БЛУМСБЕРІЙСКАЯ КРАСАВИЦА.
(The finest Girl in Bloomsbury, by Augustus Mayhew.)
ГЛАВА I.
Крайности сходятся.
ГЛАВА ІІ.
Голубки.
ГЛАВА III.
Заря счастія.
Блумсберийская красавица, Мейхью Август, Год: 1861
Время на прочтение: 147 минут(ы)
Изъ всхъ даровыхъ зрлищъ, которыми джентльменъ, располагающій малою толикою свободнаго времени, можетъ пользоваться въ Лондон, самое, по моему, жестокое зрлище представляетъ дюжій, жирноволосый, обрызганный кровью мясникъ, влачащій за ногу обезумвшую отъ ужаса овцу и вталкивающій ее въ бойню, увшенную свжеободранными овечьими трупами.
Упавшая среди улицы лошадь производить тягостное впечатлніе, точно также и загнанная собака, точно также и пьяная, едва держащаяся на ногахъ женщина, несущая ребенка головою внизъ, но ничто не поражаетъ меня такъ болзненно, какъ видъ угнетенной овцы. Я, разумется, имю пристрастіе къ нжной, хорошо-приготовленной баранин — зубы у меня великолпнйшіе работники по этой части и желудокъ мой въ отличнйшемъ порядк, но если я увижу, какъ бдная овечка дергаетъ ногами, отстаивая драгоцнную жизнь, и представлю себя, что черезъ нсколько часовъ она будетъ висть въ мясной лавк — меня искушаетъ желаніе взять баранью сторону въ борьб, разогнать лнивыхъ мальчишекъ, которыя безчувственно глазютъ и смются, и, схвативъ мясника, за его собственную ногу, заставить его немножко подрягать.
И еще другое любопытное дйствіе производитъ на меня видъ бднаго и кроткаго животнаго, а именно напоминаетъ мн очень дорогаго пріятеля, Адолфуса Икль. Это былъ величайшій изъ мучениковъ, которымъ только когда-либо я имлъ честь быть представленнымъ, это была сама улыбающаяся невинность! и его какъ овечку роковая судьба оторвала отъ родимаго пастбища живаго предала на съденіе!
У меня были, леди и джентльмены, свои тяжкія испытанія въ жизни и смягчили меня, какъ смягчаетъ толчея пеньку, и развили во мн искреннее сочувствіе къ злополучіямъ ближняго. Теперь сердце мое способно чутко отзываться на чужое горе. Если человкъ, мучимый такимъ голодомъ, что можетъ проглотить полбыка какъ пилюльку, бывалъ вынужденъ ограничивать свой обдъ чашкою кофе, то подобное испытаніе нсколько научаетъ его быть человколюбивымъ въ отношеніи жалкаго горемыки, признающагося, что онъ двое сутокъ не пробовалъ никакой пищи. Когда около меня шелестятъ лохмотья и заплаты, бормоча о пенсахъ, необходимыхъ для пріобртенія ночнаго пріюта, я живо вспоминаю ту ночь, когда я былъ выброшенъ за дверь и долженъ былъ протрястись до разсвта на скамейк въ парк, въ одномъ фрак и въ рубашк съ вышитой грудью. Для внушенія намъ человколюбивыхъ чувствъ ничего нтъ лучше, какъ малая толика познаннаго страданія. Я знаю одного джентльмена, который чрезвычайно легко подаетъ милостыню рябымъ нищимъ, потому что самъ разъ чуть не умеръ отъ оспы.
Но, Господи владыко! что значатъ мои мизерныя злополучія по доводу истощенныхъ финансовъ и утраченнаго кредита? что значатъ т долгіе дни, когда нечмъ было мн существовать, некого любить и не съ кмъ жить? Зубъ, который такъ мучительно боллъ во время оно, давно выдернутъ, боль забыта и я снова могу щелкать орхи съ любымъ веселымъ молодцомъ на ярмарк.
Мой коробъ бдствій и кручины навалился на меня не вдругъ, не съ разу, а малыми частицами и постепенно. Первая моя бда была самая легкая, изъ всхъ меня постигшихъ. Но вообразите вы, коли можете, каково должно быть положеніе несчастнаго смертнаго, на котораго внезапно обрушилось ужасное, непоправимое несчастіе, который проживъ восхитительно-безмятежныхъ, блаженныхъ двадцать-пять лтъ, вдругъ приходитъ къ заключенію, что лучше бы ему не родиться на свтъ, на чью горемычную беззащитную голову, безчувственныя оскорбленія и жестокосердныя преслдованія вдругъ сыпнули сокрушающимъ градомъ и совершенно ошеломили, придавили и разбили его?
Такова была участь моего уважаемаго пріятеля, Адольфуса Икля. Онъ тоже попался въ руки мясникамъ, которыя быстро увлекли его въ мясной рядъ!
Добродушный, кроткій человкъ, съ нжными, голубыми глазами и слабыми ладыжками, но съ такимъ сердцемъ!
Скверная вещь быть всегда счастливымъ. Это заставляетъ человка жирть, длаетъ его лнивымъ, разслабляетъ мозгъ. Кручина — великолпнйшее, капитальное средство для отрезвнія всего существа и для возбужденія дятельности и бодрости.
Бда, къ сожалнію, не возвщаетъ, какъ локомотивъ, своего приближенія свисткомъ и некогда соскочить съ рельсовъ, чтобъ вслдъ затмъ уснуть гд нибудь въ сторон, на розовыхъ листьяхъ. Угрюмая вдьма крадется по слдамъ и бросается на насъ въ ту минуту, когда мы безпечно идемъ, напвая псенку, она точно полисменъ въ партикулярномъ плать, съ невиннымъ зонтикомъ въ рукахъ, но съ властительнымъ жезломъ и желзными браслетами и карман.
Укрпите себя рядомъ тихихъ постоянныхъ бдствій, выдресируйте себя такъ, чтобы когда начнется главная потасовка, вы могли принять оглушающіе подзатыльники съ любезною улыбкою и бодрымъ видомъ. Человку, который вопилъ отъ мучительной подагры, стоналъ отъ ревматической боли, покажется пріятнымъ измненіемъ страданія. Злополучный Адольфусъ Икль! Великое, сокрушительное бдствіе постигло васъ въ ту самую минуту, какъ вы разсчитывали быть счастливйшимъ существомъ на земл. Злополучный молодой человкъ!
Я въ первый разъ былъ представленъ Адольфусу, спустя двнадцать часовъ посл его появленія на свтъ. Онъ лежалъ обернутый въ теплую фланель и самъ теплый, какъ только что испеченная лпешка, и когда сидлка сказала мн, что я могу, если желаю, до него дотронуться, я копнулъ его какъ слпаго котенка и проговорилъ: бдненькій! Невинныя времена, мой другъ, благословенныя времена и чуждыя всякаго коварства и плутовства!
Наши родители были сосдями, ихъ поля соприкасались. Мой папаша каждое утро гулялъ по своему владнію въ четыреста акровъ, и на извстной границ, у изгороди встрчался съ папашей Адольфуса, который гулялъ по своему владнію въ четыреста акровъ. Они жали другъ другу руки черезъ изгородь, освдомлялись другъ у друга о здоровь женъ, и затмъ съ облегченнымъ сердцемъ шли по домамъ завтракать. Мамаша Адольфуса и моя мамаша посылали другъ другу въ презентъ молодыя овощи, свжія яйца и модныя выкройки. Такимъ образомъ, съ самой ранней юности я и мученикъ Адольфусъ были товарищами.
