Л. КОЗЛОВСКІЙ.
Л. КОЗЛОВСКІЙ.
Болеславъ Прусъ.
Болеславъ Прусъ.
I.
II.
Л. Козловскій.
‘Русское Богатство’, No 6, 1912
Болеслав Прус, Козловский Лев Станиславович, Год: 1912
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Болеславъ Прусъ вмст съ Элизой Ожешко, Маріей Конопницкой и Генрихомъ Сенкевичемъ принадлежитъ къ тому поколнію Кольскихъ писателей, которое, родившись въ сороковыхъ {Болеславъ Прусъ (Александръ Гловацкій) родился въ 1847 году, Сенкевичъ и Конопницкая — въ 1846, Элиза Ожешко — въ 1842 году.} годахъ, вступило въ сознательный возрастъ въ шестидесятыхъ и начало свою литературную дятельность подъ неизжитымъ еще впечатлніемъ событій, потрясшихъ Польшу въ эти послдніе годы.
Шестидесятые годы въ польской жизни, какъ и въ русской, представляютъ эпоху глубокихъ измненій въ быт, вслдствіе надленія крестьянъ землею, эпоху ломки старыхъ устоевъ и традиціонныхъ воззрній, увлеченія новыми идеями, пришедшими съ Запада — положительной философіей и естествознаніемъ. Но въ Польш этотъ творческій и радостный процессъ обновленія осложнился и омрачился политическимъ разгромомъ, крушеніемъ національныхъ надеждъ, огромнымъ кровопусканіемъ, гибелью наиболе отзывчивой и дятельной части молодежи, павшей въ неравной борьб съ русскими войсками или ушедшей въ каторгу и ссылку.
Эта мрачная страница въ исторіи шестидесятыхъ годовъ въ глазахъ изслдователей польской литературы порой совершенно заслоняетъ свтлыя и положительныя стороны этого времени, и польскіе критики склонны приписывать слишкомъ большую роль неудачному возстанію 1863 года въ развитіи новой польской литературы. Противъ этой тенденціи недавно возсталъ авторъ новйшаго труда, посвященнаго польской литератур, А. Потоцкій. ‘То, что народъ пережилъ въ 1863 году,— пишетъ онъ:— боль, потеря крови, раззореніе — все это, безъ сомннія, вмст съ другими вліяніями сказалось въ уклад нашей жизни, но не это было исходной точкой польскаго творчества. Въ будущемъ при оцнк 1863 года учтутъ не страданія и пораженіе поколнія, его пережившаго, но уничтоженіе барщины, освобожденіе милліоновъ народа для новой жизни’ {Antoni Potocki. Polska literatura wspolczesna. Warszawa 1912.}.
Демократическій характеръ новой польской литературы, ея критическій духъ, вообще все, что есть въ ней жизненнаго и творческаго — все это, несомннно, связано съ соціальнымъ обновленіемъ жизни, но та специфическая форма, въ которую вылились на первыхъ порахъ новыя тенденціи польской литературы посл 1863 г.— крайняя умренность, трезвость, осторожность, приниженность порывовъ и съуженномъ кругозора,— вс эти особенности такъ называемаго ‘варшавскаго позитивизма’, несомннно, имютъ своимъ источникомъ политическій разгромъ, связанный съ гибелью наиболе самоотверженной и увлекающейся части молодежи.
Поколніе, поднявшее знамя возстанія, было воспитано въ дух морали долга, жертвы, героизма, проникнуто была врой въ силу личности, энтузіазма и порыва. Завтъ Мицкевича: ‘по цлямъ силы напрягай, а не по силамъ цли выбирай’ — былъ лозунгомъ этого поколнія. Посл жестокаго удара, разбившаго романтическія грезы, послдовала безпощадная реакція противъ всего, что казалось романтизмомъ: вмсто призыва къ великимъ цлямъ раздавалась проповдь малыхъ длъ, вмсто поэзіи жертвы и героизма провозглашалось трезвое, практическое, утилитарное отношеніе къ жизни. Умренность считалась чуть ли не гражданской доблестью.
Болеславъ Прусъ и является наиболе яркимъ выразителемъ въ художественномъ творчеств обихъ характерныхъ чертъ общественнаго настроенія посл шестьдесятъ третьяго года — и демократическаго духа, и духа умренности. Отъ первыхъ своихъ статей и до послднихъ, написанныхъ имъ строкъ онъ — апостолъ демократіи, гуманности, любви къ обездоленнымъ съ одной стороны, проповдникъ трезвости и умренности — съ другой.
Его славные современники — Ожешко, Конопницкая и Сенкевичъ — не характерны въ этомъ отношеніи. Сенкевичъ въ своей исторической трилогіи увлекся романтической идеализаціей прошлаго Польши, а въ романахъ изъ современной жизни ушелъ отъ демократическаго настроенія и народническихъ симпатій, которыми были проникнуты его первые разсказы. Народница Марія Конопницкая всегда исповдывала идеалистическое и героическое отношеніе къ жизни: это отношеніе ея особенно ярко сказалось въ послднемъ и самомъ крупномъ ея произведеніи — ‘Панъ Бальцеръ въ Бразиліи’ — поэм, воспвающей польскаго крестьянина, призваннаго освободить и возродить на новыхъ началахъ родину. Элиза Ожешко, начавшая свою литературную дятельность еще раньше Пруса проповдью утилитарнаго взгляда на жизнь, постепенно уходила все дальше отъ утилитаризма, стала защитницей морали долга и жертвы, и свое творчество закончила гимномъ въ честь павшихъ борцовъ 1863 года. ‘Хвала побжденнымъ’ называется сборникъ послднихъ разсказовъ Ожешко, посвященный эпох польскаго возстанія.
