Бабушка-рассказчица, Воронова Августа, Год: 1843 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

БАБУШКА-РАЗСКАЩИЦА.

ПОВСТИ ДАЯ ДТЕЙ

Августы Вороновой.

СЪ ШЕСТЬЮ РАСКРАШЕННЫМИ КАРТИНКАМИ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
у издателя Ю. А. Юнгмейстера.
1843

ДТЯМЪ ДРУГА МОЕГО
А. В. МАКАРОВОЙ,
МАТ, НАД И СОН.

I. ЯСОЧКА.

II. ГУЛИНЬКА.

III. КРАСНОЕ ЯИЧКО.

ЯСОЧКА.

Ясочка была самая хорошенькая кошечка, бленькая, полная, съ пушистымъ большимъ хвостомъ дикаго цвта и умными лапками, которыя не выпускали слишкомъ часто своихъ когтей.

Ясочка была сиротка, ее принесла, еще крошечнымъ котенкомъ, прачка Анисья къ господамъ своимъ, Добровольскимъ. Она понравилась всмъ, и се пустили гулять по дтской. Ясочкой ее назвали потому, что ни у одной кошки не было такихъ востренькихъ глазокъ, какъ у нея.

У Добровольскихъ было три дочери. Вс три были милыя малютки и порядочныя рзвушки, но имли доброе сердце и радовали маменьку своимъ послушаніемъ.

У старшей, которую звали Катенькой, лежала уже на стол куча книгъ съ картинками и безъ картинокъ, и Катеньку часто отзывали изъ дтской въ маменькину комнату, то читать то шить. Катенька хотя слушалась безъ замедленія, но въ ту минуту ей обыкновенно хотлось или послушать няниныхъ сказокъ, или полакомиться нянинымъ изюмомъ. Катенька была охотница до того и до другаго, но она привыкла повиноваться маменьк въ туже минуту, и сказка оставалась не конченной. За то баловница няня, отправляя Катеньку къ матери, клала въ карманъ ея передничка, на дорогу, горсточку изюму.

Старшая дочь Добровольскихъ Пашенька, была самое чувствительное дитя. Иные называли ее плаксой, потому что она безпрестанно плакала то о себ то о другихъ. И сестры и люди вс въ дом очень ее любили. Прогнвитъ ли кто папеньку или маменьку — Пашенька идетъ просить за него. Нашалятъ ли сестры — Пашенька на колняхъ передъ маменькой и проситъ за виновную. А между тмъ Пашенька сама чаще сестеръ подъ наказаніемъ. Я вамъ уже говорила, дточки, что она была плакса, а это нестерпимо, и частыя слезы Пашеньки выводили изъ терпнія мать. У Пашеньки также завелись уже дв азбуки — большая и маленькая, но кром того, былъ ей еще отгороженъ большой уголъ въ дтской, и въ этомъ углу сидли чинно до двадцати куколъ, маменекъ, дтей, гувернанокъ и нянекъ, одна другой нарядне. Пашенька сама шила имъ платья и сама одвала ихъ. Въ этомъ углу чаще всего раздавались рыданія Пашеньки: то сестры придутъ, во время ея урока, поиграть ея куклами и повалятъ ихъ, то собака Мимишка растормошитъ и дтей и нянекъ — и Пашеньк новыя слезы. Да какъ же и не плакать! Ей досадно на сестеръ и жаль бдныхъ куколъ, а жаловаться ни на сестеръ, ни на Мимишку не хочется, чтобъ не наказали ихъ.

Третья сестра, Соничка, годомъ моложе Пашеньки, была ужасная вострушка и проказница, но имла предоброе сердце и была такъ откровенна, что всегда первая приходила разсказывать матери про свои собственныя шалости. Маменька говорила, что Сонник еще рано учиться, но она неотставала отъ маменьки, пока маменька не начала учить ее, вмст съ Пашенькой. Съ той минуты Соничка половину дня проводила за книгой, а другую прыгала и рзвилась какъ молодая козочка. Соничка длала неимоврные успхи, на нее не могли нарадоваться вс въ дом и на бду прозвали ее умной Соничкой. А Соничка была еще очень глупа: вмсто того, чтобъ остаться въ самомъ дл умницей, она стала умничать, стала хвастать своимъ умомъ. Какъ только это замтили, то Сопіічку перестали хвалить, чтобъ отучить отъ дурной привычки и не сдлать гордой.

Ясочка чрезвычайно понравилась всмъ тремъ двочкамъ. Он не могли налюбоваться на Ясочку и помирали со смху при ея чудесныхъ прыжкахъ. Ясочка до того имъ поправилась, что дти спорили, кому кормить ее, кому играть съ ней, кому держать ее на рукахъ. Маменька морщилась при всхъ этихъ спорахъ, которые досел неслышны были въ дтской. Ясочка безнаказанно могла ходить по учебному столу Катеньки и разлила разъ чернила на Катенькину тетрадь. У Пашеньки растаскала она вс куклы и оторвала у самой маленькой, Пашенькиной любимицы, цлую руку, а Пашенька даже и не заплакала. Однимъ словомъ, Ясочк все было позволено. Маменька все это видла и была очень недовольна такимъ баловствомъ. Только Соничка погрозила Ясочк прутомъ, когда она вздумала прыгнуть въ материнъ рабочій столикъ и начала тамъ путать клубки. Мать, тогда же, хотла отдать Ясочку на руки Сон, по побоялась сдлать это отличіе маленькой умниц, и ршилась на другое.

