I.
I.
Библиография:
С. Гинзбург
II.
II.
Сочинения:
Литература:
М. Александрова.
Борис Пильняк: биографическая справка, Пильняк Борис Андреевич, Год: 1968
Время на прочтение: 9 минут(ы)
ПИЛЬНЯК (Вогау) Борис Андреевич [1894—] — современный писатель. Отец — ветеринарный врач из колонистов немцев Поволжья, мать из купеческой семьи. В 1913 окончил реальное училище в Н.-Новгороде, в 1920 — Московский коммерческий институт. В революции участия не принимал, пережил ее, по его словам, в Коломне, ‘занимаясь вперемежку то кабинетной учебой, то мешечничеством’. Позднее много путешествовал по Европе, Японии, Америке. Писать начал с 9 лет, впервые печатался в 1909 (лит-ый журнал при газ. ‘Копейка’ — миниатюра ‘Весной’). С 1915 П. сотрудничал в журналах и сборниках: ‘Русская жизнь’, ‘Сполохи’, ‘Жатва’. Первая книга рассказов П. ‘Былье’ вышла в 1919. Выросший из этого сборника роман ‘Голый год’ [1920] создал известность П.
В раннем творчестве Пильняк выражал настроения русской буржуазной интеллигенции. В обстановке предреволюционного кризиса Пильняк звал к слиянию с природой, возврату к патриархально-натуральному порядку. Идеализация первобытности, естественности — главный мотив таких произведений, как ‘Целая жизнь’, ‘Смертельное манит’, ‘Год из жизни’, ‘Снега’. В раннем творчестве П. видны следы зависимости от дворянской лит-ры. Мягкий лирический тон произведений, разработка гл. обр. любовного сюжета, тщательно выписанный пейзаж, стремление к передаче оттенков настроений, прозрачность и чеканность языка — все это выдает зависимость П. от творческой практики таких писателей, как Бунин, Зайцев.
П. не был в лагере воинствующе настроенной буржуазии, и это определило его отношение к Октябрьской революции. П. приветствует революцию, но для него революция выступает отнюдь не в социалистическом своем содержании. К революции П. подходит в духе сменовеховства, он приветствует в ней залог национального возрождения, а позже подчеркивает рост производительных сил страны, игнорируя социалистическое содержание революции. В произведениях первых лет революции — ‘Питер-командор’, ‘Тысяча лет’, ‘Голый год’, отчасти ‘Санктпитербурх’ — П. развивает мысль о том, что революция есть сила, реставрирующая исконно-народный истинно-национальный облик России. В ‘Голом годе’ П. пишет: ‘Сейчас же, после первых дней революции, Россия бытом, нравом, городами пошла в XVII в.’.
Новая революционная действительность способствовала расширению тематического диапазона П.: он ставит вопросы общественного характера. Рисуя революцию, П. берет глухую провинцию, медвежьи деревенские углы. Лейтмотивом ряда произведений П. (‘Голый год’, ‘При дверях’, ‘Метель’) становится метель, символизирующая разгул стихии, которая поэтизируется П. Изображая свадебные обряды, ‘гулянья’, здоровый быт, физическую устойчивость людей, их любовь, П. эти явления считает наиболее характерными для выражения сути революции. Меняется отношение П. к дворянству. Если в раннем творчестве П. показывал, на каких путях должно происходить исцеление и обновление дворянства, то в революционную пору дворянство, ‘бывшие люди’, хотя и остаются в числе главных персонажей его произведений, но писатель показывает их загнивание, не выражая им сочувствия с своей стороны. Князья Ордынины, Вильяшевы, князь Смоленский-Поречинский, дворяне Ростовы изображаются П. людьми, обреченными на гибель, выродками, алкоголиками. Развенчивая ‘бывших’, П. однако остается связанным с уходящим бытом. Не случайно он показывает этот быт детально, хотя и сознает законность его обреченности. Тогда же, когда П. подходил к изображению людей новой породы, у него вместо живых людей получались ‘энергично-фукцирующие’ кожаные куртки, рационалистические схемы без художественного наполнения.
