.
112—114 Это Еврипилъ, я говорю о немъ въ своей Энеид, и такъ какъ ты знаешь ее наизусть, то его имя теб извстно.
115—117 Другой за нимъ сухой и худой, это Михаилъ Скоттъ, дйствительно большой знатокъ въ волшебныхъ обманахъ.
118—120 Дале ты видишь Гвидо-Бонати, это астрологъ изъ Ферло, онъ издалъ обширное сочиненіе объ астрологіи, потомъ идетъ Асдентъ, сапожникъ, тоже астрологъ временъ Фридриха II, онъ очень желалъ-бы теперь заняться кожей и шиломъ, чтобъ по прежнему шить сапоги, но видно поздно раскаялся.
121—123 Теперь ты видишь рядъ злополучныхъ женщинъ, бросившихъ ради волшебства свои иглы, челноки и веретена и производившихъ зло своими зельями и разными изображеніями изъ воску и т. п.

Поэты оставляютъ четвертую яму.

V.

124—126 Но довольно: луна уже заходитъ, съ изображеніемъ Каина и его терній. Ночное свтило это утопаетъ теперь въ волнахъ океана, за Севильею въ Испаніи.
127—129 Вчера было полнолуніе, ты долженъ хорошо помнить, какъ лупа не одинъ разъ освщала путь твой въ дикомъ лсу.
130 Такъ говорилъ онъ, и мы шли все дал и дал.

Пснь XXI.

ТОЛКОВАНІЕ,

Блаженъ мужъ, который не ходитъ на совтъ нечестивыхъ, и не стоитъ на пути гршныхъ, и не сидитъ въ собраніи развратныхъ.

Давидъ. Пс. I. ст. I.

Здсь говорится о наказаніи взяточниковъ — сановниковъ (barattieri). Это слово въ сущности относится къ морскому уголовному законодательству. Это подлогъ, обманъ или мошенничество капитана корабля, который съ корыстными цлями подвергаетъ свой корабль крушенію или аваріи. Данте употребляетъ это слово въ смысл взяточничества, въ которомъ оказываются виновными не мелкіе чиновники, а высшіе сановники государства (venditore della giustizia, delle grazie di pоtenti). Таковы напр. Чіамполо, Гомито, Цанке, которыхъ мы встртимъ въ слдующей псн. Минъ и Фанъ-Димъ приводятъ слова: татьба, подлогъ, мошенничество,— но кажется, что эти слова не выражаютъ мысли самодержавнаго поэта.
Взяточники содержатся въ пятой ям и находятся подъ вдніемъ Демона, называемаго Злой-хвостъ (Malacoda) (см. стр. 58—60 п. XI). Пснь эта не лишена нкотораго комизма и юмора.
Здсь Данте со страху прячется за утесъ, черти бросаютъ гршника съ моста въ кипящую смолу, потомъ пугаютъ Данте своими вилами, кочергами, скрежещащими зубами и страшными глазами, здсь же сдланъ намекъ на землетрясеніе, бывшее въ аду, въ минуту смерти Іисуса Христа.
Переводчикъ счелъ нужнымъ сдлать слдующее распредленіе чертей по ихъ разрядамъ:
Самый главный — это Демонъ, Царь Ада, Люциферъ, Сатана, Мефистофель, Капаней и т. п., второй разрядъ — это діаволы, князья бсовскіе: Харонъ, Миносъ, Плутусъ и другіе, а третій черти, чертенята и вс подвластные старшимъ. Пушкинъ называетъ ихъ бсенками.
Начальникъ чертей въ этой ям вызываетъ ихъ по именамъ и нельзя не согласиться съ тмъ, что, не взирая на свое гнусное значеніе, эти имена чрезвычайно звучны и поэтичны на итальянскомъ только язык, — всякая попытка перевесть ихъ на другой языкъ, длаютъ эти имена отвратительными. Вотъ отчего большая часть толкователей Данте отказывается отъ перевода прозвищъ его чертей, — но все же это не лишено интереса, ибо показываетъ общество, среди котораго находятся люди, ршившіеся снизойти въ адъ.
Malacoda, — злой хвостъ.
Alichino, — опускай крылья, чортъ соблазняющій другихъ исподтишка, криволетъ.
Calcabrina, — давило, топчи изморозь, чортъ презирающій все прелестное.
Cagnazzo, — гнусное и жадное собачище, борзой.
Barbaricca, — чортъ курчавый, кудрявая борода.
Libicoco, — ливійскій, шипящій чортъ, вихрь-свирпый.
Draghiniazzo, — ядовитая змя, ввид чудовищнаго дракона. Драконъ — образина, драконье жало.
Ciriato sanutо, — рукастая и клыкастая свинья, вепрь-клыканъ.
Graffiacane, — когтистая собака, — душеловъ.
Farfarello, — лшій, домовой, сычъ.
Rubicante-pazzo, — бшеный чортъ, красное рыло, красный чортъ.
Scarmiglione,— растрепышъ, неряха, нечоса, оборванецъ.
Переводчикъ въ самомъ текст поэмы оставилъ итальянскія имена, думая, что и самъ читатель останется этимъ доволенъ.

ПСНЬ XXI.

Восьмой кругъ.— Пятая яма.— Взяточники-сановники. Старшина города Лукки.— Злые когти.— Злой хвостъ. Имена чертей.— Комедія въ аду.

Сравненіе пятой ямы съ венеціанскимъ морскимъ арсеналомъ.

I.

Бяху же дуси тіи подобни четвероногимъ гадамъ и скорпіямъ, зміямъ же и ехиднамъ и жабамъ, страшно же и мерзостно тхъ б видніе.

Четьи Мы пей. Марта 26. Видніе еодоры.

1—3 Разсуждая такимъ образомъ о разныхъ предметахъ, о которыхъ я не упоминаю въ своей комедіи, мы переходили съ одного моста на другой,—
4—6 Взойдя на самую вершину моста, мы остановились осмотрть пятую яму восьмого круга и услышали новые, безнадежные вопли: эта яма своею темнотою возбуждала удивленіе.
7—9 Какъ въ венеціанскомъ арсенал, гд строятъ и починяютъ корабли, кипитъ липкая смола, предназначенная для смазки и законапачиванья судовъ, гд зимою идетъ ожесточенная работа,
10—12 всякій чмъ нибудь занятъ, кто строитъ новый корабль, кто осмаливаетъ бока у судна, устарвшаго посл долгихъ странствованій по морямъ.
13—15 Стукъ молота раздается отъ носа до кормы корабля, одинъ впереди работаетъ, другой корму сколачиваетъ, кто длаетъ весла, кто другія принадлежности кораблей, тотъ плететъ канаты, этотъ починяетъ малую или большую мачту.
16—18 Такъ точно внизу пятой ямы кипла не отъ огня, а по божественному распоряженію, густая смола и прилипала къ бокамъ утеса со всхъ сторонъ.
19—21 Я видлъ смолу, но могъ разглядть только то, что на поверхности ея являлись пузыри, вздымаемые внутреннимъ кипніемъ, по мр того, какъ они появлялись и лопались, вся масса смолы подымалась или опускалась.

Одинъ изъ чертей кидаетъ гршника въ кипящую смолу.

II.

22—24 Пока я внимательно осматривалъ эту массу, наставникъ вскрикнулъ: ‘берегись, берегись,’ и съ того мста, гд я стоялъ, онъ притянулъ меня къ себ,
25—27 Тогда я оглянулся, какъ и всякій человкъ, которому кричатъ: берегись, хочетъ прежде узнать, откуда ему грозитъ опасность,
28—30 и испуганный, сбитый съ толку внезапнымъ предостереженіемъ и происшедшимъ отъ него страхомъ, оглядывается, а все-же бросается, не зная куда, такъ точно и я вдругъ увидлъ сзади страшнаго чорнаго діавола, который стремглавъ бжалъ по утесу,
31—33 Онъ имлъ видъ дикаго звря и, какъ мн по казалось, былъ чмъ-то озлобленъ, крылья его были раскрыты, и онъ не столько бжалъ, сколько летлъ,
34—36 плечи его были высокія и дебелыя, онъ тащилъ на нихъ какого-то гршника, держа его сильно за ноги обими руками.
37—39 Съ моста, гд мы находились, онъ крикнулъ чертямъ, стоявшимъ внизу: ‘эй, злые когти, (Malebranche) — сторожа, вотъ одинъ изъ старшинъ города Лукки, покровительствуемаго Святою Дзитою, (Santa Zita), погрузите его въ смолу, —
40—42 пока я опять туда сбгаю за другими гршниками: ихъ ужь очень тамъ много. Въ Лукк все шулера, кром разв Бонтуро — (самыйярый изъ всхъ шулеровъ), который даже и родину свою продалъ Пизанцамъ: тамъ вдь за деньги поддлываютъ документы и изъ да, безъ всякаго затрудненія, вамъ сдлаютъ нтъ.’
43—45 Сказавши это, онъ бросилъ гршника внизъ и помчался назадъ по утесамъ съ такою быстротою, при какой никакая гончая собака не могла-бы догнать его.
46—48 Гршникъ погрязъ въ кипящей смол и вскор выплылъ наверхъ, съ испачканной смолою спиною, между тмъ какъ голова и ноги его оставались въ смол, но черти, стоявшіе подъ мостомъ, крикнули ему: ‘здсь нтъ того святого образа предъ которымъ вы такъ низко преклоняетесь,
49—51 здсь не такъ плаваютъ, какъ въ вашей рчк Серкіо, орошающей стны Лукки. Если не хочешь узнать, какъ мы царапаемъ желзными раскаленными вилами, такъ лучше изъ смолы не выплывай.’
52—54 За тмъ черти принялись царапать его во сто вилъ и боле, крича: тебя нужно закрыть смолою, такъ, что если можешь продолжать свою земную работу, то и здсь мошенничать будешь втайн.
55—57 Такъ точно главный поваръ приказываетъ своимъ поварятамъ погружать мясо вилами въ глубину когда, чтобъ оно лучше сварилось.

Данте, по совту Виръилгя, прячется за утесъ, а учитель входитъ въ дипломатическія сношенія съ чертями.

III.

58—60 Добродтельный учитель сказалъ мн: чтобъ никто тебя не замтилъ, спрячься за этимъ утесомъ, тамъ ты будешь подъ надежною защитою,
61—63 и какое-бы оскорбленіе не нанесли они мн, ты за меня не бойся, я это дло знаю и но разъ бывалъ въ такихъ продлкахъ.
64—66 За тмъ онъ перешелъ вершину моста и когда приблизился къ шестому утесу, то ему нужно было имть много мужества:
67—69 Съ такимъ бшенствомъ, съ такимъ гамомъ и гвалтомъ, какъ собаки бросаются на мальчишку нищаго, который, остолбенвъ отъ ужаса, проситъ милостыню,
70—72 такъ вс черти бросились изъ подъ моста на моего путеводителя, направляя противъ него свои вилы, но онъ крикнулъ имъ: чтобъ никто не смлъ ко мн прикоснуться.
73—75 Прежде всего вышлите ко мн кого нибудь изъ васъ, онъ узнаетъ, что я скажу, и тогда держите между собой совтъ, можно-ли меня растерзать вашими вилами.
76—78 Вс крикнули: (Malacoda), злой хвостъ, ступай впередъ, тогда вс черти остановились, а одинъ изъ нихъ подошелъ къ наставнику и спросилъ его: чего ты хочешь?
79—81 Злой хвостъ, сказалъ поэтъ, думаешь-ли ты, что я пришелъ бы сюда, не боясь вашихъ нападеній,
82—84 если-бы на то не было воли Божіей? Пропусти насъ, я долженъ по желанію небесъ показать другому лицу эту ужасную дорогу.
85—87 Діаволъ смирился: вила его упала къ ногамъ поэта, и онъ пробормоталъ: теперь теб никто не сдлаетъ зла.

Виргилій вызываетъ Данте изъ засады.

IV.

88—90 Вслдъ затмъ учитель сказалъ мн: о ты, спрятавшійся за утесъ! не бойся теперь ничего, или ко мн.
91—93 Я вышелъ изъ засады и поспшно побжалъ къ нему, но признаюсь испугался, увидвъ, что вс черти вышли впередъ, и подумалъ, что они пожалуй не сдержатъ своего слова.
94—96 Я уже былъ свидтелемъ такой сцены, когда жители г. Лукки должны были возвратить Пизанцамъ взятую ими на берегу Арно крпость съ тмъ условіемъ, чтобъ имъ позволено было выйти невредимыми, но когда они проходили мимо войска, то въ толп Пизанцевъ раздались угрозы, что навело на побжденныхъ паническій страхъ.

Черти пугаютъ Данте.

V.

97—99 Я прижался всмъ тломъ къ наставнику, но отъ страха не могъ свести глазъ съ чертей, видъ которыхъ не предвщалъ ничего хорошаго.
100—102 Хотя они и опустили свои орудія, но когда мы проходили мимо, то одинъ изъ нихъ сказалъ другому: не царапнуть-ли его этой кочергой? и тотъ отвчалъ, ну что-же, отчего не царапнуть?

Старшій демонъ Малакода усмиряетъ подвластныхъ ему чертей и разсказываетъ поэтамъ о землетрясеніи, бывшемъ въ аду въ минуту смерти Іисуса Христа.

VI.

103—105 Но демонъ, разговаривавшій съ моимъ путеводителемъ, внезапно обернулся и крикнулъ: смирно, смирно, Скармиліоне!
106—108 Потомъ замтилъ, что намъ нельзя пройти чрезъ этотъ утесъ, потому, что мостъ, ведущій въ шестую яму, разрушенъ въ дребезги и лежитъ въ глубин долины.
109—111 Если-же вы желаете выйти отсюда, продолжалъ онъ, то идите чрезъ эти пещеры. Тамъ впереди есть утесъ, чрезъ который можно пройти на слдующую скалу.
112—114 Вчера въ 6 часовъ вечера минуло ровно 1266 лтъ, какъ этотъ сводъ разрушенъ. (По разсчоту это часъ смерти Іисуса Христа и повсемстнаго землетрясенія).

Злой хвостъ предлагаетъ поэтамъ охрану изъ подвластныхъ ему чертей, вызывая ихъ по именамъ.

VII.

115—117 Я пошлю съ вами нсколько своихъ подручныхъ, посмотрть не выскочилъ-ли кто изъ смолы, не бойтесь: идите съ ними, они ничего вамъ не сдлаютъ.
118—120 И онъ сталъ вызывать ихъ по именамъ: выходите Аликино, Калькабрино и ты Каньяцо, а Барбаричіо будетъ вашимъ десятникомъ,
121—123 Либикоко пойдетъ за вами, Драгиніацо, Чиріято Сануто и Графіякане, Фарфарелло и юродивый Рубиканте.
124—126 Поищите вокругъ кипящей смолы, не вышелли кто изъ гршниковъ, но чтобы наши гости оставались цлы и невредимы до свода слдующаго моста надъ смолою: чрезъ него можно пройти.

Просьба Данте обращонная къ Виргилію.

VIII.

127—129 Мн страшно, учитель, сказалъ я, что это я вижу? ай, ай, ай! если ты знаешь дорогу, пойдемъ безъ этой охраны, она мн не нужна!
130—132 Если ты и теперь также остороженъ, какъ былъ всегда, разв не видишь ты, какъ они скрежещетъ зубами и какъ угрожаютъ сверкающими взорами!

Отвтъ Виргилія. Гримасы чертей.

IX.

133—135 Мн не нравится, что ты боишься, отвчалъ учитель, пусть себ скрежещетъ зубами и сверкаютъ очами: они хотятъ испугать не тебя, а тхъ несчастныхъ, которые кипятъ въ раскаленной смол.
136—138 Они повернули налво, чрезъ плотину (argine), но, убжденные въ томъ, что мой наставникъ, по простот своей, не выйдетъ изъ ихъ когтей,— они обратились къ своему начальнику и сдлали ему всмъ извстную гримасу, высунувъ языки и закусивъ ихъ зубами.
139 Барбаричіо отвчалъ на эту гримасу страннымъ, какъ будто трубнымъ звукомъ.

Пснь XXII.

ТОЛКОВАНІЕ.

Боярамъ и Воеводамъ не брать посуловъ и поминковъ съ ратныхъ людей, а сыщется про то допряма: и Боярамъ и Боеводамъ за то чинити жестокое наказаніе, что Государь укажетъ.

Полн. собр. зак. Реестръ Алфавитный ч. II, стр. 21, уложеніе 7157/1649 Генваря 29. гл. VII, 11.

Первыя двнадцать строкъ этой псни относятся къ послдней строк предшедшей псни и лишены интереса — ихъ можно было-бы даже, по примру Фанъ-Дима, пропустить.
Здсь Данте продолжаетъ свой разсказъ о казни обманщиковъ, взяточниковъ — сановниковъ (barattieгі), онъ указываетъ на Чіамполо изъ Наварры, на монаха Гомито и на губернатора одной провинціи Сардиніи Михаила Цанке,— какъ на людей, занимавшихъ высшія почетныя должности и злоупотреблявшихъ своею властью и довріемъ верховнаго начальства.
Продолжая юмористическій разсказъ предшедшей псни, Данте угощаетъ читателя новою забавою, въ род басни Эзопа: ‘лягушка и крыса’, и описываетъ драку двухъ чертей изъ за одного взяточника и свое бгство изъ шестой ямы.
Во времена Данте Испанія раздлялась на пять королевствъ: Каталонія, Арагона, Наварра, Португалія и Гранада, Чіамполо былъ верховнымъ сановникомъ Наваррскаго короля Теобальдо и первокласснымъ взяточникомъ — сановникомъ въ обширномъ смысл этого понятія, онъ возбудилъ къ себ общую ненависть всего мстнаго народонаселенія. Очевидно, что въ т времена такого рода занятія приносили большую выгоду.
Бенвенуто Рамбальди въ своихъ толкованіяхъ (стр. 526) говоритъ, что нельзя не воздать хвалы персидскому Царю Камбизу, который веллъ содрать кожу съ живого судьи, постановившаго за деньги неправильный приговоръ, и этой кожей обить то самое кресло, на которомъ онъ объявилъ свое ршеніе, и на это кресло посадилъ его сына, для того чтобы тотъ, вспоминая постоянно о наказаніи отца, выучился быть справедливымъ судьею.
Другой взяточникъ — сановникъ былъ монахъ Гомито, управлявшій одною изъ провинцій Сардиніи Галлурою, онъ за одно слово получалъ сто скудій,— т. о. бралъ деньги не столько за то что говорилъ, а за то что молчалъ.
Пизанцы, отвоевавши Сардинію у Сарациновъ, раздлили ее на четыре провинціи: 1) Лагодоро 2) Кальяра 3) Галлура и 4) Альбореа.
Тираномъ Галлуры былъ Нино изъ Пизы, и при немъ состоялъ верховнымъ сановникомъ и первокласснымъ взяточникомъ монахъ Гомито, пользовавшійся безусловнымъ его довріемъ, но, наконецъ, когда Гомито отпустилъ за деньги на свободу самыхъ заклятыхъ враговъ Нино, умвшаго захватить ихъ въ плнъ (см. стр. 82—87), то Нино не выдержалъ и, потерявъ всякое довріе къ этому сановнику, веллъ его повсить (Скартацини и Виллутелло стр. 243).
Третій — Михаилъ Цанке:
Тамошній король Енцо назначилъ правителемъ провинціи Лагодоры этого взяточника, — а онъ воспользовался тмъ, что во время междоусобной войны Болонцы самого Енцо взяли въ плнъ и заключили въ тюрьму, гд онъ и умеръ. Тогда (въ 1249 г.) Цанке, при посредств разныхъ подлоговъ и обмановъ, женился на матери своего короля — Bianca Lanza, завладлъ Сардиніей, а затмъ правилъ ею несправедливо до тхъ поръ, пока его не убилъ (въ 1275 г.) зять его, Бранко д’Оріо. (Объ этомъ послднемъ говорится въ псн XXXIII).
Строфы 88—90 требуютъ разъясненія,— которое и помщено тамъ въ скобкахъ. Въ т времена Сардинія была притономъ важнйшихъ разбойниковъ, и почти вс тираны, почти вс властители этого острова были не что иное, какъ взяточники — сановники — разбойники.

ПСНЬ XXII.

Переходъ изъ пятой въ шестую яму по глинистому утесу.— Взяточники-Сановники.— Арака чертей.— Поэты незамтно ускользаютъ изъ ямы.

Размышленія Данте.

I.

Падутъ нечестивые въ мрежи свои, между тмъ какъ я одинъ, пройду невредимъ
Давидъ, пс. 141, ст. 10.

1—3 Видалъ я, когда войска отправляются въ походъ, вступаютъ въ битву, идутъ на смотры или на военныя упражненія, а иногда, когда они отступаютъ.
4—6 Видлъ я, о Арентинцы! набги всадниковъ на вашу страну, и ваши военныя игры, и турниры, и поединки на пикахъ.
7—9 Все это длалось по звуку трубъ, по звону колоколовъ, подъ дробь барабана, по крпостнымъ сигналамъ или при звукахъ другихъ инструментовъ, какъ мстныхъ, такъ и иностранныхъ.
10—12 Но никогда не видлъ, чтобы войска, кавалерія или пхота, руководящіяся земными сигналами, или корабли, руководимые прибрежными маяками или небесными звздами,— начинали наступленіе или отступленіе при такомъ странномъ звук.
13—15 Мы шли подъ охраною десяти чертей: охрана ненадежная и даже страшная (крутая компанія), но вдь въ церкви нужно быть со святыми, а въ трактир съ пьяницами: (съ волками по волчьи выть) значитъ и въ аду нужно быть съ чертями.

Общій видъ смоляной ямы.

II.

16—18 Несмотря на это, все вниманіе мое было сосредоточено, на смолистомъ болот, мн хотлось изслдовать вс качества смолы и гршниковъ въ ней горвшихъ.
19—21 Какъ дельфины, показывая мореплавателямъ дугою своей спины знаки приближающейся бури, и необходимость принять немедленно мры къ спасенію корабля,
22—24 такъ и нкоторые гршники, чтобъ сколько нибудь облегчить страданія свои, высовывали на поверхность смолы свою спину и прятали ее скоре сверкающей мгновенно молніи.
25—27 Или какъ жабы изъ пруда высовываютъ только свое рыло, а ноги и всю остальную часть туловища прячутъ подъ водою,
28—30 такъ со всхъ сторонъ показывались на болот головы гршниковъ,— но, какъ только появлялся Барбаричіо, они мгновенно прятались въ кипящую смолу.

Черти вытаскиваютъ одного изъ гршниковъ изъ смолы.

III.

31—33 Я увидлъ, и до сихъ поръ сердце у меня сжимается при воспоминаніи об этомъ: одинъ изъ гршниковъ остался на поверхности смолы, не взирая на присутствіе чертей, такъ случается иногда, что изъ двухъ жабъ одна прячется въ воду, а другая остается на поверхности.
34—36 И Графіакане, стоявшій возл него, поймалъ его вилой за осмоленные волосы и вытащилъ на берегъ, какъ бобра или выдру.
37—39 Я зналъ уже имена всхъ чертей, запомнивши ихъ въ ту минуту, когда они были избираемы ихъ начальникомъ, и потомъ, когда они называли другъ друга.
40—42 Рубиканте! крякнули ней они разомъ: поймай его когтями за спину и сдери съ нея кожу.
43—45 Учитель, проговорилъ я, узнай, если можешь, кто этотъ несчастный, попавшійся въ когти злодевъ.

Объясненіе взяточника. Это нкто Чіамполо (Ciampolo), любимецъ Наварскаго короля Теобальда VI-го, умершаго въ 1270 г. при возвращеніи изъ Туниса съ тломъ зятя его св. Людовика IX.

IV.

46—48 Путеводитель мой подошолъ къ нему и спросилъ: откуда онъ, тотъ отвчалъ:
Я родился въ наварскомъ королевств.
49—51 Мать моя отдала меня въ услуженіе одному важному господину, потому что она родила меня отъ негодяя, погубившаго и всю жизнь свою и все свое имущество на удовлетвореніе своихъ пороковъ.
52—54 Затмъ я былъ принятъ въ семейство добродтельнаго короля Теобальда, тамъ я занялся взяточничествомъ и въ силу своей власти сталъ торговать милостями и должностями, и за этотъ грхъ отдаю теперь отчетъ въ кипящей смол.
55—57 Тутъ Чиріато, у котораго изо рта со всхъ сторонъ торчали клыки, словно какъ у свиньи или дикаго кабана, заставилъ его почувствовать, какъ онъ кусается.
58—60 Мышь попалась къ злымъ котамъ, но Барбаричіо, захвативъ гршника, крикнулъ:— оставьте, пока онъ въ моихъ когтяхъ.
61—63 Затмъ онъ обратился къ учителю исказилъ: прежде чмъ они разорвутъ этого несчастнаго на клочки, спроси его еще о всемъ, что ты желаешь отъ него узнать.

Чіамполо называетъ монаха Гомито и правителя одной изъ провинцій острова Сардиніи Михаила Цанке.

V.

64—66 Наставникъ мой обратился къ гршнику съ вопросомъ: знаешь-ли ты между другими страдающими подъ смолою преступниками кого либо изъ жителей Италіи? а тотъ: я только что былъ вмст —
67—69 съ однимъ изъ важныхъ сановниковъ острова Сардиніи: это недалеко отъ Италіи, и еслибы я оставался съ нимъ подъ смолою, то не боялся бы теперь ни вилъ, ни когтей этихъ чертей.
70—72 Мы слишкомъ долго ждемъ ого. крикнулъ Либикоко и вилой своей вырвалъ у него изъ предплечья кусокъ мяса.
73—75 Драгиньяцо, съ своей стороны, захотлъ вырвать часть тла изъ одной ноги несчастнаго, чтобъ предупредить его бгство, но ихъ десятникъ (decurio) Барбаричіо остановилъ его своимъ грознымъ взглядомъ.
76—78 Между тмъ, какъ черти, по знаку Барбаричіо, немного усмирились, а пойманный осматривалъ свою рану, мой путеводитель, не теряя времени, обратился къ нему съ вопросомъ:
79—81 Скажи мн кого оставилъ ты въ глубин смолы, вынырнувъ такъ неудачно на ея поверхность? Тотъ отвчалъ: это монахъ Гомито, товарищъ главнаго начальника Галлуры, одной изъ провинцій острова Сардиніи.—
82—84 Этотъ монахъ, сосудъ всевозможныхъ мошенничествъ и обмановъ, превзошелъ всхъ другихъ, въ рукахъ своихъ онъ имлъ враговъ своего начальника: они были заключены въ темницу и вс остались имъ довольны.
85—87 Онъ взялъ съ нихъ деньги и выпустилъ на волю, какъ самъ это разсказываетъ, въ другихъ отрасляхъ управленія онъ былъ первоклассный взяточникъ-сановникъ не малаго, а великаго пошиба.
88-90 Другой достойный его соперникъ Михаилъ Цанке, они часто бесдуютъ другъ съ другомъ о длахъ Сардиніи, т. е. о тхъ злодяніяхъ, которыя они тамъ совершили.

Чіамполо искусно ускользаетъ изъ когтей діавола.

VI.

91—93 Я сказалъ бы еще боле, продолжалъ Чіамполо, но вы сами видите, что діаволъ скрежещетъ зубами, боюсь, чтобъ онъ меня не царапнулъ.
94—96 Но десятникъ ихъ, замтивъ по выраженію глазъ Фарфарелло, что онъ желаетъ броситься на Чіамполо, крикнулъ: ‘прочь отсюда, проклятая птица’!
97—99 Если бы вы пожелали увидть кого нибудь изъ Тосканы или Ломбардіи, сказалъ, нсколько оправившись отъ испуга, Чіамполо, то я могъ бы ихъ вызвать.
100—102 но пусть бы черти отошли подальше, иначе гршники, боясь ихъ мщенія, не вынырнутъ сюда.
Я, оставаясь здсь,
103—105 вмсто себя одного, могу вамъ показать семерыхъ: мн стоитъ только свистнуть: это длаютъ вс, кто выплываетъ на верхъ смоляного озера.
106—108 Услышавъ эти слова, Каньяцо затрясъ головою и крикнулъ: злостная шутка, онъ собирается отъ насъ улизнуть.
109—111 Тогда Чіамполо, большой проныра, замтилъ ему: да, конечно, меня можно упрекнуть въ злости за то, что я хочу подвергнуть своихъ товарищей большимъ мученіямъ.
112—114 Но Аликино не выдержалъ и, не переговоривши съ другими, сказалъ: пожалуй прячься въ смолу, я не побгу за тобой,
115—117 а полечу надъ смолой, вс черти пусть отойдутъ отсюда и спрячутся за утесъ. Посмотримъ, кто искуснй — ты одинъ или мы вс?
118—120 Читатель, ты увидишь здсь новую забаву: какъ только вс черти повернулись, и даже первый изъ нихъ, самъ возстававшій противъ этого, Каньяцо,
121—123 Наваррецъ (Чіамполо) не потeрялъ ни секунды: мгновенно спрыгнулъ съ земли въ смолу и ускользнулъ отъ ихъ преслдованій.
124—126 Вс черти были этимъ очень раздосадованы и въ особенности главный виновникъ Аликино и, потому, вскрикнувъ: Чіамполо, ты пойманъ!
127—129 бросился за нимъ, но неудачно,— страхъ быстре крыльевъ: онъ удвоилъ силы Чіамполо, мгновенно исчезнувшаго въ смол, а самъ Аликино, поднявшись грудью вверхъ, вылетлъ на землю.
130—132 Такъ дикая утка, нырнувъ въ воду, ускользаетъ отъ сокола, а тотъ съ досады улетаетъ вверхъ.

