БЕЗПУТНЫЯ ДТИ.
(Очерки купеческаго быта).
БЕЗПУТНЫЯ ДТИ.
(Очерки купеческаго быта).
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
Беспутные дети, Иванов-Классик Алексей Федорович, Год: 1868
Время на прочтение: 44 минут(ы)
Хорошій человкъ былъ Антонъ Иванычъ! Я какъ теперь гляжу на его длинное, исхудалое лицо съ краснымъ носомъ, съ срыми плутовскими глазами и пушистой бородкой. Онъ ходилъ вчно въ своемъ длиннополомъ сюртук, староврскаго покроя, и въ побурлой шляп. Мы знакомимся съ нимъ въ то время года, когда мелкій тающій снгъ покрываетъ улицы Петербурга, когда цлый день бываютъ сумерки, и влажный туманъ прохватываетъ до костей несчастное человчество, осужденное въ такую пору путешествовать въ подбитыхъ воздухомъ пальто и чуть не на босую ногу.
Торговыя мста освтились газомъ, и на каланч Спаской Части подняли красный шаръ, служащій сигналомъ для зажиганія фонарей. Въ это время по одной изъ коломенскихъ улицъ шелъ, или, правильне сказать, бжалъ нашъ новый знакомецъ. Подобравъ полы сюртука, онъ шлепалъ сапожищами по тротуару, обдавая прохожихъ брызгами грязи, надвинувъ на затылокъ шляпу, насквозь пропитанную дождемъ, онъ поминутно отиралъ платкомъ свою мокрую бороду. Поровнявшись съ часовнею приходской церкви, онъ снялъ шляпу, усердно помолился образу, что-то опустилъ въ кружку, висвшую для сбора, и скоре прежняго зашагалъ впередъ. Дойдя до угла улицы, онъ остановился у воротъ трехъ-этажнаго дома, вышедшій изъ калитки дворникъ почтительно поклонился ему, и сказалъ:
— Съ пріздомъ гостейки честь имю поздравить.
— Пріхала разв?
— Какъ же-съ! недавно прибыть изволили….
Антона Иваныча замтно покоробило, онъ недослушалъ дворника, и, круто повернувшись, юркнулъ въ калитку воротъ. Прежде чмъ онъ взберется по скользкой лстниц до своей квартиры, мы покороче познакомимся съ нимъ, и съ его благочестивымъ семействомъ.
Біографія Антона Иваныча какъ дв капли воды походитъ на біографіи тысячи тысячъ другихъ Иванычей. Отецъ его былъ крестьянинъ именитаго помщика Бутурлина, и числился старостою въ одномъ изъ его помстій. Единственный сынъ Антоша до двнадцатилтняго возраста жилъ вмст съ отцемъ и обучался грамот у деревенскаго дьячка. Отецъ не хотлъ, чтобъ сынъ оставался мужикомъ, отвезъ его въ Петербургъ и опредлилъ къ купцу обучаться торговл. Хозяинъ Антоши былъ старикъ лтъ шестидесяти, торговалъ на толкучемъ рынк лоскутнымъ товаромъ, подъ фирмою котораго производилась настоящая комерція — покупка краденыхъ вещей. Рано запиралъ онъ свою лавочку и отправлялся въ извстные трактиры, куда приносится краденый товаръ. Къ этому почтенному комерсанту и попалъ Антоша, прожилъ у него пять лтъ, проводя дни въ давк, гд скоро и постигъ мудрость торговой науки, а по вечерамъ читая старику душеспасительныя книги. Посл одного довольно выгоднаго дльца, благочестиваго старца засадили въ тюрьму. Антоша отправился въ деревню къ отцу, куда и привезъ небольшія деньжонки, накопленныя во время житья у хозяина. Отецъ нашелъ нужнымъ обзаконить парня, т. е. женить его на дочери зажиточнаго крестьянина. Посл свадьбы онъ опять ухалъ въ Петербургъ и вкупился въ биржевую артель. Но не прошло и года посл его поступленія, какъ онъ, за потерю ввренныхъ ему денегъ, былъ, по подозрнію, взятъ въ тюрьму и попалъ подъ слдствіе. Въ доброе старое время съ деньгами оправдаться было легче, чмъ теперь, и Антонъ Иванычъ былъ освобожденъ отъ суда и слдствія по недостатку доказательствъ. Съ этого времени начивается его торговая дятельность.
Открывъ суровскую лавочку въ Никольскомъ рынк, онъ былъ вполн доволенъ своей торговлею, и зажилъ по купечески. Посл смерти отца онъ купилъ домъ въ своемъ уздномъ город, куда перевезъ все семейство, и самъ каждый годъ, на лтнія мсяцы, узжалъ на родину, оставляя торговлю на отчет прикащика. У него, уже было четверо дтей: дв дочери и два сына. Увеличивъ капиталецъ, онъ привезъ въ Петербургъ жену съ сыновьями и старшую дочь, младшую-же оставилъ на родин, на рукахъ старыхъ тетокъ, съ строгимъ приказаніемъ воспитать ее въ страх божіемъ.
Безсердечная, завистливая натура Антона Иваныча сложилась подъ тмъ вліяніемъ, которое въ дни молодости убиваетъ въ человк вс чистыя, нравственныя чувства. Посвященный во вс тонкости безчестной наживы, окруженный людьми, у которыхъ каждое дло, каждое предпріятіе основано на грубомъ обман, не имя ни малйшаго понятія о правд и нравственномъ значеніи человка, онъ сдлался недоврчивъ даже къ самому себ. Съ того времени, какъ привезъ въ Петербургъ свое семейство, онъ сталъ еще сурове. Причина была та, что потребовались большіе необходимые расходы, они-то и бсили его. Вс неудачи, весь свой гнвъ онъ вымещалъ на семейств и въ послднее время смотрлъ на него, какъ на виновника, отравившаго покой его жизни. Жена его, Устинья Никитишна, добрая женщина, терпливо переносила всю дикость характера своего мужа. Сыновья ихъ, о которыхъ я скажу посл, замняли прикащиковъ, и имъ, какъ служащимъ, не приказано было, кром большихъ праздниковъ, пить и сть вмст съ родителями, а отведено мсто на кухн, гд помщалась единственная прислуга семейства,— мальчикъ, взятый для обученія торговл и исправляющій вс обязанности по лакейской и кухонной части.
Антонъ Иванычъ, получивъ извстіе съ родины, что одна изъ его тетокъ отошла къ праотцамъ и что пятнадцатилтняя дочь Анюта осталась, на рукахъ полуслпой старухи, приказалъ немедленно привезти дочку въ Петербургъ. Мы и начинаемъ разсказъ со дня прізда его дочери.
Въ третьемъ этаж надворнаго флигеля помщалась его квартира, она состояла изъ трехъ комнатъ. Пройдя чистенькую кухню, мы остановимся въ небольшой квадратной гостиной, заставленной тяжелою допотопною мебелью. Зеленыя стны, комнаты украшались иконами суздальской живописи, въ несоразмрно большихъ кивотахъ, передъ ними висли, на металическихъ цпочкахъ, стеклянныя лампады, и горли свчи изъ жлтаго воска. Въ переднемъ углу стоялъ налой съ открытой псалтырью. На окнахъ, задернутыхъ цвтными занавсками, красовались горшки съ розанами и еранью. Вторая комната была спальня, отличающаяся удушливымъ запахомъ деревяннаго масла. Темный коридоръ, идущій параллельно этимъ комнатамъ, занимала старшая дочь — Катя, изъ него была дверь въ третью комнату, въ которой почти безвыходно жила старуха-жилица. Эта старуха пользовалась особеннымъ почетомъ въ семейств, хотя никто не зналъ ея темнаго происхожденія. Къ ней изрдка прізжали какіе-то господа. Подозрвали, что она тайно давала деньги подъ залоги драгоцнныхъ вещей. Входъ въ ея комнату былъ строжайше запрещенъ всмъ членамъ семейства, только иногда Антонъ Иванычъ съ озабоченнымъ видомъ ходилъ къ старух, но зачмъ, это было никому неизвстно.
