Александръ Амфитеатровъ
(Old Gentleman)
СВЯТОЧНАЯ КНИЖКА
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
‘Т-во Художественной Печати’. Англійскій пр., 28.
1902
Балдуинъ Справедливый
МИРЪ ОБЩІЙ. МИРЪ ДВОРЯНСКІЙ.
МИРЪ БОЖІЙ.
Балдуин Справедливый, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1901
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Cлучилось это въ XII столтіи, при епископ Вилибальд, въ прекрасномъ графств Фландріи. Государь ея — Робертъ II, по прозванію Іерусалимскій, — былъ въ давнемъ отъзд: обтъ, данный Христу и пап, увелъ его въ крестовый походъ и задержалъ въ Святой земл на долгіе годы. А между тмъ, въ стран было худо. Три лта, одно за другимъ, стояли мокрыя. Пажити сгноило ливнями, морскія наволненія опустошили побережье. Наступилъ голодъ, а за голодомъ пришла чума.
Развился разбой. Шайки бандитовъ бродили по краю, не встрчая ни малйшаго сопротивленія. Грабила оголвшая чернь, грабило хищное дворянство. Порядочному и зажиточному человку стало не житье во Фландріи. Мщане, купцы, ученые, художники и прочіе мирныхъ занятій люди бжали толпами за море — въ Англію, гд король Генрихъ I принималъ ихъ съ распростертыми объятіями. Вдь люди эти вносили съ собою въ его государство не только свой зажитокъ, но и свое образованіе, свой навыкъ къ искусствамъ и ремесламъ, въ которыхъ тогдашніе англичане ушли еще не далеко. Онъ отвелъ фламандскимъ эмигрантамъ земли на восточномъ берегу своего королевства и надлилъ ихъ льготами и привилегіями.
Въ дополненіе несчастій Фландріи, Робертъ Іepyсалимскій, хотя и возвратился, наконецъ, въ Европу, но палъ въ битв при Мант, сражаясь за Людовика Толстаго. Графскую корону Фландріи принялъ отъ Роберта сынъ его Балдуинъ VII, — человкъ молодой, и, правду сказать, — ждали отъ него немного прока.
Когда короновали Балдуина, онъ, по старому обычаю, въ графской мантіи и въ внц, показался съ вышки своего дворца гордымъ вассаламъ и шумящему народу.
Съ важною осанкою стоялъ онъ надъ толпой, взоръ его быль суровъ, на тяжелый боевой топоръ опиралъ онъ закованныя въ сталь руки. Изумился народъ: никогда еще не видалъ онъ такимъ веселаго принца Балдуина. Мертвая тишина легла надъ площадью, и, когда заговорилъ новый графъ, рчь его неслась гулко и вско, какъ набатъ, — и ни одно слово не пропало даромъ.
— Откройте уши, господа, — сказалъ Балдуинъ, — и слушайте меня хорошенько. А выслушавъ, поймите и запомните. Сегодня я, Балдуинъ VII, сынъ Роберта, графъ Фландрскій, учреждаю въ стран миръ общій и дворянскій. Учреждаю, утверждаю и клянусь поддерживать его, дондеже есмь.
— Объявляю его съ этого самаго дня, съ этого самаго часа. Объявляю его вашему честному собранію и велю провозглашать о немъ на всхъ площадяхъ и перекресткахъ. Я сказалъ, — и миръ уже въ сил. А — кто его нарушить, — горе тому!
И взмахнулъ топоромъ Балдуинъ и крпко стукнулъ имъ по периламъ балкона. А солнечный лучъ игралъ на топор, и зловщая сталь сыпала веселыя искры.
Тогда выступилъ впередъ, въ воинскомъ доспх, герольдъ и, развернувъ хартію, писанную золотомъ и киноварью, прочелъ громко:
I. Да никто не дерзаетъ врываться насильно въ чужіе дома ночными часами.
Не то — казненъ будетъ смертью.
II. Да никто не дерзаетъ поджигать чужое жилье, ниже грозить другому поджогомъ.
Не то — казненъ будетъ смертью.
III. Да никто не дерзаетъ носить оружья на тл — кром судей, солдатъ, охраны и полиціи графа.
Не то — казненъ будетъ смертью.
IV. Кто убилъ или рану нанесъ, пусть докажетъ предъ правымъ судомъ, что невольно онъ грхъ совершилъ, защищая себя отъ ударовъ другого.