Драка чертей. Поэты ускользаютъ отъ нихъ незамтно.

VII.

133—135 Взбшенный Калькабрино бросился на Аликино и даже обрадовался находчивости Чіамполо, такъ какъ она подала поводъ къ драк съ Аликино.
136—138 И какъ только взяточникъ исчезъ, онъ вцпился въ своего товарища и вступилъ съ нимъ въ драку надъ смолянымъ болотомъ.
139—141 Но и Аликино былъ малый когтистый: они вцпились другъ въ друга и въ разгар драки бухнули оба въ кипящую смолу.
142—144 Горячая смола розняла бойцовъ, драка прекратилась, но выйти они оттуда не могли, крылья ихъ завязли въ смол.
145—147 Барбаричіо, оскорбленный, также какъ и вс товарищи, послалъ четверыхъ изъ нихъ съ вилами на другую сторону утеса,
148—150 и вс вмст съ двухъ сторонъ стали вытаскивать двухъ борцовъ, изжаренныхъ въ кипящей смол.
151 А мы, между тмъ, пользуясь ихъ смятеніемъ, незамтно удалились.

Пснь XXIII,

ТОЛКОВАНІЕ.

Горе вамъ книжники и фарисеи, лицемры, кто уподобляетесь обленнымъ (повапленнымъ) гробамъ, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвыхъ и всякой нечистоты.

(Ев. отъ Матея гл. XXIII ст. 27—28).

И отвращенія, и злобы
Исполненъ къ нимъ я съ давнихъ лтъ.
Они — ‘повапленные’ гробы….
Лишь настоящее прошло бы,
А тамъ… имъ будущаго нтъ.
Алексй Жемчужниковъ.

Поэты, ускользнувъ отъ чертей, занятыхъ спасеніемъ своихъ товарищей, погрязшихъ въ смол, продолжаютъ свой путь до утеса (ripo) шестой ямы (bolgia), но Виргилій, замтивъ, что черти ихъ преслдуютъ, хватаетъ Данте на руки, какъ мать своего ребенка, ложится спиною на утесъ и стремительно спускается съ нимъ въ слдующую яму.
Здсь они находятъ лицемровъ въ свинцовыхъ шапкахъ и мантіяхъ, снаружи позолоченныхъ.
Медленно движутся они въ своихъ тяжелыхъ одяніяхъ, лица ихъ раскрашены, они рыдаютъ, въ жизни своей они прибгали къ слезамъ для того, чтобы обманывать другихъ, теперь они плачутъ по невол, они унылы (tristi), Евангелистъ сказалъ: когда поститесь, не будьте унылы, какъ лицемры, ибо они принимаютъ на себя мрачныя лица, чтобы показаться людямъ постящимися (отъ Мат. гл. VI ст. 16).
Поэты встрчаютъ двухъ монаховъ изъ секты наслаждающихся (g’audenti) — это Каталано и Родериго, они и лицемры и взяточники — сановники.
По просьб ихъ, папа Урбанъ IV учредилъ ихъ монашескій орденъ со всевозможными льготами.
Одежда ихъ была великолпна, имъ предоставлены вс удовольствія жизни, они имли право вступать въ бракъ, освобождены были отъ всхъ налоговъ и могли даже занимать свтскія должности. Избранные на должности высшихъ правителей Флоренціи Гибелинами, они измнили имъ, были причиною жестокаго кровопролитія, и все же изгнаны изъ Флоренціи.
Услышавъ чистый итальянскій языкъ, они желаютъ говорить съ Данте. Виргилій позволяетъ ему остановиться и выслушать ихъ исповдь.
Каски ихъ и мантіи такъ тяжелы, что въ сравненіи съ ними на каски Фридриха ІІ-го можно было бы смотрть какъ на соломенныя.
О Фридрих ІІ-мъ говорится много и разнообразно. Онъ родился въ 1194 г., умеръ въ 1250 г. Участвовалъ въ крестовыхъ походахъ, короновалъ себя королемъ Іерусалимскимъ и выдавался своею зврскою жестокостью. Папы Григорій IX и Инокентій IV дважды прокляли его за жестокость въ 1228 и въ 1245 годахъ. Онъ раззорилъ Миланъ, грабилъ церкви, гд это было возможно, и вообще воевалъ противъ тогдашняго духовенства. Можетъ быть оно и преувеличило его злодянія. Говорятъ, что онъ наряжалъ измнниковъ отечества въ свинцовыя каски съ длинными свинцовыми мантіями, ставилъ ихъ въ костры, поджигалъ ихъ, и они сгорали по мр того, какъ расплавлялся свинецъ ихъ покрывавшій.
Барджиджи замчаетъ, что и въ его время существуютъ подобные Фридрихи II-е, которые мучаютъ до смерти въ страшныхъ темницахъ не только осужденныхъ, но едва заподозрнныхъ въ политическихъ преступленіяхъ (стр. 531). Переводчикъ думаетъ, что замчаніе толкователя не относится къ настоящему времени.
Скартацини защищаетъ Фридриха II-го и доказываетъ, что все вышеизложенное не исторія, а басня, что Фридрихъ II-ой всегда наказывалъ измнниковъ по строгому смыслу закона, и что серьезные историки умалчиваютъ о свинцовыхъ каскахъ.
Интересъ настоящей псни увеличивается тмъ, что здсь мы встрчаемъ одного изъ судей Спасителя, Каіафу, онъ встрчается внезапно — онъ распятъ голый на земл. Со Спасителя онъ снялъ его одежды, пускай же лежитъ здсь голый. (И раздвъ его, надли на него багряницу. (Отъ Мат. гл. XXVII ст. 28). Они возложили на него крестъ, пускай же теперь всякій лицемръ проходитъ черезъ Каіафу, и онъ почувствуетъ, что значитъ тяжесть на своемъ собственномъ тл. Виргилій содрогнулся, какъ язычникъ, онъ сразу не могъ понять, чтобы христіане прибгали къ такимъ постыднымъ наказаніямъ.
Монахъ продолжаетъ объяснять: здсь и Анна. (И отвели его сперва къ Анн, ибо онъ былъ тесть Каіаф, отъ Іоанна гл. XVIII ст. 13).
Виргилій пораженъ ужаснымъ видомъ Каіафы, когда онъ въ первый разъ входилъ въ адъ силою волшебницы Эриктоны,— Каіафы еще тамъ не было. Онъ не зналъ и не предвидлъ тхъ задачъ и условій, въ силу коихъ Спаситель долженъ былъ выстрадать земную жизнь, онъ не зналъ и не могъ знать, что такое Каіафа: злодянія врующихъ въ Бога поражаютъ своими ужасами двственную душу язычника’
Но въ немъ зародилось другое недоумніе. Злой хвостъ сказалъ ему въ предшедшей ям, что здсь плотина уцлла для перехода въ слдующую, а онъ ее не видитъ, и ему нужно прибгнуть къ помощи лицемра. Конечно, это его возмущаетъ, но онъ все-же спрашиваетъ его — гд нужно пройти въ другую яму, — и лицемръ оказывается не лицемромъ, онъ показываетъ ему надлежащую дорогу. Они удаляются и исчезаютъ въ груд развалинъ (горныхъ обваловъ).

ПСНЬ XXIII.

Восьмой кругъ.— Шестая яма.— Лицемры.— Братья Годенти.— Каіафа.— Анна.— Монахъ Каталано.

Сравненіе драки чертей съ басней Эзопа.

I.

1—3 Молча мы шли одни, безъ прежней охраны, одинъ за другимъ какъ монахи францисканцы ходятъ по улицамъ.
4—6 Свалка чертей напомнила мн басню Эзопа: Лягушкаи крыса.
7—9 Слова сегодня и нын (moedissa) не столь сходны между собою, какъ драка двухъ чертой и басня о лягушк, хотвшей потопить крысу и попавшейся вмст съ нею въ когти ястреба.
10—12 Стоитъ только сообразить задуманную цль и исходъ дла.

Истекающія изъ того сравненія опасенія Данте.

II.

13—15 И какъ всегда одна мысль рождаетъ другую, это сравненіе привело меня къ другой мысли, удвоившей мой первоначальный страхъ.
16—18 Я подумалъ: вдь черти пострадали по нашей милости и претерпли столько напастей и насмшекъ, что имъ трудно забыть эту продлку.
19—21 Если-же къ естественной ихъ злоб присоединится и ярость, то они бросятся на насъ съ большею жестокостью, чмъ собака, схватившая зайца въ зубы.

Разговоръ Данте съ Виргиліемъ.

III.

22—24 Волосы на всемъ тл моемъ взъерошились и, оглядываясь назадъ, я сказалъ: учитель!
25—27 если мы не спрячемся сейчасъ-же, то пожалуй мы попадемся во власть злыхъ когтей (male branche), они должны быть сзади насъ, я такъ сильно это воображаю, что даже чувствую ихъ за собою.
28—30 Учитель отвчалъ: еслибъ я былъ зеркаломъ, то образъ твой не столь скоро отразился бы во мн, какъ мысли твои въ моихъ понятіяхъ.
31—33 Теперь я сознаю, что мы думаемъ одно и тоже, поэтому, какъ будто выслушавъ твой совтъ, я ршаюсь сдлать то, что ты думаешь.
34—36 Если только правая сторона этого утеса столь наклонна, что мы можемъ спуститься по ней въ слдующую яму, то мы избгнемъ задуманной чертями охоты.

Виргилій спасаетъ Данте.

IV.

37—39 Онъ не усплъ еще кончить, какъ я увидлъ уже не очень далеко этихъ злодевъ, гнавшихся за нами съ распущенными крыльями, они стремились схватить насъ.
40—42 Какъ мать, слышащая воили своего дитяти и видящая вблизи пожаръ, хватаетъ ребенка и бжитъ, заботясь о немъ боле, чмъ о самой себ, и не останавливается хотя бы для того, чтобы прикрыть себя сорочкою.—
43—45 такъ точно наставникъ схвативъ меня на руки, бросился стремглавъ спиною на утесъ, отдлявшій одну яму отъ другой.
46 — 48 Никогда вода, приближающаяся по каналу къ спуску на колеса мельницы, не врывается туда съ такою быстротою,—
49—51 какъ учитель мой стремился по наклону утеса, держа меня на груди не какъ товарища, а какъ ребенка.
52—54 Лишь только ноги его коснулись подошвы ямы, черти взбжали на вершину утеса, прямо надъ нашими головами, но мы уже ихъ не боялись,
55—57 потому что великое провидніе, поставившее ихъ стражами (ministri) пятой ямы, воспретило имъ всякій изъ нея выходъ.

Наказаніе лицемровъ.

V.

58—60 Тамъ мы нашли людей съ окрашенными лицами, это были лицемры, рыдая, они ходили медленно, и казалось были измучены тломъ и унылы духомъ.
61 — 63 На нихъ надты были каски, закрывающія глаза, съ длинными мантіями, сдланными по образцу одежды кельнскихъ монаховъ.
64—66 Снаружи он были позолочены и сверкали, поражая глаза, но внутри вс изъ свинца и такъ тяжелы, что, въ сравненіи съ ними, каски Фридриха II-го показались бы соломенными.
67—69 Тяжелая одежда, и нужно вчно носить ее на себ!
Мы шли съ лвой стороны по одному направленію съ этими мучениками, прислушиваясь къ ихъ томительнымъ жалобамъ.
70—72 Но постоянно, вчно томимые тяжестью своей ноши, они шли такъ медленно, что съ каждымъ шагомъ мы видли другихъ страдальцевъ.
73—75 Вотъ почему я сказалъ своему вождю: найди кого либо изъ нихъ извстнаго по имени по какому нибудь знаменитому подвигу и, продолжая путь, останови на немъ свое вниманіе.

Встрча съ двумя монахами Годенти, изъ секты наслаждающихся.

VI.

76—78 И одинъ, услышавъ тосканское произношеніе, крикнулъ сзади насъ: остановитесь, бгущіе въ этомъ сумрак.
79—81 желающій узнать что нибудь можетъ быть услышитъ это отъ меня. Вождь мой, обращаясь ко мн, сказалъ: подожди и потомъ или рядомъ съ нимъ.
82—84 Я остановился и увидлъ двухъ несчастныхъ: вс ихъ движенія обнаруживали внутреннее стремленіе бжать, чтобъ поровняться съ нами, но узкая дорога и тяжесть подавляющей ихъ одежды, замедляя ихъ ходъ, не позволяла имъ исполнить своего желанія.
85—87 Приблизясь къ намъ, они посмотрли на насъ съ удивленіемъ, не безъ лукавства, не говоря ни слова, потомъ стали разговаривать между собою.
88—90 Они говорили: вотъ этотъ, что дышетъ,— долженъ быть живой человкъ, но если онъ также умеръ, какъ и его спутникъ, то по какому преимуществу ходятъ они здсь безъ свинцовыхъ касокъ?
91—93 Потомъ мн сказали: Тосканецъ, пришедшій въ злосчастное скопище лицемровъ, не погнушайся сказать намъ, кто ты?
94—96 А я имъ: я родился и выросъ на берегахъ прекрасной рки Арно, въ великомъ город, и нахожусь теперь въ томъ же самомъ тл, въ которомъ родился.
97—99 Но кто же вы, по ланитамъ коихъ проливается столько слезъ, видимыхъ мною, и что это за родъ наказанія, обнаруживающійся такимъ блескомъ?
100—102 Одинъ изъ нихъ отвчалъ: наши позолоченныя каски сдланы изъ свинца и такъ тяжелы, что заставляютъ свистть всы, на которыхъ измряютъ ихъ тяжесть.
103—105 Мы были въ Болонь монахами изъ секты наслаждающихся (gaudentі), мое имя Каталано, а его Родериго, но городъ Флоренція избралъ насъ по своему обычаю, какъ чужеродцевъ, въ свои правители и хранители мира.
106—108 Мы дйствительно были хранителями мира, ты мо жошь въ этомъ убдиться, когда посмотришь на улицу Гардинго, которую мы разрушили, выгнавъ изъ Флоренціи Гибелиновъ и всхъ представителей дома Уборти.

Каіафа, преданный распятію на дорог.

VII.

109—111 Я началъ: о братья! но не могъ продолжать!… мои глаза остановились на гршник, распятомъ на земл тремя кольями.
112 — 114 Когда онъ меня увидлъ, онъ сталъ длать отчаянныя движенія всми членами своего тла, и монахъ Каталано, замтивши мое удивленіе,—
115 — 117 сказалъ: человкъ, котораго ты видишь пригвожденнымъ къ земл, далъ фарисеямъ совтъ: ‘и но подумаете-ли, что лучше намъ, чтобъ одинъ человкъ умеръ за людей, нежели чтобъ весь народъ погибъ.’ (Іоаннъ гл. XI ст. 49 и 50).
118—120 За это онъ осужденъ лежать въ такомъ положеніи на дорог и испытать на своемъ тл всъ каждаго человка, по немъ проходящаго.
121—123 Такимъ же образомъ наказуется въ этой-же ям тесть его (первосвященникъ Анна) (Ев. отъ Іоанна гл. 18 ст. 13) и другіе изъ совта первосвященниковъ и фарисеевъ, бывшіе причиною многочисленныхъ бдствій Іудеевъ.
124—126 Тогда я увидлъ Виргилія, поражоннаго постыднымъ значеніемъ этой казни въ вчномъ изгнаніи.

Виргилій узнаетъ, что Малахода (злой хвостъ) его обманулъ. Монахъ указываетъ ему проходъ въ седьмую яму восьмого круга.

VIII.

127—129 Потомъ онъ обратился къ монаху и спросилъ его: не можете ли вы сказать, если вамъ не запрещено, есть-ли здсь на право какой нибудь проходъ,
130—132 чрезъ который мы могли-бы выйти въ другую яму, не принуждая никого изъ мрачныхъ ангеловъ удаляться отсюда.
133—135 Монахъ отвчалъ: здсь находится гораздо ближе, чмъ ты думаешь, утесъ, начинающійся отъ большой стны, окружающей восьмой кругъ и проходящей чрезъ вс эти ужасные рвы.
136—138 Но онъ разрушенъ, и вы должны пройти по развалинамъ этой долины, вы спуститесь внизъ, а изъ глубины рва пойдете на гору.
139—141 Тогда мой вождь поникъ на минуту головою и потомъ сказалъ: значитъ плохую дорогу указалъ намъ тотъ діаволъ, который въ предшедшей ям хваталъ гршниковъ вилами.
142—144 И монахъ сказалъ: въ Болонь мн говорили много дурного про чертей той ямы, и между ними, какъ я слышалъ, первый лжецъ и отецъ лжи (см. ев. Іоанна VIII, 44) тотъ самый діаволъ, что указывалъ вамъ дорогу.
145—146 Затмъ мой вождь пошолъ быстрыми шагами съ нсколько разгнваннымъ выраженіемъ лица, и я вышелъ изъ ямы гршниковъ, удрученныхъ тяжестью головного убора,
148 по дорогимъ стопамъ моего учителя.

Пснь XXIV.

ТОЛКОВАНІЕ.

Какъ грустно мн твое явленіе
Весна, Весна! пора любви!
Пушкинъ. Евг. Он. гл. VII 11.

Змй былъ хитрйшій изъ всхъ зврей
полевыхъ, которыхъ Господь Богъ создалъ.
Библ., кн. Бытія, III, п. 1.

Эта пснь не лишена нкотораго поэтическаго оттнка: чувства земледльца, испуганнаго морозомъ, смерть и возрожденіе Феникса среди нарда и мирры возбуждаютъ въ читател извстные поэтическіе образы.
Одинъ изъ древнихъ толкователей Данте говоритъ: начало этой псни прелестно, новое сравненіе, взятое изъ самой природы, поражаетъ своимъ изяществомъ, и кажется, будто поэтъ захотлъ здсь явиться самимъ собой, т. е. выше всхъ другихъ поэтовъ.
Этотъ отзывъ не можетъ не заставить задуматься всякаго переводчика. Войти въ седьмую яму восьмого круга ада — въ подземное царство змй,— въ пыль и грязь, и все же передать врно слова поэта — и какого поэта!
Изъ гршниковъ здсь поименованъ одинъ только святотатецъ Ванни Фуччи, сознаніе котораго въ краж церковной утвари и злобное его предсказаніе о гибели партіи блыхъ и самого Данте носитъ также поэтическій характеръ.
Зми караютъ святотатцевъ. Данте называетъ разные виды змй, наполняющихъ песчаныя Ливійскія пустыни: вотъ почему нкоторые писатели придаютъ ему значеніе великаго естествоиспытателя.
Въ строкахъ 85—87 онъ говоритъ буквально:
85.— Да не хвалится боле Ливія своими песками:
86.— ибо если — келидри, якули и фареи,
87 — она производитъ, — а также Ченкри и Анфезибены….
Переводчикъ, думая, что одно исчисленіе названій этихъ видовъ змй вовсе не разъясняетъ мысли поэта, счолъ необходимымъ, въ замнъ этихъ трехъ строкъ, вставить цлую тираду изъ Бенвенуто да Имола — о свойствахъ этихъ змй, переводчикъ, какъ ему кажется, даетъ возможность понять и страданія Ванни Фуччи, и смерть и возрожденіе Феникса.
Фениксъ — знаменитая баснословная Аравійская птица.
Преданіе говоритъ, что она иметъ размры орла, голову и хвостъ павлина, но несравненно красиве,— это не просто птица,— это чудо-птица, поражающая своею прелестью. Достигши глубокой старости, она устроиваетъ себ гнздо — могилу — на высочайшемъ изъ всхъ деревьевъ, произрастающемъ въ какомъ нибудь отдаленномъ и уединенномъ мст, вблизи фонтана или журчащаго ручья. Она устилаетъ гнздо-могилу миррою, нардомъ, кардамономъ и др. ароматическими растеніями, потомъ опускается въ это гнздо, прямо противъ солнечныхъ лучей, и движеніемъ и отраженіемъ своихъ крыльевъ, головы и хвоста зажигаетъ гнздо, превращается вмст съ нимъ въ пепелъ и сейчасъ же возраждается для новой жизни, для новыхъ наслажденій, для новыхъ страданій.
Толкователи Данте, повидимому, недовольны тмъ, что онъ привелъ мало ядовитыхъ змй въ своей поэм. Кастроджіовани прибавляетъ къ Дантовскимъ змямъ еще одинъ видъ подъ названіемъ chersi, составляющій будто-бы сокращеніе слова chersidrі,— но, посл многихъ изысканій, оказалось, что Данте сказалъ не chersі, никому неизвстное слово, а слова всмъ извстныя — che s&egrave,, которыя и переведены здсь однимъ словомъ: хотя.
Бенвенуто видимо недоволенъ тмъ, что Данте пропустилъ одну изъ самыхъ зловредныхъ змй, Dipsа по латыни и Sуtula по гречески. Человкъ, ужаленный этой змей, умираетъ отъ жажды, она величиною съ ладонь, маленькая головка, толстая шея, жало ея зажигаетъ человка, вода въ этомъ случа помочь не можетъ,— животъ наполняется огнемъ, и человкъ сгараетъ. Луканъ разсказываетъ, что такая змя ужалила тосканскаго солдата, несшаго знамя, онъ бросилъ его, побжалъ какъ сумасшедшій къ морю, но и морская вода не могла утолить его жажды, онъ разрзалъ свои жилы и пилъ свою кровь до тхъ поръ, пока не умеръ.
Кром того, Данте пропустилъ змю Emorois: emoк — кровь, arois — ручей. Лишь только она ужалитъ, вся кровь вытекаетъ изъ жилъ и мускуловъ, она пепельнаго цвта, величиною съ локоть.
Луканъ описываетъ смерть римскаго солдата Тулла, ужаленнаго этою змею: кровь полилась мгновенно чрезъ вс поры, ноздри, глаза, уши и губы,— и вмсто человка явилось кровавое море.
Аспидъ лучше другихъ змй: ужаленный ею солдатъ Катона заснулъ и, ничего не чувствуя, мало по малу умеръ.
Вотъ почему и Клеопатра избрала ее орудіемъ своей смерти.
Бенвенуто вспоминаетъ и о другихъ змяхъ, напр.: Basilicо и т. п., но если ихъ перечислять, то толкованіе этой псни выйдетъ изъ надлежащихъ предловъ.
Строфы 37—38 этой псни показываютъ, или, по крайней мр, заставляютъ думать толкователей Данте, что онъ не только былъ важнымъ естествоиспытателемъ, но даже и математикомъ, такъ какъ здсь объясняются размры наклонной плоскости десяти ямъ восьмого круга, требующіе математическихъ исчисленій. Въ разъясненіе этихъ строфъ Скартацини приводитъ слдующій чертежъ и математическую формулу.

0x01 graphic

Математическая формула:

Если наклонъ злой ямы считать въ 40о

fg = hfi

bc 1/2 hfi

Отсюда слдующая пропорція:

ab : cd = 3 : 2

Значитъ нижняя сторона ямы на одну треть мене верхней. (Скартацини, стр. 267).

ПСНЬ XXIV.

Восьмой кругъ.— Седьмая яма.— Святотатцы.— Зми песчаныхъ Ливійскихъ пустынь.— Ванни Фуччи изъ Пистоіи.

Данте сравниваетъ гнвъ Виргилія съ весенними утренниками, а себя съ земледльцемъ.

I.

1—3 Во время юности года, когда солнечные лучи начинаютъ уже, вліяніемъ созвздія Водолея, согрвать землю, когда уменьшаются длинныя зимнія ночи и мало по малу обращаются въ день,
4—6 въ то время года, когда утренніе морозы оставляютъ еще на поляхъ, хотя бы и на нсколько минутъ, блдный образъ снга,
7—9 когда земледлецъ, нуждающійся въ хлб, встаетъ, спшитъ, смотритъ и видитъ, что все поле блетъ отъ мороза, и съ горя бьетъ себя кулакомъ въ грудь,
10—12 и возвратившись домой, стуетъ, бросается туда и сюда, какъ нищій жалуется, не зная самъ на что, потомъ опять идетъ въ поле, и вдругъ надежды его воскресаютъ:
13—15 онъ видитъ: все измнилось, все оживилось въ нсколько мгновеній, сейчасъ же хватаетъ онъ свой посохъ и гонитъ овецъ на пастбище.
16—18 Такъ точно испугался и я, увидвъ мрачный взоръ наставника, и, какъ земледлецъ, также быстро успокоился,—
19—21 когда мы подошли къ разрушенному мосту, и когда я увидлъ, что посл мгновеннаго негодованія, поэтъ посмотрлъ на меня тмъ самымъ нжнымъ взоромъ, какимъ онъ встртилъ меня въ первый разъ у подножья рокового холма.

Восхожденіе на глинистый утесъ.

II.

22—24 Осмотрвши внимательно груды этихъ развалинъ, подумавъ немного о томъ, какъ тутъ можно взобраться на вершину, онъ взялъ меня на руки,—
25—27 и, какъ человкъ, который уже длаетъ и въ то же время еще размышляетъ о томъ, что нужно длать, значитъ предвидитъ слдующій за первымъ шагъ,
28—30 такъ и учитель, поставивъ меня на землю и подталкивая въ спину на вершину крутого утеса, замчалъ другіе, висвшіе вверху обвалы утесовъ и, указывая на нихъ, говорилъ мн: ‘иди на этотъ камень, но прежде попробуй, удержишься ли ты на немъ, не свалится ли онъ на тебя’.
31—33 По такой дорог не могли бы взобраться гршники съ своими свинцовыми одеждами, такъ какъ и мы съ наставникомъ, хотя онъ былъ и легкій, и онъ же меня подталкивалъ, все же насилу могли добраться до вершины, съ великимъ трудомъ карабкаясь съ камня на камень.
34—36 И хотя утесъ, по которому мы спускались, и не былъ такъ высокъ какъ предшедшій, но все же но знаю какъ учитель, а что касается до меня, едва-ли бы я превозмогъ вс препятствія, намъ предстоявшія,
37—39 но злая яма (malebolge) на всемъ протяженіи своихъ десяти ямъ иметъ такое устройство, что вплоть до нижайшаго колодца нижняя сторона на одну треть ниже стороны противоположной.
40—42 Не взирая на вс эти препятствія, мы, наконецъ, достигли той вершины, съ которой уже начинаютъ спускаться.

Виріилій совтуетъ Данте побдить свою лнь.

III.

43—45 Взобравшись на эту вершину, я такъ усталъ и даже изнемогъ, что будучи лишенъ возможности сдлать хоть одинъ шагъ впередъ, слъ на первомъ перевал.
46—48 Тогда учитель сказалъ: ‘Ты ослабваешь, Данте, собери вс свои силы: не на пуховикахъ, не подъ одялами пріобртается на земл слава,
49—51 а человкъ, сгубившій свою жизнь безъ славы, оставляетъ посл себя такіе же слды, какъ дымъ въ воздух, или морская пна въ мор.
52—54 И такъ встань — побди немощи тла силою духа, онъ превозможетъ вс препятствія, если ты не падешь подъ тяжестью своей собственной оболочки.
55—57 Ты долженъ не только выйти изъ обиталища осужденныхъ, но затмъ взобраться по боле длинной и крутой лстниц. Понялъ ли ты меня? Если да, то встань и или впередъ.
58—60 Тогда я всталъ и, желая показаться бодре, чмъ былъ на самомъ дл, сказалъ: ‘идемъ, ты видишь, что у меня достаточно силы и мужества.’

Переходъ поэтовъ къ мсту, гд они видятъ гршниковъ седьмой ямы.

IV.

61—63 И мы пошли по вершин утеса, по дорог еще боле крутой, узкой, дикой и каменистой.
64—66 Я шолъ и продолжалъ говорить, чтобъ не показаться усталымъ, и вдругъ услыхалъ изъ другой ямы рычаніе, не поддающееся выраженію словами.
67—69 Но знаю, что тамъ говорили, хотя я уже былъ на самой вершин моста, проложеннаго надъ ямой, но было ясно, что говорящій выходилъ изъ себя отъ негодованія.
70—72 Посмотрвъ внизъ, я ничего не увидлъ въ этой мрачной пропасти и сказалъ: ‘учитель, нельзя ли перейти на другую сторону стны и спуститься нсколько ниже,
73—75 потому что я здсь слышу звукъ словъ, но не уразумваю ни одного слова, и хотя смотрю и что-то вижу, но ничего ршительно не усматриваю’.
76—78 ‘ Мой отвтъ будетъ исполненіемъ твоей просьбы, сказалъ учитель, потому что всякая разумная просьба должна быть исполнена быстро, безъ всякаго разговора’.
79—81 Мы спустились къ окраин моста, гд онъ соединяется съ переходомъ за восьмой валъ (ripa), и тогда только взорамъ моимъ открылась эта бездна.
82—84 Я увидлъ тамъ такую массу змй, столь разнообразныхъ свойствъ и размровъ, что отъ одного воспоминанія объ этомъ, вся кровь стынетъ въ жилахъ.

Описаніе змй въ песчаныхъ Ливійскихъ пустыняхъ.