Въ гостиной, за круглымъ столомъ, заставленнымъ чайною посудой, сидла Устинья Никитишна съ Катей и Анютой. Рзкій контрастъ представляли собою дв сестры, несмотря на незначительную разницу въ годахъ. Катя, съ круглымъ глуповатымъ лицомъ, въ темномъ плать, прикрытая чернымъ платкомъ, съ перваго взгляда оставляла невыгодное впечатлніе. Не такова была Анюта. Встрченная полузабытыми ласками матери, съ которой не видалась много лтъ, она съ дтскимъ любопытствомъ смотрла на обстановку квартиры, нисколько не стсняясь своимъ новымъ положеніемъ. Черная коса, огибавшая ея голову, придавала блдность смуглому лицу, дышавшему всей свжестью первой молодости. Устинья Никитишна казалась растроганною, она разсказывала Аннушк о своемъ жить-быть. Катя молча пила чай. Рзкій звукъ колокольчика задребезжалъ въ кухн, послышались торопливые шаги и Антонъ Иванычъ, крестясь, вошелъ въ комнату.
— Здравствуй Аннушка! здравствуй родимая! раздался его голосъ. Аннушка бросилась къ нему на шею.
— Не ждалъ я тебя такъ скоро… утшила ты меня старика, продолжалъ Антонъ Иванычъ, цлуя, и усаживая ее на диван…
Долго не могла уснуть Анюта въ первую ночь, въ родномъ семейств, ей было какъ-то неловко… страшно… Думы, одна другой безобразне, лзли ей въ голову. То чудилось ей, что она еще детъ на машин, въ ушахъ ея шумъ и грохотъ сливаются въ долгій гулъ и убаюкиваютъ ее грустнымъ напвомъ знакомой псни… то снится ей родина и прощанье съ подругами, и такъ тяжело становится на сердц, то встревоженное воображеніе рисуетъ отца, съ сердитымъ видомъ, она вздрагивала и открывала только что сомкнувшіяся глаза. Наконецъ усталость взяла свое и она уснула крпкимъ сномъ. Утромъ она была разбужена сестрой, которая вставала рано и молилась по обыкновенію… Антонъ Иванычъ, совсмъ одтый, допивалъ шестой стаканъ чая и разговаривалъ вполголоса съ женой.
— Ты, Устинья, теперь пойми, говорилъ онъ,— дочь-невста пріхала,— лишній человкъ въ дом и расходу больше… Здсь не деревня, въ старыхъ платьяхъ водить двку не резонъ, надо ее одвать прилично, да и замужъ поскоре выдать. О Кат-то я не забочусь, Катя божій человкъ, она въ монастырь задумала, и съ Богомъ! я этому не препятствую, пускай наши грхи отмаливаетъ, а Аннушка — дло другое! Эхъ, Устинья! дла хуже становятся, а расходу прибываетъ. Ваше дло что? Вы сыты и одты, вамъ и горя мало… Ну, что ты скажешь на это?
— Что сказать! Извстно, ты глава въ дом…
— То-то и есть, дура! А я вотъ что придумалъ: давно ко мн пристаютъ рядовичи:— ‘что-молъ ты, Антонъ Иванычъ’, никогда у себя вечеринки не устроишь? насъ-бы, говорятъ, позвалъ, да и своихъ ребятъ потшилъ… Вотъ я и задумалъ на дняхъ вечеринку устроить, пріятелей созвать, да и дочь показать, все знаешь лучше… Ну, а потомъ можно будетъ и сваху подыскать…
— Охъ, Антонъ Иванычъ, дай ты ей попривыкнуть здсь, двка-то молода больно….
— Слушай, Устинья, ты мн не перечь, я не терплю этого…
— Твоя воля, я только…
— Молчи! прервалъ Антонъ Иванычъ, стукнувъ кулакомъ по столу.— У насъ сегодня вторникъ?
— Овторникъ.
— Ну, такъ значитъ въ воскресенье вечеринка будетъ. Я ужо вечеромъ денегъ принесу, а ты распорядись пораньше, закупи что надо… Завтра мы объ этомъ дл поговоримъ обстоятельне…
Антонъ Иванычъ всталъ изъ-за стола, помолился, и взялъ съ окна шляпу.
— Прощай Аннушка! крикнулъ онъ, заглянувъ въ коридоръ. Анюта вышла въ плать сестры, которое неловко обтягивало ея стройную талью.
— Экая ты у меня красавица писанная! прибавилъ онъ, любуясь дочкой, поцловалъ ее, и ушелъ въ лавку. Устинья Никитишну заперла за нимъ двери и вернулась въ дочери.
По лицевой линіи грязнаго Никольскаго рынка помщалась лавка подъ знаменитой вывской, гласившей: ‘Продажа суровскова и разнова, товару’. Фамилія на вывск не значилась, на томъ основаніи, что если въ случа проданный товаръ не окажетъ сходства съ тмъ, который продавался, что случалось очень часто, и его принесутъ обратно, то легче было отговориться: ‘не у насъ покупали’. У Антона Иваныча была своя логика: въ номерахъ можно и поспорить, а фамилія дло другого рода, иной-де заберетъ ее въ голову, такъ оттуда ее и пестомъ не вышибешь. Представителями, и приказчиками этой фирмы были сыновья Антона Иваныча: Дмитрій, двадцатипятилтній юноша, уже вполн постигшій мудрую науку торговли, и двадцатилтній братъ его Миша, худенькій, робкій и застнчивый. У косяка двери этого магазина стояла жалкая фигура мальчика, въ истасканномъ и подпоясанномъ покромкою тулупчик, и въ огромной шапк, нахлобученной на уши.
Двнадцатый часъ. Саечникъ притащилъ лотокъ, нагруженный различными кушаньями, торговцы обступили его и живо начали истреблять състное.
— Миша, саечникъ пришелъ! кричалъ вбгая въ лавку Антона Иваныча, сосдъ-галантерейщикъ, удалый и красивый малый, ухарски заломивши фуражку.— Идешь что-ли?
— Не хочется, что-то, Назаровъ, отвчалъ Миша, выходя изъ-за прилавка.
— Ну, какъ хочешь, а я вотъ полъ немножко, такъ и веселй стало… Знаешь-ли что, продолжалъ онъ понижая голосъ,— сегодня на почин ко мн опять эта штучка заходила, я было ее и того… и за ручку прихватилъ… а она ничего… клевое дло, думаю я, и спрашиваю: въ воскресенье гулять не пойдете ли? ‘Отчегожъ не идти’, говоритъ она. Стало-быть на свиданье можно надяться? Она помолчала да и говоритъ: ‘приходите въ пассажъ къ семи часамъ вечера, я въ магазинъ работу понесу…’ Каково длишки-то обдлываемъ, а? спросилъ Назаровъ, и хлопнулъ по плечу сосда.
— Счастливецъ ты право, отвтилъ Миша,— куда захочешь туда и идешь.
— А ты все хмуришься, невелика бда, что отецъ лается… Пойдемъ въ пассажъ?
— Нельзя.
— Отчего нельзя?
— Самъ знаешь отчего. Какъ я уйду? И то вотъ помнишь о святой недл гулялъ съ тобою, да посл девяти часовъ вечера домой пришелъ, такъ — такую гонку задалъ, хоть святыхъ вонъ вынеси… чуть не прибилъ…
— Эва бда! головы бы не снялъ съ плечъ, вмшался въ разговоръ Дмитрій, вытаскивая изъ-за пазухи сайку съ икрой.— Отъ этой жизни поневол зло возьметъ! только и выходу, что въ лавку, изъ лавки домой, въ субботу въ баню, да къ заутрен… Я признаться сказать терплю, терплю да и прорвусь… Закачусь дня на два, нагуляюсь вдоволь и — шабашъ. Только чего мн и стоитъ это — страсть! Такія бани задаетъ, что небу жарко. Разъ хотлъ меня въ рабочій домъ упрятать…
— И не говори, знаемъ мы вашего-то воеводу.
