Беллетристика праваго стана.
Беллетристика праваго стана.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
X.
Ал. Ожиговъ.
‘Современникъ’, кн. XI, 1913 г.
Беллетристика правого стана, Ашешов Николай Петрович, Год: 1913
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Еще только дрогнули первыя революціонныя тни, переходя въ отступленіе, еще съ вншней стороны импозантнымъ и потрясающимъ было наступленіе красныхъ силъ, реально уже разбитыхъ, еще, казалось, мнялись шансы побды на той и другой сторон, и будущее движеніе было неизвстнымъ никому,— а въ русской художественной литератур тотчасъ же началась большая и вдумчивая работа по самоанализу, по разслдованію и изслдованію проносившихся бурь и потрясеній, по раскрытію правды-истины и правды-справедливости во всхъ катастрофическихъ событіяхъ великой смуты.
Какъ и всегда, русская литература и на этотъ разъ оказалась безмрно-искренней и не отказалась отъ исторической своей тенденціи самобичеванія съ раскрытіемъ души до дна глубокаго, интимнаго. И, не считаясь ни съ какими политическими лозунгами дня, далеко не всегда оправдывавшими откровенный самоанализъ, русская литература до послднихъ дней и точно напряженне съ каждымъ днемъ продолжала и продолжаетъ эту большую и отвтственную работу по пересмотру всхъ революціонныхъ цнностей. А ихъ вдь накопилось много. Въ тотъ періодъ, когда слагалось и формулировалось революціонное движеніе, его идеи и этика росли въ условіяхъ чудовищнаго нервнаго подъема, подчасъ больного, подчасъ безумно смлаго, не считавшагося ни съ какими реальными силами, подчасъ слпого, игравшаго ‘va bank’ въ безумномъ азарт искренности или авантюризма. Поэтому, помимо объективныхъ, соціальныхъ и политическихъ условій, уже въ области одной психологіи, нчто колоссальное представляетъ собою та величина, которая именуется революціоннымъ движеніемъ. И соотвтственно этому, колоссаленъ тотъ трудъ, который предприняла наша художественная литература по пересмотру недавнихъ цнностей. Онъ начался, повторяемъ, еще въ тотъ моментъ, когда горизонтъ русской жизни былъ залитъ кваснымъ огнемъ крови, пожаровъ, надеждъ и упованій. Онъ начатъ былъ искренно и продолжается до нашихъ дней въ самой интенсивной форм съ одною цлью — всю пытливость духа приложить къ тому, чтобы постичь истину въ величайшемъ сдвиг русской исторіи.
Самое примчательное это то, что значительное движеніе началось какъ разъ въ томъ лагер, который активно и идейно быль ближе всхъ къ революціи. Оно началось здсь и развивается упрямо и настойчиво, хотя бы дорогой цной, ибо, раскрывая прошлое, приходится вскрывать свои раны, приходится касаться самаго близкаго и дорогого и наносить удары своимъ же близкимъ и роднымъ, подчасъ удары въ собственное сердце. Извстно вдь, что самый врный смертельный ударъ наноситъ своя родная близкая рука.
Какъ же отнеслись къ этому прошлому на другомъ берегу? Въ стан противниковъ, въ черномъ лагер мракобсовъ, которые поистин учиняли плясъ дикарей надъ каждымъ пораженіемъ революціи, и затмъ со скальпами носились въ общественныхъ рядахъ, привтствуя каждый кровавый шагъ усмиренія? Начался-ли и въ этомъ лагер, одновременно съ первыми криками о побд, и пересмотръ всхъ побдившихъ цнностей и цнностей побжденныхъ? Искренно, прямо и непосредственно подошла-ли художественная мятель побдившаго праваго стана къ врагамъ и къ событіямъ, и постаралась ли она разобраться со всмъ объективно и справедливо?
Прошло уже достаточно времени, чтобы подвести итоги и дать отвтъ на эти любопытные въ общественно-психологическомъ отношеніи вопросы.
Кстати есть для этого и матеріалъ. Правда, чрезвычайно небольшой матеріалъ. Но надо вдь принять во вниманіе, что правый станъ, въ особенности теперешній правый станъ, до убогости бденъ какими бы то ни было идейными силами. Если есть у него еще нкоторые рессурсы въ вид перебжчиковъ отъ лвыхъ, то вообще у него — голая нищета. И, обнаруживаясь въ публицистик, эта нищета праваго стана особенно замтна и въ его художественномъ творчеств, если только можно назвать художественнымъ то творчество, которое въ этой области проявляется.
Мы располагаемъ весьма незначительнымъ матеріаломъ въ этомъ отношеніи, но онъ такъ однообразенъ въ освщеніи главныхъ и принципіальныхъ вопросовъ, касающихся цнностей, что даетъ достаточное основаніе считать это однообразіе отсвтомъ установившагося, окристаллизовавшагося отношенія праваго стана къ событіямъ ‘неслыханной смуты’.
Это отношеніе не иметъ ршительно ничего общаго съ тмъ, какое проявляетъ лвый лагерь. Въ послднемъ — яркая пытливость, желаніе дойти до дна истины путемъ какихъ бы то ни было идейныхъ и психологическихъ жертвъ, самообнаженіе и раскапываніе въ ндрахъ души хотя бы крупицъ и частицъ правды. А здсь — гордое самодовольство и ликующее празднованіе побды. Никакого исканія, мучительнаго, или хотя бы просто исканія, мы не видимъ. Художественная мысль исходитъ отъ тхъ же трафаретовъ, отъ которыхъ исходитъ и современная черная публицистическая мысль. Ничего новаго, яркаго, самобытнаго, поэтому, здсь нтъ. Продолжается примитивный ‘танецъ отъ печки’, повтореніе старыхъ шаблонныхъ мыслей, дешевыхъ, истасканныхъ афоризмовъ, и надовшее всмъ пусканіе въ лагерь противника своихъ притупленныхъ націоналистическихъ стрлъ. И въ связи съ этимъ, нтъ ни атома желанія пересмотрть эта трафареты или, по крайней мр, жизненно и содержательно ихъ освтить, по-новому укрпить или хоть ремонтировать. Слдованіе публицистическому образцу до такой степени слпо, что ведетъ къ повторяемости не только идей у разныхъ авторовъ, но къ повторяемости сюжетовъ, къ повторяемости типовъ героевъ, ихъ стремленій, задачъ и содержанія. Точно вс писатели, какъ маляры, вышли изъ одной школы и умютъ писать реакціонныя вывски и реакціонныя картины однми и тми же красками, однми и тми же кистями. Какъ холуйскіе богомазы, они малюютъ одни и т же образа, не подозрвая, что это однообразіе слишкомъ бросается всмъ въ глаза.