Не то — казненъ будетъ смертью.
V. Пусть свою правоту подтвердитъ онъ поединкомъ или Божьимъ судомъ — испытаньемъ водою, огнемъ иль желзомъ.
Не то — казненъ будетъ смертью.
VI. Судьи графа, чиновный синклитъ и вс, кто подъ графомъ и съ графомъ, — да творятъ всмъ въ стран добрый судъ.
Не то — казнены будутъ смертью.
VI. Да не смютъ они налагать податей не подъ силу народу.
Не то — казнены будутъ смертью.
И снова взмахнулъ топоромъ Балдуинъ и снова поклялся.
— Миръ общій и вчный. Такъ я сказалъ, — такъ теперь и будетъ. А — кто его нарушить, — горе тому.
На завтра, посл обдни, Балдуинъ вновь вышелъ на вышку дворца. Большая свита слдовала за нимъ, а на площадь пришелъ палачъ, съ своими подмастерьями, — и положили они плаху, и разожгли костеръ, и повсили надъ костромъ котелъ съ коноплянымъ масломъ.
И вскричалъ герольдъ:
— Кто хочетъ просить суда у его свтлости графа Фландрскаго? Выступайте впередъ и обвиняйте безъ страха!
Нищая старуха, въ рваномъ рубищъ, вся въ синякахъ и ранахъ, подняла руки вверхъ и — расталкивая предъ собою толпу — завопила:
— Я! Я прошу суда у графа!
И когда стала предъ лицомъ Балдуина, сказала:
— Ваша свтлость! Я бдная вдова. На шe у меня — трое сиротъ: дти моего покойнаго сына, что сложилъ голову въ Палестин, на служб Господу Богу и его свтлости, вашему отцу. Ихъ, ваша свтлость, надо поить и кормить, а достатки мои малые. Всего-то имущества у меня было — хата, да дв коровенки. Вчера, ввечеру, халъ мимо министръ вашъ, Пьеръ д’Осканъ, — вонъ этотъ великолпный рыцарь, что стоитъ возл вашей свтлости. Полюбились ему мои коровы, и онъ веллъ своимъ лакеямъ угнать скотину къ себ, въ свой коровникъ. А когда я сказала: — Нтъ, господинъ рыцарь, теперь не т времена! — и стала грозить ему вашимъ судомъ, — министръ вашъ приказалъ слугамъ разнести мою хату по бревну, избилъ меня и сиротъ… и вотъ я предъ вашею свтлостью, вся — какъ видите.
Ничего не отвтилъ старух Балдуинъ, точно и не слыхалъ ея. А рыцарь Пьеръ д’Осканъ стоялъ — не роблъ. Могучій онъ былъ человкъ, и не ему было бояться графского суда и поклеповъ какой-то нищей старухи.
— А что, палачъ, — сказалъ Балдуинъ, — хорошо ли разгорлся твой костеръ, довольно ли вскипло въ котл масло?
— Никакъ нтъ, ваша свтлость, — отвчаетъ палачъ. — Сiю минуту вскипитъ, — обождите самую малость!
Графъ кивнулъ головою, и герольдъ закричалъ:
— Кто еще проситъ графскаго суда, выходи впередъ и обвиняй безъ страха.
Оробла старуха. Видитъ Пьеръ д’Осканъ глядитъ на нее звремъ, а самъ ухмыляется въ усъ:
— Что, старая вдьма, много ли взяла? А теперь — погоди! теперь теб, за кляузы, не то еще будетъ!
— Господи! — думаетъ старуха, — вотъ ужъ правда, что — кого Ты захочешь погубить, такъ прежде разумъ отымешь. Ну — какъ могла я поврить графскому суду? Разв мыслимо, чтобы графъ вступился за насъ, смердовъ, противъ знатнаго господина? Ни добраго словечка не молвилъ мн Балдуинъ, а министръ его теперь сживетъ меня со свту. И осталось мн одно: бжать, куда глаза глядятъ, покуда голова цла на плечахъ.
Юркнула въ толпу и была такова. А по народу — что втеръ — гудлъ глухой ропотъ.
— То-то! на общанья графъ щедръ, а на расправу выходить жидокъ.
— Всмъ сулилъ равный судъ, а, небось, руки коротки — не тронулъ своего полномочнаго министра.