— Ей-богу! братъ — тотъ не можетъ, думаетъ лучше, а самому не меньше достается, только все изъ-за книгъ, у насъ дома, кром божественнаго читать ничего нельзя, а Миша читаетъ… ну, навернется на грхъ, и — бда…
— Что это его нтъ долго… видно куда нибудь на торги зашелъ, замтилъ Назаровъ, барабаня пальцами по стеклу выставки.
— Я думаю — дома. Къ намъ вдь вчера сестра пріхала, отвтилъ Миша.
— Самъ идетъ! раздался въ дверяхъ голосъ мальчика. Назаровъ выскочилъ изъ лавки. Дмитрій, засунувъ обдъ за пазуху, старался проглотить неразжеванный кусокъ сайки. Миша поправлялъ товаръ на полкахъ.
Антонъ Иванычъ вошелъ въ лавку. Долго, размашисто крестясь, молился онъ передъ образомъ, потомъ смахнувши рукою съ лица потъ, осмотрлъ всю лавку и остановилъ глаза на Дмитрі.
— Только бы пилось да лось, да дло на умъ не шло! заворчалъ Антонъ Иванычъ.— Что ротъ-то набилъ? Экая, прости Господи, хлбошь! ну, чего глаза-то вытаращилъ, пошелъ на линію! вдь покупатели ходитъ, видишь — барыня знакомая прошла… или ужь совсмъ отъ дла отбились…
Дмитрій откашлянулся и вышелъ на линію.
— Это кто матерію рзалъ? обратился отецъ къ Миш,— отрзать порядкомъ толку нтъ, ну, что губу надулъ, я тебя спрашиваю: кто — рзалъ?
— Я-съ.
— Какъ хвачу кускомъ, такъ будешь дло знать… Пошелъ на линію!
Миша вышелъ. Антонъ Иванычъ зашелъ за прилавокъ, выдвинулъ ящикъ выручки, посмотрлъ въ него и съ досадою задвинулъ. Потомъ походилъ по лавк, и самъ вышелъ на линію.
— Что вы вс вылзли изъ лавки какъ угорлые, пошелъ хоть ты Дмитрій, прибери пуговицы, раскидаютъ да и забудутъ, лукавый васъ знаетъ, о чемъ думаете… А ты заходилъ въ портному? обратился онъ къ мальчику.
— Заходилъ-съ.
— Чтоже онъ сказалъ?
— Говоритъ — денегъ нтъ, къ празднику расчитаюсь…
— А ты бы сказалъ: хозяинъ таскаетъ, насъ за то, что отпустили… а ты поди-ко разинулъ ротъ, слова сказать не умешь. Выволочку бы вамъ всмъ дуракамъ задать надо. Ничего безъ меня не продавали?
— Ничего-съ.
Антонъ Иванычъ постоялъ у лавки, подалъ грошъ нищему, потомъ вытащилъ изъ кармана часы, имвшіе форму луковицы, посмотрлъ на нихъ и суетливо пошелъ по линіи, не успвая отвчать на привтствія, въ поясъ кланявшихся рядовичей.
Старшій сынъ Антона Иваныча, Дмитрій, былъ красивый и ловкій парень. Грамот выучилъ его самъ отецъ до букварю и псалтыри. Съ торговл привыкъ онъ скоро и полюбилъ ее, съ сосдями сошелся съ перваго дня поступленія въ лавку. Отца онъ не боялся нисколько, равнодушно выслушивая брань и перенося всевозможныя затрещины. Покупатели этого рынка, большею частью отставные солдаты, прізжіе мужики, горничныя и небогатыя модистки, любили его за обхожденье и за умнье продать. Антонъ Иванычъ замчалъ это, и убждаясь, что парень дло понялъ какъ нельзя лучше, доврялъ ему лавку на цлые дни. Онъ уже снисходительно начиналъ посматривать на его шалости и рыночные скандалы, подумывая женить его. Дмитрій завелъ дружбу съ сосдями, молодыми купчиками, пользовавшимися большею чмъ онъ свободою, и имвшими въ рукахъ деньги. Онъ какъ-то обратился къ отцу съ просьбою дать ему нсколько денегъ, и отпустить погулять. Антонъ Иванычъ не отпустилъ его, а прочелъ нотацію: ты сытъ, обутъ, одтъ — на что теб деньги? ты у меня не смй и заикаться о нихъ… Дмитрій, посл этого аргумента не сталъ заикаться отцу о деньгахъ, а думать-то сталъ, и придумалъ извстный способъ доставать ихъ безъ спросу изъ ящика. Накопивши нсколько рублей, онъ въ одно воскресенье ушелъ, не сказавшись, изъ дома и пропадалъ цлыя сутки. Явясь прямо въ лавку въ разсвирпвшему родителю, онъ получилъ страшное отеческое наказаніе. На вопросы: гд былъ? съ кмъ? онъ ничего не отвтилъ, и посл потасовки, встряхнувъ кудрями, какъ ни въ чемъ небывало, принялся за обычныя занятія еще съ большимъ усердіемъ. Въ послднее время такія штуки онъ началъ выкидывать довольно часто. Отецъ хорошо понималъ въ чемъ дло, но все-таки воли ему не давалъ, несмотря на то, что сыну было за двадцать пять лтъ.
Братъ его Миша, мальчикъ умный и робкій, отданъ былъ двнадцати лтъ въ школу, рекомендованную главнымъ кредиторомъ Антона Иваныча. Эту школу, имвшую большую популярность въ сред мелкаго купечества, секретно содержалъ учитель русскаго языка, выгнанный изъ приходскаго училища за жестокое истязаніе ученика розгами. Въ школ воспитывалось до тридцати мальчиковъ, преимущественно изъ торговаго званія. Благодаря метод воспитанія, дти, ввренныя попеченію этого педагога, вмсто умственнаго развитія доходили до окончательнаго отупнія. Привычка мудраго педагога къ сченію превратилась въ страсть, онъ цлые дни собственноручно занимался любимой операціей. Это прекрасное качество нравилось чадолюбивымъ отцамъ: лучше, не избалуется, думали они, отдавая сына въ науку. И вотъ приводятъ въ шкоду бойкаго новичка, новичекъ смло глядитъ въ глаза учителю и весело осматриваетъ классъ. Посл просьбъ и поклоновъ, родители оставляютъ сына. Педагогъ беретъ новаго ученика за руку, ведетъ къ своему столу.
— Нутко, братъ, спрашиваетъ педагогъ,— силенъ ли ты въ грамот?
Мальчикъ молчитъ.,
— Гм… баситъ учитель,— а прочти-ко вотъ эти строки.
Мальчикъ читаетъ, какъ уметъ.
— А что такое за зврь грамматика?
Мальчикъ, отъ роду не слыхавшій такого слова, вопросительно смотритъ въ глаза педагогу.
— Дуракъ! продолжаетъ педагогъ,— грамматика есть наука, руководящая къ правильному употребленію языка, состоящая изъ этимологіи, синтаксиса и орфографіи. Повтори.
Мальчикъ съ первыхъ словъ сбивается.
— Эге, братъ, видно у тебя память двушкина, къ спин не пришита. Знаешь ли ты, что такое кузькина мать?
— Не знаю-съ, сквозь слезы отвчаетъ испытуемый.
— Не знаешь, такъ я теб ее покажу, и кислую шерсть изъ тебя выбью.
Мудрый педагогъ беретъ изъ подъ стола пучекъ розовъ, тащитъ новичка въ скамь, и задаетъ ему секуцію.
