Беззаветная любовь, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 44 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

БЕЗЗАВТНАЯ ЛЮБОВЬ.
Повсть.

Павелъ Павлычъ нервно ходилъ по комнат, заложивъ короткя и жирныя руки за спину. Время отъ времени онъ разсянно улыбался, бормоталъ что-то себ въ носъ и опять шагалъ съ легкимъ перевальцемъ, какъ вс разжирвше прежде времени мужчины. Эту полноту до извстной степени скрадывалъ высокй ростъ и остатки сохранившейся военной выправки. Вообще Павелъ Павлычъ былъ одинъ изъ тхъ крупныхъ русскихъ людей, каке сохранились еще кое-гд въ Москв, какъ послдне представители добраго, стараго помщичьяго времени. Выкармливались таке богатыри въ свое время въ подмосковныхъ вотчинахъ, въ степныхъ помстьяхъ и по разнымъ другимъ привольнымъ крпостнымъ гнздамъ. Посл эмансипаци богатыри куда-то исчезли, и только ничтожная ихъ часть какимъ-то чудомъ уцлла въ старой Москв, гд-нибудь на Поварской или въ прилегающихъ къ Пречистенскому бульвару кривыхъ уличкахъ и безыменныхъ переулкахъ.

— Посмотримъ, посмотримъ, какого гуся подманила наша Пустышка,— самодовольно повторялъ Павелъ Павлычъ, останавливаясь передъ окномъ.— За другихъ дочерей я не боялся: у Ольги талантъ къ музык, Серафима прекрасно поетъ, а у этой… гм… у Вавочки — ршительно ничего!..

Павелъ Павлычъ подвинулся къ самому окну и заглянулъ черезъ переплетъ рамы на дворъ, узкй и глубокй, какъ колодецъ. Скверный дворъ, а когда шелъ дождь, какъ сейчасъ, онъ превращался въ какую-то помойную яму. Не умютъ даже выстроить порядочнаго дома эти проклятые толстосумы и купчишки. Вообще, нтъ традицй, нтъ настоящихъ культурныхъ привычекъ, а т люди, которые сумли бы выстроить настояще дома,— увы!— должны скитаться по сквернымъ квартирамъ… Назойливый осеннй дождь точно подтверждалъ эти невеселыя мысли и наводилъ ту тягучую, неотступную тоску, которая мертвымъ камнемъ привязывается къ извстному возрасту. Да, кого-то приведетъ Пустышка въ самомъ дл,— эта странная двушка, въ колыбель которой добрая фея не положила ни одного таланта и которая съ ранняго дтства не подавала ршительно никакихъ надеждъ.

— Позвольте, этотъ гусь заставляетъ себя ждать…— ворчалъ Павелъ Павлычъ, поглядывая на часы.— Половина второго…

Легке знакомые шаги заставили его оглянуться: въ дверяхъ гостиной стояла сама Вавочка — свжая, розовая, сяющая какимъ-то непозволительнымъ здоровьемъ. ‘Она здорова до неприличя’,— говорила о ней старшая сестра, Ольга Павловна. Высокая ростомъ, статная, съ красивой фигурой и красиво поставленной на плечахъ махровой головкой, она бросалась въ глаза еще издали, но вблизи ее портили какой-то остановившйся взглядъ карихъ глазъ и тупое выражене небольшаго рта. ‘Нужно смотрть умне, Вавочка,— повторяла ей мать съ ранняго дтства,— у тебя въ лиц что-то такое глупо-удивленное и вмст равнодушное…’ — ‘Maman, я не умю придать лицу другого выраженя’,— спокойно отвчала Пустышка. И теперь она, остановившись въ дверяхъ, посмотрла на отца съ такимъ равнодушемъ, что того наконецъ взорвало.

— Вавочка, этотъ монсиньоръ заставляетъ себя ждать слишкомъ долго…— замтилъ Павелъ Павлычъ, щуря глаза и покачиваясь на каблукахъ.— Да… Согласись, что можно быть любезне, по крайней мр такъ принято въ порядочномъ обществ.

— Придетъ, если ему нужно,— равнодушно отвтила Вавочка и даже звнула.

— А какъ его фамиля?

— Камкинъ, Георгй Евгеньичъ…

— Изъ какихъ же онъ Камкиныхъ?.. Должно-быть, это изъ рязанскихъ — тамъ эта фамиля еще сохранилась. Да, настоящая дворянская фамиля и имя хорошее — Георгй… Что же, у него свое имнье?

Вавочка отрицательно покрутила головой.

— Нтъ имнья?— удивился Павелъ Павлычъ, поднимая брови.

— Да не знаю же я, папа… Какое мн дло до того — есть у Георгя Евгеньича имнье, или нтъ!..

— Какъ какое дло?.. Ты ужъ не маленькая, и объяснять теб такя простыя вещи довольно трудно… наконецъ, ты въ такомъ возврат, что нельзя поручиться… гм… да…

— Спросите маму или Ольгу: он все знаютъ…

— Почему же ты ничего не знаешь, когда это, можетъ-быть, касается больше всего именно тебя? У Ольги — музыкальный талантъ, у Серафимы — прекрасный голосъ, а теб серьезно слдуетъ подумать о своей судьб. Если молодой человкъ знакомится съ новымъ семействомъ, гд есть молодая двушка, то всегда можно предполагать, что у него есть свои основаня для такого серьезнаго шага. Да, серьезныя намреня…

— Ахъ, папа, это, наконецъ, скучно: вдь это не первый молодой человкъ въ нашемъ дом, и пока ничего еще особеннаго не случилось…

— Твои сестры были счастливе, хотя и твое время еще не ушло… Говорю теб, какъ отецъ, который долженъ предусмотрть многое, о чемъ двушки узнаютъ посл.

Мысль, что не-сегодня-завтра Вавочка можетъ выйти замужъ, растрогала Павла Павлыча. Онъ подошелъ къ ней, обнялъ и горячо поцловалъ прямо въ губы. Въ этотъ моментъ въ дверяхъ столовой показалась худая и сморщенная старуха. Она посмотрла на нжную родительскую сцену и только покачала головой. Павелъ Павлычъ видимо смутился, выпустилъ дочь изъ своихъ объятй а торопливо заговорилъ:

— Половина втораго… да… я жду, Ниночка…

Старуха сдлала знакъ глазами дочери, чтобы та уходила, и, когда они остались вдвоемъ, она строго заговорила:

— Павелъ Павлычъ, кажется, я васъ предупреждала, что считаю такое обращене съ взрослыми дочерьми неприличнымъ… Что за объятя и что за поцлуй!..

— Ниночка, Богъ съ тобой, что ты говоришь?..

— Я знаю, что говорю, и знаю, кому говорю… Вавочка — совершенный ребенокъ, и не слдуетъ ее развращать. Да, я знаю, что говорю…

Покрытое морщинами лицо Нины Александровны даже покрылось пятнами отъ волненя. Въ своемъ домашнемъ, полинявшемъ, люстриновомъ плать она не походила на grande dame, а на средней руки экономку или какую-нибудь содержательницу плохонькихъ меблированныхъ комнатъ. Передникъ изъ суроваго полотна и засученные рукава платья говорили о горячей кухонной пор: Нина Александровна не довряла испорченной московской прислуг и готовила, сама. Хорошй столъ былъ наслдственной слабостью Нины Александровны, какъ урожденной Михалевой, а Михалевы буквально проли миллонное состояне. Павелъ Павлычъ тоже раздлялъ эту фамильную слабость, хотя и носилъ другое имя. Любарске тоже любили плотно покушать. Даже самые близке знакомые не знали, что Нина Александровна частенько работаетъ дома за кухарку. Ложная гордость заставляла Любарскихъ тщательно скрывать это обстоятельство.

— Я всмъ пожертвовала для семьи,— продолжала Нина Александровна уже съ развивавшейся горячностью.— Да, я сдлалась сама кухаркой, чтобы дочери были всегда прилично одты и чтобы, вообще, были не хуже другихъ… Понимаете ли вы эту жертву, которую я приношу каждый день!..

Павелъ Павлычъ терпть не могъ вообще домашнихъ сценъ, а тутъ буря налетла совершенно неожиданно: онъ былъ въ такомъ хорошемъ настроени, даже расчувствовался по случаю судьбы Вавочки, и вдругъ явилась эта фуря.. Какъ воинъ, Павелъ Павлычъ въ такихъ случаяхъ всегда слдовалъ мудрому правилу Наполеона I: искусство побждать заключается въ умньи отступить во-время, т.-е. Павелъ Павлычъ отыскивалъ свою шляпу, надвалъ пальто и уходилъ изъ дому. Это благородное бгство являлось лучшимъ лкарствомъ: Нина Александровна успокоивалась, а Павелъ Павлычъ возвращался домой съ прекраснымъ аппетитомъ. Но сейчасъ онъ даже бжать не могъ, потому что онъ — тотъ неизвстный, который могъ имть серьезныя намреня относительно Вавочки — долженъ былъ явиться съ минуты на минуту…

— Ниночка, теб вредно волноваться,— бормоталъ Павелъ Павлычъ, застегивая и разстегивая щегольскую домашнюю визитку.

— Что-о? Мн вредно… и ты это говоришь?!..

Раздавшйся въ передней звонокъ спасъ Павла Павлыча на этотъ разъ, а явившйся гость былъ для него тмъ голубемъ, который приноситъ ‘втку мира’.

II.

Нина Александровна, конечно, скрылась, а изъ гостиной вышла Вавочка и съ милой развязностью представила своему папа ‘молодого человка’.

— Очень прятно, очень прятно, Георгй Евгеньевичъ,— повторялъ старикъ Любарскй, крпко пожимая руку молодаго человка.— Я уже слышалъ о васъ отъ Ольги Павловны.

Небольшаго роста, одтый безукоризненно, Камкинъ на первый разъ не производилъ особенно сильнаго впечатлня, какъ самый обыкновенный человкъ съ тми примтами, какя описываются на паспортахъ. Правда, въ быстромъ взгляд неопредленнаго цвта глазъ было что-то такое, чего не было у Павла Павлыча и его сверстниковъ, но въ наше время вс молодые люди именно такъ смотрятъ… Общее резюме перваго впечатлня Любарскй могъ выразить однимъ словомъ: нашъ, т.-е. нашего стараго, дворянскаго круга человкъ, а не просто какое-нибудь сомнительное comme il faut, какъ большинство ныншнихъ молодыхъ людей. Вдь это сейчасъ замтно, а Павелъ Павлычъ видлъ-таки на своемъ вку всякихъ людей: ни мщанской торопливости въ движеняхъ, ни дланой выдержки, а въ каждой мелочи — настоящее дворянское сознане собственнаго достоинства. Притомъ сейчасъ видно коренного москвича съ широкой складкой въ характер.

И Вавочка тоже держала себя съ гостемъ прелестно, такъ что Любарскй даже полюбовался на молодыхъ людей и невольно подумалъ: настоящая парочка… Впрочемъ, эту вольную мысль онъ сейчасъ же заглушилъ въ себ и тревожно посмотрлъ на дверь въ столовую.

— Вы постоянный житель Москвы, если не ошибаюсь?— спрашивалъ Любарскй, когда Вавочка устала занимать гостя.

— Да… хотя и не совсмъ,— уклончиво отвтилъ гость.— Мои занятя заставляютъ меня частенько оставлять Москву.

— Конечно, служба… да…

— Нтъ, я не служу, какъ это принято понимать, а только есть свои занятя…

— Понимаю, понимаю… Это прежде было, что только и свту въ окн, что служба… Духъ времени, Георгй Евгеньевичъ, которому невольно приходится подчиняться. Банки, акцонерныя компани, вообще предпрятя — да, я понимаю.

Этотъ дловой разговоръ былъ прерванъ появленемъ Нины Александровны, которая вошла въ гостиную съ особенной торжественностью. Она едва успла переодться, и Камкинъ, цлуя у ней руку, имлъ удовольстве насладиться запахомъ дешеваго мыла. Получилась небольшая пауза, прежде чмъ завязался новый разговоръ. Гость въ это время усплъ осмотрть скромную обстановку гостиной и чуть замтно поднялъ лвую бровь,— Вавочка поймала это движене, и на лиц у ней заиграли розовыя пятна. Никогда она не чувствовала всей тяжести окружавшаго ее приличнаго убожества: и мебель починена десять разъ, и ковры слдовало давно перемнить, и лампа стараго фасона, и эти противныя вязаныя салфеточки на креслахъ — вдь это хуже даже бдности. Камкинъ понялъ ея настроене и сумлъ его разсять оживленнымъ разсказомъ о послднихъ скачкахъ: онъ любилъ лошадей, какъ и Вавочка.

— А я, признаться сказать, недолюбливаю эти скачки,— заявилъ съ своей стороны Любарскй, принимая одну изъ своихъ лучшихъ позъ.— Да… Лошадей люблю до страсти, но скачки — это что-то барышническое и совсмъ намъ чужое. Если существуетъ нашъ коренной русскй спортъ, такъ это рысистые бга…

— Да, конечно,— соглашался Камкинъ,— но скачки создали англичане, а согласитесь — все англйское…

— Папа говоритъ, какъ бывшй рысистый заводчикъ,— не безъ ловкости объяснила Вавочка, чувствуя на себ благодарный взглядъ матери.

Разговоръ вертлся все время на общихъ темахъ, о какихъ говорятъ обезпеченные люди. Гость просидлъ ровно столько времени, сколько требовали приличя, и поднялся, чтобы проститься, но Павелъ Павлычъ задержалъ его: это была та общающая любезность, которая понимается между строкъ. У Вавочки блестли глаза, когда она смотрла на отца.