V.

85—87 Песчаныя Ливійскія пустыни не могутъ, въ сравненіи съ этой ямой, гордиться такимъ огромнымъ количествомъ ядовитыхъ гадовъ, въ нихъ зарождающихся:
хотя тамъ встрчаются и ядовитыя дымящіяся черепахи, которыя живутъ и въ мор и въ земл, не взирая на окружающія ихъ стихіи, он летятъ стремглавъ, оставляя за собой дымящійся ядовитый слдъ (celidri, chelion — земля, udor — вода),
хотя тамъ есть и прыткушки, крылатыя, прыткія зми, которыя, какъ стрлы, прыгаютъ съ дерева и мгновенно обвиваютъ человка, ломаютъ вс его кости (jaculi, acontios, dart snake, а serpent of Egypt and Libya, javelot),
хотя врываются туда и т зми, что, ползая на хвост съ поднятою вверхъ головою и половиною туловища, оставляютъ на земл слдъ, будто плугъ прошолъ (faree),
хотя мы видимъ тамъ и тхъ шипящихъ, ядовитыхъ, жолто-зеленыхъ съ чорными пятнами змй, сверкающихъ своей бронзовой чешуей, одно прикосновеніе коихъ какъ внезапно вспыхнувшее пламя, въ тотъ же мигъ сжигаетъ человка (cencri, cenchrius, ammodytes, а serpent of Brasil, wildefire, shiglbs, feu sauvage),
хотя тамъ есть зми двусвязочницы, которыя съ молніеносною быстротою бгаютъ взадъ и впередъ, будто он были бы съ двумя съ двухъ своихъ концовъ головами, отъ нихъ, конечно, никто спрятаться не можетъ (anfisibene, double marcheur, а name given to six spicies of snakes of the Indies {Примчаніе переводчика: Эта вставка взята изъ сочиненія Benveil и to Rambal di da Imola (стр.572—574).},
88—90 но все же Дикія даже съ Эфіопіей и со всми египетскими пространствами, прилегающими къ Чермному морю, никогда не производили столько заразительныхъ гадовъ и животныхъ.
91—93 Среди этого ужаснаго, приводящаго въ содроганіе зминаго шипнія, бгали люди нагіе и отчаянные, не имющіе никакой надежды избавиться отъ мученій, хотя бы доставъ себ камень элитропіи (elitropia): эту шапку невидимку.
94—96 Руки ихъ были связаны на спину змями,— эти гады прорзывали ихъ чресла (гепі), впивались въ ихъ внутренность и хвостомъ и головою и, проходя черезъ все тло, высовывались наружу и сплетались между собою впереди.

Зми внезапно поражаетъ гршника Ванни-Фуччи

V.

97—99 И вдругъ одинъ змй бросился на стоявшаго возл меня человка и ужалилъ его въ шею.
100—102 Тотъ въ тоже мгновеніе загорлся и, прежде чмъ кто нибудь могъ сказать о, или і, превратился въ пепелъ.
103—105 И только что разложился онъ такимъ образомъ въ прахъ на земл, сейчасъ же пепелъ самъ собою соединился и въ тотъ же мигъ изъ пепла выдвинулась та же самая личность.

Фениксъ, его смерть и возрожденіе.

VI.

106—108 Древніе и учоные писатели утверждаютъ, что такъ точно умираетъ и возрождается Фениксъ, достигая пятисотъ лтъ.
109—111 Ни зерномъ, ни травою не питается онъ всю жизнь, а только слезами ладона и кардомономъ, послдній его притонъ то мсто, гд процвтаетъ нардъ и мирра (см. Библія, пснь псней IV. 13, 14. Ев. Марка XIV. 3).

Ванни Фуччи и его разговоръ съ поэтами.

VII.

112—114 И какъ человкъ, внезапно упавшій, не понимая низвергнутъ ли онъ на землю какимъ либо чортомь, или другою властною силою,—
115—117 встаетъ, осматривается удивленный и пораженный внезапнымъ ударомъ, имъ претерпннымъ, вздыхаетъ,
118—120 таковъ былъ и этотъ святотатецъ, воздвигнутый вновь на земл изъ пепла. О! какъ строгъ судъ Божій, поражающій гршниковъ такими ужасными карами.
121—123 На вопросъ наставника: кто онъ? тотъ отвтилъ: ‘я изъ Тосканы, упалъ недавно въ эту яму хищныхъ зврей, какъ дождь падаетъ съ неба.
124—126 Я былъ осломъ, я любилъ животную, а не человческую жизнь — я Ванни-Фуччи, — бестія, и Пистоія, это вмстилище грабителей, было заслуженною мною берлогою.’
127—129 ‘Скажи ему, замтилъ я наставнику, чтобы онъ не болталъ безъ толку, и спроси за какой именно грхъ онъ сюда низвергнутъ: помню, я его видлъ на земл и признавалъ не воромъ, а жестокимъ злодемъ.’
130—132 И гршникъ, услыхавъ слова мои, не захотлъ притворяться, но взглянувъ на меня, и духомъ и лицомъ покраснлъ отъ позорнаго стыда (triste vergonia),—

Рчь Ванни-Фуччи обращенная къ Данте. Его злобное предсказаніе.

VIII.

133—135 и сказалъ: ‘мн тяжко и то, что я выброшенъ сюда изъ другой обители, но гораздо больне то. что ты увидлъ меня въ этой звриной берлог.
136—138 Не могу не отвтить теб на твой вопросъ: я Ванни-Фуччи изъ Пистоіи, низвергнутъ въ эту глубокую пропасть за то, что укралъ драгоцнныя вещи въ церкви Св. Іакова въ Пистоі.
139—141 Самъ я усплъ скрыться, и за мой грхъ пострадали другіе, но чтобъ ты не радовался встрч со мною, то, на случай, если когда либо выйдешь ты изъ этой мрачной обители, слушай меня внимательно:
142—144 Пистоія изгонитъ враждебную вамъ партію чорныхъ, но затмъ Флоренція измнится въ своемъ состав: въ ней явятся и другіе люди и другіе обычаи.
145—147 По вол бога войны, изъ долины Магро придетъ съ войсками полководецъ Морелло-Малеспино (Morello Malespino),
148—150 и на равнинахъ Пиченскихъ разобьетъ вашу партію блыхъ,
151 я это сказалъ, зная, что ты, конечно, этому радоваться не будешь: тебя самого тогда выгонятъ изъ Флоренціи.

Пснь XXV.

ТОЛКОВАНІЕ.

Тутъ звучно лопнулъ онъ, я взоры потупилъ,
Тогда услышалъ и (о диво) запахъ скверный,
Какъ будто тухлое разбилося яйцо,
Иль карантинный стражъ курилъ жаровней срной.
Я носъ себ зажавъ, отворотилъ лицо,
Но мудрый вождь тащилъ меня все дал, дал.
Пушкинъ (Подражаніе Данте).

Данте въ своемъ религіозномъ, католическомъ настроеніи говоритъ, что онъ не видлъ подобнаго богохульника какъ Ванни Фуччи. Своею наглостью онъ превосходитъ, по мннію поэта, даже Капанея, осмлившагося проклинать Юпитера. Увлекаясь предметомъ, авторъ утверждаетъ, что полюбилъ даже змй за то, что он безъ всякаго милосердія терзаютъ подобныхъ людей. За тмъ отъ святотатства онъ опять возвращается къ наказанію коварныхъ совтниковъ и взяточниковъ сановниковъ, занимавшихъ высшія должности и обогатившихся на счетъ народа.
Авторъ называетъ здсь четырехъ гршниковъ: Аньело Брунелеско, Буозо делли Абати, Пуччіо Шіанкати и Гверчіо Кавальканте. Въ пылу своего негодованія, онъ придумываетъ имъ самыя безобразныя, нелпыя и гнусныя наказанія. Въ своемъ воззваніи къ Овидію и Лукану, Данте ставитъ себя выше ихъ какъ автора превращеній, и занимаетъ читателя подробнымъ описаніемъ превращенія змія въ человка, а человка въ змія.
Маколей, вспоминая объ этихъ превращеніяхъ, находитъ въ нихъ большое сходство съ борьбою Торіевъ и Виговъ въ Англіи въ царствованіе Георга І-го. Вотъ его сравненіе:
Данте говоритъ, что онъ видлъ въ злой ям (Malebolge) странную борьбу между человческой формой и змей. Недруги, посл опасныхъ ранъ нанесенныхъ другъ другу, превратились: человческая форма въ змю и наоборотъ. (См. Данте III ст. 25-ая строки 79—141).
Нчто подобное этому было въ царствованіе Георга І-го съ двумя англійскими партіями. Каждая партія постепенно принимала форму и цвтъ враждебной своей партіи, пока наконецъ Тори возвысились усиліями ревностныхъ защитниковъ свободы, а Виги стали ползать и лизать прахъ власти у ногъ враговъ своихъ.
По мннію переводчика, эта пснь оскорбляетъ вкусъ автора, написавшаго ее боле 500 лтъ тому назадъ и, признававшаго, въ то еще время, необходимымъ оправдываться предъ современнымъ ему обществомъ за то, что онъ ее написалъ (ст. 142—144).
Фанъ-Димъ, въ своемъ перевод ада, изъ чувства прирожденнаго женщин приличія, не ршился перевесть 115 — 117 строфъ этой псни. Здсь эти строфы переведены, но, конечно, не слово въ слово, не буква въ букву.

ПСНЬ XXV.

Восьмой кругъ.— Седьмая Яма.— Зми терзаютъ Ванни Фуччи.— Возгласъ Данте противъ Пистоіи.— Кентавръ Каку съ.— Фениксъ.

Зми наказываютъ Ваниц-Фуччи за его безбожіе.

I.

И камень приподнявъ за мдное кольцо,
сошли мы внизъ, и себя узрлъ въ подвал.
Пушкинъ. (Подражаніе Данте).

1—3 Сказавъ это, негодяй поднялъ свои руки къ небу, изображая ими дв фиги (le fiche), и закричалъ: ‘Всемогущій, бери ихъ, я къ теб ихъ посылаю.
4—6 Съ этой минуты я полюбилъ змй, потому что одна изъ нихъ обвила шею гршника и, сжавъ ее, будто говорила: я не позволю теб кощунствовать.
7—9 А другая впилась ему въ предплечья, локти и руки и такъ перевязала и перепутала ихъ, что онъ не могъ сдлать никакого движенія.

Возгласъ Данте противъ Пистоіи.

10—12 Пистоія, Пистоія, зачмъ не обратила ты сама себя въ пепелъ, такъ какъ злодяніями своими ты превосходишь даже солдатъ Катилины: этихъ измнниковъ отечества, которые сбжавши посл его пораженія, скрылись и положили начало твоему существованію.
13—15 Проходя вс круги мрачнаго ада, я ни разу не встртилъ столь наглаго богохульника: онъ превосходилъ даже Капанео, проклинавшаго Юпитера на стнахъ ивъ и погибшаго на томъ же мст.

Кентавръ Канусъ осужденный не за разбой, а за мошенничество.

III.

16—18 Онъ скрылся куда-то, не сказавъ ни слова боле, и вслдъ затмъ я увидлъ разъяреннаго Кентавра, прискакавшаго съ крикомъ: гд, гд, этотъ дерзкій кощунъ?
19—21 Не думаю, чтобъ въ тосканскихъ болотахъ Мареммы было столько змй, сколько находилось ихъ на этомъ Кентавр, начиная съ ногъ до головы.
22—24 На ше его сидлъ драконъ съ разверстыми крыльями, сжигая всхъ встрчавшихся на пути Кентавра.
25—27 Это Какусъ, сынъ Вулкана, сказалъ мой учитель: тотъ самый Какусъ, что жилъ въ пещерахъ горы Авентинской и не разъ проливалъ рки крови на семи холмахъ, на которыхъ выстроенъ вашъ священный городъ.
28—30 Онъ помщенъ здсь съ ворами, а не съ другими Кентаврами, преслдуемыми за разбой,— потому что онъ хитро укралъ у Геркулеса самыхъ лучшихъ быковъ и коровъ на Палатинской гор.
31—33 За то же онъ и погибъ подъ ударами дубины Геркулеса, который въ пылу своего гнва нанесъ ему сто ударовъ, а Какусъ умеръ гораздо прежде — онъ не почувствовалъ даже и десятаго удара, такъ и окончились его подлые поступки.

Кентавръ исчезаетъ и являются новые гршники.

IV.

34—36 Пока наставникъ говорилъ, Кентавръ уже ускакалъ, и внизу подъ мостомъ явились три духа, которыхъ мы не замчали
37—39 до тхъ поръ, пока они не крикнули, ‘что вы ‘за люди’?’ Тогда мой вождь прекратилъ свой разсказъ, и эти духи поглотили все наше вниманіе.
40—42 Я ихъ не зналъ, но случилось, какъ случается не рдко, что одному изъ нихъ необходимо было назвать другого.
43—45 Одинъ изъ нихъ крикнулъ: гд ты остался Чіанфа (Cianfa), и я сейчасъ же, сдлавъ извстное движеніе указательнымъ пальцемъ, далъ знакъ учителю, чтобъ онъ замолчалъ и слушалъ ихъ разговоры.

Обращеніе Данте къ читателю.

V.

46—48 Если ты, читатель, не повришь моему разсказу, то это нисколько не удивитъ меня, ибо я самъ себ не врю, хотя и видлъ это своими глазами.

Флорентинскіе взяточники-сановники.

VI.

49—51 Это были три флорентинскіе граждане, взяточники-сановники, наказанные не собственно за воровство, а за то, что, занимая самыя высшія должности въ республик, они обогатились на счетъ народа. Лишь только я взглянулъ внизъ, вдругъ какой-то змій съ шестью лапами бросился на одного изъ нихъ и схватилъ его.
52—54 Средними своими лапами онъ вцпился въ середину туловища, передними — въ руки, и зубами прокусилъ об щоки гршника.
55 — 57 Задними лапами онъ схватилъ его за ноги, и, просунувъ между ними свой хвостъ, поднялъ его на спину несчастнаго.
58—60 Плющь никогда не цпляется съ такою силою около дерева, какъ этотъ змій вцпился въ гршника.
61—63 Потомъ, будто расплавленный воскъ, они стали сливаться въ одну массу и измнять свой цвтъ — такъ что человкъ получалъ цвтъ змія, а змій цвтъ человка.
64—66 Или какъ будто бумага эгипетскаго папируса, когда приставлена къ огню, сначала темнетъ, не длаясь еще чорною, а блый ея цвтъ уже совершенно исчезаетъ.
67—69 Два другіе гршника (Буозо Абати и Пуччіо Шіанкати), смотря на это превращеніе, кричали: ‘Ахъ, Аньело Брунелески, какъ ты измняешься, посмотри! ты теперь уже не одно существо, но еще и не два. ‘
70—72 Но вотъ дв головы превратились въ одну голову, и явились дв соединенныя фигуры съ однимъ лицомъ, имющимъ что-то общее съ двумя прежними.
73—75 Дв лапы зми и дв руки человка превратились изъ четырехъ въ два члена, а ноги, колни и туловища образовали изъ себя такіе члены тла, какихъ никто никогда не видлъ.
76—78 Прежніе ихъ образы исчезли, а новые хотя не походили ни на одного изъ нихъ, но какъ будто напоминали или ихъ обоихъ вмст, или же напротивъ, никого изъ нихъ не напоминали, и въ такомъ вид эта новая фигура стала медленно подвигаться впередъ.

Превращеніе человка (Буазо делла Абати) въ змю и зми въ человка.

VII.

79—81 Вдругъ, словно ящерица, перебгающая во время знойныхъ лтнихъ Дней съ одного забора на другой и проскользывающая чрезъ дорогу съ молніеносной быстротою,
82—84 внезапно появилась маленькая змйка, блднозеленая и вмст съ тмъ чорная, какъ перечное зерно, и злобно кинулась къ нимъ навстрчу.
85—37 Одному изъ нихъ она ужалила то мсто, черезъ которое ребенокъ получаетъ первую свою пищу, и упала передъ нимъ на землю.
88—90 Ужаленный посмотрлъ на змйку, но не сказалъ ни слова, напротивъ, потягиваясь на ногахъ, онъ звалъ, какъ будто ему или спать хотлось, или напалъ на него припадокъ злой лихорадки.
91—93 Онъ смотрлъ на змю, а змя на него, его рана дымилась, такъ какъ и жало зми, и выходящій изъ нихъ дымъ соединялся между собою въ воздух.

Обращеніе Данте къ Овидію и Лукану.

VIII.

94—96 Замолчи Луканъ, разсказывавшій въ своей поэм о несчастныхъ Сабелло и Насидіи, ужаленныхъ ядовитыми змями, и выслушай мой разсказъ.
97—99 Умолкни волшебная лира Овидія, пвца Кадма и Аретузы, превратившая перваго въ змю, а послднюю въ фонтанъ: я вамъ не завидую.
100—102 Ибо Овидій никогда не превращалъ два различныя существа одно въ другое такъ, чтобы вся суть первой вошла въ составъ существа другой.

Продолженіе прерваннаго разсказа.

IX.

103—105 Змій и человкъ превратились одинъ въ другого слдующимъ образомъ: змя раздвоила свой хвостъ, чтобъ сдлать изъ него человческія ноги, а тотъ сжалъ свои ноги, чтобы превратить ихъ въ зминый хвостъ.
106—108 Бедра его на столько вошли въ голени ноги, что нельзя было замтить сустава, связывающаго одну часть ноги съ другою и дающаго ей возможность свободнаго движенія.
109—111 Раздвоившійся хвостъ зми принялъ форму человческихъ ногъ, въ то самое время, ноги человка исчезали, и зминая кожа размягчалась, принимая вншнюю оболочку человческой, въ тоже время кожа человка отвердвала и принимала видъ зминой чешуи.
112—114 Я видлъ, что руки человка сжались и втянулись подъ свои мышки, чтобы превратиться въ зминыя ноги, и дв короткія ноги гада удлинялись, чтобы превратиться въ руки человка.
115—117 Потомъ заднія лапы змія соединились, пронизали внутренности человка, которыя, раздвоившись, превратились въ эти самыя дв заднія лапы зми.
118—120 Между тмъ дымъ даетъ змію цвтъ человка, а ему цвтъ зми, у которой на голов выростаютъ волосы, спадающіе съ головы человка.
121—123 Змій, превратившійся въ человка, встаетъ на ноги, а тотъ падаетъ на землю, какъ гадина, и оба не отворачиваютъ однако другъ отъ друга своихъ глазъ, выражающихъ подлость души человка и коварство зми.
124—126 Змя тряхнула головою назадъ, какъ человкъ, и изъ избытка заключавшейся въ ней жидкости у висковъ ея изъ распухнувшихъ щокъ выросли уши.
127—129 Та часть головной зминой жидкости, которая не попала назадъ, осталась впереди и образовала носъ и губы человческія.
130—132 А человкъ — змій, обратившись лицомъ къ земл, втягиваетъ свои уши въ голову, какъ улитка.
133—135 Языкъ человка раздвоился, утративъ способность говорить, между тмъ какъ дв части жала змія соединились между собою и, переставши шипть, получили эту способность.
136—138 Человкъ — змя уползаетъ, шипя, по ям, а змій — человкъ идетъ сзади, говоритъ и плюется.
139—141 Потомъ, отвернувши отъ змія свои свжія плечи, говоритъ третьему своему товарищу, не потерпвшему превращенія: ‘мн нравится, что Буозо ползаетъ теперь по земл, какъ это я прежде длалъ’.
142—144 Такимъ образомъ я видлъ движенія и превращенія гршниковъ седьмой ямы.

Оправданіе Данте.

‘Новость разсказа моего можетъ сколько нибудь оправдать меня за то, что я здсь написалъ.
145—147 И хотя я и былъ поражонъ виднными мною явленіями, но все же гршники не имли времени скрыться отъ меня на столько, чтобы я ихъ не узналъ: послдній изъ нихъ, не потерпвшій
148—150 превращенія, былъ Пуччіо Шанкато. а змйка, ужалившая Буозо, это Флорентинецъ Гверчіо Кавальканте, онъ былъ убитъ
151 въ деревн долины Арно, называемой Гвилліе, которая за него пострадала и до сихъ поръ еще страдаетъ.

Пснь XXVI.

ТОЛКОВАНІЕ.

Бги! воспрянь! и въ свтъ иной!
Не Богъ ли я? Все ясно наконецъ
Въ чертахъ я сихъ читать умю,
Природы творчество передъ душой моею,
Теперь я понялъ…
Фаустъ, въ перевод Фета.

The tree of Knowledge is not that of life.
Byron. Manfred.

Данте приходитъ въ ярость, проклинаетъ Флоренцію и, вспоминая о проклятіи Кардинала Прато, предрекаетъ этому городу бдствія, впослдствіи будто-бы совершившіяся.
Затмъ поэты, по выдающимся массамъ камней, служившихъ имъ лстницей для схода съ утеса, взбираются на тотъ-же утесъ и, — проходя по вершин его, достигаютъ перевала восьмой ямы (bolgia).
Она горитъ безчисленнымъ множествомъ отдльныхъ огней, въ каждомъ изъ которыхъ содержится отдльный гршникъ, особнякомъ.
Въ нихъ наказываются великіе люди за данные ими на земл хитрые и коварные совты.
Въ одномъ только огненномъ костр заключены два гршника: Улисъ и Діомедъ.
Виргилій, какъ мертвый человкъ, порицаетъ ихъ,— онъ ставитъ имъ въ вину изобртеніе лошади, на которой греки вошли въ Трою,— чтобъ ее разрушить, и похищеніе у троянцевъ статуи Минервы и даже искуссную уловку, посредствомъ которой они вырвали Ахилла изъ семейства Царя Ликомеда,— но Данте, какъ живой человкъ,.хочетъ говорить съ У ли сомъ, видимо, что поэтъ любитъ великаго человка и не вритъ тому, чтобъ онъ былъ гршникъ, чтобъ мсто его было въ аду.
Въ пылу своего восторга, поэтъ порывается заговорить съ знаменитымъ, баснословнымъ путешественникомъ, — но Виргилій съ своимъ холоднымъ, и вмст съ тмъ разумнымъ отношеніемъ къ живымъ людямъ, его останавливаетъ, — напоминаетъ ему вражду между греками и римлянами, презрніе первыхъ къ послднимъ, судьбу Трои, значеніе Рима, и беретъ на себя воззваніе къ Улису.
Мудрый вождь уже разсказалъ молодому поэту, за что провидніе караетъ этихъ двухъ гршниковъ, а къ самому важному изъ нихъ, очевидно изъ уваженія къ великой личности, онъ обращается только съ историческимъ вопросомъ, относящимся къ его послднему путешествію.
У лисъ, понимая сдержанность заданнаго ему вопроса, сначала самъ сознается въ нкоторыхъ грхахъ своихъ,— и именно въ своей страсти къ волшебниц Цирце, первоклассной красавиц, получившей за этотъ даръ природы, названіе дочери солнца, у которой онъ, забывъ свою Пенелопу, скрывался боле года.
За тмъ уже онъ разсказываетъ исторію или, выражаясь правильне, басню своего послдняго несчастнаго странствованія по атлантическому океану, въ разсказ его заключается предсказаніе объ открытіи Америки, т. е. о событіи, совершившимся боле чмъ черезъ 150 лтъ посл того, когда Данте слагалъ свои терцеты.
Въ этой псн, по мннію толкователей Данте, онъ является не только поэтомъ, но даже пророкомъ. Переводчикъ идетъ еще дале: онъ думаетъ, что въ этомъ вымысл о небывалой гибели Улиса въ атлантическомъ океан, несогласномъ съ исторіею, поэтъ является достоврнымъ историкомъ своего времени: онъ излагаетъ безуспшныя попытки открыть новый свтъ еще въ XIII столтіи, т. е. пальцемъ указываетъ на ту жажду знанія, которая мучила и не могла не мучить людей того времени.
Эта жажда знанія никогда не покидала людей всхъ временъ, всхъ столтій: она мучаетъ насъ до сихъ поръ, и потому-то мы и теперь на своихъ, еще не вполн усовершенствованныхъ корабляхъ стремимся и къ сверному и къ южному полюсамъ.
Мы желаемъ знать, кто мы и гд мы? Мы всегда этого желали и желаемъ, но до сихъ поръ не узнали и никогда не узнаемъ.
Мысль эту подтверждаетъ Шевыревъ въ своей стать ‘Данте и его вкъ’ (учен. зап. Имп. Моск. унив. ч. 3, стр. 118 и слд. стр. 151 и 152). Онъ между прочимъ говорить, что въ среднихъ вкахъ были преданія объ остров св. Брандана, будто-бы лежащемъ на атлантическомъ океан. Иные называли его островомъ епископовъ, убжавшихъ туда отъ нашествія Мавровъ и построившихъ тамъ семь городовъ. Съ XV-го вка было много поисковъ къ отысканію сего мнимаго острова, но онъ былъ разумется недоступенъ. Многіе путешественники разсказывали, какъ настигали ихъ ужасныя бури, лишь только приближались они къ острову. Разсказы ихъ Данте влагаетъ въ уста Улиса. Впрочемъ гаданія о другой половин земного шара встрчаются и у другихъ поэтовъ. Шевыревъ указываетъ на стихъ Петрарки che di l forsel’aspetta, т. e. Петрарка выражается о части земли, противоположной нашему полушарію, такъ: которая можетъ быть по ту сторону его (человка) ожидаетъ.
Benvenuto Rambaldi da Imola (родился въ 1306 г. а умеръ въ 1390 г.) Онъ былъ современникомъ Данте и другомъ Петрарки и Боккачіо, это одинъ изъ первыхъ толкователей Данте, онъ умеръ примрно 70 лтъ посл великаго поэта. Въ своемъ толкованіи, написанномъ около 1376 г., онъ говоритъ: разсказъ Данте о смерти Улиса не вренъ ни съ исторической, ни съ этико-филологической точки зрнія, нкоторые даже утверждаютъ, что Данте вовсе не читалъ Гомера, иначе онъ не могъ-бы такъ ошибиться.
Историки говорятъ, что Улисъ былъ убитъ Телегономъ своимъ сыномъ, котораго онъ имлъ отъ Цирцеи.
Улису было предсказано, что онъ будетъ убитъ своимъ сыномъ, онъ скрылся въ какую-то отдаленную пещеру, чтобъ избжать предсказаннаго событія, Телегонъ отъискалъ убжище Улиса и при вход въ пещеру, просилъ сторожа провести его къ нему, сторожъ не согласился, Телегонъ ударилъ его, и тотъ закричалъ и просилъ о помощи. Улисъ, услышавъ это и позабывъ о предсказаніи, бросился на дерзкаго пришельца, но тотъ предупредилъ Улиса, онъ ранилъ его смертельно: отъ этой раны Улисъ скончался.
Но чтобы ни говорили, продолжаетъ Рамбальди, я не могу убдиться въ томъ, чтобы Данте, хотя-бы онъ и не читалъ Гомера, не зналъ-бы этой простой истины, называйте ее поэтической или исторической, это все равно. Я думаю скоре, что онъ въ этомъ разсказ далъ волю своему воображенію какъ и другіе поэты, для того только, чтобъ лучше достигнуть своей цли, онъ хотлъ показать, что великій и мужественный человкъ не жалетъ трудовъ, не страшится опасности, и жаждетъ своимъ опытомъ достигнуть знанія, и для него лучше жить меньше и достигнуть славы, чмъ жить больше и оставаться въ невжеств и неизвстности, и это видно изъ воззванія Улиса къ своимъ товарищамъ, гд изъ жажды знанія онъ жертвуетъ любовью къ сыну, къ отцу, къ жен и къ отечеству.

ПСНЬ XXVI.

Восьмой кругъ.— Восьмая яма.— Хитрые и коварные совтники.— Улисъ и Діомедъ.

Данте проклинаетъ Флоренцію.

I.

1—3 Радуйся, Флоренція, великій городъ, прогремвшій и на суш и на моряхъ своею славою.
Радуйся, Флоренція, тому, что имя твое распространяется во всхъ кругахъ и ямахъ ада!
4—6 Радуйся тому, что въ числ разбойниковъ предшедшей ямы, я уже нашелъ пять твоихъ гражданъ: одинъ видъ ихъ пристыдилъ меня, да и теб отъ нихъ честь не великая.
7—9 Но если сбываются т сны, что мы видимъ подъ утро, то знай-же, что скоро, скоро тебя постигнутъ великія бдствія, вызываемыя проклятіемъ Кардинала Прато, не говоря уже о желаніяхъ другихъ враговъ твоихъ.
(Пускай проваливается Карайскій мостъ, пускай горятъ со всми своими богатствами 2000 твоихъ домовъ, пускай чорные и блые бснуются и пожираютъ другъ друга).
10—12 жаль, что эти бдствія не совершаются теперь же въ эту самую минуту, это не было-бы преждевременно: ибо чмъ старе буду я, тмъ тяжеле на мн он отзовутся.

Родъ наказанія гршниковъ. Размышленія Данте объ отношеніяхъ разума къ добродтели.

II.