— Это, говоритъ онъ,— теб на первый разъ, чтобы помнилъ, а ревть будешь, то и не такъ выпорю. Теперь молись Богу, и ступай домой, скажи отцу чтобъ къ завтрашнему дню купилъ арифметику Меморскаго, и пространную грамматику Греча.
Поучившись съ годъ, онъ былъ взятъ отцемъ въ лавку, но лавочная жизнь показалась ему хуже школьной. Въ школ онъ хоть что нибудь да узнавалъ, хоть жилъ товариществомъ. Онъ завелъ дружбу съ сыномъ какого-то мщанина, мальчикъ носилъ потихоньку въ классъ отцовскія книги и длился ими съ Мишею. Мало по малу жажда въ чтенію усилилась, а читалъ онъ все, что подвертывалось подъ руку. Поступивъ дъ лавку онъ былъ лишенъ и этого развлеченія. Въ первый же вечеръ, придя домой, онъ взялъ было книгу, но Антонъ Иванычъ съ бранью вырвалъ ее изъ рукъ: ‘ теперь теб нечего голову пустяками набивать’, говорилъ онъ сыну, ‘ты у меня дломъ занимайся, а не книгами, если длать нечего, то возьми псалтырь и читай, а эту ересь изъ головы выбрось’. Но несмотря на такое запрещеніе, Миша познакомился съ букинистомъ, и украдкою читалъ все безъ разбора, пока неожиданный случай не натолкнулъ его на настоящую дорогу.
Въ давку Антона Иваныча заходилъ иногда за мелкими покупками — студентъ. Однажды въ лтній день, Миша, пользуясь отсутствіямъ своего родителя, забрался въ уголъ лавки и такъ внимательно занялся чтеніемъ, что не слыхалъ вошедшаго покупателя. Студентъ подошелъ къ прилавку и громко сказалъ:
— Что это васъ такъ заинтересовало?
Миша вздрогнулъ, брошенная книга полетла подъ прилавокъ, онъ растерялся, покраснлъ и съ минуту не могъ опомниться.
— Чего вы такъ испугались? спрашивалъ удивленный покупатель.
— Извините… я думалъ, что тятенька…
— Разв онъ вамъ запрещаетъ читать?
— Да-съ, онъ не любитъ этого.
— Вотъ какъ! что же вы читали?
Миша поднялъ брошенную книгу и подалъ ему. Это былъ только что переведенный ‘трактатъ о политической экономіи’.
Студентъ съ изумленіемъ посмотрлъ на Мишу.
— Я не думаю, чтобъ вы хорошо понимали содержаніе этой книги… Что вы читали прежде?
— Романы-съ, ‘Вчнаго жида’, ‘Эпанчу’, татарскаго наздника, сочиненія Булгарина, а теперь хочется прочесть что нибудь подльне…
— Вы очень любите читать?
— Больше всего на свт! отвчалъ ободренный Миша,— только одно несчастіе, читать-то негд… дома не всегда можно, такъ я больше украдкою…
— Читать все безъ разбора нельзя… я вижу, что некому указать вамъ на выборъ книгъ. Когда вы будете свободны на часъ… на два?…
— Незнаю-съ, разв въ субботу, часовъ въ семь… я тогда могу отпроситься во всенощной.
— Такъ вотъ вамъ мой адресъ. Приходите ко мн, я вамъ дажъ хорошія книги, вы извлечете изъ нихъ для себя несомннную пользу. И студентъ ушелъ оставивъ удивленнаго Мишу.
Цлне дни, толкаясь около дверей лавки, раздляя бесды сидльцевъ, не слыша ни одного разумнаго слва, Миша начиналъ уже подходить подъ общій уровень нашихъ безграмотныхъ торгашей, но случайное знакомство съ хорошимъ человкомъ, принявшемъ въ его судьб доброе участье, много помогло его нравственному развитію, несмотря на трудныя условія, его жизни. Бывало въ квартир Антона Иваныча все спитъ уже мертвымъ сномъ, а Миша, вставъ съ постели, какъ, воръ крадется къ окну, освщенному мсяцемъ, и съ жадностью читаетъ запретную для него книгу. Малйшій шорохъ — и онъ въ постели, — стихнетъ — и онъ опять на окн, читаетъ пока буквы не сольются въ одну черту и утомленные глаза не обезсилятся дремотой. А все-таки ему было скучно: не съ кмъ было подлиться тайной новаго знакомства, не съ кмъ поговорить… Не боле раза въ мсяцъ онъ могъ видться съ своимъ благодтелемъ, гд встрчалъ и другихъ его университетскихъ товарищей, и цлые часы слушалъ полупонятныя еще для него рчи. Антонъ Иванычъ не замчалъ никакой перемны въ своемъ сын, только Устинья Никитишна, озадаченная блдностью его лица, спрашивала иногда: ‘да здоровъ ли ты, Мишенька?’…
Торговые обороты Антона Иваныча были необширны, они не превышали двадцати тысячъ руб. въ годъ, дававшихъ ему пользы не боле десяти процентовъ. На эти дв тысячи онъ долженъ былъ жить и оплачивать права на торговлю.
Главнымъ, и почти единственнымъ кредиторомъ Антона Иваныча былъ шестидесятилтній капиталистъ Бубновъ, имющій кладовую. Антонъ Иванычъ раболпствовалъ передъ нимъ и всячески старался быть у него на хорошемъ счету. Это льстило самолюбію старика, онъ дружески относился къ Антону Иванычу, даже давалъ ему совты въ семейныхъ длахъ и неразъ зазжалъ къ нему на квартиру. Бубновъ былъ вдовецъ, и имлъ изъ родныхъ одну племянницу Машу.
Антонъ Иванычъ, по случаю прізда дочери своей, ршился устроить вечеринку. Въ назначенный день, въ квартир его, съ ранняго утра происходила страшная хлопотня. Все приготовлялось къ чему-то необычайному: мылось, чистилось. Кухня была завалена състными припасами. Самъ онъ возился около бутыли съ водкой, подкрашивая ее какимъ-то снадобьемъ. Устинья Никитишна съ дочерьми хлопотала въ кухн. Мальчикъ метался изъ угла въ уголъ, поощряемый за нерасторопность подзатыльниками отъ хозяина. Невозмутимая тишина полумертвой квартиры нарушилась. Съ вечеру все было приготовлено, и все затихло. Во всхъ комнатахъ зажгли свчи, въ углу гостиной появился столъ уставленный бутылками и закусками. Анюта съ сестрой сидли у окна и ожидали гостей. Самъ Антонъ Иванычъ напомаженный и вычесанный, въ новомъ сюртук, который вынимался со дна сундука только для особенныхъ случаевъ, ходилъ по комнат съ озабоченнымъ видомъ. Сыновья, получившіе строгую инструкцію насчетъ поведенія, должны были принимать гостей.
Въ седьмомъ часу начали сходиться гости. Позже всхъ пріхалъ Егоръ Иванычъ Бубновъ, съ племянницею Машей. Его встртили съ особенной почтительностью и радушіемъ, и усадили на первое мсто. Гости сидли чинно, изрдка перекидывась замчаніями насчетъ погоды, вопросами о ‘длишкахъ’.
— Гости дорогіе, прошу покорно съ дороги червячка заморить. Егоръ Ивановичъ, покажите вы первый примръ. Господа, пожалуйте!.. просилъ хозяинъ, и легко упиравшійся Бубновъ идетъ къ столу, за нимъ отдуваясь движется Сомовъ, приказчикъ богатаго фабриканта, остальные толпою окружаютъ столъ. Разговоръ на минуту умолкаетъ, рюмки опрокидываются въ горло, слышится стукъ ножей и вилокъ. Посл выпивки разговоръ длается развязне.