Она позвала всхъ трехъ двочекъ и, поцловавъ ихъ, сказала:

‘Я вижу, что Ясочка длаетъ ужасные безпорядки въ дтской, а вы вс трое такъ еще глупы, что неумете научить ее быть послушной, и, изъ любви къ ней, несносно ее балуете. Это нехорошо, надо завести другой порядокъ. Которая изъ васъ хочетъ быть госпожою Ясочки?

Я! я! я! закричали вс три малютки вдругъ. Подарите мн ее, маменька, говорила Катенька, она будетъ умна: я вамъ общаю это.

Маменька! произнесла жалобно Пашенька: я лучше всхъ буду ухаживать за Ясочкой, она будетъ сыта и если ей захочется спать, то я уложу ее на постель моей большой куклы.

Соничка не сказала ни слова, но глазки ея такъ и говорили маменьк: мни, Ясочку, мн!

Маменька улыбнулась.

‘Вотъ видите ли, сказала она, вы опять готовы поспорить за кошку, а ни одна изъ васъ не будетъ умть обращаться съ ней.

Я буду умть! возразила самонадянно Катенька, какъ старшая, и взглянула на сестеръ.

Пашенька за это чуть не заплакала, а Соничка, прыгнувъ, сказала: попробуйте, маменька, сдлать меня госпожею!

А Ясочка, между тмъ, не зная, что надъ ней произносятъ судъ, увивалась около ихъ ногъ и мурлыкала.

‘Ясочка должна остаться въ дтской, потому что тамъ водятся мыши, по споры и безпорядки должны кончиться. Я вамъ даю недлю времени. Въ эту недлю посмотрю я, которая изъ васъ трехъ лучше будетъ воспитывать Ясочку и больше о ней заботиться. Въ будущее воскресенье я подарю Ясочку одной изъ васъ. Посмотримъ: кому владть Ясочкой.

Дти побжали въ дтскую, Ясочка за ними, и началось самое усердное воспитаніе. Он замучили бы се своимъ надзоромъ, еслибъ только имли терпніе возиться цлой день съ кошкой. Но Катеньк надобно было учиться, а потомъ слушать нянины сказки, Пашеньк должно было, утромъ и вечеромъ, одвать и раздвать куколъ, а Соничк слишкомъ трудно было разстаться съ большими комнатами и лощеными полами, на которыхъ такъ хорошо прыгалось, чтобъ сидть все въ дтской за Ясочкипымъ воспитаніемъ. И такъ, благодаря этимъ занятіямъ, Ясочка отдыхала и нжилась то на той, то на другой изъ дтскихъ постелекъ.

Маменька внимательно наблюдала за обращеніемъ малютокъ съ кошкой.

Катенька была немножко разсянна, не очень любила заниматься уроками и Ясочка была ей истинной находкой. Игрушками ей ужъ стыдно было играть, на куколъ шить скучно, за нянины сказки маменька ее слишкомъ часто бранила, а заниматься Ясочкой было позволено, не стыдно и не скучно. Вотъ почему Катенька такъ полюбила Ясочку, Ясочка была для нея пріятнымъ провожденіемъ времени. Катенька частенько вставала изъ за книгъ, чтобъ учить и исправлять Ясочку, и сама почти попала за то въ уголъ.

Недля подходила ужъ къ концу и вотъ что случилось:

Разъ Ясочка нашалила, прыгая по столамъ. Катенька вскочила съ мста и давай ее укладывать спать къ себ на кровать. Но Ясочка выспалась и только что разбгалась, такъ лежать ей ни чуть не хотлось. Ясочка рвется изъ рукъ двочки и метитъ сдлать отчаянный прыжокъ. Но Катенька и не думала выпустить маленькую упрямицу. Она придавила ее въ перину и хотла покрыть своимъ одяломъ. Но тутъ Ясочка распушила свой хвостъ и махнула лапкой по рук своей гувернантки. Большая красная царапина такъ и нарисовалась на бленькой ручк Катеньки. Катенька закричала, а Ясочка прыгнула подъ кровать и прижалась въ уголокъ. Въ минуту досады и боли Катенька не подумала, что была виновата сама, а не бдное, безсмысленное животное и притащила большой прутъ. А такъ какъ Катенька не очень была жалостлива до зврей, то Ясочк досталось больше, чмъ она заслужила. На ту бду вошла Пашенька и, узнавъ въ чемъ дло, такъ разрыдалась, что подняла весь домъ. Хотли все это скрыть отъ маменьки, но маменька, за столомъ увидала царапину на Катенькиной рук и узнала всю исторію. Катенька видла по глазамъ матери, что ей не быть госпожей кошки.