Чтобы попытать гостя, Нина Александровна завела настоящй салонный разговоръ о московской знати и съ непринужденной скромностью назвала нсколько громкихъ фамилй, какъ людей своего круга. Гость оказался въ курс дла и въ свою очередь сообщилъ нсколько интересныхъ фактовъ, которые свидтельствовали о его довольно близкомъ знакомств съ этимъ заколдованнымъ кругомъ. Это было нчто въ род предварительнаго экзамена, и Вавочка видла по лицу матери, что гость получилъ для перваго раза удовлетворительную отмтку. Но въ самомъ интересномъ мст этой бесды въ передней послышался рзкй звонокъ, и Нина Александровна вышла сама въ залу. Она вдругъ встревожилась, предчувствуя какую-то непрятность.

— Лука Агаонычъ…— доложила горничная, пряча грязныя руки подъ передникомъ.

— Нечего сказать, нашелъ время,— ворчала Нина Александровна, поднимая худыя плечи.

— Я ему говорила…— попыталась объяснить горничная, но сейчасъ же смолкла, встртивъ строгй взглядъ.

Въ передней уже слышался скрипъ смазныхъ сапоговъ, топтанье и тяжелые вздохи. Нина Александровна подняла еще разъ свои плечи и едва собрала силы, чтобы выйти къ нежданному гостю съ немного кислой улыбкой.

— А я къ вамъ, Нина Александровна,— точно съ разсчитанной рзкостью заговорилъ толстый купецъ, вваливаясь въ залу.— Завернулъ… то-есть, чтобы какъ насчетъ дровъ неустойки у насъ не вышло… Сами знаете, время теперь такое: о тепл пора подумать.

— Я васъ попрошу въ кабинетъ мужа, Лука Агаонычъ,— предупредила его Нина Александровна.— Павелъ Павлычъ сейчасъ занятъ…

— Ежели я не во-время пришелъ, такъ можно и уйтить… И пословица такая: ‘не въ пору гость — хуже татарина’. Собственно для васъ же, Нина Александровна…

— Ахъ, я очень вамъ благодарна…

На выручку явилась Вавочка. Она съ ужасомъ слушала изъ гостиной начинавшйся разговоръ и не выдержала. Въ трудныхъ случаяхъ для переговоровъ съ Лукой Агаонычемъ высылала ее сама Нина Александровна. Появлене Вавочки немного смутило гостя, и онъ даже прикрылъ свою пасть рукой.

— Извините, барышпя, ежели я къ примру…

— Всего лучше, если вы зайдете въ другой разъ,— коротко отвтила Вавочка съ своимъ обычнымъ видомъ.

Старикъ Любарскй въ это время сидлъ какъ на иголкахъ: въ гостиной слышно было каждое слово, и что могъ подумать человкъ, прхавшй въ первый разъ въ домъ, куда можетъ вваливаться, съ позволеня сказать, каждая скотина. Изъ затрудненя вывелъ самъ гость, который началъ дловой разговоръ съ самымъ непринужденнымъ видомъ. Отъ Ольга Павловны онъ уже слышалъ объ ихъ имни и, если не измняетъ ему память, года два назадъ прозжалъ мимо. Прекрасное имнье… да. Конечно, помщики — плохе хозяева, нужно сказать правду, но, съ другой стороны, есть и отрадныя явленя: интенсивная культура замтно прививается, и все будущее, больше, спасене — въ машин… Нужно вести борьбу съ наступающимъ капитализмомъ его же оружемъ.

— Всхъ насъ губитъ слпая доврчивость,— вралъ Павелъ Навлычъ, облегченно вздохнувъ: таке дловые разговоры были его конькомъ.— Мое имнье не изъ плохихъ, но нтъ рабочаго, нтъ умлыхъ рукъ, нтъ надежныхъ людей, на которыхъ можно было бы положиться въ такомъ важномъ дл. Представьте себ: у меня длалась запашка въ четыреста десятинъ, подъ снокосомъ шестьсотъ…

Когда Вавочка вернулась въ гостиную, Павелъ Павлычъ былъ уже въ удар и съ раскраснвшимся лицомъ объяснялъ гостю о существовавшемъ въ его воображени громадномъ хозяйств. Гость поддакивалъ, соглашался и въ соотвтствующихъ мстахъ удивлялся. Чтобы отплатить той же монетой хозяину, онъ откровенно разсказалъ о своей професси, какъ комиссонера крупныхъ машиностроительныхъ фирмъ — дло и въ настоящемъ его вид прекрасное, а въ будущемъ трудно даже представить границы нарастающаго прогресса.

— Вашу руку, дорогой Георгй Евгеньевичъ,— повторялъ Любарскй, молодцовато выпячивая грудь,— у насъ земля, хозяйство, у васъ — машины…

Вавочка старалась длать внимательное лицо, но понимала только одно, что и папа и гость лгутъ самымъ добросовстнымъ образомъ, лгутъ до того, что сами начинаютъ врить собственнымъ словамъ. И сама она — разв не приврала рысистый заводъ, а мама смотрла на нее такими благодарными глазами…

III.

Выйдя отъ Любарскихъ, Сбоевъ постоялъ на ‘паратнемъ’, почесалъ затылокъ и строго, съ чувствомъ собственности, оглядлъ весь свой дворъ. Да, все это его, Луки Агаоныча Сбоева — и домъ, и флигеля, и службы, и всякое угодье, все нажито отъ трудовъ праведныхъ, потому что и самъ онъ, Лука Агаонычъ, человкъ обстоятельный и правильный. Не чета ‘другимъ протчимъ’… Но, несмотря на вс эти осязательныя преимущества, Сбоевъ все-таки чувствовалъ себя сейчасъ очень скверно. Онъ понималъ, что его сейчасъ благороднымъ образомъ выгнали, какъ это умютъ длать настояще господа, выгнали потому, что тамъ сидитъ настоящй гость, а онъ, Лука Агаонычъ, только купецъ третьей гильди, бывшй крпостной Любарскихъ, слдовательно — мужикъ по-ихнему.

— Туда же, гостей заводятъ…— ворчалъ Сбоевъ, спускаясь съ крыльца.

Онъ обошелъ чистый дворъ, сходилъ на заднй, гд грязь стояла по колна, и завернулъ къ себ во флигель-особнячокъ. Жена управлялась у печи, а сынъ Никифоръ сидлъ безъ всякаго дла. Онъ какъ-то глупо сорвался съ мста и хотлъ уйти, когда вошелъ отецъ.

— Куда?— остановилъ его Лука Агаонычъ.— Опять балбесничаешь… Чтой-то, Никешка, никакого въ теб толку нтъ!..

— Я, тятенька…

— Молчать!.. Чмъ балбесничать, такъ създи лучше къ Троекурову на Ильинку и закажи овса десять четвертей, да оттуда заверни въ Зарядье, да нтъ, все равно, проку не будетъ, и придется самому хать.

— Не велика обуза — и Нюша създитъ,— вступилась-было за сына мать, но сейчасъ же оговорилась:— я такъ къ слову молвила, Лука Агаонычъ, а теб лучше знать…

— Молчать, потаковщица!— зыкнулъ и на нее Сбоевъ.

Никешка стоялъ и выжидалъ удобнаго момента, чтобы уйти половче съ родительскихъ глазъ. Это былъ рослый купеческй выкормокъ, одтый подомашнему въ замасленный ‘спинжакъ’ и сапоги бутылкой. Круглое румяное лицо глядло какъ-то тупо, а длинныя руки видимо мшали Никешк, и онъ ихъ неловко совалъ въ карманы. ‘Этакое дерево стоеросовое,— думалъ Сбоевъ, стараясь не смотрть на сына.— То-есть никакого въ емъ настоящаго выверта или обращеня благороднаго, а такъ въ род кучера… тьфу!’

Когда Сбоевъ прошелъ въ горницу, Никешка поспшилъ улизнуть въ дверь, а Маремьяна Прокопьевна тяжело вздохнула, какъ доменная печь. Сбоевъ походилъ по горниц, пошвырялъ на счетахъ, попробовалъ даже запть что-то, но ему сдлалось еще тошне, чмъ во двор. Вотъ и жену напрасно обидлъ: извстно, мать, за свое дтище заступается. Еще разъ оглядлъ Сбоевъ свои чистыя комнаты, выкрашенныя масляной краской стны, горки сундуковъ по угламъ, кисейныя занавски и герани на окнахъ, олеографи въ новыхъ багетахъ, и опять на него накатился давешнй горькй стихъ: везд необразованность одна, а онъ, Лука Агаонычъ, и взаправду мужикъ… Вотъ и домъ свой, и деньги, и всякй достатокъ, а лучше вотъ этихъ сундуковъ, занавсокъ да купленной съ аукцона мягкой мебели ничего не могутъ они придумать вмст съ женой. Друге изъ послдняго живутъ, прямо сказать — въ долгахъ по уши, а все у нихъ по-настоящему, какъ требуетъ порядокъ. ‘Взять хоть тхъ же Любарскихъ: недалеко отъ нищихъ ушли, а въ квартир все какъ слдуетъ настоящимъ порядкомъ быть. Да не разберешь скоро-то, что у Павла Павлыча съ Ниной Александровной, у двоихъ-то, одна дыра въ горсти всхъ достатковъ…’

— Мать… а мать?— по возможности ласково заговорилъ Сбоевъ, чувствуя себя виноватымъ передъ женой.

— Ну?— сердито отозвалась она, гремя ухватами.

Сбоевъ подавилъ въ себ поднявшееся злое чувство отъ этого ‘нуканья’ и спокойно проговорилъ:

— Былъ во флигел у господъ… Новаго гостя приспособили…

— Самимъ сть нечего, такъ въ самую пору съ гостями проклажаться.

— Я вижу, что къ нимъ новый франтъ шмыгнулъ,— ну, и закинулъ задлье насчетъ дровъ…

— Извстно, дочь на возраст, такъ шалыганамъ разнымъ это и на руку… Глядть-то на нихъ тошнехонько!..

— Постой, дай слово сказать… Прихожу, подвожу рчь, а они меня благороднымъ манеромъ въ шею. Это какъ по-твоему? Положимъ, что ‘онъ’ дйствительно прхалъ на лихач и одежа на емъ по всей форм,— ну, а меня-то зачмъ выпроваживать? Тоже стыдятся, что мужикъ прямо къ нимъ ввалился…

— А за квартиру заплачено у ихъ?.. Имньишко-то, какое было, заложено да перезаложено, а туда же… Только одна видимость, что господа.

— Лихачу по рублю въ часъ платитъ онъ-то… Я говорилъ съ лихачомъ. Въ номерахъ живетъ… Разыщутъ гд-то, тоже.

— Я ужъ не знаю, право, Лука Агаонычъ, что это ты съ ними канителишься: отказалъ, и все тутъ. Только квартиру страмятъ, а жильцовъ по Москв найдется достаточно… Вонъ у Троекуровыхъ полковникъ квартиру держитъ. Въ праздникъ нацпитъ регалю, а дворнику рупь на водку… Не чета нашимъ-то!..

— Тьфу!.. Ничего та не понимаешь,— оборвалъ жену Сбоевъ, плюнулъ и, хлопнувъ дверью, вышелъ на дворъ.

— ‘Экъ его взяло…— раздумывала Маремьяна Прокопьевна, опуская руки.— Чего на меня-то накинулся, какъ зврь? Лзетъ на стну, не знаю съ чего…’

Сбоевъ вышелъ за ворота и увидлъ, что Никешка разговариваетъ съ лихачомъ. Онъ цыкнулъ на него и вступилъ въ разговоръ самъ.

— Рупь, говоришь, въ часъ?— спрашивалъ онъ, усаживаясь на приворотную лавочку, когда Никешка исчезъ въ воротахъ.

— Точно такъ-съ…

— Можетъ, и денегъ-то не заплатитъ баринъ-то твой? Больно вертоватъ, и пальтишко на емъ куцое… Изъ какихъ онъ будетъ?

— Изъ настоящихъ… Въ ‘Дрезден’ остановился.

— Это на Тверской? Ловко…

Молчане. Мороситъ мелкй осеннй дождь. На Маросейк народъ такъ и кипитъ. Конка бжитъ мимо, а народу набито въ ней видимо-невидимо. По тротуарамъ несется пестрая московская публика, медленно дутъ ломовики, съ трескомъ катятъ ‘ваньки’ — все то же, что Сбоевъ видитъ каждый день. Вонъ изъ-за угла показалась карета, заложенная тройкой, кучеръ безъ шапки — везутъ Иверскую. Народъ останавливается, снимаетъ шапки и торопливо крестится. Сбоевъ и лихачъ тоже обнажаютъ головы. Карета останавливается у дома напротивъ. Выходятъ въ облаченяхъ священникъ и дьяконъ, а икону несутъ куда-то во дворъ.

— Надо полагать — къ болящему…— замчаетъ Сбоевъ, не надвая шапки.

— Надо полагать,— соглашается лихачъ.

— А то, можетъ, по общаню…

— Бываетъ и по общаню…

Бородатый лихачъ сонно зваетъ и выравниваетъ топчущуюся на мст лошадь, которая коситъ глазами на карету и громко фыркаетъ. На тротуар противъ кареты собирается цлая толпа. Точно изъ-подъ земли выросли какя-то мозглявыя старушонки и продираются съ нахальствомъ къ карет. Изъ портерной вышелъ сидлецъ Агапычъ въ черномъ фартук и красной кумачной рубах. Онъ издали поклонился Сбоеву и тряхнулъ намасленными рыжими кудрями.