— Ныньче — что! говоритъ Сомовъ Бубнову,— фабричныя дла очень измнялись, капитала не наживешь. Фабриканты другъ противъ друга цну сбиваютъ, выпуститъ фабрикантъ новый товаръ, назначитъ цну въ обрзъ, а другой — на такой же товаръ еще нсколько процентовъ уступитъ, ну, первый и не выдержитъ. Гд же маленькимъ тягаться съ большими, большіе задавятъ, потому у нихъ сила въ капитал. Что имъ значитъ потерять десятки тысячъ? Тьфу! Уничтожатъ конкурента, такъ наживутъ сотни…
— Но и маленькіе тоже наживать могутъ, замчаетъ Бубновъ, закуривая сигару.
— Какъ же они наживать могутъ?
— А напримръ: выдумаетъ новый узоръ на матерью и назначитъ цну подороже…
— Полноте, Егоръ Иванычъ, только выпусти ходовой товаръ, другой тотчасъ наработаетъ такого рисунка и собьетъ цну. Вотъ если бы существовало что нибудь въ род привилегіи, тогда — дло другого рода.
— А я думаю, что дла худы отъ неравенства капиталовъ, слиберальничалъ Назаровъ, молодой сосдъ Антона Иваныча, и оконфузился, встртивъ презрительный взглядъ Бубнова.
— Слышали мы эти псни-то, грубо отвтилъ Сомовъ,— хорошо поете, да гд-то сядете? Удивительно, Егоръ Иванычъ, какъ ныньче молодежь разсуждаетъ… недаромъ изъ нея ничего и путнаго не выходитъ. Укажите, кто изъ молодыхъ могъ хорошее дло устроить? мало того, кто могъ увеличить капиталъ наслдственный?…
— Капиталы-то на гнилыхъ фундаментахъ построены, оттого и непрочны, отклинулся Назаровъ.
— На какихъ это на гнилыхъ?
— Да на такихъ… неправильно нажиты…
— Молчалъ бы ты лучше, а то своимъ враньемъ прославился, какъ берестяная табакерка.
Гости захохотали. Назаровъ озлился, въ смутномъ его воображеніи мелькнуло нсколько мыслей и доказательствъ, онъ вскочилъ со стула и проговорилъ дрожащимъ голосомъ:
— Извстно-съ, одни нажились контрабандой, другіе обдуманной несостоятельностью, третьи отъ подрядовъ, да отъ поставокъ гнилыхъ товаровъ въ казну, черезъ взятки, четвертые…
Назаровъ остановился, его дернулъ за рукавъ подвернувшійся Антонъ Иванычъ, и, хлопнувъ по плечу, сказалъ:
— Ты бы другъ любезный шелъ лучше къ бабамъ, он любятъ языкъ-то чесать, а это по твоей части.
Гости опять захохотали. Назаровъ махнулъ рукой, и ушелъ въ дамское общество:
— Вотъ какіе у нихъ понятія, говоритъ Сомовъ,— и вс они таковы, или дураки набитые, или пьяницы, или ужъ такъ умны, что со своимъ разумомъ по міру ходятъ.
— Отъ образованія-съ! вмшался овощникъ Дуровъ,— у насъ по овощенной части не такъ: съ десяти лтъ въ лавку, бочки откупоривать, мшки ворочать до полу-смерти. Примровъ брать не съ кого, какъ умается день, да придетъ домой такъ не до разсужденія, а нтъ, такъ по отечески дерку задашь… оттого и къ длу рачительны.
Въ дамскомъ обществ было очень скромно, шелъ общій разговоръ, говорили вс вмст и потому трудно было разобрать чью либо рчь. Устинья Никитишна подчивала гостей мадерцей и разными сластями. Двицы шептались между собою, хихикали въ платочекъ и угощались пряниками. Назаровъ съ какимъ-то завитымъ франтомъ ходилъ по комнат, отпуская различныя замчанія насчетъ прекраснаго пола.
Маша, племянница Бубнова, подошла въ Анют, которая съ дтскимъ любопытствомъ глядла на незнакомыя ей личности.
— Что же вы сидите такая скучная? сказала она ей,— давайте ходить.— И Маша, обнявъ стройную талью Анюты, начала ходить по комнат. Маш самой было скучно въ этомъ обществ, она въ первый разъ изъ любопытства ршилась хать къ Антону Иванычу. Всматриваясь въ доброе, симпатичное лицо Анюты, она полюбра ее съ перваго взгляда. Ей почему-то стало жаль ее.
— Вамъ скучно здсь? говорила она съ сердечнымъ участіемъ.
— Да, мн какъ-то неловко, я еще не привыкла…
— Знаете ли что, Анюта! будемъ друзьями, станемъ ходить другъ къ другу, гулять вмст, читать… вы читали что нибудь раньше?
— Какъ же! я была знакома съ однимъ семействомъ, гд выписывались даже журналы.
— Вотъ какъ! такъ мы сойдемся съ вами, я васъ познакомлю.съ моими институтскими подругами… Когда же вы придете во мн?
— Я не знаю… да едвали меня и отпустятъ къ вамъ…
— Это отчего? я попрошу дядюшку, онъ скажетъ вашему отцу, и сама, на дняхъ, занесу вамъ книгу, у васъ, какъ я вижу, никто ничего не читаетъ…
— Батюшка ничего не велитъ читать, кром божественнаго, и Анюта, доврчиво разсказала новой подруг о своемъ положеніи. Маша почувствовала въ ней еще большую привязанность. Съ первой встрчи он полюбили другъ друга.
Между тмъ хозяинъ безпрерывно угощалъ своихъ гостей и въ особенности Бубнова, онъ потащилъ его къ закуск, усвшись у стола они завели разговоръ по Антонъ Иванычъ радъ былъ случаю высказаться своему патрону о трудностяхъ жизни, о семейныхъ заботахъ и т. п. Хитрый Бубновъ посмивался надъ нимъ:
— Ты, братъ, смотри, говорилъ онъ шутя,— не обанкруться, злостнымъ сдлаю, въ Сибирь упеку…
Антонъ Иванычъ поминутно дополнялъ его рюмку. Бубновъ охмллъ, его лицо, всегда желтое и морщинистое, какъ печеное яблоко,— побагровло, клочки сдыхъ волосъ прильнули въ потнымъ вискамъ.
— Завидую я теб, Антонъ, говорилъ онъ, ероша свои щетитинистыя бакенбарды,— хоть ты и маленькій человкъ, но у тебя семейство есть, и все такое… а я сирота, десятый годъ безъ жены живу… одна племянница Маша, и та въ лсъ смотритъ… я знаю, она въ гувернантки хочетъ, за это я ее всего лишу… я надъ ней опекунъ, а она дура! вотъ что!
— Молода еще, своего счастья не понимаетъ, подтвердилъ Антонъ Иванычъ.
— Я, давича, Антовъ, долго любовался на твою дочку, Аннушку, скромная она такая, словно жена моя покойная… зачмъ ты ее прячешь отъ меня? познакомь, пожалуйста…
— Съ удовольствіемъ Егоръ Иванычъ, я ее сейчасъ кликну…
— Зачмъ? лучше сами подойдемъ къ ней.
Анюта еще ходила съ Машею, когда Бубновъ съ ея отцемъ вошли въ комнату. Бубновъ уставилъ свои оловяные глаза на вспыхнувшее лицо двушки и взялъ ее за руку. Маша отошла въ сторону.
— Какая ты хорошенькая! сказалъ онъ,— ну поцлуй меня старика? Чтоже? или я противенъ теб?
— Не упрямся Анюта? строго шепнулъ отецъ.
Бубновъ притянулъ къ губамъ пылающую головку Анюты и поцловалъ ее.— Славная у тебя, Антонъ, дочка… ей богу! говорилъ онъ, выходя въ гостиную,— приходи братъ завтра ко мн на квартиру, кой о чемъ поговорить надо… прибавилъ онъ въ полголоса.