И ни въ чемъ именно художественное ихъ банкротство не проявляется съ особой силой, какъ въ этомъ отношеніи. Художественности у правыхъ беллетристовъ какъ разъ и не обнаруживается. Элементовъ самыхъ простйшихъ творчества у нихъ нтъ и быть не можетъ, ибо нельзя требовать, чтобы холуйскій богомазъ вдругъ проявилъ себя Рафаэлемъ или Тиціаномъ. Берутъ они, конечно, своимъ главнымъ черновымъ матеріаломъ жизнь, но подходятъ къ ней не какъ творцы и мастера слова, а какъ узкіе наблюдатели, которымъ, въ сущности, все равно, которыхъ жизнь во всей ея громад не интересуетъ, и которымъ, въ силу ихъ предубжденности, нужны лишь самыя опредленныя части этого матеріала. Защитники свободы искусства и творчества, враги тенденціозности и служебныхъ задачъ творчества, они вс подходятъ къ жизни съ черными публицистическими заданіями. И только то обстоятельство, что жизнь сплошь и рядомъ оказывается сильне всякихъ искусственныхъ заданій, длаетъ ихъ произведенія хоть сколько-нибудь переваримыми.
Правая печать уже нсколько разъ объявляла о нарожденіи въ ихъ стан новыхъ крупныхъ художественныхъ талантовъ. Первокласснымъ художникомъ провозглашенъ былъ И. Родіоновъ, авторъ ‘Нашего преступленія’, первокласснымъ и настоящимъ художникомъ объявленъ С. Фонвизинъ, авторъ романовъ ‘Въ смутные дни’ и ‘Дв жизни’. Увнчанъ ни боле, ни мене, какъ лаврами самого Л. Н. Толстого авторъ романа ‘Святыни’ князь Голицынъ-Муравлинъ. Если къ этимъ произведеніямъ присоединитъ ‘Отчій Домъ’ Н. Русова (и его же ‘Озеро’) и ‘Призраки’, романъ, г. Козельскаго, а также романъ В. Олацкаго ‘Золотые Сны’,— то весь художественный арсеналъ праваго стана будетъ исчерпанъ.
Романъ И. Родіонова въ свое время произвелъ много шуму. О немъ одинаково энергично говорили вс лагери нашей литературы. Но громче всхъ и больше всхъ кричалъ о немъ нашъ правый станъ, найдя своего бога и пророка въ автор произведенія, описавшаго современную деревню. И нужно отдать справедливость автору, онъ на первыхъ порахъ умлъ балансировать между правой и лвой гранью довольно удачно.
Онъ предпослалъ своему гнетущему и во многихъ отношеніяхъ правдивому роману горячее предисловіе, въ которомъ признавалъ черноту и ужасы современной деревни результатомъ вины правящаго и интеллигентнаго класса, и звалъ культурныя силы на помощь крестьянину, погибающему въ океан невжества, бдности и жестокости. Это произвело впечатлніе, хотя въ самомъ роман разсужденія уздныхъ интеллигентовъ оказывались въ достаточной мр зврскими, эшафотными.
Но затмъ искренность этихъ призывовъ автора была подчеркнута сообщеніями газетъ объ его культуртрегерской дятельности въ деревн, проявившейся въ крпостномъ отношеніи къ крестьянамъ, и, наконецъ, г. Родіоновъ слился открыто, уже никого не обманывая, съ черносотенной ‘Земщиной’ и иліодоровщиной черной фазы. И съ тхъ поръ онъ, какъ литераторъ, исчезъ. Нельзя же считать литературой его брошюру ‘Смерть сказк’, которая написана въ защиту Иліодора, когда послдній истерично, а потому, и лживо общалъ умереть съ голоду въ монастыр.
Наибольшій шумъ былъ произведенъ именно этимъ произведеніемъ, къ которому отнеслись съ вниманіемъ и слва. Но зато и сошелъ со сцены этотъ мнимый талантъ литературы довольно быстро.
По существу, ‘Наше преступленіе’ далеко не цлостное произведеніе, не романъ, не художественная исповдь автора. Это больная повсть больной деревни, переживающей трагическій кризисъ перехода къ новымъ формамъ жизни. Этотъ кризисъ умле, умне и неизмримо художественно-талантливе творчески воспроизведенъ И. А. Бунинымъ. Но г. Родіоновъ, когда писалъ свое первое произведеніе, былъ далекъ еще отъ политическихъ лагерей и ихъ настроеній, онъ, помщикъ и крпостникъ, не смотрлъ на литературу, какъ на орудіе для произведенія своихъ партійныхъ счетовъ, плановъ и программъ. Писалъ просто и непосредственно. И рисовалъ грамотно съ жизни. А деревня современнаго момента такъ дйствительно интересна, и такъ ужасенъ этотъ интересъ, что небольшой фотографичности достаточно, чтобы произвести большое впечатлніе.
И именно то, что современная дереівня была фотографически воспроизведена г. Родіоновымъ, причемъ пореволюціонная ея фаза была взята независимо отъ пронесшихся надъ нею бурь, придало свжесть ‘Нашему преступленію’ и подкупило критику. Теперь приходится поставить крестъ надъ писателемъ, который предпочелъ участіе въ темной банд валяймарковской арміи независимому положенію литератора.
