В.В. Розанов
В.В. Розанов
Бедные провинциалы…
Бедные провинциалы…
* * *
* * *
* * *
Бедные провинциалы…, Розанов Василий Васильевич, Год: 1910
Время на прочтение: 7 минут(ы)
‘Когда появился роман Ф. Соллогуба ‘Мелкий бес’, то многие читатели столичных и университетских городов приняли его за отражение современной провинции и приходили в ужас от мрака и грязи, среди которых протекает там жизнь. Провинциальный же читатель, узнавая вокруг себя отдельные черты передоновщины, все же никак не мог признать этот роман за объективное изображение действительности, особенно же не мог согласиться, что передоновщина — порождение провинциального уклада жизни. Причина этой разницы в оценке романа понятна: редко сталкивается скромный интеллигентный труженик уездного или губернского захолустья со своим более даровитым и счастливым собратом, постоянным жителем крупного образовательного центра. Происходит это, когда провинциал приезжает на короткое время ‘освежиться’ в большой университетский город. Он жадно спешит запастись свежим воздухом, с наивной доверчивостью посвящает обстоятельно своего столичного собрата в свои местные общественные дела и делишки, уверен, что он со своими запросами в области искусства, литературы, общественности, политической мысли достоин отнять разорванное на кусочки время столичного интеллигента — ждет, чтобы ему дали разъяснения, указания, если уж не готовые ответы. И столичный житель тяготится по большей части этой наивной фигурой и снисходительно небрежно спускается до его уровня… Вопрос о том, такова ли наша провинциальная и общественная жизнь, как ее рисует Соллогуб, имеет большое жизненное значение. Страх провинции заставляет многих из образованной молодежи держаться крупных центров, хотя ей здесь и приходится перебиваться ‘с хлеба на квас’ тоскливым репетиторством, механической перепиской, грошовой службой в конторах’… И т.д.
Страница как страница… Можно бы подумать, что она написана лет 20, а то и 30 назад: нет, она написана для июньской книжки журнала за 1910 г. и напечатана не в ‘Астраханских Ведомостях’, а в ‘Московском Еженедельнике’, — журнале, во всяком случае, образованном… У страницы есть читатель и читатели, в столице и провинции, и так как предполагается и как-то ‘стоит в воздухе’, что писатели если и не более умные люди, то во всяком случае более осведомленные и в разных отношениях более авторитетные люди, нежели читатели, — то страница вызовет разговоры, споры, пересуды, покачивания головой, в итоге сводящие к вздоху:
— Бедные провинциалы…
И к некоторой сладкой мысли:
— Да, счастливы те, что живут в столицах или по крайней мере в университетских городах. Они живут в некотором высшем эмпирее мысли, и можно сказать, что питаются идеями, как древние боги амброзией.
Столичному же обитателю только остается почавкать губами, процедив:
— Н-да…
Все это — после ‘Бесов’ Достоевского, сорок лет назад написанных, где кто-то поет насмешливую песенку:
От Москвы и до Ташкента
Вся Россия ждет студента.
При полном знании — через газеты, через журналы — что Ф.К. Тетерников (Соллогуб) все время, по окончании курса учения, служил сперва преподавателем и затем инспектором Андреевского городского училища, что на Васильевском острове, в Петербурге, и если и видал провинцию, то только в детстве, когда едва ли мог подглядеть всю ее ‘подноготную’ и вообще ее ‘задний двор’…
При очевидности, что вообще Соллогуб есть субъективнейший писатель, — иллюзионист в хорошую сторону, или в дурную сторону — но именно иллюзионист, мечтатель, и притом один из самых фантастических на Руси.
И, наконец, просто, что ‘изображать действительность’ ему и в голову не приходило, — что это ‘не его дело’, ‘не его тема’, не ‘его интерес’… Все это очевидно решительно для всякого, — и было очевидно еще лет 15 назад, когда он издал первый крошечный сборничек своих стихов, действительно прелестных по классическому завершению формы, — и конечно в то время никем не замеченных:
Весенние воды — что девичьи сны:
В себе отражая улыбки весны,
Шумят и сверкают на солнце они
И шепчут: ‘спасибо весне’.
Осенние воды — предсмертные сны:
С печальным журчаньем, всегда холодны,
По вязкой земле, напоенной дождем
Текут они мутным ручьем.
Это — в контурах обычной, старой, переданной нам поэзии, а вот и в новом тоне, — его личном, соллогубовском:
Где грустят леса дремливые,
Изнуренные морозами,
Есть долины молчаливые.
Зачарованные грозами.