— Свой своему по невол другъ!.. И графъ — дворянинъ, и Пьеръ д’Осканъ — дворянинъ. Волкъ волка не стъ, такъ дворянину ли наказать дворянина?
Балдуинъ не слушалъ народной молвы, а подъ шумъ мирилъ двухъ мщанъ, что принесли къ нему на судъ свою подворную тяжбу… Замирилъ, отпустилъ и снова — къ палачу:
— А что, палачъ, хорошо ли разгорлся твой костеръ, довольно ли вскипло въ котл масло?
— Никакъ нтъ, ваша свтлость. Ciю минуту вскипитъ, обождите самую малость.
Снова принялся за судъ Балдуинъ, примирилъ дв семьи, что дошли до ножей изъ-за отказа въ сватовств отцу жениха отцомъ невсты. Отпустилъ и спрашиваетъ въ третіи разъ:
— Теперь, палачъ, готовъ ли твой костеръ, въ пору ли вскипло въ котл твоемъ масло?
— О, да, ваша свтлость! — теперь лихо горитъ мой костеръ, и какъ разъ въ пору кипитъ въ котл надъ нимъ масло.
— Приблизьтесь же ко мн, сиръ Пьеръ д’Осканъ, — а ты, палачъ, возьми этого человка.
Затрясся рыцарь, какъ осиновый листъ, поблднлъ, какъ мертвецъ, и, шатаясь, выступилъ впередъ на зовъ государя… Самъ палачъ ороблъ смотритъ на Балдуина, не вритъ ушамъ:
— То ли я ослышался? то ли молодой графъ рехнулся?
Но грозно взглянулъ Балдуинъ, тряхнулъ топоромъ. И схватилъ палачъ рыцаря и — какъ былъ тотъ въ сапогахъ и шпорахъ — швырнулъ его въ кипящее масло. А народъ рукоплескалъ и вопилъ:
— Да здравствуетъ графъ Балдуинъ и праведный судъ его!
— Да здравствуетъ Балдуинъ Справедливый!
— Да здравствуетъ Балдуинъ Народолюбецъ!
— Да, — отвчалъ графъ Балдуинъ. — Справедливый и Народолюбецъ. Принимаю отъ васъ эти прозвища и — вы увидите! — сумю ихъ заслужить.
Два года спустя, не стало ни грабителей, ни насильниковъ, ни воровства и разбоя во всей Фландріи. Успокоенная страна быстро богатла, росла и крпла. Эмигранты понемногу возвращались въ край. Нахлынули иноземные купцы, и — подъ рукою обезопасившаго ее государя — ожила и расцвла, вовсе увядшая было, торговля. Крестьяне, переставъ робть за судьбу своихъ посвовъ, увренные, что ни одинъ насильникъ не посметъ вытоптать ихъ нивы или отнять у нихъ снятый со жнивья хлбъ, обработывали землю на славу. Bс хвалили и славили Балдуина въ народной среди звала его людская молва не иначе, какъ ‘молодецъ съ большимъ топоромъ’.
Ненавидли Балдуина лишь знатные вассалы, которыхъ онъ обуздалъ. Въ своихъ разбойничьихъ замкахъ они ковали крамолу, составляли заговоры, — и одинъ имъ едва-едва не удался.
Въ великій день Рождества Балдуинъ давалъ дворянству пиръ въ своемъ дворц. Много было выпито добраго вина и пнистаго пива. Когда же — такъ подумали гости — охмеллъ Балдуинъ, вдругъ бросились они на него съ мечами.
Двадцать два человка было ихъ, а Балдуинъ, одинъ, вскочилъ имъ на встрчу. Схватилъ онъ со стны свой острый топоръ, а, вмсто щита, взялъ со стола серебряную чашу… Такъ бился онъ одинъ, какъ кабанъ противъ псовъ, пока не прибжала къ нему на помощь врная стража.
Солдаты изрубили въ куски всхъ заговорщиковъ. — лишь одному дана была пощада. То былъ Робертъ де-Фекьеръ, родной племянникъ графа. Малый молодой, но распутный и пьяница, онъ больше всхъ проклиналъ ‘общій миръ’ и его строгія расправы, больше всхъ ненавидлъ суроваго дядю и усерднъе всхъ желалъ ему смерти. Онъ, первый, вошелъ въ заговоръ и — остался въ немъ послднимъ…
— Ну, — сказалъ Балдуинъ, — вотъ и конецъ забав. Унесите вонъ эти трупы, вытрите кровь, омойте полы, и сядемъ опять пировать! Маленькія непріятности не должны мшать большому удовольствію.
