Примечания
Примечания
————————————————
Бор. Зайцев. Жизнь Тургенева. Париж, 1932, Бицилли Петр Михайлович, Год: 1932
Время на прочтение: 4 минут(ы)
О Тургеневе-человеке писано мало. Существует книга Гутьяра, добросовестная, полезная, но поверхностно и шаблонно апологетическая. Прекрасная работа И.М. Гревса возникла как отповедь обывательски-сплетническим версиям об отношениях между Тургеневым и г-жой Виардо, им проф. Гревс противопоставил свой ‘миф’ об этих отношениях. Б. Зайцев задался целью изобразить конкретного Тургенева. По-видимому, это ему вполне удалось. По крайней мере, его Тургенев производит впечатление, аналогичное тому, какое остается от тургеневских произведений, если читать их, отрешившись от представлений, созданных о них русской критикой: все написанное Тургеневым поэтично, изумительно умно, тонко, высоко художественно, высоко культурно — и в то же время читателю от них как-то не по себе. Чувство какой-то неловкости испытывали и люди, находившиеся в общении с самим Тургеневым. Жизнь Тургенева сводится к его безрадостному, безблагодатному роману с Виардо, перемежавшемуся какими-то неизменно ничем не оканчивавшимися покушениями на ‘роман’, — роману, несомненно, целиком захватившему человека, но вместе с тем лишенному того, что облагораживает и осмысливает подобные отношения: не было трагедии, ибо не было борьбы. Очень тонко и проникновенно толкует Б. Зайцев в свете этого романа произведения Тургенева, большинство которых развивает все ту же тему: непонятной, неотразимой, недоброй, — но без злой воли и без ответственности, — не встречающей отпора власти одной души над другою, и хорошо выяснена, так сказать, предопределенность Тургенева к тому, чтобы этой власти подчиниться, его обреченность своему фатуму. Судьба человека — ключ к тайне его характера. Было в Тургеневе что-то ‘нежилое’, как верно замечает Зайцев, то, что делало Тургенева, без всякого, казалось бы, повода с его стороны, непереносимым для жизненных людей, что было причиной его стольких тяжелых, обидных для него, мучительных столкновений, разрывов, размолвок с ними. Об этом Б. Зайцев говорит очень правдиво, хотя осторожно, деликатно, подчас смягчая краски, кое о чем умалчивая. Так, он рассказывает о том, как Тургенев помирился с Толстым и посетил его в Ясной Поляне: ‘И гость и хозяин остались довольны друг другом, — а на зрителя двух славных жизней хорошо действует, что достойно заканчивались долгие их сложные драматические отношения’. Но как раз ко времени, когда Тургенев гостил у Толстого, относится запись в дневнике последнего о нем: ‘какой-то задира несносный’. Настоящего примирения не было. С тургеневской, если можно так выразиться, внежизненностью связана одна его черта, отмеченная Б. Зайцевым: неспособность ‘веселиться весело’: ‘В нем не было истинного юмора, смех его не всегда смешон’. Вернее — никогда не смешон, от его смеха всегда коробит [Это давно уже заметили Брюсов и Айхенвальд]. Человек с тончайшей душевной организацией, с исключительным умом, он, однако, подчас смеялся некстати — черта, свойственная, вообще говоря, людям недалеким и нечутким. Он описывает последние дни Базарова, очевидно желая вызвать сочувствие к нему и к его старикам: ‘Все в доме вдруг словно потемнело, все лица вытянулись, сделалась странная тишина, со двора унесли на деревню какого-то горластого петуха, который долго не мог понять, зачем с ним так поступают’. Ни у Бальзака, ни у Флобера, ни у Толстого, ни Диккенса этот петух не был бы возможен: они ‘верили’ в своих героев, и ни один из них не смог бы в такую минуту позабавиться над петухом. Этот петух выдает Тургенева. Он в Базарова не ‘верил’, как не ‘верил’ в живых людей (на этот счет немало есть намеков, осторожных, но прозрачных и вполне оправданных, в книге Б. Зайцева). В одном месте Б. Зайцев называет нескольких ‘старых, верных друзей’ Тургенева — Полонского, Анненкова, Маслова, Топорова. Полонский и Анненков известны как литераторы. Но что известно о Маслове и Топорове? Ничего. Автор не счел нужным заполнить этот пробел — и, думается, был прав. Нельзя излагать биографию Пушкина, не рассказывая ничего о Соболевском, о Нащокине, о Вульфе и