‘Наше преступленіе’ стоитъ особнякомъ отъ всей литературы, которую мы отмтили выше. У г. Родіонова не было тогда еще обличительныхъ задачъ, и онъ не выходилъ на единоборство съ революціей. Ему поэтому не надо героевъ и героинь, не надо было лучезарнаго націоналистическаго блеска, патріотическихъ фейерверковъ, гремучихъ тирадъ на тему ‘Громъ побды, раздавайся’ и вообще парадныхъ идейныхъ выступленій для обличенія инородцевъ и посрамленія революціонеровъ.
Этимъ только и отличается ‘Наше преступленіе’ отъ прочей литературы праваго стана.
Вс романы черносотеннаго содержанія и типа, конечно, являются великосвтскими. Неизмнно въ нихъ участвуютъ герои и героини самаго высокаго ранга и положенія, украшенные какъ патріотическими добродтелями, такъ равно чинами, орденами, звучными титулами и неисчислимыми богатствами. Ничего не подлаешь съ художественною мыслью праваго стана. Она ничего не понимаетъ высокаго и красиваго, разъ оно не включено въ высокій чинъ и въ красивый титулъ. Наивно было бы думать, что умудренная опытомъ жизни правая мысль теперь ищетъ для себя новыхъ силъ, независимо отъ происхожденія, титуловъ, орденовъ, придворнаго званія, и т. п. По старой проторенной дорожк идетъ правая мысль, и до сихъ поръ ушла не дальше институтки, весьма полагающей, что блескъ человческой личности неизмнно зависитъ отъ его мундира и званія.
И вотъ мы видимъ, что идейными защитниками стараго строя, его воинами и моральными адвокатами, а вмст съ тмъ и идеальными героями правой художественной мысли являются блестящіе представители знати.
Графъ Артуръ Хорватъ (‘Въ смутные дни’ С. Фонвизина), князь Галицкій и гвардеецъ Мухановъ (‘Дв жизни’ его же), князь Безлатный и крупный чиновникъ Колчинъ (‘Святыни’, кн. Голицына-Муравлина), князь Волконскій, депутатъ третьей Думы (‘Отчій домъ’ Н. Русова), князь Лыковъ и вице-директоръ департамента Одинцовъ, (‘Призраки’ г. Козельскаго) и, наконецъ, князь Борисъ. Чебоксаръ-Туманскій и князь Курицынъ (‘Золотые Сны’ В. Онацкаго) — все это модели, точно работы однхъ и тхъ рукъ. Холуйскіе богомазы одинаковы въ своей мазн. И грубо, топорно, ни съ чмъ, кром начальства не считаясь, они намазываютъ оной нелпыя фніуры благонамренныхъ героевъ спасителей отечества, оплотъ и надежду страны, радость и счастье родины.
Графъ Артуръ Хорватъ мужественъ, смлъ, ненавидитъ революцію, презираетъ опасность. Онъ уменъ, красивъ, любимецъ женщинъ. Онъ талантливъ, и его работы является шедеврами и земскаго, и бюрократическаго творчества. Жизнь онъ побждаетъ, какъ женщинъ, и является въ то же время идеальнымъ бюрократомъ новаго типа, умнымъ, смлымъ и красивымъ.
Князь Безлатный — старый осколокъ минувшаго, а потому и особенно драгоцнный для автора. Онъ иметъ незримое вліяніе и проводитъ свои взгляды путями, доступными только немногимъ, путями ‘звздной палаты’. И описывая его, кн. Голицынъ точно блднетъ и становится, если не во фронтъ предъ княземъ Безлатнымъ, то обращается въ согбенную фигуру и всяческими унизительными поклонами рабьяго стиля подчеркиваетъ свое уваженіе и преданность, преданность и уваженіе князьямъ тьмы такого типа. Колчинъ тоже уменъ. Борется лихо со всми препятствіями. Издаетъ патріотическій журналъ, который, къ изумленію, окупаетъ себя,— безъ единой копейки субсидіи. Проводитъ блестяще патріотическіе взгляды и защищаетъ идею русской государственности съ такой талантливостью, которой позавидовалъ бы и Катковъ. Оба героя очень богаты.
Князь Волконскій, депутатъ третьей Думы, изъ крайне правыхъ, насаждаетъ культуру въ деревн и даже настолько благороденъ, что покровительствуетъ элементамъ революціоннымъ. Говорить умныя слова и рчи о патріотизм. Безмрно богата.
Князь Лыковъ флигель-адъютантъ, всемогущій, безмрно богатый — одного доходу не мене четырехъ милліоновъ, — не сморгнувъ глазомъ, исчисляетъ г. Козельскій. Красавецъ, любитъ женщинъ и любимъ ими безъ конца и мры. Благороденъ. Честенъ. Милостивъ. Уменъ. Не довольно-ли?
Князь Борисъ Чебоксаръ-Tyманскій владлецъ неисчислимыхъ имній по Поволжью. Тоже безмрно богатъ. Безчисленныя бюрократическія и родовыя связи. Изумительная карьера. Красавецъ, уменъ. Безконечныя побды надъ женщинами. Благороденъ, честенъ…
Словомъ, все по трафарету. Чмъ выше захватываетъ авторъ чины и положеніе своего героя, тмъ больше и больше награждаетъ онъ его всяческими добродтелями, чтобы доказать, что только высокія добродтели находятся столь высоко и награждаются тоже столь высоко.
По такому же трафарету нагромождены и женскіе свтлые образы. Рецептъ тотъ же старый и избитый. Конечно, вс красавицы — съ двичьими косами длиною въ Панамскій каналъ. Прямо можно было бы устроить конкурсъ между черносотенными авторами на длину косъ ихъ героинь. Можно было бы устроить конкурсъ добродтелей дочерей и женъ столь высокопоставленныхъ героевъ. Поистин, ослпительна мазня портретовъ этихъ несчастныхъ женщинъ, которыя, наврное, въ жизни гораздо проще и привлекательне, чмъ изображаетъ ихъ холуйскій мазокъ авторовъ, не считающихся съ чувствомъ мры и почему то желающихъ, во что бы то ни стало доказать, что прекрасная русская женщина можетъ быть лишь въ томъ стан, гд и о палачахъ говорятъ положительно, какъ о слугахъ государства…
Для полноты характеристики творчества авторовъ необходимо отмтить, что ни одинъ изъ нихъ не допускаетъ и мысли о возможности появленія героя изъ другихъ мене высокихъ слоевъ и другихъ мене высокихъ и отмнныхъ добродтелей. Только сверху, только князья и графы, только богатые, умные, красивые, титулованные счастливцы призваны бытъ героями дня и данной полосы. Остальные все — шваль, мерзость, низменность.