13—15 Мы удалились, мой вождь повлекъ меня за собою на утесъ по той-же самой масс выдающихся камней, по которой мы спускались какъ по лстниц.
16—18 Проходя пустынную дорогу между извилинами и ущельями пропасти, мы не могли идти впередъ, не хватаясь руками за камни.
17—21 Вдругъ мн грустно стало,— я до сихъ поръ еще ноетъ душа моя, когда я вспомню о томъ, что увидлъ въ это мгновеніе, и боле чмъ когда либо я думаю, что нужно сдерживать свой разумъ
22—24 силою добродтели, она одна должна руководить имъ, и, если счастливая звзда, или божественная благодать одарила меня хоть одной каплей разума, то я но имю права длать изъ нея орудіе злодяній.

Данте сравниваетъ себя съ земледльцемъ и вслдъ затмъ съ пророкомъ Елисеемъ.

III.

25—27 Какъ только я достигъ того мста, откуда открывается глубина восьмой пропасти, я увидлъ столько огненныхъ столбовъ, сколько земледлецъ, отдыхающій на вершин холма въ той долин гд онъ пашетъ и собираетъ жатву, и гд растутъ его виноградники,
28—30 въ то время года, когда свтило, освщающее міръ, остается доле надъ нашимъ горизонтомъ,
31—33 въ то гремя дня, когда мухи уже начинаютъ смняться комарами,— сколько этотъ земледлецъ видитъ свтляковъ, перескающихъ воздухъ своими блестками.
34—36 И какъ пророкъ Елисей, проклятіемъ своимъ отмстившій двумя медвдями мальчишкамъ надъ нимъ насмхавшимся, какъ этотъ пророкъ, бывшій при вознесеніи колесницы Ильи на небо,
37—39 не могъ видть ни колесницы его, ни коней выносившихъ его вверхъ, но замтилъ только одинъ огненный столбъ, поднимавшійся къ небу, какъ облако,
40—42 такъ точной я увидлъ одни только огненные костры этой ямы, скрывавшіе отъ меня страдавшихъ въ нихъ преступниковъ, хитрыхъ и коварныхъ совтниковъ, великихъ людей своего міра и своего времени, взяточниковъ-сановниковъ. (см. п. XI, стр. 32—60).
43—45 Стоя на краю моста, чтобъ ближе разсмотрть, что совершается въ глубин пропасти, я такъ нагнулся, что чуть-чуть самъ не погибъ въ ней.
46—48 Учитель, замтивъ, что я смотрю въ эту мрачную пучину съ такимъ вниманіемъ, объяснилъ мн, что въ каждомъ отдльномъ костр мучается одинъ только гршникъ, особнякомъ.
49—51 Ты ближе разъяснилъ мн то, сказалъ я ему, что я уже началъ понимать, а я только что хотлъ спросить тебя:

Два гршники въ однемъ костр. Улисъ и Діомедъ.

III.

52—54 кто низвергнутъ въ этотъ огонь, что, раздвояясь, получаетъ дв вершины и напоминаетъ костеръ, на коемъ сожжены Этеоклъ съ своимъ братомъ,— такіе два врага, что даже и огонь, сжигавшій ихъ, раздвоился, какъ будто вражда братьевъ продолжалась и посл ихъ смерти.
55—57 Онъ произнесъ: на костр страдаютъ Улисъ и Діомедъ: на земл они злоупотребляли своимъ умомъ и коварствомъ вмст, вотъ почему и здсь они вмст претерпваютъ и кару ими заслуженную.
58—60 Здсь оплакиваютъ они и устройство той пустой деревянной лошади, въ которой греки, какъ воры, вошли въ Трою, разграбили и разрушили ее, той самой лошади, на которой потомъ Эней въхалъ въ Италію и положилъ зародышъ созданія и развитія Рима.
61—63 Здсь страдаютъ они и за то, что умли хитро похитить Ахилла изъ семейства царяЛикомеда и пожертвовать дочерью этого царя, Деидамeею, которая, даже мертвая, до сихъ поръ еще тоскуетъ о своемъ возлюбленномъ, они получаютъ здсь кару и за то, что искуссно украли у Троянцевъ статую Паллады, которую т признавали всесильною защитницею города, разрушеннаго впослдствіи греками.
64—66 Учитель, сказалъ я, если среди этого множества сверкающихъ огней, эти гршники могутъ говорить, то я прошу тебя и прошу такъ сильно, что одна моя просьба стоитъ тысячи просьбъ, — и я надюсь,
67—69 что ты позволишь мн подождать здсь, пока этотъ рогатый огонь подойдетъ къ намъ: видишь, въ силу моего желанія, я даже преклоняюсь предъ нимъ.
70—72 Твоя просьба, сказалъ учитель, заслуживаетъ похвалы, и я ее уважу, но самъ ты не говори съ огнемъ ни слова.
73—75 Понимая твое желаніе, я спрошу у него именно то, что ты знать желаешь, это греки: вдь они не станутъ говорить съ тобою.
76 — 78 Когда огонь приблизился на столько, что наставникъ призналъ возможность говорить съ нимъ, я услышалъ, что онъ обратился къ нему съ слдующими словами:

Возгласъ Виргилія къ гршнику.

IV.

79—81 О вы, пожираемые однимъ пламенемъ, если живой я заслужилъ ваше вниманіе, если я могу разсчитывать боле или мене на вашу благодарность
82—84 зато, что написалъ о подвигахъ вашихъ великую героическую поэму — Энеиду, — остановитесь, и чтобъ одинъ изъ васъ сказалъ, гд, блуждая, онъ покончилъ съ своимъ вкомъ.

Рчь Улиса.

V.

85—87 И высшій рогъ этого древняго огня задрожалъ, покачнулся и заревлъ, будто втромъ вздымаемый.
88—90 Завывая я качаясь своею вершиною то въ ту, то въ другую сторону, словно языкъ говорящаго, онъ вдругъ издалъ звуки, выразившіеся словами и началъ говорить такъ:
91—93 Когда я покинулъ дочь солнца Цирцею, эту волшебницу, скрывавшую меня боле года, вдали отъ Пенелопы, возл Гаеты, еще прежде чмъ Эней назвалъ такъ это мсто, въ воспоминаніе о своей кормилиц тамъ погребенной,
94—96 ни нжная страсть къ сыну (Телемаку), ни уваженіе къ моему дряхлому отцу (Лаерту), ни супружеская любовь, составлявшая счастье моей Пенелопы,
97—99 но могли сдержать во мн страшной жажды къ знанію, къ знанію свта, къ знанію пороковъ и добродтелей человческихъ.
100—102 И началъ я свои странствованія съ средиземнаго моря съ однимъ кораблемъ и немногими товарищами, никогда меня не покидавшими.
103—105 Проходя этимъ моремъ я видлъ оба берега, на право вплоть до Испаніи, а на лво и Марокко, и островъ Сардинію и другіе острова, этимъ моремъ омываемые.
106 — 108 Я и товарищи мои ужо состарились, когда достигли того узкаго пролива, гд Геркулесъ поставилъ столбы свои,
109—111 для того, чтобъ люди исходили дальше въ ту сторону на корабляхъ, съ правой стороны я оставилъ Севилью, а съ лвой Цеуту.
112 — 114 Братья, сказалъ я: на пути къ послдней точк запада, мы претерпли сто тысячъ бдствій, —
115—117 и вы, конечно, не захотите изъ за ничтожнаго остатка нашей жизни лишить себя наслажденія узнать, направляясь противъ солнца, еще неизвданную нами другую часть міра, гд нтъ еще жителей.
118—120 Проникнитесь значеніемъ вашей природы: но для того созданы вы, чтобъ жить какъ скоты, а для того, чтобы пріобрсть и познаніе и достоинства общечеловческія.
121—123 Моя краткая рчь такъ увлекла товарищей, придала имъ столько силы, что потомъ я самъ едвали могъ-бы удержать ихъ порывы.
124—126 И повернувши корму корабля къ востоку, мы пошли на западъ, весла свои обратили въ крылья, и пустились въ неразумный полетъ въ неизвданной пустын.—
127 — 129 Уже ночью вс звзды другого полюса были видны, а наша полярная звзда (а малой медвдицы) опустилась такъ низко, что едва виднлась надъ морскимъ горизонтомъ.
130—132 Уже пять разъ луна переходила отъ новолунія къ полнолунію съ тхъ поръ, какъ мы вошли въ открытое море — въ океанъ.
133—135 Вдругъ взорамъ нашимъ представилась въ отдаленіи мрачная гора, по высот своей превосходившая вс горы намъ извстныя.
136—138 Мы обрадовались, но скоро, скоро наша радость превратилась въ отчаяніе: изъ этой горы выросъ и набжалъ на насъ ураганъ.
139 — 141 Три раза онъ погружалъ насъ въ волны моря, по четвертому валу носъ корабля пошолъ вверхъ, корма упала внизъ: такъ Богу было угодно.
142 Море насъ поглотило.

Пснь XXVII.

ТОЛКОВАНІЕ.

Въ мірскія дла и обряды не входить ни для чего, разв какая явная неправда показала будетъ.

О разсылк копій съ общанія, чинимаго Архіереями при поставленіи ихъ въ сей чинъ. Полн. Собр. Зак. 22 Генв. 1716 г. No 2985J.

Lamennais, въ своемъ введеніи къ переводу Ада, сопоставляетъ окончаніе предшедшей главы съ содержаніемъ настоящей.
Онъ говоритъ, что когда Улисъ окончилъ рчь свою словами: ‘море насъ поглотило’, онъ не сказалъ ни слова боле. Пснь на этомъ обрывается: ничего не видно и не слышно, одно только воображеніе рисуетъ намъ морскія волны, покрывающія корабль, погружонный въ вчно бушующую сверху, въ вчно безмолвную внизу пучину.
Обращаясь къ настоящей псн, Ламене указываетъ, какъ на самую важную часть ея, на рчь Guido da Montefeltro, и говоритъ: ‘здсь развивается сцена самая страшная, самая странная, самая чудная. Рчь Гибелина (Данте) поражаетъ разомъ и гршника, котораго онъ заставляетъ разсказывать свои постыдныя злодянія, и Папу Бонифація VIII-го, который низвергъ его въ эту адскую пропасть, и слышится по временамъ свистъ и шипніе раскаленнаго желза, прилагаемаго ко лбу первосвященника злодя’. Данте всегда въ псняхъ своихъ преслдуетъ, съ особенною строгостію, людей важныхъ и сильныхъ, если только они дйствительно совершали злодянія.
Ст. 37—54 этой псни требуютъ нкоторыхъ поясненій. Гвидо-да-Монте-Фельтро спрашиваетъ Данте о тогдашнемъ положеніи Романіи: это была прелестная и богатая страна на западномъ берегу Адріатическаго моря, между провинціями Феррарой и Урбиной. Равенна, гд до сихъ поръ покоится прахъ Данте, была главнымъ ея городомъ. Изъ другихъ городовъ тамъ были важны: Червія, Чезена, Фаенца, Форли, Форлимпополли. Имола, Римини. Монте-Фельтро — это рядъ деревень и полей, расположенныхъ вблизи Апенинскихъ возвышенностей, изъ коихъ берутъ свое начало и текутъ въ разныя стороны Тибръ и Рубиконъ.
Данте указываетъ на ихъ политическое состояніе того времени. Равенна и Червія остаются во власти Полентскаго орла. Это Гвидо-Новелло-да-Поленто, тиранъ Равенны, либералъ, учоный мужъ, и читавшій Данте и при его жизни и по смерти. Въ герб его была изображена половина благо орла въ лазуревомъ пол и половина краснаго въ золотомъ. Вотъ почему онъ и называется Полентскимъ орломъ. Полента — это небольшой замокъ возл Бертинаро, родина Гвида. Червія была главная солеварница въ Романіи и управлявшій въ то время ею кардиналъ д`Остіо говорилъ: мы изъ маленькой Червіи получаемъ боле доходовъ, чмъ изъ всей Романіи.
Городъ Форли находился въ середин Романіи. Здсь Гвидо своимъ искусствомъ и хитростью умлъ уничтожить побдоносное войско французовъ, потомъ этотъ городъ перешолъ въ владніе могущественнаго Орделафи, и Данте не можетъ не замтить, что у него въ герб зеленый левъ на золотомъ пол съ разными украшеніями.
Въ Римини тогда господствовали Мастини или Малатестини (жадныя собаки, жестокіе тираны). Они коварнымъ образомъ убили благороднаго рыцаря Монтано.
Имоло и Фаенца находились тогда во власти Майнардо Пагани. Данте не забываетъ сказать, что у него въ герб маленькій левъ. Наконецъ поэтъ вспоминаетъ Чезену, омываемую ркою Савіею, но здсь у него не столько историческое, сколько аллегорическое значеніе. Онъ говоритъ, что городъ находится въ долин между холмами. Это, по мннію толкователей поэта, значитъ въ стран рабства между свободой. (Долина — рабство, холмъ — свобода).

ПСНЬ XXVII.

Восьмой кругъ.— Восьмая яма.— Романья въ XIV-мъ столтіи.— Хитрые и коварные совтники,— Гвидо-да-Монте-Фельтро.

I.

1—3 Наконецъ огонь умолкъ, успокоился, встряхнулъ свою вершину и началъ медленно удаляться отъ насъ съ разршенія ласковаго поэта, —
4—6 какъ вдругъ другой огонь, шедшій сзади него, обратилъ на себя наше вниманіе страшными стонами, изъ него выходящими: онъ напоминалъ ревъ того сицилійскаго быка,
7—9 котораго художникъ Перилло вылилъ изъ мди и подарилъ Тирану Сицилійскому Фаларид у, а тотъ веллъ раскалить быка и посадилъ туда самого художника, и быкъ зарычалъ въ первый разъ стонами и криками того человка, который создалъ его своимъ рзцомъ.
10—12 Онъ рычалъ человчьимъ голосомъ, и тотъ человкъ находился внутри его, такъ что и самый быкъ, не взирая на то, что былъ сдланъ изъ мди, казалось страдалъ изъ за мученика, внутри его находившагося.
13—15 Такъ точно слова страдальца, заключеннаго въ подходившемъ къ намъ огн и не находившаго себ выхода, превращались въ завыванія пламени, въ коемъ онъ былъ погружонъ.

Просьба новаго гршника Гвидо-да-Монте-Фельтро.

II.

16—18 Но когда наконецъ слова его нашли себ выходъ изъ вершины дрожащаго пламени, такъ точно какъ губы получаютъ извстное движеніе, когда человкъ начинаетъ говорить,
19—21 мы услышали: о ты, къ кому я обращаюсь, и кто только что сказалъ на ломбардскомъ язык: удались, не ожидай отъ меня никакой помощи.
22—24 Можетъ быть я опоздалъ немного, но потрудись остановиться и поговорить со мной, видишь-ля, что я даже остановился, между тмъ какъ я сгораю въ этомъ огн.
25—27 Если ты упалъ въ этотъ мрачный міръ, изъ той прекрасной земли,— изъ Италіи, гд я грхами своими заслужилъ настоящія терзанія,
28—30 скажи мн, что-жъ въ Романьи теперь миръ или война, я вдь родился въ горахъ Монте-Фельтро, между Урбиной и возвышенностями рки Тибра.

Отвтъ Данте.

III.

31—33 Я еще стоялъ съ напряженнымъ вниманіемъ, поникнувъ головою къ ям, какъ мой учитель, тронувъ меня слегка въ бокъ, сказалъ: говори, потому что это итальянецъ: онъ будетъ тебя слушать не такъ, какъ т два грека.
34—36 Отвтъ у меня уже былъ готовъ и въ ту-же минуту я вскрикнулъ: душа, заключенная въ этомъ пламени:
37—39 родина твоя никогда не была въ поко въ сердцахъ тирановъ, но нын, спускаясь въ эту бездну, я не видлъ тамъ никакой открытой войны.
40—42 Равенна остается въ томъ положеніи, въ какомъ она находилась въ теченіи нсколькихъ лтъ. Полентскій орелъ держитъ въ своихъ рукахъ не только Равенну, но даже и Червію.
43—45 Городъ Форли, доказавши, что онъ можетъ выдержать продолжительную осаду, обратившій французовъ въ прахъ, до сихъ поръ находится во власти Орделафи, имющихъ въ герб своемъ зеленаго льва, и значитъ все же преклоняется предъ силой.
46—48 И об злодйскія головы (malatesta), отецъ и сынъ, владльцы замка Верукіо, доказавшіе свою жестокость измнническимъ убійствомъ рыцаря Монтаньи (Montagna), пожираютъ народъ въ своихъ владніяхъ.
49—51 Маленькій левъ благо гнзда Майнардо Пагани, измняющій свои воззрнія съ каждымъ временемъ года, управляетъ Фаенцой на берегахъ Дамоны и Имолой близь Сантерно.
52—54 И Чезена, этотъ городъ, омываемый ркою Савіо, среди степей и горъ, живетъ между свободою и жестокими притсненіями.
55—57 Теперь я прошу тебя, чтобъ и ты разсказалъ мн, кто ты? не будь въ этомъ отношеніи строже другихъ, и твое имя долго еще не забудутъ въ томъ мір.

Разсказъ Гвидо-да-Монте-Фельтро. Святой Францискъ уступаетъ свои права одному изъ чорныхъ херувимовъ.

IV.

58—60 Затмъ пламя завыло, какъ всякій огонь подъ вліяніемъ втра, повернуло свою вершину сначала въ одну, потомъ въ другую сторону, и, свистя, прислало намъ слдующіе звуки:
61—63 Если-бы я думалъ, что отвтъ мой будетъ данъ такому лицу, которое возвратится въ другой міръ, то пожирающее меня пламя не сдлало-бы никакого движенія.
64—66 Но такъ какъ не было человка, вышедшаго живымъ изъ этой пропасти, то я отвчаю теб, не боясь никакого позора.
67—69 Прежде я былъ солдатомъ, а потомъ францисканскимъ монахомъ, думая, что поступленіемъ въ этотъ орденъ, я загладилъ свои дурныя дянія, и, конечно, желаніе мое было-бы исполнено,
70—72 если-бы не явился между мною и судьбою этотъ великій первосвященникъ, Папа Бонифацій VIII, который возвратилъ меня къ прежнимъ грхамъ, и я желалъ-бы, чтобъ ты выслушалъ, какъ и по какой причин онъ это сдлалъ.
73—75 Въ молодости дйствовалъ я не какъ левъ, а какъ лисица: не храбростью, не благородствомъ отличался я, а коварствомъ и мошенничествомъ.
76—78 Я зналъ вс пролазы, проходы и продлки для того, чтобъ обмануть всякаго, и исполнялъ это съ такимъ искусствомъ, что слава моего коварства прошла вс части свта.
79—81 Но когда я достигъ тхъ лтъ, когда человкъ, какъ корабль, долженъ спускать свои паруса и свертывать свои вервія,
82—84 мн надоло все то, что прежде мн нравилось, и, раскаявшись и исповдавшись, я сдлался францисканскимъ монахомъ. Охъ, несчастный! эта перемна могла-бы составить мое блаженство.
85—87 Но Папа Бонифацій VIII, глава новыхъ фарисеевъ, велъ въ Рим войну возл храма св. Іоанна Латерана и не противъ Сарациновъ, не противъ евреевъ,
88—90 нтъ, вс враги его были христіане, и никто изъ нихъ не требовалъ ни уничтоженія Акры съ помощью неврныхъ, ни святотатственной торговли во владніяхъ султана.
91—93 Онъ пренебрегъ и собственнымъ своимъ значеніемъ, и святостью подвластныхъ ему учрежденій, и моимъ званіемъ францисканскаго монаха, обязывавшимъ меня поститься.
94—96 по какъ великій Константинъ просилъ спрятавшагося въ пещерахъ горы Сирати, Св. Папу Сильвестра вылечить его отъ моровой язвы,
97—99 такъ точно и Бонифацій VIII потребовалъ меня, чтобъ я его вылечилъ отъ новой язвы, его смертной злобы противъ жителей города Колоны, злобы основанной на его гордости, онъ требовалъ моего совта, но я молчалъ, думая, что онъ просто пьянъ,
100—102 тогда онъ сказалъ мн: не бойся, я теперь-же разршаю вс грхи твои, но съ тмъ условіемъ, чтобы ты объяснилъ мн способъ, коимъ я могъ-бы завладть и землями и крпостью Пренесто.
103—105 Ты знаешь, что я могу по своему произволу запероть и отпереть врата неба, и что я владю тми двумя ключами, коими пренебрегъ мой предшественникъ Папа Целестинъ V, отказавшись отъ священнаго престола.
106—108 Тогда знаменательныя его разсужденія внушили мн дурную мысль, мн показалось, что молчаніе мое было-бы для меня пагубнымъ, и я сказалъ:
109—111 Святой отецъ, такъ какъ ты прощаешь мн тотъ грхъ, въ который я долженъ впасть теперь-же, по твоей просьб, то я ршаюсь дать теб слдующій совтъ: общай много и не исполняй ничего, или же исполняй очень мало, тогда ты восторжествуешь надъ жителями города Колоны.
112—114 Потомъ, когда я умеръ, самъ покровитель мой, святой Францискъ, пришолъ за мною по принятому издревле обычаю, но рядомъ съ нимъ явился одинъ изъ чорныхъ херувимовъ и сказалъ ему: ты не бери его на небо, не наноси мн этого неправаго ущерба.
115—117 Этотъ гршникъ долженъ идти внизъ, въ среду моихъ подвластныхъ, потому что онъ далъ человку подлый совтъ, и съ тхъ поръ я уже держу его за волосы.
118—120 Нельзя прощать того, кто не раскаивается, а никто не можетъ въ одно и тоже время совершать грхи и каяться въ нихъ: быть и не быть въ одно и тоже время вещь невозможная.
121 — 123 Подумай въ какой ужасъ пришолъ я несчастный, когда чортъ, схвативши меня за волосы, сказалъ: пожалуй ты не зналъ, что я такой-же философъ, какъ и ты, и умю выводить логическія заключенія изъ вашихъ силлогизмовъ.
124—126 Онъ низвергъ меня къ Миносу, тотъ восемь разъ повернулъ своимъ хвостомъ вокругъ своей костлявой спины и, со злобой его укусивши,
127 — 129 сказалъ: этотъ гршникъ долженъ жариться въ огн его скрывающемъ, вотъ почему я низвергнутъ сюда, и, видишь-ли ты, въ этомъ огненномъ одяніи нтъ конца моимъ мученіямъ…. страдая, я иду… я иду… я иду…

Поэты удаляются изъ восьмой ямы.

V.

130—132 Когда онъ кончилъ свою рчь, огонь, обнаруживая знаки страданій, пошолъ, шатаясь и волнуясь своей острой вершиной.
133—135 Мы съ учителемъ шли впередъ по утесу до слдующаго перевала, составляющаго мостъ надъ пропастью, гд получаютъ заслуженное наказаніе т сятели раздоровъ, которые, разъединяя узы природы и дружбы,—
136 отягчаютъ тмъ свою совсть.

Пснь XXVIII.

ТОЛКОВАНІЕ.

Иное дло о раскольщикахъ явныхъ, ибо отъ тхъ напасти блюстися не надобно, но раскольщиковъ подъ видомъ православія живущихъ, покрывать сіе дло безбожіемъ смердящее. И за сіе должны суть епископы ревновать и доносить о семъ къ Духовному Коллегіумъ, а Коллегіумъ, по духовномъ розыск, таковыхъ господъ, аще не похотятъ въ томъ исправиться, можетъ предать анаем.

Полн. Собр. Зах. 721. 25 янв. 3718 т. VI стр. 342. п. 5.

Здсь Данте является опять юристомъ и излагаетъ свою лстницу наказаній для сятелей раздоровъ: онъ рисуетъ злополучную картину отчаянныхъ бдствій девятой ямы, гд наказываются разные виды вредныхъ совтниковъ, виновниковъ расколовъ и междоусобныхъ войнъ въ единой человческой семь.
По его понятіямъ сятели раздоровъ сятъ ихъ или въ святой католической церкви, или между государями, или между друзьями, между народами и наконецъ между самыми близкими родственниками.
Каждому виду сятелей раздоровъ предназначено своеобразное наказаніе.
Интересъ псни увеличивается тмъ, что въ ней является самъ Мугамудъ, авторъ Корана, представитель восточныхъ врованій, и что онъ указываетъ на своего учителя и ученика Али, виновника перваго раскола въ таинственномъ ученіи Мугамуда.
Голландскій писатель (Kenen) Куененъ, въ своей лекціи о національной и всемірной религіи (стр. 41), говоритъ, что Данте, помстивъ Мугамуда въ одинъ изъ нижнихъ круговъ католическаго ада, опредлилъ этимъ очень мтко и самый характеръ вроученія Мугамуда (Исламъ). Этимъ, по мннію Куенена, ясно выражается то, что Исламъ не что иное, какъ черенокъ христіанства, или правильне іудейства, посаженный на земл Аравитянъ, и для нихъ подрзанный въ своихъ развтвленіяхъ, согласно ихъ понятіямъ и способностямъ, и даже испорченный мстными особенностями народа только для того, чтобъ онъ сдлался для нихъ сколь возможно доступне.
На послднемъ план является Бертрамъ даль Борніо, который своими дурными совтами поссорилъ сына англійскаго короля Генриха съ его отцомъ и тмъ самымъ погубилъ его семейное счастье.
Переводчикъ не считаетъ нужнымъ излагать въ подробности теорію Данте о сятеляхъ раздоровъ (seminatore di scisme, di discordia, di scandal о): ему кажется, что самъ авторъ, своею постепенностью наказаній, такъ ясно выражаетъ то, что можно было думать въ его время, что теперь вс толкованія излишни.
Разбирая его ученіе по нашимъ понятіямъ, мы непремнно впадемъ въ какую нибудь ошибку или противъ времени, или противъ мста: переводчикъ думаетъ, что одни заголовки отдловъ этой псни достаточно разъясняютъ лстницу наказаній, придуманную Данте.

ПСНЬ XXVIII.

Восьмой кругъ.— Девятая яма.— Сятели расколовъ и раздоровъ.— Мугамудъ.— Али.— Дольчина.— Петръ Медичисъ.— Куріонъ.— Моска.— Бертрамъ-даль-Борніо.

Общій характеръ наказанія въ сравненіи съ жертвами продолжительныхъ войнъ, мстомъ которыхъ была Италія

I.

1—3 Кто могъ бы выразить, хотя блыми стихами, даже повторяя ихъ нсколько разъ, т страданія, т раны, ту кровь, которыя представились теперь моимъ взорамъ.
4—6 Никакой языкъ не можетъ изобразить этого, потому что слово не можетъ врно выразить дйствія, а разумъ нашъ не въ состояніи постигнуть великія явленія природы.
7—9 Если-бы собрать вс жертвы междоусобныхъ войнъ въ Аппуліи, въ этой счастливой по природ стран,— начиная отъ сраженій Энея Троянскаго съ Турномъ, королемъ Рутуліи и всхъ погибшихъ въ многочисленныхъ битвахъ Римлянъ съ Аннибаломъ, если собрать всю массу людей, сдлавшихся жертвою второй, самой продолжительной Пунической войны, и всю кровь,
10—12 пролитую Римлянами, хотя-бы во время сраженія близь Канны, посл котораго однихъ колецъ, снятыхъ съ рукъ убитыхъ римскихъ доблестныхъ гражданъ, отослано Аннибаломъ въ Карфагенъ 3 1/2 мры (nioggia), какъ говоритъ самъ Титъ Ливій, а онъ никогда не ошибался,
13—15 и если присоединить къ нимъ всхъ Сарациновъ, выгнанныхъ изъ Сициліи и Аппуліи Робертомъ Гвискардомъ (Roberto Guiscardo 1071 г.) и всхъ другихъ, погибшихъ въ первомъ сраженіи Карла Анжуйскаго съ Манфредомъ, королемъ Сициліи и Аппуліи,
16—13 и всхъ тхъ, кости которыхъ до сихъ поръ собираются въ Чеперано, гд жители Аппуліи (Аppugliа, Pugliesse) измнили Манфреду, или тамъ, возл Тальякоцо (Tagliacozzo), гд старый Алардъ, не бравши даже меча въ руки, однимъ совтомъ своимъ, даннымъ Карлу Анжуйскому, разбилъ Коррадина (Corradino).
19—21 Если-бы всхъ этихъ страдальцевъ собрать вмст, и если-бы вс они обнажили свои разнообразныя раны, то все это ничто въ сравненіи съ мученіями и страданіями гршниковъ девятой ямы.

Муuамудъ. Сятель религіознаго раздора.

II.