Наказаніе Ясочки не выходило у Пашеньки изъ головы, и едва можно было унять ея слезы. Она не отходила цлой день отъ Ясочки, баловала ее какъ нельзя больше, и врно закормила бы ее въ этотъ день, еслибъ няня не побранила ее. И умныя дти иногда становятся глупыми когда ихъ балуешь, а Ясочка была просто, глупая кошка, такъ и неудивительно, что она зазналась.

На другой день Ясочка и забыла о вчерашнемъ прут, а помнила только, что Пашенька весь день таскала ее на рукахъ. Ясочка съ утра явилась къ ней со своими ласками. Когда Пашенька открыла по утру глаза, Ясочка лежала уже подл нея, свернувшись въ клубокъ. Эта привязанность очень тронула чувствительную Пашеньку. Она едва могла разстаться съ кошкой, чтобъ помолиться Богу, II сла за чай, не выпуская изъ рукъ Ясочки. Вдругъ Катенька, которая сидла уже за урокомъ, въ другой комнат, позвала сестру, чтобъ идти здороваться съ маменькой. Пашенька бережно посадила Ясочку на свой стулъ и пошла въ маменькину спальню. Пока она была у маменьки, Ясочка наблудила. Ползла на столь, вылокала половину чая, другую разлила по столу и едва не разбила чашки. Пашенька ахнула, когда вошла въ комнату и хотла было позвать няню, но вспомнила, что Ясочк, достанется за это не лучше вчерашняго. Ей стало жаль кошки и она, со страхомъ въ сердц, со слезами на глазахъ, схватила свое полотенце, въ торопяхъ вытерла столъ, поставила пустую чашку на блюдечко и ршилась остаться безъ чаю.

Но Пашенька была слабый ребенокъ, и часто хворала. Она сперва испугалась за Ясочку, потомъ почувствовала голодъ, а сказать этого не хотла, и такъ не удивительно, что, часа черезъ три посл этого приключенія, ей сдлалось дурно и она расплакалась. Няня побжала за маменькой, маменька испугалась, стала распрашивать Пашеньку, по, не узнавъ ничего и думая, что она въ самомъ дл больна, хотла ей дать лекарства.

Пашенька не любила лекарства и шепнула нян, что она голодна и чтобъ няня дала ей кусочикъ хлба. ‘Кушай на здоровье, матушка!’ приговаривала няня, подчуя свою любимицу. Скушавъ булочку и выпивъ полчашки нянинаго кофе, Пашенька развеселилась. Пока маменька приготовляла лекарства, малютка совсмъ выздоровла.

Нянюшка была отъ того въ восхищеньи, но маменьк показалось это страннымъ и она начала распрашивать Пашеньку. Дти Г-жи Добровольской ни когда не лгали и Пашенька на вопросъ матери, пила ли она утромъ чай, не смла сказать да.

Мать узнала все, и Пашенька съ горькими слезами должна была покаяться въ вин Ясочкиной. Ясочка, какъ глупая кошка, забыла уже, что напроказничала утромъ, и потому не умно было бы наказывать ее за прошедшее. Прутъ остался въ поко, и къ вечеру Пашенька сама забыла все горе этого дня.

Одна Соничка пока ладила съ кошкой, но и до нея дошла очередь. У Сонички было много хрустальныхъ яичекъ, крошечныхъ скляночекъ съ духами, и тому подобнаго. Любимой ея забавой было играть этими штучками, и переливать духи изъ скляночки въ скляночку. Она засла разъ за свой маленькій столъ и, разложивъ свои хорошенькія вещицы, любоваласьими. Вдругъ услышала она, что кто то заигралъ на фортепьяно, оставила свои игрушки и побжала въ гостиную.

Ясочка давно сидла, притаившись за стуломъ, и украдкой посматривала на Соничкинъ столъ. Только что Соничка успла выйти за дверь, какъ уже Ясочка сидла на стол, помахивая хвостомъ, дотрогиваясь до хрустальныхъ весщицъ своей блой лапкой, и безпрестанно поглядывая на дверь.

Въ дверь вошла няня, увидла кошку на стол, посреди игрушекъ, и грозно закричала: брысь! Я сочки въ туже минуту какъ не бывало на стол, а съ ней вмст золотаго яичка и двухъ баночекъ съ прекрасными духами. Ясочка смела ихъ хвостомъ. Яйцо разбилось а прекрасные духи вылились на полъ.

Пока няня возилась, отыскивая прутъ и Ясочку, которая убралась куда то въ темный уголокъ, вошла Соничка и сейчасъ увидла, что случилось. Соничкино горе было невыразимо, но къ чести ея надо сказать, что она не закричала, не заплакала, и не побжала за Ясочкой, чтобъ высчь ее.