Какъ характерна эта ерунда! Она неизгладимо мтитъ особою печатью все творчество праваго стана. И какое же идейное и моральное банкротство нужно проявить, чтобы при помощи такихъ образовъ обращаться съ якобы художественнымъ словомъ убжденія къ русскому обществу, къ самому демократическому, къ самому безпредразсудочному обществу?
Правда, уличные романы искони вковъ не только у насъ, но и у всхъ народовъ, неизмнно рисовали героевъ исключительно изъ высокой аристократіи. Но улица, — надо это отмтить,— все же честне и умне черносотеннаго романа, ибо въ уличныхъ романахъ вся эта высокая аристократія фигурируетъ чаще въ роли уголовныхъ преступниковъ, чмъ въ роли благородныхъ дятелей, рыцарей-ли молодости или резонеровъ подъ старость. Улица оказывается умне именно потому, что она,— улица, а каждая улица демократична.
Вс эти идеальные герои сталкиваются съ революціей и революціонерами, противоставляя имъ, краснымъ, величіе своего духа и своей души. Нужно-ли говорить, какими ничтожными, гнусными и мерзопакостными рисуются вс дятели революціи? Вс они ‘недоучки, лнтяи и часто горькіе пьяницы’. Революціонные ряды состояли ‘изъ болзненно возбужденныхъ, въ большинств уродливыхъ людей, неумныхъ каждый въ отдльности, въ толп же утрачивающихъ окончательно и малую крупицу разума, отпущеннаго имъ природою’. Нашъ русскій народъ никакой свободы не желаетъ и ею тяготится. Если же произошла у насъ революція, то только потому, что въ Россіи существуютъ жиды — ‘народъ по своему существу революціонный’. И все русское аграрное движеніе произошло, конечно, не на почв земельнаго голода, а только потому, что по лицу земли разсяны евреи, которые и основывали среди крестьянъ боевыя дружины. И такую теорію г. Фонвизинъ подтверждаетъ примромъ своихъ героевъ: имнье Муханова было разграблено крестьянами по наущенію еврея Эльквича, во время скрывшагося.
В. Опацкій рисуетъ революціонеровъ, какъ наглыхъ лжецовъ, мистифицирующихъ массы, живущихъ сыто, буржуазно и равнодушно къ чужимъ несчастіямъ. Революціонеры первые уходятъ съ поля сраженій. Революціонеры трусы и предатели. Вербуютъ они себ послдователей путемъ обмана. Прикрываются культурными цлями, оказываютъ денежную поддержку и въ конц-концовъ такъ опутываютъ своими стями невинныхъ людей, что т попадаютъ въ паутину, точно мухи. А затмъ, подчинивъ и покоривъ себ такихъ слабовольныхъ людей, революціонеры посылаютъ ихъ на убой, насиліемъ заставляя совершать террористическіе акты. Во глав революціонной толпы идутъ обыкновенно ‘несказанной’ красоты флагоносицы. Г. Опацкій неизмнно подчеркиваетъ, что такія красавицы бросаются въ революцію посл того, какъ прожигаютъ свою жизнь въ качеств незарегистрированныхъ проститутокъ. Кн. Голицынъ-Муравлинъ корень зла видитъ въ евреяхъ и громитъ ‘жида’ при всякомъ удобномъ и неудобномъ случа.
Въ ‘Призракахъ’ героемъ-революціонеромъ является студента Башиловъ, конечно, старый студентъ, засидвшійся въ университет, грязный, уродливый, въ красной рубах. Онъ агитируетъ среди крестьянъ и тоже вызываетъ безпорядки. За Башиловыми стоятъ публицисты въ роли Мовши Кнута, который пишетъ, конечно, подъ самымъ православнымъ псевдонимомъ. Радикалы, врод выводимыхъ авторомъ Громовыхъ, мечтаютъ лишь о собственности, каковую и пріобртаютъ женитьбой или безчестными сдлками при помощи, конечно, неизмннаго ‘жида’. У г. Русова революціонерки занимаются тмъ, что пьютъ ликеры, разсматриваютъ порнографическія карточки и затмъ, снимая съ себя одежды, предлагаютъ кавалерамъ сравнивать ихъ съ картинками..
Не только революціонеры, но и вообще все культурное русское общество, вся оппозиція рисуется холуйскими богомазами, какъ какой-то Бедламъ. Во глав оппозиціоннаго политическаго салона въ Петербург, въ описаніяхъ г. Опацкаго стоитъ распутница, мняющая любовниковъ и наживающая отъ нихъ себ состояніе. Ее окружаетъ такая же молодежь. Красивыя женщины проповдуюгь радикальные взгляды, чтобы ловить себ побогаче содержателей. Молодежь подъ видомъ политики занимается любовью, чуть-ли не лиги любви открываетъ. Лигу любви, впрочемъ, нашелъ, но не въ столиц, а въ провинціи, г. Русовъ и описалъ ее слабо по-дтски, очевидно, по наслышк.
Такова холуйская мазня всхъ этихъ авторовъ. Ни въ одномъ роман мы не встртили попытки серьезно отнестись къ революціонному движенію или къ ея отдльнымъ представителямъ. Грубо по-бурсацки длается вселенская смазь всмъ революціонерамъ, и единымъ махомъ они низводятся на степень неосмысленныхъ животныхъ, которыя бросаются въ огонь революціи по глупости или же преслдуя корыстные интересы. Ни въ одномъ роман не видно и слда какихъ-либо идейныхъ увлеченій революціонеровъ, идейной борьбы между ними, партійныхъ разногласій. Великосвтскіе авторы, судящіе о революціи по ‘Рус. Знамени’ и ‘Земщин’ и не имющіе, очевидно, никакого представленія о смутномъ движеніи, считали возможнымъ, конечно, писать о невдомыхъ имъ предметахъ… Ниже мы укажемъ, какіе въ согласіи съ подобнаго рода этикой литературные пріемы борьбы употребляютъ авторы, не брезгающіе никакими средствами для уничтоженія своихъ противниковъ.
