Боговая искра, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

БОГОВАЯ ИСКРА.
Эскизъ.

Въ жаркомъ лтнемъ воздух мрно и гулко носятся удары церковнаго колокола. Что-то такое торжественно-зовущее проносится въ колеблющейся волн этихъ звуковъ, замирающихъ у подножя лсистыхъ горъ, обступившихъ N-скй заводъ. Кругомъ всего селеня обошли эти горы, и церковь стоитъ на гор. На каждый ударъ воскреснаго колокола въ горахъ откликается чуткое эхо. Оно подхватываетъ замирающй звукъ и уноситъ по блестящей глади узкаго и глубокаго заводскаго пруда въ ущелье, гд торжествующй праздничный гулъ и замираетъ окончательно изнемогающе-примиренной нотой, какую даетъ порвавшаяся струна. На призывные звуки медленно бредетъ рабочй людъ со всхъ сторонъ, преимущественно старики и женщины,— мужики въ пол, на базар или около волости. Около церковной ограды сдланы деревянныя лавочки, на которыхъ богомольцы отдыхаютъ. Цлый рядъ типичныхъ старческихъ лицъ съ окладистыми бородами и общей печатью благообразной великорусской старости. Въ N-скомъ завод населене ‘пригонное’, ‘расейское’, что замтно еще и сейчасъ, какъ по пвучему говору, такъ особенно по спокойному выраженю этихъ широкихъ великорусскихъ лицъ. Въ нихъ нтъ вороватой юркости кровнаго сибиряка и, главное, нтъ этого хватающаго, хищническаго выраженя глазъ. Молодежь измельчала, выродилась, какъ вырождается на поляхъ хорошее зерно, а старики сохранились. Заводске парни давно щеголяютъ въ спинджакахъ и картузахъ, а здсь широке халаты, армяки и ‘расейске’ шляпы-гречневики. На лавочкахъ размстилось такихъ славныхъ стариковъ человкъ тридцать, и вс какъ на подборъ. Конечно, по этимъ экземплярамъ ошибочно было бы сдлать заключене, что вс ‘расейске’ были такими же богатырями или что въ доброе старое время народъ былъ много крупне ныншняго,— врне сказать, что на лавочкахъ сидли т богатыри, которыхъ не могла сломить каторжная заводская работа. Все слабое и безсильное давно перемерло, а остались только вотъ эти инвалиды огненной, рудниковой, куренной и разной другой заводской страды. Я съ особеннымъ почтенемъ смотрю на уцлвшихъ счастливцевъ рабочей арми и подсаживаюсь къ нимъ на лавочку. Нсколько гречневиковь раскланиваются,— это рабья заводская привычка,— при вид городского костюма. Кровный сибирякъ не ломаетъ шапки, потому что не переживалъ крпостного права, когда каждый картузъ являлся грознымъ начальствомъ.

Мое появлене не вызываетъ обычныхъ вопросовъ: кто? откуда? по какому длу? и т. д., какъ спросятъ васъ гд-нибудь на пароход или желзной дорог. Отвтъ здсь готовъ впередъ, баринъ, т.-е. человкъ, который швыряетъ несчитанными деньгами, здитъ въ троечномъ экипаж и вообще живетъ въ полную свой волю. Колоколъ гудитъ, подходятъ новые старички, и наши лавочки заняты сплошь. Изрдка обмняются короткой фразой, и опять праздничная тишина. Общее внимане сосредоточивается на базар, гд отдльными кучками галдитъ прибывающй народъ. Торговля идетъ въ нсколькихъ деревянныхъ лавчонкахъ, да около всовъ стоятъ два воза съ огурцами — вотъ и вс. А поговорить есть о чемъ: овсы нынче плохе — выгорли отъ засухи, мука ржаная къ рублю подходитъ. Плохое лто у всхъ на ум, я мои старички угнетенно вздыхаютъ, подавленные цлымъ строемъ хозяйственныхъ заботъ. У зимы брюхо велико… Какъ-то перебьются лошадные мужики, какъ управятся бабы съ разной домашней скотиной, которая къ голодному году стъ вдвое. Старики грустно качаютъ головами, вздыхаютъ и внимательно прислушиваются, какъ галдитъ народъ на базар. Какая-то грустная нотка слышится во всемъ, какъ тяжелое предчувстве неминучей бды, висящей въ воздух.

