БЕНЖАМЕНЪ КОНСТАНЪ.
БЕНЖАМЕНЪ КОНСТАНЪ.
‘Отечественныя Записки’, No 2, 1846
Бенжамен Констан, Констан Бенжамен, Год: 1846
Время на прочтение: 26 минут(ы)
Беижаменъ Констанъ — одно изъ самыхъ интересныхъ лицъ новйшей исторіи Франціи, и заслуживаетъ изученія подробнаго. Публицистъ, философъ, ораторъ, романистъ, свтскій человкъ, онъ имлъ успхъ во всхъ сферахъ, гд вращалась его дятельность. Когда, пятнадцать лтъ назадъ, этотъ конституціонный трибунъ умеръ, весь Парижъ толпился на похоронахъ его, потомъ, вокругъ его могилы настало молчаніе, и между-тмъ, какъ толпа уже почти забыла имя, которое не звучитъ боле въ ушахъ ея, писатели, изучающіе или готовящіе исторію, обсуживаютъ жизнь, дла и сочиненія Констана, и ведутъ о немъ тотъ предварительный споръ, который предшествуетъ приговору потомства.
Вообще, въ настоящее время, преобладаетъ во Франціи невыгодное мнніе о Бенжамен Констан.
Первая причина этого заключается въ такъ-называемой религіозной реакціи, есть люди, силящіеся защитить религію на которую никто не нападаетъ, поразить нечестіе, котораго никто не защищаетъ, возстановить между церковію и государствомъ соперничество, элементы котораго не существуютъ. Эти люди не могутъ простить Бенжамену Констану того, что, во время реставраціи, онъ былъ однимъ изъ самыхъ могучихъ противниковъ ихъ политическо-религіознаго возстанія противъ идей 1789 года,— противникомъ тмъ боле страшнымъ, что самъ онъ былъ чуждъ предубжденій той стороны, которую защищалъ, и проникнутъ, если не догматическими врованіями, то по-крайней-мр чувствомъ религіознымъ. И отмщая теперь за удары, которые наносилъ имъ этотъ поборникъ свободы совсти, они чернятъ его память, клевещутъ на его жизнь, и, за недостаткомъ лучшихъ аргументовъ, противопоставляютъ мыслямъ ума возвышеннаго, внушеніямъ сердца благороднаго, нкоторыя слабости характера, который, можетъ-быть, у Бенжамена Констана не всегда былъ вровень съ его умомъ и сердцемъ {Въ этомъ дух написана статья Benjamin Constant въ прибавленіи къ Biographie Vniverselle г. Мишо. Все, что въ этой стать есть врнаго, заимствовано изъ превосходной статьи г. Лве-Веймара, напечатанной въ Revue des Deux Mondes, и написанной совсмъ въ другомъ дух и съ другою цлію.}.
Также невыгодно смотрятъ на знаменитаго публициста появившіеся со времени іюльской революціи теоретики, придумывающіе новое устройство общественное. Эти теоретики съ пренебреженіемъ глядятъ на усилія людей, въ послдній полувкъ трудившихся надъ конституціонимъ воспитаніемъ Франціи, оно забываютъ, что если имъ самимъ можно теперь свободно высказывать свои теоріи и, не страшась другихъ судей, кром публики, хлопотать о приложеніи этихъ теорій къ длу, то этимъ они обязаны людямъ, которыхъ такъ порицаютъ.
Наконецъ, невыгодно судятъ о Констан литераторы, — критики психологическіе, для нихъ Бенжаменъ Констанъ, на бду себ, написалъ романъ ‘Адольфъ’, въ которомъ превосходно изобразилъ характеръ человка безъ энергіи эгоизма, безъ силы самоотверженія, человка съ большимъ тщеславіемъ и съ большою слабостію. Они смотрятъ на этотъ романъ, какъ на исповдь автора, для нихъ Адольфъ — одно лицо съ Бенжаменомъ Констаномъ.
Г. Сент-Безъ напечаталъ, въ прошломъ году, въ ‘Revue des Deux Mondes’ переписку молодаго Констана съ госпожею де-Шарьтръ, и присоединилъ къ этимъ письмамъ примчанія, въ которыхъ строго судитъ автора, и въ заключеніе приписываетъ ему отсутствіе началъ, либеральную политику безъ уваженія къ людямъ, религіозность безъ вры. Правъ ли онъ, не слишкомъ ли строгъ онъ къ Констану? Вообще, въ настоящее время, Констана считаютъ эгоистомъ, человкомъ безъ правилъ, скептикомъ. Надо думать, однакожь, что потомство, разсмотрвъ политическую, даже частную жизнь Бенжамена Констана, едвали согласится съ этимъ мнніемъ. Въ-самомъ-дл, можно ли назвать эгоистомъ человка, который, имя умъ обширный, проницательный и гибкій, владя перомъ сильнымъ, въ-теченіе сорокалтнихъ переворотовъ не съумлъ пріобрсти прочнаго и блестящаго положенія въ свт? Можно ли назвать человкомъ безъ правилъ того, кто съ начала до конца своего поприща упорно защищалъ противъ всхъ властей, слабыхъ и сильныхъ, пользы народа, и который, живя въ эпоху реакцій и насилій, проповдовалъ ненависть ко всмъ реакціямъ, ко всмъ насиліямъ? Можно ли, наконецъ, назвать скептикомъ человка, который большую часть своей жизни обдумывалъ сочиненіе о религіяхъ? Правда, его религіозныя мннія измнялись нсколько разъ: сначала онъ былъ почти неврующимъ, потомъ доходилъ до самаго восторженнаго мистицизма, и наконецъ перешелъ въ спокойный раціонализмъ. Но для объясненія этихъ переходовъ стоитъ только прочитать письмо Констана, писанное въ 1811 году къ одному пріятелю, слдовательно, вовсе не предназначавшееся для публики, оно напечатано Шатобріаномъ въ предисловіи къ Eludes Historiques.
‘Мое сочиненіе о религіяхъ’, говоритъ Бенжаменъ Констанъ: ‘можетъ служить подтвержденіемъ словъ Бэкона: чмъ меньше знанія, тмъ больше наклонности къ атеизму, чмъ больше знанія, тмъ больше наклонности къ рлигіи. Именно, углубляясь въ факты, собирая ихъ со всхъ сторонъ, сталкиваясь съ безчисленными препятствіями, которыя они противопоставляютъ неврію, и я принужденъ былъ обратиться къ идеямъ религіознымъ,— и обратился къ нимъ съ полнымъ убжденіемъ…’
Но пора и намъ обратиться къ біографіи.
Анри-Бенжаменъ Констанъ де-Ребекъ родился въ Лозанн, въ Швейцаріи, 25 октября 1767 г. Фамилія его происходила изъ Эра, въ Артуа, предки его были храбрыми воинами, которые служили подъ знаменами герцоговъ бургундскихъ и императора Карла-Пятаго. Около половины шестнадцатаго вка, одинъ изъ нихъ, Огюстенъ Констанъ де-Ребекъ, принявъ протестантскую вру, покинулъ Артуа, бывшій въ то время испанскою провинціей, и, отправясь во Францію, сталъ подъ знамена гугенотской партіи, предводимой королемъ наваррскимъ, — въ-послдствіи Генрихомъ IV. Въ кутрасскомъ сраженіи, капитанъ Констанъ спасъ жизнь короля, попавшаго въ самый пылъ схватки. Въ этой же самой битв, въ первыхъ рядахъ арміи видвъ былъ гугенотскій пасторъ, по имени Антуанъ де-Шандье, прибавивши къ своему имени библейское прозваніе Садель, въ то время, какъ храбрый артуаскій капитанъ бился съ врагами, пасторъ Садель, воздвъ руки къ небу, молилъ Бога о побд, одушевлялъ мужество воиновъ, воспвая псалмы. Кровь этого пастора и кровь этого капитана, спустя два вка, соединились, и плодомъ такого соединенія былъ Бенжаменъ Констанъ, его мать, Авріэтта де-Шандье, по прямой линіи происходила отъ пастора Саделя.