Художественная мысль, какъ бы свободно она ни увлекалась фантазіей, все же прикована прочными цпями къ земл, къ земному, къ реальнымъ условіямъ. Этой связанностью въ особенности отличаются дарованія бдныя, скромныя, небольшія. Фантазія требуетъ большого дара. Простая выдумка считается уже признакомъ таланта. А маленькіе холуйскіе богомазы… куда ужъ имъ и мечтатъ-то о полетахъ фантазіи или творческомъ претвореніи жизни въ высшихъ аналитическихъ или синтетическихъ образахъ?.. Справиться бы только съ фотографіей жизни, воспріять ее грамотно, не криво, а похоже на правду. И этого вполн достаточно. Послднимъ условіямъ, конечно, удовлетворяютъ вс авторы черносотенныхъ романовъ. Творчества, конечно, въ нихъ нтъ ни атома. Есть только небольшія способности зафиксировать грамотно перомъ нкоторыя жизненныя очертанія.
Эта-то зависимость отъ жизни создаетъ весьма любопытное явленіе. Какъ ни порываются авторы создать свтлыми, прекрасными и идеальными своихъ героевъ-боговъ, какими яркими мазками ни расписываютъ они доблести героевъ, добродтели ихъ и всякаго рода качества, все же жизнь врывается и портитъ краски, длаетъ ихъ тусклыми, рветъ порой полотно, и тамъ, гд должно сіять ослпительное солнечное сіяніе, вдругъ начинаютъ растекаться мрачныя похоронныя пятна.
И герои, противъ воли авторовъ, теряютъ свое красивое опереніе и представляются довольно-таки подозрительными. Фонвизинскій герой, напримръ, который проявляетъ столько добродтелей и доблестей, въ конц концовъ оказывается холоднымъ, расчетливымъ Гальтиморомъ. Его патріотическая дятельность развивается параллельно, съ дятельностью ‘феминистской’. И не столько интересы родины и борьба съ революціей, сколько женщины, опредляютъ всю жизнь Хорвата. И онъ относится чисто зоологически къ женщин. Не проходитъ мимо ни одного красиваго существа, чтобы своимъ разбойнымъ наскокомъ не овладть ею. Дйствуетъ грубо, по-хамски, дерзко. Прекрасную дочь Муханова онъ влюбляетъ въ себя опытными пріемами стараго Донъ-Жуана. Молодая двушка покоряется этому гипнозу. Она выходитъ замужъ за Хорвата, узжаетъ съ нимъ заграницу и здсь погибаетъ отъ случайной пули. А доблестный патріотъ и герой немедленно, въ буквальномъ смысл этого слова, отъ трупа молодой жены убгаетъ къ американк, съ которой у него начался флиртъ. Эта отвратительная сцена является и заключительной въ роман и хорошо характеризуетъ героя-патріота…
Князь Лыковъ у Козельскаго, владя чуть ли не милліардами, держитъ у себя на служб мерзавца-управляющаго, который всячески эксплоатируетъ крестьянъ. Князь отлично это понимаетъ. Князь знаетъ, что этотъ нмецъ — воръ. Князь знаетъ, что нелпо запрещать, напримръ, крестьянамъ собирать ягоды въ барскомъ лсу и штрафовать за это крупными суммами. Князь все это знаетъ и тмъ не мене просьбы крестьянъ не удовлетворяетъ, чтобы не показаться слабымъ. А когда толпа начинаетъ бунтовать, то князь, изображаемый авторомъ умницей, тонкимъ и чуткимъ, выходитъ къ крестьянамъ и грозно кричитъ: ‘на колни!’, конечно, проваливаясь съ этимъ старымъ рецептомъ усмиреній. Зато великодушный князь, желающій ягодъ для крестьянъ, не стсняясь, даритъ большое имніе брату невсты, проигравшему въ карты и женины деньги, и казенныя средства…
Князь Чебоксаръ-Туманскій обольщаетъ въ молодости крестьянку. Оставшагося посл ея смерти мальчика онъ бросаетъ на произволъ судьбы, принявъ только мры къ его усыновленію третьимъ лицомъ, тоже крестьяниномъ. И вотъ въ конц концовъ этотъ самый великолпный, умный и сердечный князь подписываетъ, въ качеств военнаго судьи, смертный приговоръ своему сыну отъ крестьянки. Сознавая, какъ случайно его фактическій сынъ попалъ въ революцію, и какъ далекъ онъ, въ сущности, отъ того преступленія, какое совершилъ, и которое, по своимъ моральнымъ взглядамъ, отрицалъ великолпный князь по словамъ автора, тепло думавшій въ теченіе всей жизни о своей первой любви, лниво похлопоталъ за сына у генералъ-губернатора, и дло тмъ и ограничилось. Сына повсили. Князь успокоился.
Если таковы главные герои, то какъ же относятся неосмотрительные авторы къ неглавнымъ героямъ, къ антуражу, къ тому великосвтскому обществу, которое является солью земли русской, которое свято бережетъ святые завты старыхъ устоевъ, которое стоить на страж интересовъ Россіи, защищаетъ ее отъ лютыхъ вороновъ революціи?
Жизнь заставляетъ черносотенныхъ авторовъ, несмотря на вс опредленныя заданія, не лгать. Ничего не подлаешь. Жизнь сильне заданій. И какъ бы черносотенные авторы ни пытались прикрасить своихъ людей своего круга, изъ этой работы ничего не выходить. Холуйскіе богомазы яркими, бьющими въ глаза пятнами изукрашиваютъ и все то почтенное общество, которое должно быть опорой великой Россіи. И что это за общество?! Да это Бедламъ, удвоенный, утроенный, предъ которымъ вс самые черные пороки революціонеровъ кажутся ничтожнйшими изъ ничтожныхъ.