22 — 24 Какъ полная воды бочка, разрубленная сверху до низу, извергаетъ всю свою воду, такъ одинъ гршникъ, разрзанный по всему тлу, начиная отъ горла, извергалъ наружу вс свой внутренности.
25—27 Сердце, печень, печонки и вс остальныя части внутренности человческаго тла выступали наружу и окружали со всхъ сторонъ его ноги.
28—30 Когда я обратилъ на него свои взоры, онъ взглянулъ на меня, разорвалъ еще больше свою грудь и сказалъ: смотри, какъ я терзаюсь.
31—33 Видишь-ли ты, какъ искажонъ Мугамудъ, а передъ нимъ его племянникъ Али идетъ, плачетъ, ему разбили лицо, начиная отъ лба до подбородка.
34—36 И вс другіе, которыхъ ты видишь, это все раскольники, живые они раскалывали свою вру, а теперь имъ за это раскалываютъ все тло.
37—39 Вонъ тамъ, сзади, стоитъ діаволъ, что мучаетъ насъ: своимъ мечомъ онъ переворачиваетъ вс наши внутренности,
40—42 въ такомъ вид мы должны обойти весь кругъ этой тяжкой долины, и когда мы подходимъ къ нему, вс наши раны заживаютъ, и онъ мечомъ своимъ возобновляетъ наши терзанія.
43—45 Но кто-же ты, стоящій на вершин утеса, вроятно ты желаешь сначала увидть то наказаніе, которому долженъ быть подвергнутъ за свои злодянія.
46—48 Учитель мой отвчалъ: смерть еще не постигла его, и ни одинъ грхъ не привелъ его къ тому, чтобы раздлять твою участь,
49—51 но для того, чтобы онъ по опыту созналъ сущность природы человческой, мн, какъ мертвому, предоставлено провести его живого черезъ адъ, изъ ямы въ яму: и это такъ врно, какъ врно и то, что я теперь обращаю къ теб свое слово.
52—54 Услышавши это,— боле сотни гршниковъ остановились въ ям и смотрли на меня съ удивленіемъ, какъ будто-бы позабывъ о страданіяхъ своихъ.
55—57 Тогда Мугамудъ, собираясь уже уходить, сказалъ мн: ты, который вроятно скоро увидишь солнце, скажи монаху Долчину (Fra Dolcin), защитнику общаго владнія имуществомъ и женщинами, скажи ему, что если онъ не хочетъ вскор за мною послдовать,—
58—50 такъ чтобы онъ сдлалъ порядочный запасъ жизненныхъ припасовъ, защитилъ-бы сколько-нибудь себя отъ снжныхъ заваловъ и не попался-бы такъ скоро въ руки жителей Наварры, которые поймаютъ его и, вмст съ его женою Маргаритою, сожгутъ на огненномъ костр (что и совершилось въ 1307 году).
61—63 Начавши говорить эти слова, Мугамудъ ступилъ уже одною ногою впередъ, а окончивши, ступилъ другою и удалился.

Петръ Медичисъ, сятель раздоровъ между государями. Онъ поссорилъ Гвидо-даПоленто съ Малатестино-да Римини.

III.

64—66 Но затмъ явился другой, у него горло было разсчено, носъ перерзанъ до вкъ, и видно было одно только ухо.
67—69 Остановившись, чтобъ посмотрть на меня съ такимъ-же удивленіемъ, какъ и вс другіе, онъ прежде всхъ открылъ отверстіе горла, изъ коего сочилась кровь,
70—72 и сказалъ: о, ты! не сдлавшій ни одного злодянія, преслдуемаго казнью, о, ты! котораго я видлъ въ Италіи, если не обманываетъ меня необыкновенное сходство,—
73—75 если ты когда-нибудь возвратишься въ эту прелестную Ломбардскую долину, что спускается отъ Верчели до самаго Маркабо, вспомни тогда про Петра Медичиса (Pietra da Medicino).
76 — 78 И сообщи двумъ лучшимъ гражданамъ города Фано (Guido и Angiolello) Гвидо и Анджіолелло, что если мы не заблуждаемся въ нашихъ предсказаніяхъ,—
79—81 то они въ Адріатическомъ мор, возл Католики, будутъ сброшены съ своихъ кораблей съ камнями на шеяхъ, вслдствіе измны коварнаго злодя, господствующаго въ Римини и называемаго дурная голова (Malatesta).
82—84 Даже Нептунъ не видлъ, чтобы между самымъ восточнымъ островомъ Кипромъ и самымъ западнымъ изъ Балеарскихъ острововъ Маіоркой, на всемъ почти пространств Средиземнаго моря совершено было такое злодяніе ни пиратами, ни даже греками дикихъ мстностей Арголиды, этими первоклассными морскими разбойниками (корсарами).
85—87 Этотъ одноглазый измнникъ, властелинъ земли, котораго я никогда не желалъ-бы видть, созвалъ ихъ для совщанія, между Римини и Позарой.
88—90 И кончилъ это совщаніе тмъ, что имъ уже не было надобности молить Бога о спасеніи отъ втровъ, стремящихся съ горы Фокары, онъ сразу всхъ ихъ потопилъ.

Куріонъ—сятель раздоровъ между друзьями. Онъ Цезаря поссорилъ съ Помпеемъ.

IV.

91—93 А я ему: скажи мн и покажи, если желаешь, чтобы я говорилъ о теб на земл, кто именно смотритъ съ угрозой на свою родину.
94—96 Тогда онъ положилъ руку на лицо одного изъ своихъ товарищей и, открывши ему ротъ, вскрикнулъ: вотъ онъ, и говорить не можетъ — ему языкъ вырзали.
97—99 Это Куріонъ, тотъ самый, котораго изгнали изъ Рима за то, что онъ Цезарю доказалъ, что если все приготовлено для задуманнаго предпріятія, то всякая отсрочка въ исполненіи задачи ведетъ только къ погибели, и что нужно перейти Рубиконъ.
100—102 И я замтилъ, какъ эти слова пристыдили Куріона съ его порзаннымъ языкомъ — этого самого Куріона, который имлъ дерзость увлечь Цезаря своимъ краснорчіемъ.

Моска. Сятель раздора между народами, виновникъ вражды между Гвельфами и Гибелинами.

V.

103—105 И вотъ одинъ изъ гршниковъ, съ разрубленными только что пополамъ руками, поднялъ ихъ вверхъ, наложилъ на лицо Куріона и, обливая его своею кровью,
106—108 вскрикнулъ: вспомни про Моску — онъ, несчастный, поселилъ раздоръ въ семействахъ Амидеи и Буондельмонто, далъ совтъ убить Буондельмонто, и первый сказалъ: конецъ внчаетъ дло, этотъ совтъ его бросилъ смя раздора во всей Тоскан, возбудивъ вражду Гвельфовъ и Гибелиновъ, нанесъ много зла этой прекрасной стран.
109—111 Я прибавилъ: ‘и этотъ совтъ былъ причиною гибели твоего города’. Слова мои усугубили страданія мученика и, обливаясь горькими слезами, онъ удалился, какъ безумный.

Бертрамъ-даль-Борніо. Сятель раздора между оптомъ и сыномъ.

VI.

112—114 Я остался и смотрлъ на толпу другихъ гршниковъ и вдругъ увидлъ такое ужасное явленіе, что разсказать даже страшно безъ свидтелей, его подтверждающихъ,
115—117 носовсть, этотъ добрый товарищъ, съ которымъ можно всему свту говорить прямо все, что думаешь, меня успокаиваетъ.
118—120 И такъ я утверждаю, я увидлъ и, кажется мн, что до сихъ поръ вижу туловище человка безъ головы, которое ходитъ также, какъ и вс другіе гршники,
121—123 одною рукою оно держитъ за волосы свою голову, будто фонарь, и эта голова смотритъ на насъ и говоритъ: охъ!
124—126 И туловище изъ глазъ своей головы сдлало фонарь, двое они слились въ одно существо, и оно раздвоилось, какъ это можетъ быть: это только Богу извстно.
127—129 Когда онъ взошолъ на мостъ, то поднялъ вверхъ руку съ своею головою, и какъ будто желая свтомъ ея приблизить къ намъ свой голосъ,
130—132 сказалъ: о ты, который дышешь, значитъ живешь и смотришь на мертвыхъ, видлъ-ли когда либо что-нибудь страшне моей казни.
133—135 И если ты будешь говорить обо мн, то знай, что я Бертрамъ-даль-Борніо (Bertram dal Bornio), дававшій коварные совты англійскому королю Генриху.
136 Я поссорилъ отца съ сыномъ. Даже Ахитофель (Achitofel) своими подлыми внушеніями не могъ возбудить такой вражды между Давидомъ и Авесаломомъ. (Библія, книга II Царствъ). Я самый вредный сятель раздора (scandalo). Посять раздоръ между человкомъ и человкомъ гадко, между другомъ и другомъ,— еще хуже, между родными — это уже грхъ, а я посялъ раздоръ между отцомъ и сыномъ: ужасне этого злодйства (scandalo) между преступниками нашего вида и быть не можетъ {Примчаніе переводчика. Вставка взята изъ толкованія Бенвенуто да Имола.}.
139—141 И такъ какъ я разрознилъ между собою людей столь близкихъ какъ отецъ и сынъ,.то теперь, несчастный, свой мозгъ я ношу разрозненнымъ отъ жизненнаго его начала: моего сердца.
142 Такъ на мн оправдывается правило Ветхаго Завта: око за око, зубъ за зубъ.

Пснь XXIX.

ТОЛКОВАНІЕ.

Наказаніе сожженія есть обыкновенная казнь чернокнижцамъ, ежели оный своимъ чародйствомъ вредъ кому учинилъ, или дйствительно съ діаволомъ обязательство иметъ.

Полн. Собр. Зак. 1717 г. Уст. воинск., 3006, Артик. I, Толков., стр. 321.

Данте, проходя десятую яму восьмого круга, продолжаетъ говорить о наказаніяхъ алхимиковъ, волшебниковъ и колдуновъ. Хотя въ этой же ям онъ помщаетъ прежде всего неизвстно почему своего родственника Geri del Bello, приходящагося ему двоюроднымъ ддомъ.
Изъ псни вовсе не видно, чтобъ онъ принадлежалъ къ числу алхимиковъ, которыхъ Данте преслдуетъ съ большимъ ожесточеніемъ.
Изъ нихъ указаны два: Griffоlinо d’Arezzo и Capocchio. Первый изъ нихъ неправедно осужденъ сіенскимъ архіепископомъ на сожженіе за простой обманъ — по просьб нкоего Альберта, котораго архіепископъ признавалъ за своего сына.
Въ этомъ событіи заключается, какъ кажется, тотъ урокъ, который Данте желалъ преподать своимъ современникамъ XIV столтія. Онъ хотлъ показать, что верховные земные судьи того времени судили неправедно, что даже самъ Миносъ, судья низвергнутый въ адъ за свои преступленія,— и тотъ постановляетъ боле справедливые приговоры по уголовнымъ дламъ, чмъ сіенскій архіепископъ.
Кастроджіованни, останавливаясь на поступк сіенскаго архіепископа, говоритъ: эта наглая жестокость, столь противная ученію св. Евангелія, составляетъ одну изъ печальныхъ страницъ исторіи христіанства, но никогда не нужно смшивать высокихъ истинъ христіанской религіи съ свирпостью отчаяннаго фанатизма папъ того времени и ихъ сподвижниковъ, — противъ коихъ и возстаетъ Данте въ другихъ своихъ псняхъ, что касается до настоящей псни, то въ ней, какъ думаетъ переводчикъ, не видно ни особаго изящества, ни вообще ничего увлекательно-поэтическаго. Въ конц псни, другой алхимикъ, товарищъ Данте по школ, изучавшій вмст съ нимъ философію, Капоккіо, напоминаетъ ему о разныхъ кутилахъ города Сіены, промотавшихъ безъ толку все свое состояніе. Вотъ почему профессоръ Барджиджи, объясняя эту пснь, находитъ въ ней тотъ нравственный смыслъ, что нужно избгать дурного общества и излишней траты денегъ, ведущей неминуемо къ раззоренію. Эта мысль, высказанная въ XV-мъ столтіи, до сихъ поръ не получила у насъ права гражданства.
Данте ужь очень не любитъ алхимиковъ, а они почти вс были весьма добропорядочные люди: довольно вспомнить Манту, основательницу города Мантуи.
Здсь нужно замтить, что Данте обвиняетъ французовъ въ легкомысліи (vanit). Это любопытно собственно какъ историческое событіе. Данте сказалъ это въ XIV-мъ ст., значитъ и тогда уже французы своими дйствіями заставляли думать о себ, какъ о людяхъ легкомысленныхъ, правда ли это: переводчикъ думаетъ, что это еще открытый вопросъ.

ПСНЬ XXIX.

Кругъ восьмой.— Девятая яма.— Сятели раздоровъ.— Джери-дель-Белло.— Десятая яма.— Вс подлыжники.— Гриффолино изъ Ареццо и Капокіо.

Разговоръ Виргилія съ Данте при переход изъ девятой въ десятую яму.

I.

1—3 Бесчисленныя толпы осужденныхъ, и разнообразныя ихъ страданія такъ опьянили глаза мои, что мн хотлось разразиться горькими слезами.
4—6 Но Виргилій сказалъ: чего смотришь? За чмъ направляешь свои взоры на искаженныя тни страдальцевъ?
7—9 Въ другихъ ямахъ ты не такъ держалъ себя, если хочешь сосчитать вс тни, вспомни, что въ этой долин считается боле 22 милей (154 версты).
10—12 А луна уже у насъ подъ ногами, значитъ теперь ровно часъ пополудни, намъ осталось очень мало дарованнаго намъ свыше времени, а ты долженъ еще увидть гораздо боле чуднаго и ужаснаго, чмъ видлъ до сихъ поръ.
13—15 Еслибъ ты обратилъ вниманіе, отвчалъ я ему поспшно, на причины, заставлявшія меня смотрть внизъ, можетъ быть ты извинилъ-бы меня и позволилъ остаться здсь нсколько доле.
16—18 Учитель между тмъ молча шолъ впередъ, я слдовалъ за нимъ и, разговаривая, прибавилъ: въ глубин той ямы, куда я смотрлъ,
19—21 мн показалось будто духъ, родной мн духъ,— одинъ изъ родственниковъ моихъ на земл — оплакивалъ свою вину, такъ страшно въ этой ям наказуемую.
22—24 Учитель произнесъ: отнын, чтобъ мысль твоя на немъ не останавливалась, обращай вниманіе на все другое, а онъ пусть тамъ мучается.
25—27 Я еще вчера замтилъ его у подошвы мостика и понялъ, что онъ сильно негодуетъ на тебя, онъ даже пригрожалъ пальцемъ: я услышалъ, что его зовутъ Geri del Bello, (это отецъ твоего дяди, интриганъ, сятель семейныхъ раздоровъ: за это и убилъ его одинъ изъ Саккети).
28—30 Ты тогда занятъ былъ коварнымъ совтникомъ англійскаго короля, котораго тотъ сдлалъ комендантомъ высокой крпости (Altaforte) и потому не замтилъ своего дда, а тотъ вскор удалился.
31—33 Учитель, сказалъ я, вдь онъ былъ убитъ, и никто изъ его родныхъ не отмстилъ за него,
34—36 вотъ что, вроятно, возмущаетъ его чувства, поэтому, думаю я, онъ и ушолъ, не сказавъ мн ни слова — это именно и возбудило еще боле мое состраданіе.
37—39 Такъ разговаривая, дошли мы до того мста, гд должна была открыться послдняя яма восьмого круга и откуда можно было-бы ее видть, если-бы она была боле освщена.

Наказаніе фальшивыхъ монетчиковъ. Подлогъ въ работ.

II.

40—42 Когда мы дошли до послдней ограды злой ямы, такъ что могли видть всхъ мучениковъ, въ нее низвергнутыхъ,
43—45 я поражонъ былъ разнообразными жалобами, такъ пронизавшими мое сердце, какъ можетъ поразить только стрла, подкованная состраданіемъ (di pieta ferrati avean le strali), я закрылъ свои уши обими руками.
46—48 Если-бы возможно было собрать всхъ больныхъ госпиталя Кіанской долины (Valdichianna), Мареммы и острова Сардиніи, собрать всхъ заболвшихъ тамъ въ теченіи лта съ іюля до сентября мсяца’ и всхъ ихъ свалить въ одну яму, то это зрлище непремнно возбудило-бы неизъяснимый ужасъ въ сердц человка.
49—51 Таковъ былъ мой ужасъ, когда я увидлъ и услышалъ въ этой ям смсь страданій и воплей и почувствовалъ такой запахъ, какой издаетъ только гніющее человческое тло.
52—54 по длинному утесу сходили мы съ послдней скалы всего круга злой ямы, идя постоянно на лво,— и все ясне и ясне представлялась нашимъ взорамъ
55—57 эта глубокая пропасть, гд непогршимая справедливость, руководимая высшимъ властителемъ, караетъ работниковъ подлога (алхимиковъ), предназначенныхъ страдать въ этой ям.
58—60 Недалеко отъ Пелопонеза есть небольшой островъ Эгина. Въ то время, когда онъ принадлежалъ сыну Юпитера, Эаку, моровая язва такъ заразила воздухъ его окружавшій,
61—63 что не только люди, не только вс животныя, но даже и самые маленькіе черви вс погибли, остались только зародыши муравьевъ, изъ нихъ Юпитеръ, какъ это утверждаютъ поэты, создалъ людей и назвалъ ихъ мирмидонами.
64—66 Я не думаю, чтобы этотъ островъ представлялъ въ то время такой страшный видъ, какъ мрачная долина, каждый уголъ коей былъ наполненъ страдальцами.
67—69 Иные изъ нихъ лежали ницъ на земл: кто прислонялся къ спин другого гршника, а кто ползкомъ пробирался съ одного мста ямы на другое.

Поэты встрчаютъ алхимиковъ: Гриффолино д’Ареццо и Капоккіо.

III.

70—72 Мы медленно шли, не говоря ни слова, только смотрли на мучениковъ, которые отъ слабости не могли держаться на ногахъ, мы вслушивались внимательно въ ихъ жалобы.
73—75 Я увидлъ двухъ гршниковъ, покрытыхъ съ головы до ногъ коростою, они сидли на земл спиною другъ къ другу, какъ дв грлки, разогрваемыя одна другою,
76—78 и никогда я не видлъ, чтобъ конюхъ, котораго зоветъ хозяинъ или которому спать хочется, чистилъ скребницею лошадей съ такою быстротою,
79—81 съ какою эти два несчастные скребли ногтями свое тло, покрытое струпьями: они желали сколько нибудь облегчить неистовыя мученія, порождаемыя ихъ болзнью,
82—84 и когтями срывали свои струпья, какъ поваръ ножемъ чиститъ чешую рыбы скардовы или другую рыбу, у которой чешуя еще крупне.

Воззваніе Виргилія.

IV.

85—87 О ты, сказалъ учитель одному изъ нихъ, который раздираешь свое тло пальцами какъ клещами,
88—90 скажи мн, нтъ-ли между вами итальянцевъ,— и пусть ногти твои служатъ теб вчно для этой работы.
91—93 Одинъ изъ нихъ отвчалъ, рыдая: мы оба, такъ изуродованные,— итальянцы, а ты, насъ спрашивающій, самъ кто ты?
94—96 ‘Я’, сказалъ указывая на меня учитель, ‘перехожу изъ одного круга ада въ другой, чтобы показать ваше обиталище этому живому человку.’
97—99 Тогда они отскочили другъ отъ друга и, дрожа всмъ тломъ, обратили на меня свои взоры, также какъ и вс другіе, услышавшіе слова наставника.

Обращеніе Данте къ гршнику.

V.

100—102 Добрый учитель обратился ко мн съ слдующими словами: спроси у нихъ что хочешь, и я, видя, что онъ самъ этого желаетъ, началъ такъ:
103—105 если хотите, чтобы память о васъ не исчезла въ томъ мір, если желаете, чтобы люди вспоминали о васъ въ теченіи многихъ лтъ,
106—108 скажите, кто вы и изъ какой страны! ваша отвратительная болзнь не должна вамъ препятствовать быть со мной откровенными.

Рчь Гриффолино д’Ареццо.

VI.

109—111 Одинъ изъ нихъ отвчалъ: я родился въ Ареццо и, по просьб уроженца г. Сіены, Альберта, былъ сожжонъ живымъ на земл. Имя мое Гриффолино, но ты не думай, чтобъ на земл я былъ наказанъ праведно, нтъ,— здсь, въ аду,— я осужденъ Миносомъ за преступленія, мною дйствительно совершенныя, а тамъ, на земл,— меня судилъ архіепископъ Сіенскій, и вотъ за что:
112—114 я сказалъ Альберту въ шутку, что умю летать по воздуху, какъ птица, онъ же, какъ человкъ любопытный, и притомъ неразсудительный,
115—117 захотлъ выучиться колдовству, но я хотя и волшебникъ, не могъ однако выучить Альберта летать, какъ Дедалъ. Вотъ только за такой проступокъ сіенскій архіепископъ, былъ-ли онъ отцомъ Альберта или нтъ,— я не знаю,— осудилъ меня живого на сожженіе.
118—120 А Миносъ, адскій судья, даже въ аду никогда не ошибающійся (не то, что ваши земные епископы), отослалъ меня въ послднюю десятую яму восьмого круга за то, что на земл я занимался алхиміей.

Замчаніе Данте о легкомысліи Сіенцевъ и Французовъ.

VII.

121—123 Я сказалъ поэту:— какой легкомысленный на
родъ эти Сіенцы, я думаю, что они въ этомъ отношеніи превосходятъ французовъ.

Капоккіо, товарищъ Данте по школ, подтверждаетъ его замчаніе.

VIII.

124—126 Тогда другой прокажонный, услышавъ мои слова, сталъ кричать: ты правъ, но изъ числа легкомысленныхъ сіенскихъ кутилъ, исключи Стрикку (Stricca), онъ человкъ на столько умренный, что въ нсколько дней промоталъ все свое имніе.
127—129 И Николо исключи, который первый завелъ въ Сіен роскошныя явства изъ растительнаго царства и началъ съ этою цлью разводить гвоздику (Garofanо) въ томъ огород, гд она хорошо произростаетъ.
130—132 Исключи также всю шайку знаменитыхъ кутилъ, предводитель которой Качіо д’Ашіано (Сассіо d’Asciano) пропилъ съ ними вс свои необозримыя рощи и виноградники, исключи и достойнаго его сподвижника Абальято (Abagliato), хорошо доказавшаго свое умніе проживать состояніе.
133—135 Но если ты желаешь знать, кто съ такимъ наслажденіемъ подтверждаетъ слова твои о легкомысліи Сіенцевъ, то вглядись хорошенько въ мое лицо —
136—138 и ты узнаешь, что я тнь Капоккіо (Capocchio), того самаго, что вмст съ тобою учился философіи, я узналъ тебя, и ты врно помнишь, что я занимался алхиміей и выучился поддлывать металлы.
139 Если ты дйствительно Алигіери, то долженъ также знать, что я, по природ своей, всегда былъ обезьяной.

Пснь XXX.

ТОЛКОВАНІЕ.

Которые учнутъ длати мдныя, или оловянныя, или укладныя деньги, или въ серебро учнутъ лрибявляти мдь, или олово, или свинецъ, тхъ денежныхъ мастеровъ за такое дло казнить смертію, залити горло.

Уложеніе 1649 г. Гл. V, п. 1.

За поддлку кредитныхъ билетовъ виновные подвергаются лишенію всхъ правъ состоянія и ссылк въ каторжную работу.

Извлеченіе изъ Высочайшаго манифеста о кредитныхъ билетахъ.

Ежели кто съ умысла лживое имя или прозвище себ приметъ и нкоторый учинитъ вредъ, оный за безчестнаго объявленъ и по обстоятельству преступленія, наказанъ быть иметъ.

Полное собраніе законовъ 3006 Воинск. Уст. Арт. 200—202.

А будетъ которая обчая ссылка солгала, и той обчей ссылк за то учинити жестокое наказаніе, бити кнутомъ нещадно, и убытки того, кого оговорятъ безъ вины, велть доправмть, и отдать челобитчику.

Уложеніе 1649 г. ст. 170.

Данте продолжаетъ свой разсказъ о наказаніяхъ за подлоги.— Онъ старается различать три вида подлоговъ: первый — подлогъ въ работ, сюда относятся алхимики, фальшивые монетчики и т. п. люди, придающіе своей работ изъ самаго простого матеріала видъ какой нибудь драгоцнности, золота, серебра, брильянта и т. п. Этихъ гршниковъ мы видли уже въ предшедшей глав. Здсь-же Данте выставляетъ нкоего маестро Адамо, который въ 1280 г. былъ сожжонъ живымъ на земл за поддлку флориновъ. Другой видъ подлога — это подлогъ личный, совершающійся въ самомъ дйствіи человка, когда одно лицо выдаетъ себя за другое. Въ настоящей глав Данте указываетъ на два образца этого подлога — Gianni Schiechi, представившій умершаго Доната живымъ и сдлавшій отъ имени его завщаніе, — и Мирру — дочь кипрскаго царя Цинира, которая перерядившись умла обмануть своего отца и сдлать его противъ воли преступникомъ.— Подъ третьимъ видомъ подлога Данте подразумваетъ подлогъ въ словахъ, т. е. просто ложь, обманъ и въ вид образцовъ этого подлога приводитъ Пентефрію, желавшую своею ложью погубить Іосифа Прекраснаго и вмсто того, возвеличившую его въ высшей степени и въ отношеніи къ семейству, и въ отношеніи къ своимъ единоплеменникамъ. Другой образъ обманщика это Синонъ (Sinon), бглый грекъ, убдившій Троянцовъ впустить въ городъ знаменитую деревянную лошадь, ихъ погубившую. Подлоги перваго рода наказываются страшною жаждою, для гршниковъ одна капля воды важне цлаго царства, виновные въ подложныхъ дйствіяхъ второго рода бросаются во вс стороны и кусаются какъ бшенныя собаки, а обманщики третьяго рода страдаютъ тифомъ или возвратной лихорадкой и дерутся.
Подобная драка двухъ гршниковъ очень увлекла Данте, но когда Виргилій замтилъ ему, что едва-ли прилично увлекаться подобными неприличными свалками, тотъ очень смутился, но древній поэтъ отнесся къ нему снисходительно, и они начали сходить въ самый центръ восьмого круга ада.
Ст. 1—3 настоящей псни требуютъ нкоторыхъ объясненій изъ области мифологіи. Царь Тира Агеноръ имлъ дочь Европу, которую укралъ Юпитеръ, отецъ послалъ въ погоню за ней своего сына Кадма, приказавъ ее розыскивать повсемстно и безъ нея не возвращаться въ отечество. Кадмъ, признавая неприличнымъ преслдовать женщину, пришолъ на корабл въ Грецію, гд оракулъ Аполлона Дельфійскаго сказалъ, чтобъ онъ преслдовалъ быка. Побдивъ въ нкоторыхъ сраженіяхъ спартанцевъ, онъ создалъ г. ивы и былъ провозглашенъ его королемъ. Здсь онъ женился на Герміон (дочери Менелая и Елены), извстной своею доблестью и красотою (иные авторы называютъ ее Гармоніею, дочерью Марса и Венеры). Кадмъ имлъ отъ нея четырехъ дочерей, столь же прелестныхъ какъ и ихъ мать, которыя вс окончили жизнь свою самымъ несчастнымъ образомъ. Старшая изъ нихъ Семела за любовь свою къ Юпитеру была сожжена живою, а младшая Ина бросилась съ утеса въ море вмст съ своимъ сыномъ, для того только, чтобъ избжать преслдованій своего сумасшедшаго супруга, принявшаго ее за львицу со своими львенками. Многіе утверждаютъ, что это сдлано было по приказанію Юноны, также какъ и вс бдствія, постигшія впослдствіи г. ивы. Басня эта изложена въ Превращеніяхъ Овидія (1 т. Ш 253—315, IV 416—562).
Четыре эпиграфа, поставленные въ начал толкованія, сдланы съ цлью показать отношеніе взглядовъ русскаго законодательства XVIII-го ст. къ воззрніямъ мыслителей XIV-го вка на грхи и на наказанія заслуженныя гршниками того времени Уложеніе 1649 г. почти совпадаетъ съ наказаніями Данте, но воинскіе процессы Петра Великаго несравненно мягче: заимствованные изъ Швеціи они вообще отличаются соотвтственной тому вку справедливостью, въ нихъ-же сказано извстное изрченіе, приписываемое Екатерин ІІ-й: лучше оправдать десять виновныхъ, чмъ обвинить одного невиннаго.
Пснь эта конечно переводчику не нравится: это одна изъ самыхъ слабыхъ и даже самыхъ грязныхъ по своему содержанію псней Данте: самъ Виргилій кончаетъ ее словами: позорно желаніе видть мерзости и слушать разговоры негодяевъ.

ПСНЬ XXX.

Восьмой кругъ.— Яма десятая.— Разные виды подлоговъ.— Мирра.— Джанни Скикки.— Maeстро Адамо.— Синонъ изъ Трои.

Наказаніе за подлогъ личный, т. е. когда одно лицо выдаетъ себя за другое. Джанни Скикки и Мирра, дочь кипрскаго короля Цинира.

I.