За ‘метелью’ революции разглядел П. и другое лицо — обывателя, ‘Китай небесную империю’, живущую интересами желудка, сплетен. Лицо это он хорошо изучил, гротескно показал его гримасы. Осуждая ‘бывших’ и обывателей, П. ищет своего положительного героя, намечает возможные выходы. В ‘Голом годе’ намечено три выхода. П. рисует, с одной стороны, коммуну анархистов, с другой — большевика Архипова и наконец — сектантскую общину со стариком Донатом и его сыном Марком во главе. Интеллигентская анархистская коммуна не представляет, по П., выхода, он показывает распад ее. Сектанты Донат и Марк и большевик Архипов при всей их идеологической разности показаны П. как звенья одной цепи: все они сильны, крепки национальным началом. Марк — потомок ‘вольницы, уходившей в степи от всякой власти’, Архипов — ‘из русской рыхлой корявой народности лучший отбор’.
Идею скифства, анархо-националистическое истолкование революции развивает П. и дальше, давая переоценку старой буржуазной культуры (‘Третья столица’, 1923, или ‘Мать-мачеха’ в изд. 1930). Старая ‘культура’ России, вывезенная на запад белоэмигрантами, сосредоточилась, как показывает П., вокруг публичного дома и контрразведки. Здесь все безнадежно, грязно, пошло. Подорваны и опустошены войной и революцией быт, семейный очаг европейцев, осталась одна только традиционная внешность. Отказываясь от культуры старого мира, Пильняк тем самым вновь утверждает поэтизируемую им стихийность, анархичность, самобытно-национальные черты возрождающейся России. Спор между старой культурой и революцией П. решил в пользу революции. Но в самой постановке вопроса сказалась глубоко чуждая интернационализму пролетарской революции националистическая буржуазная тенденция, делающая выводы Пильняка, несмотря на его стремление сблизиться с революцией, глубоко порочными.
Наряду с поэтизацией стихийности в творчестве П. оформилась и другая тенденция. Уже в ‘Голом годе’ П. представление о революции как о метели осложняется подчеркиванием организующей силы революции, силы, к-рую ‘не подмочишь лимонадом психологии’, однако в ‘Голом годе’ противоречия между разгулом стихии и организующим началом П. не дает еще в развернутой форме. В ‘Машинах и волках’ [1923—1924] конфликт дан в развернутом виде. Стихия — деревня, сектантство, все то, чем восторгался П., — в некоторой мере развенчивается. Вместо крепкого Доната дан выродок Камынин. Быт деревни раскрыт П. как дикий, звериный, ему противопоставляется стиль новой, машинизированной жизни. Но П. не отказывается до конца от поэтизации стихийности. Развенчивая патриархальщину, он в то же время переполняет произведение изображением любовных приключений, гаданий, колдовства, рисуя лесника Елепеня, Марью-табунщицу, всего того, что и прежде он считал истинно национальным. Проявляется даже известная боязнь того, что Марью (Россию) ‘съест маховик’, машина.
Оформление в творчестве П. нового мотива — победы машины, взятой изолированно от социалистических отношений, — продиктовано общим ростом буржуазных настроений в ранний восстановительный период нэпа. П. выдвигает в ‘Машинах и волках’ образ инженера-дельца Форста, считая его подлинным строителем, творцом новой жизни. ‘Эту энергию, эту машину соберем и организуем мы, инженеры’, гордо заявляет Форст. П. попрежнему не верит в способность рабочего класса руководить строительством. Новую экономическую политику он оценивал не как условие для победы пролетариата, а как начало самодовлеющего роста производительных сил страны, игнорируя их новое социалистич. содержание. В этом плане П. оказался на правом фланге советской лит-ры, будучи созвучен в своем творчестве теориям сменовеховства. П. утверждает победоносное значение машины и в то же время испытывает страх перед ее силой. В этой двойственности сказывается смутное ощущение П. социалистической сущности техники, строительства. В образе Форста П. пытался утвердить авангардное положение интеллигенции в новой действительности. Черты делячества, аполитизма, присущие Форсту, делают этот образ П. чуждым пролетарскому представлению о типе интеллигента.