— Какъ-то добрые люди по другимъ протчимъ мстамъ?..

— А везд народа прижался: засуха обошла кругомъ.

Эти отрывочные разговоры приходилось дополнять собственнымъ воображенемъ и уже такимъ образомъ возстановлять органическую связь между отдльными фразами, тмъ боле, что основная мысль въ мужицкомъ разговор рдко выставляется прямо, а только подразумвается. Я люблю вслушиваться въ таке разговоры, гд говорятъ, кажется, ршительно обо всемъ, кром того, что нужно, а на поврку выходить какъ-то такъ, что люди успли столковаться между собой и отлично поняли другъ друга. Между прочимъ, наблюдая галдвшую на базар толпу, я замтилъ одного мужика, который стоялъ на пригорк совершенно неподвижно и глядлъ въ одну сторону. Никто не обращалъ на него вниманя, и онъ въ свою очередь точно не замчалъ никого. И одтъ онъ былъ особенно въ какой-то блый больничный халатъ, на голов войлочная блая башкирская шляпа, и даже на рукахъ блыя рукавицы.

— А это кто такой стоитъ?— спросилъ я у старика-сосда, указывая на неподвижнаго благо мужика.

— Гд? Этотъ-то… а Ефимъ нашъ будетъ.

— Зачмъ же онъ тутъ стоитъ?

— Да ужъ такъ, видно… Несообразный человкъ, однимъ словомъ, неплательщикъ Согласе такое у насъ есть… Ну, вотъ Ефимъ и стоитъ.

Я кое-что слыхалъ объ этой сект и даже читалъ, но видть неплательщиковъ на случалось. Сосдъ оказался человкомъ словоохотливымъ, хотя тоже зналъ о неплательщикахъ очень немного, и раньше жили въ N-скомъ завод и сейчасъ живутъ. Особеннаго ничего не длаютъ, а вотъ только податей не платятъ а по праздникамъ выходятъ на базаръ — постоятъ, пока идетъ служба, а потомъ по домамъ разбредутся. Несообразный народъ, однимъ словомъ… Вотъ друге, кто въ храмъ Божй идетъ, кто на базаръ, кто въ волость, а они, какъ идолы, стоятъ на пригорк — и все тутъ.

— Много ихъ, неплательщиковъ-то?

— Да дворовъ съ двадцать наберется…

— А въ другихъ мстахъ есть?

— Мало!.. Прежде-то ихъ побольше было, а теперь умалились.

Пауза. Мой собесдникъ внимательно слдитъ за базарной суетой и потомъ оживленно говоритъ:

— Вонъ и старуха Ефимова ползетъ… Въ синемъ понитк и платочекъ бленькй на голов. Тоже стоять будетъ… Пока обдня идетъ, они все время будутъ стоять, въ томъ род, какъ идолы. Стоятъ и на востокъ глядятъ. Это у нихъ въ томъ род выходитъ, какъ у насъ молитва.

Низенькая коренастая старушка степенно подошла къ мужу и стала рядомъ. Пока на нихъ никто не обратилъ вниманя.

— Что же, они смирные, эти неплательщики?— спросилъ я.

— Ничего… Никого не трогаютъ, о кром того, когда, напримрно, крестный ходъ. Не любятъ и камнями бросаютъ… Ну, ихъ въ карцъ уводятъ для такого случая. И хлопотъ намъ было съ этимъ вотъ Ефимомъ,— прибавилъ мой собесдникъ совсмъ другимъ тономъ.— Страсть… Ужъ мы его били, били!..

— За что же вы его били?

— Я въ сотскихъ ходилъ, такъ напримался съ нимъ муки. Ну и волокешь его, какъ барана… Его бьютъ, напримрно, онъ молчитъ. Его дерутъ,— опять же молчитъ. Все равно зврь… Ужъ столько съ нимъ хлопотъ было… Какъ-то мы возили его къ начальству, значитъ, въ другой заводъ, такъ такая битва была, не приведи Богъ.

— А онъ молчалъ?