— Одначе скоро повернули молебенъ-то,— замтилъ Сбоевъ, когда изъ воротъ показалось обратное шестве съ иконой.

— Не замедлили…— согласился лихачъ, снимая свою клеенчатую шляпу и откладывая широкй крестъ.

При выход изъ воротъ икону остановилъ сгрудившйся народъ. Священника и дьякона совсмъ прижали къ стн. Несше икону напрасно отбивались ногами и локтями,— ихъ толпа пронесла мимо кареты прямо къ портерной. Здсь произошла сцена, которую можно наблюдать только въ Москв: благочестивая публика поползла подъ иконой… Ползли мозглявыя старушонки, ползли каке-то благочестивые старички, а послднимъ проползъ рыжй Агапычъ, его покраснвшее отъ натуги лицо подходило на только-что отчеканенный мдный пятакъ. Сбившаяся толпа загородила ему дорогу, и Агапычъ сидлъ подъ иконой на корточкахъ.

— Господа, разступитесь!— вмшался подоспвшй во-время городовой.— Честью васъ просятъ… Эй, вы, трухлявые, куда прете?

Въ этотъ моментъ вышелъ изъ воротъ Камкинъ и окликнулъ зазвавшагося лихача. Онъ легко прыгнулъ въ щегольскую пролетку, поправилъ небрежно шелковый цилиндръ, и рысакъ съ мста лихо полетлъ впередъ по Маросейк къ Кремлю. Сбоевъ проводилъ экипажъ глазами, пока онъ не. смшался съ другими, благочестиво отплюнулся и крпче надвинулъ суконный картузъ на свою угловатую голову. Оглянувшись, онъ въ воротахъ своего дома опять замтилъ Никешку, который выглядывалъ изъ-за воротины.

— Эй, ты, шалыганъ,— обругалъ его Сбоевъ и, снявшись съ лавочки, побрелъ въ свой флигель.— Необразованность одна, право…

Къ кому относилось послднее замчане — трудно сказать. Могъ его принять на свой счетъ и Никешка и сидлецъ Агапычъ, застрявшй подъ иконой. Сбоевъ замтилъ, какъ баринъ чуть улыбнулся, когда садился на свою пролетку, и Сбоеву сдлалось какъ-то даже совстно за Агапыча. Попавшйся навстрчу дворникъ съ метлой въ рукахъ вжливо снялъ шапку, но Лука Агаонычъ не удостоилъ его даже кивкомъ головы а только посмотрлъ на окна квартиры Любарскихъ и широко вздохнулъ.

IV.

Черезъ недлю Камкинъ опять былъ у Любарскихъ. Онъ прзжалъ на другомъ рысак, съ другомъ, длинномъ пальто и въ шляп котелкомъ. Сбоевъ опять встртился съ нимъ у воротъ.

— Любезный, барышня Любарская дома?— спросилъ Камкинъ съ небрежностью своего человка.

— Мы эфтакими длами не занимаемся,— грубо отвтилъ Сбоевъ, закладывая руки за спину.

— Какими ‘эфтакими’?

— А такими — за чужими барышнями подглядывать.

— Ага…

Онъ быстро оглядлъ Сбоева съ ногъ до головы, загадочно улыбнулся и, сдлавъ легкй поклонъ, отправился къ Любарскимъ. ‘Ахъ, ты, стрикулистъ!— думалъ Сбоевъ, провожая его глазами до ‘паратней’ двери.— Туда же: ‘любезный’… Еще рыломъ не вышелъ, чтобы купца второй гильди любезнымъ-то навеличивать’.

Черезъ три дня Камкинъ опять прхалъ, и Сбоевъ видлъ его только изъ окна своего флигеля.

— Ну, теперь началась музыка…— проговорилъ Сбоевъ, обращаясь къ жен.

— Это ты насчетъ жениха, Лука Агаонычъ?

— До жениховъ-то еще, положимъ, далеко, а только терпть я не могу, когда вотъ таке шалыганы по двору шмыгаютъ… Мутитъ меня. Туда же на лихач по Москв катается… тьфу!..

Сбоевъ даже ночью видлъ таинственнаго барина, который сталъ ему поперекъ горла, какъ кость.

Это тревожное настроене требуетъ нкоторыхъ справокъ и объясненй въ далекомъ прошломъ. Сбоевъ родился крпостнымъ въ родовомъ имни Любарскихъ, курскомъ сельц Шальковк. Мальчикомъ онъ попалъ въ дворню и состоялъ казачкомъ еще при старомъ барин Павл Евтихыч. Старый баринъ постоянно сосалъ трубку, а казачокъ Лукашка постоянно долженъ былъ стоять за его спиной и бросаться со всхъ ногъ, когда Павелъ Евтихычъ крикнетъ: ‘огня!’, или ‘трубку!’. Три цлыхъ года выстоялъ Лукашка за барской спиной, а потомъ за смтливость и расторопность переведенъ былъ въ ‘мальчики’ къ дворецкому. Изъ мальчиковъ Лукашка попалъ въ подручные къ повару и т. д. Къ эмансипаци онъ былъ уже правой рукой управителя и вообще общалъ пойти далеко по шаткой лстниц крпостной ерархи. Но объявили волю, старый баринъ Павелъ Евтихычъ умерли, а наслдники раздлились, и родовое гнздо Шальковка продано было съ торговъ какимъ-то банкомъ. Дворня разбрелась куда глаза глядятъ. У Сбоева была прикоплена малая толика деньжонокъ, и онъ отправился съ ними прямо въ Москву, гд и занялся подрядами и вообще разными подходящими длами.

Лтъ пятнадцать Сбоеву приходилось въ Москв очень туго, пока онъ не ухватилъ одного дльца на строившейся желзной дорог. Результатомъ явился домъ на Маросейк и вторая гильдя. Когда Сбоевъ вылзъ въ люди, деньги уже пошли къ нему сами собой, и свое дловое знакомство завелось, и подрядчичья популярность, и нкоторая, чисто-московская легкость на руку. Приторговывалъ онъ все, что продавалось по случаю, и больше всего любилъ покупать старые барске дома, продававшеся за безцнокъ. Разъ онъ прочиталъ въ ‘Московскихъ Полицейскихъ Вдомостяхъ’, что на Поварской продается домъ Любарскаго, и сейчасъ же полетлъ по печатному адресу. Занятый своими длами, онъ какъ-то совсмъ упустилъ изъ виду своихъ бывшихъ господъ и теперь былъ радъ повидаться съ наслдниками. Въ старомъ барскомъ дом онъ нашелъ Павла Павлыча, котораго зналъ еще мальчикомъ. И баринъ и бывшй крпостной обрадовались этой встрч, какъ давно не видавшеся родственнники.

— Ну что, какъ ты поживаешь?— спрашивалъ Павелъ Павлычъ, ласково потрепывая стараго раба по плечу.

— Ничего, Павелъ Павлычъ, благодарене Создателю… вторую гильдю плачу… на Маросейк собственный домъ…

— Ого!.. Да ты, братъ, въ гору ползъ!..

Наметанный глазъ Сбоева сразу произвелъ оцнку положеня Любарскихъ: пролись господа вконецъ, ежели домъ пустили въ оборотъ, да и домъ-то былъ заложенъ въ банкъ. Сбоеву даже жаль сдлалось Павла Павлыча, которому приходилось разставаться съ послднимъ недвижимымъ имуществомъ. Главное — доврчивый баринъ,— ну, и пролся насквозь… Сбоевъ даже покачалъ головой, когда Павелъ Павлычъ начистоту разсказалъ ему свои дла.

— Что подлаешь: не умемъ мы жить по-ныншнему,— говорилъ онъ.— Благодарю моего Бога, что пристроилъ двухъ дочерей: старшая, Ольга, сдлала отличную партю — она вышла за полковника Разметова, вторая дочь, Серафима, вышла за генерала Горностаева — тоже приличная партя… Осталась послдняя дочь, Вавочка — ну, съ одной и забота будетъ всего одна.

Познакомившись съ Ниной Александровной, Сбоевъ сейчасъ понялъ, что самъ баринъ дома не иметъ никакого значеня, и что семья держится одной барыней. У нея оставалось еще небольшое имне, вынесенное приданымъ, и оно составляло вс рессурсы въ будущемъ. Барыня вообще была вострая и билась, какъ рыба объ ледъ, но вс ея заботы не шли въ прокъ, потому что баринъ пролъ и большую половину ея приданаго.

— А вдь жаль дома-то, Нина Александровна,— говорилъ Сбоевъ, когда оглядлъ своимъ ястребинымъ окомъ родовое дворянское гнздо.— Главное, стоитъ на самой дворянской улиц, да и дадутъ за него теперь расколотый грошъ.

— Что подлаешь, Лука Агаонычъ: жить мы не умемъ.

Полученныя за домъ деньги пошли по тому же адресу, какъ и прожитыя раньше. Павелъ Павлычъ не умлъ ни въ чемъ себ отказывать, а Нина Александровна не могла его остановить.

— Если я такъ привыкъ жить?— оправдывался Любарскй.— Не могу же я, въ самомъ дл, сть всякую мерзость, не мнять блья и жить въ конур.

Начались перезды съ квартиры на квартиру, по мр истощеня средствъ. Съ Поварской перехали на Пречистенку, съ Пречистенки — на Садовую, съ Садовой — къ Краснымъ воротамъ и т. д. Сбоевъ время отъ времени посщалъ ихъ и сдлался необходимымъ человкомъ, съ которымъ Нина Александровна могла совтоваться о своихъ длахъ и черезъ котораго выполняла разныя хозяйственныя операци. Благодаря Сбоеву, Павелъ Павлычъ совсмъ избавилъ себя отъ всякихъ хлопотъ ‘по домашности’… Дло кончилось тмъ, что въ одно прекрасное утро Сбоевъ самъ предложилъ Нин Александровн перехать на квартиру въ его домъ.

— Только квартира будто во флигел будетъ,— объяснялъ онъ,— а ничего, жить можно…

Это былъ важный шагъ для Сбоева, противорчившй всей его тугой жизни, разсчитанной на наживу. Отъ Любарскихъ онъ не могъ уже ничмъ поживиться, а рисковалъ для нихъ цлой квартирой, дававшей въ годъ шестьсотъ рублей. Сказалось старое рабье чувство: кулакъ Сбоевъ пожаллъ своихъ прогорвшихъ господъ. Очень ужъ они просты, и гд имъ по чужимъ квартирамъ жить!.. Удивительне всего, что онъ радовался, когда Любарске поселились въ его дом, точно и домъ-то дороже для него сталъ. Конечно, нажитъ онъ отъ трудовъ праведныхъ, а все какъ будто чего-то недоставало, именно — недоставало въ немъ настоящихъ господъ… Сбоеву прятно было, когда по двору проходилъ баринъ Павелъ Павлычъ или барышня Вавочка: одна походка чего стоитъ! Особенно полюбилъ Сбоевъ барышню. Когда Любарске перехали къ нему, она была еще въ подросткахъ, но такая высокая и голенастая, какъ настоящая кохинхинка. Не чета купеческимъ или чиновничьимъ дочерямъ… Иногда Сбоевъ нарочно выходилъ на улицу какъ разъ въ то время, когда Вавочка съ книжками возвращалась изъ своей гимнази, снималъ картузъ и весело говорилъ:

— Какъ здоровье нашей барышни-съ?..

— Ничего, Лука Агаонычъ…— весело отвчала Вавочка, краснла и ускоряла шаги.

‘Вотъ такъ Вавочка вырастетъ!— весело думалъ Сбоевъ, провожая двушку глазами.— Всей Москв на украшене… Одно слово: дворянская кровь!.. Не чета нашимъ-то кувалдамъ…’

Вс дла Нины Александровны теперь велись черезъ Сбоева, который въ короткй срокъ многое сумлъ исправить, и маленькое имне стало давать доходъ. Главное — чтобы только Павелъ Павлычъ не вмшивался… По дламъ Сбоевъ почти каждый день бывалъ въ квартир Любарскихъ и скоро изучилъ ихъ жизнь до послдней мелочи. Особенно любилъ онъ, когда выходила къ нему Вавочка. Этой слабостью Нина Александровна и пользовалась, высылая дочь, когда приходилось устроить какой-нибудь заемъ, поручительство или выдать вексель.

— Только для барышни…— говорилъ Сбоевъ.— У меня для барышни отказу нтъ.