Болеславъ Прусъ передъ смертью тоже вспомнилъ эту эпоху, но лишь для того, чтобы еще разъ ее осудить, чтобы еще разъ отмтить заблужденія романтиковъ. Въ стать ‘Отъ чего, зависитъ успхъ въ жизни’, написанной не задолго до смерти, онъ восхвалялъ благоразумную тактику финляндцевъ и осуждалъ легкомысліе польскихъ возстаній. ‘Мы избрали ложный планъ, не умли практически разсуждать и претерпли ужаснйшія бдствія. Вообще наши возстанія были не плодомъ зрлой мысли, а реакціей чувства… Въ 1830 году вс генералы и политическіе дятели, т. е. вс спеціалисты, были противъ войны, ея иниціаторами и сторонниками были молодые люди, подпоручики, литераторы, поэты и тому подобные дилетанты. Прекрасной иллюстраціей нашей философской зрлости служитъ повторяемый и нын лозунгъ: ‘по цлямъ силы напрягай, а не по силамъ цли выбирай?… лозунгъ, прекрасный для солдатъ и унтеръ офицеровъ, стоящихъ на опасной позиціи, но не для государственныхъ дятелей, не для зрлыхъ людей, не для націи, которая прежде всего должна жать и развиваться, выбирая для этого средства не самыя поэтическія или героическія, а лучше другихъ ведущія къ цли’. (Tygodnik ilustrowany, 1912).
Передъ смертью Прусъ подтвердилъ свою приверженность той вр, проповдью которой онъ началъ свою литературную дятельность сорокъ лтъ тому назадъ. ‘Нын, наученные опытомъ, ограничимъ планы и труды наши узкимъ кругомъ будничныхъ длъ. Смирившись передъ самими собою, покорившись неизбжности, займемся уплатою нашихъ общественныхъ долговъ, урзываніемъ нашихъ потребностей, поднятіемъ сельскаго хозяйства и промышленности, укрпленіемъ родственныхъ и соціальныхъ узъ. увеличеніемъ количества браковъ, уменьшеніемъ смертности, помощью обездоленнымъ, распространеніемъ здравыхъ началъ образованія и нравственности… При этой работ придется не одинъ фракъ перемнить на рабочую блузу, гербъ — на вывску, перо — на молотокъ и аршинъ, во многомъ себ отказать, многое забыть, а больше всего учиться и учиться’. Такъ писалъ Болеславъ Прусъ въ 1872 году въ стать ‘Наши грхи’.— ‘Смирись, гордый человкъ, и поработай на родной нив’ — вотъ призывъ, съ которымъ онъ обращался къ польскому обществу.
Историческая дата, когда раздался этотъ призывъ къ смиренію, заслуживаетъ вниманія: это было на другой годъ посл разгрома Франціи, это было время торжества Бисмарка.
Тріумфъ желзнаго прусскаго кулака больно отразился въ вольнолюбивыхъ сердцахъ всей Европы, послдовавшія затмъ событія во Франціи нанесли страшный ударъ всмъ идеалистическимъ мечтамъ: франко-прусская война и гражданская война во Франціи со всми ея ужасами ясно говорили, что въ современной Европ нтъ мста для грезъ ни о братств и свобод народовъ, ни о соціальной справедливости. Европа вступила въ эру милитаризма и націонализма.
Событія эти производили особенно гнетущее впечатлніе въ Польш. Къ Франціи по традиціи неслись вс симпатіи поляковъ, неисправимые романтики еще возлагали на нее надежду въ дл освобожденія Польши. Торжество Пруссіи, образованіе могущественнаго Германскаго государства, въ составъ котораго входила и часть польскихъ земель, казалось, навсегда разбивали эти надежды — урокъ 1871 года дополнялъ урокъ 1863. Вотъ почему ликованія въ Берлин похороннымъ звономъ отражались въ Варшав. ‘Доставь крестъ надъ мечтами твоими’ — говорилъ этотъ звонъ.
Болеславъ Прусъ и поставилъ крестъ надъ мечтами о свобод, подавилъ тоску по далекимъ и великимъ цлямъ и, покорившись неизбжности, сталъ призывать къ маленькимъ дламъ. Мн кажется глубоко правильнымъ высказанное недавно однимъ изъ польскихъ критиковъ мнніе, что проповдь малыхъ длъ вовсе не вытекала изъ натуры Болеслава Прусса, а наоборотъ, была плодомъ внутренней борьбы, насилія, учиненнаго надъ самимъ собой. Дйствительно, мщанскій характеръ проповди Прусса какъ то не вяжется съ глубокимъ лиризмомъ его натуры, съ тою чуткостью къ страданіямъ, которая неизмнно прорывается въ его творчеств. ‘Въ немъ была такая сила лиризма,— говоритъ г. Рабскій,— что для того, чтобы обуздать его и подчинить божеству разсудка, разсчета, логики, надо было что-то сломить въ себ, задушить въ себ порывы чувства. Такіе умы, какъ Болеславъ Прусъ, словно предназначены для романтическихъ словъ, чувствъ и длъ, и если они, несмотря на это, освобождаются изъ-подъ власти чувствъ и становятся глашатаями утилитаризма, то такое освобожденіе совершается всегда въ великихъ мукахъ души, съ трагическимъ усиліемъ воли. Вся публицистическая дятельность Пруса, вся его пропаганда національнаго реализма, вся его политическая позиція явились результатомъ мучительной побды надъ самимъ собой, жестокаго торжества жизни надъ эпигономъ.