о прочих друзьях, знакомых, корреспондентах Пушкина. Ибо Пушкин каждого человека индивидуализировал, к каждому обращался какой-нибудь одной своей стороной, с каждым и говорил по-иному. Пушкин заставляет нас дружить с его друзьями и ненавидеть его врагов. До ‘друзей’ Тургенева нам нет дела, как, в сущности, не было и ему самому. Тургенев постоянно влюблялся, но по-настоящему любил только Природу — он и был прежде всего величайшим изобразителем Природы. Верил же только в Смерть, символом которой была для него роковая женщина, то живая, то призрак, проходящая через его романы и фантастические рассказы. Эта магическая религия Тургенева хорошо охарактеризована автором, правильно оценены им как художественные произведения и как биографические материалы те тургеневские вещи, в которых разрабатываются ‘фантастические’ мотивы, верно подмечено и прослежено нарастание, по мере приближения к концу жизни, в душе Тургенева ‘магических’ предчувствий, переживаний, страхов. В свете последних его произведений выясняется затаенный жуткий смысл ранних, самому автору, быть может, невнятный. ‘Она’, появляющаяся первоначально в образе Зинаиды из ‘Первой любви’, оказывается страшной Старухой, от которой нет спасения, из ‘Стихотворений в прозе’. Вся поэзия, вся прелесть любви оказывается только ловушкой, подстроенной с детства подстерегающей человека Смертью. Любовь сильна, как Смерть. Любовь сильнее Смерти. Любовь побеждает, ‘снимает’ Смерть. Таково ‘верую’ всех поэтов, художников, источник их вдохновений, итог коллективного, векового духовного опыта, краеугольный камень всех великих религий. Тургенев отожествил Любовь со Смертью, развивши и углубивши тему гоголевского ‘Вия’, по-своему ее ‘осмыслив’. Все его творчество — какое-то парадоксальное отрицание жизни. ‘Я умираю. Живите — живые’. Этот предсмертный крик тургеневского ‘лишнего человека’ — основной тон всей тургеневской музыки. Ничего не может быть примитивнее тургеневской главной ‘идеи’. Это даже не идея, а какая-то видимость идеи — ибо она неспособна диалектически развиваться. Даже странно, как могла она исчерпать собою миросозерцание такого исключительно умного человека. Но в том-то и дело, что идея связана не с ‘чистым’ умом, а со всем конкретным человеком. Диалектика — закон жизни. В жизни же Тургенева диалектики не было — он никак, ни с кем и ни с чем не боролся, всегда ‘уступал’, как выразился Зайцев, жил вне жизни и потому мыслил не о жизни, а о не-жизни, начал не с ‘тезиса’, а с его негации, с ‘антитезиса’. Начал — и замер, застрял на нем, постепенно увязая в него все глубже и глубже.
Впервые — ‘Современные записки’. 1932. No 48. С. 475-477.
Зайцев Борис Константинович (1881-1972), прозаик, мемуарист. В 1922 году покинул Россию. Книга о Тургеневе открывает серию биографических произведений периода эмиграции, посвященных русским писателям XIX века: ‘Жизнь с Гоголем’ (1935), ‘Тютчев: жизнь и судьба’ (1949), ‘Жуковский’ (1951), ‘Чехов’ (1954).
С. 433. Существует книга Гутьяра… — Гутьяр Николай Михайлович (1866-1930), литературовед, автор первой научной биографии И.С. Тургенева — ‘И.С. Тургенев’ (Юрьев, 1907).
С. 433. Прекрасная работа И.М. Гревса… — См.: Гревс И.М. История одной любви. И.С. Тургенев и Полина Виардо. М., 1927.
Гревс Иван Михайлович (1860-1941), историк, проф. Петербургского и затем — Ленинградского ун-та, основатель петербургской школы медиевистики, к которой принадлежал и П. М. Бицилли.
С. 435. Но что известно о Маслове и Топорове? — Маслов Иван Ильич (1817-1891), знакомый Тургенева, знаток музыкального искусства, член Русского музыкального общества, в 1843 году служил секретарем коменданта Петропавловской крепости, В 1860 году — управляющий Московской удельной конторой (см.: Тургенев. ПССП. Письма. Т. 4. С. 687-88). Топоров Александр Васильевич (1831-1887), близкий приятель Тургенева, выполнявший в 70-80-х гг. его многочисленные поручения. Топорову Тургенев поручил отвезти его тело в Россию (см.: Тургенев ПССП. Письма. Т. 10. С. 723).
Источник текста: Бицилли П.М. Трагедия русской культуры: Исследования, статьи, рецензии / Сост., вступит, статья, коммент. М. Васильевой. М.: Русский путь, 2000. 608 с.