— Много чести, Егоръ Иванычъ, буду непремнно…
— А теперь прощай, домой пора!.. Маша! подемъ!
Уходя онъ крпко пожалъ руку Антона Иваныча. Такое расположеніе удивило его, онъ не смлъ дать воли своей догадк: что ежели Егоръ Иванычъ вздумаетъ посвататься, да нтъ! разсудилъ онъ махнувъ рукою, это только сегодня… а все-таки завтра надо побывать у него…
Бубновъ имлъ свой домъ, недалеко отъ квартиры Антона Ивачыча. Имя большой капиталъ, онъ давно хотлъ бросить торговлю, но продолжалъ ее по привычк. Длами его управлялъ старый артельщикъ. Бубновъ отпиралъ свою кладовую часа на два, и посидвши на лавочк, узжалъ домой. Это былъ деспотъ, хитрый и самолюбивый до крайности, служилъ въ дум по выборамъ, старался заводить знакомства съ чиновными особами крупнаго чина, угощать ихъ, и приглашать каждое воскресенье на обды. Онъ считалъ себя очень умнымъ, имлъ библіотеку старинныхъ книгъ, собиралъ разныя рдкія вещи, монеты и пр. Лтъ двнадцать назадъ онъ овдовлъ, проживя съ женою два года, дтей у него не было, и въ громадной квартир единственнымъ живымъ существомъ остался срый котъ, любимый имъ боле всего на свт, да Маша, которую онъ называлъ своею ‘племянницею’.
Молодое существо, появившееся въ дом Бубнова, въ первое время нсколько оживило его мрачную квартиру, но вскор мертвая обстановка навела апатію и на Машу, она стала скучать… Опекунъ хотлъ ее выдать за кого-то за мужъ, но встртивъ съ ея стороны твердый отказъ, увидалъ, что съ нею ладить трудно. Придумывая благовидное средство избавиться отъ Маши, онъ далъ ей полную свободу во всемъ, она могла уходить безъ спроса, куда вздумаетъ, и принимать къ себ — кого угодно. ‘Воля заноситъ въ неволю’ думалъ старикъ, но ошибался: Маша была не такова, она продолжала учиться, держала себя безупречно, и наконецъ ршилась искать мсто гувернантки.
На другой день посл пирушки, Бубновъ всталъ позже обыкновеннаго, слъ въ кресло и взялъ газету. Въ кабинетъ вошелъ съ низкими поклонами Антонъ Иванычъ.
— За посщеніе благодарю-съ, несказанно вы меня этимъ одолжили, заговорилъ, онъ, почтительно раскланиваясь съ хозяиномъ.
— Ну полно, полно… перебилъ Бубновъ,— я тебя давно знаю и жалю, семейство у тебя большое, вижу что жить чудновато, дочери на возраст, надо пристроить ихъ, старшая-то, какъ я замчаю въ монахини готовится, а объ Анют подумать надо, денегъ ты за нею дать не можешь, а безъ денегъ этотъ товаръ скоро не выживешь… къ тому же она и выросла не здсь, трудновато будетъ съ рукъ сбыть… какъ ты объ этомъ подумываешь?
— На все воля Божія, Егоръ Иванычъ, счастья руками не складешь.
Бубновъ устремилъ на него свой хитрый, испытующій взглядъ.
— А что, если бы я… къ ней по-сва-тал-ся? сказалъ онъ съ разстановкою, посл минутнаго молчанія, не сводя глазъ съ растерявшагося Антона Иваныча.
— Осчастливили-бы… умеръ бы я спокойно, да нтъ! куда ей за васъ! вы шутите… И выхвативъ изъ кармана платокъ, онъ сталъ отирать будто-бы навернувшіяся на глазахъ слезы. Бубновъ разсмялся.
— Ты это держи у себя въ голов до поры до времени, никому объ этомъ и не заикайся, никому и вида не подавай, а мы съ тобой объ этомъ подумаемъ… мое слово врно.
Спустя часъ посл этого разговора, Антонъ Иванычъ торопливо шелъ въ лавку, онъ почти вслухъ разсуждалъ самъ съ собою, размахивалъ руками, и лицо его сіяло масляною улыбкой. Онъ радъ былъ первому прохожему броситься на шею и высказать свою тайну, тайна душила его. Онъ забылъ все на свт, и прибжавъ въ лавку, не обратилъ вниманія на Дмитрія, который только что явился съ измятой физіономіей, и съ мутными глазами.
Маша сдержала свое слово. Въ тотъ же день, захвативъ съ собою нсколько книгъ, похала она къ Анют. Устинья Никитишна, удивленная ея приходомъ, встревожилась и переконфузилась. Маша съ трудомъ уговорила ее успокоиться и не хлопотать, сказала, что если они будутъ стсняться ею, то она не будетъ къ нимъ ходить, что она подружилась съ Анютою. Устинья Никитишна успокоилась и пошла на кухню, Катя забилась въ уголъ другой комнаты и читала вполголоса на распвъ какую-то церковную книгу. Подруги остались одн въ гостиной. Природный умъ Анюты, ея отвты и впечатлительность занимали Машу, и она долго бесдовала съ нею.
Стало смеркаться. Разговоръ подругъ прервался: въ комнат была совершенная тишина, только изъ спальни доносились слова Кати… ‘не рцы, яко самъ мя прельсти, не требуетъ бо мужа гршника. Всяку мерзость возненавиде Господь, и нсть любезна боящимся его…’ Часы прошипли шесть разъ, кто-то подъхалъ къ воротамъ дома, Катя бросилась къ. окошку, лицо ея просіяло, и она кому-то послала воздушный поцлуй. Подруги замтили это и улыбнулись.
— Когда-же ко мн? спросила Маша, надвая шляпу.
— Приду на этой недл, если отпустятъ.
— Отпустятъ. Я попрошу дядюшку сказать объ этомъ твоему отцу.
Устинья Никитишна съ поклонами проводила Машу до самого низа лстницы. Вскор пришелъ и Антонъ Иванычъ, онъ изумился услыхавъ, что у нихъ была племянница Бубнова, и принесла дочери книги. Онъ, не раздваясь, слъ на диванъ и задумался. ‘Что-бы это значило, думалъ онъ,— книгъ прислалъ… врно образовать ее хочетъ, да какія книги-то? прахъ ихъ знаетъ, не можетъ быть, что-бы безпутныя были, онъ ей теперь худого желать не можетъ’. А славный случай вышелъ — ей-Богу! Не сказать-ли жен? или ‘нтъ, погожу лучше, проболтается баба — бда будетъ, все дло сгадитъ…’ Антонъ Иванычъ улыбнулся, разгладилъ бороду, и весело взглянулъ на стоявшую передъ нимъ жену, со сложенными руками.
— Видишь дура, какіе теперь къ намъ хорошіе люди ходятъ?
Устинья Никитишна удивилась, она думала, что это посщеніе не по нраву придется мужу, и на слова его радостно улыбнулась.
— Аннушка, подойди сюда, умница, о чемъ это вы съ Марьей Алексевной бесдовали?
— Я ей о своей прежней жизни говорила, она мн тоже о себ и о здшнемъ обществ разсказывала…
— Ну, а о Егор Иваныч ничего не говорила?
— Нтъ, объ немъ и помину не было.
— Тонкую политику ведетъ, подумалъ Алтонъ Иванычъ.
— Она мн книгъ принесла, и просила придти къ ней, продолжала Анюта. Въ другое время за эти слова онъ разбранилъ-бы дочь и книги-бы назадъ отослалъ, а теперь только одобрительно кивнулъ головою.