В произведениях 1925—1928 П. сосредоточился на проблеме торжества крепкой разумной воли над инстинктами и эмоциями человека. П. утверждает культ сильной личности, преодолевшей биологические инстинкты. На этой основе возникают ‘Заволочье’ (рассказ о Северной экспедиции проф. Кремнева), ‘Дело смерти’ (о самозамораживании проф. Павлищева в целях науки), ‘Иван-Москва’. Но сила разума, машины и науки дается и теперь Пильняком как некая мистическая сила, лишенная классового содержания. Наблюдается отход Пильняка от советской тематики, он интересуется экзотикой (‘Повесть с Востока’, ‘Рассказ о ключах и глине’, ‘Олений город Нара’ и ряд др.). В 1929 в белоэмигрантской печати Пильняк опубликовал роман ‘Красное дерево’, по существу пасквиль на советскую действительность. Советская общественность осудила этот поступок писателя. Романом ‘Волга впадает в Каспийское море’ [1929] П. возвращается к теме о революционной советской действительности. Актуальную тему — социалистическое строительство — П. разработал в плане издавна интересующих его проблем о взаимоотношении между стихийным и разумным. В романе власть машины показана созидающей, — разрушает она старое и ненужное — Скудрина, Полторака, Маринкину башню. Но от нее же погибают Марья Садыкова, Ожогов, люди, к-рым П. безусловно сочувствует. Сочувствуя жертвам строительства, П. одновременно как бы опорачивает строительство, давая понять, что можно было бы обойтись без этих жертв. Тяготение к стихийному не преодолено П. Он сочувствует Ожогову, по существу юродивому от революции, искалеченному ею. Однако несомненно стремление П. приблизиться к пролетариату, хотя и не на все еще он смотрит глазами пролетариата. Наличие этого стремления обусловливает собой появление в романе ряда новых черт. П. показывает жизнь рабочей массы, положительное значение перестройки психологии и быта рабочих (барак сезонниц, образ домашней работницы Ласло, производственное совещание). Продолжает П. и линию разоблачения старого, отжившего, показывает распад бывших людей. Однако положительное стремление П. показать новых людей надлежаще не реализуется. И Садыков и Полетика — в достаточной степени надуманные образы. Старой остается и сюжетная интрига романа, акцентирующая силу инстинктов.
‘О’кей — американский роман’ — шаг вперед по пути освобождения П. от сменовеховских и националистических тенденций. В нем Пильняк дает картину бытовых, национальных и производственных отношений в Америке, вскрывает порочность капиталистической техники (фордовский конвейер). Пильняк с полным правом заявляет, что пишет ‘О’кей’ для того, чтобы лишний раз разъяснить американским братьям-рабочим капиталистическую кабалу их существования. Написанный в плане публицистическом, роман свидетельствует о том, что, перестраиваясь идеологически, П. еще не в силах отобразить действительность в значительных художественных образах.
Стиль произведений П. характеризуется наличием разнообразных, подчас взаимно исключающих тенденций, к-рые говорят о неопределившихся отношениях П. к новой действительности. Наряду с мастерски выполненными гротескными образами, отражающими гримасы провинциального быта, П. дает образы натуралистические, подчеркивает момент биологический и эротический в характеристике персонажа. Идеи, интересующие П., реализуются не только в сюжетной канве произведений, но и в ряде обрамляющих и скрепляющих сюжет отступлений, в монологах, то лирически взволнованных, то публицистических по характеру письма. В пореволюционном творчестве П. разорванность сюжета, подчеркнутая вводом многочисленных отступлений, исторических справок, документов, достоверных фактов, возведена в принцип. В этой разорванности сюжета отразились хаотические искания писателя. Тонкие зарисовки картин природы, выдающие прежнюю зависимость П. от стиля дворянской лит-ры, сочетаются опять-таки с натуралистическими приемами изображения. В языке П. реалистические четкие обозначения переплетаются со словами-символами, с неологизмами, провинциализмами. Нередко П. использует само звучание слова, музыкой его передавая содержание образа (‘Голый год’). Разорванный, алогичный строй речи, в к-ром такие реалистические элементы, как местные характерные слова и обороты, сочетаются с подчас трудно осмысляемыми неологизмами, фразами, построенными вне правил синтаксиса, составляет своеобразие языка П.
I.