Изъ ‘Записокъ Сюлли’ видно, что, посл отреченія Генриха IV отъ протестантизма, капитанъ Констанъ былъ въ числ протестантскихъ вождей, думавшихъ превратить Францію въ республику. Открытіе этого заговора заставило его, въ 1605 г., удалиться въ Швейцарію, въ Лозанну, гд онъ и сдлался родоначальникомъ многочисленной фамиліи, члены которой съ отличіемъ служили — одни во Франціи, другіе въ Голландіи.
Дядя Бенжамена Констана, въ-послдствіи генерал-лейтенантъ голландской службы, былъ въ числ швейцарскихъ офицеровъ.защищавпіихъ 10-го августа Тюльерійскш-Дворецъ. Отецъ его, Жюстъ-Луи Констанъ де-Ребекъ, при самомъ рожденіи, имлъ уже чинъ капитана голландской службы. Мать, женщина сложенія слабаго и нжнаго, умерла, давъ ему жизнь, и дтство Бенжамена лишено было заботъ материнскихъ, которыя имютъ такое вліяніе на развитіе характера дитяти.
Послушаемъ, какъ самъ Бенжаменъ Констанъ описываетъ вліяніе, которое характеръ отцовскій имлъ на его характеръ:
‘Обращеніе его со мною скоре ‘можно было назвать благороднымъ, великодушнымъ, чмъ нжнымъ. Я былъ проникнутъ его правами на мою признательность и уваженіе, но довренности не было между нами. Въ ум его было не знаю что-то ироническое, несогласовавшееся съ моимъ характеромъ (въ-послдствіи, онъ самъ, однакожь, въ сильной степени обнаруживалъ такое же направленіе ума). Я предавался въ это время тмъ пылкимъ впечатлніямъ, которыя увлекаютъ душу за предлы сферы обыкновенной и внушаютъ ей презрніе ко всмъ окружающимъ ее предметамъ, — и находилъ въ отц не цензора, а холоднаго и насмшливаго наблюдателя, который сначала съ улыбкою сожалнія слушалъ мои бредни, а потомъ съ досадою прекращалъ разговоръ… Письма его исполнены были ума и нжности, но какъ-скоро мы сходились другъ съ другомъ, то въ немъ было что-то принужденное, чего я никакъ не могъ объяснить себ, и что дйствовало на меня тягостнымъ образомъ… Я не зналъ, что даже съ сыномъ своимъ отецъ мои былъ робокъ, и что часто, долго ждавъ отъ меня какого-нибудь знака нжности, которой я не смлъ выразить изъ опасенія его наружной холодности, онъ покидалъ меня со слезами на глазахъ и жаловался другимъ, что я не люблю его.
‘Принужденность въ обращеніи съ отцомъ имла большое вліяніе на мой характеръ, будучи такъ же робокъ, какъ онъ, я Иртышъ скрывать въ самомъ-себ все, что чувствовалъ, привыкъ считать для себя стсненіемъ и какъ-бы препятствіемъ совты, участіе, помощь, даже присутствіе другихъ, привыкъ вступать въ разговоръ только по необходимости и оживлять его безпрерывною шуткой, которая длала его не такъ тягостнымъ для меня и помогала мн скрывать настоящія мои мысли, отсюда то отсутствіе откровенности, въ которомъ еще и нын упрекаютъ меня друзья, и неохота вести разговоръ серьзный, которую мн всегда трудно бываетъ одолть. Въ то же время и отсюда же возникло пламенное желаніе независимости, досада на связи, окружавшія меня…’
До тринадцати-лтняго возраста, Бенжаменъ Констанъ воспитывался въ дом родительскомъ и съ изумительною быстротою выросталъ тломъ, умомъ и сердцемъ. Отъ этого времени сохранились письма, свидтельствующія о необыкновенно-рaннемъ развитіи его умственныхъ способностей.
На тринадцатомъ году, онъ отправленъ былъ въ Англію и помщенъ въ Оксфордскомъ Университет, тамъ пробылъ онъ недолго, однакожь усплъ хорошо изучить англійскій языкъ. Ученье продолжалось въ Германіи, въ Эрлангенскомъ Университет, и окончилось въ Эдинборг, гд Бенжаменъ Констанъ былъ соученикомъ и другомъ Макинтоша, Эрскайна, Грагама и другихъ молодыхъ виговъ, со временемъ сдлавшихся отличнйшими государственными людьми Англіи. Безъ сомннія, въ-слдствіе соревнованія, которое возбуждало такое товарищество, рано развилась въ немъ любовь къ свобод политической и та живая любовь къ занятіямъ, та неодолимая потребность въ умственной работ, которая никогда не придала его среди жизни тревожной и бурной. Кончивъ ученье, онъ прізжаетъ въ Парижъ въ начал 1787 года, въ прологъ французской революціи. Ему было тогда двадцать лтъ. Введенный въ домъ Неккера и Сюара, у котораго и жилъ, онъ посщаетъ общество ‘философовъ’, слушаетъ въ Лице курсы Лагарпа, наблюдаетъ броженіе умовъ и въ то же время предается разсянности, свойственной лтамъ его…
‘Я былъ бы радъ’ писалъ онъ нсколько лтъ спустя: ‘снова увидть Парижъ, и очень жалю, что, когда былъ тамъ, то глупо тратилъ время, деньги и здоровье… Я, можетъ-быть, также глупъ и теперь, но по-крайней-мр не считаю похвальнымъ дломъ не спать ночей, играть, разоряться, и, безъ удовольствія проведя ночь, хворать днемъ въ-слдствіе безпорядочной ночи.’
Пребываніе его въ Париж было кратковременно, чрезъ нсколько мсяцевъ, отецъ узналъ о его шалостяхъ, и недовольный тмъ, что сынъ тратитъ жизнь безъ цли и желая дать ему какое-нибудь опредленное занятіе, веллъ ему покинуть Парижъ и пріхать къ нему въ Буа-ле-Дюкъ, гд онъ стоялъ тогда съ полкомъ своимъ.
Приказаніе пришло въ такое время, когда Бенжаменъ Констанъ, влюбленный въ молодую двушку, получивъ отказъ въ рук ея, былъ въ сильнйшемъ припадк отчаянія.
‘Когда вс мои планы рушились, я считалъ себя несчастнйшимъ человкомъ въ свт, представлялъ себ бднаго отца, обманувшагося во всхъ своихъ надеждахъ — и упалъ духомъ, страдалъ, плавалъ… Нелпая мысль пришла мн въ голову: ‘уду, говорилъ я самъ себ, стану жить одинъ, не буду составлять несчастія отца, надодать другимъ. И вотъ поспшно беру я три рубашки и нсколько чулковъ… Сдельникъ, жившій насупротивъ, нанимаетъ мн экипажъ, беру лошадей и сажусь въ карету съ тремя рубашками, парою туфлей и съ тридцатью луидорами въ карман. Лечу, въ двадцать часовъ длаю шестьдесятъ миль, прізжаю въ Кале, сажусь на корабль, перезжаю въ Дувръ и какъ-бы пробуждаюсь отъ сна. Раздраженный отецъ, друзья, знакомые вертятся въ моемъ воображеніи, я одинъ съ пятнадцатью гинеями, безъ слуги, безъ плановъ, безъ рубахъ, безъ рекомендательныхъ писемъ! Вотъ, сударыня, въ какомъ положеніи я теперь, когда пишу къ вамъ.’
Этимъ разсказомъ начинается переписка съ г-жею де-Шаррьеръ, изданная г. Сент-Бвомъ. Этой дам, родомъ Голландк, вышедшей за Швейцарца и жившей въ Швейцаріи, писавшей романы и разныя брошюры, было тогда по-меньшей-мр сорокъ-пять лтъ. Бенжаменъ Констанъ нарисовалъ портретъ ея, разумется, съ прикрасами, въ своемъ ‘Адольф’, гд онъ говоритъ о женщин уже въ лтахъ, которой умъ, замчательный и странный, началъ развивать его собственный умъ, о женщин, которая, и подчинившись необходимымъ приличіямъ свта, увидла, что вс надежды обманули ее, что молодость ея прошла безъ радости, о женщин, которая, находя одно утшеніе въ ум своемъ, анализировала все умомъ ‘и научила его бояться общихъ правилъ, догматическихъ формулъ, въ проз это значить, что г-жа д-Шаррьеръ была женщина не совсмъ-обыкновенная, незлая, довольно-скептическая, и боле умная, чмъ чувствительная. Молодой Констанъ подружился съ нею, и эта дружба, какъ можно видть изъ переписки, превратилась-было на нсколько мсяцевъ въ отношенія боле-близкія, но потомъ опять приняла свою первоначальную форму, и наконецъ, посл восьмилтнихъ сношеній, перешла въ равнодушіе. Сент-Бвъ и этотъ результатъ обращаетъ въ порицаніе Бенжамну Констану. Но, сказать по правд, что же тутъ рзкаго? Напротивъ, не удивительно ли, что при всей противоположности возраста и состоянія, даже характера этихъ двухъ лицъ, не смотря почти на безпрерывную разлуку, не смотря на перемны и бури въ жизни молодаго человка, послднее письмо Констана оканчивается еще нжностями и сожалніями. ‘Прощайте, вы, украсившая восемь лтъ моей жизни, вы, которую я не могу, не смотря на печальный опытъ, вообразить принужденною и притворяющеюся, вы, которую оцняю я такъ, какъ никто не оцнитъ васъ, — прощайте, прощайте!’