Здсь поистин судьба настигаетъ черную сотню. И ихъ предшественники, кн. Мещерскій, Маркевичъ, Орловскій,— вс они попадали въ ту же западню жизни. Какъ ни старались они фантазировать, все же высокая аристократія въ общемъ въ ихъ романахъ описана самыми убійственными красками. Наиболе врные смертельные удары нанесены какъ разъ дружеской рукой.
Такіе же смертельные удары наносятъ и черносотенные авторы новаго поколнія. Поистин жутко становится за тотъ міръ, который они описываютъ. И это т, которые управляютъ страной, которые держатъ въ своихъ рукахъ судьбы народовъ, которые могутъ направить корабль по любому курсу, хотя бы въ пучину, хотя бы въ пресвтлый рай? Неужели это они, таинственныя и неизвстныя намъ силы, которыя теперь, напримръ, празднуютъ свой реакціонный бенефисъ, и которыя накладываютъ свое тяжкое veto на вс живыя устремленія Россіи?
Да, это именно т элементы. И густыми черными красками, не жаля ни красокъ, ни лицъ, описываютъ наши авторы жизнь устоевъ россійскаго государства, его цвтъ и гордость, словно похороны совершаютъ и панихиду поютъ.
В. Опацкій рисуетъ губернаторовъ на окраинахъ и весь чиновный синклитъ, какъ сплоченную шайку для защиты своихъ грубыхъ интересовъ. Никакая борьба никакими легальными путями съ ними невозможна. Честный человкъ долженъ сдаться и уйти. Ни большое личное вліяніе, ни рдкая протекція не спасаетъ честнаго человка отъ необходимости капитулировать предъ бюрократіей, которая гнеть подъ свою основу всхъ и каждаго. Старыя, конечно, это истины, но ихъ настойчиво проповдуютъ даже черносотенные писатели. Тотъ же авторъ въ роли генералъ-губернатора въ западной окраин рисуетъ князя Курицына, дурака первостатейнаго, жестокаго и тупого, почти животное.
У г. Козельскаго опора и столбъ отечества, директоръ департамента Одинцовъ, пишущій докладныя записки на тему о всеобщемъ обузданіи, является форменнымъ воромъ. Получивъ полную довренность отъ сестеръ своей жены, онъ тайно отъ нихъ, но съ согласія своей жены, продалъ ихъ имніе и деньги присвоилъ себ. Сестеръ онъ постоянно обманывалъ, разсказывая всякія были и небылицы о причинахъ упадка доходности ихъ имній, и даетъ имъ гроши, такъ какъ вырученныя за имніе суммы давно уже растрачены. Его сынъ — мотъ и картежникъ, спустившій имущество своей жены и за путавшійся до того, что забирается черезъ товарища въ казенный сундукъ.
Князь Голицынъ-Муравлинъ безпощаденъ по отношенію къ высшей бюрократіи. Если, съ одной стороны, онъ рисуетъ инородческое засилье въ чиновничеств, то съ другой, онъ рисуетъ и чиновниковъ вообще, независимо отъ національности. И вся эта правящая клика представляетъ ораву людишекъ, какіе бы громкіе чины они ни носили, людишекъ, которые ничего не длаютъ, плюютъ на интересы страны, думаютъ только о наградахъ, повышеніяхъ, вчно куютъ интригу, и сами попадаютъ въ ея сти.
Князь Безлатный, который играетъ громадную роль при двор, и который рисуется авторомъ, какъ идеальная свтлая личность, своему крестнику Колчину даетъ такой благоразумный совтъ: ‘въ политик нужны честные люди, но такіе, которые согласны сдлать подлость’. И этотъ афоризмъ авторъ влагаетъ въ уста героя, котораго онъ превозноситъ выше облака ходячаго. Ужъ если идеальныя и свтлыя личности не брезгаютъ такими истинами въ своемъ багаж, то что же думаетъ и какую мораль для себя вырабатываетъ вся эта чиновная знатная армія, ютящаяся около сильныхъ міра сего и думающая только о томъ, чтобы сломать кому-нибудь шею, чтобы не сломить ея себ самому?
Авторъ романа націоналистъ. Онъ угощаетъ читателя цлыми рчами въ націоналистическомъ тон и дух, и ‘жидамъ’ и инородцамъ достается отъ него едва-ли не на каждой страниц. Въ идейномъ отношеніи націонализмъ князя Голицына не ушелъ дальше самаго элементарнаго разжевыванія пресловутой тріады николаевской эпохи. Съ серьезнымъ видомъ авторъ мелко философствуетъ на эту тему и повторяетъ то, что мы и до послднихъ дней слышимъ отъ философовъ правой, совершенно неподвижной мысли. Характерно то, что авторъ признаетъ, однако, безсиліе своихъ идей, и для вящаго успха націонализма онъ длаетъ нсколько рискованныхъ опытовъ. Сначала изображаетъ рядъ лицъ чиновнаго міра въ весьма отрицательныхъ краскахъ, прямо именуетъ ихъ глупцами, а затмъ глупыхъ-то загоняетъ въ свой націоналистическій станъ. Ихъ убдили идеи г. Голицына!..
С. Фонвизинъ заинтересовался высшей военной средой. Той средой, члены которой, продлавъ блестящую военную карьеру, затмъ успокаиваются, выходятъ въ отставку, а затмъ, работаютъ уже, какъ ‘штафирки’, но въ должностяхъ губернаторовъ, предводителей дворянства, кандидатовъ въ министры и прочее. Дворянство,— разсуждаетъ авторъ,— отдаетъ военной сред весь свой цвтъ. Что же представляетъ собою этотъ цвтъ, какую жизненную школу онъ проходитъ, и съ какой подготовкой является затмъ въ страну въ качеств мирныхъ культурныхъ работниковъ?
И въ роман ‘Дв Жизни’ авторъ безжалостно, съ тмъ реализмомъ, какой свойственъ людямъ, не задающимся никакой цлью и не связаннымъ никакими заданіями, рисуетъ жизнь, бытъ, нравы золотой военной молодежи. Все офицерство г. Фонвизина сплошное уродство. Офицеры у него какіе-то аппараты для воспріятія алкоголя въ любомъ количеств и покупныхъ женскихъ ласкъ, для устройства выгодной женитьбы и карьеры. Ни одного свтлаго пятнышка, ни одной тоскующей души. Ни одной думающей головы. Сплошная зоологія, хотя и сильно вызолоченная.