‘Конечно, можно обуздать въ себ натуру романтика, но нельзя убить ее. Болеславъ Прусъ сталъ ‘новымъ человкомъ’, повидимому, новымъ въ каждомъ біеніи души, но осталась въ немъ романтическая наклонность къ экзальтаціи, къ фанатическому увлеченію своей врой, къ возвеличенію до исполинскихъ размровъ объекта своего увлеченія. Какъ для поколнія предшествовавшей эпохи возстанія религіей была политика чувства, самопожертвованія и бунта, такъ для Пруса политическая трезвость превратилась въ фетишъ. Онъ дрожалъ изъ боязни измнить этой святын, съ ужасомъ проклиналъ все, что носило хотя бы слдъ романтизма, хотлъ циркуль и всы примнять къ такимъ явленіямъ, которыхъ нельзя ни взвсить, ни измрить, мечталъ объ открытіи всхъ законовъ соціальной механики и возвщалъ народу свои статистическіе комбинаціи и выводы съ такой безусловной врой, словно плъ вдохновенныя псни’. (Tygodnik Illustrowany, No 22, 1912).
И, мн кажется, правъ польскій критикъ, когда онъ называетъ Пруса самой трагической индивидуальностью среди польскихъ писателей. Дйствительно, служить мщанской программ, отъ юности до могилы проповдывать ее, не будучи мщаниномъ въ душ,— это ли не трагедія?
Писатель, еще въ молодости поставившій крестъ надъ мечтами и ршившій проповдывать лишь полезное въ жизни, нужное въ данный моментъ, учившій длать маленькое доброе дло, не думая о широкихъ задачахъ — вдь онъ въ сущности приноситъ такую же невидимую и тяжелую жертву, какъ юноша, который прощается со своими мечтами о наук и широкой дятельности для того, чтобы тяжелымъ будничнымъ трудомъ добывать пропитаніе семь.
Болеславъ Прусъ ршилъ, что его родин нуженъ прежде всего будничный трудъ, нужна работа надъ поднятіемъ благосостоянія края, когда народъ станетъ экономически сильнымъ, тогда можно будетъ мечтать и о боле широкихъ задачахъ, теперь не время для нихъ. Только сила даетъ мсто въ современномъ мір. Нужно возводить экономическій фундаментъ, работать надъ фундаментомъ. (‘Praca podstaw’, ‘praca organiczna’ — вообще лозунгъ польской публицистики 70 г.г.) И Прусъ, слдуя этой общей тенденціи, идеализируетъ экономическую дятельность.
Люди практическаго дла: инженеры, хорошіе сельскіе хозяева, купцы, промышленники, всякаго рода дльцы — вотъ герои этого времени. Предпринимательская дятельность рисуется въ вид служенія родин: пусть человкъ преслдуетъ при этомъ личныя выгоды — хорошій процентъ это естественное и законное желаніе,— но онъ развиваетъ производительныя силы страны, даетъ заработокъ другимъ, и въ этомъ его гражданская заслуга.
Болеславъ Прусъ становится фанатическимъ проповдникомъ такого служенія родин: экономическій трудъ — вотъ альфа и омега его программы, которую онъ проводитъ не только въ публицистическихъ статьяхъ, но и въ художественныхъ произведеніяхъ.
Но душа художника могла ли удовольствоваться такой программой? Конечно, нтъ. И художественные образы его тамъ, гд онъ не проповдуетъ, выдаютъ его неудовлетворенность, выдаютъ тайну его души, идеалистическіе и романтическіе порывы которой приносятся въ жертву узко-утилитарному взгляду на жизнь.
Въ роман ‘Кукла’ (1890 г.) — самомъ значительномъ изъ произведеній Пруса — мы видимъ по истин самую фанатическую идеализацію предпринимательской дятельности: героемъ романа является надленный энергіей, умомъ, добрымъ, отзывчивымъ сердцемъ, прямымъ и честнымъ характеромъ Вокульскій, гражданскія заслуги котораго сводятся къ тому, что онъ уметъ организовывать предпріятія, дающія высокій процентъ, на деньги, нажитыя на поставкахъ въ армію во время русско-турецкой войны. Кажется, нельзя идти дальше въ идеализаціи хозяйственной дятельности. Но идеализація эта вытекаетъ изъ программы. Вокульскій — герой программы, а не души Пруса, онъ вышелъ неживымъ, онъ не увлекаетъ и не трогаетъ читателя. Живымъ и трогательнымъ вышелъ въ ‘Кукл’ не Вокульскій, а старый приказчикъ его Жецкій. И въ этомъ образ, любовно и правдиво обрисованномъ, Прусъ, вдохнувъ въ него частицу своего ‘я’, выразилъ свою неудовлетворенность, раздавленность своей души. У Жецкаго какъ бы дв жизни. Онъ — врный, преданный, честный приказчикъ галантерейнаго магазина, принадлежащаго Вокульскому. Всю жизнь встаетъ въ шесть часовъ утра, первымъ приходитъ въ магазинъ, послднимъ уходитъ, съ любовью каждый день раскладываетъ на выставк магазина на новый ладъ товары, чтобы показать ихъ въ наиболе выгодномъ свт: вера, бинокли, портмоне, галстухи, перчатки. И можно думать, глядя со стороны, что въ этомъ вся его жизнь.