Результатомъ такихъ отношенй въ голов Сбоева зародилась смлая мысль женить Никешку вотъ на этой самой Вавочк и тмъ улучшить свою хамскую природу. Чмъ больше думалъ Сбоевъ, тмъ больше она ему нравилась: для кого же онъ наживалъ всю жизнь свое добро?.. Какъ сыръ въ масл стала бы кататься у него Вавочка, только Господь устроилъ бы… Не она первая за купца выйдетъ. Когда Вавочка проходила мимо Сбоева, онъ даже вздрагивалъ и весь таялъ…

Появлене у Любарскихъ стрикулиста поэтому и взволновало Сбоева до глубины души. Вотъ поздитъ такъ-то разъ десятокъ, а потомъ Вавочка и — ау!.. Одна мысль о такой возможности бросала Сбоева въ жаръ…

Знакомство съ Камкинымъ ничего новаго не внесло въ жизнь Любарскихъ: Павелъ Павлычъ такъ же скучалъ отъ своего вчнаго бездлья, а Нина Александровна такъ же выбивалась изъ послднихъ силъ, чтобы показаться ‘какъ вс’, т.-е. люди ихъ круга. Когда Павелъ Павлычъ выходилъ изъ дома, онъ незнакомому человку могъ показаться богатымъ бариномъ: костюмъ — безукоризненный, шляпа и перчатки — по сезону, часы съ модными брелоками и т. д. У него всегда съ собой были карманныя деньги, чтобы зайти въ дешевый ресторанъ и пообдать съ прятелемъ, купить при случа какую-нибудь бездлушку, сходить въ театръ, наконецъ проиграть въ винтъ, если это нужно. Когда онъ возвращался домой, то его ожидалъ приличный холодный ужинъ. Вообще, онъ напоминалъ собой какого-то громаднаго домашняго идола, которому приносятъ жертвы неизвстно за что. У Нины Александровны было всего одно шелковое платье, которое она переворачивала на тысячу ладовъ, но ее спасало то, что она ршительно никуда не показывалась и вела ту особенную жизнь, которая въ этомъ кругу даетъ женщин эпитетъ ‘святой’. Старшя дочери еще не дожили до такого состояня святости и очень рдко навщали отеческй кровъ. Впрочемъ, Ольга Павловна завернула на минутку навести справки — какъ и что новый знакомый: Ольга Павловна всегда торопилась, потому что вчно была по горло завалена какими-нибудь чужими длами.

— Кто его знаетъ…— уклончиво отвтила Нина Александровна и подавила невольный вздохъ.— Повидимому, человкъ порядочный. Изъ новыхъ… все дла какя-то…

— А Вавочка какъ?

— Какъ всегда… Я начинаю думать, Olga, что она у насъ безнадежна. Да… Въ ней нтъ даже женственности, и присутстве молодого человка въ дом ршительно никакого вляня на нее не оказываетъ.

— Надюсь, maman, вы приготовились на случай предложеня съ его стороны?

— О, да… Это по части Павла Павлыча, а я, ты знаешь, не люблю церемонй.

Къ числу особенностей семейной обстановки Любарскихъ нужно прибавить еще то, что оба зятя почти никогда у нихъ не бывали, хотя и принимали Павла Павлыча съ изысканной вжливостью. Друге гости тоже появлялись раза два въ годъ съ офицальными визитами, чмъ дло и ограничивалось.

Когда падалъ первый снгъ, любимымъ удовольствемъ Павла Павлыча были прогулки на Пречистенскй бульваръ, гд собиралась въ это время исключительная публика. Отъ Маросейки это было очень далеко, но свободнаго времени у Павла Павлыча — еще больше. Онъ обыкновенно отправлялся сейчасъ посл обда и непремнно бралъ съ собой Вавочку. До Никитскихъ воротъ они хали на конк, затмъ проходили Никитскй бульваръ и черезъ площадь — на Пречистенскй. У Павла Павлыча везд были знакомые, и онъ едва успвалъ раскланиваться направо и налво. Ему нравилось, что вмст съ Вавочкой они всегда производили нкоторое впечатлне: она много выигрывала въ толп, а на свжемъ воздух ея лицо оживлялось. Знакомые старички поглядывали на Вавочку одобрительно, молодые люди улыбались, а барышни завидовали. На двухъ балахъ въ Дворянскомъ собрани Вавочка даже произвела фуроръ своимъ ростомъ и плечами ‘изъ живого мрамора’, и Павелъ Павлычъ ходилъ съ ней подъ руку по залитымъ огнями заламъ, какъ трумфаторъ.

Въ одинъ изъ хорошихъ ноябрьскихъ дней Павелъ Павлычъ отправился съ Вавочкой на обычную прогулку. Падалъ мягкй, пушистый снжокъ, и воздухъ дышалъ осенней свжестью. Въ своей бархатной шубк и мховой шапочк Вавочка была прелестна. Но Павелъ Павлычъ еще дорогой обратилъ внимане, что она какъ будто встревожена и все оглядывается по сторонамъ. Когда они гуляли уже по Пречистенскому бульвару, она сказала отцу:

— Ты, папа, куда думаешь итти отсюда?

— Не знаю… а что?

— Мн нужно завернуть на минуту къ Ольг, а ты меня подожди здсь, или…

— Я пройду бульварами въ пассажъ Солодовникова.

— Хорошо. Я прду туда на конк…

— Черезъ часъ?

— Да…

Они разошлись. Вавочка отправилась на Пречистенку, гд жили Разметовы, а Павелъ Павлычъ повернулъ, назадъ по лини бульваровъ. Въ сумерки, когда зажигали огни и на бульварахъ набиралась совершенно особенная публика, Павелъ Павлычъ любилъ потолкаться въ толп. Попадалось столько молодыхъ женскихъ лицъ, слышался беззаботный смхъ, веселые голоса, и вообще въ самомъ воздух висло что-то такое, что говорило объ увлеченяхъ и ошибкахъ молодости, о дешевенькомъ прожигани жизни и бульварныхъ романахъ. Павелъ Павлычъ посидлъ на Тверскомъ бульвар, гд въ это время особенно много публики, и, не торопясь, пошелъ дальше, спускаясь постепенно подъ гору. Онъ еще разъ отдохнулъ противъ ‘Эрмитажа’ и повернулъ къ пассажу. Масса экипажей, толкотня на тротуарахъ, яркое освщене произвели на него, какъ всегда, самое хорошее впечатлне. Такъ какъ было еще рано, то онъ прошелся по Петровскимъ линямъ и уже отсюда направился въ пассажъ, гд публики оказалось совсмъ мало. Онъ одинъ принялся бродить по пустымъ корпусамъ и подолгу останавливался передъ окнами магазиновъ, разсматривая показной товаръ.

— Однако того… Вавочка заставляетъ себя ждать,— проговорилъ онъ, вынимая часы.— Ого, ровно полтора часа!.. Что бы это значило: можетъ-быть, задержала Ольга Павловна…

Прошло еще полчаса, но Вавочки не было. Павелъ Павлычъ встревожился. Можетъ-быть, они разошлись въ самыхъ корпусахъ. Еще полчаса — Вавочки нтъ… Не можетъ быть, чтобы она поставила его въ дурацкое положене. Павелъ Павлычъ обидлся и отправился на конк домой.

— Гд Вавочка?— спрашивалъ онъ, когда вошелъ въ свою переднюю.

— Вотъ мило: вдь она съ тобой ушла…— удивилась Нина Александровна.

Когда Павелъ Павлынъ разсказалъ все, она успокоила его:

— Очень просто: вечеръ, и Olga не отпустила ее одну…

— Гм… зачмъ же тогда было ставить меня въ дурацкое положене?

— Завтра все объяснится, папа… Можетъ-быть, Olga больна, да и вообще мало ли что можетъ случиться.

Ночью Павелъ Павлычъ опять безпокоился и видлъ странный сонъ: какой-то длинный-длинный коридоръ, а по сторонамъ все лошадиныя морды — морды направо, морды налво, и такъ безъ конца. Вообще, самый нелпый сонъ… Утромъ сейчасъ посл чая былъ отправленъ къ Ольг Павловн посолъ за Вавочкой, но Вавочки тамъ не оказалось, и вчера вечеромъ она не приходила. Это извсте въ первую минуту оглушило стариковъ: не можетъ этого быть… Павелъ Павлычъ одлся самъ и отправился въ походъ. Можетъ быть, онъ ослышался, и Вавочка отправилась не къ Ольг Павловн, а къ Серафим Павловн, но опять Серафима Павловна живетъ въ Бутыркахъ, а Вавочка пошла къ Пречистенк. Вообще, чортъ знаетъ что такое!

Вавочки нигд не оказалось, и никто ея не видалъ. Гд же она могла провести ночь, свою первую ночь вн родительскаго крова? У Павла Павлыча захолонуло на душ, и онъ не зналъ, какъ ему показать домой глаза. Нину Александровну это извсте убьетъ… Можетъ-быть, съ Вавочкой случилось какое-нибудь несчастье: обморокъ на улиц и т. д. Разв заявить въ полицю на всякй случаи? Но для чего длать огласку,— а репутаця двушки прежде всего. Домой онъ возвращался нарочно пшкомъ и нсколько разъ принимался отдыхать, чтобы выиграть время: можетъ-быть, именно въ эти лишне полчаса Вавочка и явится. Мало ли у двушекъ бываетъ необъяснимыхъ причудъ, а родительское безпокойство имъ совершенно неизвстно.

Еще съ большимъ волненемъ дожидалась Нина Александровна, когда вернется мужъ, и перебгала отъ одного окна къ другому, какъ гимназистка. Ахъ, что будетъ, что будетъ: это убьетъ его… Она имла силы едва настолько, чтобы отворить мужу дверь и провести его въ кабинетъ.

‘Бдняжка, она догадывается’…— думалъ Павелъ Павлычъ, длая впередъ торжественно-печальное лицо.

Она дала ему выговориться, какъ онъ ходилъ и ничего не нашелъ, какя длалъ предположеня, а потомъ достала изъ кармана письмо и подала Павлу Павлычу.

‘Милая мама,— писалъ Вавочка матери,— прости меня, что я вчера не имла времени извстить тебя о своемъ поступк и, можетъ-быть, этимъ доставила напрасное безпокойство… Мама, милая мама, я навсегда оставила васъ съ любимымъ человкомъ… Подробности сообщу потомъ, а пока скажу одно: искать меня не трудитесь. Цлую папу… Ваша Вавочка’.

— Не можетъ быть, это не она писала!..— вскричалъ Любарскй, перечитывая письмо.— Наконецъ, просто, это безграмотно, а моя дочь не могла писать мщанской фразы въ род: ‘напрасное безпокойство’… Ахъ, да, она могла писать подъ диктовку этого… мерзавца!.. Боже мой… оставалось еще послднее испытане: позоръ моихъ отцовскихъ сдинъ.

Съ Павломъ Павлычемъ сдлалось дурно. Лицо у него посинло, глаза остановились, и онъ едва отдохнулъ, глотая кусочки льда. Но все время ни онъ ни она не сказали ни одного слова о томъ, кто могъ быть похитителемъ Вавочки: это было ясно безъ словъ…

VI.

Романическое исчезновене подняло на ноги всю родню Любарскихъ, и прежде всего досталось Ольг Павловн, которая представляла Камкина. По наведеннымъ въ ‘Дрезден’ справкамъ оказалось, что Камкинъ выхалъ изъ Москвы еще недлю тому назадъ, ‘въ свое имнье’, какъ записано было въ контор.

— Все это наглая ложь!— кричалъ Павелъ Павлычъ.— Или я ршительно ничего не понимаю.

Дйствительно, если Камкинъ имлъ серьезныя намреня относительно Вавочки, то почему онъ не сдлалъ офицальнаго предложеня, если онъ не надялся получить согласе, то отчего онъ не переговорилъ предварительно хотя съ той же Ольгой Павловной, и наконецъ, если онъ… а что, если Камкинъ женатъ?… Нтъ, помилуйте, дворянинъ, порядочный человкъ по воспитаню и привычкамъ, не позволитъ себ ничего подобнаго, и наконецъ сама Вавочка такъ мало его знала, чтобы отдаться незнакомому человку, очертя голову. Это не въ традицяхъ дома Любарскихъ…

— Во всякомъ случа, я не ручаюсь за себя…— мрачно повторялъ Павелъ Павлычъ, наслаждаясь впередъ своей трагической ролью.— Я поставлю его къ барьеру… да!..

Нину Александровну больше всего смущала огласка, Вавочка еще можетъ вернуться, она опомнится… Но что скажутъ въ ихъ круг? Свтъ такихъ вещей не прощаетъ молодымъ двушкамъ. Вс старались обвинить другъ друга и по нскольку разъ перессорились. Въ самомъ дл, еслибы тогда Ольга Павловна не представила его maman и т. д., и т. д.

— Да откуда онъ взялся, этотъ Камкинъ?— чистосердечно удивлялась сама Ольга Павловна.— Хоть убейте, ничего не помню… Кто-нибудь да представлялъ же его мн!..

— Ты, душа моя, всегда отличалась легкомысленностью,— строго говорила дочери Нина Александровна.

— Maman…

— Я знаю, что говорю. Конечно, у тебя есть мужъ, но я — мать… Если бы ты не представила тогда его мн, ничего не было бы. Въ какомъ обществ ты вращаешься?..

— Позвольте, maman… Если ужъ пошло на то, такъ у васъ свои глаза были. Вдь вы могли принять его такъ, что онъ во второй разъ и глазъ не показалъ бы…

— Ты меня убиваешь, Ольга…

Во всхъ трудныхъ случаяхъ своей жизни Нина Александровна привыкла совтоваться съ Лукой Агаонычемъ и теперь обратилась къ этому же средству. Конечно, онъ простой человкъ, но здсь именно важно здравое суждене трезваго и практическаго ума. Отправивъ Павла Павлыча на обычную послобденную прогулку — онъ не долженъ выдавать себя нарушенемъ своихъ привычекъ, да!— она заперлась въ столовой съ своимъ совтникомъ и подробно разсказала ему все. Что же, Лука Агаонычъ почти свой человкъ и знаетъ Вс семейныя тайны фамили Любарскихъ, начиная съ амурныхъ похожденй ддушки.

— Можно сказать, что даже весьма необыкновенное дло-съ, Нина Александровна,— повторялъ Сбоевъ, повертывая въ рукахъ картузъ.— Ужъ, кажется, по всей Москв съ огнемъ искать другой такой барышни, какъ Варвара Павловна… да..