Когда няня вошла въ дтскую съ виноватой и съ прутомъ то Соничка совершенно уже опомнилась. Чувствуя, что она сама была виновате кошки, она взяла Ясочку на руки и съ ней вмст пошла къ маменьк разсказать ей свою бду и просить прощенья не Ясочк — а себ.

Въ воскресенье утромъ мать подарила шалунью Ясочку меньшой дочери своей Соничк, сказавъ: ‘Исправляя недостатки кошки, не забывай и о своихъ.’

Когда маменька вручала кошку Сон, Катенька потупила глаза и украдкой взглянула на свою царапину. Пашенька отвернулась чтобъ вытереть дв крупныя слезы. Соничкины щеки покрылись яркимъ румянцемъ, глаза заблистали отъ радости и она, съ Ясочкой на рукахъ, въ восторг своемъ пустилась уже бжать въ дтскую, какъ вдругъ маменька остановила ее и, подозвавъ снова къ себ, сказала ей въ присутствіи сестеръ:

‘Соня! кошка твоя, потому что ты благоразумне сестеръ своихъ умла обращаться съ ней, за свою вину не наказывала кошки, и непрощала ей шалостей, за которыя должно было наказывать ее. Но помни вотъ что: какъ только я услышу, что ты будешь хвастать этимъ, сейчасъ же отправлю Ясочку на кухню.

Маменька отгадала. Соничка бжала въ дтскую, съ тмъ, чтобъ сказать нянюшк, горничной и другимъ людямъ: посмотрите-ка: маменька не сестрицамъ, а мн подарила Ясочку!

ГУЛИНЬКА

Петя и Раинька сидли у окна въ своей классной. Раинька разсказывала брату сказку, Петя пристально смотрлъ въ окно и вдругъ, прервавъ сестру, закричалъ: ‘Посмотри, Раинька, посмотри на этаго чудеснаго благо голубка, онъ, кажется, знаетъ, что красиве всхъ, и потому такъ гордо расхаживаетъ между другими голубями!’ На зовъ брата Раинька подбжала ближе къ окошку. Подъ самымъ окномъ былъ небольшой навсъ, и по этому навсу толпилась стая голубей и клевала кормъ, брошенный туда какимъ нибудь добрымъ человкомъ изъ своего окна. Посреди сизыхъ и пестрыхъ голубковъ расхаживалъ, какъ царь-голубь, одинъ, совершенно блый. Другіе голуби давали ему дорогу и не тснились около него, перебивая жадно одинъ у другаго маленькія зернышки.

Красивая блая птичка и это особенное вниманіе къ ней другихъ восхищали двухъ дтей, сидвшихъ у окна классной. Петя, который нжно любилъ сестру свою, сказалъ, обнявъ ее:

‘Паинька, этотъ блой голубокъ точно ты, такой же хорошенькой!’ Раинька засмялась. ‘А знаешь что, Петя? сказала она: какъ бы весело было, еслибъ намъ позволили кормить этихъ голубковъ, и они прилетали бы къ намъ каждое утро на это окошко?’

Петя отвчалъ, что это было бы чудесно и оба бросились просить у отца позволенія кормить голубей. Отецъ сначала не соглашался, опасаясь, что дти могутъ простудиться, если имъ случиться стоять у открытаго окна въ ненастную погоду. Петя началъ уговаривать папеньку, общая, что въ холодное время они будутъ тепле одваться, но Раинька убдила его иначе.’ ‘Папенька! сказала она: намъ вдь разсказывали, что Императрица Екатерина Великая любила изъ собственныхъ рукъ кормить этихъ хорошенькихъ голубковъ, которые такъ боятся людей. А Екатерина была такая добрая! И мы тоже будемъ добры, если станемъ заботиться о бдныхъ птичкахъ!’

Отецъ долженъ былъ согласиться, и дти прыгали отъ радости.

Съ этого дня въ классную поставлена была корзина съ крупами, и каждое утро, въ девять часовъ, Петя и Раппька стояли у открытаго окна и щедрою рукой посыпали кормъ своимъ пернатымъ питомцамъ. Благодарне всхъ оказался блый голубокъ. Онъ, откинувъ весь страхъ, подлеталъ къ самой рук дтей, и осмливался даже клевать съ ладони. Восторгъ дтей былъ неописанъ. Особенно Петя не сводилъ глазъ со своего благо Гулиньки, (такъ называлъ онъ его), и почти имъ однимъ занимался. Раинька была безпристрастне, она упрекала брата за особенную любовь къ одному голубю, увряя его, что Императрица Екатерина врно непренебрегала сизыми голубками, въ пользу одного благо. Но Петя прилпился всемъ сердцемъ къ своему бленькому другу, и сдлалъ его вскор почти ручнымъ, что стоило ему немалаго труда.

Такъ наступила поздняя осень. Вставили двойныя рамы и дти часто со слезами должны были выпрашивать позволеніе, стоять у открытой форточки и кормить своихъ маленькихъ любимцевъ.