Но въ дйствительности у него есть жизнь другая: старый приказчикъ въ душ оказывается романтикомъ, онъ ведетъ дневникъ, который онъ тщательно прячетъ отъ постороннихъ взоровъ, и въ дневник этомъ онъ вспоминаетъ, какъ въ молодости онъ сражался за свободу Венгріи, разсуждаетъ о политик и живетъ надеждой, что явится новый Наполеонъ и освободитъ угнетенные народы. Этотъ аккуратный приказчикъ, повидимому сжившійся со своей лавочкой, по мр того, какъ приближается къ смерти, все чаще вспоминаетъ т ‘зеленыя поля и темные лса’, по которымъ бродилъ онъ въ юности. Неисправимый идеалистъ, онъ идеализируетъ своего хозяина Вокульскаго, думая, что тотъ пріобртаетъ деньги для какихъ-то политическихъ цлей.
Въ образ Жецкаго — ключъ къ пониманію самого Пруса. Онъ лишь по видимости сжился съ тми ‘малыми длами’, которыя всю жизнь проповдывалъ, какъ Жецкій лишь видимо сжился съ галантерейнымъ магазиномъ. У Пруса тоже была своя, другая жизнь, онъ тоже писалъ свой дневникъ, и читатели, привыкшіе въ Прус видть трезваго реалиста, были удивлены, когда Прусъ показалъ этотъ ‘дневникъ’ и въ роман ‘Эмансипированныя’ устами стараго профессора Дембицкаго сталь проповдывать… мистицизмъ. Дйствительность съ ея будничнымъ трудомъ и малыми длами не удовлетворила художника, и задушенная тоска по чему то сильному и великому сказалась у него съ одной стороны въ мистицизм, съ другой — въ идеализаціи прозаическихъ сторонъ жизни.
Самъ Прусъ, какъ и Жецкій, идеализируетъ Вокульскаго. Вокульскій въ его глазахъ полезный дятель, который гибнетъ отъ того, что не совсмъ еще освободился изъ подъ власти романтизма. Вокульскій — романтикъ въ отношеніи къ женщин. Онъ представляетъ ее себ такой, какой ее изображаютъ поэты-романтики: Мицкевичъ и Словацкій — чистой, идеальной, дйствительность жестоко разбиваетъ его представленія о любви и женщин: онъ любитъ ‘куклу’, которую возвелъ на пьедесталъ и когда раскрываетъ свою ошибку, то не можетъ пережить своего разочарованія. Въ этомъ хочетъ насъ уврить авторъ, такова тенденція романа, но другое говорятъ художественные образы.
Вокульскій гибнетъ не отъ романтической любви къ Изабелл Лэнцкой, онъ до встрчи съ нею уже человкъ, котораго сломила жизнь. Вокульскій съ дтства упорнымъ трудомъ пробиваетъ себ дорогу. Мальчикомъ въ пивной онъ мечтаетъ объ университет, учится по ночамъ изъ конц-концовъ, дйствительно, становится вольнослушателемъ, но въ университет его захватываетъ волна революціоннаго движенія, онъ попадаетъ въ Сибирь, посл шести лтъ ссылки возвращается на родину, и вотъ тутъ начинается самая мрачная страница его жизни. Посл тщетныхъ поисковъ работы, уставъ въ борьб съ нуждой, онъ женится на владлиц галантерейнаго магазин — женщин значительно старше его, влюбленной въ него, но имъ нелюбимой,— т. е. въ сущности продаетъ себя. Нелюбимая жена оказывается вдобавокъ ревнивой, и семейная жизнь Вокульскаго превращается въ адъ, который длится нсколько лтъ. Посл смерти жены, получивъ независимость и деньги, онъ въ сущности оказывается уже конченнымъ человкомъ: его никуда не тянетъ, онъ чувствуетъ пустоту жизни. Въ это время и начинается его увлеченіе Изабеллой Лэнцкой, красавицей изъ аристократической семьи. Первая любовь, явившаяся такъ поздно, всецло овладваетъ Вокульскимъ, и на время подъ вліяніемъ этого чувства въ немъ пробуждается энергія. Онъ бросается въ предпріятія, желая составить себ большое состояніе и съ помощью золота получить доступъ въ тотъ высшій свтъ, который для него закрытъ, завоевать Изабеллу. Въ сущности онъ вовсе и не длецъ, а фантазеръ, равнодушный къ деньгамъ, бросающій ихъ съ такою о же легкостью, съ какою он приходили къ нему. Когда онъ разочаровывается въ Изабелл, онъ теряетъ моментально вкусъ и къ деньгамъ, и къ жизни, бросаетъ начатыя предпріятія и погружается въ апатію. Деньги и возможность жить приходятъ къ нему слишкомъ поздно, посл того, какъ тяжелыя условія и лишенія сломали его, погибъ сильный и талантливый человкъ, жизнь котораго сложилась бы совершенно иначе, если бы въ молодости кто-либо поддержалъ его, если бы ему не пришлось продать себя. Вотъ что говоритъ художественная правда романа Пруса, его же стремленіе представить Вокульскаго полезнымъ общественнымъ дятелемъ въ послдній періодъ его жизни терпитъ неудачу. Вокульскій сталъ предпринимателемъ лишь благодаря тому, что женился на вдов лавочника и посл смерти ея получилъ деньги. Но этотъ шагъ свой онъ считаетъ величайшимъ несчастьемъ своей жизни. И это правдивое признаніе, вырвавшееся изъ устъ героя Пруса, совершенно опровергаетъ тенденціи послдняго. Художественная правда романовъ Болеслава Пруса идетъ противъ ихъ мщанской философіи.