Между нами существовала та разница, что Адольфусъ былъ единственнымъ дтищемъ, а меня судьба надлила пятью братьями. Если Адольфусу не давали желе, то ему стоило только захотть, и желе являлось, а если я осмливался скорчить плаксивую мину, мои чувства усмиряли розгою. Вс игрушки, въ которыя мы играли, были собственностью Адольфуса (исключая дряннаго лопнувшаго мячика, на который онъ никогда и не глянулъ), и какъ скоро ему прискучили игрушечныя лошадки, родители пріобрли для него настоящаго живаго пони. Адольфусъ былъ счастливйшій малый, но онъ этого не понималъ и слдственно не могъ цнить.
Меня воспитывали иначе, и я очень былъ радъ, когда пришелъ конецъ этому воспитанію.
Отецъ мой былъ точный, аккуратный, упрямый человкъ, имвшій неудобныя для меня убжденія касательно воспитанія дтей. Онъ былъ, разумется, совершенно правъ, проводя свои убжденія въ жизнь, но мн отъ этого приходилось больно, одиноко,— совсмъ плохо. Я пользуюсь прекраснымъ здоровьемъ, но во дни оны, еслибы дло было предоставлено мн на выборъ, я несомннно предпочелъ бы не укрпляющія тло, а веселящія духъ обращеніе и содержаніе. Пятнадцать лтъ я питался за завтракомъ гороховой похлебкой, приправленной щепоткой соли, и никогда не лизнулъ другаго пирога или пуддинга, кром мяснаго. Я полагаю, что мальчика, посл шестичасовыхъ упражненій латынью, не мшаетъ поощрить какой-нибудь роскошью, и нахожу, что пуддингъ изъ плодовъ въ этомъ случа какъ нельзя боле кстати.
То же касательно холодныхъ ваннъ: он чрезвычайно полезны, но замораживать въ нихъ ребенка до полусмерти, я считаю утрировкой. То же относительно хлба: я не говорю, что непремнно надо кормить свжеиспеченнымъ, но давать исключительно черствый, семидневный хлбъ, который раскусывается, какъ пемза и крошится во рту какъ зола, я считаю тоже утрировкой.
Воспитаніе Адольфуса было не похоже на мое воспитаніе. Счастливый малый! онъ обдалъ съ обожавшими его родителями и его угощали, какъ принца Уэльскаго. Ему всегда предлагали тотъ именно кусокъ, къ которому я всей душой тщетно стремился, и если онъ просилъ вторую порцію вишневаго пирожнаго, его мамаша приходила въ восторгъ, и восклицала: ‘милый крошка! какой у него апетитъ!’ Когда онъ являлся, разгоряченный бганьемъ, его такъ поливали одеколономъ, что его пріятно было понюхать, когда ночь была холодная, въ его спальн разводили такой огонь, что онъ могъ въ одномъ бль танцовать предъ каминомъ. Иногда родители его находили, что Адольфусу полезно будетъ выпить полстакана портвейну и ломтики хлба съ масломъ, равно какъ и поджаренные гренки всегда были готовы къ его услугамъ. Однако, сколько я знаю, здоровье его отъ этого ни мало не страдало. Я видалъ, правда, какъ онъ отпускаетъ поясъ посл обда, но онъ длалъ это не потому, что его схватывали судороги, а потому, что поясъ становился немножко уже и нсколько тснилъ его.
Едва мн минуло шестнадцать лтъ, я былъ отправленъ на вс четыре стороны искать счастія, какъ лошадь, которую тотчасъ осдлываютъ, какъ только она въ состояніи сдержать сдло. Меня всунули въ вагонъ втораго класса, вмст съ двумя парами платья и полудюжиною рубашекъ, и благословили на битву съ жизнью, предоставивъ мн стать на свои ноги, если смогу, или повалиться, если оплошаю. Находя, что у меня пріятная, располагающая наружность, ршили на этомъ основаніи сдлать изъ меня доктора. Я началъ свою докторскую карьеру тмъ, что покралъ вс лепешки отъ кашлю изъ даровой аптеки, мн въ особенности пришлись по вкусу, помню, ромовыя, душистыя карамельки.
Я уже предавался боле серьезнымъ наукамъ — ходилъ по больницамъ и обкуривалъ новыя трубки, изучалъ анатомію и совершенствовался по части питья пунша — когда мой старый товарищъ, Адольфусъ Икль, прибылъ въ Лондонъ. Оба его родители умерли, завщавъ все дорогому дтищу, и общавъ не упускать его изъ виду, и покровительствовать ему, и беречь его съ того свта.
Несмотря на это, онъ впалъ въ совершеннйшее уныніе и отчаяніе. Мать умерла въ его объятіяхъ. Онъ, плача, говорилъ мн, что чувствуетъ ея послднее дыханіе на своей щек, и даже показалъ мн мстечко, гд именно. Никогда, кажется, не бывало такого согласнаго, другъ друга любящаго семейства, и, проведя шесть лтъ въ Лондон, я съ отраднымъ изумленіемъ замчалъ подобную нжность и мягкость чувствъ.
Такимъ образомъ, Адольфусъ Икль, богатый нжными чувствами и звонкою монетой, былъ живутъ въ водоворотъ житейскій. Добродтельный молодой человкъ, однако, не устоялъ на ногахъ. Я, со всми своими испытаніями и непріятностями по части медицины и хирургіи, я, который никогда не имлъ пенни до тхъ поръ, пока случайно не поднялъ одного на Оксфордской улиц — я въ конц-концовъ гораздо успшне и лучше справился съ своими длами. Я могу теперь звонить въ свой собственный колокольчикъ такъ громко, какъ мн угодно, могу давать щелчки и толчки своему разсыльному мальчику, когда нахожусь въ дурномъ расположеніи духа, или куражиться надъ кухаркой, заставляя ее по нскольку разъ въ день отчищать мдную дощечку на двери — мдную дощечку, на которой вырзано изящнйшимъ образомъ: ‘Джонъ Тоддъ, лекарь. Прививанье оспы бесплатно’.
Но теперь не время распространяться о настоящемъ благополучіи, а надо возвратиться къ эпох голода, холода и всякихъ бдствій, къ той эпох, когда Адольфусъ впервые прибылъ въ Лондонъ.
Мн стоило несказанныхъ трудовъ и изворотливости пропитаться, прикрыть кое-какъ гршное тло и заплатить за квартиру. Въ т дни я полагалъ, что невозможно бить несчастнымъ, имя пятьдесятъ фунтовъ въ недлю. Въ моихъ глазахъ, Адольфусъ былъ счастливйшимъ изъ смертныхъ. Онъ жилъ въ изобиліи и роскоши,— я былъ по уши въ долгу, и моя хозяйка вчно слдила, не несу ли я, выходя изъ дому, узелка, она даже бжала за мной въ догонку, если ей представлялось, что карманы у меня подозрительно оттопыривались.
Иногда зависть къ Долли доходила у меня чутъ не до ненависти, именно въ одинъ сырой день, когда подошва моего лваго сапога совсмъ отказалась служить, и я увидалъ въ его уборной, по крайней-мр, три десятка новехонькой обуви. То же въ тотъ день, когда я два часа провелъ, замазывая чернилами поблвшіе швы сюртука, а потомъ былъ свидтелемъ, какъ онъ отдалъ своему лакею пару платья, которая привела бы въ восхищеніе весь Мидльсексъ и прославила бы меня на вки.