Оказалось, что Лука Агаонычъ волновался не меньше самой Нины Александровны, что она приняла за выражене чувства преданности бывшаго двороваго человка. Вмст съ тмъ, какъ казалось ей, онъ что-то недоговаривалъ. Можетъ-быть, онъ знаетъ что-нибудь такое, чего она не знаетъ. Въ этомъ направлени Нина Александровна и повела разговоръ, а Сбоевъ сразу точно съежился и понесъ уже совершенный вздоръ. Время отъ времени онъ хлопалъ себя по колнк, вздыхалъ и говорилъ:

— Да вдь какая барышня-то… Бывало, по двору идетъ, такъ глядть за нее — сердце радуется. Тоже и мы, Нина Александровна, достаточно можемъ понимать, какая кость черная, какая блая. Вы ужъ извините меня, сударыня, а я еще тогда въ первый разъ, какъ ‘онъ’ прзжалъ къ вамъ, замтилъ, что дло не ладно…

— Что же ты замтилъ, Лука Агаонычъ?

— Со стороны-то оно и совсмъ видно, Нина Александровна, что совсмъ неправильный человкъ… Тоже въ Москв достаточно всякаго народу толчется — такъ оно и замтно. Ужъ вы меня извините, а ‘онъ’, пряменько сказать, прямо стрикулистъ…

Такой оборотъ разговора подйствовалъ на Нину Александровну непрятно, и она даже пожалла, что позволила себ интимные разговоры съ этимъ мужикомъ. Разв онъ можетъ понимать тонкости отношенй въ сред культурныхъ людей? Допустимъ, что Камкинъ поступилъ нехорошо, даже преступно, но порывъ, страсть, увлечене извиняютъ многое: есть такя неистовыя натуры, которымъ прощаются даже преступленя. И кто знаетъ, что заставило его поступить именно такъ… Вообще, если бы Камкинъ и дйствительно оказался мерзавцемъ, но какое право иметъ Сбоевъ называть его стрикулистомъ? Это ужъ слишкомъ… Да.

‘Вотъ если бы Павелъ Павлычъ былъ другой человкъ,— мелькнула въ голов Нины Александровны обычная горькая мысль,— да, тогда другое бы дло… И мн не пришлось бы совтоваться съ мужикомъ!’

А онъ между тмъ употреблялъ, кажется, вс мры, чтобы напасть на слдъ похитителя дочери, и домой являлся только спать. Событе придало ему силы, потому что цлые дни слоняться по бульварамъ, въ пассажахъ и ресторанахъ одного терпня мало. Лицо у Павла Павлыча приняло грустно-величавое выражене, какъ у театральныхъ благородныхъ отцовъ. Встрчаясь съ знакомыми, онъ крпко жалъ руку, грустно улыбался и, поднявъ брови, шелъ дальше: онъ долженъ быть каждую минуту на посту и терять напрасно время въ разговорахъ съ знакомыми онъ не иметъ права. Да, онъ зналъ, что долженъ былъ длать…

Ольга Павловна и Серафима Павловна поочередно прзжали навщать maman каждый день, пока не надоли своимъ участемъ. Ихъ мужья попрежнему оставались въ сторон и едва ли даже знали объ исчезновени Вавочки. Зятья относились къ тестю и тещ, какъ относятся къ хорошимъ знакомымъ по клубу — вжливо и совершенно равнодушно. Зато необыкновенное участе выказали Нин Александровн разныя безполезныя старушки, переносившя всти по гостинымъ,— отъ нихъ просто не было отбоя, и Нина Александровна подъ конецъ начала прятаться. Только одно материнское сердце чувствовало ту гнетущую пустоту, которую оставила Вавочка подъ родительскимъ кровомъ, и Нина Александровна, одумавшись, приходила опять къ тому заключеню, что изъ окружавшихъ ее людей мужикъ Сбоевъ все-таки лучше всхъ.

Да, мужикъ Сбоевъ не дремалъ. Пока Павелъ Павлычъ разыгрывалъ свою роль благороднаго отца, онъ усплъ създитъ въ Петербургъ и ‘подъ рукой’ собралъ свдня о ‘прохвост’, какъ Сбоевъ называлъ про себя Камкина. Вернувшись въ Москву, онъ сейчасъ же отправился съ докладомъ къ Нин Александровн.

— Видлъ я ихъ, Нина Александровна,— заявилъ онъ безъ всякихъ предисловй.— Иду этакъ по Невскому вечеромъ… электричество и протчее… А он, Варвара Павловна, навстрчу мн и подъ ручку съ бариномъ. Еще краше стали, потому какъ одты по мод. Накидка на нихъ, можетъ, всю тыщу рублей стоитъ… шапочка соболиная, мухточка… По всей форм.

Нин Александровн сдлалось дурно, и Сбоевъ долженъ былъ отваживаться съ ней. Какъ бывшй дворовый, онъ зналъ всякое обхождене съ ‘настоящими господами’.

— Что же она… Вавочка?..— слабымъ голосомъ спрашивала Нина Алееандровна, когда пришла въ себя.— Узнала тебя?..

— Какъ не узнать, сударыня, когда на Невскомъ свтло, какъ днемъ… Узнали и этакъ только головкой кивнули. Только и всего… Ну, я за ними этакъ издали, а они въ тятръ. И я въ тятръ… Высмотрлъ: въ отдльной лож сидли. Посл тятра подкараулилъ у подъзда и сослдилъ дальше. Сперва похали въ ресторанъ господина Бореля, поужинали, а потомъ повернули домой, въ ‘Европейскую гостиницу’. Ничего, номеръ превосходный. Я съ швейцаромъ познакомился и водилъ его въ пивную — пару пива выпить… Обнаковенно, онъ барина одобряетъ весьма, только, говоритъ, въ клуб въ карты играетъ до благо свта.

Нина Александровна слушала Сбоева, опустивъ голову, а когда онъ кончилъ докладъ, протянула руку и сказала:

— Лука Агаонычъ, я, право, не знаю, какъ тебя и благодарить…

— Помилуйте, сударыня, какая благодарность. Признаться сказать, я для себя хлопоталъ…

— Какъ для себя?..

Сбоевъ оглянулся на запертую дверь, встряхнулъ головой и шопотомъ сообщилъ:

— Видите ли, какое дло-съ, Нина Александровна… Варвара Павловна были превосходная барышня, по всей форм, можно сказать, и я ими завсегда любовался. Теперь у меня домъ, всякое обзаведенье и кром того капиталъ… На Таганк и то знаютъ Луку Сбоева, ежели кому какая причина случится. Хорошо-съ… Всмъ достаточны, Нина Александровна, и взысканы отъ Господа, можно сказать, черезъ число. Только, конечно, сынъ Никетка одинъ, какъ перстъ… Малый глупъ — это точно, а ежели бы… къ примру говорю… я такъ прикидывалъ, значитъ, умомъ…

Нина Александровна поднялась, выпрямилась и гордо указала Сбоеву на дверь. Подрядчикъ не ожидалъ такого дйствя своихъ словъ именно теперь, когда Вавочка — ‘изъ поля вонъ’.

— Какъ вамъ угодно, Нина Александровна,— бормоталъ онъ, выпячиваясь изъ кабинета.— Только ежели таке ваши поступки, такъ вы поищите себ фатеру гд-нибудь въ другомъ мст.

Отвтомъ былъ все тотъ же нмой жестъ оскорбленной матери.

VII.

У Любарскихъ происходили двойные сборы: прежде всего нужно было отправить Павла Павлыча въ Петербургъ, чтобы накрыть бглянку по свжему слду, а потомъ — перехать на новую квартиру. Послднее, конечно, всецло выполнялось одной Ниной Александровной и не считалось особенно труднымъ, потому что самъ Павелъ Павлычъ терпть не могъ такихъ геологическихъ переворотовъ въ своей обстановк и, предоставивъ все жен, скромно удалялся куда-нибудь въ гости на цлый день. Теперь Нина Александровна какъ-то совсмъ тупо отнеслась къ своему положеню, хотя еще не имла въ виду другой квартиры: все ея внимане было поглощено поздкой Павла Павлыча въ Петербургъ. Необходимо придумать дорожный зимнй костюмъ для него, найти денегъ и т. д. Павелъ Павлычъ тоже былъ поглощенъ своей миссей и цлыхъ три дня разыскивалъ по Москв приличную дорожную сумку. Наконецъ все было устроено какъ слдуетъ, и отъздъ Павла Павлыча откладывался изъ-за пустяковъ: выбирали счастливый день, хорошую погоду и благопрятный сонъ, а Павелъ Павлычъ ежедневно примривалъ свой дорожный костюмъ и передъ зеркаломъ изучалъ позы скромнаго путешественника съ таинственнымъ порученемъ.

Разъ Павелъ Павлычъ такъ увлекся репетицей своей роли передъ зеркаломъ, что совершенно не слыхалъ ни звонка въ передней, ни того, какъ горничная выскочила отворять дверь,— ршительно ничего, какъ и всякй бы другой на его мст. Нина Александровна выглянула изъ столовой, гд связывала, узлы съ столовымъ бльемъ. Въ передней послышались легке шаги, и въ залу вошла… Вавочка!.. Можете себ представить изумлене papa и maman. Это было неописуемый моментъ: Павелъ Павлычъ вытянулся, принялъ величественную позу и смотрлъ то на жену, то на дочь, Нина Александровна схватилась одной рукой за дверь и точно застыла, устремивъ на дочь всепроникающй, испуганный и любящй взглядъ, какъ умютъ смотрть одн матери, а Вавочка, сдлавъ два нершительныхъ шага и опустивъ головку, остановилась въ покорной поз кающейся гршницы.

— Мама…

— Молчи, несчастная,— драматическимъ шопотомъ предупредилъ ее Павелъ Павлычъ, длая соотвтствующй жестъ правой рукой.— Для тебя на существуетъ больше этого святого слова… Исчаде ада, какъ ты смта переступить порогъ закрытаго для тебя навсегда крова? Понимаешь ли ты — на всегда!.. Одно твое преступное дыхане уже заражаетъ воздухъ…

Легкй крикъ прервалъ эту сцену въ самый интересный моментъ,— Нина Александровна тяжело и некрасиво прислонилась къ косяку двери, а потомъ повалилась на подъ. Вавочка едва успла подхватить се на руки, но суровый и непреклонный отецъ молча оттолкнулъ ее. Онъ самъ поднялъ жену и отнесъ ее на рукахъ въ спальню, а Вавочка одна осталась въ зал и какъ-то безнадежно смотрла на знакомыя стны, на безпорядочно составленную мебель, на каке-то узлы по угламъ и на диван. Она не понимала происшедшей въ ея отсутстве перемны и кончила тмъ, что сняла свою зимнюю мховую шапочку и покорно услась на ближайшее кресло.

Да, Вавочка сидла въ той самой зал, которая такъ ей надола еще недавно своимъ приличнымъ убожествомъ, и ее постепенно охватывало еще неиспытанное чувство отчужденности и холода, точно она умерла. Величественное презрне отца и обморокъ матери нисколько ея не тронули, какъ неизбжное зло вотъ всей этой фальшивой обстановки, а между тмъ ей некогда разыгрывать комеди. Она едва дождалась, когда въ дверяхъ столовой показался папа и величественнымъ жестомъ открылъ дорогу въ комнату матери. Когда Вавочка проходила мимо отца, то съ удивленемъ замтила, какъ затряслась у него нижняя челюсть и жалко заморгали глаза, такъ что онъ долженъ былъ отвернуться, чтобы скрыть это настоящее проявлене своего отцовскаго горя.

Нина Александровна лежала въ постели и показалась Вавочк такой маленькой, почти двочкой, если бы не это сморщенное старое лицо, выдлявшееся на блой подушк желтымъ пятномъ. Она закрыла глаза, когда дочь вошла въ комнату, и знакомъ попросила ее ссть на стулъ возл ночного столика.

— Ты насъ убила…— зашептали сухя губы съ старческой синевой.— Но наша жизнь прошла, а придется жить теб, и… и есть возмезде… есть правосуде…

Вавочка покорно опустила свою махровую головку,— этотъ приступъ сразу расхолодилъ ее. То чувство жалости и нжности, которое начинало ею овладвать, сразу разсялось. А Нина Александровна не замчала настроеня дочери и продолжала въ томъ же дух. Это былъ горячй потокъ упрековъ, жалобъ, увщанй, просьбъ и слезъ, слезъ безъ конца, какъ можетъ говорить одна любовь.

— Человкъ, который дйствительно любитъ, никогда не поставитъ женщину въ фальшивое положене,— повторяла Нина Александровна, поднимаясь на подушк.— Да… А вырвать двушку изъ порядочной семьи и… и… Что тебя ждетъ, Вавочка?.. Подумай о томъ, что ты можешь быть матерью… Наконецъ мы не знаемъ, кто такой этотъ Камкинъ, и, какъ оказалась, его никто не знаетъ. Отчего онъ самъ не явился, а подослалъ тебя? Такъ порядочные люди не длаютъ.

— Мама, я знаю только одно, что онъ любитъ меня, а я его люблю.

— Это не отвтъ, моя милая.

— Онъ женатъ и хлопочетъ о развод.

— Ты видла его жену.

— Нтъ.

— Значитъ, онъ лжетъ, чтобы выиграть время. Тебя сама судьба привела въ Москву, а промедли одинъ какой-нибудь день — тогда я не поручилась бы ни за что… Отецъ совсмъ собрался въ Петербургъ,— ты видла уже его въ дорожномъ костюм. Представь себ встрчу его съ твоимъ… твоимъ любовникомъ…

— Мама…

Вавочка вдругъ заплакала, заплакала, какъ двочка, у которой отняли любимую куклу. Она закрыла лицо руками, и высокая молодая грудь заходила упругой волной. Слезы матери и дочери смшались, а потомъ послдовали слова утшеня и та материнская ласка, которой не замнитъ ничто на свт. Видимо, Вавочка стояла уже на пути къ раскаяню, и только оставалось воспользоваться этимъ благопрятнымъ моментомъ. Начались поцлуи, радостный шопотъ и т. д..