Въ одинъ изъ холодныхъ осеннихъ дней, когда дтямъ только на минуту позволено было открыть окно, Раинька, высунувшись изъ форточки, усердно усыпала кормомъ всю оконную доску, заботясь и о будущемъ дн, когда ей, можетъ быть, непозволено будетъ кормить голубей. Петя, неимя мста приголубить свою птичку за окошкомъ, взялъ въ руку корму и поманилъ ее къ себ въ комнату. Блый голубокъ, стоявшій въ ожиданіи вмст съ другими на навс, услышалъ знакомый призывъ, смло проскочилъ въ маленькое отверстіе подъ рукой Раиньки, и очутился въ комнат. Онъ взглянулъ на Петю и началъ клевать крупу съ его ладони. Петя былъ вн себя отъ радости: голубокъ прилетлъ къ нему въ комнату и не испугался своей смлости! По за то Петя не смлъ и шевельнуться, боясь вспугнуть милаго гулиньку. Гулинька долго лъ, а между тмъ дтямъ не позволили больше стоять на холодномъ воздух. Форточку тихонько заперли, а гулинька все лъ, не оглядываясь. Петя притаилъ дыханіе и не шевелилъ рукой. Голубокъ нался наконецъ, оглядлся кругомъ, и встрепенувшись, прыгнулъ на плечо Петеньки. Безъ всякаго страха сидлъ онъ тамъ, какъ вдругъ Раиньк вздумалось поцловать его. Тутъ бдный голубокъ испугался, взвился и слъ на уголъ высокой печки. Такъ какъ не могли сманить его отъ туда, а пугать не хотли, то и оставили его тамъ, и дти нарочно вышли изъ классной. Когда черезъ нсколько времени вошли они въ пустую комнату, то пснашли его ужъ на томъ мст. За книжнымъ шкапомъ былъ большой темный уголъ, тамъ сидлъ голубокъ и спокойно спалъ. Боясь разбудить его, Петенька осторожно принесъ въ этотъ уголъ корму и питья, и по совту старшихъ на весь этотъ день оставилъ голубя въ поко, стараясь, какъ можно меньше длать шуму въ комнат. Петеньк неспалось цлую ночь, ему все чудился блый гулинька его, тоскующій въ пустой темной комнат, а между тмъ мысль, что голубокъ, можетъ быть, привыкнетъ къ комнатному житью и останется у него навсегда, заставляла трепетать его сердце. Петя былъ чудесный мальчикъ: скромный, добрый, чувствительный, онъ былъ нженъ къ отцу и къ сестр и ласковъ со всми окружающими его. Отецъ со слезами благодарилъ Бога за такого сына, Раинька ни на шагъ не отходила отъ брата, и весь домъ обожалъ его. Такого милаго ребенка, какъ Петя, рдко кто видалъ.

На другой день въ девять часовъ открыли форточку, Раинька, какъ обыкновенно, посыпала за окно крупъ, и толпа голодныхъ птичекъ съ шумомъ бросилась на кормъ. Дти а съ ними вмст отецъ ихъ, Раинькина гувернантка и Петивъ учитель, молча стояли по сторонамъ окна и въ ожиданіи смотрли на голубка, который одиноко сидлъ на книжномъ шкапу и пристально глядлъ на открытую форточку и на своихъ шумныхъ товарищей, не смя подлетть къ нимъ. Наконецъ Петенька взялъ на ладонь корму и добрымъ голоскомъ своимъ позвалъ: гуль, гуль, гуль! Долго голубокъ не ршался оставить своего безопаснаго пристанища, хотя никто не шевелился, чтобъ не испугать его. Но вдругъ онъ взмахнулъ крылышками и прилетлъ прямо къ Петеньк на руку, поклевалъ немного, потомъ посмотрлъ на открытое окошко, которое было уже теперь подл него, и въ одно мгновеніе выскочилъ на волю! Петенька ахнулъ и чуть не заплакалъ. Ему такъ хотлось назвать голубка своимъ! Онъ ужъ представлялъ себ, какъ въ продолженіи зимы будетъ утшаться своимъ гулинькой, какъ будетъ учить его, любить и нжить.

Сизые голубки разступились, впустивъ въ среду свою благо царька. Онъ обошелъ ихъ всхъ, посмотрлъ вокругъ себя на свтъ Божій и спокойно началъ клевать вмст съ другими разсыпанныя зернышки.

Между тмъ форточку заперли, боясь простуды для дтей, и вс разошлись. Одинъ Петя задумчиво стоялъ, прислонясь головкой къ стеклу и глазами слдилъ за гулинькой. Зернышки становились все рже и доска наконецъ совсмъ очистилась. Стая ненасытныхъ голубковъ также рдла, но гулинька педвигался съ мста, онъ пересталъ клевать и смотрлъ на знакомое окно. Наконецъ вс голуби разлетлись, Петенька ожидалъ каждую минуту, что голубокъ его вспорхнетъ и ему было очень грустно. Но блой голубокъ стоялъ неподвижно на своемъ мст и смотрлъ въ окошко. Вдругъ онъ зашевелился, подвинулся ближе къ стеклу и началъ носикомъ своимъ бить въ оконницу, какъ будто прося, чтобъ ему отворили.

