БИТВА СЪ ПИРАТАМИ.
БИТВА СЪ ПИРАТАМИ.
(отрывокъ изъ морскаго романа).
ВЛАДИМІРЪ ВОЙТЪ.
‘Сынъ Отечества’, No 9, 1838
Битва с пиратами, Войт Владимир Карлович, Год: 1838
Время на прочтение: 12 минут(ы)
— Держитъ ли бригъ еще сигналъ?— спросилъ Баронъ Винтъ командиръ брига Храбраго, прохаживаясь но шканцамъ.
‘Держитъ!
— Поднятъ ли отвть?
Поднятъ: не ясно вижу. Нашъ товарищъ, кажется, вышелъ изъ Поро, и хочетъ къ намъ подлавировать’, сказалъ вахтенный лейтенантъ.
Командиръ гордо откинулъ назадъ свою голову, привычнымъ взоромъ пробжалъ по картинно распущеннымъ парусамъ, на которые такъ щедры лихіе моряки, взглянулъ на Морейскій берегъ, вдоль котораго, при попутномъ втр, бригъ Храбрый несся подъ всми лиселями, онъ вышелъ въ проливъ у Капъ-Колона, цль его плаванія былъ Поро.
Чрезъ нсколько времени, радостно закричалъ съ бака сигнальщикъ: ‘No 599.’
‘Имю приказаніе отъ адмирала,’ сказалъ малютка, штурманскій кадетъ, подбгая къ капитану съ сигнальной книжкой.
— Отвчать! Да, хорошенько смотрть: не будетъ ли телеграфа? Возьми мою Лондонскую трубу.
‘Она у меня’, отвчалъ малютка.
— То-то ты такъ согнулся на правую сторону.
‘Очень тяжела-съ!’ отвчалъ тотъ, весело посматривая на капитана.
— Телеграфъ готовятъ!— закричалъ протяжно сигнальщикъ. Съ живостью схватилъ малютка аспидную доску для записыванія нумеровъ телеграфа, и бросился бжать на бакъ. Вскор возвратившись, передалъ онъ значеніе телеграфа, по этикету службы, вахтенному лейтенанту, а тотъ буквально донесъ капитану: ‘имю повелніе, вмст съ вами, аттаковать два корвета, стоящіе въ Монастырской бухт.’
‘Лиселя съ лвой долой, держать на западную оконечность Пороса, давать команд скоре обдать, велть артиллерійскому офицеру, больше выкатить ядеръ.’ И съ этими словами, обращенными къ старшему лейтенанту, капитанъ спустился въ низъ.
Въ его боковомъ кабинет сидла задумчивая Зюлейка, слезы высохли на ея глазахъ, блдность печально очертила ея прекрасную, страстную физіогномію. При появленіи Барона, она бросилась къ нему на грудь, и безъ слезъ рыдала, спросила прерывающимъ голосомъ:
— Скоро ли покинешь ты меня? Скоро ли придемъ мы въ Поро?
‘Нтъ!’ отвчалъ машинально Винтъ.
— Нтъ! И такъ ты даришь мн еще нсколько часовъ, можетъ быть, нсколько дней!— И я снова оживаю для счастія, снова благословляю судьбу мою, которою ты управляешь, какъ мусселинъ, повелвающій владыками нашихъ сералей. Что значили для меня годы жизни въ тюремномъ гарем! Что значили для меня мсяцы, когда я скиталась съ нашимъ племенемъ по Хіосу, Идр, Ипсар! Теперь только я понимаю, огненно чувствую каждый счастливый часъ, проведенный съ тобою, счастіе, передъ которымъ блдна, безцвтна любовь султана къ его первой любимиц, ничтожны рабскія угожденія прислужницъ гарема, скромны вс богатства Востока, роскошью которыхъ тшатъ повелительницу султанскаго сердца. Благодарю тебя за жизнь, которую ты растапливаешь въ твоихъ знойныхъ поцлуяхъ! Знаешь ли? Наше южное солнце не такъ жгло меня, какъ твои взгляды! Отъ солнца я бжала укрыться въ тнь, а къ твоимъ ласкамъ стремлюсь, какъ къ наслажденію жизнію. И я опять буду съ тобою — ты у кипятишь меня твоими палящими поцлуями? Нашему бдному поколнію, женщинамъ, рдко судьба бросаетъ знойныя страсти въ образ мужчины, по если мы встртили ихъ сердцемъ, то предаемся имъ съ необузданностью….