Между прочимъ, Нина Александровна не могла удержаться, чтобы не сообщить дочери про дерзость Сбоева, который осмлился ей высказать свои гнусныя предположеня относительно идота Никешки. Конечно, она указала ему на дверь, а онъ отказалъ отъ квартиры. Вообще оказался страшный мужикъ и нахалъ.

— Мама, ты погорячилась…— замтила Вавочка въ раздумь.— И такъ какъ дло вышло изъ-за меня, то позволь мн самой переговорить съ Лукой Агаонычемъ.

— Никогда!.. Какъ онъ смлъ даже подумать, что ты могла когда-нибудь выйти замужъ за его Никешку. Если мы не богаты, то это еще не даетъ права длать дерзости.

— Во-первыхъ, мама, ничего обиднаго въ этомъ нтъ, а во-вторыхъ, Лук Агаонычу многое можно извинить за его необразованность. По-своему онъ совершенно правъ… И въ-третьихъ, наконецъ, мама, даже говорить теперь объ этомъ немного поздно. Я не хочу, чтобы изъ-за меня ты безпокоилась перездомъ на новую квартиру..

Слушая эти рчи, Нина Александровна могла только развести руками: неужели это говоритъ Пустышка, глупая Пустышка, которая не имла отъ рожденя ни одного таланта?.. Въ ихъ положени искать другую квартиру, дйствительно, было безумемъ, и затмъ — кто другой замнитъ ей, Нин Александровн, всезнающаго Сбоева?..

— Я не понимаю ничего…— печально проговорила Нина Александровна, опуская голову.— Необходимо переговорить съ отцомъ, отъ котораго, конечно, зависитъ все.

Павелъ Павлычъ все время, пока шли эти переговоры, въ волнени шагалъ по своему кабинету. Дорожный костюмъ былъ снятъ и брошенъ въ уголъ,— это огорчало почтеннаго отца семейства больше всего. Для чего же онъ столько времени хлопоталъ, выбивался изъ силъ и вообще затратилъ всю свою наличную энергю? Когда въ зал послышались шаги, онъ принялъ гордую осанку ршившагося на все человка. Дловой видъ появившихся въ дверяхъ женщинъ непрятно изумилъ его, а покорность, съ какой смотрла на него Вавочка, начинала его бсить. Что такое — помириться съ Сбоевымъ, который осмлился нанести несмываемое оскорблене всей фамили — нтъ, ужъ извините, mesdames!.. Именно такъ могутъ разсуждать только бабы, и хорошо, что онъ, Павелъ Любарскй, еще въ состояни понимать, что такое фамильная честь…

Вавочка глазами попросила мать выйти изъ комнаты и осталась съ отцомъ одна. Она дала прежде всего полную волю ему высказаться и только покорными глазами слдила за каждымъ его движенемъ.

— Если ты покрыла позоромъ наши сдыя головы, то это еще не даетъ права всякому мужику топтать насъ въ грязь!— кричалъ Павелъ Павлычъ.— Я перенесу отъ равнаго себ оскорблене, я наконецъ буду бороться съ нимъ, но позволить мужику, холопу…

Эта послдняя комедя продолжалась ровно часъ, пока истощился весь запасъ заготовленныхъ Павломъ Павлычемъ фразъ, а потомъ онъ устало опустился въ кресло и сказалъ:

— А впрочемъ, я умываю руки… Длайте, что знаете…

VIII.

Сбоевъ по своему обыкновеню сидлъ за воротами на лавочк, когда Вавочка возвращалась съ перваго свиданя съ родителями. Она было-прошла мимо него, но оглянулась, остановилась и въ раздумь подошла сама къ нему.

— Разв вы меня не узнате, Лука Агаонычъ?— спросила она, протягивая свою узенькую ручку въ перчатк.

— Какъ не узнать, Варвара Павловна… Даже весьма узнали!..

Вавочка еще разъ оглянулась и проговорила:

— Приходите сегодня на Чистые Пруды… третья лавочка со входа. Я буду васъ ждать.

— Помилуйте, зачмъ же безпокоиться… Заверните лучше ко мн въ избушку, Варвара Павловна.

— Нтъ, тамъ будетъ удобне, а мн необходимо серьезно съ вами поговорить.

Вавочка еще разъ протянула Сбоеву свою ручку, улыбнулась и легкой походкой пошла по тротуару. А Сбоевъ стоялъ у своей лавочки безъ шапки и долго провожалъ уходившую барышню глазами.

— Ахъ, барышня, барышня…— шепталъ онъ, встряхивая головой.— Пропала, видно, наша красота ни за грошъ, ни за копеечку! Однако ловко: ‘приходите на Чистые Пруды’…

Въ первую минуту Сбоевъ ршилъ, что не пойдетъ — онъ заподозрлъ подвохъ, но чмъ ближе было дло къ вечеру, тмъ сильне его начинало тянуть.— ‘И ловкая барышня! Тоже не пошла во флигель, потому эта фефела Маремьяна Прокопьевна еще скандалъ бы ей сдлала… И ручку сама протянула. Эхъ, и ласковая только барышня!..’

Въ назначенное время онъ былъ уже на Чистыхъ Прудахъ и занялъ третью лавочку. Хорошо, что было темно и публика на бульвар гуляла незнакомая. Все-таки Сбоеву было совстно, когда проходившя мимо бульварпыя барышни улыбались, глядя на него. До старости дожилъ, а по бульварамъ никогда не шлялся — легко сказать. Прошло съ полчаса, а Вавочки не было. На Сбоева напало раздумье: а что если она и совсмъ не придетъ, а онъ стараго дурака сваляетъ… Онъ даже поднялся при этой мысли и только хотлъ итти, какъ его остановилъ знакомый голосъ:

— Куда это вы, Лука Агаонычъ, собрались бжать? Ахъ, нехорошо обманывать.

Это была она. Сбоевъ пробормоталъ что-то безсвязное и все оглядывался по сторонамъ, точно боялся какой засады. Вотъ бы Маремьяна Прокопьевна увидала его на бульвар съ барышней, такъ задала бы жару-пару…

— Вотъ что, Лука Агаонычъ,— заговорила Вавочка, смло поднимая вуалетку на лобъ.— Зачмъ вы гоните маму съ квартиры?..

— Моей причины тутъ никакой нтъ, барышня, и я Нину Александровну всегда, можно сказать, какъ родную мать почиталъ… Еще сызмальства подверженъ былъ завсегда вашей фамили и могу чувствовать…

— Хорошо, хорошо… Значитъ, вы завтра явитесь къ maman и извинитесь передъ ней, а она добрая и проститъ васъ.

— Позвольте, барышня… т.-е. никакъ невозможно это самое дло!

— А если я говорю вамъ — значитъ, возможно… Это разъ. Я вдь не обижаюсь на васъ, такъ сдлайте это для меня.

— Эхъ, барышня, барышня, обошли вы старика!.. Не то было удумано,— ну, да Господь съ вами… Будь по-вашему!

Вавочка опять протянула ручку и крпко пожала лапу Луки Агаоныча. Онъ смущенно поднялся, чтобы итти домой.

— Вдь я не обижаюсь на васъ, Лука Агаонычъ,— говорила Вавочка съ какой-то особенной ласковостью,— вы и сдлайте это для меня… Только для меня!.. Кто знаетъ, можетъ-быть, и я вамъ когда-нибудь пригожусь.

Сбоевъ ушелъ со свиданья въ какомъ-то туман и самъ удивлялся, какъ это онъ легко согласился на все. Что-то ему будетъ отъ Маремьяны Прокопьевны, когда та узнаетъ, что Любарске остаются. Пожалуй, еще задуритъ баба… ‘Эхъ, барышня, барышня!..’ — повторялъ Сбоевъ, встряхивая годовой.

Маремьяна Прокопьевна дйствительно поднялась на дыбы, и Сбоеву пришлось укрощать ее домашними средствами.

— Молчать, капустный зврь, а то раздавлю!— оралъ Сбоевъ.— Не твоего ума дло… Не ты наживала деньги-то!..

У Сбоева все-таки сдлалось легче на душ, когда все дло устроилось и пошло по-старому. Пусть поживутъ господа,— не съдятъ его. Въ немъ жило смутное чувство рабьей покорности вотъ этимъ самымъ настоящимъ господамъ, а что касаемо Вавочки, такъ это ужъ само собой вышло, и ничьей тутъ причины нтъ.

Какъ Вавочка сказала, такъ Сбоевъ и сдлалъ. Тяжело ему было итти въ повинной къ Нин Александровн, но дваться некуда. Нина Александровна приняла извиненя ‘мужика’ и даже расчувствовалась до слезъ

— Простите на глупомъ слов,— повторялъ Сбоевъ:— не хотлъ обидть, а такъ сорвалось съ языка…

— Не будемъ поминать стараго, Лука Агаонычъ. Я тоже была не права съ своей стороны…

Посл этого вступленя они разговорились попрежнему. У Нины Александровны за время ссоры накопилось нсколько такихъ длъ, о которыхъ нужно было посовтоваться съ Сбоевымъ. Между прочимъ, она сообщила ему, что выдала Вавочк довренность по имню. Сбоевъ даже развелъ руками отъ изумленя.

— Да для чего имъ, Варвар Павловн, довренность ваша?— удивлялся Сбоевъ.

— А что же я одна-то подлаю, Лука Агаонычъ — оправдывалась Нина Александровна.— Ты тогда гналъ насъ, Павелъ Павлычъ въ такихъ длахъ ничего не понимаетъ, а я стара стала… Какъ-то оно само собой вышло.

— Да, оно тово… Конечно, Варвара Павловна родная вамъ дочь, а все-таки оно тово…

— Да вдь я могу уничтожить ее, довренность-то?

— Это точно, а все-таки вы напрасно, Нина Александровна… Боюсь я сказать вамъ настоящее-то…

— Ахъ, пожалуйста, безъ церемонй!

Сбоевъ оглядлся и сообщилъ шопотомъ:

— А я такъ полагаю, Нина Александровна, не подослалъ ли Варвару-то Павловну тотъ?.. Женское дло слабое, ужъ извините меня, а нынче какой народъ…

— Ну, это вздоръ! Я отлично знаю Вавочку…

Этимъ разговоръ и кончился, и каждый остался при собственномъ мнни.

‘Эхъ, дала маху Нина Александровна,— думалъ про себя Сбоевъ.— Конечно, это тотъ подослалъ Вавочку, а гд ей самой удумать такое дло… Конечно, имнье не важное, а на худой конецъ тысячъ десять стоитъ’.

Жизнь пошла своимъ чередомъ, и Вавочка точно канула въ воду. Нина Александровна получала отъ нея изрдка письмо съ подробнымъ отчетомъ о длахъ по имню. Камкинъ оказывался дловымъ человкомъ и приводилъ все въ строгй порядокъ. Вавочка даже выслала часть полученныхъ съ имня доходовъ. Дло о развод подвигалось впередъ медленно, но Вавочка разсчитывала, что черезъ годъ все устроится. Эти письма очень успокаивали Нину Александровну, а Павелъ Павлычъ говорилъ:

— Что же, можетъ-быть, все къ лучшему… Конечно, г. Камкинъ поступилъ съ нами нехорошо, но все-таки сейчасъ видно порядочнаго человка. Кровь — великое дло…

На шестой недл Великаго поста, когда Сбоевъ сидлъ на своей лавочк за воротами, какой-то прилично одтый господинъ подалъ ему длинный конвертъ съ адресомъ, написаннымъ женскимъ изящнымъ почеркомъ,

— Это не мн…— говорилъ старикъ, повертывая письмо въ рукахъ.

— Нтъ, вамъ-съ… Вдь вы Лука Агаонычъ Сбоевъ?

— Да вы-то кто такой будете?

— Я-съ? А я при номерахъ, гд остановились Варвара Павловна. Он просили безпремнно отвтъ…

Сбоевъ съ трудомъ разобралъ любезное приглашене непремнно пожаловать по очень важному длу въ меблированныя комнаты на углу Газетнаго и Тверской. Записка была подписана лаконически: ‘Ваша Вавочка’.

— Хорошо, буду,— отвтилъ Сбоевъ и сейчасъ же спохватился, но лакей уже ушелъ.— Охъ, неладно слово сорвалось… Зачмъ я къ ней пойду, да еще вечеромъ?

Посл цлодневнаго раздумья Сбоевъ однако пошелъ по адресу записки, какъ тогда на Чистые Пруды. Вавочка сама встртила его въ дверяхъ своего номера. Номеръ былъ чистенькй, но скромный. На стол киплъ самоваръ. Сбоевъ осторожно оглядлся и только посл этого ршился войти.

— Сначала напьемся чаю…— весело щебетала Вавочка, торжественно относя сбоевскй картузъ на столикъ къ зеркалу.— Вы какой любите — крпкй или слабый?

— Мн все единственно, Варвара Павловна…

— А я безъ васъ соскучилась, Лука Агаонычъ. Все-таки вы свой человкъ…

Вавочка за зиму еще похорошла. Двичья угловатость смнилась женской мягкостью формъ и движенй. Сбоевъ чувствовалъ, что ему не слдуетъ здсь оставаться, но его удерживала какая-то неотразимая сила.