И въ этой художественной правд раскрывается истинная натура Пруса, чуткая къ неправд современной жизни, неустанно протестующая противъ нея, между тмъ, какъ въ его философіи мы находимъ лишь чисто разсудочное примиреніе съ дйствительностью.
Онъ навязалъ самому себ узко утилитарную мщанскую философію, противъ которой возставала его художественная натура, навязалъ ее себ потому, что ршилъ, что только эта философія и пріемлема въ тхъ историческихъ условіяхъ, въ которыхъ очутилось польское общество, что только она можетъ сдвинуть послднее съ мертвой.точки, можетъ окрылять человка въ единственно доступной для него области дятельности.
И разсматривая идеологію Пруса объективно, независимо отъ душевныхъ свойствъ и переживаній писателя, мы видимъ, что она дйствительно отвчала переживаемому моменту, отражала извстный моментъ въ жизни польскаго общества. Романтическій идеализмъ, созданный дворянской литературой, отживалъ свой вкъ по мр того, какъ съ исторической сцены сходило польское дворянство. Крестьянство не проснулось еще къ сознательной жизни, рабочій пролетаріатъ игралъ въ общественной жизни ничтожную роль, крупная промышленность еле зарождалась, новой жизненной исторической силой въ этотъ моментъ и было мщанство. Болеславъ Прусъ и является въ своей философіи идеологомъ польской буржуазіи, выступающей на сцену въ качеств новой соціальной и національной силы. Польская нація до сихъ поръ была представлена дворянствомъ, посл 1863 года въ качеств носителя національности, въ качеств силы, организующей польскую націю, выступаетъ буржуазія. Въ творчеств Пруса и отразился этотъ моментъ, и съ этой точки зрнія его идеологія представляетъ большой интересъ. На ней мы сейчасъ и остановимся.
Въ основ соціальной философіи Пруса лежитъ возвеличеніе хозяйственной дятельности, труда физическаго и умственнаго, труда организующаго, дятельности предпринимателя и изобртателя. Эти тенденціи Пруса сказываются уже въ его раннихъ разсказахъ изъ народной жизни. Въ этихъ разсказахъ Прусъ обнаруживаетъ и большую любовь къ крестьянамъ, и знаніе народнаго ‘быта и языка, но онъ — не народникъ. Въ народ онъ не находитъ и не ищетъ нравственныхъ или соціальныхъ идеаловъ, или красоты жизни. Въ народ — не новая правда, которая противостоитъ нашей культур, а огромный запасъ силъ и талантовъ, нужныхъ для этой же культуры. Работа сапожника, пахаря, купца, доктора, инженера, фабриканта одинаково цна въ глазахъ Пруса. И онъ никогда не звалъ уйти въ народъ, жить согласно съ трудовой правдой, но онъ оплакивалъ гибель въ народ тхъ талантовъ, которые не могутъ проявить себя въ условіяхъ деревенской жизни. Это отношеніе въ народной жизни видно уже въ разсказ ‘Аптекъ’ — лучшемъ среди произведеній перваго періода творчества Пруса. Мы видимъ, какъ въ лиц Антека, будущаго изобртателя или художника, таланту нтъ мста въ условіяхъ крестьянской жизни. И разсказъ заканчивается призывомъ облегчить жизненный путь талантамъ изъ народа.
Прусъ — не народникъ, а демократъ, привтствующій силы и способности народа. Въ повсти ‘Форпостъ’ (Placуwka) которая и создала славу Прусу, мы видимъ своего рода возвеличеніе крестьянина. Крестьянинъ лучше и цнне помщика. Но почему онъ лучше? Потому что онъ упоренъ, выносливъ, крпко держится за свой кусокъ земли, а не предаетъ его нмцамъ, какъ длаютъ помщики. Ни въ душ крестьянина, ни въ уклад крестьянской жизни Прусъ не видитъ какихъ-либо нравственныхъ или трудовыхъ цнностей, какихъ-либо нравственныхъ началъ, которыя могли бы быть положены въ основу жизни. Нтъ, крестьянинъ точно такъ же, какъ и рабочій — сила, которая нужна для организаціи національной жизни. Идеалъ же этой жизни у Пруса, хотя и демократическій, но не соціалистическій, а чисто буржуазный.