Петя не врилъ глазамъ своимъ. Онъ осторожно открылъ форточку, несмя позвать гулиньку. Голубокъ, недолго думая, влетлъ въ комнату. Онъ побгалъ по окну, потомъ поднялся на знакомый край печки, оттуда перелетлъ на уголъ шкапа и, посидвъ тамъ немного, спустился въ темный уголокъ, гд провелъ прошедшую ночь. Вовсе это время, Петя, изумленный неожиданнымъ возвращеніемъ любимца своего, стоялъ какъ окаменлый, незапирая даже форточки.

‘Гулинька, мой гулинька прилетлъ опять!’ закричалъ Петя, вн себя, сестр, когда та вошла въ классную. Раинька не поврила ему, пока неувидла благо голубка, смиренно поглядывающаго изъ своего угла на ликующихъ дтей. Это радостное событіе было немедленно объявлено всему дому. Вс называли Петеньку счастливцемъ.

Проходила скучная зима, но дтямъ показалась она этотъ годъ не такъ скучной, потому что гулинька занималъ ихъ какъ нельзя больше. Къ концу зимы Раинька занемогла. Сперва она сдлалась скучна, нсколько дней ничего почти не ла и по ночамъ худо спала. Докторъ веллъ прекратить уроки, прописалъ что то и сказалъ, что это простуда. Петя скучалъ одинъ въ классной и даже гулинька не могъ утшить его. И потому Пет позволили проводить время въ Раинькиной комнат, а съ нимъ вмст и гулиньк. Раинька сдлалась веселе, по не сдлалась здорове. Напротивъ болзнь усиливалась, сдлался жаръ и Раинька совсмъ слегла, Петя сидлъ у Раинькиной кровати, а гулинька прохаживался по одялу и подбиралъ крошки благо хлба, которыя Раинька посыпала ему. Больная малютка улыбалась, смотря на него. Такъ засталъ ихъ докторъ. Онъ посмотрлъ на больную, пощупалъ ей пульсъ и покачалъ головой. Потомъ отвелъ гувернантку въ сторону и показалъ на Петю, говоря что то потихоньку.

Вечеромъ Петя и гулинька простились съ Раинькой и пошли спать, каждый въ свою комнату. Поутру на больной была сильная, красная сыпь и Пет сказали, что у Раиньки скарлатинъ, и что ему нельзя больше входить въ комнату сестры, потому что эта болзнь прилипчива. Петя просилъ, умолялъ, плакалъ, но его не пустили и запретили даже ходить въ классную, которая была подл сестриной спальни. Гулипьку перенесли къ нему въ комнату. Но ни гулинька, ни учитель, котораго Петя очень любилъ, ни самъ отецъ не въ состояніи были утшить Пети. Малютка все твердилъ о Раиньк, спрашивая ежеминутно, что длаетъ она? лучше ли ей? и скоро ли онъ увидится съ сестрой?

Такъ прошло три дня. На четвертый, одна изъ служанокъ шепнула Пет, что Раинька очень скучаетъ по братц, что она бдненькая очень больна, и по ночамъ не можетъ спать.

Вечеромъ Петенька легъ спать въ обыкновенное время, закрылъ скоро глаза и, казалось, уснулъ крпкимъ сномъ. Но какъ только учитель заснулъ, Петя тихонько всталъ съ постели, окутался въ одяло и на цыпочкахъ выбрался въ коридоръ. Онъ пробжалъ его стрлой, вошелъ въ классную и остановился въ дверяхъ Раинькиной спальни. Дверь была немного отворена и онъ увидлъ въ комнат свтъ лампады. Петино сердце забилось сильне, онъ вошелъ въ комнату. У дверей на полу спала служанка, та самая, которая сказала ему, что сестрица скучаетъ безъ него. Онъ прошелъ мимо ея и заглянулъ за ширмы. У постели больной сидла старушка и дремала. Только что Петя показался изъ за ширмъ, какъ одяльце зашевелилось и радостный крикъ Ранньки: братецъ, голубчикъ это ты! разбудилъ старушку. Но уже было поздно. Петя лежалъ на сестриной груди, цловалъ ея руки и обливался слезами. При тускломъ свт ночника онъ не замтилъ ни какихъ красныхъ пятенъ да и не подумалъ въ ту минуту о прилипчивой сыпи.

Старушка всплеснула руками. ‘Батюшка отойди! Родимый мой! уйди отсюда! повторяла она. ‘Что скажетъ папенька?’ Но Петя зажималъ ей ротъ руками и умолялъ оставить его на одну минуточку, а Раинька ухватилась за брата и также упрашивала старушку не говорить никому о Петенькиномъ приход, чтобъ ненаказали его. Петя, босой, простоялъ у Раиньки съ полчаса и все не могъ наговориться съ милой сестрицей. Первый вопросъ Раиньки былъ о голубк. ‘Ахъ какъ бы мн хотлось увидть гулиньку, хоть бы на минуточку! говорила Раинька, и Петя общалъ ей, на другую же ночь принести ей гулиньку. Поцловавшись они разстались.