И онъ вытеръ полою окровавленный топоръ, и протянулъ своему гофмаршалу, чтобы тотъ налилъ вина, ту самую огромную чашу изъ серебра, что сослужила ему въ бою такую хорошую службу.
— Поди сюда, любезный племянникъ мой Робертъ. Садись-ка рядомъ, душа моя. Ты довольно повозился сегодня, стараясь убить меня, — небось, усталъ, недурно будетъ теперь и выпить.
Дрянь-человчишка былъ Робертъ де-Фекьеръ, но смлости взаймы ни у кого не просилъ, да и за словомъ въ карманъ не лазилъ. Смотритъ и не разберетъ: не то насмхается надъ нимъ дядя, не то и впрямь не держитъ на него гнва.
— А, — думаетъ, — была не была, — валять шута, такъ валять до конца.
Выпилъ Робертъ и прищелкнулъ языкомъ.
— Ай да винцо! — сказалъ онъ, — что ни въ ротъ, то спасибо.
— О? нравится теб? Если такъ, не тужи: я подарю теб его цлую бочку… Гофмаршалъ, прикажи сейчасъ-же прикатить сюда изъ погребовъ моихъ бочку мальвазіи — лучшую, какая у насъ найдется.
Прикатили.
— Эта бочка — твоя, Робертъ. Я общалъ теб ее, и ты ее получишь. Пей, милый Робертъ, пей, не стсняйся. Она — вся твоя, а ты — весь ея. Ты любишь мальвазію, а я люблю тебя, и, чтобы сдлать теб пріятное, какъ добрый дядя, — клянусь: ты примешь смерть отъ мальвазіи, и бочка мальвазіи будетъ теб гробомъ.
— Наполни чашу! Черпай смле… пей! Вотъ такъ. А, когда ты, дружокъ мой, опьянешь, палачъ возьметъ тебя за ноги, всунетъ головою въ остальное вино и заколотить за тобою донце. Господа! позовите-ка палача.
Робертъ хотлъ просить пощады, но Балдуинъ протянулъ ему чашу, и въ сухомъ, холодномъ взор дяди молодой человкъ прочиталъ безповоротно: смерть.
— Спасибо — хоть умру пьяный! — подумалъ онъ, принялъ чашу и опорожнилъ залпомъ.
Но — вино хоть бы чуточку опьянило его: словно онъ проглотилъ стаканъ воды. Тогда онъ налилъ чашу снова… выпилъ третью, четвертую… опьяненie не приходило. Пятую… седьмую… девятую… только бы кончить скоре, только бы избавиться отъ этой медлительной пытки, отъ глумливаго позора этой безобразной, унизительной казни. Но все напрасно: голова не кружится, ноги стоятъ твердо, мысли ясны, рчь не мшается, — только сердце щемитъ невыносимо, горитъ въ груди, да губы высохли въ угольки, и языкъ, какъ суконная тряпка, болтается въ воспаленномъ рту…
— Плаху! топоръ! — прохриплъ онъ, наконецъ, — графъ, сжальтесь! прикажите рубить мн голову.
Вмсто отвта, неумолимый Балдуинъ показалъ племяннику на новую чашу, которую, съ молчаливымъ поклономъ, подносилъ осужденному гофмаршалъ.
Издвательство продолжалось до разсвта. Бочка опустла на четверть, Балдуинъ усталъ слдить за пыткою, соскучился, звалъ, кряхтлъ и охалъ, а мученикъ все былъ трезвъ, молча пилъ и смотрлъ на дядю страшнымъ взоромъ сознательнаго ужаса смерти…
Наконецъ, Балдуина совсмъ сморило сномъ. Онъ сжалился — махнулъ рукою. Палачъ схватилъ Роберта, перевернулъ вверхъ ногами и всунулъ въ бочку.
А графъ Балдуинъ легъ въ постель и опочилъ сномъ праведника.
Но, такъ какъ и онъ въ теченіе ночи пилъ вина больше, чмъ привыкъ и чмъ слдовало, — то во сн ужасно храплъ.