1—3 Когда Юнона изъ ревности къ Семел, дочери Кадка, основателя ивъ, матери Бахуса, возненавидла весь родъ ивянъ и ниспослала на нихъ всевозможныя бдствія,—
4—6 когда царь ивянъ Атаманте былъ приведенъ Юноною, при содйствіи Фуріи Тизифоны, въ такое бшенство, что увидвъ жену свою Ину — сестру Семелы, первую кормилицу Бахуса — съ своими двумя младенцами на рукахъ,—
7—9 принялъ ее за львицу съ львенками и, зарычавъ ‘разставляйте сти, я поймаю и львицу и дтенышей ея,’ выхватилъ изъ руки Ины одного ребенка, по имени Леарха, и тутъ же разбилъ
10—12 его голову о камень, а та, съ послднимъ сыномъ на рукахъ, избгая преслдованій бшеннаго супруга, бросилась съ утеса и утонула вмст съ сыномъ,—
13—15 когда судьба сокрушила наглую гордость Троянцевъ, слишкомъ возмечтавшихъ о себ и вмст съ царемъ ихъ уничтожила и самое ихъ царство,
16—18 когда печальная и несчастная плнница Гекуба увидла во ракіи на берегахъ Архипелага трупъ своего сына Полидора, убитаго Полимнестромъ, и,
19—21 задыхаясь отъ бшеннаго горя стала лаять, какъ собака, почему и Ювеналъ сказалъ: она въ собаку превратилась,— тогда много, много бдствій было на свт.
22—24 Но никогда ни въ ивахъ, ни въ Тро, не видли фурій, терзающихъ съ такою ярою свирпостью не только дикихъ зврей, но и живыя части человческаго тла,
25—27 какъ дв тни, что я вижу въ эту минуту, жестокія и бшенныя, зеленоблдныя и голыя, он съ неистовствомъ стремятся во вс стороны, кусая съ яростью все, что попадется имъ на пути, будто свиньи только что выпущенныя изъ свинарни.
28—30 Одна изъ нихъ стремглавъ набросилась на Капоккія и, схвативъ его зубами за затылокъ, помчала его вдоль долины съ такою силою, что онъ тломъ своимъ, какъ плугъ оралъ землю.
31—33 Товарищъ его Гриффолино изъ Ареца, оставшись одинъ, дрожащимъ отъ страха голосомъ сказалъ мн: вдь это лшій (Gianni Schicchi), вдь онъ на всхъ насъ бросается, свои грхи искупая.
34—36 Я сказалъ ему: но если этотъ другой лшій не зацпитъ тебя своими зубами, то не полнись сказать мн, кто это такой, прежде чмъ онъ удалится отсюда.
37—39 Онъ отвчалъ: это ветхая душа подлой Мирры, которая, въ противность законамъ взаимной любви, сдлалась любовницею отца своего.
40—42 Она обманула его, показалась ему другою женщиной и оба они сдлались преступниками — такъ точно какъ этотъ (Gianni Schicchi), который для того, чтобы получить себ лучшую кобылицу изъ табуна Буозо Донати,
43—45 представилъ изъ себя умершаго Донати живымъ и отъ имени его продиктовалъ завщаніе, исполнивъ въ немъ съ точностью вс формы, закономъ предписанныя, во вредъ законныхъ наслдниковъ, а себ этимъ-же завщаніемъ оставилъ въ даръ самую лучшую кобылицу — не даромъ называвшуюся царица табуна (la donna della torma).

Подлогъ въ работ. Фальшивые монетчики. Маестро Адамо изъ Брешіи.

II.

46—48 Когда эти два бшенные гршника, приковавшіе мое вниманіе, прошли мимо, я обратилъ свои взоры на другихъ несчастныхъ.
49—51 и что-же увидлъ я, если-бы у человка отрзали маленькія ноги, то осталась бы одна только арфа.
52—54 Этотъ человкъ страдалъ тяжкою водяною болзнью, голова и ноги его съежились, ростъ уменьшился, осталось одно туловище — дурные соки всего существа такъ измняютъ человка, что лицо его вовсе не соотвтствуетъ туловищу — это не человкъ, это арфа.
55—57 Губы у него были открыты, какъ у чахоточнаго — верхняя подымалась къ носу, нижняя опускалась къ подбородку.
58—60 О, вы! сказалъ онъ намъ, которые, но знаю по какой причин, находитесь въ мір скорби и сами не страдаете,— посмотрите, обратите вниманіе на страданія маестро Адама изъ Брешіи.
61—63 Пока я былъ живъ, у меня всего было вдоволь, а теперь, несчастный, — я жажду одной только капли воды.
64—66 Т источники, что съ зеленыхъ холмовъ Казентино разливаются вплоть до рки Арно, орошая и освжая все, что встрчается имъ на пути,
67—69 всегда у меня передъ глазами, и не даромъ образъ ихъ изсушаетъ меня еще боле, чмъ моя водянка, изъ за которой нтъ лица на мн, никто не узнаетъ меня.
70—72 Суровая жестокость, преслдующая меня, беретъ начало свое съ тхъ самыхъ мстъ, гд я въ первый разъ совершилъ свой грхъ для того, чтобы каждый вздохъ ной среди этихъ страданій вызывалъ новыя мученія, — однимъ воспоминаніемъ о прежнемъ блаженств.
73—75 Тамъ, въ этой Ромен (бдной деревушк на Казетинскомъ холм), первый разъ я сталъ поддлывать флорины, съ одной стороны ликъ Іоанна Крестителя, а съ другой цвты, за это преступленіе меня сожгли живымъ на земл.
76—78 А виновники — это самые графы Ромены, по просьб ихъ я ршился на это: и видъ этихъ несчастныхъ Гвидо и Александра и подлаго брата ихъ Агинольфа,— я всегда предпочту одной капл воды освжительнаго источника Бранды.
79—81 Уже одинъ изъ этихъ трехъ страдаетъ здсь — если только эти проклятыя тни говорятъ правду — но что мн съ этого, какая польза? когда я самъ съ своимъ животомъ не могу тронуться съ мста.
82—84 Если бы у меня было столько легкости и силы, чтобы во сто лтъ я могъ бы сдлать одинъ только шагъ впередъ, я давно бы отправился въ путь,
85—87 чтобы найти въ сред этихъ подлыхъ, зараженныхъ разными гнилыми болзнями, людей, — эту душу, хотя долина наша идетъ въ длину на 77 верстъ и больше, а въ ширину будетъ по меньше какъ на 3 1/2 версты.
88—90 Вотъ эти-то проклятые и сдлали меня проклятымъ, они внушили мн мысль поддлывать флорины и придавать имъ всу (на три карата) въ 20 разъ боле.

Подлогъ въ словахъ, ложь, обманъ. Пентефрія, жена Путифара.— Бглый грекъ Синонъ.

III.

91—93 Я обратился къ нему съ вопросомъ, что это за несчастныя тни, что валяются направо отъ тебя, отъ нихъ идетъ такой паръ, какой зимою издаетъ только мокрая рука.
94—96 Онъ отвчалъ: когда я упалъ въ эту бездну, я нашолъ ихъ здсь, и съ тхъ поръ он не двигались,— думаю, что он никогда не тронутся съ мста.
97—99 Одна изъ нихъ — это всмъ извстная лгунья, жена Путифара Пентефрія, оклеветавшая Іосифа, а другая тнь — это обманщикъ, грекъ Синонъ, пріобрвшій свою знаменитость преданіемъ Трои — оба они страдаютъ тифомъ и потому-то издаютъ такое нестерпимое зловоніе.
100—102 Тогда одна изъ двухъ тней, это былъ Синонъ, оскорбившаяся такимъ о немъ дурнымъ отзывомъ, встала и треснула его прямо въ то мсто, гд онъ страдалъ водяною болзнью.
103—105 Раздался звукъ барабана, но Адамъ сейчасъ же треснулъ въ морду Синона и, мн показалось, такъ какъ я смотрлъ на это внимательно, что онъ ударилъ его съ такою же силою —
106—108 и сказалъ: хотя я не могу двигаться свободно тяжелыми членами моего тла, но рука моя достаточно свободна, чтобъ дать теб пощочину.
109—111 Тотъ отвчалъ: да, когда скованнымъ тебя вели въ огонь, ты не могъ такъ владть своими руками, но ты очень хорошо владлъ ими, длая фальшивыя деньги.
112—114 А тотъ:— да, пожалуй, что ты правду говоришь, а въ Тро, когда Пріамъ тебя спрашивалъ о деревянной лошади и просилъ тебя сказать правду, сказалъ ли ты?
115—117 Синонъ отвчалъ: я обманулъ на словахъ, а ты на дл — ты поддлывалъ фальшивыя деньги, я здсь мучаюсь за одно преступленіе, а ты своими злодяніями превзошолъ всхъ дьяволовъ ада.
118—120 Вспомни о лошади, введенной вами въ Трою, прервалъ его страдающій водяною болзнью, и теб не ладно будетъ при одной только мысли о твоемъ подломъ коварств, извстномъ всему свту.
121—123 Грекъ сказалъ: а тебя мучаетъ твоя жажда — языкъ твой сохнетъ, а твой животъ закрываетъ отъ твоихъ взоровъ самого тебя.
124—126 Тогда фальшивый монетчикъ отвчалъ: ‘твой языкъ продолжаетъ злобствовать, какъ и прежде, но если я томлюсь жаждою и толстю,
127—129 такъ и ты страдаешь лихорадкою и головною болью и теб хотлось-бы вкусить той влаги, въ которой Нарцизъ любовался собой.

Виргилій длаетъ замчаніе Данте, который слишкомъ увлекся ссорами гршниковъ.

IV.

130—132 Я слушалъ ихъ съ увлеченіемъ. Вдругъ учитель сказалъ: ‘Да, если ты будешь такъ смотрть на нихъ и будешь слушать ихъ разговоры, такъ, пожалуй, и я съ тобой поссорюсь/
133—135 Эти слова, съ негодованіемъ ко мн обращенныя наставникомъ, такъ меня пристыдили, что до сихъ поръ безъ ужаса я не могу о томъ вспомнить.
136—138 И какъ человкъ, которому грезится дурной сонъ и во сн ему мнится, что это такъ длается на самомъ дл, а онъ хочетъ, чтобъ это ему только снилось, чтобъ въ дйствительной жизни этого не было,
139—141 такимъ и я сдлался — я не могъ говорить, хотлъ оправдать себя и не врилъ, что смогу оправдаться — мн было очень стыдно.
142—144 Твой стыдъ, сказалъ учитель, могъ бы искупить и боле важныя ошибки, поэтому ты не стуй, успокойся.
145—147 Но если въ другой разъ ты увидишь подобныя постыдныя свалки, то помни, что я тебя не оставлю здсь ни на минуту:
148 позорно самое желаніе видть мерзости и слушать рчи негодяевъ.

ПСНЬ XXXI.

ТОЛКОВАНІЕ.

Иже бо вознесется — смирится: и смиряйся вознесется.
(Ев. отъ Мат., гл. XXIII, ст. 12).

Данте входитъ въ девятый кругъ ада — глубокая пропасть его наполнена великанами.
Судя по лстниц наказаній, изложенной въ ХІ-й псн, здсь должны получать заслуженное возмездіе измнники, т. е. люди обманывающіе имющихъ къ нимъ довріе и тмъ самымъ нарушающіе возможную на земл вру другъ въ друга. (См. п. XI, ст. 61—63).
Преисполненный ученіемъ священнаго писанія, и свято преклоняющійся передъ высокими его истинами, Данте беретъ свою легенду о великанахъ какъ изъ Библіи и Евангелія, такъ и изъ разныхъ историческихъ изслдованій, предшествовавшихъ ему историковъ.
Онъ старался и въ первыхъ псняхъ распредлять этихъ великановъ и разныхъ чудовищъ въ подлежащихъ мстахъ ада, придавая имъ особенное, имъ свойственное значеніе.
Такъ, мы видли Харона на берегахъ Ахерона, неумолимаго и непогршимаго судью Миноса, при вход во второй кругъ, — Цербера при вход въ третій, — Плутуса въ 4-й, Флегія въ 5-й, — три фуріи и Медузу въ 6-мъ круг, минотавра, Кентавра и Гарпій въ разныхъ мстахъ 7-го круга, Геріона, при вход въ восьмой, — и рыжую бороду Барбаричіо съ подвластными ему чертями — въ одной изъ ямъ восьмого круга.
Дти земли и пролитой на ней крови Титановъ, возставшихъ противъ Юпитера за изгнаніе имъ отца своего Сатурна съ острова Крита, — эти великаны, подобные слонамъ между четвероногими и китамъ между рыбами,— въ непомрной своей гордости, дерзнули возстать противъ божественной силы и даже Геркулесъ едва, едва могъ справиться съ однимъ изъ нихъ Антеемъ, получавшимъ всякій разъ, когда тотъ бросалъ его на землю, новую отъ своей матери силу, такъ что Геркулесу ничего не оставалось сдлать, какъ подбросить его на воздухъ, поймать его какъ мячикъ и задушить въ своихъ объятіяхъ.
Изъ этихъ великановъ Виргилій называетъ Немврода съ его охотничьимъ рогомъ (см. Библ. исх.), Фіальта и Антея, который и снесъ поэтовъ въ самый глубокій колодезь.
Тамъ, по мннію Данте, страдаютъ великаны за свою гордость. Такъ сказано въ Св. Писаніи (см. эпиграфъ).
Немвродъ встртилъ поэтовъ слдующими словами: ‘Рафельмай-амекъ-заби-альми’.
Слова эти возбудили между писателями, объяснявшими Данте, разногласіе:
Ланчи, въ своемъ сочиненіи, напечатанномъ въ Рим 1819 г., говоритъ, что Немвродъ говорилъ по арабский сказалъ: ‘усиль торжество мое въ бездн, ибо я прогремлю на свт’.
Іосифъ Вентуро, напротивъ, доказываетъ, что Немвродъ говорилъ на сирійскомъ язык и произнесъ слдующія слова: О! божественная власть, зачмъ скрыла ты меня въ этой бездн?
Другіе толкователи Данте объясняютъ довольно остроумно, что эти слова ровно ничего не значатъ,— ибо за устройство Вавилонской башни, Немвродъ первый потерплъ на себ наказаніе Всемогущаго Бога: смшеніе языковъ.
Переводчикъ съ своей стороны совершенно согласенъ съ этими послдними, потому въ особенности, что въ строкахъ 79—81 Виргилій внушаетъ эту мысль самому Данте, а зачмъ-же мы будемъ влагать въ уста умершему чужія мысли и чужія намренія.

ПСНЬ XXXI.

Центръ восьмого круга.— Входъ въ девятый кругъ.— Гиганты, Немвродъ, Фіальтъ и Антей.

Встрча съ гигантами. Общій видъ ихъ. Данте принимаетъ ихъ за башни.

I.

1—3 На сколько слова моего наставника, сказанныя въ конц предшедшей псни, меня смутили и пристыдили, на столько послдовавшія за тмъ слова меня успокоили.
4—6 Такъ мечъ Ахилла я отца его Пелея сначала поражаетъ, а потомъ исцляетъ раны имъ наносимыя.
7—9 Молча вышли мы изъ несчастной долины и обогнули весь утесъ, ее окружавшій.
10—12 Здсь царствовалъ сумракъ въ воздух: какъ будто день погасалъ, а ночь еще не наступала, такъ что трудно было что нибудь разглядть.
13—15 Но вдругъ я услышалъ звукъ рога, столь громкій, что могъ бы заглушить ударъ грома,— и я направилъ взоры свои въ ту сторону, откуда раздался этотъ страшный звукъ.
16—18 Посл гибели 30,000 сподвижниковъ Карла Великаго подъ Ронсевалемъ, вслдствіе измны Гапелона, самъ Орландо не могъ затрубить съ такою силою, а звуки его трубы слышны были, какъ извстно, на 60 верстъ въ окружности.
19—21 Вглядываясь ближе въ ту сторону, откуда слышенъ былъ звукъ, я подумалъ, что я вижу множество высокихъ башенъ, почему спросилъ учителя что это за городъ,
22—24 Онъ отвчалъ: ты желаешь видть во мрак больше чмъ можешь, отъ чего ты и запутываешься въ своемъ воображеніи.
25—27 Ты скоро поймешь до какой степени чувства насъ обманываютъ, не медли, ускоряй свои шаги.
28—30 Потомъ нжно взявъ меня за руку, сказалъ онъ: прежде чмъ мы пойдемъ дальше, я хочу, для того чтобъ теб не представлялось все это слишкомъ страннымъ,
31—33 объяснить теб, что это вовсе не башни, — это все великаны, которые кругомъ пропасти погружены до пояса въ колодцы.
34—36 Какъ развевающійся туманъ даетъ возможность увидть, что прежде въ немъ скрывалось,
37—39 такъ и я, пройдя нсколько шаговъ, въ этомъ мрачномъ воздух, началъ, мало по малу, понимать свою ошибку, вслдствіе коей принялъ великановъ — за башни, но вмст съ тмъ невообразимый страхъ овладвалъ мною при вид этихъ странныхъ чудовищъ.
40—42 Какъ круглыя стны замка Монтере джіоне возл Сіены разукрашены высокими башнями, представляющими изъ себя видъ короны,
43—45 такъ ужасные гиганты, поражаемые до сихъ поръ еще громами Юпитера, высовывались изъ своихъ колодцевъ до половины своего роста.

1-й великанъ Немвродъ.

II.

46—48 И представились моимъ взорамъ и лица ихъ, и плечи, и грудь и большая часть туловища съ двумя привязанными къ бедрамъ руками.
49—51 Конечно, природа хорошо распорядилась, прекративъ производство такихъ чудовищъ,— чтобъ отнять у Марса подобныхъ воиновъ — исполнителей.
52—54 И если до сихъ поръ между животными остались слоны и киты, своеобразныя чудовища, то всякій разсудительный человкъ пойметъ, что это разумно.
55—57 Ибо если къ развращенной вол и необычайной сил прибавить еще силу разума, то злодяніямъ предла не будетъ, и противостоять имъ люди не имютъ никакой возможности.
58—60 Лицо каждаго великана мн казалось такимъ длиннымъ и громаднымъ, какъ бронзовое изображеніе сосновой шишки на церкви Св. Петра въ Рим,— а вс другіе члены тла были соразмрны этому лицу.
61—63 Такъ, что вершина колодца, закрывавшая нижнюю часть великановъ, показывала на верху такую громадную ихъ часть, что даже
64—66 если бы трехъ извстныхъ своею высотою Фригійцевъ (Frison) поставить одинъ на другого, то и они не могли-бы достать отъ видимой половины его туловища до шеи, по моему разсчоту, тридцать большихъ футовъ (palmo, da sei ad otto pollici) не могли-бы достигнуть этой высоты.
67—69 ‘Рафель-май-амокъ-заби-альми’ (Raphel mai amech Zabi Almi), заревла страшная пасть великана: она не могла говорить человческимъ языкомъ.
70—72 Мой вождь крикнулъ: безтолковая душа, когда овладваетъ тобою бшенство или ярость, бери свой рогъ и его звукъ тебя успокоитъ.
73—75 Поищи ремень этого рога, ты его увидишь на своей ше, безстыдная душа, а самый рогъ на своей объемистой груди.
76—78 Потомъ, обратился ко мн со словами: — онъ самъ себя выдаетъ,— это строитель вавилонской башни Немвродъ — вдь изъ за его пошлаго чуда, теперь вс люди стали говорить на разныхъ языкахъ.
79—81 Бросимъ его, и не будемъ говорить по напрасну: ему столь-же чуждо всякое нарчіе, какъ и намъ слова его, которыхъ никто понять не можетъ.

2-й великанъ Фіальтъ.

III.

82—84 Повернувъ на лво, мы продолжали свой путь и на разстояніи полета пущенной изъ лука стрлы увидли другого великана, еще больше и еще страшне Немврода.
85—87 Не знаю я какой мастеръ ухитрился связать его цпью — правая рука назади, лвая впереди и
88—90 отъ шеи до конца выходящей изъ колодца части туловища цпь перевязана пять разъ.
91—93 Учитель сказалъ: этотъ гордецъ хотлъ испробовать свои силы противъ державнаго Юпитера и претерпваетъ теперь вполн заслуженную кару.
94—96 Его зовутъ Фіальтъ, онъ былъ одинъ изъ первыхъ въ той свалк, гд великаны напугали боговъ, теперь руки, которыми онъ работалъ, не тронутся съ мста.
97—99 А я ему: если возможно, мн очень хотлось бы увидть собственными глазами неизмримаго Бріарея.
100—102 Тотъ отвчалъ: ты скоро увидишь Антея, онъ говоритъ и руки его развязаны, онъ же и перенесетъ насъ въ глубину ада.
103—105 А Бріарей находится гораздо дальше отъ насъ, онъ также связанъ какъ и Фіальтъ и похожъ на него, только лицо его пожалуй свирпе.
106—108 Никогда землетрясеніе не оглушало такъ своимъ трескомъ ближнія башни, какъ одинъ поворотъ Фіальта съ боку на бокъ.
109—111 Въ эту минуту я больше всего боялся смерти, и я могъ бы умереть только отъ страха, еслибъ не видлъ, что руки Фіальта были связаны.

Третій великанъ Anтлей переноситъ поэтовъ въ девятый кругъ.

IV.

112—114 Мы продолжали путь и подошли къ Антею, который выдвинулся изъ колодца на 5 аллъ голландской мры, не считая головы.
115—117 О ты, сказалъ ему учитель, который въ счастливой долин, гд Сципіонъ пріобрлъ вчную славу, обративши въ бгство Аннбала и его сподвижниковъ,
118—120 добывалъ тысячи львовъ, и если бы сражался противъ боговъ вмст съ твоими товарищами, то врно бы оставилъ побду за сынами земли,
121—123 снеси насъ, если ты нами не гнушаешься, туда, въ ту пропасть, гд морозъ сковываетъ болото Коцитъ.
124—126 Но заставляй насъ идти къ другимъ велика намъ, къ какому нибудь Тиціусу или Тифусу. Этотъ человкъ, прибавилъ онъ, указывая на меня, можетъ исполнить твое желаніе, нагнись-же, чтобъ взять насъ на руки и не отворачивайся.
127—129 Онъ можетъ возстановить славу твою на земл, онъ еще живъ и надется жить еще доле, если только Богъ, по благости своей, не призоветъ его преждевременно въ свою обитель.
130 — 132 Такъ сказалъ учитель, а гигантъ поспшно расправилъ свои руки, силу коихъ испыталъ самъ Геркулесъ, и взялъ моего путеводителя,—
133—135 Виргилій, почувствовавши себя на рукахъ гиганта, сказалъ мн: подойди ко мн ближе такъ, чтобъ я тебя взялъ, я подошолъ къ нему и мы очутились въ рукахъ Антея, какъ оберемокъ дровъ въ рукахъ могучаго носильщика.
136—138 Наклонная башня въ Болоньи — Каризенда, если смотрть на ея вершину, кажется будто идетъ сама на встрчу къ облакамъ.
139—141 Такимъ мн показался и Антей, когда наклонился, чтобъ взять насъ на руки, и мн очень хотлось тогда идти другою дорогой,—
142—144 но онъ тихо поставилъ насъ на дно пропасти, пожирающей Іуду и Люцифера, и не остался долго похожимъ на Болонскую башню,—
145 но мгновенно выпрямился, какъ большая мачта на корабл.

Пснь XXXII.

ТОЛКОВАНІЕ.

Гласъ крови брата твоего вопіетъ ко Мн отъ земли. И такъ проклятъ ты отъ земля, которая отвергла уста свои принята кровь брата твоего отъ руки твоей.

Бытіе IV, 10—11.

Поэты входятъ въ девятый кругъ (cerchio) ада.
Онъ подраздляется на четыре концентрическіе круга или отдла (girone) — первый изъ нихъ называется Кайна: здсь наказываются братоубійцы и вообще измнники и предатели родныхъ своихъ, второй отдлъ — Анте нор а, названный по имени того троянца, которому нкоторые историки приписываютъ продажу Трои грекамъ, здсь мучаются измнники своему отечеству.
Третій — Птоломея, гд страдаютъ измнники друзей своихъ, онъ такъ называется по имени Птоломея, зятя Симона Макавея, о коемъ говорится въ Библіи, что онъ предательски убилъ тестя своего и двухъ свойственниковъ, которыхъ пригласилъ обдать въ Іерихонъ.
Четвертый отдлъ девятаго круга, названный по имени Іуды, Джіудека, предназначенъ для измнниковъ своихъ господъ и благодтелей.
Вс гршники погружены въ льдины рки Коцита за то, что, въ теченіи жизни, они, заглушивъ въ себ всякое понятіе о добродтели, съумли погасить въ себ всю теплоту общечеловческаго чувства.
Имъ не важно было убить брата, погубить отечество, измнить другу и предать въ руки убійцъ благодтеля и наставника своего,— нашего Спасителя Господа Іисуса Христа.
Пускай-же теперь въ гнилыхъ ямахъ ада, въ льдинахъ Коцита, они ищутъ т теплыя чувства, которыя старались искоренить въ себ, не взирая ни на палящій жаръ солнца, ни на милосердіе нашего Создателя.
Въ настоящей псн говорится только о первыхъ двухъ кругахъ: Кайна и Антенора.

ПСНЬ XXXII.

Девятый кругъ.— Измнники.— Отдлъ I, Каина.— Отдлъ II, Антенора.— Граница II и III отдловъ.— Уголино.

Воззваніе Данте къ музамъ.

I.

1—3 Если-бы я владлъ стихомъ суровымъ и рзкимъ, и страшнымъ, стихомъ могущимъ изобразить проклятое дно вселенной, все погружающееся внизъ подъ давленіемъ другихъ ямъ, скалъ и утесовъ,
4—6 я бы ясне выжалъ сокъ своей задачи — но такъ какъ я такимъ стихомъ не владю и не безъ страха ршаюсь выражать свои мысли,
7—9 такъ какъ изобразить центръ всего міра на только что зарождающемся язык, которымъ дти лепечутъ: мамма, бабба, это не шутка!— не на такомъ язык можно достигнуть моей цли.
10—12 Вотъ почему взываю я къ вамъ, къ великимъ женщинамъ (quelle Donne), которыя однимъ дуновеніемъ своимъ дали возможность Амфіону воздвигнуть ивскія стны,— и изъ слова сдлать дло. О музы! дайте мн силу выразить все, что я хочу сказать людямъ.

Воззваніе его къ гршникамъ.

II.

13—15 О ты, проклятое человческое племя! превосшедшее своими злодяніями все, что я видлъ въ аду — племя, заслужившее то мсто въ этомъ учрежденіи, которомъ и говорить мн тяжко, гораздо лучше если бы ты осталось на земл ввид дикихъ козъ или, пожалуй, ввид овецъ,— можетъ быть ты и невиновно въ своихъ злодяніяхъ.

Измнники противъ братьевъ и другихъ родственниковъ. Альберти ди Мангона, Камичіонъ деи Папии, Сасолъ Маскерони.

III.

16—18 Когда мы очутились въ самой глубин мрачнаго колодца, гораздо ниже той площади, на которой стоялъ Антей и я обозрвалъ еще высокія стны этой пропасти.
19—21 Смотри куда идешь? крикнулъ мн какой-то голосъ изъ подъ ногъ моихъ, — ходи осторожне, старайся не давить головъ двухъ страдальцевъ, двухъ несчастныхъ братьевъ (Альберти ли Мангона).
22—24 Я опустилъ глаза и увидлъ, что стою на озер, которое такъ замерзло, что представлялось стекломъ, а не водою.
25—27 Ни Дунай въ Австріи, ни Танаисъ (Донъ) въ хладныхъ степяхъ Россіи, не могли заключать въ себ столько льду, какъ это озеро.
28—30 И еслибы славонская гора Таберникъ или Тосканская Піетрапана упали на озеро всею своею тяжестью, то не затрещали бы и самыя тонкія льдины этого озера.
31—33 И какъ ночью, въ то время года, когда поселянка собирается идти на жатву, а лягушка, высунувъ одну только морду свою изъ воды, начинаетъ квакать,
34—36 такъ эти несчастныя блдно-зеленыя отъ стужи тни были погружены всмъ тломъ въ ледъ — на поверхности видна была только та часть тла, гд краска выступаетъ, когда человку становится стыдно, и зубы ихъ щолкали какъ журавлиные клювы.
37—39 Вс тни смотрли внизъ и синія губы ихъ доказывали наружный морозъ, а полные слезъ глаза — душевныя терзанія.
40—42 Обозрвши все, что окружало меня, я взглянулъ внизъ и увидлъ дв тни, такъ прижавшіяся другъ къ другу, что даже волосы на головахъ ихъ перепутались между собой.
43—45 Скажите мн, спросилъ я — кто вы, такъ сильно прижавшіе другъ друга, и т, поднявъ головы, взглянули на меня,
46—48 слезы готовы были брызнуть изъ глазъ ихъ, но въ то же мгновеніе холодъ превратилъ ихъ въ ледъ, и глаза ихъ окоченли.
49—51 желзныя скобки никогда не связываютъ съ такою силою два бревна, съ какою эти два гршника, какъ козлы бодаясь, вцпились другъ въ друга. Такова сила злобы.
52—54 И вотъ новый гршникъ, потерявшій отъ мороза оба уха,— также, смотря внизъ, говоритъ: зачмъ смотришь ты на насъ такъ пристально?
55—57 Если желаешь знать, кто эти два вцпившіеся другъ въ друга, — то знай, что Фальтерона, та долина, изъ которой спускается рка Бизенца, чтобы потопить свои воды въ Арно, принадлежала отцу ихъ Альберту ди Мангона, а потомъ и имъ самимъ.
58—60 Эти два брата, Флорентинскіе дворяне, родились отъ одной матери, а если ты обойдешь все злосчастное урочище, называемое по имени братоубійцы Кайна, то не увидишь никого, кто по истин заслуживаетъ такъ страшно коченть въ льдинахъ Коцита.
61—63 Ни даже Мордаретъ, сынъ Великобританскаго короля Артуса, устроившій для того, чтобы убить своего отца, особую засаду,— (отецъ увидлъ его, понялъ его злое намреніе и пронзилъ его своею стрлою такъ сильно, что даже блеснувшій тогда лучъ солнца пробжалъ сквозь рану, и какъ это говорится въ легендахъ, отецъ убилъ и сына своего и даже тнь его въ одно мгновеніе).
Ни даже Фокачіо, (отрубившій одному изъ своихъ двоюродныхъ братьевъ руки, и убившій своего дядю, и сдлавшійся силою этихъ подвиговъ главною причиною развитія вражды между чорными и блыми въ Пистоіи),
64—66 ни даже и эта тнь, что приставила ко мн свою голову такъ, что я видть ничего не могу,— его называли СасольМаскерои и,— (этотъ опекунъ своего племянника, котораго убилъ только для того, чтобы получить посл него наслдство, вдь ему даже во Флоренціи отрзали голову). Если самъ ты Тосканецъ, такъ знаешь о комъ я говорю.
67—69 И чтобъ мн больше не нужно было говорить, я скажу теб, что я Камичіонъ де Пацци — и ожидаю здсь своего родственника Карлино, передъ которымъ самъ я карликъ. (Я убилъ предательски своего родственника Убертино — а тотъ продалъ Гвельфамъ замокъ въ Тревиньянской равнин и погубилъ своею измною самыхъ лучшихъ людей Флоренціи).