Для того, чтобы сорганизовать рабочую и крестьянскую силу для національнаго дла, нужны организаторскіе таланты предпринимателей. Вотъ почему Прусъ такъ страстно идеализируетъ Вокульскаго, когда тотъ становится предпринимателемъ. Вокульскій организуетъ польскіе капиталы — въ этомъ національный смыслъ его дятельности. Прусъ никогда не былъ шовинистомъ, не проповдывалъ ни антисемитизма, ни вражды къ нмцамъ, но онъ мечталъ объ освобожденіи польской промышленности изъ-подъ власти нмецкаго и еврейскаго капитала.
Эту миссію онъ и возлагаетъ въ своемъ роман на Вокульскаго. Вс средства для этого оказываются хорошими. Деньги, доставшіяся ему посл смерти жены, Вокульскій пускаетъ въ оборотъ для поставокъ на русскую армію во время русско-турецкой войны, за годъ онъ въ нсколько разъ увеличиваетъ свой капиталъ и, вернувшись въ Варшаву, основываетъ общество для торговли въ Польш московскими товарами, привлекая для этого деньги польскихъ аристократовъ. Такъ какъ онъ даетъ 15%, то деньги къ нему притекаютъ массой, создается грандіозное предпріятіе. Среди промышленниковъ Царства Польскаго начинается переполохъ. Вокульскаго обвиняютъ въ томъ, что онъ подрываетъ отечественную промышленность, создавая въ Польш рынокъ для московскихъ товаровъ. Вокульскій на это обвиненіе отвчаетъ побдоноснымъ аргументомъ, что мстная промышленность — не польская, а нмецкая.
Предпріятіе Вокульскаго терпитъ, однако, крушеніе. Энергія его, вспыхнувшая было подъ вліяніемъ любви, гаснетъ съ разочарованіемъ въ послдней. Вокульскій бросаетъ начатое дло и во глав его становится еврей Шлангбаумъ.
Изобразивъ такъ судьбу начинаній Вокульскаго, Прусъ остался вренъ дйствительности, ибо не только въ 80-хъ годахъ, къ которымъ относится романъ ‘Кукла’, но и въ наше время промышленность Царства Польскаго находится въ сильной зависимости отъ нмецкаго и еврейскаго капитала, и независимая національная польская промышленность до сихъ поръ представляетъ лишь предметъ мечты польской буржуазіи. Мечтанія эти и отразилъ Прусъ въ своемъ роман. Въ слдующемъ большомъ своемъ роман ‘Эмансипированныя’ (Emancypantki) 1894 г. Прусъ снова возвращается къ проблем капитала и его организующей роли. Богатый помщикъ Вольскій строитъ сахарный заводъ и по этому поводу его учитель, старый профессоръ Дембицкій развиваетъ цлыя теоріи соціальной организаціи и солидарности фабрикантовъ и рабочихъ. Устами Дембицкаго здсь говоритъ самъ Прусъ.
‘Фабрика,— поучаетъ Дембицкій.— это живой организмъ, чувствующій и думающій. Она обладаетъ двумя главными функціями души: мыслью и волей. Низшую ступень воли, соотвтствующую рефлекторнымъ движеніямъ, представляютъ низшіе служащіе фабрики. Боле высокую ступень воли представляетъ сознательная, цлесообразная, направляющая дятельность мастеровъ. Самою высшею ступенью является общее руководство, которое воплощается въ директор, завдующемъ технической частью. Современныя фабрики представляютъ очень низкую ступень организаціи. Въ нихъ не только нтъ развитыхъ чувствъ, но даже сознательной мысли и воли, ихъ замняетъ слпая рутина, какъ въ уль или муравейник. Но современныя неурядицы въ мір труда не существовали бы, если бы на фабрикахъ было біеніе живого чувства, если бы печаль, постигшая одного работника, передавалась другому, если бы руководители фабрики заботились о томъ, чтобы исполнителей оберегать отъ горести и доставлять имъ радость. Впрочемъ, мы живемъ въ эпоху, когда на фабрикахъ начинаетъ пробуждаться элементъ этого чувства. Ибо чмъ же другимъ объяснить устройство при фабрикахъ больницъ, школъ, яслей, кассъ, развлеченій, даже оркестровъ? Ни одно изъ этихъ учрежденій не увеличиваетъ количества продуктовъ и не повышаетъ дивидендовъ, какъ же ихъ объяснить, если не пробужденіемъ чувства въ томъ дух, который паритъ надъ машинами и котлами?’
Прусъ всегда врилъ въ солидарность между предпринимателями и рабочими, и еще въ 1876 году въ неудачномъ въ художественномъ отношеніи, тенденціозномъ роман ‘Возвратная волна’ (Powracajca fala) — изобразилъ судьбу жестокаго фабриканта Адлера, котораго въ конц концовъ покарала судьба въ лиц его сына. Почти двадцать лтъ спустя въ ‘Эмансипированныхъ’ онъ развиваетъ устами Дембицкаго цлую теорію, напоминающую консервативный, христіанскій соціализмъ. Въ разсужденіяхъ Дембицкаго, фабрикантъ напоминаетъ ‘капитана промышленности’ Карлейля. Организуя фабрику, направляя ее и заботясь въ то же время о своихъ подчиненныхъ служащихъ, онъ отправляетъ общественную службу, исполняетъ свое предназначеніе въ соціальномъ, даже міро вомъ организм. Дембицкому-Прусу вселенная рисуется въ вид огромнаго организма, въ которомъ каждое существо живетъ для блага цлаго, занимая опредленное мсто въ іерархіи существъ.