— Все одно, что березовый пень… Вдь мы-то не деревянные, тоже обидно въ другой разъ. Говорю: измаялись съ нимъ, съ идоломъ, дравши-то его. Да и нахальство тоже… Съ нимъ и говорить невозможно: ты ему свое, а онъ свое, хоть колъ на голов теши.

Занятый этимъ объясненемъ, я не замтилъ, какъ подошли друге неплательщики: теперь стояло уже цлыхъ три мужика и четыре бабы. Мужики выстроились въ рядъ, а за ними стояли бабы. Старуха, жена Ефима, стояла въ первомъ ряду, рядомъ съ мужемъ, а около нея маленькая двочка лтъ шести. Мужики были одты въ срые кафтаны и обыкновенныя валяныя шляпы, и бабы тоже. Выдлялись изъ этой толпы своимъ костюмомъ только самъ Ефимъ да его жена-старуха.

— Теперь вся фамиля въ полномъ сбор,— объяснялъ мой собесдникъ.— Рядомъ-то съ Ефимомъ, по лвую руку стоитъ,— значитъ, зять Ефима, Иванъ, а за нимъ евоная жена, молоденькая бабочка. Двчурка-то ихняя… Третй мужикъ, значитъ, староста, а за нимъ евоная сестра,— они въ такомъ род, какъ мужъ и жена. И говорить-то такъ неподобно… Вотъ они каке, неплательщики-то… Ни поста, ни иконы, ни жены, ни подати — ничего не желаетъ знать. Станешь имъ говорить, молодымъ-то, такъ они теб одно толмятъ: ‘нечистый духъ, отвались!’. Молодые-то не такъ еще осатанли, какъ Ефимъ-то, и разговариваютъ… У Ефима-то сынъ былъ, ну, его въ солдаты забрили, не отдавали они, его силомъ взяли, а потомъ на служб солдатъ и выправился, а приходитъ домой — его опять Ефимъ-то по-своему захотлъ повернуть и первымъ дломъ всю солдатскую муницю спряталъ. А сынъ-то не будь плохъ, ухватилъ корову да прямо на базаръ продавать. Сколь у нихъ тогда грха было, и не обскажешь. Достигъ солдатъ Ефима-то и муницю свою сполна получилъ.

II.

Мн хотлось поближе посмотрть на неплательщиковъ, но подойти къ нимъ такъ, зря, какъ-то было неудобно. Всякое праздное и назойливое любопытство неумстно, а тутъ еще можно было получитъ лаконическй отвтъ: ‘Нечистый духъ, отвались!’ Изъ затруднительнаго положеня меня вывелъ какой-то господинъ въ срой лтней пар, шелковой блой фуражк и дымчатыхъ большихъ окулярахъ. Онъ безъ всякихъ церемонй подошелъ къ Ефиму и вступилъ въ разговоръ. Это послужило сигналомъ: около неплательщиковъ сейчасъ же образовалась кучка любопытныхъ. Какъ оказалось, господинъ въ срой пар былъ свой земскй человкъ, одинъ изъ тхъ земскихъ Микулъ Селяниновичей, какихъ восплъ Д. Мордовцевъ въ своемъ ‘Десятилти русскаго земства’. Воспользовавшись случаемъ, и я подошелъ къ толп.

Сначала опишу предстоявшихъ оригинальныхъ сектантовъ. Глава секты, Ефимъ, былъ мужикъ лтъ пятидесяти, изможденный и сгорбленный, съ сморщеннымъ и желтымъ худымъ лицомъ, едва прикрытымъ жиденькой бородкой песочнаго цвта. Въ этомъ лиц заслуживали вниманя быстрые каре глаза, слегка щурившеся, и сложенный къ улыбку широкй ротъ,— чувствовалось что-то нервное и безпокойное въ этомъ лиц, то неуловимо-особенное, чмъ отличаются вс обреченные люди. Старуха, жена Ефима, была типичне. Низенькая, коренастая, она выглядла настоящимъ кочнемъ. Крупное, не по росту, старушечье лицо смотрло большими срыми глазами въ упоръ, сморщенныя губы были сложены ршительно и даже нсколько вызывающе. Ефимъ стоялъ съ видомъ блаженненькаго, не обращая ни на кого вниманя, а его старуха походила на птицу, приготовившуюся защищаться. Видимо, что она одна болла и душой и сердцемъ за вс невзгоды своей маленькой общины и по капл отдаетъ за нее свою старую кровь.