Она пала на его грудь, и судорожно сжала его въ своихъ объятіяхъ, ея рчь сопровождалъ трепетъ, казалось, не кровь, но огонь протекалъ въ ея жилахъ, казалось, каждое слово ея отрывалось отъ сердца — и это сердце, взрытое могуществомъ взволнованныхъ страстей, металось, рвалось за отлетвшимъ звукомъ, выражалось въ страстномъ порыв, отъ котораго замираетъ духъ въ груди и тло бьется въ лихорадочномъ движеніи.
Грустная мысль запала въ душу Капитана, онъ видлъ передъ собою существо, которое въ огненной истом обвило его своею любовью, слилось съ нимъ всми пылающими чувствами своего существованія, бросилось въ разгаръ страсти, увлекая и его въ этотъ клубящій водоворотъ любви. Винтъ сочувствовалъ Зюлейк, но зналъ, что ей должно было предпочесть долгъ службы, и успокоивался надеждою вознаградить себя въ будущемъ, въ Россіи, а до того времени, онъ ршился отослать ее на первомъ корабл въ Одессу, гд она должна была ожидать его прибытія. Теперь вдругъ измнились его предположенія. Корабль шелъ биться съ непріятелемъ, и можетъ быть, блуждающее ядро вырветъ сердце изъ груди Зюлейки, сердце, такъ безотчетно ему преданное, можетъ быть, она, еще въ цвт лтъ, съ полнымъ могуществомъ страстей, съ полной надеждой насладиться жизнію, лишится этой жизни, слдуя за судьбою Винта, И за кого же она погибнетъ? За утомленнаго жизнью мужчину! Онъ печально покачалъ головою, и отстранилъ свой мутный взоръ отъ пылающаго взгляда Зюлёйкина.
— Что съ тобою?— вскричала она свирпо, схвативъ обими руками за его голову и наклоняя ее къ себ, прямо смотря ему въ лицо и впиваясь своими взглядами въ его очи.
‘Ничего!’ отвчалъ Баронъ, отстраняясь отъ испытующаго взора Зюлейки.
— Какъ ничего? Огонь блеснулъ въ твоихъ глазахъ — ты утеръ слезу. Не утирай ее: отъ слезы родилась Пери, любимица нашихъ гаремовъ, отъ твоей можетъ родиться облегченіе намъ, кипящимъ страстію! Нтъ! не отдамъ земл’ твоей слезы, и въ тотъ день, когда страшнымъ звукомъ напомнятъ намъ роковой день, я съ этой слезой вознесусь въ хрустальное седьмое небо!
‘Перестань, Зюлейка! Нжное дитя Юга, дитя Христіанина въ Мусульманскомъ гарем, ты поза была молитву ко Христу, затерялась въ иновріи, ты даже не знаешь, что молитва укрываетъ насъ отъ бурь жизни, отъ ея горестей!
— Не знаю бурь жизни въ твоихъ объятіяхъ, не пойду изучать ихъ въ ваши обширные, душные города: въ теб, въ одномъ теб, заключено все — и моя родина, и ея свобода съ блестящимъ небомъ и вчно цвтущею природою, и память о сын и любовь къ нему, оторванному на вкъ отъ меня. Я знаю одно — любить, и это узнала, изучила я у тебя, и еще знаю — умереть за любимаго человка и умирая любить его!
‘Что если бы ты увидла меня мертвымъ?
— Что? повторила она дико. Что? Ежели бы я увидла тебя мертвымъ? Что?— И она, разгорвшаяся, поблднла, багровыя пятны выступили по лицу ея, дыханіе замирало въ груди. ‘Что?’ снова повторила она, какъ бы соображая его слова. ‘Ничего!’ проговорила она съ живостью. ‘Право, ничего! Я только бы вскрикнула — и умерла бы, обхвативъ тебя такъ сильно, такъ сильно, что насъ не разорвали бы люди, и по невол положили бы въ одну могилу.’
— Перестань! Перестань! Ты душишь меня въ своихъ объятіяхъ. Какъ измнилась ты въ лиц — я только пошутилъ!— сказалъ онъ, принимая веселое выраженіе.
— Пошутилъ? Ты шутишь моимъ сердцемъ! Впрочемъ, мн легче умирать вмст съ тобою, нежели думать, что ты будешь жить въ чужихъ объятіяхъ, что ты, можетъ быть, покинешь меня, О! не покидай, не покидай твоей Зюлейки! Съ тобою только, съ тобою повсюду и навсегда! Я не прожила бы дня, задохнулась бы воздухомъ, который не благословилъ бы тебя своимъ дыханіемъ.