Вс за нимъ ухаживали, никому онъ не былъ долженъ, такъ что жь мудренаго, что я подъ часъ желалъ быть на мст этого счастливца, я, къ которому ежедневно стучалась въ дверь хозяйка, настойчиво спрашивая, когда мн угодно будетъ свести счеты ?
Однажды я прихожу къ нему (у него были четыре великолпнйшія комнаты, а я, увы! мостился на чердак!) и застаю его за завтракомъ (паштетъ изъ дичи, ветчина, яйца и у него ни капли апетита, а я ничего не лъ съ утра, кром мерзкаго, грошоваго кусочка колбасы!)
— Что, Долли? Еще не завтракалъ? крикнулъ я. — Я, пожалуй, сдлаю теб компанію, прибавилъ я, направляясь къ паштету. — Былъ на танцовальномъ вечер? спросилъ съ полнымъ ртомъ.
— Да, отвтилъ онъ. — Я пріхалъ отъ леди Лобстервиль въ пять часовъ утра. Не хотите ли шэрри?
Человкъ, который радъ-радехонекъ пиву и позволяетъ себ вино только въ самыхъ торжественныхъ случаяхъ, какъ напримръ, въ день своего рожденья, всегда согласенъ выпить шерри.
— На этомъ вечер, я думаю, были прелестныя женщины, Долли?
— Божественныя отвтилъ онъ, вздыхая: — на слдующей недл я приглашенъ на пикникъ.
Вотъ что значитъ имть тысячу-двсти фунтовъ годоваго доходу! Для бдныхъ парней, перебивающихся фунтомъ въ недлю, нтъ пикниковъ!
Грумъ вошелъ съ почтительнымъ вопросомъ, когда подавать экипажъ.
— Хотите, подемте верхомъ въ Ричмондъ? спросилъ Долли.
Я называю подобные вопросы оскорбленіемъ. Онъ долженъ бы видть, что на мн ветхія ботинки и мои колни должны были достаточно показать ему, что, если я только попытаюсь занести ногу въ стремя, то панталоны мои лопнутъ и расползутся, какъ мокрая оберточная бумага. Грумъ (безподобно одтый негодяй, розовый и пухлый, какъ принцъ) непремнно оскалилъ бы зубы при моемъ отвт: ‘не могу, любезный другъ, у меня есть спшное дло’, еслибы я не посмотрлъ на него многозначительнымъ взглядомъ.
Затмъ, принесено было множество писемъ. Вс они были раздушены. Въ одномъ, леди Рюмблетонъ предлагала мсто въ своей лож, въ другомъ сэръ Ташеръ убдительно просилъ его на обдъ, третье письмо, я полагаю, было отъ молодой двицы, потому что онъ покраснлъ распечатывая, и потому, что изъ конверта выпала вышитая закладка для книги.
Да, вс льстили ему, вс преклонялись передъ его богатствомъ!
A вдь, собственно говоря, что такое деньги? Разъ какъ вы насытились простою бараниной, разв вы станете завидовать какому-нибудь жареному лебедю, приготовленному для богача? Заплативъ все золото Ломбардъ-Стрита, разв вы можете прибавить себ вершокъ росту? Все богатство барона Ротшильда разв можетъ преобразить курносый носъ въ греческій? Нтъ, и вотъ-то мы, высокіе, рослые, стройные парни, превосходимъ васъ, богатыхъ, слабосильныхъ карликовъ.
Маленькій Долли Кель, какъ онъ ни вытягивался, имлъ, въ двадцать-три года, всего четыре фута десять вершковъ. Это было его сокруха. Я столько разъ замчалъ, какъ онъ взглядывалъ на мои великолпныя ноги и вздыхалъ, потомъ печально подымалъ глаза на мою величественную грудь, и вздихалъ опять, наконецъ, устремлялъ взоры на мой внушающій почтеніе носъ, и думалъ, съ какою радостью онъ отдалъ бы половину своего состоянія за такіе члены и черты!
Онъ былъ болзненный, захирвшій человчекъ, и такой блдный и слабый, что любая двочка могла бы его опрокинуть. Въ его уборной, на камин, стояли склянки съ лекарствами, на одномъ рецепт: ‘крпительное. Принимать каждое утро и вечеръ’, на другомъ: ‘пилюли, для возбужденія апетита, принимать по дв передъ дою’. Онъ привезъ съ собой предписанія своего деревенскаго доктора, ‘который въ совершенств изучилъ его сложеніе’, и осыпалъ золотомъ столичныхъ докторовъ, которые знать не хотли его ‘сложенія’. Его мамаша передъ кончиною вручила ему, что она называла, ‘альманахъ здоровья’, изобртенный самою нжною родительницею на пользу любимаго сына, въ этомъ альманах были проповди о польз фланели, разсужденія о вред сырой погоды и т. д. Кром того здсь встрчались удивительныя размышленія о домашнемъ комфорт, помщены были медицинскіе рецепты, въ род слдующаго: ‘превосходный крапивный декоктъ для успокоенія и очищенія крови’, или ‘любимыя пилюли папаши’.
Уморительно было видть отчаянныя усилія Долли казаться выше того, какъ онъ былъ на дл: онъ носилъ двухвершковые каблуки, верхушка его шляпы была длинне водосточной трубы, а манерою держаться онъ затмилъ бы гордаго Брута. Или, онъ такъ выпрямлялся и такъ вытягивалъ ножки, что, казалось, того и гляди, онъ гд-нибудь лопнетъ.
У него была слабость всхъ маленькихъ людей: онъ обожалъ громадныхъ женщинъ. Чуть, бывало, завидитъ какую-нибудь Бобелину, и пропалъ: уставитъ глаза на гигантскаго ангела, и только бормочетъ: ‘что за роскошное созданіе! О, благородная красота!’
Что можетъ быть смшне маленькаго человка, который таращитъ глава на шляпку прекраснаго гиганта, откинувъ голову назадъ, какъ будто старается увидать, который часъ на церкви св. Петра?
Я предпочитаю склонять голову, любуясь милымъ лицомъ моей избранной.
Разумется, нельзя ожидать отъ этихъ крошечныхъ людей такого здраваго смысла, какимъ обладаемъ мы, рослые шестифутовыя парни. Но за то, они крайне чувствительны. Бдный Долли! Впрочемъ, теперь уже поздно голосить. Мн прискорбно, что я нкоторымъ образомъ былъ отчасти причиною его погибели. Однако…
Но лучше разсказать все по порядку.
Въ воскресные дни Адольфусъ всегда приглашалъ меня завтракать. Разъ я прихожу къ нему усталый и измученный долгой ходьбой, утшая себя тмъ, что подкрплю силы. Можете представить мое положеніе, когда я узнаю, что мистеръ Икль нездоровъ и завтракаетъ въ своей спальн!
Я, однако, овладваю своими чувствами, вхожу въ спальню, и вижу, что онъ лежитъ въ постер и передъ нимъ на столик только чашечка чаю! Подобная небрежность, подобный эгоизмъ возбудили мое негодованіе въ такой степени, что когда этотъ карапузъ поднялъ глава въ потолку, и съ вытянутой рожицей пробормоталъ жалобно: ‘я не спалъ всю ночь’, я едва принудилъ себя быть учтивымъ. Голодъ превращалъ меня въ людода, я чувствовалъ спазмы и колотье.