— Ну, что же вы тутъ стоите, милые,— съ ядовитой ласковостью говорилъ земскй человкъ, франтовато останавливаясь передъ развернутымъ строемъ сектантовъ.— Вонъ къ обдн звонятъ, шли бы и молились, чмъ даромъ здсь торчать.

Рчь была обращена собственно къ Ефиму, но старикъ упорно молчалъ, глядя куда-то черезъ головы, и только его глаза сильне прищурились.

— И въ самомъ дл шли бы,— поддержалъ земскаго человка голосъ изъ толпы.

— Кто вы таке будете?— спрашивалъ земскй человкъ.

— Божи странники,— отвтила старуха.

— Такъ-съ… А двочка чья?

— Божья!

— Вс мы Божьи, старушка, только у всякаго отецъ и мать полагаются.

— Божья,— упрямо повторяла старуха и какъ-то залпомъ прибавила, точно выстрлила:— отъ Бога, Сына и Святого Духа мы не отступимся… И отъ истиннаго Божьяго закона, и отъ святого града Ерусалима, и отъ всевышняго престола, и отъ морской глубины, и земной широты, и небесной высоты. А ты иди, куда шелъ, Божй человкъ…

— Не отступимся отъ Духа Святого,— откликнулась долгоносая, изможденная бабенка съ другого края, ‘сестра свово мужа’.— Всмъ дано, а мы не отступимся… и отъ всхъ потомковъ впередъ и назадъ.

— Значитъ, и въ Троицу врите?— допрашивалъ земскй человкъ.

Послдовалъ рзкй отвтъ въ раскольничьемъ дух,— заговорилъ зять Иванъ, молодой, но болзненный мужикъ, у котораго дергало все лицо. Онъ былъ весь какой-то срый, какъ и вс остальные, и только выдлялось необыкновенно подвижное лицо и его женски-крикливый голосъ. Земскй человкъ прицпился сейчасъ же къ нему.

— Вотъ вы говорите, что вруете и въ Бога, и въ Сына, и въ Св. Духа, а иконъ почему не признате?

— Мы отъ Духа Божьяго не отказываемся,— быстро отвчалъ Иванъ готовой фразой.— Ты вотъ зажмурился и ничего не видишь, а во мн Боговая искра… да.

— У нихъ все Святой Духъ,— заговорилъ изъ толпы степенный мужикъ въ суконномъ праздничномъ халат.— И иконъ не надобно. Святой-то Духъ по избамъ, что ли, ходитъ у васъ, Иванъ?..

— А ты погляди хорошенько около себя-то, такъ и увидишь Святого Духа,— отвтилъ Иванъ безъ запинки.— Вс вы зажмурились, а всмъ одно дано.

— Они и молочное въ постъ потребляютъ,— замтилъ кто-то изъ толпы.— Другимъ постъ, а имъ все розговнье. Пятницъ и тхъ не знаютъ.

— Это ты врно: димъ всегда одинаково,— согласился Иванъ,— потому что опять-таки все дано на потребу человку: и земля, и вода, и лсъ. А ты вотъ посты-то разбираешь, а того не думаешь, что все на потребу человку создано, только человка не шь…

— Кто тебя-то сълъ?

— И сейчасъ дятъ… Посты разбираютъ, зажмурились, а живого человка не жаль. Рыбку-то шь, да рыбака не шь…

— Коровенку у насъ послднюю свели на подати,— вступилась старуха.— Тоже ребятишкамъ и молочка надо. Все взяли. А когда сына мово въ солдаты брали, такъ руки и ноги ему связали. Ихъ десять человкъ пришло, а онъ одинъ… Въ служб-то вс кости переломали ему. Ребятишки теперь сидятъ безъ молочка…

Ефимъ взглянулъ на жену, и она сейчасъ же смолкла, только губы у ней дергало да на глазахъ выступили слезы. Возмущенный расправами Иванъ говорилъ торопливо и все старался обличитъ. Стоявшй съ нимъ рядомъ долгоносый мужикъ съ маленькими срыми глазками время отъ времени дергалъ его за рукавъ и бормоталъ:

— Иванъ, не цпляйся… Ишь, разыгрался.