Капитанъ вырвался изъ ея объятій.
— Зюлейка! къ теб придетъ Павелъ и проведетъ въ другое, боле безопасное мсто.
— Ребенокъ! ты не понимаетъ моихъ чувствъ, боишся повдать мн объ опасности. Я разслушала нсколько словъ за перегородкой. Офицеры говорили что-то о сраженіи. И ты хочешь въ то время спрятать меня, когда каждое ревнивое ядро можетъ тебя вырвать у Зюлейки? Ты забываешь, что во мн течетъ кровь Грека, и мы, вмст съ жаждой свободы, благословлены. на хладнокровное презрніе всхъ опасностей. И если твои взгляды не сожгли меня, твои объятія не задушили, то что для меня непріятельскіе выстрлы?
‘Ты не хочешь, Зюлейка, мн повиноваться: ты не любишь меня — любить значитъ слушаться.
— Мой отецъ — тотъ, кто произвелъ подобное, такое, какъ мое сердце, и кто развилъ во мн столько наслдственнаго огня, испугался бы самъ знойной пылкости моего сердца — ни не знаю, что такое любить? Да, я не умю выразить моей любви, но если ты пронзишь мое сердце, то изъ него брызнетъ не кровью, а огнемъ! Мн сказано природою: живи, дыши огнемъ. Огонь сжигаетъ меня — огонь, а не воздухъ, льется въ жадную, ненасытную грудь, и ты говоришь, что я тебя не люблю, не слушаю! Охлади же прежде, и я буду вслушиваться въ твои холодныя приказанія. Но знай, что всхъ водъ океана не станетъ залить мое жгучее дыханіе, всхъ снговъ вашего свера оледенить разсудокъ. И могу ли я вслушиваться въ твои холодныя приказы, когда знойно свирпютъ во мн страсти?
Отъ бшенаго, изступленнаго взгляда Зюлейки падали искры и въ полымя бросало Капитана.
— Прощай!— сказалъ онъ — слышишь на верху движеніе!
‘Прощай!’ повторила она, бросаясь къ нему на шею. Съ трудомъ оторвалъ Баронъ ее отъ себя, и кинулся на верхъ.
‘Вынести образъ, да священныя книги!’ сказалъ Капитанъ, обращаясь къ ревизору. ‘Бить на молитву!’ продолжалъ онъ, относясь къ старшему лейтенанту. ‘А вы —‘ эти слова сопровождали взглядъ на артиллерійскаго офицера — прикажите безъ замедленія высылать картузы, такъ же быстро, такъ же не суетливо, какъ всегда бываетъ на ученіяхъ съ пальбой, Много ли на каждую пушку готовыхъ зарядовъ, и много ли приходится выкаченныхъ ядеръ?
— Но тридцати пяти.
‘О! этого хватить, чтобы всхъ мятежниковъ послать къ ихъ ддушк сатан. Жаль,’ продолжалъ Баронъ, обращаясь къ офицерамъ, собравшимся вкругъ него, ‘что мы не можемъ по тшить себя настоящею войною — вдь это только охота!
— Вотъ народъ!— подхватилъ одинъ изъ нихъ.— За Грековъ дрались, дали имъ свободу съ благословеннымъ правителемъ Графомъ Иваномъ Антоновичемъ Каподистріа, и принуждены съ ними же драться.
‘Это мятежники, враги отечества,’ сказалъ лейтенантъ, выпущенный изъ офицерскаго класса, приглаживая едва пробивающіеся усы. ‘Въ минуты торжества враги человчества! Уничтожать ихъ, значить искоренять зло, мирить исторію съ потомствомъ.’ И слова его заглушилъ бой встоваго барабана на молитву.