Однако, я, какъ медикъ, долженъ былъ дать ему совтъ. У него была легкая простуда, сопровождаемая сильною зубной болью. Я, смясь, сказалъ ему, что хорошій завтракъ лучше всхъ лекарствъ его вылечитъ. Но онъ заупрямился.
‘Хорошо, пріятель!’ подумалъ я. ‘Вы приглашаете голоднаго человка завтракать, и потомъ преспокойно объ этомъ забываете! Дантистъ отмститъ за меня!’
И прежде, чмъ я окончилъ бисквитикъ, я уврилъ Долли, что ему необходимо выдернуть зубъ.
Онъ спросилъ, очень ли кто больно. Я щелкнулъ пальцами и отвтилъ, что это скоре пріятное, чмъ больное ощущеніе.
У меня есть правило всегда помогать пріятелямъ, но я стараюсь по возможности выбирать между ними тхъ, которые могутъ тоже оказать мн ври случа какую-нибудь услугу. У меня былъ пріятель Бобъ де-Кадъ (еще до сихъ поръ у меня въ бль его два фальшивыхъ воротничка), сынъ дантиста.
Судя по его помщенію, старый де-Кадъ отлично велъ свои дла. У него былъ лакей въ радужной ливре, который встрчалъ больной зубъ и провожалъ его въ пріемную, и другой лакей, весь въ черномъ, въ бломъ галстух, который объявлялъ больному зубу, когда придти для выдергиванья. Я знаю тоже, что старый Рафаэль де-Кадъ сколотилъ не одну тысячу своей металлическою пломбировкой, не говоря уже объ ерихонскомъ зубномъ порошк, о привиллегированныхъ челюстяхъ и о начетахъ на всякій зубъ, который попадался ему въ щипцы.
Зубъ Долли положитъ старику десять шиллинговъ въ карманъ, и старикъ въ благодарность пригласитъ меня обдать или на вечеръ. Я веллъ хать прямо на Блумсбери-скверъ.
Но когда мы вышли изъ экипажа у полированной двери дантиста и я хотлъ позвонить, Долли объявилъ, что зубная боль прошла. Тщетно я усовщевалъ его не ребячиться, бытъ мужчиною и войдти. Онъ былъ блъ, какъ алебастровая кукла и, къ довершенію его ужаса, старикъ де-Кадъ съ засученными руками показался у окна, отчищая инструментъ пытки.
Долл рванулся и побжалъ отъ меня, какъ дикая кошка. Я послдовалъ за нимъ, зная, что такой моціонъ усилитъ кровообращеніе и воротитъ зубную боль. Вскор я нашелъ пріятеля на углу Оксфордской улицы, онъ сидлъ на ступеньк чьей-то лстницы, схвативъ голову руками и мычалъ, какъ теленокъ.
Я утшилъ и ободрилъ его, и привелъ назадъ. Черезъ нсколько минутъ онъ уже сидлъ въ жертвенномъ кресл, уцпившись за кресельныя ручки, а старый де-Кадъ примащивался около него, пряча за спину роковое орудіе. Я оставилъ ихъ и отправился выкурить трубку въ комнату Боба.
Прежде, чмъ я усплъ пустить шесть колечекъ дыму, мы услыхали крикъ, пронзительный крикъ, какъ будто вдругъ свистнули разомъ шесть дудокъ.
Мы вскочили и полетли на верхъ, какъ рзвыя антилопы. Мистриссъ де-Кадъ появилась на порог гостиной и спрашивала горничную, какъ она осмлилась ‘это сдлать?’ Миссъ де-Кадъ сверху лстницы съ испугомъ кричала лакею въ ливре, что взорвало газопроводы.
Но я узналъ голосъ и спшилъ въ операціонную комнату. Здсь, распростертая въ жертвенномъ кресл, лежала нжная, слабая жертва, безчувственная и блдная, а старикъ Рафаэль беззаботно отиралъ жестокое орудіе и видимо былъ доволенъ совершившеюся пыткою.
— Коренной и здоровенный! вотъ все, что сказалъ въ объясненіе этотъ варваръ.
Я завопилъ, требуя вина, водки, жженыхъ перьевъ, уксуса и престонскихъ солей, но безсердечный старый разбойникъ только усмхнулся, и сказалъ:
— Онъ сейчасъ очнется самъ.
— Знаете ли, сэръ, вскричалъ я: — у него тысяча двсти фунтовъ годоваго дохода?
— Создатель! я этого не воображалъ! отвтилъ онъ, бросая щипчики и устремляясь въ двери.
Я повялъ, что онъ объявилъ во внутреннихъ покояхъ о богатств Долли, прежде чмъ я усплъ попробовать пульсъ паціента, въ комнату ворвалась мистриссъ де-Кадъ съ бутылкой водки, а за нею влетла миссъ Анастасія, она запыхалась, ‘искала престонскія соли’, по ея словамъ, но я зналъ, въ чемъ тутъ дло: когда я встртилъ ее на лстниц, на ней не было кружевнаго воротничка и ея прелестная особа не была украшена брошкой съ камеями, не было тогда на ней тоже золотой цпочки, ни узкихъ перчатокъ.
Миссъ Анастасія отнеслась въ страданіямъ Долли съ самимъ трогательнымъ сочувствіемъ и нжнымъ состраданіемъ, она настаивала на томъ, чтобы тотчасъ же послать за докторомъ Ле-Дергъ, ихъ пріятелемъ, и съ ужасомъ спрашивала, сжимая руки Долли въ своихъ: ‘могу ли я, какъ медикъ, поручиться, что есть надежда спасти мистера Икля?’
Мать и дочь такъ суетились, что совсмъ истолкли меня: одна совала мн въ руки стаканъ съ виномъ, проливая вино мн въ рукавъ и приказывала, чтобы я пропустилъ хоть капельку въ уста бдняжки, другая дергала меня за фалды, патетически требуя отъ меня ‘надежды’, какъ будто надежду я носилъ въ карман и не хотлъ удлить ей.
Даже когда Долли открылъ глаза и такъ сильно сталъ дышать, какъ при игр на флейт, миссъ Анастасія еще не смла врить счастливому исходу дла.
Едва я намекнулъ, что Долли не худо бы успокоиться, мистриссъ де-Кадъ стремглавъ кинулась въ гостиную, въ одно мгновеніе ока чехлы были сдернуты съ розовой штофной мебели, и миссъ Анастасія явилась съ подушкой, взбила ее собственными руками, устроила на соф комфортабельное изголовье, Долли былъ положенъ отдыхать и вс удалились, осторожно ступая.
Выкуривъ съ Бобомъ десятокъ трубокъ, я пришедъ провдать паціента. Онъ не спалъ и теръ щеку.
— Больно? спросилъ я.
Онъ поднялъ глаза вверхъ и скромно отвтилъ:
— Очень!
— Но все-таки лучше, чмъ зубная боль? сказалъ я въ утшеніе.
— О, хуже! отвтилъ онъ.
Посл краткаго молчанія, онъ проговорилъ :
— Какъ они добры — какъ добры и внимательны ко мн!
— Необыкновенно добры и внимательны! отвтилъ я,
— Какая у нихъ прелестная дочь! продолжалъ Долли. — Она, я полагаю, съ меня ростомъ, а?
Съ него ростомъ! Двица была ростомъ шесть футовъ, и стоя рядомъ, могла на него глядть, какъ на садовую дорожку! Мы, мидльсекскіе, прозвали ее блумсберійской красавицей, о чемъ я его и увдомилъ.