— А я скажу, завсегда скажу!— кричалъ Иванъ надтреснутымъ, плачущимъ голосомъ.— Теперь подати требоваютъ… За что?.. Землю отымаютъ… за что? Все Божье, всмъ одно дато… Святого Духа забыли, отъ Божьяго закону отказались, табакъ вс нюхаютъ…

— Иванъ, а Иванъ…— тихонько шепнула молодая женщина, стоявшая за нимъ, и тихонько дергала его за полу.— Не цпляйся, Иванъ.

Ей было лтъ двадцать пять. Молодое, довольно симпатичное лицо являлось живымъ портретомъ старухи-матери, только оно было смягчено и молодостью и охватившимъ ее волненемъ. Особенно хороши были эти больше, ласковые и моляще глаза, полные женской заботы о муж, какъ бы онъ не сказалъ чего лишняго.

Этотъ импровизированный диспутъ подъ открытымъ небомъ принялъ особенно ожесточенный характеръ, когда рчь зашла о православной церкви и о предстоящей власти. Иванъ кричалъ съ пной у рта, подкрпляя свою рчь наборомъ готовыхъ, стереотипныхъ фразъ о Дух Святомъ, о град Ерусалим и всевышнемъ престол. Сдерживавшй его третй мужикъ тоже не вытерплъ и горячо вступился въ споръ, такъ какъ рчь зашла о самомъ главномъ — о земл.

— Ничья земля,— повторялъ онъ съ особенной настойчивостью.— А кто надъ ей трудится, тому она и дастъ свой плодъ… Мало ли бы я захватилъ ея сколько и сказалъ: моя земля, а кто мн повритъ? Я, что ли, ее сотворилъ? Божья земля…

— А начальство не признашь?

— Никакого начальства нтъ: въ сердц у меня начальство… отъ Святого Духа.

— А ежели, напримръ, кто начнетъ обижать кого, тогда какъ безъ начальства-то?

— Говорятъ теб, дерево стоеросовое: Святой Духъ… Вс мы Божьи люди, и никакого начальства не сотворено особенно. Сами вы придумали себ начальство и землю расхватали… И скотина всякая тоже отъ земли питается. Сколько поробишь, столько и съшь. Это ужъ отъ Святого Духа…

— Ты зажмурился и ничего не видишь!— кричалъ Иванъ.

‘Сестра свово мужа’ вслушивалась въ эти преня и время отъ времени повторяла съ заученнымъ азартомъ:

— А мы отъ Святого Духа не отступимся… и отъ града Ерусалима и отъ всевышняго престола!..

Она являлась эхомъ старухи, которая первая высказала эту формулу.

Вслушиваясь въ эти споры, трудно было разобраться, въ чемъ дло, да едва ли оно отчетливо сознавалось и самими сектантами, хотя они и стояли твердо на извстныхъ положеняхъ, какъ поняте о ничьей земл, о неплатеж податей, о жизни по Святому Духу. Для меня ясно было только одно, что это была спецально-заводская секта, возникшая въ темную и кровавую эпоху приписныхъ къ заводамъ крестьянъ, когда на заводы сгоняли купленныхъ мужиковъ со всей Росси. Они принесли сюда, въ это царство огня и желза, свою рассейскую мысль о своей земл и затаили ее на все время крпостничества, а затмъ она приняла уже протестующую форму болзненнаго характера. Впрочемъ, сущность ученя неплательщиковъ до сихъ поръ остается совершенно неизвстной, за исключенемъ нсколькихъ консисторскихъ духовныхъ слдствй и полицейскихъ протоколовъ. Я только констатирую фактъ,— то, что видлъ и слышалъ,— не пускаясь въ дальнйше комментари. Замчу кстати, что неплательщиками кое-что заимствовано отъ раскольниковъ, какъ органическая ненависть къ табаку и ‘щепоти’, т.-е. трехперстному сложеню православнаго креста, хотя имъ бы, по смыслу приведенныхъ выше разговоровъ, то и другое должно быть безразличнымъ.