Собр. сочин., 8 тт., Гиз, М. — Л., 1929—1930 (т. I. Голый год, Роман, т. II. Машины и волки, т. III. Тысяча лет, Рассказы, т. IV. Мать-мачеха, Повести, т. V. Простые рассказы, т. VI. Большое сердце, Повести и рассказы, т. VII. Повести с Востока, т. VIII. Старый дом),
Волга впадает в Каспийское море, Роман, изд. ‘Недра’, М., 1930,
Рассказы, изд. ‘Федерация’, М., 1932,
О’кей — американский роман, изд. ‘Федерация’, М., 1933,
То же, ГИХЛ, М. — Л., 1933,
Камни и корни, [Роман], изд. ‘Советская лит-pa’, М., 1934.
II.
Коган П. С., Борис Пильняк, ‘Новый мир’, 1925, XI,
Лерс Я., Творчество Б. Пильняка как зарождение художественной идеологии новой буржуазии, ‘На литературном посту’, 1926, VII—VIII,
Писатели, под ред. Вл. Лидина, изд. 2-е, М., 1928 (автобиографическая заметка),
Воронский А. К., Литературные портреты, т. I, М., 1928,
Борис Пильняк, Статьи и материалы, изд. ‘Academia’, Л., 1928 (статьи В. Гофмана, Г. Горбачева, Н. Коварского, здесь же библиография),
Полонский Вяч., Очерки современной литературы, изд. 3-е, М., 1930,
Азарх Раиса, Саванаролла с Тверского бульвара, ‘На литературном посту’, 1931, IV,
Айхенвальд Б., О романе Б. Пильняка ‘Волга впадает в Каспийское море’, ‘Красная новь’, 1931, IV,
Брайнина Б., Куда ‘впадает’ творчество Пильняка, ‘Пролетарская литература’, 1931, V—VI,
Ее же, ‘Философия’ Бориса Пильняка, ‘Художественная литература’, 1933, VI (отзыв о ‘Рассказах’ П.),
Заславский Д., ‘Литературная газета’, 1933, No 14,
Исаков А., Односторонняя Америка, ‘Художественная литература’, 1933, XII,
Сидорин В., ‘Октябрь’, 1933, IV,
Серебряков В., ‘Литературный современник’ 1933, V,
З-ский Д., С птичьего дуазо, ‘Книга и пролетарская революция’, 1933, III (отзывы о романе ‘О’кей’).
III.
Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия, том I, Гиз, Москва — Ленинград, 1928.
Источник текста: Литературная энциклопедия: В 11 т. — [М.], 1929—1939. Т. 8. — М.: ОГИЗ РСФСР, гос. словарно-энцикл. изд-во ‘Сов. Энцикл.’, 1934. — Стб. 636—641.
Исходник здесь: http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le8/le8-6361.htm
ПИЛЬНЯ К (псевд., наст. фамилия — Вогау), Борис Андреевич [29.IX(11.X).1894, Можайск, — 1937] — рус. сов. писатель. Окончил Моск. коммерч. ин-т (1920). Первое произв. — миниатюра ‘Весной’ (1909). Начало постоянной лит. деятельности — 1915. В 1922 был в Германии, в 1923 — в Англии. Первый сб. рассказов П. ‘С последним пароходом и другие рассказы’ (1918) нес характерные стилевые и тематич. черты прозы 10-х гг. — заторможенный темп уездной жизни, тягостные отношения людей, смутные ожидания перемен. Во втором сб. ‘Былье’ (1920) появились рассказы, рисующие сдвинутую с привычных мест российскую действительность. В романе ‘Голый год’ (1921) П. обратился к столкновению двух миров, изобразив беспощадное разрушение веками существовавшего, но уже заметно пошатнувшегося уклада, однако в этом изображении он передает лишь самые общие очертания событий революц. действительности, прибегая обычно к объяснению через символы: параллели между революцией и любовью (‘буйной радостью’, ‘полынной скорбью’), революцией и метелью (‘Метель’, 1922). Творчество П. очень ‘литературно’, зависимо от разных писателей: Д. Мережковского, И. Бунина, А. Белого, повесть ‘Третья столица’ посвящена А. Ремизову — ‘мастеру, у которого я был подмастерьем’. П. очень внимателен к той реформе прозы, к-рая происходила в нач. века и особенно в 20-х гг. В прозе П. легко заметить интенсивное расширение материала лит-ры за счет малоизученного быта революц. лет, одним из первооткрывателей к-рого он был (‘Никола-на-Посадьях. Рассказы’, 1923, ‘Иван-Москва’, 1927, и др.), и за счет ‘запретных тем’ — деталей интимной жизни, натуралистич. сцен. Для П. обычно конспективное описание человеческих судеб лишь в узловых моментах (‘Английские рассказы’, 1924, ‘Поокский рассказ’, 1927). Наиболее интересная сторона его прозы — передача внешнего колорита эпохи: жизнь и облик города 20-х гг., особый вагонный быт голодного и исполненного смертельной опасности времени (‘Голый год’).