Какъ бы то ни было, эта переписка драгоцнна, судя по изданнымъ отрывкамъ ея. Г. Сент-Бвъ увряетъ, что особа, въ обладаніи которой она находится, издастъ ее вполн, и этого надо желать, потому-что подобная переписка утвердитъ, можетъ-быть, лучшее мнніе о Бенжамен Констан, котораго умъ хвалятъ, порицая сердце. Первая часть переписки вся посвящена веселому разсказу о бгств въ Англію. Констанъ описываетъ, какъ онъ странствуетъ пшкомъ, съ собакой и двумя рубашками, истрачивая пять-шесть шиллинговь въ день, проходя девяносто миль въ три дня, довольный бдностью, позволяющею ему видть деревенскую жизнь, и воображая, какъ пріятно ему будетъ, поносивъ грязное блье и костюмъ разорившагося дворянина (broken gentleman), имть блье чистое, платье сухое и опрятное. Правда, во всемъ этомъ разсказ больше веселости, чмъ чувства, молодой странникъ думаетъ только о томъ, какъ бы позабавить умную и насмшливую даму, но и то сказать, отъ-чего же ему тревожиться? ‘Ручаюсь за отца’, говоритъ онъ, ‘онъ будетъ недоволенъ мной и моимъ безразсудствомъ, хотя и увряетъ, что простилъ меня, но я ршился сдлаться его другомъ вопреки ему, я буду такъ веселъ, такъ свободенъ, такъ чистосердеченъ, что онъ поневол будетъ смяться и полюбитъ меня.
Изъ безразсуднаго побга въ Англію молодой Констанъ возвращается въ Лозанну, гд отецъ бранитъ его и прощаетъ съ условіемъ, чтобъ онъ принялъ выхлопотанное для него мсто при двор герцога брауншвейгскаго. Онъ проводить два мсяца въ Коломбь, у г-жи де-Шаррьеръ, и отправляется въ Брауншвейгъ, тамъ онъ страшно скучаетъ, мститъ за эту скуку насмшками надъ людьми, которые причиняютъ ее, обдумываете свое сочиненіе о религіяхъ, и, смясь надъ собой и другими, влюбляется наконецъ въ молодую двушку, состоявшую въ свит владтельной герцогини, и женится на ней въ 1789 году. Едва минуло два года — и супружеское счастіе, о которомъ мечталъ онъ, превратилось въ адъ, онъ просилъ развода. Если судить по письмамъ, то не онъ одинъ былъ виноватъ въ этомъ разстройств семейной жизни. ‘Если бы она ршилась хоть сколько-нибудь облегчить иго’ пишетъ онъ: ‘я бы все-еще несъ его… Нтъ, не въ ум сила, а въ характер. У меня было больше ума, чмъ у ней, а она попирала меня ногами…’ Разводъ былъ выхлопотанъ.
Наконецъ, эта жизнь въ Брауншвейг, исполненная тайныхъ мукъ и молочныхъ заботъ, становится ему ненавистною. Демократъ и насмшникъ, онъ пріобрлъ себ много недоброжелателей въ брауншвейгскомъ обществ. Общее волненіе въ Европ будитъ въ немъ честолюбіе, ему нужно отечество, — отечество, которому стояло бы служить, онъ выбираетъ Францію, старую родину отцовъ своихъ. Скинувъ шитый золотомъ мундиръ каммергера, онъ возвращается сначала въ Швейцарію, гд встрчаетъ въ первый разъ, 19-го сентября 1794 года, г-жу Сталь. Съ перваго взгляда, она произвела въ немъ живой восторгъ: ‘рдко’ говоритъ онъ: ‘видалъ я подобное соединеніе качествъ удивляющихъ и привлекающихъ, столько блеска, столько прелести, простоты… однимъ ‘словомъ, это существо особенное, существо высшее, которое можно встртить только разъ въ цлый вкъ,—существо такое, что тотъ, кто знаетъ его, кто другъ его, не долженъ требовать другаго счастія’.
Желая сдлаться великимъ, чтобъ пріобрсть любовь великой женщины, Бенжаменъ Констанъ детъ въ Парижъ, въ 1795 г. Онъ пріхалъ съ паспортомъ, въ которомъ названъ былъ Женевскимъ гражданиномъ. Быть-можетъ, онъ не принялъ съ самаго начала званія французскаго гражданина {Право его на французское гражданство основывалось на закон 15-го декабря 1790 г., въ которомъ было сказано, что вс лица, родившіяся въ чужой стран, но происходящія въ какой бы то ни было степени отъ француза или француженки, удалившихся изъ отечества по религіознымъ причинамъ, признаются французскими гражданами и пользуются правами, присвоенными этому званію, если возвратятся во Францію и принесутъ гражданскую присягу. Въ 1792 г., отецъ Бенжамена Констана ршился воспользоваться этимъ закономъ и, давъ присягу въ муниципальномъ совт Доля, поселился въ окрестностяхъ этого города, въ помсть, въ которомъ и умеръ въ 1812 г.}, потому-что не ршался еще окончательно утвердиться на этой ненадежной почв и хотлъ предварительно изслдовать ее. ‘Монитръ’, перепечатывая въ своихъ столбцахъ первую его брошюру, подъ заглавіемъ: Be la force du gouvernement acluel et de la ncessit de s’у rallier, брошюру, изданную въ Париж въ Флореал 1796 г., и напечатанную, кажется, въ Швейцаріи, говоритъ о немъ въ слдующихъ выраженіяхъ.
‘Замчательно, что иностранецъ съ глубокою проницательностію разбираетъ интересы нашей страны, доказываетъ силу нашего правительства, слабость и неврные разсчеты нашихъ враговъ и почти везд соединяетъ блескъ и силу слога съ врностію взглядовъ такъ-какъ книга, о и которой мы объявляемъ, можетъ быть очень полезною для спокойствія и счастія отечества, то мы считаемъ ‘долгомъ своимъ познакомить съ нею читателей вполн’.
Г. Лве-Веймаръ, въ стать своей о Бенжамен Констан, говоритъ, что г-жа Сталь, по прізд Констапа въ Парижъ, увлекла его въ партію роялистскую, и что онъ напечаталъ въ журналахъ три статьи противъ декретовъ, служившихъ дополненіемъ конституціи III года,— декретовъ, въ силу которыхъ дв трети членовъ Конвента долженствовали быть членами новаго законодательнаго собранія. Но, не говоря уже о томъ, что эта оппозиція противъ декретовъ не можетъ служить достаточнымъ доказательствомъ роялистскаго направленія, невроятно, чтобъ г-жа Сталь склоняла его тогда къ роялизму, потому-что она не только не симпатизировала съ роялистскимъ движеніемъ, обнаружившимся въ вандемьер, но, сколько могла, защищала конституцію III года. Объ этомъ свидтельствуютъ не только ея позднйшія сочиненія, но и современники, именно г. Лакретель, бывшій въ числ предводителей Парижанъ, возставшихъ противъ Конвента, и въ Dix ans d’epreuves разсказывающій продолжительный разговоръ свой съ г-жею Сталь, гд она сильно порицаетъ его предпріятіе и старается отклонить его.