Измнники противъ отечества: Бокка-делли-Абатти, Буозода-Дувра, Абатъ Бекери, Джана-дель-Салданіеръ: Гавеломъ, Трибалделло. Данте начинаетъ драться.

IV.

70—72 Потомъ я увидлъ боле тысячи людей, замерзающихъ отъ холода, такъ что, если вспомню только о нихъ, и теперь ознобъ меня охватываетъ.
73—75 И между тмъ, какъ мы все спускались къ средоточію земли, къ которому все тяжолое стремится по своей природ, и я дрожалъ всмъ тломъ въ этомъ хранилищ вчнаго мрака,
76—78 была-ли это высшая воля, или провидніе, или счастье, я не знаю,— но прогуливаясь по головамъ гршниковъ, я ударилъ нечаянно въ лицо какой-то тни.
79—81 И та рыдая вскрикнула — зачмъ попираешь ты меня ногами?— если ты пришолъ сюда не для того, чтобъ усилить мщеніе за мою измну возл горы Аперти — такъ зачмъ-же ты мучаешь меня?
82—84 А я: учитель мой, подожди меня немного, я долженъ разршить свое сомнніе объ этой тни,— а затмъ я буду слдовать не останавливаясь за тобою — бжать заставишь, я побгу.
85—87 Мой вождь остановился, и я сказалъ этой тни, которая все гремла своими проклятіями: ты кто такой, такъ другихъ порицающій?
88—90 Тотъ отвчалъ,— а ты кто такой — кто это въ Антенор ходитъ по нашимъ головамъ, если-бы ты не былъ тнью, а живымъ человкомъ, то и тогда не могъ бы сильне мучать насъ.
91—93 Вотъ отвтъ мой: я живой человкъ, и если ты только пожелаешь, то и о теб я могу упомянуть на земл, когда буду разсказывать о томъ, что я здсь вижу.
94—96 А онъ мн: я жажду противнаго, прочь отсюда, не тревожь меня, ты не умешь понять даже и того, чмъ можно польстить здшнимъ страдальцамъ.
97—99 Тогда я схватилъ его за волосы и сказалъ — скажи сейчасъ-же кто ты такой, или у тебя не останется ни одного волоса на голов.
100—102 Онъ же мн: хоть плшивымъ сдлаешь меня, но я не скажу теб ни слова и не откроюсь теб, хоть-бы ты свинцовой гирей билъ тысячу разъ по моей голов.
103—105 Я закрутилъ его волосы и вырвалъ нсколько ихъ прядей, тотъ понурилъ голову и сталъ лаять какъ собака.
106—108 Бокка, крикнулъ другой гршникъ, что съ тобой? мало теб щолкать зубами отъ холоду, еще вздумалъ лаять — какой чортъ тебя тронулъ?
109—111 Тогда я воскликнулъ: злой измнникъ, теперь я не стану слушать тебя, но самъ разскажу о теб всю правду.
(Ты Бокка делли Абати: — самъ Гвельфъ и предалъ на убіеніе 4000 Гвельфовъ близь горы Аперти).
112—114 Убирайся прочь и разсказывай что хочешь, воскликнулъ Бокка, но если ты когда-либо выйдешь изъ этой ямы, то не забудь разсказать и о томъ, кто меня назвалъ.
115—117 Это кремонецъ БуозодоДуер а — онъ оплакиваетъ здсь французскія деньги, которыя получилъ отъ Карла Аннунскаго за то, что бжалъ съ поста своего и пропустилъ непріятеля въ родной городъ.
118—120 Если тебя спросятъ о другихъ твоихъ сосдяхъ, то замть, что рядомъ съ тобою Аббатъ Беккepія, Папскій Легатъ, что покушался продать Флоренцію Гибелинамъ, его тамъ-же схватили и казнили.
121—123 А тамъ, ближе къ средин ямы стоитъ Джіанни дель Сольданьеръ (Gianni del Soldanier) вмст съ Ганелономъ (Ganellone) и Tрибалделломъ (Tribaldello).
(Джіанни самъ Гвельфъ, правитель Фаэнцы, продалъ ее Імбелинамъ, Трибалделло, его соучастникъ, самъ ночью открылъ врагамъ ворота этого города, а Ганелонъ обманулъ Карла Великаго подъ Ронсельвалемъ и, вслдствіе его измны, Мавры изрзали на куски 30000 христіанъ).

Данте видитъ графа Уголино и Архіепископа Руджіери.

V.

124—126 Мы только что удалились отъ него, — какъ вдругъ я увидлъ въ какой-то ям двухъ гршниковъ, замерзшихъ въ такомъ положеніи, что голова одного изъ нихъ казалась шапкою другого.
127—129 И съ жадностью голоднаго пожирающаго хлбъ, верхняя голова вцпилась зубами въ то мсто головы другого гршника, гд мозгъ соединяется съ затылкомъ.
130—132 Даже Тидей (Tideo), умирая въ своей ярости, не пожиралъ съ такою злобою головы убитаго имъ при ивахъ врага Меналипо (Мепапро),— какъ одинъ пожиралъ черепъ другого и все что въ немъ находилось.
133—135 Я сказалъ: выказывающій злобу дикаго звря, пожирая ненавистнаго теб человка — скажи мн, за что это?
136—138 И если скажешь, то зная васъ обоихъ и сущность его вины, я буду имть возможность въ томъ мір воздать теб должную справедливость,
139 если только мой языкъ не отсохнетъ.

Пснь XXXIII.

ТОЛКОВАНІЕ.

А что ты демонъ — въ этомъ я увренъ!
Въ аду мы оба будемъ, и мстечко
Я теплое теб тамъ приготовлю…
Драматич. сочни. П. А. Полеваго,
ч. III, Уголино, стр. 516.

Послднія строфы предшедшей псни составляютъ введеніе въ настоящую. Изъ нихъ можно было понять, что на границ двухъ отдловъ девятаго круга Антеноры — гд страдаютъ измнники отечества,— и Птоломеи, гд караютъ предателей — друзей,— поэты увидли въ особой ям одну льдину, гд претерпвали кару два гршника. Въ настоящей псн объясняется, что это были графъ Уголино, обвиняемый въ измн отечеству, и архіепископъ Руджіери, предавшій своего друга, на котораго взвелъ обвиненіе въ измн. Уголино разсказываетъ поразительную кончину свою голодною смертью вмст съ двумя сыновьями и тремя внуками. Легенда говоритъ, что Уголино, по совту друга своего Руджіери, выгналъ изъ Пизы своего родственника Нино ли Галура, — и самъ сдлался правителемъ этого города во вредъ всхъ его обитателей. Продавая общественное достояніе города Пизы врагамъ Флоренціи и Лукки, онъ управлялъ подвластными ему людьми и жестоко, и несправедливо, и вотъ его другъ и пособникъ Руджіери предаетъ его противной партіи — Гваланди, Сисмонди и Ланфранки — возстановляетъ противъ него народъ и, предводительствуя съ крестомъ въ рукахъ, врывается въ его жилище, хватаетъ его самаго, двухъ его сыновей Гаддо и Угучіоне, и трехъ внуковъ Бригато, Арриго и Анзельмучіо, сажаетъ ихъ въ птичье гнздо, названное потомъ голодною башнею, держитъ тамъ нсколько мсяцевъ и потомъ забиваетъ двери башни — и ключи отъ нея бросаетъ въ рку Арно для того, чтобы никто не могъ подать имъ пищи. Вс они умираютъ съ голоду.
Самъ Уголино разсказываетъ Данте эту легенду.
Затмъ поэты идутъ въ Птоломею, гд встрчаютъ, монаха Альбериго, приказавшаго умертвить всхъ своихъ родныхъ въ конц обда, на который онъ созвалъ ихъ. Когда посл обда подавали фрукты, то, по знаку Альбериго, вбжали на пиръ его сбиры и всхъ или большую часть гостей перерзали.
Наконецъ поэты спускаются въ послдній отдлъ седьмого круга, гд должны увидть самаго Люцифера.

ПСНЬ XXXIII.

Девятый кругъ.— Измнники.— Разсказъ Уголино.— Отдлъ III Птоломея.— Альбериго.— Бранко д’Оріо.

Разсказъ Уголино.

I.

1—3 Гршникъ оторвалъ отъ своей ужасной пищи губы, вытеръ ихъ волосами той самой головы, у которой прокусилъ затылокъ, и началъ:
4—6 ты хочешь возобновить мои отчаянныя страданія, а по только слово, даже одна мысль о нихъ уже сжимаетъ мое сердце:
7—9 но если слова могутъ сдлаться сменами, если эти смена могутъ принесть плодъ, и если этотъ плодъ будетъ позоромъ предателя, котораго я теперь грызу во льду,— то я стану говорить, но говоря рыдать въ то же время.
10—12 Я не знаю кто ты, и какъ ты сюда спустился, но, слушая тебя, думаю, что ты флорентинецъ.
13—15 Знай-же, что я былъ графомъ Уголино, а этотъ человкъ былъ архіепископомъ Руджіери. Теперь скажу теб, почему и такой страшный его сосдъ. (Руджіери былъ другомъ моимъ и оклеветалъ меня въ измн отечеству. Вотъ насъ и помстили на границ Антеноры и Птоломеи: здсь наказываются измнники друзей своихъ и своего отечества).
16—18 Не зачмъ говорить теб, что слпое довріе мое къ другу было причиною того, что въ силу коварныхъ его наущеній, меня съ моими дтьми и внуками схватили и умертвили, — ты самъ это знаешь.
19—21 Но теперь ты услышишь то, чего не могъ знать до сихъ поръ: жестокости казни нашей: выслушавъ меня, ты самъ поймешь, нанесъ ли или нтъ мн Руджіери кровавую обиду.
22—24 Изъ маленькаго отверстія птичьей клтки, куда насъ заключили, и гд вроятно будутъ страдать еще многіе, изъ клтки, получившей вслдствіе моей смерти названіе башни голода,
25—27 я могъ замтить, что страдалъ тамъ уже нсколько мсяцевъ: столько разъ луна виднлась мн изъ этого отверстія, вдругъ видится мн страшный сонъ, открывшій мн завсу будущаго.
28—30 Мн привидлось, что гршникъ, котораго я теперь грызу, былъ начальникомъ шайки, занимавшейся охотой на волковъ и ихъ волченятъ въ окрестностяхъ горы, скрывающей Лукку отъ Пизы.
31—33 И мнилось мн, будто онъ посылаетъ впередъ и Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки съ худыми, кровожадными собаками, пріучонными къ подобной охот.
34—36 И снится мн, будто преслдуемые собаками волкъ съ своими волченятами устали, и даже мн показалось, будто бы и собачьи острые зубы разрываютъ ихъ тла на части.
37—39 Проснувшись до зари, услышалъ я, что вс дти мои, спавшія рядомъ со мной, плакали во сн и просили хлба.
40—42 Ты слишкомъ жестокъ Данте, если уже теперь не страдаешь, думая о томъ, что сердце мое предсказало самому себ въ эту страшную минуту,— и если ты теперь не плачешь, то что-же можетъ заставить тебя когда-либо плакать?
43—45 Дти встали, и уже прошолъ тотъ часъ, въ который намъ приносили пищу, и каждому изъ дтей моихъ грезилось что-то подобное тому, что снилось и мн, и нами начинало овладвать какое-то страшное сомнніе.
46—48 Вдругъ я услышалъ, что нижнюю дверь ужасной башни забиваютъ на глухо, тогда, не сказавъ ни слова, я пристально взглянулъ на дтей моихъ,—
49—51 плакать я не могъ, сердце мое отъ горя окаменло,— они плакали и мой Анзельмучіо сказалъ:— отецъ, что съ тобой? Зачмъ смотришь ты на насъ такъ неподвижно, такъ безсловесно?
52—54 Даже и на эти слова я не отвчалъ ни въ теченіи всего дня, ни въ теченіи цлой ночи, до новаго восхода солнца.
55—57 Когда слабый лучъ этого свтила проникъ въ нашу темницу, и я получилъ возможность прочитать на ихъ четырехъ лицахъ свои собственныя мысли,
58—60 я съ горя укусилъ себ об руки, а дти, думая, что я длаю это отъ голода, вскочили и вскрикнули:
61—63 намъ не такъ тяжко будетъ, отецъ, если ты съшь насъ,— ты далъ намъ это несчастное тло — возьми же его и утоли имъ свой голодъ.
64—66 Тогда, чтобъ не смущать ихъ, я принялъ видъ успокоившагося человка — и этотъ день, и слдующій, и третій, мы вс молчали.— Ахъ! проклятая земля, зачмъ не разверзлась ты подъ нами?
67—69 На четвертый день Гаддо бросился къ ногамъ моимъ — лепеча — отецъ, неужели ты мн не поможешь?
70—72 Онъ умеръ на мст — и точно такъ, какъ ты видишь меня въ эту минуту,— я видлъ какъ вс дти мои, одинъ за другимъ, падали мертвыми. Это было между пятымъ и шестымъ днемъ нашего заключенія.
73—75 Слпымъ уже, я ощупывалъ ихъ тла, и мертвыхъ звалъ къ себ, каждаго по имени, потомъ уже голодъ пересилилъ мое горе.
76—78 Сказавши это, скосивши глаза, онъ опять сталъ грызть несчастную челюсть своего врага, и губы его раскалывали кости черепа, какъ клыки собаки.

Восклицаніе Данте. Онъ проклинаетъ Пизу.

II.

79—81 О, Пиза, — позоръ людей, населяющихъ прелестную страну, гд звучитъ прелестный языкъ, гд слышится сладкозвучное si. Такъ какъ сосди твои (Флоренція и Лукка) медлятъ ниспослать на тебя заслуженную кару,
82—84 то пусть Капраія и Горгона, островки, ограждающіе устья Арно, остановятъ ея теченіе, и чтобъ воды этой рки, но имя входа въ море, обратились вверхъ и потопили всхъ твоихъ жителей.
85—87 Если дйствительно графъ Уголино обвинялся въ измн отечеству, если онъ дйствительно продавалъ твои замки или крпости врагамъ твоимъ (молва его осуждаетъ въ этомъ),— такъ все-же ты, Пиза, не должна была карать такимъ страшнымъ образомъ и дтей его, и его внуковъ.
88—90 Да! Новыя ивы! (гд посянное Кадмомъ племя было зврскимъ образомъ уничтожено). Юность Угучіоне и Бригате и двухъ другихъ дтой, о которыхъ я прежде сказалъ (Анзельмучіо и Гаддо) была уже полнымъ ихъ оправданіемъ.

Наказаніе гршниковъ.

III.

91—93 Мы пошли дале, гд ледъ еще боле сжималъ своихъ мучениковъ, опрокинувшихъ свои головы такъ,
94—96 что и плакать не могли они: первыя слезы оставались въ верхнихъ рсницахъ —
97—99 и замерзая въ одно мгновеніе не давали выхода другимъ слезамъ, потому что ледъ сковывалъ все пространство между глазами и ихъ рсницами.

Дуновеніе Люцифера.

IV.

100—102 И хотя морозъ такъ наморозилъ мое лицо, что оно потеряло всякую чувствительность,
103—105 все же мн показалось, что я чувствую дуновеніе втра — почему я спросилъ наставника: откуда идетъ этотъ втеръ — разв здсь можетъ быть что нибудь теплое?
106—108 А онъ мн: скоро ты дойдешь до мста, гд глаза твои дадутъ отвтъ на твой вопросъ и тогда узнаешь причину втра.

Разсказъ монаха Албериго. Душа мучается въ аду, а тло остается на земл подъ вліяніемъ чорта. Данте обманываетъ страдальца и этимъ похваляется.

V.

109—111. И одинъ изъ несчастныхъ, находившихся въ замерзшемъ пруд, крикнулъ намъ: о, жестокія души, которымъ предназначено самое глубокое послднее помщеніе въ аду!
112—114 Выймите изъ глазъ моихъ твердыя льдины такъ, чтобъ я, прежде чмъ слезы мои вновь замерзнутъ, могъ хоть сколько-нибудь ослабить страданія, раздирающія мое сердце.
115—117 Я сказалъ ему: ты требуешь помощи: такъ скажи, кто ты? и если я не избавлю тебя отъ адскихъ мученій, то пускай самъ пойду въ глубину этого льда.
118—120 Онъ отвчалъ: я — монахъ Альбериго, пріобрвшій знаменитость плодами своего злого огорода: всхъ родныхъ своихъ умертвилъ, угощая этими плодами, за что теперь расплачиваюсь процентами:— сто на сто я терплю, процентъ неимоврный {Примчаніе переводчика. Стихъ Пушкина.} (получаю финики вмсто фигъ).
121—123 Какъ! вскрикнулъ я, разв ты уже умеръ? А онъ: я ршительно не имю никакого понятія о томъ, что длается съ моимъ тломъ на земл.
124—126 Этотъ отдлъ ада, Птоломея, иметъ предъ всми другими кругами то преимущество, что иногда душа гршника падаетъ сюда прежде, чмъ Парка Атропосъ разржетъ нить его жизни.
127—129 И чтобъ ты сочувствовалъ моей просьб вынуть изъ глазъ моихъ замерзшія слезы, я скажу теб, что душа, какъ только поступитъ предательски на земл,
130—132 тотчасъ злой демонъ овладваетъ ея тломъ и управляетъ имъ до смерти человка, какъ будто сама душа
133—135 упала уже въ эту страшную пропасть, и, можетъ быть, тло этого гршника, погруженнаго въ ледъ сзади меня, еще влачитъ на земл свое существованіе.
136—138 Если ты только что пришолъ сюда, то знай-же, что это — Бранко д’Оріо, измннически умертвившій своего тестя Михаила Цанке, чтобъ самому получить мсто губернатора Логодоры въ Capдиніи (пснь XXII)], и душа его мучается здсь уже нсколько лтъ.
139—141 Думаю, что ты обманываешь меня, сказалъ я: Бранко д’Оріо еще живъ, онъ и стъ, и пьетъ, и спитъ, и носитъ одежду.
142—144 Онъ сказалъ: Цаике не былъ еще низвергнутъ въ смолистое болото, управляемое злыми когтями (Malbranche) (см. п. XXII, стр. 88—90),
145—147 когда душа Бранки д’Оріо оставила уже тло свое на земл во власти демона, вмст съ тломъ его племянника, его пособника въ убійств.
148—150 Ну, протягивай-же руку и открой мн глаза,— сказалъ онъ,— но я не захотлъ исполнить его просьбы, потому что въ понятіяхъ моихъ сдлать что-либо непріятное такому скверному человку, значитъ совершить хорошее дло: справедливо предавать предателя.

Восклицаніе Данте противъ Генуезцевъ.

VI.

151—153 Генуозцы!— народъ съ особенными обычаями —
и преисполненные всевозможныхъ грховъ — зачмъ васъ до сихъ поръ не искоренили со свта?!
154—156 Ибо вмст съ монахомъ Альбериго, самымъ подлымъ изъ Романцовъ, я нашолъ вашего соотечественника, душа котораго за подлые его поступки погружена въ льдины Коцита,
157 между тмъ какъ тло его, находясь уже во власти демона,— представляется дйствующимъ на земл будто-бы по своей вол.

Пснь XXXIV.

ТОЛКОВАНІЕ.

Vexilla Regis prodeunt Inferni.
Данте, Адъ. XXXIV, I.

Il alluma dans le ciel une guerre impie et livra de sacril&egrave,ges combuts. Crime inutile! Le Tout-Puissant le lana flamboyant de la vote athire, ruine hideuse, il tomba brlant dans des profondeurs sans fin de perdition.

Milton. Le Paradis perdu.

Переходъ поэтовъ изъ ада въ чистилищ: изъ одного земного полушарія въ другое.
Поэты достигли самаго послдняго отдла девятаго круга, это мсто называется по имени Іуды, предателя Спасителя, Джудека. Здсь мучаются предатели своихъ благодтелей. Самый страшный гршникъ — это Люциферъ (Дите), падшій ангелъ, одинъ изъ самыхъ красивыхъ въ небесной обители. Легенда говоритъ, что за возстаніе противъ небесной власти онъ съ неба упалъ на землю, пробилъ ее головой до самаго центра и очутился вооруженный когтями въ аду, въ самомъ безобразномъ, и даже уродливомъ вид, съ шестью крыльями и тремя разноцвтными лицами, изъ коихъ одно цвтомъ своимъ напоминаетъ Европу, другое Азію и третье Африку.
Голова его, когти и крылья нашли себ мсто въ аду, а вся остальная часть его существа помстилась между адомъ и чистилищемъ и служитъ единственною дорогою для выхода изъ мрачнаго жилища гршниковъ.
Размры этого чудовища Данте изображаетъ такъ: насколько я мене тхъ гигантовъ, которыхъ видлъ въ аду, настолько же самый большой изъ нихъ мене одной руки Люцифера.
Этотъ царь ада иметъ только возможность раздирать когтями своихъ подвластныхъ, и движеніемъ своихъ крыльевъ производитъ такой втеръ, что рка Коцитъ, со всми гршниками въ ней заключающимися, замерзаетъ, — но самъ съ мста тронуться не можетъ.
Своими тремя лицами, снабжонными клыками, своими шестью руками, снабжонными когтями, онъ терзаетъ и пожираетъ самыхъ страшныхъ посл него гршниковъ — предателей: Іуду, Брута и Кассія.
Вс другіе предатели замерзли въ Коцит всмъ тломъ съ головою, они подраздляются на четыре разряда:
Первый, предатели равныхъ себ людей, лежатъ во льду горизонтально.
Второй, предатели младшихъ или подчиненныхъ, погружены въ ледъ вертикально, вверхъ головой.
Третій, предатели старшихъ или начальниковъ, погружены внизъ головой, и наконецъ —
Четвертый, предатели многихъ, всхъ безъ различія людей и старшихъ и младшихъ, и начальниковъ и подчиненныхъ, и притомъ, предавшіе ихъ различными путями и способами, замерзли перегнутыми въ дугу, такъ что голова ихъ прикасается къ ихъ пятамъ, поэтому они испытываютъ страданія всхъ гршниковъ первыхъ трехъ разрядовъ, замерзшихъ во льду и горизонтально и вертикально, и вверхъ и внизъ головой.
Данте, ни живой, ни мертвый, не находя себ для защиты какого — нибудь утеса, прячется за учителя, но тотъ говоритъ, что пора идти въ чистилище, и предваряетъ ученика, что это дло трудное, и что нтъ другой дороги, кром самаго маленькаго отверстія между косматымъ тломъ Люцифера и льдинами Коцита, и что половину дороги нужно спускаться внизъ, а другую половину, ни въ чомъ не измняя пути, подниматься вверхъ.
Данте, не понимая предваренія учителя, ужасается.
Виргилій приказываетъ ему схватиться за его шею, улучаетъ минуту, когда Люциферъ поднимаетъ свои крылья, хватается за его шерсть, и сначала медленно спускается внизъ, до самаго центра земли, гд съ усиліемъ поворачиваетъ свою голову въ ту сторону, гд были его ноги и, держась за шерсть царя ада, начинаетъ подниматься вверхъ.
Этимъ способомъ поэты достигаютъ другого полушарія земли и, по истеченіи трехдневнаго путешествія въ аду, видятъ въ первый разъ на неб звзды.

ПСНЬ XXXIV.

Девятый кругъ.— Измнники.— Отдлъ IV.— Джудека.— Люциферъ.— Іуда, Брутъ и Кассій,— Центръ вселенной.— Выхожденіе въ чистилище по шерсти Люцифера.

Описаніе Люцифера.

I.

1—3 Знамена царя ада приближаются къ намъ, сказалъ учитель, — смотри впередъ, можешь ли ты ихъ увидть?
4—6 И какъ ночью или въ сумрак дня, исчезающаго въ тучахъ, застилающихъ небо, показывается вдали образъ, движимой втромъ мельницы,
7—9 такъ и Люциферъ мн представился какимъ-то громаднымъ зданіемъ, чтобъ защититься отъ втра имъ вздымаемаго, не находя какого-либо грота или иной защиты, я спрятался за своего путеводителя.
10—12 Со страхомъ пишу эти строки,— я уже вступилъ въ то мсто, гд вс гршники погружены въ ледъ съ головой и они такъ прозрачны, какъ соломенка сохраняемая въ банк.
13—15 Одни изъ этихъ гршниковъ лежатъ, другіе стоятъ — кто вверхъ, кто внизъ головой, а иные свернуты въ дугу, ноги вмст съ головой.
16—18 Когда мы прошли на столько, что учитель мой призналъ возможнымъ показать мн это исчадіе, бывшее столь прелестнымъ на неб,
19—21 онъ сталъ впереди меня, остановилъ меня: это Дите, сказалъ онъ: это Люциферъ, и вотъ гд ты долженъ доказать присутствіе духа.
22—24 Что со мной тогда сдлалось, читатель, какъ t холодъ объялъ меня, какъ голосъ мой замеръ — этого ты меня не спрашивай — я не могу изобразить этого въ стихахъ: всякое слово мое было бы и блдно и ничтожно, чтобъ выразить самое со-/ бытіе.
25—27 Я былъ ни живой, ни мертвый, если ты, читатель, владешь какою либо частицею разума, то вникни, что было со мной, если во мн не было ни жизни, ни смерти?
28—30 Императоръ печальнаго царства выходилъ изо льда на половину своей груди, сравнить меня по величин съ великаномъ легче, чмъ сравнить самого большого великана съ одною рукою Люцифера.
31—33 Размысли по этому разсчоту, какъ велико было все его существо, которому даны соотвтственные его рук размры.
34—36 Если дйствительно онъ теперь на столько ужасенъ, на сколько былъ прекрасенъ въ ту минуту, когда возсталъ противъ Создателя, то трудно не заключить, что все зло отъ него исходитъ.
37—39 по какъ ужаснулся я, увидвъ на его голов не одно, а три лица,— на насъ смотрло багровое.
40—42 Другія два, выходившія изъ двухъ плечъ его, прикасались съ боку къ лицу, на насъ смотрвшему, и вверху его головы соединялись въ одну.
43—45 Правое было блдно-жолтое, а лвое походило на обитателей тхъ горъ, въ коихъ рка Нилъ беретъ свое начало.
46—48 Подъ каждымъ лицомъ находилось два крыла, соразмрныя величин этой птицы-гиганта, я никогда не видалъ на корабл такихъ большихъ парусовъ, какъ эти странныя крылья.
49—51 Перьевъ на нихъ не было, казалось, что это были крылья летучей мыши, своимъ движеніемъ он производили три втра. И какъ душа человка лишается своего божественнаго значенія подъ вліяніемъ трехъ пороковъ: гордости, зависти и скупости, такъ и рка Коцитъ замерзаетъ подъ вліяніемъ трехъ втровъ, производимыхъ крыльями Люцифера.
52—54 Самъ онъ обливался горькими слезами изъ шести своихъ глазъ, и эти слезы капали на его три подбородка вмст съ кровавою слюною.
55—57 Каждою пастью онъ, какъ мельничный жерновъ, теребилъ трехъ гршниковъ, мучая въ одно время всхъ троихъ.
58—60 Гршникъ, бывшій головою въ пасти средняго лица Люцифера, не столько страдалъ отъ зубовъ его, сколько отъ когтей, которыми онъ сдиралъ съ него кожу.
61—63 Учитель сказалъ: душа человка, голова котораго находится въ пасти Люцифера, а ноги выдвигаются наружу, претерпвающаго сильнйшія, въ сравненіи съ другими, мученія,— это душа Іуды Искаріотскаго.
64—66 Изъ двухъ другихъ, которыхъ ноги находятся въ пасти Люцифера, черноволосый — это Брутъ, другъ и убійца Юлія Цезаря, — видишь ли какъ онъ корчится, не говоря ни слова.
67—69 Третій, что такъ хорошо и крпко сложенъ (крпышъ), это тоже одинъ изъ убійцъ Цезаря — Кассій, однако ночь уже наступаетъ, намъ пора идти, мы все уже здсь видли.

Переходъ поэтовъ изъ ада въ чистилище по шерсти Люцифера.

II.