Как чужда непосвященному,
В сны мирские погруженному,
Их краса необычайная.
Неслучайная и тайная.
Смотрят ивы суковатые
На пустынный берег илистый.
Вот кувшинки, сном объятые.
Над рекой немой извилистой:
Вот березки, захирелые
Над болотною равниною.
Там, вдали, стеной несмелою
Бор с раздумьем и кручиною.
Но когда Соллогуб писал эти прелестные вещи, — никто решительно не хотел заплатить за книжку и 50 коп., а ‘критики’ глубокомысленно промолчали и ‘замолчали’ поэта. Но вот тот же Соллогуб написал, как Ардальон Ардальонович Передонов обдирает в комнате своей обои и плюет на стену, затем… обрил кота и обмазал его вареньем… И вся Русь ахнула:
— Ах, вот великолепие! Обмазал кота вареньем… Этим они в провинции занимаются… наши читатели!!
— Для кого же мы пишем… Как грустно!
И новейший, очевидно начинающий критик, пишет:
— От того молодежь рвется в столицу… В провинции душно, глупо: и лучше уж перебиваться если не в столице, то в университетском городе уроками, нежели жить Передоновым… педагогом толстовского типа, где-нибудь в Тамбове или Пензе…
Бедная провинция!.. Неслыханные по несчастью провинциалы!..
— Меня удивляет, — говорил мне год назад перешедший в Петербург на службу провинциал: здесь у вас никто не читает… Т.е. не читают вовсе книг, и даже очень мало читают толстые журналы, ограничиваясь газетами, притом по преимуществу копеечной стоимости и сплетничес-кого характера. Взяв листок газеты, он узнает: 1) где полетел аэроплан, 2) какой поезд свалился с насыпи и 3) какого генерала послали в Персию или Крит. Об этом размышляет дома или говорит за завтраком в ресторане, и затем засыпает спокойно на ночь, чтобы назавтра прочесть: 1) что полетел другой аэроплан, 2) а вместо крушения поезда — было наводнение там-то. У нас, в провинции…
— У вас, в провинции?.. — переспросил с любопытством я.
— Не только в губернских городах, не только в уездных, но даже где-нибудь на заводе или в земской лечебнице, уединенно стоящих — читают решительно все, и читать только газеты считается дурным тоном и признаком совершенной неразвитости. Читают газеты не жадно и они авторитетом не служат. Читают гораздо больше и внимательнее журналы: а, главное, выписывают, покупают и читают книги. По истории, по литературной критике, и специальные у каждого по профессии…
— Этого журнала не читают? Я подал ему ‘Солнце России’…
Журнал мало известный, но все-таки существующий. Он покраснел:
— Что-то специальное для Одессы, Бердичева или Петербурга. Назвать свое издание, за семь рублей в год, с портретами Вяльцевой и Тургенева, Коммиссаржевской и шлиссельбуржца Морозова, Виардо и упавшего авиатора… ‘Солнцем России’ — это что-то не русское, а виленское или варшавское. Я читал публикации, что в Варшаве делают вечные часы, т.е. никогда не останавливающиеся и не портящиеся, за 3 р. 50 к. штука, притом ‘с премией’ и ‘с сюрпризом’: и… ‘Солнце России’, очевидно, есть такая же варшавская работа…
— Напротив, с грустью должен сказать вам, что это сделано в столице Российской Империи.
— У нас, в провинции, такое издание было бы невозможно, не стали бы читать и покупать. Это — кушанье для невзыскательных петербуржцев…
— ‘Невзыскательных’ — это у вас хорошо сказалось. Столица перестала быть ‘взыскательной’: и так как, увы, вся почти литература ‘делается’ столицею, то замечательный упадок литературы, наблюдаемый в последние годы, объясняется не столько ‘умственным упадком вообще России’, как грустно гадают некоторые, но вот этой ‘невзыскательностью’ Петербурга и Москвы… А ‘невзыскательны’ они сделались оттого, что ‘у столичного интеллигента разорвано на куски время’, как заметил на этот раз верно критик Соллогуба… И что он давно потерял сколько-нибудь длинную мысль, сколько-нибудь сложное ощущение… да даже и способность прочитать серьезную книгу. Россия серьезна: но две ‘главы’ ее, одна с золотыми маковками и другая с легионом перьев и сотнями канцелярий — решительно становятся несерьезными… Нисколько не провинция, но именно столица выдвинула Арцыбашева и издала ‘Полное собрание сочинений Анатолия Каменского’. Текущая литература, по элементарности и грубости мысли, возвращается к до-Карамзинским временам, а по ‘вкусу’ сравнялась с Тредьяковским. Неожиданно и достоверно.