Дло въ томъ, что въ то время умнйшіе люди во Франціи, Дону, Ланжюине, Буасси д’Англа и другіе, съ которыми г-жа Сталь сходилась въ мнніяхъ, искренно и единодушно желали, чтобъ республика упрочилась, чтобъ порядокъ и свобода примирились подъ конституціею III года. Не смотря на свои недостатки, эта конституція все-таки была лучше всхъ прежнихъ. Она утверждена была общимъ согласіемъ Франціи, армій и самого Парижа. Парижане противились только декретамъ о выбор двухъ третей членовъ Конвента,— и противились, опасаясь боле террористовъ, чмъ роялистовъ.
Прибывъ во Францію въ такое время, Бенжаменъ Констанъ, подъ вліяніемъ г-жи Сталъ, сдлался органомъ мннія, равно неблагопріятнаго и для террористовъ и для роялистовъ, мннія, состоящаго въ томъ, что Франція, сбросивъ съ себя иго первыхъ, не должна желать господства послднихъ. Въ этомъ дух, умренно республиканскомъ, написана была его брошюра, въ заключеніи которой онъ краснорчиво призывалъ вс партіи къ примиренію и къ поддержанію правительства.
Примиреніе это было невозможно, потому-что предшествовавшая борьба была слишкомъ-жестоко, директорія не въ силахъ была произвести этого примиренія. Такой подвигъ сужденъ былъ Бoнапаpте, который совершилъ его, убивъ вмст съ тмъ свободу.
Спустя нсколько дней по изданіи брошюры, Бенжаменъ Констанъ, просившій директорію о дарованіи ему правъ французскаго гражданства и получившій отказъ,— потому-что, по конституціи III года, для этого надо было прожить семь лтъ во Франціи,— подалъ законодательному собранію просьбу, въ которой объяснялъ, что какъ отецъ его признанъ французскимъ гражданиномъ, то и онъ иметъ законное право на это гражданство.
Посл непродолжительныхъ преній объ этой просьб, ршеніе ея было отложено на непродолжительное время. Между-тмъ, Бенжаменъ Констанъ купилъ имніе близъ Люзарша, и такъ-какъ онъ записался въ муниципальные списки этой общины, то вопросъ считался какъ-бы ршеннымъ. Но онъ не былъ ршенъ, и Бенжаменъ Констанъ никогда не былъ на этотъ счетъ совершенно-спокоенъ. Какъ-скоро Женева присоединена была къ Франціи, Констанъ записался въ женевскіе граждане,— а это значило одно и то-же, что быть французомъ, но реставрація отняла у него это средство быть французомъ: она допустила его однакожъ два раза быть депутатомъ.
Не прежде, какъ при третьемъ выбор въ депутаты, въ 1824 г., онъ вздумалъ просить палату ршить забытое дло. Пренія были шумныя и нсколько дней занимали весь Парижъ. Г. Дюдонъ, одинъ изъ самыхъ пылкихъ членовъ оппозиціи, взялся первый доказать, что Бенжаменъ Констанъ не имлъ чести быть французомъ, и доказывалъ это въ такихъ оскорбительныхъ выраженіяхъ, что вызвала противника къ самому рзкому отвту. За тридцать лтъ до-того, Бенжаменъ Констанъ въ просьб своей Совту-Пятисотъ, къ-несчастію, привелъ отрывокъ изъ ‘Записокъ Сюлли’, гд министръ Генриха IV неопредленно говоритъ объ участіи его предка въ замысл учредить республику. Роялисты 1824-го года ухватились за этотъ несчастный аргументъ.— ‘Не по религіознымъ причинамъ’, кричалъ Дюдонъ, ‘удалился предокъ вашъ изъ Франціи, а за преступленіе противъ величества. Вы сами признались въ этомъ и хвастались этимъ.’ — Двадцатилтнія побды, говорилъ другой депутатъ, не могли сдлать власть Бонапарте законною, тридцатилтнее пользованіе правами французскаго гражданства не можетъ оправдать притязаній Бенжамена Констана.
Нападеніе было сильное, но Бенжаменъ Констанъ не смутился. Предокъ его, можетъ-быть, и принималъ участіе въ республиканскихъ замыслахъ, къ исполненію которыхъ, однакожъ, не было приступлено, но предокъ его спасъ также жизнь Генриху IV въ кутрасской битв, было по-крайней-мр вознагражденіе. Если не хотли признать правъ, какія давало ему происхожденіе съ отцовской стороны, и эти права дйствительно были отвергнуты Мартиньякомъ, докладчикомъ коммиссіи, подъ тмъ предлогомъ, что, родившись въ Артуа, провинціи въ то время испанской, капитанъ Констанъ не былъ французомъ, когда переселился въ Швейцарію,— то оставались нрава происхожденія съ матеріей стороны, и эти нрава восторжествовали. Прибавимъ также, что въ-слдствіи розысканій, дланныхъ по этому предмету, открыто было, что въ родословной Констана было много храбрыхъ и врныхъ рыцарей. Это открытіе произвело значительное впечатлніе, и Бенжаменъ Констанъ де-Ребекъ окончательно признанъ быль французомъ.
Но возвратимся къ политическимъ дебютамъ Констана при директоріи. Въ ма 1797 года, онъ издалъ новую брошюру, подъ заглавіемъ: Des reactions politiques, и эта брошюра имла еще боле успха, чмъ первая. Одинъ и тотъ же духъ въ обихъ: любовь къ законности и ненависть къ самовластію, подъ какой бы формой и наименованіемъ ни являлось оно. Въ послдней брошюр есть рзкая выходка противъ журналовъ якобинскихъ и журналовъ роялистскихъ, и въ-послдствіи, при реставраціи, часто указывали ему на эту выходку, когда онъ защищалъ свободу тисненія, — возраженіе носновятльное, потому-что онъ, нападая на эти журналы, обвиняя ихъ въ томъ, что они, клевеща на правительство, побуждаютъ его къ мрамъ насильственнымъ, никогда не оспоривалъ, не отнималъ у нихъ права высказывать свое мнніе. Первое изданіе разошлось быстро, Констанъ напечаталъ второе и въ начал его помстилъ новое сочиненіе, изданное потомъ отдльно подъ заглавіемъ: Des effets de la terreur. Цлью этого сочиненія было опровергнуть существовавшее уже тогда мнніе о польз терроризма. Авторъ брошюры доказываете, что терроризмъ вовсе не былъ необходимъ для спасенія республики, и что онъ сдлалъ больше зла, чмъ добра.
Съ блескомъ занявъ это положеніе между террористами и роялистами, Бенжаменъ Констанъ привлекъ къ себ вниманіе и сочувствіе всхъ просвщенныхъ и умренныхъ республиканцевъ, а съ другой стороны подвергся нападкамъ террористовъ и роялистовъ. Эти нападки были такъ сильны, что заставили его вызвать на дуэль журналиста, по имени Сибюе, который, выдержавъ его огонь, выстрлить на воздухъ, и на другой же день объявилъ въ своемъ-журнал, что гражданинъ Сибюе уважаетъ гражданина Констана.
Между-тмъ, об партіи, враждебныя правительству, со-дня-на-день становились дятельне, особенно роялистская партія, пріобрвшая большинство въ законодательномъ собраніи, готовилась къ ршительной битв съ Директорій. Для противодйствія клубамъ роялистскому и якобинскому, образовался въ отели Сальма, въ Лильской-Улиц, конституціонно-республиканскій клубъ, и Бенжаменъ Констанъ, уже высоко-стоявшій въ мнніи общественномъ, избранъ былъ секретаремъ его.