Кратка была молитва команды на палуб, готовые тутъ же принять смерть, они уподоблялись христіанамъ первобытными, такъ же какъ и т, отдленные на своемъ бриг отъ человчества, также призывая въ свидтели одно небо и неувлеченные великолпіемъ религіи. На бригахъ нтъ священниковъ. Смиренно столпились вс къ образу, одинъ изъ среды всхъ читалъ молитвы, прочіе внимали голосу истины, предавались съ полнотою души Вездсущему, являвшемуся и въ хвалеоныхъ псняхъ, и въ полнот окружающаго неба и неизмримаго моря, на которые обращенный взглядъ какъ то единитъ человка, длаетъ его самостоятельнымъ для самого себя, чувствующимъ себя…
При конц, Капитанъ приложился къ образу, съ упованіемъ на благословеніе Невидимаго, съ религіозными чувствами, которыя такъ благодатно проливаютъ смиреніе врующимъ въ судьбу свою. Крестясь, съ краткими молитвами, послдовалъ ему весь экипажъ брига Храбраго.
Въ это время входили на рейдъ Монастырской бухты, и въ лв оставили скалу, или камень на подобіе лежащаго льва, придерживаясь къ берегу Поро.
— Команду во фронтъ!— сказалъ командиръ.
‘Вс во фронт!’ произнесъ Буленевъ, первый лейтенантъ, почтительно приподымая фуражку.
— Фуражки долой!
Капитанъ подошелъ къ строю. То не былъ боле изнженный баловень, обольститель женщинъ, тутъ не являлся онъ повелителемъ ихъ сердецъ, разочарованнымъ жизнію барономъ, отъ обаянія котораго млли женщины. То былъ командиръ, гордый своею властью, гордый своей лихой командой, гордый чуднымъ бригомъ. Это былъ повелитель, увренный въ себя, который съ такимъ же хладнокровіемъ шелъ дать бой для отличія своихъ матросовъ, какъ будто давалъ балъ — велъ ихъ на кровавый пиръ и приводилъ въ восторгъ храбрыхъ.
‘Здорово, ребята!’ произнесъ онъ звучно, обращаясь къ полной масс людей.
— Здравіе желаемъ вашему высокоблагородію!— разнеслось по рядамъ, вознеслось въ голосахъ марсовыхъ, стоящихъ на марс, разлилось по вод, отпрянуло отъ крутыхъ скалъ Поро, и — отозвалось на двухъ корветахъ, стоящихъ еще вдалек, въ лв.
‘Ребята! видите: два корвета ждутъ нашей побды.
— Рады стараться, ваше высокоблагородіе! разнеслось по рядамъ, вознеслось въ голосахъ марсовыхъ, разлилось по вод, отпрянуло отъ крутыхъ скалъ — отозвалось въ сердцахъ команды двухъ мятежныхъ корветовъ.
Самодовольствіе блеснуло на лиц Капитана. Онъ продолжалъ: ‘Новый случай, доказать вамъ усердіе къ Монарху и къ отечеству — посл побды съ гордостью назову васъ храбрыми товарищами. Помните, что вы служите на бриг Храбромъ — и я вашъ командиръ!
— На смерть рады стараться!— грянуло на шканцахъ, вознеслось въ крикахъ марсовыхъ, разлилось по вод, отпрянуло отъ крутыхъ скалъ, отозвалось трепетомъ въ сердцахъ команды на двухъ непріятельскихъ корветахъ.
Бить тревогу! сказалъ повелительно Винтъ.
— Да здравствуетъ отецъ командиръ!— крикнули стоявшіе на рул.
— Да здравствуетъ!— подхватила команда. Ура! ура! Рады стараться! Рады стараться!
Барабанъ ударилъ тревогу. И вс бросились къ пушкамъ, заряжали ихъ ядрами, укладывали, приносили принадлежности необходимыя для дйствія изъ орудій, раздували фитили, и чрезъ три минуты вс безмолвно стояли на своихъ мстахъ, наблюдая за каждымъ движеніемъ Капитана, спокойно прохаживавшагося на шканцахъ.
Эти люди не знали боязни, когда призывалъ ихъ долгъ службы, и когда ихъ судьбою правилъ любимецъ ихъ командиръ. ‘Рады стараться!’ Въ этихъ звукахъ сказывалось ихъ сердце, пробуждалось откровенностью — то не былъ кличъ приличій. Съ криками: ‘рады стараться,’ они встрчали штормы и ураганы, въ этихъ крикахъ они выражали свое торжество, когда ими былъ доволенъ ихъ командиръ. Съ этими криками они радостно, безпечно шли на смерть.
Очаровательный видъ представляла предъ-битвенная картина моря и кораблей!