— А провинция?..
— Зреет и дай Бог, чтобы дозрела до полной самостоятельности и независимости от столиц, по крайней мере, в теперешнюю фазу их духовного развития. Не замечаете ли вы, что вопреки взгляду наивного критика Соллогуба, — в провинции теперь даже выходят самые серьезные книги. ‘Основы христианства’ Тареева — в четырех томах — вышли в таком ‘захолустьи’, как Троице-Сергиев посад, маленький пригород Московской губернии, в недавнее время там же напечатано прекрасное рассуждение П. Флоренского о чтении лекций вообще, о том, что такое и чем должна быть ‘лекция’, ‘lectio’, как особый вид научного и литературного созидания, лучший религиозный журнал в России — печатается там же, а отнюдь не в Петербурге и не в Москве, наконец, лучший теперь историк России печатается все же не в Петербурге. Петербург как-то начал соскальзывать на изданьица в одесском вкусе и тоне, одесском и варшавском, и дарит отечество то ‘Солнцем России’, то ‘Газетой-Копейкой’, обе кажется шкловского происхождения, и припахивают чесноком. Интересно ‘Солнце России’, показывающееся из головки чеснока…
— Да. некрасивые явления. Некрасиво как-то стало в Петербурге.
— Ничего, обыватель принюхается. Есть поговорка: ‘стерпится — слюбится’. Однако мы совсем отклонились в сторону от Соллогуба.
— Авторы русские очень несчастны. Они естественно не мыслители, — кроме очень немногих. Их учитель и наставитель — общество, массовый читатель. А массовый читатель руководится критиками, в том числе и вроде приведенного. Соллогуб никогда не видал провинции, никогда не задавался вопросом или тревогою о ‘состоянии России’. И мог бы своего Передонова поместить с равным удобством на Сандвичевых островах, как и ‘в провинциальном русском городе’: ведь характерно не то, что он носит мундир учителя гимназии и говорит русскими словами, с русскими ‘приёмцами’ речи… Характерно и поразило всю Россию, что он мажет кота вареньем и хочет сразу жениться на трех сестрах, выбирая, которая ‘потолще’. Но это ‘характерное’ присуще Сандвичевым островам не менее, чем ‘бедной русской провинции’, вернее же оно вовсе никому и ничему не присуще, кроме странного соллогубовского воображения… И никого и ничего не ‘характеризует’, кроме опять же психики автора и его биографической судьбы. Но подите, справьтесь с критиками: они кричат и в толстых журналах, и в ‘Газете-Копейке’, что автор ‘с силою Гоголя’ написал своего ‘Мелкого беса’, так как его Передонов всеконечно оставляет за собою далеко Чичикова, да и всех ‘мертвых душ’, вместе взятых.
— Как ужасна провинция, как она бедна… Несчастная молодежь, невольно бегущая в Петербург переписывать на машинке… напр. статьи знаменитых критиков.
И это — в сто голосов, в 100 000 экземплярах ‘Газеты-Копейки’. Читатель поддается ‘критическому’ глубокомыслию: и хотя сам видит, что часто в провинции думают лучше, чем в столицах, а во всяком случае серьезнее читают и деловитее живут, хотя он наконец знает, что Соллогуб никогда провинции не видал и невиденного никак не мог ‘описать’, а между тем подчиняется ‘авторитету’ критиков и начинает думать и спрашивать себя: ‘Уж не пришел ли второй Гоголь обличить провинциальные пороки России и засмеяться зримым смехом сквозь незримые слезы’. Я говорю — несчастные авторы: среди таких похвал, Соллогуб после ‘Мелкого беса’ и начал писать ‘Навьи чары’, в которых уже решительно никто ничего не понимает, а ‘действие’ происходит и не на Сандвичах, и не в Пензе, а… под землею, на кладбище, сколько можно понять. На самом же деле, и этого нельзя сказать утвердительно: потому что никто ничего не понимает в произведении, ни даже того, живы ли или уже умерли герои произведения. Что же касается скорби патриотов ‘о провинции’, то нельзя не заметить им, что ведь дела Гилевича, Тарновской, Прилукоза. Наумова, да и другие новейшие и тоже весьма скорбные, случились уж никак не в ‘богоспасаемой Пензе’, а в городах старой культуры, высокого образования… и, словом, там именно, куда ‘молодежь всеми силами стремится переписывать на машинке’ замечательные статьи замечательных авторов…
Вместо ‘бедная провинция’, не подумает ли кто-нибудь хоть про себя: — Бедная литература!
Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 11 июня. No 12300.