Но вотъ Бонапарте забираетъ въ свои руки Францію, назначенный членомъ трибуната, Бенжаменъ Констанъ былъ изъ числа тхъ немногихъ, которые серьзно смотрли на свои обязанности и пытались остановить движеніе умовъ, желавшихъ столько же политическаго рабства, сколько славы воинской. Эти голоса, осмливавшіеся спорить, скоро не понравились будущему императору, онъ заставилъ ихъ замолчать, удаливъ ихъ изъ трибуната: въ томъ числ, разумется, былъ и Бенжаменъ Констанъ. ‘Мы поочистили трибунатъ,’ сказалъ одинъ государственный совтникъ г-ж Сталь.— ‘Вы хотите сказать, что сняли сливки’, отвчала она. Она сама разсказываетъ, въ Dice аппеи d’exil, что въ т дни, когда въ трибунат говорилъ Бенжаменъ Констанъ, столовая ея была почти совсмъ-пуста. Скоро г-жа Сталь была изгнана, и съ нею изгнанъ Бенжаменъ Констанъ, они вмст путешествовали по Германіи. Въ январ 180k года, были они въ Веймар, гд принимали ихъ Гте и Шиллеръ. Здсь-то вздумалъ Бенжаменъ Констанъ перевести шиллерова ‘Валленштейна’, и перевелъ его, сказать правду, плохими стихами, за то присоединилъ къ переводу предисловіе въ проз, которое то, разло-лучше стиховъ. Это предисловіе заключаетъ въ себ, краснорчивый и умный разборъ классицизма и романтизма. Замчательно мсто, гд авторъ говорить объ идеал любви во Франціи и Германіи, оно доказываетъ, что Бенжаменъ Констанъ, хотя писалъ стихи плохіе, однакожь не былъ лишенъ чувства поэзіи.
Около того же времени между двумя изгнанниками открываются т бури сердца, о которыхъ много толкуютъ біографы г-жи Сталь и Констана. Смотря на него, какъ на ‘Адольфл’, они видятъ въ героин романа, Элленор, портретъ г-жи Сталь, но очевидно, что двусмысленное положеніе Элленоры,— положеніе, боле-удобопримнимое къ Англичанк, г-ж Линдсей, съ которой Бенжаменъ Констанъ имлъ временную связь, — не иметъ ничего общаго съ положеніемъ г-жи Сталь. Дале, въ роман говорится, что Элленора была женщина ума обыкновеннаго, а въ этомъ ужь нтъ никакого сходства съ г-жею Сталь, наконецъ, ничего нтъ нелпье, какъ относить къ тому или другому лицу черты, собранныя воображеніемъ романиста отвсюду. Хотя Бенжаменъ Констанъ не былъ Адольфомъ, а г-жа Сталь Элленорой, но врно то, что эти два существа созданы были, чтобъ понимать другъ друга, чувствовали влеченіе другъ къ другу, и между-тмъ взаимно мучили себя.
Въ-слдствіе отказа г-жи Сталь, который, впрочемъ, не трудно объяснить — отказа законнымъ образомъ соединить свою судьбу съ судьбою Бенжамена Констана, онъ ршился, въ 1808 году, жениться на молодой дам изъ фамиліи Гарденбергъ, одной изъ лучшихъ фамилій въ Ганновер. Нсколько времени онъ прожилъ спокойно въ Гттинген и, пользуясь этимъ спокойствіемъ, трудился надъ своимъ сочиненіемъ о религіяхъ. Но и этотъ бракъ былъ непроченъ, и скоро разорванъ. Сердце Бенжамена Констана привыкло къ тревог, къ бурямъ, онъ искалъ этихъ тревогъ въ другихъ сердечныхъ связяхъ, и потомъ, когда утратилъ уже способность любить и быть любимымъ, предался страсти къ игр, и съ этою страстью сошелъ въ могилу.
Во время послдняго пребыванія въ Германіи, въ 1813 году, когда политическое зданіе, воздвигнутое Наполеономъ, со всхъ сторонъ рушилось, Бенжаменъ Констанъ вздумалъ также нанести ему ударъ и издалъ книгу подъ заглавіемъ: De l’eeprit de conqute et d’usurpation. Эта книга, предвщавшая Наполеону неизбжное и близкое паденіе, произвела сильное впечатлніе во всей Европ, по сил слога, врности выводовъ и возвышенности взглядовъ, она едва-ли не лучшее произведеніе Бенжамена Констана. Посл паденія Наполеона, онъ возвратился въ Парижъ, и предложилъ правительству реставраціи въ помощь перо свое, если правительство будетъ держаться конституціи. Въ этомъ дух написалъ онъ въ ‘Journal des Dbats’ рядъ статей, изъ которыхъ послднія начали уже принимать оттнокъ недоврчивости и непріязни къ правительству. Вдругъ снова явился во Франціи Наполеонъ, вызванный съ острова Эльбы именно тми ошибками правительства, которыя знаменитый публицистъ не переставалъ порицать. Наполеонъ несся съ быстротою орла. Король и его приверженцы бжали изъ Парижа. Въ эту минуту, когда все покорялось Наполеону, Бенжаменъ Констанъ бросаетъ еще въ побдоноснаго врага послднюю, самую дкую изъ своихъ стрлъ: мы говоримъ о знаменитой стать его въ ‘Journal des Debats’, подъ которой онъ выставилъ свое имя и въ заключеніи которой говоритъ: ‘я нестану жалкимъ переметчикомъ переходить отъ одной ‘власти къ другой, не стану софизмомъ прикрывать безчестіе…’
А черезъ мсяцъ, Бенжаменъ Констанъ былъ государственнымъ совтникомъ при император и помогалъ составленію дополнительнаго акта къ учрежденіямъ имперіи (acte additionne).
Это событіе — самое несчастное въ политической жизни Констана. Враги его ни въ чемъ такъ сильно не упрекали его, какъ въ этой перемн отношеній къ Наполеону, забывая, что, если порицать за это Бенжамена Констапа, то по справедливости слдуетъ порицать и всю конституціонную партію, начиная съ Лафанета, который, бывъ приверженцемъ Бурбоновъ до 20 марта, присталъ также къ Бонапарте, общавшему Франціи свободу и защиту отъ чужеземцевъ, а потомъ покинулъ его посл битвы ватерлооской. Бенжаменъ Констанъ поступилъ въ этомъ случай подобно многимъ другимъ, но никто не поступилъ такъ неловко, какъ онъ. Т, которые не могли дать себ отчета въ этомъ поступк, стали объяснять его малодушіемъ, низостью. А между-тмъ, онъ объясняется двояко: во-первыхъ, побужденіями очень-естественными, принятыми въ извиненіе отъ многихъ другихъ, поступившихъ точно также, — именно патріотическими чувствами, которыя, побуждая забыть прежнюю непріязнь къ Наполеону, заставляли соединиться съ нимъ для отраженія новаго нашествія враговъ, въ этотъ разъ долженствовавшаго быть гибельнымъ не только для Наполеона, но и для Франціи. Во-вторыхъ, поступокъ Бенжамена Констана объясняется еще другими причинами.
Въ стать, посвященной знаменитому публицисту, г. Лве-Веймаръ истолковываетъ поведеніе его, по возвращеніи Наполеона вофранцію, пагубнымъ вліяніемъ одной особы изъ высшаго круга, въ которую онъ былъ влюбленъ. Это правда. Въ то время, какъ Франція дрожала подъ стопами императора, — въ то время, какъ Парижъ былъ въ оцпенніи и ожиданіи, Бенжаменъ Констанъ, это сухое сердце, какъ называютъ его строгіе біографы, былъ занятъ одною мыслію: какъ бы въ готовящемся переворот найдти средство заставить холодную красавицу полюбить себя. Что же для этого сдлать? Защищать Бурбоновъ? Этого недостаточно, у Бурбоновъ есть защитники: есть защитники молодые и красивые, которые, при первомъ извстіи о высадк Наполеона, обнажаютъ шпаги и изъявляютъ готовность умереть подъ стнами Парижа. Чтобъ превзойдти ихъ, чтобъ доказать искренность своего мннія, доказать способность къ самоотверженію, которой не хотятъ врить, Бенжаменъ Констанъ беретъ перо, которымъ въ это время дйствовать опасне, чмъ саблею, и, когда вс покидаютъ Бурбоновъ, наноситъ этомъ оружіемъ послдній ударъ Наполеону, — ударъ безразсудный, не могущій принести никакой пользы, могшій повести только къ тому, что онъ, Бенжаменъ Констанъ, будетъ разстрлянъ или изгнанъ изъ Франціи, т. е. сдлается человкомъ интереснымъ въ глазахъ любимой особы.