Устинья Никитишна, видя такую перемну въ характер своего мужа, просто глазамъ не врила, и разсудила, разведя руками, что видно на него сегодня такой стихъ нашелъ…
Пройдя грязный дворъ, Маша вышла на улицу и тихо пошла по тротуару.. На встрчу ей шелъ молодой человкъ, въ пальто, завернувшись въ плэдъ. Онъ былъ средняго роста, съ длинными русыми волосами, съ исхудалымъ продолговатымъ лицомъ и маленькой бородкой.
— Зравствуйте? сказалъ онъ, встртясь съ нею.
— А! Порошинъ, весело сказала Маша, протягивая ему руку!— куда это вы?
— Пройтись вздумалъ, сегодня рано пришелъ изъ должности, слъ работать, да что-то голова разболлась….
Разговаривая, они незамтно дошли до дома, и войдя въ освщенный подъздъ, поднялись во второй этажъ. Маша позвонила, горничная со свчею въ рукахъ отперла дверь, и они вошли въ гостиную. Яркій свтъ изъ растопленнаго камина ложился по узорчатымъ коврамъ, и съ трескомъ вспыхивающій уголь освщалъ темные стны. Глубокая тишина и теплота комнаты вяла какой-то нгой. Порошинъ съ наслажденіемъ растянулся въ мягкомъ кресл, придвинутомъ къ столу, Маша сла противъ него на диван. Горничная зажгла лампу.
— Егоръ Иванычъ дома? спросила у нея Маша.
— Нтъ-съ, они еще не прізжали.
— Такъ приготовьте намъ чаю.
Горничная вышла.
— А вы гд были? спросилъ Порошинъ, закуривая папироску.
— Я завела новое знакомство, шутливымъ тономъ отвчала Маша, и довольно подробно разсказала о семейств Антона Иваныча и объ Анют, Порошинъ съ улыбкою выслушалъ ея разсказъ.
— Вы неизлчимы, хоть брось, сказалъ онъ ей: ужь не думаете-ли вы ‘эмансипировать’ эту деревенскую куклу?
— Къ чему эта избитая фраза? Я хочу ее нсколько образоватъ, она еще совсмъ ребенокъ, изъ ея натуры, мягкой, какъ воскъ, можно все сдлать.
— То есть, вскружить ей голову, сдлать изъ нея богъ знаетъ что, привить къ ней отвращеніе къ своему кругу, въ которомъ она выросла и была-бы совершенно счастлива, а тутъ, по милости вашего желанія ‘развить’ ее, вы только извратите ея понятія, съ которыми и выдадутъ ее за какого нибудь лабазника.
— Не извратить понятія, у нея еще нтъ ихъ, а дать ей хорошія понятія, хоть-бы и о томъ круг, въ которомъ она живетъ!.. Не думайте что она глупа…
— Такъ и оставьте ее, поврьте что она безъ всякаго развитія будетъ счастливе.
— Счастливе? съ кого-же она въ жизни примръ возметъ? Сестра ея — безнравственная ханжа, отецъ самодуръ, мать забитое существо, непростирающее своихъ воззрній дале кухни, старшій братъ совсмъ неучъ, младшій не то забитый, не то дикарь какой-то… подругъ нтъ, а если и будутъ, то изъ такихъ-же семействъ… Вы хотите сказать, что я преувеличиваю? нисколько, нтъ.
— Это вамъ такъ кажется, повторяю, что она счастливе насъ съ вами. У нихъ жизнь идетъ своимъ порядкомъ, имя свои удовольствія и свои хорошія стороны. Встанутъ они утромъ спокойно, безъ всякихъ особенныхъ заботъ, съ апетитомъ покушаютъ чаю, похлопочутъ о томъ, какое-бы кушанье приготовить къ обду, посл обда отдохнутъ, посплетничаютъ и, подкрпивъ свои силы сытнымъ ужиномъ, спятъ безпробуднымъ сномъ, съ 9 часовъ вечера до семи утра. Ничто душевно не волнуетъ ихъ, разв иногда глава семейства побезобразничаетъ, не знаютъ они нашихъ современныхъ вопросовъ, не мучатъ ихъ никакія идеи и убжденія. Предразсудки, суеврія — это ихъ духовный міръ, въ которомъ они увыросли и съ которымъ не растянутся до самой смерти. Ихъ заблужденія право стоятъ иныхъ нашихъ глупостей. И вы хотите вырвать существо изъ этого блаженнаго міра, затмъ, чтобъ оно отъ своихъ отстало, а въ другимъ не пристало. Очень весело!
— Итакъ, если-бы человкъ съ рожденія сидлъ во тьм, то его не слдовало-бы выводить на свтъ, на томъ основаніи, что онъ привыкъ къ потемкамъ?
— Слишкомъ яркій свтъ, сразу, повредилъ-бы его зрнію. Я говорю объ отдльныхъ личностяхъ этого сословія. Для нихъ, въ настоящее время, изъ такого положенія исходъ одинъ — другая дорога въ жизни, т. е. совершенное отчужденіе отъ своей среды, въ противномъ случа — вчная покорность ея обычаямъ. Вносить образованіе въ цлую среду — это прямая обязанность всхъ насъ и нашего общества, которое только твердитъ объ этомъ и ничего не длаетъ. Какую-же пользу сдлаете вы, одн вы, для этой бдной двушки?
— Я буду рада, если одно существо выйдетъ на настоящую дорогу, потомъ уже будетъ ея обязанностью показывать собою примръ и учить другихъ.
— Желаю вамъ успха! смясь отвтилъ Порошинъ. Они замолчали. Въ это время горничная подала чай. Маша стала разливать его.
— Ваши отношенія въ дядюшк по старому?
— Какъ видите, онъ мн далъ во всемъ полную свободу, о чемъ я прежде и думать не смла.
— И вы врите въ искренность его чувствъ? Не купить бы вамъ этой свободы будущей неволей?
— Разв лишитъ наслдства? полунасмшливо, полусерьезно, сказала Маша.— Но вдь я никогда и не разсчитывала на него. Онъ все пожертвуетъ въ монастырь, а отъ меня отдлается дешевымъ родительскимъ благословеніемъ.
— Но чмъ же вы будете жить? Вы привыкли къ комфорту.
— Во-первыхъ у меня нтъ никакихъ привычекъ, а во-вторыхъ есть руки и желаніе трудиться.
Порошинъ задумался, потомъ всталъ и скоро ушелъ.
Въ квартир Антона Иваныча была тревога. Старуха-жилица внезапно заболла, и заболла не на шутку. Перепугавшаяся Устинья Никитишна сама сбгала за ужемъ въ лавку. Пріхавшій Антонъ Иванычъ бросился въ комнату жилицы, старуха лежала на постели въ страшномъ бреду, стонала и мучилась. Устинья Никитишна заикнулась было о доктор, но мужъ такъ страшно взглянулъ на нее, что она прикусила языкъ и на цыпочкахъ вышла изъ комнаты.
Цлый день онъ дежурилъ у больной, къ вечеру ей стало какъ будто легче, она мутными глазами осмотрла комнату и остановились на Антон Иваныч.
— Пошли за докторомъ… за племянниками… проговорила она довольно твердо.
— Самъ здилъ матушка, самъ, уврялъ онъ,— не засталъ ихъ, ухали куда-то… сейчасъ опять поду…
— Охъ, смерть моя, тошно, пить дайте? стонала старуха..
— За священникомъ не послать-ли, а? я бы въ это время и за племянникомъ създилъ? настаивалъ Антонъ Иванычъ.
— Не надо священника, пусть сначала они прідутъ…
— Голубушка ты моя, пожалй ты насъ, мы вс подъ Богомъ ходимъ… ну если тебя смертный часъ застигнетъ,— намъ бда! Докторъ что-то не детъ долго, а священникъ сейчасъ бы пршелъ, прими ты его ради насъ гршныхъ… вдь это для тла исцленіе, и для души спасеніе…
Старуха махнула рукой и снова начала метаться на постели. Антонъ Иванычъ тихо вышелъ изъ комнаты, одлся и ухалъ. Черезъ полчаса онъ привезъ священника съ дарами.