— Это совершенно справедливо! отвтилъ невинный Долли.— Великолпное созданіе!
Я объявилъ дамамъ, что паціентъ проснулся, и он тотчасъ же удостоили его визитомъ. Миссъ Анастасія была еще плнительне въ легкомъ, разввающемся, воздушномъ плать,
Чувствительный Адольфусъ чуть не ахнулъ при ея вход. Кружева обертывали ее, словно облава и вились около нея, и трепетали какъ крылья, а сквозь этотъ прозрачный матеріалъ, сквозила вышитая шемизетка. Голова пораженнаго Адольфуса склонилась на сторону, ротъ слегка раскрылся: онъ былъ побжденъ!
Они вступили въ разговоръ. Миссъ Анастасія сла около него на соф, распустивъ свои роскошныя облака и скрывъ ими Долли почти совершенно.
Она чрезвычайно мило и сочувственно относилась къ его страданіямъ, симпатично вздыхала, трогательно взглядывала. Иногда его рчь такъ сильно ее потрясала, что она на мгновеніе закрывала лицо надушеннымъ платкомъ и испускала тихія восклицанія.
— Что особенно заставило васъ такъ страдать? спросила она съ глубокимъ интересомъ.
— Я полагаю, отвчалъ очарованный Адольфусъ: — что инструментъ былъ слишкомъ великъ для моего рта…
— А! ужасно! меня это бы убило! пролепетала Анастасія. Но милой двиц не угрожала вовсе опасность: ея ротъ, хотя и классическій, былъ достаточно широкъ и вмстителенъ.
Старый де-Кадъ пригласилъ меня и Долли остаться обдать. Адольфусъ, къ моему великому огорченію, отказался, говоря что не можетъ теперь ничего сть.
Но мистриссъ де-Кадъ стала его уговаривать, а миссъ де-Кадъ воскликнула:
— О, останьтесь!
И при этомъ такъ очаровательно вспыхнула, что Адольфусъ забылъ свою рану и согласился.
Когда радужный лакей доложилъ, что кушать подано, Адольфусъ храбро предложилъ руку прелестной очаровательниц, и я замтилъ, что онъ ей какъ разъ по поясъ. Она приняла его руку съ милйшею улыбкою и поплыла держась за него, какъ за дорогой ридикюль.
Какъ она была внимательна и добра, безцнная двушка!
— Не утомляетъ ли васъ лстница? нжно спросила она Долли, спускаясь въ столовую. — Не отдохнете ли вы?
Бдный Долли, который подпрыгивалъ, стараясь идти на цыпочкахъ, отвчалъ съ невинностью младенца:
— О, я могу идти! Ноги у меня не болятъ, болитъ только во рту!…
Что можетъ быть интересне возникающей любви? Что можетъ быть любопытне постепеннаго прогресса нжнаго чувства? Блаженная страсть!
Я понимаю волненія влюбленнаго человка, но я тоже вхожу и въ чувства спекулирующей матери и цню благородныя страданія отца.
Обдъ въ Блумсбери-сквер внушилъ миссъ Анастасіи нкоторыя мысли, затмилъ Долли послдній разсудокъ и подалъ мистриссъ де-Кадъ самыя лестныя надежды.
Поведеніе маленькаго обожателя много общало, два раза онъ попробовалъ сказать комплиментъ (которой совершенно бы пропалъ, еслибы мистриссъ де-Кадъ не поспшила его искусно выяснить), онъ не сводилъ съ красавицы глазъ и въ то же время трепеталъ, боясь что она это замтитъ, онъ чувствовалъ нервную дрожь и улыбался, желая для контенансу, положить себ молодаго картофелю, онъ разронялъ его по полу, онъ метался до тхъ поръ на своемъ кресл, пока запутался въ роскошныя складки воздушнаго платья и, стараясь выпутаться, разорвалъ сверху до низу два полотнища.
Но вс были свтло и счастливо настроены, и Долли былъ успокоенъ прежде, чмъ краска смущенія успла сбжать съ его лица. Я сравнилъ молодой картофель съ бильярдными шариками, а великолпная Анастасія, улыбаясь божественной улыбкою, сказала (я опасаюсь, не совсмъ чистосердечно), что она безконечно рада погибели этого противнаго платья: она именно терпть его не могла и общала отданъ горничной.
Я потомъ видлъ его самое платье на ея младшей сестр, много общающей исполнить двочк, она носила его по воскресеньямъ.
Возбужденное состояніе Блумсбери-сквера достигло высшей степени, когда Долли на другой день снова явился, ‘показать свой ротъ’, объяснилъ онъ, но опытную мать, какъ мистриссъ де-Кадъ, не проведешь такими жалкими уловками.
Долли явился слишкомъ рано, и потому его визитъ произвелъ большую суматоху, миссъ Анастасія не успла еще облечься во всеоружіе брани. Положеніе било критическое, но генералъ не потерялся. Радужный лакей былъ отправленъ къ глав семейства съ запиской смотрть Долли въ ротъ, пока Анастасія будетъ готова.
— Съ этого дня надо одваться какъ можно раньше, моя милая, говорила взволнованная мать.— Нельзя рисковать… Такой кладъ не скоро съищешь! Теперь съ утра надо надвать персиковое шелковое платье — оно очень эффектно…
Свиданіе Анастасіи и Долли не удалось: не утшило нжныхъ родителей и не развеселило красавицу. Войдя, Долли увидалъ божественное созданіе, глубоко погруженное въ чтеніе книги (она держала ее вверхъ ногами), она вздрогнула при его неожиданномъ появленіи и сказала, что это очень любезно съ его стороны.
Радужному лакею было отдано приказаніе доложить мамаш, что пожаловалъ мистеръ Икль, но мамаша, слушавшая подъ дверями, сочла за лучшее не мшать разговору молодыхъ людей. Она терпливо ждала, и когда Долли ухалъ, кинулась къ дтищу, повторяя задыхающимся голосомъ:
— Что? Что? Что?
Анастасія была раздражена. Она презрительно отвтила:
— У насъ былъ препріятный разговоръ: мы, главнымъ образомъ, толковали о его рт.
— Господь Богъ мой! воскликнула мамаша.— Что за умовредный человкъ! Но каковъ онъ былъ вообще?
— Онъ точно боялся меня и думалъ какъ бы бжать. Я напрасно старалась перемнить разговоръ: онъ все сводилъ его къ своему мизерному рту!
Она была такъ сердита, что не будь Долли 1,200 фунтовъ годоваго дохода, она отправила бы недогадливаго простачка на вс четыре стороны.
Долли былъ побжденъ окончательно при второмъ свиданіи. Я это понялъ, какъ только пришелъ къ нему и взглянулъ на него. Онъ быть ласковъ до нельзя, шерри явилось передо мною въ мгновенье ока, я молча сидлъ и ждалъ его исповди. Онъ не зналъ, какъ завести рчь, и началъ ходить взадъ и впередъ по комнат, ступая по пестрому ковру такъ, чтобы нога непремнно попадала только въ голубую клтку. Нервные люди, когда чмъ нибудь сильно взволнованы, всегда прибгаютъ къ какимъ-нибудь противоволнующимъ средствамъ. Одинъ мой знакомый, говоря мн о болзни ребенка, сълъ весь ноготь большаго пальца, другой знакомый, въ случа сильнаго возбужденія чувствъ, таскаетъ себя неистово за бакенбарды. Нкоторые дергаютъ себя жестоко за носъ, нкоторые кусаютъ себ губы, у иныхъ бываютъ конвульсіи. Долли такъ старался попадать въ голубыя клтки, что ослаблъ отъ усилій и на лбу у него показались капли нота. Ножки его выдлывали разныя быстрыя па, и скользили, какъ угри, его лицо было торжественно, какъ у мусульманина. Напрасно я, время отъ времени, говорилъ: ‘какова сегодня жара, Долли, а?’ или спрашивалъ: ‘что новаго, Долли?’ Онъ, казалось, не слыхалъ меня и не замчалъ. Къ счастію онъ, наконецъ, сбился съ голубой клтки и опомнился.