Какъ любовникъ, жадный свиданія съ милой, съ свтлой улыбкой первой любви спшитъ начертить въ своей памяти незабвенный ликъ, такъ и море, свтлое въ своей гладкой поверхности, спшитъ слиться съ подножіемъ Морейскаго берега, цвтущаго, какъ разлившееся дыханіе юной жизни, вдохновеннаго, какъ мысль Творца въ ея земномъ величіи! И вотъ море, съ правой стороны спшитъ дугой очертить берегъ острова Поро, дико и величественно, съ угрюмостью смотрится онъ въ зеркальную глубь воды, выказывая свои гранитныя трещины, словно ребра. Бдно лпится на немъ зелень въ ущелинахъ вьется кипарисъ, печально вырастаютъ мелкія сосны на наваленной природою груд скалъ. Одиноко стоитъ четыреугольный монастырь, блый, онъ ясно оттняется отъ темнаго гранита, какъ святая непорочность души въ лтописи жизни. Плющъ и лавры, какъ врные сподвижники дряхлющаго, игриво вьются около его, будто желаютъ утшить старца въ уединеніи.
Съ южной и съ лвой стороны рейда, море стремится мимо гранитнаго острова, на внц котораго, основана крпость святаго Николая, и проникая между разсянныхъ скалъ подъ берегомъ, достигаетъ Морей. Тихимъ лепетомъ выражая свою безконечную пснь, радуясь свиданію, оно пріемлетъ въ свою зеркальность цвтущій видъ любимицы.
Ненасытный взоръ, пробгая отъ моря до Метинскихъ горъ, и бросаясь въ лво къ Трезинской гор, покрытой каштанами, жадно ловить весь обзоръ, и радуясь благословенной южной природ, вбгаетъ по зеленющему кипарисами и померанцами хребту, теряется въ свтломъ, какъ радость, неб, прозрачномъ, какъ обольстительный цвтъ красавицы, отливъ котораго видите вы сквозь плни гольную, прозрачную близну. Даль затерялась въ фантастическихъ очеркахъ синей перспективы горъ, а тамъ, сквозь низменный перешеекъ Поро, въ туман чертится далекій Паренонъ и выказываются стеньги Русскаго фрегата. То снова взоръ вашъ, радуясь, возвращается къ Море, и съ жадностью упиваясь наслажденіемъ, разбгается по безконечной панорам садовъ и виноградниковъ, останавливается на уединенномъ бломъ замк какого-то аги, отрывается отъ живописныхъ развалинъ, вьется въ блдныхъ, миртахъ, скользитъ по разбросаннымъ мельницамъ, останавливается на нсколькихъ домахъ съ террасами, любуется миндальными деревьями — они, съ своимъ блымъ цвтомъ на зеленющемъ ландшафт, представляются какъ блыя розы въ чащ зеленаго кустарника. И потомъ вашъ взоръ, обрадованный лимонной рощей, тонетъ, пересчитывая ея зрлые плоды, при лучевомъ дожд солнца, они висятъ словно златыя слезы.
Ежели вы нжили взгляды на своей любимиц, и судьба,оторвавъ ее отъ васъ, помрачила ваше зрніе, и не видя дорогаго сердцу лика, вы не чувствуете красоты окружающаго — позжайте на югъ, и вы вдохновитесь: ваши чувства замтятъ, подслушаютъ дыханіе природы, душа пробудится вздохомъ былаго, взоры обнимутъ другую любимицу, вчную, какъ дыханіе вчности, роскошную, какъ она сама. И не тяжелая дума, не грустная мысль, но обаяніе къ окружающему разовьетъ душу, и вы, какъ первобытный человкъ, дружный съ самимъ собою, безъ мрачной философіи, безъ выводовъ на тяжкое бремя жизни, безъ примровъ прошедшихъ столтій, безъ кровопролитій для доказательства, вы очиститесь отъ предразсудковъ и станете молиться вашими глазами…
Одинъ корветъ жмется къ крпости Святаго Николая, другой стоитъ вдоль Морейскаго берега, и бригъ, окрыленный всми парусами, безмолвно спускается на него, подъ перекрестнымъ огнемъ съ корвета и съ крпости.
— А! а!— закричалъ нашъ знакомецъ, малютка штурманъ, и страшно измнившись въ своемъ хорошенькомъ личик, въ конвульсіяхъ вертлся на одномъ мст.
‘Что съ тобою?’ съ участіемъ спросилъ Капитанъ, и грустно смотрлъ на ребенка, стараясь подать ему помощь.
‘Отнести его внизъ!’ отрывисто приказалъ онъ людямъ, назначеннымъ для носки раненыхъ.