— Я еще не успла увидать мамы,— разсказывала Вавочка, ухаживая за подозрительно поглядывавшимъ на нее старикомъ.— На-дняхъ буду у васъ… То-есть къ вамъ-то мн не совсмъ удобно итти, вотъ я и ршилась пригласить васъ къ себ.

— Конечно, необразованность у насъ одна, Варвара Павловна,— проговорилъ Сбоевъ и широко вздохнулъ, вспомнивъ орущую Маремьяну Прокопьевну.

Вавочка пересадила гостя съ кресла на диванъ и смотрла на него своими свтлыми, ласковыми глазами. Сбоеву длалось даже жутко подъ этимъ взглядомъ, а воротъ ситцевой рубахи начиналъ давить его шею, особенно когда Вавочка сла рядомъ съ нимъ и положила свою ручку къ нему на плечо.

— Я хотла посовтоваться съ вами, Лука Агаонычъ,— заговорила она уже тихо, совершенно другимъ голосомъ.— Вы, вроятно, знаете, что мама видала мн довренность на имне и… и оно будетъ продано за долги, если завтра я не внесу трехъ тысячъ. Всего какихъ-нибудь жалкихъ три тысячи,— даже и не деньги, а одна подпись на вексел… Мама иначе будетъ разорена, у нея ничего не останется.

Сбоевъ поднялся, застегнулъ сюртукъ и проговорилъ:

— Прощенья просимъ, Варвара Павловна… Мы эфтакими длами даже и не занимаемся, чтобы векселя. Ужъ вы меня извините, Варвара Павловна, а какое колно вы подъ меня-то подвели… Я вдь тоже не дуракъ и могу понимать, что и къ чему слдоваетъ. Не вамъ бы, сударыня, такими длами заниматься… Прощайте-съ…

Вавочка закрыла поблднвшее лицо руками и отошла къ окну. Сбоевъ взялъ свой картузъ и на цыпочкахъ вышелъ изъ номера,— она не шевельнулась, не позвала его, не кликнула… Въ коридор онъ остановился. Въ номер попрежнему все было тихо. Онъ протворилъ дверь и прислушался: Вавочка плакала тихо-тихо, какъ плачутъ больныя дти. Она попрежнему стояла у окна, закрывъ лицо руками, а сквозь тонке пальцы крупныя слезы такъ и сыпались, какъ жемчугъ съ порвавшейся нитки.

— Варвара Павловна…

Молчане и легкя всхлипываня. Сбоевъ бросилъ свой картузъ на стулъ и тяжело переступилъ съ ноги на ногу.

— Варвара Павловна, голубушка… да неужели мн жаль трехъ тысячъ? Ежели бы это для васъ,— да кожу бы съ себя снялъ да вамъ отдалъ… Не для себя вы просите и не для себя унижене принимаете предо мной, передъ мужикомъ.

Вавочка отняла руки отъ лица и такъ посмотрла на Сбоева своими опухшими отъ слезъ глазами, что онъ только замоталъ головой.

— Я не стыжусь ни своего униженя ни своихъ слезъ…— отвтила она съ гордостью.— Не вы — такъ дастъ кто-нибудь другой!..

Точно ножомъ ударила она Сбоева послдней фразой, да и гордость эта проняла его.

— Давайте бумагу,— проговорилъ онъ.— Не хочу, чтобы вы, моя безцнная барышня, да стали унижать себя передъ кмъ другимъ… Даромъ такихъ денегъ не даютъ.

Вавочка сходила за ширму и принесла уже готовый вексель, и Сбоевъ подписалъ.

— Что же, довольны вы мной, сударыня,— спрашивалъ онъ уже со злобой въ голос.— Эхъ, барышня, барышня…

Она порывисто бросилась къ нему на шею и горячо поцловала прямо въ губы, такъ что Сбоевъ не усплъ даже опомниться.

— Нтъ, зачмъ же, Варвара Павловна…— бормоталъ онъ растерянно.— Это ужъ вы напрасно… не трехъ тысячъ это самое стоитъ…

IX.

Сбоеву ‘попритчило’ какъ говорила Маремьяна Прокопьевна. Онъ всмъ былъ недоволенъ, ворчалъ на всхъ и вообще не находилъ мста. Особенно доставалось несчастному Никешк, какъ тотъ ни старался не попадаться отцу на глаза. Дла свои Сбоевъ запустилъ и жилъ только рдкими прздами Вавочки въ Москву. Она безъ церемони взяла у него еще денегъ, ‘для гладкаго счета’, какъ объяснилъ самому себ Сбоевъ.

— Не прикажите ли еще, Варвара Павловна?— говорилъ онъ, глядя въ упоръ на улыбавшуюся двушку.— Могу соотвтствовать, только бы вамъ было весело…

— Мн совстно, Лука Агаонычъ…

— Не у меня, такъ у другого возьмете.

Этотъ ‘другой’ являлся для Сбоева какимъ-то злымъ духомъ. Онъ уже примирился съ Камкинымъ, какъ мирятся съ неизбжнымъ зломъ, и боялся только того, чтобы Вавочка не пошла съ рукъ на руки, какъ выпущенная изъ банка въ оборотъ новенькая монета. Если ужъ его не постыдилась, то другихъ не постыдится и подавно. Съ Каминнымъ онъ познакомился совершенно случайно, когда распивалъ чай у Вавочки,— первое впечатлне было не въ пользу стрикулиста, а потомъ Сбоевъ нашелъ, что это — обходительный баринъ. Наврно, плутъ, а все-таки обходительный. Камкинъ держался серьезно и велъ настоящй, дловой разговоръ. Можетъ, онъ и обстоятельный господинъ, только вотъ деньгами замтно подшибся,— ну, и финтитъ. Нина Александровна тоже хвалила его.

— Слава Богу, доходъ съ имнья теперь вдвое,— говорила она.— Вавочка по третямъ деньги, высылаетъ и какъ аккуратно…

Сбоевъ только мычалъ: зналъ онъ эту Вавочкину аккуратность и чьи денежки получала съ имнья Нина Александровна. Приходилось только отмалчиваться и мотать себ на усъ. Принимать Камкина Нина Александровна все еще не ршалась изъ боязни разговоровъ и пересудовъ, потому что какъ его и назвать — не подберешь: зять не зять, любовникъ не любовникъ. Все-таки не слдуетъ лзть въ глаза, а когда будетъ полученъ разводъ — тогда другое дло. Успокоивало Нину Александровну и то, что Сбоевъ относился къ Вавочк съ особеннымъ вниманемъ, какъ будто ничего особеннаго не случилось. О Камкин онъ тоже ничего дурного не говорилъ, хотя и кряхтлъ, когда Нина Александровна начинала вывдывать о немъ наводящими вопросами.

— А между прочимъ, чужая душа — потемки,— заканчивалъ обыкновенно таке разговоры Сбоевъ и сейчасъ же уходилъ.

— Этого-то какая муха укусила?— удивлялась Нина Александровна.

Что происходило съ Сбоевымъ — трудно объяснить. Это не было чувствомъ любви съ его сладкимъ безумемъ, чарующими грезами и окрыляющимъ жаромъ. Сбоеву длалось тошно, тоска давила его, и онъ успокаивался только въ присутстви Вавочки, какъ успокаиваются пьяница или наркотикъ, принявъ извстную дозу отравы. Другими словами, онъ не могъ жить безъ Вавочки. Его неудержимо тянуло къ ней — и только. Ни одна дурная мысль, ни одно нескромное желане не омрачили этого необъяснимаго тяготня. Сбоевъ прожилъ цлую жизнь безъ тонкихъ душевныхъ волненй, и чувство любви дремало въ немъ неудовлетвореннымъ позывомъ, а теперь оно охватило его неудержимой волной, и онъ даже не пробовалъ ему сопротивляться. Знахари и бабы-лкарки называютъ это дьявольскимъ навожденемъ, приворотомъ, присухой и вообще произведенемъ темной, нечистой силы. То же сказалъ бы и самъ Сбоевъ, если бы могъ посмотрть на себя со стороны.

Два раза, бросивъ вс свои дла, Сбоевъ узжалъ въ Петербургъ, чтобы хоть издали посмотрть на Вавочку. Лзть прямо къ ней на квартиру онъ не ршался, какъ это длалъ въ Москв, потому что въ Питер совсмъ друге порядки, Камкинъ занималъ прекрасную квартиру на Владимирской, обставленную совсмъ по-барски, были и свои лошади, и экипажи, и настоящая барская прислуга. Откуда только все это бралось… Впрочемъ, о послднемъ Сбоевъ и не думалъ, потому что — какъ же иначе Вавочка и могла жить. Онъ, по обычаю, познакомился съ прислугой Камкина и, черезъ нее изучилъ до мельчайшихъ подробностей всю жизнь молодой четы. Живутъ широко и ни въ чемъ себ не отказываютъ, а часто бываетъ и такъ, что Вавочка занимаетъ рублями у собственной горничной. По вечерамъ часто бываютъ гости, играютъ въ карты, пьютъ дорогя вина и проч. До одного только не могъ добраться Сбоевъ — чмъ занимался Камкинъ.

— Да разв онъ одинъ такъ-то живетъ?— удивлялся лакей, сообщавшй Сбоеву эти подробности.— Много ихъ такихъ-то… Однимъ словомъ, баринъ форменный! Въ другой разъ у него денегъ бугры, а то и нтъ ничего…

Одно не нравилось Сбоеву, именно, что у Камкина бывали одни мужчины, а знакомыхъ дамъ совсмъ не было. Это ужъ не порядокъ для настоящаго барскаго дома: какъ же во можно безъ дамъ… Сбоевъ отлично помнилъ вс барске распорядки и чуялъ что-то недоброе.

Такимъ образомъ онъ прожилъ въ Петербург около недли и только въ конц ршился представиться Вавочк. Онъ улучилъ минуту, когда Камкина не было дома, а Вавочка только еще поднялась съ постели — самое подходящее время, когда настоящя барыни принимаютъ нужныхъ людей. Конечно, Сбоевъ проникъ черезъ кухню и терпливо ждалъ своей участи въ лакейской. Когда вернулась бгавшая съ докладомъ горничная, онъ отъ волненя чуть не задохся.

— Пожалуйте…

Вавочка ждала его въ столовой и встртила съ радостью, какъ родного. Она была въ голубомъ утреннемъ пенюар, въ туфляхъ, съ неприбранными волосами. На лиц еще оставались розовыя пятна отъ подушки, а глаза блестли влагой.

— Давно ли вы здсь, Лука Агаонычъ?— спрашивала она, удерживая его руку въ своихъ теплыхъ, маленькихъ ручкахъ.

— Цлую недлю.

— И не зайти ко мн… Это безсовстно!..

— Дла-съ, Варвара Павловна… невозможно было никакъ удосужиться…

Она усадила гостя къ столу и поставила ему свою чашку кофе, а сама такъ и смотритъ прямо въ душу своими дтскими глазами. Что мама? что новаго въ Москв?.. Впрочемъ, она знаетъ, что все по-старому.

Когда Сбоевъ выпилъ чашку, Вавочка потащила его показывать всю квартиру — залу, гостиную, кабинетъ мужа, свой будуаръ и даже спальню. Послдняя была убрана, какъ бонбоньерка: розовые обои, розовыя драпировки, розовая кровать, мебель, обтянутая розовымъ шелкомъ, туалетъ изъ розоваго дерева и т. д.

— Ну, что мама?— въ пятый разъ спрашивала Вавочка и сама смялась своей разсянности.— Ахъ, да, все по-старому, знаю… Можетъ-быть, вы за деньгами прхали, Лука Агаонычъ? Нтъ?.. Отлично. А то, можетъ-быть, выслживать меня, какъ въ тотъ разъ?.. Ну, признавайтесь… А я вотъ рада васъ видть, какъ родного.

Сбоевъ, подогртый этимъ вниманемъ и лаской, откровенно высказалъ свое мнне, что все у нихъ хорошо и везд порядокъ, а недостаетъ только дамъ. Не порядокъ вообще для настоящаго барскаго дома. Это объяснене разсмшило Вавочку до слезъ. Она схватилась рукой за грудь и упала на розовую кушетку — смхъ ее просто душилъ. Въ дверяхъ показалось улыбавшееся лицо горничной, а потомъ и самъ Камкинъ. Неожиданное появлене этого послдняго сильно смутило Сбоева, и онъ неловко началъ прощаться.

— Куда?— коротко спрашивалъ Камышъ, удерживая его за рукавъ московскаго кафтана.— Нтъ, такъ порядочные люди не длаютъ… А если бы Вавочка захохоталась до смерти?.. Разсмшилъ и бжать…

— Извините ужъ на нашей простот, Егоръ Евгенычъ.

— Не могу, голубчикъ.

А Вавочка все хохотала, не имя силъ сказать ни одного слова. Камкинъ увелъ Сбоева въ столовую и усадилъ позавтракать. Такая честь гостю была хуже неволи, но длать нечего — приходилось покоряться. Когда вышла изъ спальни сама Вавочка, все еще вздрагивавшая отъ смха, Сбоеву опять сдлалось весело.

— Вы насъ не забывайте,— упрашивала она, когда Сбоевъ собрался уходить.— Приходите ко мн попросту, безъ всякихъ церемонй. По утрамъ я совершенно свободна.

Такой премъ понравился Сбоеву. Настояще господа всегда простые, не то что какая-нибудь шушера изъ чиновниковъ или изъ своего брата купцовъ.