Тогда онъ покраснлъ и началъ:
— Да, сегодня очень жарко, новостей нтъ, но я хочу попросить у васъ совта, дорогой мой Джекъ. А вы, пожалуйста, надо мной не смйтесь!
Самое врное средство заставить человка смяться — это попросить его не смяться.
— Начинайте, дружище, отвтилъ я, совершенно готовый надорвать бока отъ хохоту.
Онъ началъ.
— Какъ вы думаете, сказалъ онъ, торжественнымъ тономъ:— высокій ростъ иметъ большую важность?
Я еще не усплъ выговорить: ‘никакой важности!’ какъ онъ уже продолжалъ:
— Думаете вы, что двушка предпочтетъ высокаго человка человку средняго роста?
Я сказалъ: — что за чепуха!
— Но мы привыкли соединять величіе души и твердость характера съ благороднымъ построеніемъ тла. Я полагаю, люди маленькаго роста никуда не годны!
Злосчастный юноша! Какъ онъ себя ненавидлъ въ эту минуту!
Чтобы его успокоить, я спросилъ, что у него лежитъ на душ.
Онъ поспшилъ высказаться.
— Предположимъ, что я желаю кому-нибудь посвятить всю свою жизнь. Вдь это благородное желаніе, потому что очень рискованное, но какъ женщина, напримръ, приметъ мои слова? Разв я могу ей говорить о какихъ-нибудь подвигахъ, о попранныхъ врагахъ, и о побжденныхъ опасностяхъ, когда она видитъ, что я едва могу влзть на стулъ? Я всегда полагалъ, что женщины любятъ такихъ мужчинъ, которые обладаютъ львиною силою и львинымъ мужествомъ.
— Вы неправы! сказалъ я ршительно.
(Я пилъ его шерри и считалъ своимъ долгомъ утшать).
— Я правъ! отвтилъ онъ. — Я не осмлюсь сдлать предложеніе женщин! Всякая глядитъ на меня съ презрніемъ!
— Есть очень маленькія женщины… началъ я.
— Я не люблю карлицъ! отвтилъ онъ гнвно. — Посмотрите на Анастасію де-Кадъ — вотъ женщина!
— А! сказалъ:— изъ нея выдетъ даже полторы!
Безуміе шутить въ такихъ случаяхъ. Онъ пришелъ въ негодованіе.
Я поскоре принялся превозносить несравненныя прелести Блумсберійской Бобелины, и этотъ маневръ спасъ меня отъ его гнва. Онъ смягчился.
— Мой несчастный обморокъ уронилъ меня въ ея глазахъ, меланхолически сказалъ онъ:— но старикъ такъ рванулъ зубъ…
Затмъ, вдругъ просвтлвъ, онъ прибавилъ:
— Какъ она была очаровательна въ голубыхъ полусапожкахъ! Божественна!
— Долли, началъ я убдительно:— вы по пустому себя мучите. Разв вы до сихъ поръ не знаете, что высокія женщины безума отъ малорослыхъ мужчинъ?
— Не хотите ли еще шерри, Джекъ? Чтожь вы совсмъ не пьете? Можетъ, вы предпочитаете кларетъ? Я хочу попросить васъ объ одной услуг… Не можете вы какъ-нибудь узнать мысли Анастасіи на этотъ счетъ? Только поскоре, Джекъ. Впрочемъ, это совершенно безполезно! прибавилъ онъ меланхолически.— Нечего себя тшить мечтами!
Онъ съ томительной тоской поглядлъ на меня, ломая свой красивенькіе, прозрачные пальцы.
— A какъ вы полагаете, дружище, много у нея обожателей съ такимъ состояніемъ, какъ у васъ, а? Большой доходъ лучше большаго роста.
Бдный крошка привскочилъ на мст и вскрикнулъ:
— О, нтъ! нтъ! ни слова о деньгахъ, Джекъ! Я хочу чистой любви… я жажду… Лучш уврьте ее, что у меня ничего нтъ, что я безъ всякихъ средствъ… и что я буду для нея трудится… Это придаетъ мн значенія… Но къ чему ласкать себя несбыточными надеждами? Разв этотъ безподобный серфимъ обратитъ на меня вниманіе? что я передъ ней?
— У васъ очень интересный видъ, Долли, сказалъ:— и вы напрасно такъ отчаяваетесь.
Любовь Долли, медицина и домашнія междоусобія съ хозяйкою совершенно поглотили все мое время, и завалили меня до горла работою. Кром того, постоянные обды съ Долли изнжили мой нравъ, человкъ, подобный мн, долженъ привыкать обдать, ежедневные обды развиваютъ въ немъ легкомысліе и безумную самонадянность.
Мой бдный крошка не могъ обойтись безъ меня ни минуты. Вчною темою вашихъ разговоровъ была прекрасная Анастасія, меня уже начинало тошнить при ея имени.
Невозможно себ представить ничего безпомощне этого влюбленнаго карапузика! Разъ я засталъ его въ сокрушеніи, онъ испускалъ какіе-то жалобные горловые звуки, похожіе на болзненное воркованье, и промучившись надъ нимъ съ часъ, я выпыталъ наконецъ, что его преслдуетъ мысль о разорванномъ плать красавицы.
— Что она должна думать обо мн? стоналъ Долли.— Я не смю идти туда, не смю ей показаться на глаза! Господи! Еслибы я могъ послать ей какой-нибудь подарокъ, а?
— Отчего жь не послать, Долли?
— Вы думаете, это позволительно? вскричалъ онъ, и лицо его просвтлло.— Но я не знаю… я не умю покупать, ни выбирать, Джекъ…
— Я выберу и куплю за васъ, хотите?
Онъ совершенно повеселлъ.
— О, какъ вы милы и добры, Джекъ! Я никогда, никогда не забуду этой услуги!
Подарокъ былъ купленъ и отправленъ при умномъ и любезномъ письм (моего сочиненія) въ Блумебери-скверъ.
Гусиный гоготъ и смятенное маханье крыльями, когда собака врывается въ среду гусинаго стада, можетъ дать слабое понятіе о томъ шум, который поднялся у де-Кадовъ при полученіи нашей посылки, Долли не былъ у нихъ недлю. Они уже стали забывать о мелькнувшей надежд. Мистриссъ де-Кадъ назвала уже Долли карликомъ, Бобъ грозился его изувчить, и прекрасная Анастасія выражала въ нему полнйшее презрніе.
Но теперь надежда засіяла снова, и засіяла боле яркимъ свтомъ.
На семейномъ совт ршено было снабдить Боба деньгами и поручить ему пригласить меня на товарищескій обдъ въ ресторан. Онъ долженъ былъ подпоить меня и выпытать у меня всю подноготную о Долли.