Въ то время, какъ малютку спускали внизъ, онъ опамятовался, открылъ глаза, и мутнымъ, болзненнымъ взоромъ встртилъ грустный взглядъ Капитана, въ послдній разъ сказалась въ немъ прекрасная душа. ‘Прощайте, баронъ! Благодарю васъ, утшьте мою старушку мать!’ произнесъ онъ съ усиліемъ.
Вдругъ внезапный шумъ поразилъ Винта. Казалось ему, что онъ упалъ въ водоворотъ, умъ его крутился не обхватывая ничего въ своемъ порыв — вотъ задыхается баронъ въ полым огня — вотъ онъ боле ничего не слышитъ, не видитъ, погруженный въ неясную безотчетность….
Но вотъ память къ чему то исчезнувшему, далекому пробудилась въ немъ. Винтъ, утомленный, растерянный, возвращался къ чему то неопредленному, и посреди этой глубокой неопредленности слышалъ голоса: ‘Капитана убило! Капитана убило!’ Онъ хочетъ уврить въ противномъ, но слова не слетаютъ съ устъ, тло не повинуется движенію.
— Вчная память благодтелю! Помяни его, Господи, во царствіи Твоемъ!— шептали голоса надъ нимъ.— Не нажить намъ такого командира!
Ужели это смерть? Страшна ея медленная послдовательность! Баронъ чувствуетъ, что его подняли, несутъ. ‘Кончено!’ подумалъ онъ — ‘это уже не похороны ли? Что ежели бросятъ меня за бортъ, въ общую могилу моряковъ?’ — И вдругъ все тло его отозвалось на порывъ души, кровь хлынула изъ руки, изъ головы, и огромнымъ слдомъ обозначила мста капитана.
‘Капитана убило!’ снова произнесъ кто-то.
— Нтъ еще! сказалъ онъ, придавая твердость своему голосу.
‘Ура! ура!’ былъ отвтъ команды.
— Бить переправу!— И вся команда бросилась строиться у пушекъ съ лвой стороны.
‘Брамъ-фалы, бомъ-брамъ-фалы отдай — лиселя долой! сказалъ Винтъ ослабвающимъ голосомъ. ‘Эй, Орловаъ!’ продолжалъ онъ, подзывая къ себ урядника, ‘перетяни мн голову платкомъ, а ты сбгай, принеси другой перехватить руку.’
— Не прикажете ли, осмотрть рану?— спросилъ докторъ.
‘Кто вамъ приказалъ отлучаться отъ своего мста? Не время предлагать мн услуги, когда къ вамъ посланы раненые, нуждающіеся въ вашей помощи.
Бодро посмотрла другъ на друга команда, она уже позабыла объ опасности потерять командира.
‘Баттарея залпъ будетъ!’ сказалъ Капитанъ торжественнымъ голосомъ, и подойдя на довольно близкое разстояніе скомандовалъ: ‘Пли!’
Какъ своевольный дикарь, прикрпленный цпью къ одному мсту — какъ легкій змекъ, пущенный искусной рукой, плыветъ въ волнахъ неба, и мечется въ разныя стороны, и рвется на нити, жаждя свободы — такъ и мятежный корветъ на завезенномъ пшринг все поворачивался, и цлымъ лагомъ билъ бригъ, но счастливый выстрлъ, и онъ началъ рваться около якоря, подставляя корму.
‘Живе палить! Славно, молодцы!’ говорилъ Капитанъ восторженнымъ голосомъ, зажимая рукою рану, и отрываясь отъ недоконченной перевязки.
‘Марса-фалы отдай!’
И новые, еще боле опустошительные выстрлы били продольно корветъ, который подрзалъ бригъ до пожатія руки, поданной съ одного на другое судно.
Крпость молчала, или ея выстрлы падали на корветъ же.
‘Право на бортъ! Отдать якорь!’
И бригъ Храбрый сильнымъ огнемъ уничтожилъ корветъ, лежа съ нимъ на якор въ близкой дистанціи, бортъ о бортъ.
Корветъ, съ подбитыми станками, съ изъядренной мачтой, съ важнымъ числомъ убитыхъ и раненыхъ, не могъ дальше противиться. Каждый выстрлъ брига дйствовалъ все боле и боле разрушительно. Мятежники безумнымъ крикомъ привтствовали свою погибель ‘и бросались въ воду.
Густой дымъ повалилъ съ корвета.