И строитель вселенной, Богъ, является въ этой доктрин тоже своего рода міровымъ организаторомъ труда. Хозяйство, организаторски-хозяйственная дятельность получаетъ такимъ образомъ мистическое освященіе, пріобртаетъ характеръ божественной функціи.
Излишне говорить, что этотъ идеалъ Пруса-Дембицкаго, напоминающій отчасти, — замтимъ кстати — религіозно-хозяйственную философію С. Н. Булгакова, успха въ обществ не имлъ. Польскіе фабриканты не склонны были задумываться надъ религіознымъ смысломъ получаемыхъ ими прибылей, что же касается рабочихъ, интеллигенціи, интересующейся соціальными проблемами, молодежи, то они проникались не идеей солидарности предпринимателей и рабочихъ, а идеей классовой борьбы. Средина 90-хъ годовъ, когда появились ‘Эмансипированныя’ Пруса, въ Польш, какъ и въ Россіи,— годы подъема рабочаго движенія и увлеченія молодежи марксистскими идеями.
Общественное оживленіе, наростаніе новыхъ силъ сказалось и въ литератур. Нарождается новая польская литература, представляемая именами Жеромскаго, Реймонта, Нмоевскаго, Даниловскаго, Срошевскаго, проникнутая совсмъ другимъ духомъ, чмъ произведенія писателей, выступившихъ на сцену въ 60-хъ и 70-хъ годахъ. Новое поколніе, хотя и вынужденное говорить намеками, туманно, призываетъ уже не къ малымъ дламъ, а къ широкимъ историческимъ задачамъ и подвигамъ, воспваетъ не трезвость и умренность, а силу личности, мощь воли, революціонное творчество массъ. Симпатіи новаго поколнія направляются не къ мщанству, а къ рабочимъ массамъ и крестьянству. Демократизмъ смняется соціализмомъ.
Съ новыми голосами отчасти сливаются голоса старыхъ народницъ-идеалистокъ, Ожешко и Конопницкой, въ особенности послдней.
Даже въ творчеств поэтовъ неоромантиковъ, — Выспянскаго Пшибышевскаго, Каспровича, Тетмайера, — стоящихъ вдали отъ соціальныхъ проблемъ современности, повышенное общественное настроеніе сказывается въ приподнятомъ тон поэзіи, въ паос ея, въ смломъ полет фантазіи, въ неудовлетворенности и тоск, въ культ личности. Это въ особенности относится къ Выспянскому, который восторженно воспваетъ мощь человческой воли. Словомъ, полоса умренности и аккуратности оказывается въ польской литератур окончательно изжитой,
Но Болеславъ Прусъ остается вренъ себ и не поддается новымъ теченіямъ. Онъ сознаетъ разладъ свой съ современностью, сознаетъ, что онъ не ко времени, и отъ текущей дйствительности обращается къ прошлому, къ далекой старин, уходитъ въ изученіе древняго Египта и пишетъ романъ ‘Фараонъ’ (1896 г.).
Посл ‘Фараона’ Прусъ уходитъ отъ художественнаго творчества и пишетъ трактатъ объ ‘идеалахъ жизни’, гд развиваетъ и дополняетъ мысли, высказанныя устами Дембицкаго въ ‘Эмансипированныхъ’.
Къ художественному творчеству Болеславъ Прусъ вновь возвратился посл революціонныхъ годовъ. Онъ пишетъ въ 1909 году романъ ‘Дти’, въ которомъ изображаетъ судьбу пылкаго юноши Казиміра Свирскаго, ушедшаго въ революціонную борьбу за свободу и превращающагося въ экспропріатора. Болеславъ Прусъ не поддался и волн освободительнаго движенія, революція пагубна въ его глазахъ, только медленный упорный трудъ можетъ спасти общество и вывести его на врную дорогу. Болеславъ Прусъ остался вренъ себ до могилы: трудъ надъ фундаментомъ соціальнаго зданія, трудъ медленный, упорный и осторожный — вотъ его фетишъ, божество, которому онъ никогда не измнялъ.
Въ послдніе годы его вра какъ бы снова стала своевременной. Общественное настроеніе посл 1905 года напоминаетъ настроеніе посл 1863. Разбились смлые порывы, мечтамъ о свобод дйствительность нанесла жестокій ударъ, и снова явилась благопріятная почва для проповди ‘малыхъ длъ’. Почти непрерывныя въ теченіе двухъ лтъ стачки вызвали въ умренныхъ кругахъ сильное раздраженіе противъ соціализма и ученія о классовой борьб, и къ этому настроенію какъ нельзя лучше подходили идеи Пруса о солидарности рабочихъ и предпринимателей. Ростъ націоналистическихъ настроеній въ Польш, въ связи съ реакціей противъ соціализма, съ обостреніемъ польско-еврейскихъ отношеній и съ усиленіемъ вражды въ Германіи, оживилъ среди польской буржуазіи идею національной польской промышленности, независимой отъ еврейскаго и нмецкаго капитала, идею, на которую, какъ мы видли, откликался Прусъ, не бывшій, однако, никогда націоналистомъ.