Черносотенный романъ здсь становится радикальнымъ. Въ самомъ красномъ стан, пожалуй, и не могли бы, по незнанію, дать такія убійственныя характеристики военной золотой молодежи. И г. Фонвизинъ даетъ эти характеристики, правда, написанныя еще до революціи, но все же по своему смыслу точно сдланныя именно подъ боевымъ вліяніемъ той полосы.
Авторъ очень рзко описываетъ нравы и обычаи военной среды во всхъ положеніяхъ, и во всхъ положеніяхъ его герои дйствуютъ отталкивающе. И нкоторыя картины автора прямо великолпны. Вотъ, напримръ, пасхальная заутреня въ самой аристократической церкви Петербурга — въ церкви Удловъ. Предъ вашими глазами какая-то вакханалія, въ которой только не достаетъ веселой музыки, и въ которой не одна военная аристократія, но и аристократія вообще блестяще выполняетъ свою роль. Ученіе въ манеж, полу балъ съ дамами полусвта, завтракъ по случаю удачной помолвки товарища по полку, разъздъ изъ Михайловскаго театра, ужинъ у Кюба, вакхическій вечеръ въ святую пятницу, устроенный офицерами съ такими именами, что присутствующій при разсказ объ ихъ похожденіяхъ генералъ чуть не падаетъ въ обморокъ, уличная расправа пьянаго офицера со случайнымъ прохожимъ и т. д.,— все это ярко, жизненно и даже сильно написано. Но г. Фонвизинъ, вроятно, и не подозрваетъ, какъ онъ сильно постарался о вод на чужую мельницу. И если бы у него была логика, онъ понялъ бы, какую связь имютъ картины, описанныя имъ въ ‘Двухъ жизняхъ’, съ картинами романа ‘Въ смутные дни’. Но г. Фонвизинъ — чиновникъ, и въ въ художественной литератур онъ знаетъ факты, но не понимаетъ обобщеній.
Трудно найти какую-нибудь общую идейную положительную базу во всхъ этихъ произведеніяхъ. На черныхъ знаменахъ ихъ написаны извстныя слова, но вдь это не философія. Но все же, когда героямъ приходится разсуждать, высказывать что-либо созидательное, они стараются надть на себя культурныя одежды и, въ сущности, отгородиться отъ погромной черной сотни. Слегка обозначается общій идеалъ ихъ — золотая умренная середина. Даже г. Фонвизинъ, признающій и смертную казнь — немедленно на мст преступленія — и всякаго рода насиліе, все же говоритъ о культур и настаиваетъ на необходимости созидательной, близкой къ прогрессивной работ на мстахъ. Онъ даже рисуетъ двухъ идеалистовъ, которые будто бы бросили блестящія карьеры, чтобы отдаться служенію крестьянскимъ интересамъ.
Князь Голицынъ-Муравлинъ, травя инородцевъ на каждой страниц, все же старается убдить читателей, что онъ противъ погромовъ, что онъ защищаетъ каждаго иноврца, признаетъ его равноправіе, лишь бы только иноврецъ не притворялся съ враждебными цлями русскимъ. Князь отводитъ цлыя страницы для разсужденій своего героя Колчина о плодотворности реформъ. Конечно, все это лисьи и волчьи упражненія въ государственномъ прав, и кто имъ повритъ? Но интересно то, что, борясь всячески съ революціей, эти беллетристы темнаго лагеря все же открещиваются отъ Валяй-Марковыхъ. В. Опацкій находитъ даже нсколько положительныхъ словъ по адресу революціи. Онъ идетъ дальше всхъ авторовъ въ своихъ требованіяхъ къ интеллигенціи, онъ ждетъ и надется на какой-то творческій въ ней переломъ. Его герой не удовлетворенъ ни реакціей, ни революціей. И хотя, въ сущности, неизвстно, чего онъ хочетъ, но все же онъ пламенно настаиваетъ на развитіи прогрессивныхъ формъ жизни. Опять-таки и здсь одна словесность, потому что какой же прогрессъ, когда и родного сына влекутъ на эшафотъ?
Только одинъ г. Русовъ проповдуетъ какую-то всеобщую аморальность, звриную нравственность и распущенность. Но г. Русовъ — вообще исключеніе изъ писательской среды. Онъ весьма своенравенъ и представляетъ собою типичный образецъ разложенія русской интеллигентщины, такъ хорошо подмченнаго и восптаго Сашей Чернымъ. Въ сущности, герой г. Русова — ренегатъ, убжавшій отъ революціи и сдлавшійся затмъ нигилистомъ въ самомъ первобытномъ смысл этого слова.
Любопытно отмтить, для обрисовки моральнаго лика черносотенной литературы, нкоторые этическіе пріемы, пускаемые въ ходъ для уязвленія противниковъ.
Г. Фонвизинъ, вообще не стсняющійся въ своемъ роман ‘Въ смутные дни’ использовать дйствительный злободневный матеріалъ, врод агентскихъ телеграммъ, газетныхъ корреспонденцій, допускаетъ на свои страницы даже цлые протяженно-сложенные доклады въ защиту принципа единоличной земельной собственности, въ обличеніе принципа принудительнаго отчужденія. Но въ то же время авторъ не стсняется пользоваться и инсинуаторскимъ матеріаломъ.
Рисуя вообще чиновниковъ, какъ образецъ храбрости, честности и смлости дйствій,— это въ революціонную-то полосу!— г. Фонвизинъ, между прочимъ, въ вид исключенія, рисуетъ фигуру вице-губернатора Коцена, мягкаго, добродушнаго, слабаго, кроткаго и совершенно неспособнаго администратора. Этотъ Коценъ вызжаетъ на мсто крестьянскихъ безпорядковъ, которые ему поручено усмирить. Коценъ ничего бъ этомъ отношеніи не длаетъ, а между тмъ, писатель Вихляевъ обращается къ нему съ открытымъ письмомъ, въ которомъ осуждаетъ мнимыя жестокости, учиненныя Коценомъ. Возбужденный этимъ письмомъ революціонеръ убиваетъ Коцена.