‘Выпускать канатъ!’ кричалъ капитанъ. ‘Отъ пушекъ долой! Марса-фалы подымать! Форъ-марсель завалить на правую!’
И бригъ Храбрый, выпустивъ канаты, отходилъ отъ корвета.
‘Ставьте брамсели, бомъ-брамсели — держать круче! Я думаю нашъ товарищъ бригъ и безъ нашей помощи разобьетъ тотъ корветъ, а то и мы подоспемъ къ его услугамъ.
Огромнымъ столбомъ хлынулъ огонь изъ разбитаго корвета, какъ жертва язычниковъ, онъ прямо возносился въ высь, по вантамъ умчался въ небо, разбжался по реямъ, послднимъ усиліемъ выпалили заряженныя пушки, огонь хлынулъ изъ бортовъ, обвилъ корпусъ корвета, слился съ общей огненной массой. Глухимъ стономъ отозвалось небо, въ немъ блуждала огненная груда, и изъ нея падали раскаленныя пушки корвета, обгорлыя бревна, и снова густой дымъ чертился огненными очерками отъ новаго взрыва. Тяжкимъ ревомъ сказывалось море, оно, какъ безутшная мать, въ тяжкихъ страданіяхъ искало свое потерянное дитя, и водоворотомъ клубясь, поглощало съ жадностью все оставшееся отъ корвета.
Въ то время, пока храбрый капитанъ брига Храбраго, вылавировавъ, спускался на новую жертву, на другой корветъ, который модъ крпостью отчаянно дйствовалъ противъ брига, товарища Храбраго, по другую сторону крпости, между нею и берегомъ, нырнулъ пиратскій бригъ.
Въ пылу привтствій, страшно цловалъ Храбрый своими ядрами бортъ корвета и его рангоутъ, привтствуя смертію враговъ. Вдругъ увидли отчаянно несущагося пирата, онъ не отвчалъ на выстрлы брига. И избитый, изломанный выстрлами, прямо ринулся онъ и запутался бугшприхтомъ въ фоковые ванты.
— Лво! Обрубай его!— кричалъ Баронъ.— Палить изъ носовыхъ съ правой! Вызвать первую абордажную партію!
Въ право бросился бригъ Храбрый, и своими выстрлами привтствовалъ незваннаго гостя. А между тмъ изъ воды, съ бугширихта, выскочило человкъ сорокъ пиратовъ.
Ихъ яркая одежда, кровью наполненные, сверкающіе глаза были грозны. Албанскіе крики дико отзывались въ воздух. Съ кинжалами въ зубахъ, они дали по два выстрла изъ пистолетовъ, о тбросили ихъ за пояса — и кинулись въ кинжалы. Они рыскали, какъ смерть, бросались на штыки, падали подъ ударами ломовъ. Разсянные по палуб брига, они отчаянно дрались, и при каждомъ сильномъ удар, ихъ дикій крикъ превозносилъ свободу. Сброшенные, втиснутые въ воду, они увлекали туда своихъ противниковъ, грызли ихъ зубами, рвали тла ихъ.
Грозенъ быль ихъ старшина, мтки были его удары, и каждый взмахъ кинжала наносилъ смерть, каждый взглядъ обозначалъ жертву. По знакомому ему пути, онъ проникъ въ капитанскую каюту, самодовольно взглянувши на ужасную счу на палуб. И грозный, какъ мертвецъ въ заполночный часъ предсталъ онъ передъ Зюлейкой, все еще сидвшей въ боковомъ кабинет.
— А, измнница!— вскричалъ онъ — теперь ты въ моихъ владніяхъ — я пришелъ обвнчаться съ тобою и смерть стелетъ намъ брачное ложе! Но я не убью тебя мгновенно: мой кинжалъ, какъ любовникъ, насладится твоимъ сердцемъ! Вонзая его, и полюбуюсь, какъ ты танешь умирать множествомъ смертей, и подъ смертными его поворотами, допрошу, что чувствуешь ты ко мн, моя суженая, донын холодная, безчувственная для меня!
Онъ вертлъ кинжаломъ своимъ въ воздух, примриваясь, какъ ловче, страшне ее поразить, и радуясь ея безпамятству, онъ показывалъ, какъ будетъ выворачивать ея грудь, и, какъ судьба неизбжная, онъ готовъ былъ уничтожить ее…
Раздался выстрлъ, и — пиратъ упалъ передъ Зюлейкою…… _