III.

Въ общемъ картина этого диспута настолько была характерна, что я отъ души пожаллъ о невозможности снять съ нея фотографю,— и сектанты и публика такъ и просились на полотно. Такя живыя проявленя народнаго творческаго духа приходится встрчать не часто, а тутъ говорило все, начиная съ костюмовъ и кончая позами, выраженемъ лицъ и жестами. Эти невидимые срые люди составляли центръ картины, ея живое пятно, а остальная публика шла только на придачу, какъ приправа. Но и здсь выдвигались характерныя лица, о которыхъ стоитъ сказать.

О земскомъ человк мы уже говорили. Онъ относился къ сектантамъ свысока и покровительственно, какъ человкъ, привыкшй имть дло съ ‘темнотой’. Поспоривъ и давъ нсколько хорошихъ совтовъ, онъ исчезъ. Его мсто сейчасъ же заступилъ какой-то солдатъ, находившйся въ подпити.

— Эй, вы, Божьи страннички, а какъ вы насчетъ денегъ полагаете?— приставалъ солдатъ къ Ивану.— Ну, напримрно, я дамъ теб цлковый… Твой законъ дозволяетъ его принимать?

Иванъ пристально смотритъ прямо въ лицо вороватому солдату, станаясь разгадать устраиваемый послднимъ подвохъ, но ничего не отвчаетъ,

— Извстно, принимаютъ,— поддакиваетъ голосъ изъ толпы.— Ежели, напримръ, за работу…

— А отъ кого деньги-то?— торжествуетъ солдатъ.— Разв он отъ Святого Духа? То-то вотъ вы, углопы, толковать беретесь, а смыслу въ васъ нтъ…

Иванъ и третй мужикъ съ азартомъ накидываются на солдата, и дло доходитъ до крупной перебранки.

— Я вамъ покажу!— оретъ солдатъ.— Умне другихъ протчихъ захотли быть… А деньги тоже берете?..

Жена Ивана напрасно старается сдержать мужа, а потомъ ласково начинаетъ уговаривать солдата:

— Миленькй, отстань… Вдь мы теб не мшаемъ, а ты пристаешь. Ну и шелъ бы своей дорогой… Какя такя деньги ты увидлъ у насъ: вотъ вс мы тутъ, дома ничего не осталось. Хороши мы — для себя, худы мы — тоже для себя, а тебя вдь не трогаемъ, миленькй.

— А ты чего выставляешься-то: не съ тобой говорятъ!— огрызается солдатъ.— Разв съ бабами объ такихъ предметахъ возможно разсуждене допускать? Гд твое-то мсто бабье? Вмст съ кошкой ты должна въ изб сидть, а не то чтобы при всемъ народ пасть растворять… Съ молочнаго-то въ теб много храбрости прибавилось!..

Солдатъ ядовито обругалъ бабъ и опять сцпился съ мужиками. Онъ старался поднять ихъ на смхъ, и одно время окружавшая толпа сдержанно хихикнула на какое-то ловкое солдатское колно.

— Хорошо вамъ разговоры-то ваши разговаривать, когда податей съ васъ не спрашивается, значитъ, съ заводскихъ,— высчитывалъ онъ по пальцамъ.— Потому какъ обчество вноситъ сумму съ общественнаго кабака за всхъ, а то поглядлъ бы я, какъ бы вы не отдали податей… Теперь начальство взять — тоже ваша полная неустойка выходитъ.

Въ толп пробивался ближе къ сектантамъ какой-то старикъ съ сденькой бородкой клинышкомъ, но его не пускали впередъ какя-то услужливыя руки.

— Ахъ, одно словечко сказалъ бы я солдату…— повторялъ старикъ, качая головой.— Братцы, пустите!..

Но бахвалившйся солдатъ уже встртилъ соперника въ лицъ молодого мастерового съ ‘шадривымъ’ лицомъ. Это былъ еще совсмъ молодой парень, одтый въ ‘спинджакъ’ и красную кумачную рубаху.