В 1926 П. опубл. ‘Повесть непогашенной луны’, помещение к-рой в журнале редколлегия признала ‘явной и грубой ошибкой’ (см. ‘Новый мир’, 1926, No 6, с. 184). Повесть ‘Красное дерево’, отклоненная по идейным соображениям журналом ‘Красная новь’ и опубл. П. за рубежом (1929), подверглась резкой критике в сов. печати. В центре романа ‘Волга впадает в Каспийское море’ (1930) — строительство нового водохранилища, П. пытается показать рождение ‘новой русской культуры’, новые психологич. ситуации, приводящие порой к трагич. коллизиям.
П. стремится к обновлению языка прозы — не только за счет прямых лексич. новшеств, далеко не всегда удачных, но и путем сталкивания ‘индустриальной’ лексики с диалектными и др. ‘экзотическими’ словами. П. прибегает к перерывам в последоват. движении фабулы, к неожиданным поворотам сюжета вспять, к резкой и часто немотивированной смене способов повествования. М. Горький писал, имея в виду П., что не любит читать ‘истерически растрепанные сочинения людей, которые видят действительность только как сплошной хаос’ (цит. по кн.: М. Горький и советская печать, кн. 2, 1965, с. 451).
Размышления о судьбах России, о ее историч. пути (‘Повесть петербургская’, 1922, ‘Третья столица’, 1923) с годами все больше занимают писателя, в его романах и повестях много места отведено рассказам о раскопках, археологич. разысканиях. В 30-е гг. П. все больше расширяет материал своих историч. параллелей, обращаясь к совр. жизни и к истории разных стран (‘Корни японского солнца’, 1927., ‘О’кэй’, 1933, ‘Камни и корни’, 1934). В 1937 П. был незаконно репрессирован. Посмертно реабилитирован.
Собр. соч., т. 1—8, М. — Л., 1929—1930,
[Автобиография], в кн.: Писатели. Под ред. Вл. Лидина, 2 изд., М., 1928,
Иван-да-Марья. Повесть, Берлин, 1923,
Смертельное манит, М., 1922,
Простые рассказы, П., 1923,
Повести о черном хлебе, М. — П., 1923,
Машины и волки, Л., 1925,
Расплеснутое время. Рассказы, М. — Л., 1927,
Очередные повести, [М.], 1927,
Китайская повесть, М. — Л., 1928,
Созревание плодов, М., 1936,
Соляной амбар. Главы из романа, ‘Москва’, 1964, No 5.
Полонский В., Шахматы без короля (о Пильняке), в его кн.: Очерки совр. лит-ры, 3 изд., М. — Л., 1930,
Бор. Пильняк. Статьи и материалы, Л., 1928,
Воронский А. К., Лит. портреты, т. 1, М., 1928,
Азарх Р., Саванаролла с Тверского бульвара. Куда впадает Волга… Пильняка, ‘На лит. посту’, 1931, No 4,
Серебряков В., ‘О’кэй’. [Рец.]. ‘Лит. современник’, 1933, No 5,
Брайнина Б., Плоды эпигонства [о ‘Созревании плодов’], ‘Лит. газета’, 1936, 27 марта,
Кузнецов М., Социалистич. реализм и модернизм, ‘Новый мир’, 1963, No 8, с. 226—30,
Горький и сов. писатели, ‘Лит. наследство’, т. 70, М., 1963 (см. именной указатель),
М. Горький и сов. печать, кн. 1, М., 1964, кн. 2, М., 1965 (см. именной указатель),
Палиевский П., ‘Экспериментальная литература’, ‘Вопр. лит-ры’, 1966, No 8.
Источник текста: Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А. А. Сурков. — М.: Сов. энцикл., 1962—1978. Т. 5: Мурари — Припев. — 1968. — Стб. 743—745.
Исходник здесь: http://feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke5/ke5-7435.htm