Я это все тотчасъ же сообразилъ.
Я разсуждалъ такъ: эти люди хотятъ поймать Долли, я могу имъ мшать, во съ другой стороны Долли погибаетъ отъ любви и готовъ согласиться на все, лишь бы жениться на красавиц.
А красавица? Я не осуждаю ее такъ, какъ осуждаю родителей. 1,200 фунтовъ годоваго дохода — это такое искушеніе, противъ котораго трудно устоять двушк, т. e. невольниц въ родительскомъ дом.
Она ни чуть не любитъ Долли, она и не помышляетъ о любви, вс ея мысли заняты его доходомъ. Но Долли милйшій, добрйшій человкъ, и она не ршится обижать и притснять его. Разумется, она будетъ вертть имъ, какъ ей угодно, но онъ будетъ радъ ей во всемъ слпо повиноваться.
Я съ апетитомъ сълъ обдъ Боба и кром того досыта натшился, наблюдая за его уловками вызвать меня на болтовню о Долли. Безобразный молодой человкъ! гд ему было тягаться со мною! Къ концу обда онъ совершенно опьянлъ и не былъ въ состояніи связать двухъ словъ. Я самъ началъ рчь.
— Скажите мамаш, Бобъ, что мистеръ Икль окончательно плненъ вашей сестрицей, и если миссъ Анастасія согласна, то она можетъ пристроиться какъ нельзя лучше.
— Отлично! пробормоталъ онъ. — Выпьемъ за ихъ здоровье!
И онъ опорожнилъ бокалъ себ въ жилетъ.
Услыхавъ радостное извстіе, нжная родительница упала на грудь дочери и осыпала ее поцалуями. Прелестная Анастасія вдругъ, казалось, выросла еще на футъ,— такъ божественно подняла она свой орлиный носъ и такимъ побдоноснымъ взоромъ окинула близкихъ сердцу.
Вся семья стала оказывать необыкновенное вниманіе Анастасіи, вс сознавали ея огромное значеніе и ту несравненную услугу, которую она оказывала. Вс были чрезвычайно веселы и одушевлены.
— Мой другъ, сказала мистриссъ де-Кадъ своему супругу: — вы должны дать мн денегъ: Анастасіи надобны нкоторыя вещи…
— Мое сокровище! обратилась мамаша къ своему дтищу:— нечего мшкать, а надо поскорй одться: онъ можетъ придти рано. Я дамъ вамъ свою кружевную пелеринку, только вы не надвайте ее прежде, чмъ услышите звонокъ.
— О, мамаша! пролепетала интересная красавица.
— Длайте, что вамъ приказываетъ мать, Анастасія, сказалъ папаша. — Я даю вамъ шесть фунтовъ.
— Зачешите волосы назадъ и пришпильте черные бархатные банты, и золотую стрлу воткните въ косу, продолжала мамаша дловымъ тономъ.
— Хорошо, милая мамаша.
— И придите возьмите мою алмазную брошку. Нтъ! погодите! Надньте внокъ изъ махроваго маку. Можно сказать, что сбираетесь дать сеансъ живописцу, готовите сюрпризомъ для отца свой портретъ. Это даетъ очень хорошее понятіе о вашемъ сердц и сразу завязываетъ интимный разговоръ.
— Но если онъ не придетъ? возражаетъ невинная два.
— Не придетъ! восклицаетъ мамаша.— Я не даромъ прожила на свт, и знаю, что говорю. Не забудьте перчатокъ.
Мамаша не ошиблась, онъ пришелъ. Я самъ довелъ его до дверей и оставилъ тамъ въ сильнйшемъ смятеніи. Увидя Анастасію въ внк, онъ совершенно потерялся и у него явилась мысль бжать къ первому парикмахеру и велть завить себ волосы.
Свиданіе было удовлетворительно. Анастасія (она обладала необычайнымъ тактомъ) помстилась у окна и разговаривая, подстерегала перваго прохожаго высокаго росту. Скоро показался высоченный джентльменъ,
— О, мистеръ Икль! шутливо вскрикнула очаровательница:— поглядите на этого человка! Видали вы такое чудовище? О, какой ужасный!
Счастливый Долли взглянулъ и въ душ пожелалъ быть такимъ чудовищемъ.
— Онъ очень высокаго роста, отвтилъ онъ, и прибавилъ съ волненіемъ:— разв вамъ не нравятся люди высокаго роста, миссъ де-Кадъ?
— Разв они могутъ нравиться, мистеръ Икль?
Она сдлала очаровательную гримаску, выражающую отвращеніе и сказала:
— Я ихъ ненавижу! Я называю ихъ фонарными столбами! Ха! ха! ха! Они такіе нескладные, не знаютъ куда двать свои громадныя руки! О, безобразныя чудовища! Ха! ха! ха!
Долли тоже расхохотался и подумалъ, что Анастасія умнйшая женщина на свт.
— И какіе они неуклюжіе, неотесанные всегда, наступаютъ ножищами на платье, затоптываютъ, рвутъ… О, я ихъ терпть не могу!
Долли покраснлъ, какъ разъ.
— Разъ я былъ такъ несчастливъ… пробормоталъ онъ:— разорвалъ…
— О, я это вамъ давно простила! поспшно перебила добрая красавица:— я была виновата, а не вы, я неловкое, большое созданіе!
И она лукаво и нжно на него поглядла.
Долли горлъ желаніемъ сказать ей, что она была прелестнйшимъ созданіемъ, но у него не хватило столько мужества: онъ только смотрлъ на нее съ обожаніемъ и сильно краснлъ.
— Онъ премилый крошка, сказала красавица своей мамаш.— Надо его немножко повымуштровать, и изъ него выйдетъ презабавное созданьице. Я полагаю, что привяжусь къ нему.
— Разумется, моя милая, это вашъ долгъ, отвтила мамаша.
Дло пошло живо, къ великому удовольствію всего племени де-Кадовъ. Зная мое вліяніе на Долли, они подкупили мое расположеніе всевозможными средствами: утонченною лестью, превосходными обдами, изъявленіями симпатіи и проч., и проч.
Но Долли медлилъ объясненіемъ, а родители де-Кады были нетерпливы. Замедленіе раздражало тоже Анастасію. Она достигла того, что онъ называлъ ее ‘Анастасія’, сама называла его Долли, но хотя нершительный крошка таялъ видимо отъ любви, онъ все еще не сдлалъ настоящаго предложенія о вступленіи въ бракъ.
— Я не могу! не могу! говорилъ мн Долли.— У меня языкъ не повертывается! Господи! чмъ все это кончится!
Наконецъ, я сжалился надъ нимъ и взялся все устроить.
Я отправился съ мистриссъ де-Кадъ и переговорилъ съ нею. Старая лицемрка начала съ того, что всплеснула руками и ахнула, затмъ взволнованнымъ голосомъ стала выражать свои опасенія: это такой важный шагъ въ жизни женщины, такъ мало зная человка, выходить за него замужъ страшно, можно посл раскаяться въ благородной доврчивости и т. д., а кончила тмъ, что никогда не ршится принуждать свое дорогое дитя и все предоставитъ ея сердцу.
Я показалъ, разумется, видъ, что всему этому свято врю и поручилъ ей молить миссъ Анастасію сжалиться надъ бднымъ Долли.
— Мистеръ Икль можетъ положиться на меня, отвчала съ чувствомъ старая плутовка.