— Солдатъ, отстань,— рзко окрикнулъ онъ бахвала.— Чего присталъ, какъ банный листъ…

— А теб какое такое дло до меня?— огрызнулся солдатъ.

— А вотъ такое…

— Какое?

— Пустой ты человкъ, вотъ что! Люди стоятъ, никому не мшаютъ, ну и не лзь…

— А ежели я, напримрно, въ полномъ своемъ прав могу вполн соотвтствовать?..

— Да вдь ты, дуракъ, лзешь-то къ нимъ! Обнялъ, какъ песъ, и думаешь — ладно… Ежели ты хочешь узнать, зачмъ вотъ они стоятъ здсь, такъ ты и приди къ нимъ на домъ да и спроси честью, а не сгадомъ. Лаемъ-то немного возьмешь… Ты ежели обстоятельный человкъ, такъ спроси не на народ, а дома его. Можетъ, онъ получше насъ съ тобой…

— Ваня, это ты правильно…— подтвердилъ старикъ съ сдой бородкой клинышкомъ, выставляя черезъ плечи свою голову.— Здря солдатъ бахвалится.

Изъ всей толпы невозмутимымъ оставался посрежнему одинъ старикъ Ефимъ. Онъ только посмотрлъ своими прищуренными глазами на шадриваго парня и пожевалъ сухими губами. Слова парня замтно подйствовали на толпу, и послышался одобрительный шопотъ. Кто-то широко вздохнулъ, прислушиваясь къ доносившемуся изъ раствореннаго окна церкви церковному пню. Солдатъ быстро исчезъ, какъ и земскй человкъ. Изъ толпы перекрестнымъ огнемъ сыпались на сектантовъ отдльные вопросы, но уже въ примирительномъ дух: главные оппоненты ушли отъ грха въ церковь. Иванъ замтно успокоился и, скрестивъ руки, смотрлъ сосредоточенно на востокъ, предоставивъ отвчать на вопросы третьему мужику. Время отъ времени крайняя бабенка съ утинымъ носомъ съ безпричиннымъ азартомъ повторяла стереотипную фразу:

— А мы отъ Святого Духа не отступимся, и отъ закона Божьяго, и отъ святого града Ерусалима и престола всевышняго!..

Эти выкрикиваня часто выходили совсмъ не къ мсту, и жена Ивана тянула товарку за полу.

— А какъ мы полагаете насчетъ горнаго устава?— спросилъ въ толп какой-то прилично одтый господинъ съ добродушнымъ лицомъ.

— Почитай самъ, такъ и увидишь,— отвчалъ за всхъ Иванъ увреннымъ тономъ.— Тамъ все обсказано… А мы теперь про Боговую искру.

Къ числу странностей секты неплательщиковъ относится между прочимъ то, что они въ своей этик ссылаются на какую-то статью горнаго устава, которая будто бы разршаетъ ихъ отъ установленнаго брака. Извстно это все изъ тхъ же консисторскихъ духовныхъ слдствй, но насколько это справедливо — я не могу ничего сказать. Вообще, неплательщики темное явлене неизвстной намъ народной жизни, о которомъ трудно судить по имющимся даннымъ, даже сектой, въ собственномъ смысл, едва ли будетъ справедливо назвать эту маленькую общину.

——

Мн нужно было създить по дламъ въ нсколько мстъ. Когда я возвращался изъ телеграфной конторы, обдня уже кончилась, и народъ пестрой толпой валилъ изъ церкви. На базарной площади неплательщиковъ уже не было. Я догналъ ихъ въ слдующей улиц. Они торопливо и озабоченно шагали посредин дороги, выдляясь своимъ срымъ тономъ. Вс кругомъ были погружены въ обыденныя хлопоты, мелочи и работы, въ коихъ проходитъ незамтно жизнь, и только вотъ эта кучка срыхъ людей уносила съ собой что-то особенное, что стояло выше общепринятыхъ будней. Провожая ихъ глазами, я думалъ о тхъ таинственныхъ горныхъ ключахъ, которые пробиваются на поверхность земли изъ невдомой глубины, невдомыми путями…

1891.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

БОГОВАЯ ИСКРА.Эскизъ.

Читайте также:

БОГОВАЯ ИСКРА.
Эскизъ.