Старушка подумала: ‘за чмъ вводить дитя въ бду и сказыватъ это учителю? Авось Богъ милостивъ, и Петенька останется здоровъ и невредимъ, а если болзнь точно зла, такъ настигнетъ его и за тройными дверями. Голубчикъ мой! пришелъ посмотрть на больную сестрицу. Ангельское сердечко!’ Разсудивъ такъ, старушка утерла слезу и не сказала ни кому о Петенькиномъ ночномъ посщеніи.

Это посщеніе повторилось на слдующую ночь, къ немалому страху старушки, которая теперь не на шутку грозила разсказать все папеньк.

Но такъ какъ Петя принесъ голубка, а голубокъ, хоть и сонной, очень обрадовалъ больную, то старушк опять стало жаль, тотчасъ отослать Петю назадъ. Петя и эту ночь простоялъ полчаса у Раинькиной кровати, и дти болтали безъ умолку, пока больная неутомилась. Петя простился съ милой сестрицей но уже не смлъ общать ей прійти на слдующую ночь.

Прошло нсколько дней, Раиньк сдлалось лучше, но Петя повсилъ головку и простоналъ цлую ночь. Съ ужасомъ замтили и у него вс признаки скарлатина и обратили все попеченіе на больнаго, тмъ боле, что Петя былъ всегда чрезвычайно слабъ здоровьемъ. Отецъ, боясь, чтобъ дти, разлученные долгою болзнію, несоскучились, невидя долго другъ друга, веллъ устроить въ классной спальню для Пети. Петю уложили объ стну съ сестрой, перенесли голубка на старое мсто за шкапъ, и это не мало радовало дтей. Когда дверь отворялась, голубокъ перелталъ изъ комнаты въ комнату и забавлялъ по перемнно, то брата то сестру.

‘Слава Богу, что я болнъ,’ говорилъ добрый мальчикъ въ первый день, когда его переселили въ сосдство къ сестр,’ теперь мы поближе другъ къ другу!’

На третій день онъ ужъ поговорилъ этого, а болзненно стоналъ.

‘Бдненькой Петя,’ думала теперь Раинька,’ онъ отъ того болнъ, что приходилъ ко мн по ночамъ. Ахъ, за чмъ онъ это длалъ!’

Петина болзнь скоро сдлалась опасна и навела на всхъ страхъ. Отецъ печально стоялъ у изголовья любимаго малютки и просилъ у Бога неотнимать у него сына, утшенія его старости. Съ удивительною кротостью переносилъ Петя вс страданія и былъ, кажется, еще добре, еще терпливе, чмъ въ здоровые свои дни. Объ одномъ только тосковалъ онъ, что не видитъ Раиньки. Часто осматривался онъ вокругъ себя и произносилъ тихимъ голосомъ: Раинька! Раинька!

Желаніе умирающаго дитяти исполнили. Раиньку окутали и подвели къ его постели. Свиданіе дтей было трогательно. Раинька плакала на взрыдъ и у нея вырывались слова: Петенька! другъ мой! я виновата что ты болнъ. Ее старались унять, непонимая смысла ея словъ, но Петя боязливо озирался и, притянувъ Раиньку къ себ, шопотомъ говорилъ ей: ‘Раинька, ради Бога, неговори папеньк, что я приходилъ къ теб ночью. Если я умру, вы вс будете виноваты, да и на меня папенька всегда будетъ сердиться.’ Такъ какъ Петя говорилъ очень тихо, то, кром Раиньки, никто не могъ его разслышать, и папенька неузналъ настоящей причины жестокой его болзни.

Черезъ нсколько дней Петенька умеръ. Передъ смертью своей онъ призвалъ еще разъ Раиньку и заботливо поручалъ ей своего голубка. Горесть отца и всхъ домашнихъ была ужасна. Раинька снова занемогла и не знала даже, когда хоронили любимаго ея братца.

Такъ умеръ Петя, добрый, милый мальчикъ, отъ собственнаго своего непослушанія и отъ чрезмрной любви къ сестр своей.

Раинькиному выздоровленію помогъ блый голубокъ. Онъ тосковалъ нсколько дней, пенаходя своего маленькаго дружка, потомъ привязался къ Раиньк и неотходилъ боле отъ нея. Раинька берегла и нжила голубка, какъ наслдство посл дорогаго брата. Гулинька. сдлался для нея необходимъ.

Настали ясные, весенніе дни, здоровье Раиньки совершенно поправилось и въ одно утро отецъ, по усильнымъ просьбамъ ея, повезъ ее на могилу Пеги. Увидвъ блый камень съ золотымъ крестомъ, подъ которымъ покоился прахъ ея брата, Раинька зарыдала и, бросившись отцу на шею, разсказала ему, какъ Петя приходилъ къ ней ночью утшать ее въ болзни, и отъ того захворалъ.