Черезъ мсяцъ онъ опять былъ въ Петербург и на этотъ разъ заявился уже съ параднаго хода. Вавочка еще спала, хотя было около двухъ часовъ дня: наканун гости заигрались до восьми часовъ утра. Сбоева встртилъ самъ Камкинъ и провелъ въ себ въ кабинетъ.

‘Вотъ такъ попалъ’,— угнетенно думалъ Сбоевъ, разглядывая шитье на шелковомъ халат барина. Онъ даже покрутилъ головой: ‘вотъ такъ фунтъ!’ Но Камкинъ принялъ его такъ любезно и сразу попалъ въ тонъ полудлового ‘сурьезнаго’ разговора. Старикъ почувствовалъ себя опять легко и опять откровенно заявилъ:

— Гляжу я на васъ, Егоръ Евгеньичъ, и такъ думаю про себя: въ самый бы разъ жить вамъ у насъ въ Москв… ей-Богу!.. По вашему обхожденю и деликатности, лучше и не придумать бы…

— Неудобно мн сейчасъ въ Москву, Лука Агаонычъ, потому что у Вавочки тамъ много знакомыхъ, и никуда нельзя глазъ показать.

— Это вы точно…

— А вотъ получу разводъ, законъ приму,— ну, тогда и въ Москву.

— А ужъ я бы вамъ свой домишко приспособилъ въ лучшемъ вид. Право бы перехали, Егоръ Евгеньичъ… Вы бы въ дому жили, а Павелъ Павлычъ — во флигел. Ей-Богу-съ…

Вавочка приняла Сбоева опять въ спальн. Она въ постели пила утреннй кофе и не хотла одваться. Камкинъ самъ привелъ его къ жен.

— Она къ вамъ очень неравнодушна,— пошутилъ Камкинъ, уходя изъ спальни.— Смотрите у меня…

— Помилуйте-съ…— окончательно смутился старикъ, не зная, куда ему спрятать глаза.— Ужъ я въ другой разъ лучше…

Лежавшая на кровати Вавочка натянула на себя розовое шелковое одяло до самыхъ глазъ и лукаво молчала. Сбоева даже въ потъ ударило, и онъ обидился. Главное, ему было совстно горничной, которая приготовляла барын утреннй костюмъ.

— Вы сердитесь?— спросила Вавочка.

— Обидно-съ, Варвара Павловна, потому что не такя мои лта, чтобы, напримръ, этакое слово Егоръ Евгеньичъ… Моложе былъ, а и то не подверженъ былъ женскому полу.

— Вы хотите разсердиться и не можете… ну, еще попробуйте…

— Нехорошо-съ, Варвара Павловна. Я васъ въ столовой обожду-съ…

Ждать ему пришлось не долго, потому что Вавочка накинула на себя только капотъ, надла туфли на босыя ножки и въ такомъ вид вышла къ гостю. Сбоевъ былъ серьезне обыкновеннаго и только тяжело вздыхалъ. Конечно, настоящя барыни дома вообще не стснялись, а когда Сбоевъ былъ казачкомъ, то барыни и барышни купались у него на глазахъ — его заставятъ блье держать, а сами купаются. Крпостное было время, за человка не считали тогда, а теперь другое…

Посердившись немного, Сбоевъ предложилъ Вавочк то же, о чемъ говорилъ Камкину, т.-е. перехать въ Москву. Вавочка вдругъ сдлалась серьезной и даже запечалилась.

— Я и сама тоже думала сколько разъ, но…— въ раздумь говорила сна, опустивъ голыя руки на скатерть.

— Эхъ, одно бы словечко сказали, Варвара Павловна, а я бы ужъ устроилъ все. Ей-Богу… Въ Москв-то куда вольготне!

— Я подумаю, Лука Агаонычъ, а вы не сердитесь на меня…

— Нехорошо, Варвара Павловна, опять скажу я вамъ: этакъ вы меня, лежа въ постели, примете для шутки, а потомъ и другого кого…

Это замчане опять развеселило Вавочку, и она опять принялась дурачиться, какъ школьникъ.

Мысль о томъ, чтобы перевести Вавочку въ Москву, засла въ голов Сбоева, какъ желзный клинъ. Только бы изъ проклятаго Питера выманить, а тамъ все будетъ на глазахъ. Самъ Камкинъ тоже общалъ подумать и какъ-то особенно долго и внимательно посмотрлъ на Сбоева, точно хотлъ прочитать на немъ какую-то недосказанную мысль.

У подъзда петербургскаго окружнаго суда съ ранняго утра стоитъ живой стной публика, которую вы встртите только на интересныхъ процессахъ: уголовныя дамы, молодые люди неопредленныхъ профессй, такъ называемыя подозрительныя личности и т. д. Ровно въ десять часовъ утра показывался во двор высокй, сдой старикъ, и публика разступалась, давая ему дорогу къ завтной двери.

Выглядывавшй на подъздъ суровый швейцаръ встрчалъ его съ поклономъ и, протворивъ одну половину двери, пропускалъ.

— Это отецъ…— шептала сбившаяся у дверей публика.— Отецъ подсудимой Любарской… да.

— Какой молодецъ, хоть и старикъ.

— Онъ отказался быть свидтелемъ… Да и въ голов у него, говорятъ, несовсмъ въ порядк.

Да, это былъ онъ, Павелъ Павлычъ, нашъ старый знакомый. Процессъ, надлавшй шуму, продолжался уже цлыхъ три дня, и старикъ являлся въ судъ съ аккуратностью стараго служаки. Онъ посдлъ за послдне полгода, пока подготовлялся процессъ Вавочки, сдлался задумчивымъ и порой заговаривался. Слдователь освободилъ его отъ свидтельскихъ показанй, какъ человка по существу дла безполезнаго и немножко тронутаго, что выяснилось при первомъ же допрос. ‘Вы утверждаете, что любовникъ моей дочери — мщанинъ Егоръ Камкинъ,— заявилъ Павелъ Павлычъ съ достоинствомъ,— но это не правда… Моя дочь можетъ длать ошибки, увлекаться, но она никогда не полюбила бы какого-то мщанина Камкина. Вы ошибаетесь, г. слдователь. Наконецъ обратите внимане на манеры, а это нельзя присвоить себ, какъ чужя деньги. Да… я утверждаю одно, что онъ нашего круга человкъ и только фигурируетъ подъ чужой фамилей’.

Раздвшись въ передней, Павелъ Павлычъ проходилъ въ залу судебнаго засданя и занималъ одно и то же мсто на правой скамь. Въ течене этихъ трехъ дней онъ настолько освоился со всей обстановкой этой залы, что чувствовалъ себя въ ней какъ у себя дома. Отъ-нечего-длать онъ изучилъ здсь все: сосчиталъ скамьи, стулья, столы, количество оконъ, запомнилъ расположене дверей, даже вс трещины и пятна на стнахъ, какъ это длаютъ вс больные. Сторожа ему кланялись, какъ своему человку. Да, раньше онъ никогда не бывалъ въ окружномъ суд, потому что чувствовалъ какое-то инстинктивное отвращене къ гласному судопроизводству. Съ громкими длами онъ знакомился по газетнымъ отчетамъ, какъ это длалъ и теперь съ своимъ собственнымъ дломъ. По дорог въ судъ онъ покупалъ дв большя газеты, печатавшя подробный отчетъ о дл мщанина Камкина и дворянки Варвары Любарской, и внимательно просматривалъ ихъ до начала засданя, отмчая карандашомъ неточности и пропуски.

Появлене подсудимыхъ каждый разъ волновало старика, и онъ особенно пристально разглядывалъ Вавочку, которая въ своемъ черномъ шелковомъ плать казалась ему совсмъ другой женщиной, а не той Пустышкой, какой она существовала до этого времени въ его родительскихъ глазахъ. Вавочка, въ свою очередь, помстившись на скамь подсудимыхъ, отыскивала глазами отца и кивала ему головой. Камкинъ держалъ себя джентльменомъ и не обращалъ на публику никакого вниманя. Въ числ свидтелей фигурировали на первомъ план Нина Александровна и Сбоевъ, а затмъ цлый рядъ темныхъ личностей съ удивительно громкими фамилями. Нина Александровна въ своемъ скромномъ черномъ плать вызывала общя симпати, а Сбоевъ возбуждалъ самое веселое настроене.

Въ течене трехъ дней судебнаго засданя выступила полная картина жизни Любарскихъ и Камкина, а затмъ вс отношеня причастныхъ къ длу лицъ. Фигурировала масса тхъ жертвъ, которыя были обобраны Камкинымъ при помощи Вавочки, и въ томъ числ на первомъ план Сбоевъ. Этотъ послднй являлся главнымъ свидтелемъ и съ какимъ-то ожесточенемъ разсказывалъ ршительно все, что только зналъ. Онъ поплатился нсколькими десятками тысячъ, а друге — еще больше. Тутъ было все: и фальшивые векселя, и спаиванье во время картежной игры, и заманиванье Вавочкиной красотой. Нкоторыя подробности жизни Вавочки заставляли Павла Павлыча краснть: если она и не торговала собой, то разыгрывала съ большимъ успхомъ роль лакомой приманки.

— Нтъ, это была не она, а какая-нибудь другая женщина…— упрямо повторялъ про себя Павелъ Павлычъ и опять слдилъ за дломъ съ напряженнымъ вниманемъ

Его трогало до слезъ поведене Камкина, который все старался взвалить на себя, чтобы выгородить Вавочку,— это было благородно. Да, а они называютъ его мщаниномъ,— не правда-съ! Въ одномъ мст Павелъ Павлычъ не выдержалъ и заявилъ громкое одобрене, такъ что его едва не вывели. Что же, и пусть выводятъ, а онъ все-таки заявилъ.

Содержане процесса могло интересовать только собравшуюся уголовную публику, падкую до пикантныхъ подробностей и обстановки совершившагося, а само по себ это содержане ничего новаго не представляло. Такихъ процессовъ прошли десятки, и вс они замчательно повторяли другъ друга. Если что и было интереснаго, такъ это то, что главнымъ дйствующимъ лицомъ являлся простой мщанинъ, а затмъ отношеня къ нему Вавочки, слдовавшей за нимъ, какъ охотничья собака. Прокуроръ въ своей обвинительной рчи особенно напиралъ на ту среду, изъ которой вышла Вавочка, и безжалостно приводилъ мельчайшя подробности домашней обстановки Любарскихъ. Это была готовая почва для такого экзотическаго растеня, какъ неспособная ни къ какому разумному труду Вавочка, и если бы не воспользовался ею для своихъ темныхъ и грязныхъ цлей мщанинъ Камкинъ, то на его мсто нашлись бы десятки другихъ героевъ легкой наживы. Знаменательно въ этомъ процесс именно сближене этихъ двухъ противоположныхъ по культур людей, слившихся въ одномъ желани во что бы то ни стало жить на чужой счетъ. И т. д., и т. д., и т. д.

Судьи, присяжные, адвокаты, и публика — вс были утомлены настолько, что ждали только конца, какъ и подсудимые. Вавочка уже равнодушно смотрла утомленными глазами на все и только ждала — когда же конецъ: что угодно, только конецъ. Но Камкинъ сохранилъ энергю до конца и сказалъ свое ‘послднее слово’ съ особеннымъ эффектомъ: онъ не отрицалъ очевидныхъ фактовъ, не сваливалъ вины на другихъ, но только просилъ присяжныхъ обратить внимане на тотъ исключительный мръ, въ которомъ все происходило. Если сажать на скамью подсудимыхъ, то сажать всхъ. Особенно ядовито онъ очертилъ тхъ, которые на язык прокурора получили громкое назване ‘жертвъ’. Вавочка не сказала никакого ‘послдняго слова’.

Присяжные удалились. Наступила мертвая пауза. Нина Александровна потихоньку крестилась, Сбоевъ вытиралъ потное лицо платкомъ и все скашивалъ глаза на сидвшаго назади Павла Павлыча. Судебный приставъ ходилъ одинъ по зал и время отъ времени звалъ въ руку

‘Нтъ, это другая женщина, не Вавочка,— думалъ Павелъ Павлычъ, опятъ наблюдая дочь.— Разв Пустышка могла надлать столько гадостей съ такимъ расчетомъ? Да она просто глупа, какъ была глупой всегда…’

Рзкй звонокъ изъ комнаты присяжныхъ заставилъ вздрогнуть всхъ. Совщане длилось не больше получаса. Съ шумомъ размстился судъ по своимъ мстамъ, съ шумомъ заняли свои скамьи присяжные, и старшина прочелъ вердиктъ: мщанинъ Егоръ Камкинъ виновенъ по всмъ пунктамъ, а дворянка Варвара Любарская не виновна. Публика облегченно вздохнула и радостно загудла. Когда предсдатель объявилъ Вавочк, что она можетъ вернуться въ публику, она съ недоумнемъ посмотрла на присяжныхъ и на Камкина, точно хотла сказать: ‘А какъ же онъ?’.

Нужно ли описывать, какъ встртила освобождене дочери Нина Александровна — она такъ и замерла у нея на ше. Павелъ Павлычъ вытиралъ слезы и шепталъ:

— Я говорилъ… да, я говорилъ, что оправдаютъ.

Вавочка, освободившись отъ объятй матери, заявила съ необычной для нея твердостью:

— Все равно, мама, я пойду за нимъ и въ Сибирь… Не стоило меня и оправдывать!.. Все равно пойду… да.

1908.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

БЕЗЗАВТНАЯ ЛЮБОВЬ.Повсть.

Читайте также:

БЕЗЗАВТНАЯ ЛЮБОВЬ.
Повсть.