70—72 По желанію учителя, я схватился за его шею, а онъ, улучивъ мгновеніе, когда Люциферъ поднялъ крылья вверхъ,
73—75 схватился за мохнатые его члены и началъ спускаться между нимъ и льдинами, въ которыхъ тотъ былъ погружонъ.
76—78 Достигнувши его бедра, у самаго сустава, съ коего начинаются ноги, учитель съ большимъ усиліемъ и даже съ трепетомъ (affanno)
79—81 повернулъ голову въ ту сторону, гд были его ноги, и сталъ цпляться за шерсть діавола, какъ человкъ поднимающійся вверхъ, такъ что я думалъ, что мы возвращаемся въ адъ.
82—84 Держись крпче, задыхаясь сказалъ учитель, изъ царства зла нтъ другого выхода, кром этой лстницы.
85—87 Потомъ онъ вышелъ черезъ отверстіе утеса, къ коему были прикрплены ноги Люцифера, онъ прежде всего посадилъ меня на край каменнаго утеса, потомъ осторожно пошолъ по камнямъ твердымъ шагомъ.
88—90 Я поднялъ глаза и думалъ, что увижу Люцифера въ томъ же вид, въ какомъ оставилъ его въ аду, — но вмсто того увидлъ, что ноги его обращены кверху.
91—93 И насколько я былъ поражонъ и удивленъ — это недоступно только для людей, неимющихъ понятія о значеніи того пункта земли, черезъ который мы перешли.
94—96 Вставай, сказалъ учитель, дорога длинна, путь. пустынный и тяжолый, а солнце ужо взошло полтора часа тому назадъ.
97—99 Тамъ, гд мы находились, не было проложено дороги, а былъ естественный, подземный, мрачный и неудобный проходъ.
100—102 Вставши на ноги, я сказалъ: учитель, прежде чмъ выведешь ты меня изъ адской бездны, скажи мн нсколько словъ, выведи меня изъ заблужденія.
103—105 Гд ледъ, среди котораго мы были? Почему Люциферъ стоитъ внизъ головой? И какъ въ такое короткое время пролетла вся ночь, и солнце уже высоко поднялось надъ нами?
106—108 А онъ мн: ты думаешь, что находишься еще съ той стороны центра земли, гд я вцпился въ шерсть царственнаго пресмыкающагося червя, замыкающаго міръ въ самой его средин.
109—111 Ты былъ тамъ въ то время, пока я спускался внизъ по Люциферу — но когда я повернулъ голову въ другую сторону, то ты перешолъ центръ земли, къ которому стремятся вс тяжести.
112—114 А теперь ты достигъ поднебесной атмосферы, противоположной нашей, которая подобно своду закрываетъ землю, и подъ высшимъ куполомъ этой атмосферы —
115—117 былъ убитъ человкъ, родившійся и жившій безъ грха, ты стоишь на небольшомъ сферическомъ камн, противоположная сторона коего составляетъ покинутое тобой урочище Джудека.
118—120 Здсь утро, а съ той стороны вечеръ, и Люциферъ, шерсть коего служила намъ лстницею, остается въ томъ самомъ положеніи, въ коемъ былъ прежде.
121—123 Съ этой стороны упалъ онъ на землю и испуганная земля здсь, возвысившаяся со страха, покрылась морскими волнами —
124—126 и перешла въ нашу атмосферу, а часть земли, составляющая возвышенность этой атмосферы, также изъ страха, бросилась вверхъ и выдвинулась здсь въ вид горы: смотри внимательно:

Поэты выходятъ подъ открытое небо и видятъ звзды.

III.

127—129 тамъ, внизу Вельзевулъ настолько запугалъ землю, что здсь собралась она со всхъ сторонъ и составила этотъ мрачный проходъ, свта здсь нтъ, глаза ничего не видятъ,
130—132 но уши слышатъ журчаніе какого-то ручья — онъ пробирается медленно сквозь отверстіе невдомаго утеса съ той горы, которую я теб назвалъ,— этотъ ручей своимъ вчнымъ теченіемъ пробилъ себ русло, мене наклонное и мене перебитое волнами.
133—135 Мы съ учителемъ отправились по этой мрачной дорог, чтобы возвратиться въ свтлый міръ, и, не отдыхая ни минуты,
136—138 поднимались въ гору, онъ впереди, я за нимъ, и уже вверху изъ отверстія нашей пещеры виднлись прекрасные предметы, уносимые движеніемъ неба.
139 Наконецъ мы вышли изъ этого отверстія и увидли звзды.

Приложеніе къ псн IV-й.

Буквальный переводъ измненныхъ или дополненныхъ въ текст терцетовъ Данте, находящихся въ псн IV-й.

I.

55—57 Взялъ съ собою тнь нашего прародителя, тнь его сына Авеля, и Ноя, и Моисея законодателя, и послушнаго
58—60 Патріарха Авраама и царя Давида, Израиля съ отцомъ и съ дтьми и съ Рахилью, для которой онъ такъ много сдлалъ.

II.

121—123 Я увидлъ Електру со многими собесдниками, между ними узналъ я и Гектора и Энея, Цезаря, вооруженнаго соколиными очами.
124—126 У видлъ Камиллу и Пентезилею, а съ другой стороны Латина, сидвшаго со своею дочерью Лавиньею.
127—129 Увидлъ Брута, изгнавшаго Тарквинія, Лукрецію, Юлію, Марцію и Корнелію и одного въ сторон увидлъ Саладина.
130—132 Когда я посмотрлъ вверхъ, я увидлъ учителя учоныхъ, сидящаго среди семейства философовъ.
134—135 Вс ему удивляются и воздаютъ почести, тамъ увидлъ я и Сократа и Платона, они всхъ ближе. къ нему стояли.
136—138 Демокрита, приписывающаго созданіе міра одной только случайности, Діогена, Анаксагора и Фалеса, Эмпедокла, Гераклита и Зенона.
139—141 Увидлъ добродтельнаго собирателя травъ: Діоскорида, говорю я, увидлъ Орфея, Тулія и Ливія и нравственнаго Сенеку, геометра Евклида и Птоломея, Ипократа, Авиценну и Галіена, Авероеса, создавшаго важныя объясненія.

Приложеніе къ XI-й псн.

ЛСТНИЦА НАКАЗАНІЙ.

0x01 graphic

0x01 graphic

Алфавитъ именъ, словъ, названій и сочиненій, встрчающихся въ ‘Божественной Комедіи’ и въ толкованіяхъ въ ней переводчика.

А.

» созвзд. Малой Медвд., псня XXVI, строфа 127
Анна Дороей, стран. 176.
Авель, IV — 55.
Аверозсъ, IV — 142.
Авессаломъ, XXVIII — 136.
А вице на, IV — 142.
Агамемнонъ, IX — 101.
Агинольфъ Ромено, XXX — 76.
Адамъ, IV — 55.
Адамъ маэстро, XXXIII — 58.
Адрастъ XIV, стр. 154.
Аелло, Гарпія, XIII, стр. 144.
Акра, XXVII — 88.
Алардъ, XXVIII — 16.
Аллето, IX —100.
Александръ Македонскій, XII — 106.
Александръ Ромено, XXX — 76.
Али, XXVIII — 31.
Аликино, XXI — 118.
Алексй Интерминео, XVIII — 121.
Альбериго, XXXIII — 118.
Альберти ли Мангона, XXXII — 19.
Альтафорте, XXIX — 28.
Амидея, XXXIII — 106.
Аминь, XVI — 88.
Амфіонъ, XXXII — 10.
Анаксагоръ, IV — 136.
Анастасій (папа), XI — 7.
АндЯсолелло, XXVIIШ — 76.
Андрео да Моцци, XV —112.
Анзельмучіо, XXXIII — 49.
Аннибалъ, XXVIII — 7.
Антей, XXXI — 100.
Антенора, стран. 342.
Антіохъ Сирійскій, XIX — 85.
Анфіарій, ХХ — 31.
Анхизъ, I — 73.
Аньело Брунелески, XXV — 67.
Аперти (гора), XXXII — 109.
Аполлонъ, IX — 101.
Аппулія, XXVII!— 7.
Арахна, XVII — 16.
Арбія, XVI — 40.
Арголида, XXVIII — 82.
Аретинцы, XXII — 4.
Аретуза, XXV — 97.
Арли, IX — 112.
Арно, XXX — 64.
Аристотель, IV — 130
Арриго, VI — 79.
Аронтъ тосканскій, XX — 46.
Артусъ, XXXII — 61.
Асдентъ, XX — 118.
Атаманте, XXX — 4.
Атилла, XII — 133.
Атлантъ, IV — 121.
Атропосъ (парка), XXXIII — 124.
Ахеронъ, III — 70, IV — 8, IX — 115.
Ахиллъ, V — 65, XII — 70, XXVI — 61, XXXI — 4.
Ахитофель. XXVIII — 136.

Б.

Барбаричіо, XXI — 118.
Батистера (въ Пиз), стран. 207.
Бахусъ, XXX — 4.
Анна (первосвящ.), XXIII — 121.
Беатриче, II — 70.
Бенако (озеро), XX — 76.
Беневенто, XVI — 37.
Беккерія аббатъ, XXXII — 118.
Бертрамъ дель Борніо, XXVIII — 133.
Бергамо, XX — 70, XXX — 58.
Бизенца XXXII — 55.
Бокка, XXXI1—106.
Бонифацій VIII-й, XIX — 52, XXVII — 70.
Борсіери Вильгельмъ, XVI — 70.
Бранда, XXX — 76.
Брайко д’Оріо, XXXIII — 136.
Брешія, XX — 70, XXX — 58.
Бригате, XXXIII — 88.
Бріарей, XXXI — 97.
Брунетто Латини, XV — 28.
Брутъ, IV — 127, XXXI — 64.
Буликимскія воды, XIV — 79.
Буозо Абати, XXV — 67.
Буозо Донати, XXX — 40, 43.
Буозо де Дувра, XXXII — 115.
Буондельмонте, XXVIII — 106.

B.

Ванни Фуччи, XXIV — 124.
Вельтро, I — 101.
Венера, V — 67.
Венедиктъ Качіа Немико, XVIII — 49.
Вервія франциск. монаховъ, XVI — 106.
Верукіо, XXVII — 46.
Визо (гора), XVI — 94.
Викторъ Гюго, стр. 55.
Виргилій I — 79.
Витальяно дель Дентеватъ, XVII — 67.
Витерба, XIV — 79.
Вулканъ, XIV — 52, 55г.

Г.

Гавилье (деревня), XXV — 151.
Гаддо, XXXIII — 67.
Галилей, стр. 217.
Галіенъ, IV — 142.
Галлура (провинц. Сардин.), XXII — 79.
Ганелонъ, XXXI — 16, XXXII — 121.
Гардинго (улица), XXIII — 106.
Гваланди, XXXIV — 31.
Гвальдрада, XVI — 37.
Гвардо (озеро), стран. 218.
Гверчо Кавальканте, XXV — 148.
Гвидо, XXVIII — 76.
Гвидо Бонате, XX — 118.
Гвидо Гверра, XVI — 37.
Гвидо Кавальканте, VI — 73.
Гвидо Монтефорто, XII — 118.
Гвидо да Монте-Фельтро, XXVII — 16.
Гвидо Ромено, XXX — 76.
Гекторъ, IV — 121, V — 66.
Гекуба, XXX — 16.
Генрихъ (король Англіи), XII — 118, XXVIII — 133.
Генуэзцы (проклятіе), XXXIII — 151.
Гераклитъ, IV — 136.
Геріонъ, стр. 177, XVII — 7.
Геркулесъ, VI — 70, XII — 67, XXVI — 106.
Гидра лернейская, VI — 69.
Гизолло, XVIII — 55.
Говерно (городъ), XX — 76.
Гомеръ, IV — 88, XX — 218.
Гомито (монахъ), XXII — 79.
Горацій, IV — 88.
Гордость Данте, IV — 100.
Горгона, IX — 100, XXXIII — 89.
Гортензія, IV — 127.
Гракхъ, IV — 127.
Графіакане, XXI — 121.
Гримальди Ерминій, стр. 177.
Гриффолино д’Ареццо, XXIX — 70.
Гуарнарскій заливъ, IX — 112.
Гюго Викторъ, стр. 55.

Д.

Давидъ, III. 1, стр. 34, IV — 21, стр. 69, 79, XXVIII — 136.
Далмація, IX — 112.
Даль. Толковый словарь, пснь III, стр. 31.
Даміета (городъ), XIV — 103.
Дарданъ, IV — 121.
Дедалъ, XVII — 109.
Демокритъ, IV — 136.
Дендамея, XXVI — 61.
Деянира, XII — 67.
Джакоббо ли Сант’Андреа, XIII — 118.
Джанни Скикки, XXX — 31.
Джанни дель-Сальданіеръ, ХXXII — 121.
Джан’Фильджи, XVII — 61.
Джери дель-Белло, XXIX — 25.
Джованни Буйямонте, XVII — 73.
Джудека, стр. 342.
Дидона, V — 61.
Дите (городъ), VIII — 67.
Діогенъ, IV — 136.
Діомедъ, XXVI — 55.
Діонисій Сиракузскій, XII — 106.
Діоскоридъ, IV — 139.
Дольчинъ, XXVIII — 55.
Донъ, XXXII — 55.
Драгиньяцо, XXI — 121.
Дунай, ХХХ11—55.

Е.

Еврипидъ, XX — 112.
Евріелъ, 1—108.
Езопъ, VI — 70.
Елена, V — 64.
Елисей пророкъ, XXVI — 34.
Ерисфей, VI — 70.
Ерины,— раздоры, IX — 43.
Ерихонъ, стр. 342.
Ескулапъ, XII — 70.
Ехидна, VI — 69.

Ж.

Жемчужниковъ, Алексй, стр. 248.
Жиневра, V — 133.

З.

Звзды, XXXIV — 139.
Зенонъ, XXXIV — 139.
Журавли, V — 46.
Злая яма, XVIII — 1.
Зми ливійск. степей, XXIV — 85.

И.

Іаковъ, III — 60.
Ида (гора), XIV — 97.
Изота, V — 68.
Икаръ, XVII — 109.
Илья пророкъ, XXVI — 34.
Имола, XXVII — 49.
Ина, XXX — 7.
Интерминео Алексй, XVIII — 121.
Іоаннъ Златоустый, стр. 216.
Іоаннъ Латеранъ, XXVII — 85.
Іоаннъ Лствичникъ, стр. 176.
Іосафата, X — 12.
Иппократъ, IV — 142.
Иппомедонъ, XIV — 154.
Ипсофила, XVIII — 91.
Исавъ, III — 60.
Іуда, XXXI — 142.

К.

Кавальканте, X — 109.
Кадмъ, XXV — 97, XXX — 88.
Казалоди, XX — 94.
Казентино, XXX — 64.
Каинъ, V — 107, стр. 219.
Каина, стр. 342.
Каіафа, XXIII — 109.
Какусъ, XXV — 25.
Калькабрино, XXI — 118.
Кальяццо, XXI — 118.
Калласъ, XX — 109.
Камилла, I — 107: IV — 124.
Камичіонъ деи-Нацци, XXXII — 67.
Капаней, XIV — 49.
Капоккіо, XXIX — 70, XXX — 28,
Капраіа, XXXIII — 82.
Карайскій мостъ, XXVI — 7.
Каризенда, XXXI — 136.
Карлъ Анжуйскій, XXVIII — 13.
Карлъ Валма, VI — 67.
Карлъ I-й, XIX — 97, XVI — 37.
Картинки Ровинскаго, стр. 169.
Карфагенъ (городъ), XXVII — 10.
Кассандра, IX — 101.
Кассій, XXXIII — 67.
Каталано, XXIII — 103.
Катилина, X — 31, XXV — 10.
Католика, XXVIII — 79.
Катонъ Утикскій, IV — 127, XIV — 13.
Качіа Немико, XVIII — 49.
Квинтиліанъ, XVIII, стр. 95.
Кентавры, XII — 73.
Кіанская долина, XXIX — 46.
Кипръ, XXVIII — 82.
Клеопатра, V — 63.
Клементъ V-й, XIX — 82.
Клитемнестра, IX — 101.
Коллатинъ, IV — 127.
Колонна, XXVII — 97, 109
Колхида, XVIII — 85.
Константинъ Великій, XIX — 115.
Корнето, XIII — 7.
Коррадинъ, XXVIII — 16.
Кодитъ, XIV — 118.
Креонтъ, XX — 55.
Критъ, (островъ), XIV — 94.
Кроадія, IX — 112.
Куріонъ, XXVIII — 97.

Л.

Лавинья, IV — 124.
Лагодора, XXXIII — 136.
Ламона, XXVII — 49.
Лано, XIII — 118.
Ланфранки, XXXIII — 31.
Ланчелотто, V — 127.
Ласточки, V — 40.
Латинъ, IV — 124.
Лаэртъ, XXVI — 94.
Леархъ, XXX — 7.
Лемносъ (островъ), XVIII — 85.
Лета, XIV — 130.
Либикоко, XXI — 121
Ликомедъ, XXVI — 61.
Лимбъ, IV — 25.
Луканъ, IV — 88, XXV — 94.
Лукреція, IV — 127.
Луна (гора), XX — 46.
Лучіа, II — 97.
Люциферъ, XXXI — 144, XXXIV — 7.
Лягушка и крыса, XXXIII — 4

М.

Магро (долина), XXIV — 145.
Малатеста, XXVII — 46.
Малакода, XXI — 76.
Male bige (злая яма), XVIII — 1.
Мамма, бабба, XXXII — 7.
Манта, XX — 55.
Манфредъ, XVI — 37, XXVIII — 13.
Маргарита, XXVIII — 58.
Маркабо, XXVIII — 73.
Маркъ, V — 68.
Марокко, XXVI — 103.
Марціанъ, IX — 101.
Марція, IV — 127.
Майнардо Пагани, XXVII — 46.
Майорка, XXVIII — 82.
Маэстро Адамо, XXX — 58.
Мегера, IX — 100.
Медея, XVIII — 97.
Медичисъ Петръ, XXVIII — 73.
Медуза, IX — 100.
Меркурій, IX — 100.
Меналипо, XXXII — 130.
Менелай, V — 64.
Миносъ, V — 4.
Минотавръ, XII — 10.
Минчіо, XX — 76.
Мирра, XXX — 37.
Mo ed isea — сегодня и нын XXIII — 7.
Моисей, IV — 61.
Монтанья, XXVII — 46.
Монтаперти, XVI — 40.
Монте-Реджіоне, XXXI — 40.
Монте-Фельтро, XXVII — 28.
Монтоне, XVI — 97.
Мордаретъ, XXXII — 61.
Морелло Малеспино, XXIV — 145.
Моска Ламберти, VI — 79.
Мугамудъ, XXVIII — 31.
Музы, II — 7, XXXII — 10.

Н.

Наварра, XXVIII — 58.
Наполеонъ І-й, стр. 156.
Наполеонъ III-й, стр. 95, 156.
Нарцизъ, XXX — 127.
Насидій, XXV — 94.
Немвродъ, XXXI — 76.
Немейскій левъ, VI — 70.
Нептунъ, XXVIII — 82.
Неронъ, IV — 139, VI — 70.
Нессо, XII — 67.
Низъ, I —108.
Николай III-й, XIX — 70.
Пиній, V — 58.
Ной, 1—108.

О.

Обиццо да Эсти, XII — 109.
Обицъ II-й, XVIII — 55.
Овидій, IV — 88, XXV — 97.
Орландо, XXXI — 16.
Орсини, XIX,— 70.
Орта, VI — 70.
Орфей, IV — 139.
Оттовіано делли Уберти, X — 119.
Очипито-Гарпія, XIII — 144.

П.

Паоло, V — 135.
Парисъ, V — 67.
Партенонъ, XIV — 154.
Пезара, XXVIII — 85.
Пелей, XXXI — 4.
Пенелопа, XXVI — 94.
Пентезилея, IV — 124.
Пентефрій, XXX — 97.
Перилло, XXVII — 7.
Пескіера, XX — 70.
Петръ апостолъ, II — 24.
Петръ д’Альбано, стр. 217.
Пиза, (проклятіе), XXXIII — 79.
Піетро делле Виньи, XIII — 70.
Піетрапана, XXXII — 28.
Пинамонте, XX — 94.
Пирръ, IV — 124, XII — 133.
Платонъ, IV — 133.
Плутонъ, VI — 69.
Плутусъ, VI — 71, 115.
По, V — 97, XX — 76.
Пола, IX — 112.
Поленто, XXVII — 40.
Полидоръ, XIII — 19, 46.
Поликсена, V — 65.
Полиникъ, XIV — 154.
Помпей, IV — 127, XIV — 13.
Прато, (кард.), XXVI — 7.
Прискіанъ, XV — 109.
Провидніе, VII — 67.
Проклятія:
Пиза, XXXIII — 79,
Пистоія, XXV — 10.
Генуя, XXXIII — 151,
Флоренція, XXVI — 1.
Птоломей, IV — 142
Птоломея, стр. 342.
Пуническая война, XXVIII — 7.
Путифаръ, XXX — 97.
Пуччіо Шіанкате, XXV — 67.
Пушкинъ, стр. 7, 15, 90, 186, 272.

Р.

Равенна, V — 97, XXVII — 40.
Рахиль, II — 102.
Реа (жена Сатурна), XIV — 100.
Рено (рка), XVIII — 61.
Римини, XXVIII — 79.
Риньеръ да Корнетто, XII — 136.
Риньеръ Паццо, XII — 136.
Робертъ Гвискардъ, XXVIII — 13.
Ровинскій, картинки, стр. 69, 143, 195. и погршности.
Родериго, XXIII — 103.
Рокко де Моцци, XIII — 142.
Романія, XXVII — 28.
Ромена, XXX — 73.
Ромены (графы), XXX — 76.
Рона, IX — 112.
Ронсеваль, XXXI — 16.
Рубиканте, XXI — 121.
Рубиконъ, XXVIII — 97.
Руджіери, XXXIII — 13.
Рустикуччи, VI — 79.
Рустикуччи Яковъ, стр. 177.
Рутулія, XXVIII — 7.

C.

Сабелло, XXV — 94.
Савена, XVIII — 61.
Савіо, XXVII — 52.
Саладинъ, стр. 43, IV — 127.
Сантерно, XXVII — 49.
Сасоль Маскерони, XXXII — 64.
Сатурнъ, XIV — 94.
Светоній, VI — 70.
Севилья, XXVI — 109.
Семела, XXX — 1.
Семирамида, V — 58.
Сенека, IV — 139.
Сильвестръ, (папа), XIX — 115, XXVII — 94.
Сильвій, II — 13.
Симонъ волхвъ, XIX — 1.
Силонъ Грекъ, XXX — 97.
Сирати (гора), XXVII — 94.
Сисмонди, XXXIII — 31.
Сихей, V — 63.
Скармильоне, XXI — 103.
Скоттъ Мих., XX — 115.
Скровинье, XVII — 70.
Сократъ, IV — 133.
Статуя Паллады, XXVI — 61.
Стацій, IX-101.
Стиксъ, VII — 106, XIV — 115.
Строфадскіе острова, XIII — 10.
Сцилла, VII — 22
Сципіонъ Афр., IV — 127.
Сфинксъ, VI — 70.

Т.

Таберникъ, XXXII — 28.
Таида, XVIII — 133.
Тальякоццо, XXVII!— 16.
Тарквиній, IV — 127.
Тарквиній Секстъ, XII — 133.
Тегіаіо, VI — 71.
Тегіаіо Альдобранди, XVI — 40.
Телемакъ, XXVI — 94.
Теобальдъ, (король), XXII — 52.
Терезій, XX — 40.
Тіанская долина, XXIX — 46.
Тиддей, XIV — 154, XXXII — 130.
Тизифона, IX — 100.
Титъ Ливій, IV — 139, XXVIII — 10.
Тифонъ, VI — 69.
Тоантъ, XVIII — 91.
Тонко (городъ), XIII — 121.
Тразонъ, XVIII — 133.
Тревиніанская долина, XXXI — 67.
Трибальделло, XXXII — 121.
Тристанъ, V — 67.
Троя, XXX — 22.
Турнъ, 1—108, IV — 124, XXVIII — 7.
Тургеневъ А. М., стр. 133.

У.

Убертино, XXXII — 67.
Убріаки, XVII — 61.
Уголино, XXXIII — 13.
Угучіоне, XXXIII-88.
Улиссъ, XXVI — 55.
Урбина, XXVII — 28.
Уставъ Дух. Коллег., стр. 83, 205.

Ф.

Фаларидъ, XXVII — 7.
Фалесъ, IV — 136, стр. 217.
Фальтерона, XXXII — 55.
Фано (городъ), XXVIII — 76.
Фарината, VI — 71, X — 31.
Фарфарелло, XXI — 121.
Фаэнца, XXVII—49.
Фаэтонъ, XVII — 106.
Фениксъ, XXIII — 106.
Фивы, XXX — 1.
Филиппъ Серебрянный, VIII — 37.
Филиппъ Прекрасный, XIX — 85.
Фіальтъ, XXXI — 94.
Флегетонъ, XIV — 115.
Флегій, VIII — 13.
Флегра, XIV — 58.
Фокара, XXVIII — 88.
Фолъ, XII — 70.
Форли, XVI — 97, XXVII — 43.
Фракія, XXX — 16.
Францискъ Св., XXVII — 112.
Францисканскіе монахи, XVI — 106.
Франческа да Римини, V — 88.
Франческо д’Акорсо, XVI — 109.
Фридрихъ IІ-й, X — 118, XIII — 58.

Х.

Харибда, VII — 22.
Харонъ, III — 94, 109.
Химера, VI — 69.
Хиронъ, XII — 64, 70.

Ц.

Цанке Мих., XXII — 88, XXXIIII — 36.
Цезарь, I — 70, IV — 121, XXVIII — 97.
Целестинъ М-й, XXVII — 103.
Церберъ, VI — 69.
Церера, VI — 72.
Цеута, XXVI — 109.
Цицеронъ, IV — 139.

Ч.

Чамполо, XXII — 91.
Челено, Гарпія, XIII — 144.
Чеперано, XXVIII — 16.
Червія, XXVII — 40.
Чертенята, VIII — 82.
Чертежи, стр. 207, 262.
Чіако, VI — 70.
Чіапфа, XXV — 43.
Чирьято Сануто, XXI — 121.
Чичина, XIII — 7.

Э.

Эакъ, XXIX — 58.
Эвклидъ, IV — 142.
Эгина, XXIX — 58.
Эзопъ, XXIII — 4.
Электра, IV — 121.
Эмпедоклъ, IV — 136, XII — 40.
Энеида, стр. 144, XXVI — 82.
Эней, I — 74, V — 62.
Эпикуръ, X — 13.
Эриктона, стр. 250.
Этеоклъ, XIV — 154, XXVI — 52.

Ю.

Ювеналъ, XXX — 16.
Юлія, IV — 127.
Юнона, стр. 218, XXX — 1.
Юпитеръ, XIV — 100, стр. 218.

Я.

Язонъ, VI — 72, XVIII — 85.
Якобъ Рустикуччи, XVI — 43.

ПОГРШНОСТИ.

3

15 снизу

чернымъ
чорнымъ (Къ сожалнію переводчикъ не имлъ возможности строго слдить за корректурою первой половины поэмы, почему въ ней часто встрчаются, противъ принятаго имъ правила, слова, гд гласная буква, на которой стоитъ удареніе, написана не такъ, какъ выговаривается, какъ въ словахъ ‘шелъ’, ‘ученый’ и др.)

13

2, 10 сн.

Виргилій
Данте почти вовсе не употребляетъ и менъ собственныхъ — своего и Виргилія. Какъ здсь, такъ и дале, по недосмотру поставленное, имя Виргилія должно быть замнено словами: ‘учитель’, ‘наставникъ’, ‘солнцеправды’, ‘мой вождь’, ‘путеводитель’ и т. п.
41 Къ толкованію IV-й псни пропущенъ эпиграфъ:
‘Явился Іоаннъ, крестя въ пустын, и проповдуя крещеніе покаянія для прощенія грховъ.’

Еванг. отъ Марка. 1—4.

Буквальный переводъ терцетовъ псни IV-й (55—60 и 121—141) не вошолъ по недоразумнію въ текстъ и потому помщонъ въ особомъ приложеніи къ псни IV-й.
100 Пропущенъ эпиграфъ къ толкованію ІХ-й псни:
‘Двица Горгоня: имуще же лице и перси и руки человчески, а ноги и хвостъ иметъ аки у коня, на глав-же ей за власъ мсто змй иметъ и вырасташа всякими лица’. Люди дикіе, найденные Александромъ Македонскимъ.

Русскія народныя картинки. Д. Ровинскій, т. IV, стр. 373. СПБ. 1881.

Данте Алигьери
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Божественная Комедия. Ад, Данте Алигьери, Год: 1321
  2. Божественная Комедия. Ад, Данте Алигьери, Год: 1321
  3. Божественная комедия. Чистилище, Данте Алигьери, Год: 1321
  4. Божественная комедия. Рай, Данте Алигьери, Год: 1321
  5. Божественная комедия. Ад., Данте Алигьери, Год: 1321
  6. Божественная комедия. Ад, Данте Алигьери, Год: 1915
  7. Ад. Песнь первая, Данте Алигьери, Год: 1321
  8. Чистилище. (Отрывок), Данте Алигьери, Год: 1321
Электронная библиотека