Вотъ что пишетъ онъ, когда получено было извстіе о высадк Наполеона: ‘Если правительство соединиться съ народомъ, — все можетъ быть спасено, не смотря на армію, если же нтъ, то я очень опасаюсь за результатъ. Среди всего этого волненія я занятъ только вами, кажется, я сталъ бы думать объ однхъ васъ и тогда, когда бы рушился весь міръ…’
Наполеонъ вступилъ въ Ліонъ, и Бенжаменъ Констанъ пишетъ:
‘Простите, что, пользуясь обстоятельствами, я безпокою васъ. Черезъ четыре или пять дней, участь моя наврно будетъ ршена… Если мы не восторжествуемъ, чрезъ недлю я буду или изгнанникомъ, или бглецомъ, или въ тюрьм, или меня разстрляютъ. Такъ удляйте же мн сколько-можно-боле вашего времени… Мое чувство къ вамъ — жизнь моя, ваше равнодушіе причиняетъ мн боле горя, нежели сколько можетъ причинить, чрезъ нсколько дней, смертный приговоръ, и когда я думаю, что опасность есть средство снискать участіе ваше, радуюсь опасности’.
Наполеонъ идетъ къ Парижу форсированными маршами, и вотъ что пишетъ Бенжаменъ Констанъ:
‘Ради Бога, принудьте себя на нсколько дней скрывать отъ меня отвращеніе ваше. Мн нужна моя голова, я защищаю тхъ, кого вы любите. Не боюсь я Наполеона, приближающагося къ намъ, и нападаю на него всми способами. Вс говорятъ мн, чтобъ я не дожидался его, остаюсь, желая доказать вамъ, что и во мн есть мужество, что и во мн есть кое-что доброе. Зачмъ же попирать меня ногами, оскорблять меня {Излишне, можетъ быть, замчать читателямъ, что это иперболы, обыкновенно употребляемый въ подобныхъ случаяхъ, Бенжаменъ Констанъ не былъ попираемъ ногами: онъ не былъ только любимъ такъ, какъ ему хотлось.}?’
Наполеонъ въ Фонтенбло, и между-тмъ, какъ роялисты торопливо бгутъ изъ Парижа, Бенжаменъ Констанъ печатаетъ свою знаменитую статью, въ тотъ же день онъ пишетъ: ‘Я очень радъ, что моя статья напечатана, по крайней мр теперь нельзя уже подозрвать мою искренность. Вотъ записка, которая написана мн по прочтеніи статьи {Вроятно, какая-нибудь дама выражала ему свой энтузіазмъ къ его блестящему безразсудству.}. Еслибъ я получилъ подобную ей отъ другой, то мн было бы весело и на эшафот…’
И потомъ:
‘Мое положеніе очень-просто: вы дете, и я ду, вы остаетесь, и я остаюсь.’
По тону упрека, господствующему въ письмахъ Констана, видно, что особа, о которой идетъ рчь, отъ-того ли, что совстилась возбуждать его къ поступкамъ безразсуднымъ, или отъ-того, что видла во всемъ этомъ что-то театральное, если не останавливала, то и не возбуждала его, и слдовательно на нее нельзя слагать отвтственности въ политическомъ промах Констана.
Какъ бы то ни было, Наполеонъ вступаетъ въ Парижъ, и вс друзья Бенжамена Констана уговариваютъ его ухать. Лафійеть сначала отправляетъ его въ загородный домъ посланника Соединенныхъ-Штатовъ, оттуда Констанъ отправляется въ Нантъ, чтобъ добраться до берега и ссть на корабль. Пріхавъ въ Нантъ, онъ раздумываетъ, онъ не въ силахъ перенести мысль о разлук, можетъ-быть, на нсколько лтъ, съ тою, которою вполн занята въ эту минуту душа его, и, посл девяти-дневнаго отсутствія, возвращается въ Парижъ.
Между-тмъ, Наполеонъ уже принимался за свою новую роль государя конституціоннаго, его приверженцы, вмсто того, чтобъ броситься на Бенжамена Констана, окружаютъ его, льстятъ ему, онъ не довряетъ имъ, 14 апрля 1815 года, императоръ призываетъ его къ себ, не старается выставить себя передъ нимъ человкомъ, всегда любившимъ свободу, а съ холодностію разбирая, что для него выгодне, старается доказать, что онъ находится совершенно въ новомъ положеніи и убжденъ въ необходимости устроить правительство на новыхъ началахъ, онъ отпускаетъ Констана, требуя отъ него проекта конституціи. Чрезъ нсколько дней, Бенжаменъ Констанъ былъ въ служб императора.
Нелпо предполагать, что Бенжаменъ Констанъ предвидлъ все это заране,— предполагать, что въ то время, какъ писалъ статью 19 марта, онъ разсчиталъ и отъздъ, и возвращеніе, и измненіе своихъ отношеній къ Наполеону, и что съ этимъ разсчетомъ говорилъ: ‘я не стану жалкимъ переметчикомъ переходить отъ одной власти къ другой… Никто не отказывалъ Бенжамену Констану въ ум, а послдняя борьба Наполеона съ Европою такъ мало общала успха, что умный человкъ, непристававшій къ Наполеону во время его могущества, едвали могъ быть руководимъ побужденіями личной выгоды, принимая его сторону въ обстоятельствахъ трудныхъ. Поэтому, Бенжаменъ Констанъ смло могъ приводить въ оправданіе себ ту же причину, какую приводили многіе другіе, и онъ сдлалъ это въ сочиненіи, изданномъ въ 1820 г., подъ заглавіемъ Mmoires sur les Cenl-ours. Эта книга, главная цль которой — оправданіе его собственнаго поведенія и поведенія конституціонной партіи, представляетъ, особенно во второй части, множество любопытныхъ подробностей о послднихъ дняхъ имперіи и императора. Что касается до политическихъ причинъ своего поведенія, Бенжаменъ Констанъ высказываетъ ихъ вкратц слдующимъ образомъ:
‘Въ одномъ памфлет меня упрекали, что я не далъ убить себя подл трона, который защищалъ 19 марта, это потому, что 20-го я поднялъ глаза и увидлъ, что тронъ исчезъ, а Франція все еще оставалась…
‘Удаляться отъ правительства, установленнаго Наполеономъ, значило оставлять Францію на жертву трехъ равно бдственныхъ случайностей: военнаго диктаторства, совершеннаго порабощенія ея иностранцами, и контр-революціонной реакціи со всми ужасами… Чтобъ предупредить эти опасности, надлежало присоединиться къ новому правительству и, поддерживая, ограничить его. Не легко было это для людей, которые противились Бонапарте, или по-крайней-мр удалялись отъ него въ-теченіе тринадцати лтъ.’
Всему этому, конечно, можно врить, но есть случаи, гд форма беретъ верхъ надъ сущностію, есть слова, отъ которыхъ уже нельзя отказаться, разъ произнесши ихъ,— и враги Бенжамена Констана на вс его оправданія отвчали словами: ‘я не стану жалкимъ переметчикомъ переходить отъ одной власти къ другой, не стану прикрывать софизмами бевчестіе’, и пр. Большой промахъ сдлалъ Бенжаменъ Констанъ написавъ эти слова, большой промахъ сдлалъ онъ, что, написавъ ихъ, возвратился въ Парижъ. Мы уже видли, въ-слдствіе какого чувства сдлалъ онъ оба эти промаха, и если послдствія ихъ были невыгодны для его политическаго положенія, то также невыгодны они были и для отношеній сердечныхъ, которыя въ то время такъ сильно это занимали. Правда, перспектива новаго изгнанія посл паденія Наполеона могла представлять ему надежду сдлаться интереснымъ въ глазахъ женщины, благородное сердце которой всегда симпатизировало несчастію, но причины изгнанія отчасти уменьшали этотъ интересъ. Обыкновенное общество любимой особы считало его переметчикомъ тмъ боле преступнымъ, что онъ ясне другихъ обнаруживалъ усердіе къ Бурбонамъ, по-мр-того, какъ приближалась послдняя катастрофа имперіи, увеличивалась пустота вокругъ его, и тогда, унылый, писалъ онъ:
‘Не о любви теперь рчь. Среди ненависти, окружающей меня, я не смю произносить этого слова, и на мрачномъ поприщ, на которое вступилъ, благословляю небо, что ни одного существа не привязало оно къ судьб моей какими-либо узами, но немножко дружбы съ вашей стороны сдлало бы мн много добра… страданія мои неисчислимы, я могу, я долженъ жить только съ тми, которыхъ соединяетъ теперь общая опасность, другіе, кажется, порицаютъ мое поведеніе и ждутъ моего паденія… Не страшна мн опасность, но столько несправедливости!…’
Посл ватерлооской битвы онъ писалъ:
‘Прошу увдомить, когда вы, не затрудняя себя, можете принять меня. Я хорошо понимаю свое положеніе, чувствую, что въ вашемъ обществ — я человкъ изгнанный, и не смю теперь возражать противъ этого изгнанія… Для меня все равно, съ кмъ бы у васъ ни встртиться, но мн хотлось бы только съ тми, съ которыми моя встрча не можетъ нанести вамъ непріятности, потому что я сталъ тмъ щекотливе, что у меня теперь одна защита — моя сила физическая и нравственная, и я не перенесу равнодушно ни прямаго порицанія, ни оскорбительнаго сожалнія.’