Совокупность всхъ этихъ моментовъ и объясняетъ, почему посл смерти Пруса въ статьяхъ и рчахъ, посвященныхъ ему, онъ превозносился какъ мыслитель и учитель жизни, между тмъ какъ цнность его учительства и философіи больше всего вызываетъ возраженій. Безспорны же его заслуги въ области художественной. Тамъ, гд онъ не думаетъ учить, а просто изображаетъ жизнь, онъ создаетъ живые образы и яркія картины. По своимъ бытовымъ сценамъ романъ ‘Кукла’ занимаетъ, если не первое, то одно изъ первыхъ мстъ въ польскомъ соціальномъ роман. Здсь передъ нами воспроизведена жизнь Варшавы во всхъ ея слояхъ и уголкахъ: аристократическіе салоны, убогія, мщанскія квартиры, студенческія мансарды, магазины, улицы, дловая жизнь — все это словно видишь въ роман Пруса. И если что портитъ этотъ романъ, то именно философскія тенденціи автора, въ угоду имъ и въ ущербъ художественности въ роман много немотивированнаго, случайнаго и лишняго. Есть длинноты и разсужденія, безъ которыхъ можно было бы обойтись. Еще боле пострадалъ отъ тенденціи другой соціальный романъ Пруса ‘Эмансипированныя’, въ цломъ это — неудачное произведеніе, несмотря на то, что въ немъ есть великолпныя отдльныя сцены и рядъ живыхъ фигуръ — особенно изъ провинціальной польской жизни.
Безукоризненнымъ, сильнымъ и правдивымъ художникомъ Болеславъ Прусъ является въ небольшихъ, нетенденціозныхъ разсказахъ. Среди нихъ есть произведенія, достигающія художественнаго совершенства. Къ такимъ, напр., принадлежитъ коротенькій разсказъ ‘жилетка’.
Въ убогой квартир на глазахъ любящей жены умираетъ въ чахотк мужъ — маленькій чиновникъ. Оба безсильны бороться со смертью. Но изъ жалости они скрываютъ другъ отъ друга страшную правду. Съ каждымъ днемъ онъ худетъ и, чтобы скрыть это отъ жены, онъ все передвигаетъ пряжку жилета… А жена думаетъ о томъ же и тайкомъ съуживаетъ жилетъ, укорачивая его поясокъ. И вотъ, когда больной передвинулъ пряжку настолько, что уже дальше передвигать нельзя было и когда, несмотря на это, жилетъ не сталъ казаться шире, то онъ самъ поврилъ, что пересталъ худть. Ему показалось, что онъ выздоравливаетъ… Въ этомъ маленькомъ разсказ, словне въ одной капл-слез, художникъ съумлъ показать и безмрность человческаго горя, и ужасъ безсилія, и красоту любви.
Такихъ слезъ много у Пруса, он падаютъ на безъисходную печаль жизни, не утоляя, но облегчая ее.
Вотъ за эти то слезы, а не за философію, и любила Пруса читательская масса. Пруса, дйствительно, любили въ Польш, любовь эта сообщалась даже людямъ, не читавшимъ его, а знавшимъ его по наслышк. Это ярко сказалось въ день похоронъ его. Ни одного польскаго писателя не провожали такія толпы народа, какъ т, что шли за скромными дрогами, увозившими тло Пруса. Толпы эти, конечно, не могли составиться изъ поклонниковъ философіи Пруса, его единомышленниковъ. Л. Кживицкій, описывавшій въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’ похороны польскаго писателя, разсказываетъ, что многіе, принимавшіе участіе въ похоронномъ шествіи, оказалось, и не читали произведеній Пруса: они хоронили не писателя, а добраго человка. Да, это былъ прежде всего добрый человкъ, любовно относившійся къ людямъ, больше всего старавшійся облегчить ихъ страданія. Онъ облегчалъ жизнь и своею улыбкой {Имя главнымъ образомъ въ виду характеристику міросозерцанія Пруса, я не останавливаюсь на его юмор. Большинство критиковъ справедливо отмчаетъ сходство Пруса, какъ юмориста, съ Диккенсомъ.}, и своими слезами, и своею философіей. И когда думаешь объ этой послдней, то невольно вспоминаешь трогательный разсказъ про жилетку. Не повторилась ли здсь та же исторія? Не для того ли онъ такъ съуживаль кругозоръ мысли и урзывалъ задачи, чтобы избавить отъ лишнихъ страданій современное ему поколніе, обезсилвшее посл полученныхъ ударовъ, придавленное силой, во много разъ превосходившей его силы? Вдь въ это время рисовать широкіе горизонты не значило ли — выставлять на видъ нищету и убожество современности и бередить раны, напоминая объ ужас и позор положенія, выйти изъ котораго не было силъ. И Прусъ урзывалъ, съуживалъ, приспособлялъ идеологію къ потребностямъ момента и къ силамъ поколнія. Когда послднее сошло со сцены и явились новыя силы, потеряла цнность и эта философія умренности. Жизнь ее переросла, и въ идейномъ отношеніи сейчасъ она для насъ интересна лишь какъ свидтельство тяжелой исторической драмы.