— Вотъ батюшка, несчастіе какое! говорилъ онъ, ведя его въ больной,— что намъ длать: человкъ чужой… вдругъ захватило, посмотрите…
Священникъ осмотрлъ тяжелодышавшую старуху, впавшую въ совершенное забытье.
— Докторъ былъ? спросилъ онъ.
— Къ пятерымъ здилъ, вс быть хотли… завернуло-то больно скоро, сподобьте ее, не дайте умереть безъ покаянія.
— Я ей причастія дать не могу… глухую исповдь разв?..
— Глухую, батюшка, глухую, все для ея души легче будетъ.
Священникъ приступилъ къ обряду. Антонъ Иванычъ на колняхъ молился передъ образомъ, жена его стояла въ дверяхъ и плакала. Благословивъ умирающую, священникъ шепотомъ обратился въ Антону Иванычу:
— Она кажется совсмъ безнадежна… раньше она не жаловалась ни на какую болзнь?
— Одышкой страдала, батюшка, да болью у сердца, вотъ тутъ, подъ ложечкой… Богъ ее знаетъ! человкъ старый…
— Неужели у ней нтъ никого родныхъ?
— Какіе родные! есть правда дальніе родственники, люди богатые, никогда къ ней не здили… извстно — богачи, а она совсмъ нищая.
Священникъ осмотрлъ комнату.
— А эти вещи разв не ея? указалъ онъ на горку заваленную серебромъ.
— Нтъ, батюшка, это мои, она и жила не въ этой комнат, а въ кухн, въ уголку, за занавсочкой, мы ее такъ изъ человколюбія держали, а какъ захватило ее, такъ жалючи сюда и перетащили.
— Доброе дло, доброе… повторялъ священникъ,— а все-таки вы во избжаніе хлопотъ не замедлите доктора привезти, да поскоре… она очень плоха.
— Ахъ ты Господи! вздыхалъ Антонъ Иванычъ,— эдакое наказаніе божеское…
Проводивши священника онъ легко вздохнулъ. ‘Слава Богу, долгъ исполненъ, шепталъ онъ заглядывая на искаженное лицо старухи,— теперь спать нечего, надо смотрть въ оба…’ И слъ у ея кровати,
— Ступай ты, сосни немного, а я посижу, предложила ему Устинья Никитишна.
— Я самъ останусь, а ты ложись спать, отвтилъ онъ повелительно,— разбужу, когда понадобишься.
Было уже далеко за полночь. Небольшая лампадка тускло освщала комнату, Антонъ Иванычъ не смыкая глазъ сидлъ у кровати. Онъ внимательно прислушивался къ дыханію старухи, оно становилось тише и преривисте, потомъ превратилось въ предсмертное хрипніе и, наконецъ, замолкло. Онъ заглянулъ въ лицо умершей, взялъ ее за руку, вздрогнулъ и перекрестился. Приподнявъ подушку, онъ вытащилъ изъ подъ нее связку ключей, подошелъ къ комоду и подобравъ ключъ, выдвинулъ верхній ящикъ. Роясь въ разныхъ тряпкахъ, онъ вытащилъ шкатулку, раскрылъ ее, и, при свт лампады, началъ разбирать лежащія въ ней бумаги. Руки его дрожали, банковые и кредитные билеты валились на полъ, онъ наскоро подбиралъ ихъ и совалъ въ карманы. Изъ другого ящика онъ вытащилъ нсколько футляровъ и перемстилъ ихъ тоже въ свои карманы, въ третьемъ, должно быть, не нашлось ничего годнаго, и онъ наскоро привелъ разбросанныя вещи въ старый порядокъ. Положивъ ключи подъ подушку, онъ прошепталъ: ‘ну, теперь пора за докторомъ!’ Съ блднаго лица его катился потъ, руки дрожали, однимъ прыжкомъ онъ выскочилъ въ гостиную и разбудилъ уснувшую на диван жену.
— Вставай, Устинья! жилица что-то призамолкла… кажись — умерла, я ду за докторомъ, не забудь что нибудь изъ серебра попрятать, пропадетъ такъ…
Въ квартир поднялась суматоха. Вскор явился докторъ, и посл долгаго совщанія съ Антономъ Иванычемъ написалъ свидтельство. На другой день дали знать родственникамъ. Пріхали какіе-то господа, въ собственномъ экипаж, бросились искать имущества, перерыли всю комнату, и кром тряпья не нашли ничего. Долго шумли они съ Антономъ Иванычемъ, грозили ему, зачмъ онъ ихъ не извстилъ во время. Но Антонъ Иванычъ, спокойно выслушавъ ихъ, сказалъ, что это воля не его, а Божья, показалъ свидтельство доктора, и даже очень претендовалъ, услыхавъ отказъ родственниковъ принять участіе въ похоронахъ старухи.
Въ тотъ же мсяцъ онъ перехалъ на другую квартиру, боле удобную. Торговыя дла стали замтно поправляться. Товару въ лавк прибавилось чуть не на-половину. Самъ онъ тоже перемнился, и не такъ уже сурово относился къ семейству. Прежнее раболпство передъ богачами-кредиторами смнилось большей самоувренностью, во всей его фигур проглянуло чувство собственнаго достоинства. Сосди удивлялись этой перемн, но не могли открыть причины такого превращенія. Да въ чью же голову могла придти мысль о таинственной кончин его бдной жилицы?!..
Благодаря всмъ этимъ обстоятельствамъ, нсколько уклонившимъ Антона Иваныча отъ домашняго надзора, Миша имлъ возможность чаще отлучаться изъ дома и больше заниматься книгами. Онъ въ послднее время сдлалъ огромные успхи въ самообразованіи. Хорошо изучивъ русскій языкъ и познакомившись съ литературою, онъ принялся за нмецкій. Вмст съ тмъ, у него явилось желаніе заниматься химіей, узнавъ ея теорію, онъ долженъ былъ остановиться: домашняя обстановка не давала никакой возможности заниматься опытами. Онъ продолжалъ учиться тайно, урывками, крадучись. День это дня становясь серьезне, сосредоточенне, смле, онъ попрежнему избгалъ знакомства съ сосдями, кром одного Назарова, съ которымъ былъ друженъ, несмотря на рзкую противоположность характеровъ. Миша сошелся съ нимъ недавно, онъ понялъ его, какъ добраго и честнаго человка, и первому повдалъ тайну своихъ занятій. Доврять Назарову можно было все, нисколько не опасаясь за свою доврчивость.
Въ какой-то праздникъ Антонъ Иванычъ веллъ запирать лавку ране обыкновеннаго, онъ только что вернулся отъ Бубнова, гд обдалъ, и потому былъ очень веселъ. Дмитрій отдалъ ему ключи отъ лавки и отпросился гулять.
— Позвольте и мн идти? спросилъ Миша.
— Ступай, только приходи въ ужину домой.
— Я приду часомъ позже…
Антонъ Иванычъ, нетерпящій возраженій, сурово взглянулъ на него и сказалъ:
— Ты, какъ я замчаю, съ разными прохвостами дружбу затялъ?
— Съ какими прохвостами? вспыхнувъ спросилъ Миша.
— Да съ шалопаями разными, студентами, я это давно замчаю, я, на дняхъ, тебя съ ними своими глазами видлъ.
— Я познакомился случайно… они люди хорошіе.
— Товарищи они теб што ли? заводи дружбу съ торговцами, а съ этой голью якшаться теб не слдуетъ, имъ только и надо чтобъ попить, да пость на чужой счетъ, они такихъ дураковъ, какъ ты, ищутъ. Я вотъ сегодня у тебя и книги нашелъ: на какія деньги покупать- изволишь?
— Книги не мои…
— Небось даромъ дали? Эки благодтели!