Бенжаменъ Констанъ принялъ сторону императора только съ тмъ условіемъ, чтобъ императоръ принялъ его начала свободы. Въ государственномъ совт, во время преній о дополнительномъ акт, онъ говорилъ всегда въ дух самомъ либеральномъ, и когда обнародована была новая конституція, то, издавъ въ защиту главныхъ началъ ея книгу подъ заглавіемъ Principes de politique applicables a la поиvelle constitution, онъ указалъ въ этомъ сочиненіи т пункты, въ которыхъ она казалась ему недостаточною. Будучи послдовательне Лафайетта и другихъ членовъ конституціонной партіи, онъ не думалъ, что ватерлооская битва освободила Францію отъ новыхъ узъ, связывавшихъ ее съ Наполеономъ. Всми силами своими оспаривалъ онъ роковую мысль обезоружить побжденнаго героя въ то время, какъ онъ могъ еще возвратить побду подъ свои знамена, и только тогда, когда эта мысль, не смотря на его усилія, одержала верхъ, онъ счелъ своимъ долгомъ убждать Наполеона уступить желанію палаты, требовавшей отреченія его отъ престола.
‘Узнаю по опыту’, писалъ онъ при этомъ случа: ‘что гораздо-трудне говорить правду несчастію, чмъ могуществу. Время тратится даромъ, и душа моя растерзана, сегодня послдній день спасенія, и я не думаю, чтобъ имъ воспользовались… Скоро надюсь видться съ вами, эта перспектива успокоиваетъ мою душу, и я не хочу заглядывать дале.’
Спустя нсколько дней, онъ отправился въ Гагенау членомъ депутаціи, которую палата послала къ союзнымъ государямъ. Это посольство было безуспшно. Бенжаменъ Констанъ возвратился въ Парижъ, чтобъ узнать отъ победителей свою участь.
Тутъ, въ этой душ, такъ живо принимавшей впечатлнія, возникаютъ на время чувства новаго рода. Несчастный въ любви, тревожимый мыслію о своей политической будущности, ожидая изгнанія или суда, онъ видитъ г-жу Крюднеръ, мистическій языкъ этой сивиллы производитъ на него впечатлніе быстрое и могущественное, и вотъ насмшникъ Констанъ предается религіозной восторженности, созерцанію, молитвамъ, и пишетъ къ той особ, которую любилъ прежде любовью земною, письма, дышащія любовью божественною, или лучше сказать письма, въ которыхъ смшиваются об эти любви:
‘Съ той минуты, какъ овладло мною пагубное чувство любви къ вамъ, погибель моя была ршена, но вамъ не въ чемъ упрекать себя… Иногда я разсуждаю самъ съ собой, что въ этой неизъяснимой и болзненной страсти есть, можетъ-быть, воля божественная, что среди этой любви, о которой я вамъ почти не говорю, и именно для того, чтобъ не говорить о ней, я высказываю вамъ спасительныя слова, вызываю въ душ вашей чувства спасительныя, я — лира, разбиваемая бурей, но, разбиваясь, она издаетъ гармоническіе звуки, которые суждено вамъ слушать.
‘Я говорю самъ себ, не одно дйствіе вашихъ прелестей причиною ‘тому, что вся жизнь моя сосредоточивается въ горести и въ привязанности къ вамъ, мн суждено, сгарая, свтить вамъ, искупить васъ моимъ страданіемъ… Я говорю самъ себ: видно мн суждено страдать, чтобъ привести васъ въ сферу идей, въ которую я самъ еще не вошелъ совершенно, но лампа не видитъ своего собственнаго свта, и между-тмъ разливаетъ его вокругъ себя. Эта мысль помогаетъ мн жить. Впрочемъ, мн нечего боле длать на свт. Самолюбіе мое, можетъ-быть, чрезмрное, унижено, ‘вы объявили мн, что я не могу снискать вашей привязанности, вы сдлали мн ненавистными дары ума, которые не съумли вамъ понравиться… Я прошу у неба смерти тихой и скорой, которая оставила бы въ мысляхъ вашихъ слдъ обо мн и помогла бы вамъ жить въ той сфер, въ которую зоветъ васъ столько внутреннихъ движеній, гробь мой будетъ краснорчиве моего голоса, воспоминаніе обо мн будетъ не такъ докучно, какъ мое присутствіе. И къ чему мн жить? Что такое жизнь, когда нельзя быть любимымъ?..’
Не смотря на такую элегію, Бенжаменъ Констанъ жилъ еще долго. Натуры, подобно ему жаждущія сильныхъ ощущеній, не останавливаются навсегда на одномъ чувств. Этими выписками мы хотли доказать только, что Бенжаменъ Констанъ не быль вполн, какъ думаютъ нкоторые судьи его, эгоистическимъ, тщеславнымъ Адольфомъ, который, подъ видомъ сожалнія, хладнокровно анализируетъ причиняемыя имъ страданія, мы видимъ здсь совершенно-противное, и если прибавимъ, что у этого тщеславнаго Адольфа любовь отвергнутая и столь для него гибельная не превратилась въ отвращеніе (какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ у настоящихъ Адольфовъ), что, напротивъ, онъ сохранилъ навсегда доброе воспоминаніе о любимой особ,— что, пятнадцать лтъ спустя, на смертномъ одр, онъ продиктовалъ, слабющимъ голосомъ, нсколько прощальныхъ строкъ къ ней — если прибавимъ, что въ другихъ связяхъ, боле-бурныхъ, онъ показалъ себя такимъ же,— что, двнадцать лтъ спустя посл смерти г-жи Сталь, онъ писалъ о ней страницы {Въ изданной имъ въ 1829 г. книг: Melanges littraires et politiques.} краснорчивыя, благородныя, трогательныя, то надо согласиться, что Бенжаменъ Констанъ, если и точно изобразилъ самого-себя въ Адольф, представилъ себя въ дурномъ вид. Но онъ былъ существомъ непостояннымъ, безпокойнымъ, несчастнымъ, онъ, умвшій иногда такъ хорошо противиться другимъ, соединявшій съ пылкимъ воображеніемъ поэта холодное безстрашіе солдата, неспособенъ былъ противиться самому-себ, существенно-добрый, мужественный, безкорыстный, благородный, онъ не имлъ рдкаго достоинства быть человкомъ вполн великимъ, такъ же твердымъ, какъ и добрымъ, такъ же настойчивымъ, какъ и мужественнымъ, такъ же строгимъ къ самому-себ, какъ и готовымъ на пожертвованія, въ случа нужды, для другихъ, такъ же сильнымъ волею, какъ умомъ,— все это факты, которые нельзя оспоривать.
Но выписки завели насъ слишкомъ-далеко. Пробжимъ вкратц главныя событія послдней части жизни Бенжамена Констана.