Разумется, Анастасія ‘сжалилась’, и радость Долли была до того велика, что я счелъ нужнымъ употребить для его успокоенія нкоторыя медицинскія средства. Ршено было, что молодые люди должны объясниться какъ можно скоре.
Въ назначенный часъ я привезъ Долли въ Блумсбери-скверъ. Едва онъ показался, какъ мистриссъ де-Кадъ ринулась на него, называя своимъ драгоцннымъ сыномъ и поймала его въ свои объятія, между тмъ какъ старый Рафаэль простиралъ надъ нимъ руки, давая свое родительское благословеніе и заклиная его постоянно любить и беречь вручаемое ему нжное сокровище. Я избавилъ бднаго Долли отъ этой пытки, обратясь съ поздравленіемъ къ чувствительному дантисту и вырвалъ задыхающагося крошку изъ объятій нжной тёщи, какъ пробку изъ закупоренной бутылки.
Въ гостиной, на малиновой штофной соф, сидла прелестная Анастасія, нюхая престонскія соли. Одтая въ непорочное блоснжное одяніе, оживленное двумя-тремя десятками аршинъ яркихъ розовыхъ лентъ, она представляла собою олицетвореніе доврчивой невинности. Въ волосахъ у нея была роза, усыпанная стеклянными росинками.
Мы втолкнули Долли въ гостиную и поспшно удалились, т.-е. удалился я, мистриссъ де-Кадъ, дантистъ и молодой Бобъ только сдлали видъ, что уходятъ, а на дл вернулись снова къ дверямъ и стали подслушивать.
Увидавъ своего будущаго властелина, чувствительная Анастасія упала въ обморокъ. Этотъ неожиданный пассажъ такъ поразилъ Долли, что онъ схватилъ престонскія соля и принялся совать ей въ носъ флаконъ, отчаянно вскрикивая:
— О, Анастасія! О, Господи! Я не виноватъ! Мн сказали, что вы согласны! О, великій Боже! О! Я уйду! Сейчасъ уйду! Гд докторъ? Очнитесь, я уйду!
Онъ въ самомъ дл хотлъ бжать, и это заставило красавицу очнуться. Она съ усиліемъ открыла глаза, бросила кругомъ очаровательно-дикій взглядъ и спросила, что съ нею и гд она. Затмъ, она узнала Долли, сладостно ему улыбнулась и дала поцаловать руку, а черезъ дв секунды собрала достаточно силы, чтобы выразить ему свою любовь нсколькими милыми словами.
— Вы всегда будете добры ко мн, Адольфусъ? пролепетало прелестное, слабое, беззащитное и невинное существо,
— О, всегда! О, вчно! отвчалъ безумный крошка.
Бобъ бросился прочь охъ дверей и разразился хохотомъ въ отдаленныхъ покояхъ.
— Она проситъ его быть въ ней добрымъ! говорилъ молодой циникъ, хватаясь за бока.— Бдный карапузъ! Дай Богъ, чтобы у него осталась дла голова на плечахъ!
Долли ждалъ бракосочетанія съ лихорадочнымъ нетерпніемъ и всхъ торопилъ. Безмозглый молодой человкъ! Это было самое золотое время, онъ тогда велъ именно ту жизнь, какая приличествовала такому слабому, добродушному и невинному смертному. Мамаша де-Кадъ передъ нимъ благоговла, папаша де-Кадъ подобострастно угождалъ ему, Бобъ пересталъ занимать у него деньги — словомъ, онъ царствовалъ въ Блумсбери-сквер!
У него составилось убжденіе, что величественная Анастасія, выходя за него замужъ, приноситъ ему величайшую жертву, и онъ строилъ тысячу плановъ, какъ бы отличиться и не допустить ее до раскаянія, онъ думалъ о ней дённо и нощно и шаллъ отъ избытка счастія, онъ каждый день таскалъ ей всевозможные подарки, подходя къ дому, онъ начиналъ весь дрожать, какъ ананасное желе, а если въ окн показывался божественный горбоносый серафимъ, если мелькалъ хоть локонъ черныхъ какъ смоль роскошныхъ волосъ, перевитыхъ пунсовымъ бархатомъ, онъ спотыкался, глаза ему застилало туманомъ и онъ не попадалъ въ двери, не стукнувшись обо что нибудь лбомъ или затылкомъ.
— О, какъ поздно, Долли, негодникъ говорила прелестная и нжная невста.— Я ждала васъ такъ долго-долго! О, еслибы у васъ не было этихъ милыхъ глазъ, какъ бы я васъ разбранила! Но эти глаза! Я противъ нихъ безсильна!
— О, Стаси! Я опоздалъ, потому что хотлъ купить эти алмазныя сережки… Я больше никогда не буду! Я прямо буду спшить сюда!
— Ахъ, какія чудныя сережки, Долли! И какъ он кстати! О, милый, милый другъ! О, простите мои слова! Меня такъ глубоко трогаетъ ваше вниманіе, Долли, что я готова васъ ждать сколько хотите! Не стсняйте себя никогда! уговаривала добрая двушка. — О, чудныя сережки! Я войду покажу мамаш!
Мамаш было немного завидно, она сама любила цнныя вещи, но она затаила свои чувства и полюбовалась на подарокъ.
— По крайней-мр десять фунтовъ далъ, сказала эта вульгарная матрона.
Разъ Анастасія спросила Долли, не любилъ ли онъ прежде.
— Я любилъ очень кормилицу, отвтилъ Долли.
— Вы знаете, что я подразумваю, Долли!
Онъ долго припоминалъ, наконецъ отвтилъ:
— Была одна, миссъ Мильсъ…
— А! Миссъ Мильсъ!
— Она дала мн свой локонъ на память, но я не могъ ее любить, она была такая ничтожная.
— О, я знаю, что есть еще кто нибудь! Какая нибудь ужасная женщина, которая вырветъ васъ изъ моихъ объятій и разобьетъ мое бдное сердце!
— Ахъ, вы говорите о переплетчиц? Клянусь честью, между нами ничего нтъ!
— Я это предчувствовала! Я это предчувствовала! взвизгнула Анастасія. — Признавайтесь во всемъ, сэръ! Во всемъ, если не хотите, чтобы и упала мертвая у вашихъ ногъ!
Я бы предоставилъ ей кататься по ковру сколько душ угодно и былъ бы безмятеженъ полагаясь на здоровое тлосложеніе чувствительной и страстной женщины, но Долли пришелъ въ ужасъ, бросился на колни, вопилъ, просилъ прощенья, клялся въ любви и невинности, наконецъ, онъ подарилъ ей массивный золотой браслетъ съ огромнымъ изумрудомъ, и тогда только она поврила его чистот и врности.
— А вы, Стаси, никого не любили прежде? спросилъ трепещущій Долли, когда миръ былъ уже заключенъ.
— О, нтъ, скромно отвтила красавица.— Я не шла замужъ, потому что никто не нравился. Я отказала лорду Маргету, какъ онъ ни молилъ меня…
— Лорду Маргету? Этому великолпному мужчин!
— Между нами не было симпатіи, Долли, просто объяснило неподкупное созданіе.
Воркованье длилось уже нсколько недль и семья крайне нетерпливо ждала свадьбы. Старые де-Кады ссорились, что такъ долго продолжаются экстренные расходы, а миссъ Анастасія, отличавшаяся живымъ нравомъ, не совсмъ благодушно выносила упреки мамаши за медленное веденіе дла.