Читатель, конечно, пойметъ, что въ этомъ эпизод г. Фонвизинъ пустилъ свою стрлу въ писателя, въ сравненіи съ которымъ самъ г. Фонвизинъ — только ничтожество. Рчь идетъ о В. Г. Короленк, автор открытаго письма къ статскому совтнику Филонову, который, на правахъ вице-губернатора, дйствительно, чрезвычайно жестоко усмирялъ крестьянскіе безпорядки. Исторія эта ясно, подробно до всхъ деталей разсказана въ извстной брошюр В. Г. Короленко ‘Сорочинская трагедія’. Выяснена она также и судебными властями, которыя прекратили всякое преслдованіе В. Г. Короленко. И тмъ не мене ‘писатель’ Фонвизинъ пытается выступить противъ настоящаго писателя съ инсинуаціей, прикрывшись храбро псевдонимами и ложью…
H. Н. Русовъ — вотъ это ужъ полный ‘жманфишистъ’. Этому писателю на все наплевать. Проповдуя устами своего героя Глинскаго карамазовское ‘все позволено’, Русовъ и самъ позволяетъ себ больше, чмъ многое. Такъ онъ совершенно безцеремонно пользуется въ своемъ ‘роман’ писательскими именами, очевидно, только въ надежд на скандалезность. Иного мотива быть не могло.
И вотъ, чтобы придать пикантность своему роману, г. Русовъ, описывая описанныя до него гораздо талантливе религіозныя собесдованія въ московской ‘Ям’, даетъ затмъ картину религіозно-философскаго собранія въ Москв, въ литературно-художественномъ кружк. И докладчика, и нкоторыхъ присутствовавшихъ авторъ называетъ подлинными именами, не опуская случая поинсинуировать въ стил скворцовскаго ‘Колокола’. Въ уздномъ город онъ попадаетъ будто бы въ лигу любви, основанную учительницей, съ которой Глинскій познакомился въ Петербург у извстнаго писателя, называемаго авторомъ опять-таки полнымъ именемъ. И здсь же приводится скандальный разсказъ о томъ, какъ извстный поэтъ (полная фамилія) назвалъ чортомъ извстнаго писателя (полная фамилія) и вытащилъ его на середину комнаты за вихры. Описываетъ г. Русовъ лигу любви и называетъ ея богомъ-покровителемъ извстную писательскую фамилію. Потомъ этотъ богъ былъ смненъ поэтомъ — опять полное имя! Описываетъ затмъ г. Русовъ посщеніе Л. Н. Толстого и вкладываетъ ему въ уста такой афоризмъ: ‘я не понимаю, какъ можно любимой двушк задирать подолъ’…
Романъ посвященъ С. Н. Булгакову. Плоховато ему чувствуется отъ этакого посвященія…
Съ чисто-художественной стороны напрасно стали бы мы искать какихъ-либо блестокъ во всхъ этихъ произведеніяхъ. Они вс удивительно шаблонны, однообразны, неярки, съ тугимъ стилемъ, казенными варварскими оборотами, безцвтностью канцелярскихъ докладовъ. Даже наиболе литературный изъ всхъ авторовъ князь Голицынъ-Муравлинъ написалъ, въ сущности, не романъ, а докладъ о развитіи идей націонализма, о препятствіяхъ, имъ чинимыхъ, и мрахъ для устраненія оныхъ. А попутно разсказалъ два-три любовныхъ эпизода и нарисовалъ рядъ кричащихъ типовъ журналистовъ, конечно, съ православными фамиліями, но изъ евреевъ. Авторъ ‘закатываетъ’ такіе періоды, что безъ передышки его романа читать нельзя. А въ длинныхъ рчахъ и соображеніяхъ его героевъ приходится застревать, какъ въ трясин.
Прочія произведенія въ томъ же дух, только разв боле наивны. Вообще наивность и шаблонъ — главныя отличительныя черты есхъ этихъ произведеній. До сихъ поръ только въ этихъ романахъ мы встрчаемъ такіе изветшавшіе пріемы, какъ спасеніе ребенка изъ горвшаго дома, продланное героемъ для того, чтобы побдить непобдимое женское сердце, неизмнные скучные и глупые дневники, длинныя письма. Раненаго героя приносятъ въ домъ родителей двушки, и она, ухаживая, влюбляется въ больного и т. д. Вс эти пріемы совершенно дтскіе, обличающіе только авторскую безпомощность, отсутствіе всякой выдумки и еще боле — отсутствіе техники. Чтобы одолть вс эти произведенія, нуженъ, дйствительно, нкій героизмъ, если къ тому не побуждаетъ профессіональная обязанность.
Мы не знаемъ судьбы этихъ произведеній въ читающей публик. Кажется, только одинъ Фонвизинъ обратилъ на себя вниманіе, и хоть сколько-нибудь читаемъ, благодаря военнымъ разсказамъ. Остальные, повидимому, покрываются пылью на полкахъ, какъ и вся наша патріотическая литература, существующая лишь благодаря субсидіямъ.
Тяжкій рокъ у праваго стана. Даже приличнаго писателя не могъ онъ создать, даже приличнымъ именемъ прикрыться. А эта средняя срая армія пишущихъ по назначенію богомазовъ въ своемъ точно чиновномъ усердіи ршительно портитъ вс планы и предположенія. Вмсто черносотеннаго творчества получается нчто среднее, а подчасъ и такое, что противный лагерь прочтетъ съ удовольствіемъ. Ничего не подлаешь противъ рока. Литература, которую вопреки Духу Святому хотятъ приневолить и заставить служить князьямъ тьмы, перестаетъ быть литературой. Она вноситъ только разрушеніе въ свою среду и нисколько не ослабляетъ силы враговъ, на которыя она обрушивается. Съ такой литературой правый лагерь не въ состояніи завоевать себ ни атома успха.