Когда собралась палата 1815 года, то со всхъ сторонъ раздались крики: горе побжденнымъ! Бенжаменъ Констанъ не былъ забытъ. Газета ‘Quotidienne’ представила его такъ же виновнымъ, какъ Лабедуайера, и, слдовательно, заслуживающимъ такого же наказанія. Тогда друзья убдили его ухать въ Англію и выждать тамъ, пока буря утихнетъ. Въ изгнаніи, на досуг, написалъ онъ Mmoires sur les Cent-jours, о которыхъ мы уже упоминали, и издалъ въ Лондон романъ Adolphe, написанный за нсколько лтъ до того. Это — драма, въ которой только два дйствующія лица, печальная картина душевныхъ мукъ, предшествующихъ разрыву союза, необдуманно-заключеннаго двумя существами съ противоположными характерами. Возвратившись во Францію въ конц 1816 года, онъ вступилъ въ ряды начинавшей образовываться тогда конституціонной оппозиціи/и издалъ Trait de la doctrine politique et des moyens de rallier les partis en France. Быстро слдовали за тмъ брошюры одна за другой {Эти брошюры, въ которыхъ разбираются важнйшіе вопросы представительнаго правленія, въ-послдствіи перепечатаны съ нкоторыми измненіями и изданы въ четырехъ томахъ, подъ заглавіемъ Cours dr politique constitutionnelle.}: дятельное сотрудничество въ журнал ‘La Minerve’, основанномъ въ противоположность журналу ‘Conservateur’, увеличило его репутацію. Въ 1819 году, онъ явился въ палату депутатомъ отъ сартскаго Департамента. Не входя въ подробности парламентской дятельности Бенжамена Констана, замтимъ только, что его мннія были мнніями лвой конституціонной стороны, мнніями Фуа, Манюэля, Казиміра Перь, Лафитта, Лафайетта, съ послднимъ не сходился онъ только въ понятіи о средствахъ незаконныхъ, т. е. о заговорахъ, которыхъ никогда не любилъ и въ которыхъ никогда не участвовалъ.
Когда либеральная партія потерпла пораженіе на выборахъ 1824 года, Бенжаменъ Констанъ былъ въ числ семнадцати депутатовъ, избгшихъ этой неудачи: восторженные роялисты хотли удалить его изъ палаты, доказывая, что онъ не французъ, — о чемъ мы уже упоминали, онъ остался на своей скамь и былъ въ числ вождей малочисленной либеральной Фаланги, которая, будучи поддержана общественнымъ мнніемъ, наконецъ, посл трехлтней борьбы, низвергла министерство Виллеля. Рчи, произнесенныя Бенжаменомъ Констаномъ въ палат депутатовъ съ 1819 до 1827 года, собраны и изданы въ двухъ томахъ. Читатель можетъ видть въ нихъ, какою плодовитостью ораторскихъ средствъ, какимъ изяществомъ слога, какою силою, какою гибкостью въ доводахъ отличался Бенжаменъ Констанъ. Когда онъ начиналъ рчь, произношеніе его было затруднительно, онъ немного пришептывали, но разгорячившись, разговорившись заставлялъ слушателей забывать этотъ легкій недостатокъ, и, внимательно слушая его, они не сводили глазъ съ его лица благороднаго, но истомленнаго трудами и безсонными ночами, окаймленнаго длинными русыми волосами, въ волнистыхъ букляхъ ниспадавшими на воротникъ платья. Всегда вжливый въ насмшк, всегда хладнокровный въ гнв, онъ умлъ заставлять слушать себя даже тхъ, которыхъ глубоко раздражалъ. Онъ не импровизировалъ на трибун, за то писалъ свои рчи съ такою быстротою, которая почти равнялась импровизаціи.
Особенно онъ любимъ былъ молоджью, которой немножко льстилъ и которая за лесть платила ему энтузіазмомъ:’Она будетъ лучше насъ’, часто говаривалъ Бенжаменъ Констанъ, и эта молоджь любила его, какъ своего представителя въ палат, она любила его за чисто-художническую безпечность въ жизни, за добрыя и дурныя страсти, оспаривавшія его сердце, ибо въ то самое время, какъ Бенжаменъ Констанъ, по лтамъ своимъ принужденный отказаться отъ ощущеній боле-нжныхъ, проводилъ, къ-сожалнію, часть жизни въ ощущеніяхъ игры, другую часть, самую большую, онъ посвящалъ философскимъ и религіознымъ изслдованіямъ, которыя всегда любилъ, защит либеральныхъ началъ на трибун, въ газетахъ и брошюрахъ, и наконецъ заботамъ о несчастныхъ и гонимыхъ. Если представлялась малйшая возможность вырвать чью-нибудь голову изъ рукъ палача, Бенжаменъ Констанъ не жаллъ для несчастнаго ни времени, ни словъ, ни пера, а въ случа надобности и кошелька своего.
Между-тмъ, Бенжаменъ Констанъ не былъ счастливъ. Онъ-желалъ вести жизнь регулярную и не въ силахъ былъ начать ее. Игра разоряла его, губила силы физическія и нравственныя, и старость началась для него такъ же преждевременно, какъ преждевременно было его развитіе тлесное и умственное. Эта нервная организація, которую онъ столько употреблялъ во зло, съ каждымъ днемъ боле и боле изнемогала подъ тяжестію болзни. Сходя однажды съ трибуны, онъ упалъ и повредилъ себ ногу, прежніе недуги усилили болзнь, онъ ужеходилъ на костыляхъ… Въ такомъ положеніи застала его іюльская революція и пробудила въ немъ весь остатокъ нравственной силы, онъ находился въ загородномъ дом въ рукахъ хирурговъ, сдлавшихъ ему жестокую операцію, когда принесена была ему записка отъ Лафитта. ‘Здсь разъигрывается партія’, писалъ Лафайетъ: ‘въ которой наши головы служатъ ставками, приносите свою’,— и, не смотря на объявленіе хирурга, что всякое движеніе для него чрезвычайно-опасно, отъ ршился принести свою голову. На носилкахъ отправился онъ въ ратушу и подкрпилъ всмъ своимъ вліяніемъ мнніе о необходимости правленія монархическаго. Новый король наградилъ его двумя стами тысячъ фр. Это случилось такимъ-образомъ: Бенжаменъ Констанъ долженъ былъ Лафитту около 200,000 фр., когда дла богатаго и щедраго банкира вдругъ разстроились, онъ сталъ отвсюду собирать свои капиталы, розданные по рукавъ. Король узналъ, что Бенжаменъ Констанъ затрудняется въ уплат своего долга, и, пользуясь елучаемъ обязать двухъ человкъ, бывшихъ для него столъ-полезными, предложилъ Бенжамену Констану сумму, необходимую для разсчетовъ съ Лафиттомъ. ‘Вы принесли’, сказалъ ему король, ‘такія жертвы свобод, которыя выше вашихъ силъ. Я съ радостію помогу вамъ теперь, и ‘Ваше величество’, отвчалъ Бенжаменъ Констанъ: ‘принимаю вашу помощь, но свобода идетъ впереди признательности, я хочу остаться независимымъ, и если ваше правительство будетъ длать ошибки, я первый пристану къ оппозиціи.’ И дйствительно, Бенжаменъ Константъ не замедлилъ доказать независимость своего мннія, оспоривая въ разныхъ пунктахъ первое іюльское министерство. Быть-можетъ, мысль, что онъ обязанъ былъ доказать публик эту независимость, заставляла его быть слишкомъ-строгимъ къ людямъ, которые, находясь въ весьма-затруднительномъ положеніи, заслуживали нкоторой снисходительности со стороны такого просвщеннаго ума, каковъ былъ его умъ, можетъ-быть также болзни старости имли вліяніе на то, что боле горечи, рзкости было въ рчахъ его… Въ конц ноября 1830 г. онъ слегъ въ постель и умеръ 8 декабря того же года, наканун приготовивъ къ печати послдній томъ обширнаго своего сочиненія: De la religion considre dans за source, ses formes et ses developpements {По смерти Бенжамена Констана издано было его сочиненіе: du Polythisme remain considr dans ses rapports avec la philosophie grecque et la religion chretienne.}. Этимъ сочиненіемъ занимался онъ большую часть своей жизни. Еще въ молодости думалъ онъ написать исторію политеизма. Напитанный философскими идеями XVIII вка, онъ видлъ въ этомъ труд. случай къ нападкамъ на христіанство. Къ счастію для своей славы, онъ не написалъ этой исторіи, съ лтами измнились его мысли, и долго, до конца жизни писалъ онъ сочиненіе, вышедшее въ шести томахъ подъ означеннымъ заглавіемъ.
Признательная къ услугамъ, оказаннымъ Бенжаменомъ Констаномъ, нація сдлала ему великолпные похороны, весь Парижъ былъ на улицахъ, многіе домы покрыты были трауромъ, студенты отвезли гробъ его на Кладбище-Отца-Лашеза. Тамъ Лафайетъ трогательно простился съ своимъ другомъ, и авторъ ‘Адольфа’ нашелъ наконецъ въ могил спокойствіе, котораго не находилъ въ жизни.