‘Папенька, говорила она,’ я буду также добра, также умна, какъ былъ Петя, буду всегда слушаться васъ! Любите меня за двоихъ!

Прихавъ домой, она прижала голубка къ своему сердцу и говорила ему: ‘нтъ у насъ больше Пети, ты такой же сиротка какъ и я! но я буду любить тебя, очень, очень, и никогда неразстанусь съ тобой!’

Хорошо, еслибъ Рапнька всегда такъ думала, всегда такъ чувствовала! Но дти бываютъ втрены и скоро забываютъ добрыя свои намренія.

Раиньку свезли рано надачу, чтобъ укрпить ея слабое здоровье. Ей была дана полная воля гулять, играть, забавляться чмъ угодно. Бдный отецъ ея, лишившись сперва жены потомъ сына, всю любовь, всю нжность, обратилъ на единственную дочь, оставшуюся у него. Его снисходительности послдовали другіе и Раиньку — поизбаловали. Пока Раинька жила на дач, голубку было привольное житье. Онъ гулялъ на вол по саду, самъ доставалъ себ корму, когда попечительница его забывала о томъ. Впрочемъ это случалось довольно рдко, и Раинька, даже въ прогулахъ своихъ, неразставалась съ гулинькой. Гулиньк обвязывали тогда около шейки длинную розовую ленту а другой конецъ этой ленты Раинька привязывала къ своей рук. Такимъ образомъ, гулинька, во время прогулки своей госпожи, могъ свободно летать около нея или сидть на ея плеч. Въ окрестностяхъ дачи вс знали Раиньку, ее называли хорошенькой барышней съ блымъ голубкомъ. Это полюбилось Раиньк, и она стала уже брать гулиньку на прогулки не потому, что жаль было оставлять его одного, а потому, чтобъ другіе смотрли на нее.

Когда наступила опять осень и перехали въ городъ, Раинькины учебныя занятія сдлались продолжительне. Раинька уже подросла и должна была больше учиться. Уроки въ классной, гулянье съ гувернанткой и другія забавы часто отвлекали Раиньку отъ голубка. Золотые дни гулиньки прошли уже, и онъ частенько сидлъ пригорюнившись на углу шкапа и посматривалъ на свою разсянную госпожу.

Наступили Святки и Раинька собиралась хать въ дтскій маскарадъ. Два дня до этого маскарада Раинька только и говорила о своемъ костюм, неотходила отъ швеи и сто разъ на день разсматривала пестрые лоскуточки, изъ которыхъ шился ея странный нарядъ. Ее хотли одть маленькой Китаянкой и это такъ занимало ее, что она забыла все въ мір. А гулинька жилъ пока въ одиночеств и питался старымъ кормомъ, котораго къ счастью много было въ темномъ углу, за шкапомъ.

Ахъ, надобно бы покормить гулиньку! говорила раза два Раинька, пробгая черезъ классную, по въ туже минуту и забывала о томъ, особенно когда ей кто то сказалъ, что у гулиньки и стараго корму довольно.

Раинька поздно пріхала изъ маскарада. Она тамъ много танцовала, много рзвилась и потому неудивительно, что ночь прошла у нея безпокойно. Между прочимъ приснился ей Нетя. Онъ ласкалъ голубка, который клевалъ у него кормъ съ ладони какъ это бывало при жизни его. Раинька проснулась съ тоскливымъ чувствомъ въ сердц. Сонъ живо напомнилъ ей брата, о которомъ она въ послднее время очень мало думала.

Но только что Раинька призадумалась о прошедшемъ какъ сказали ей, что бабушка прислала за ней экипажъ и папенька отпускаетъ ее на весь день. Раиньку поспшно одли и повезли къ бабушк. Опять прошелъ цлый день, а о гулиньк не было и помину.

На другой день горничная пошла месть классную, и нашла гулиньку въ уголк мертвымъ!

Раинька только что проснулась, какъ услышала шумъ и слова: ‘онъ бдненькой околлъ съ голоду.’ Мигомъ соскочила она съ постели и побжала въ классную. Мертвый гулинька лежалъ по среди стола, горничная и нкоторые изъ домашнихъ служителей стояли около него и толковали межъ собой. Съ плачемъ бросилась Раинька на голубка. Но ни рыданія ея, ни позднее раскаяніе невозвратили жизни бдному гулиньк, котораго втреная двочка могла до того разлюбить, что дала ему умереть съ голоду.

Стыдъ и огорченіе сильно подйствовали на Раиньку. Она сдлалась больна, бредила голубкомъ и громко умоляла Петю простить ея вину. Ласки и утшенія отца возвратили ей наконецъ здоровье. Когда она въ первый разъ вышла изъ своей комнаты, отецъ позвалъ ее къ себ въ кабинетъ. Тамъ, подъ стекляннымъ колпакомъ, стояла чучела благо голубка на искуственной втк. Во время Раинькиной болзни, отецъ отдалъ набить мертваго гулиньку, и теперь, подведя двочку къ голубку сказалъ ей съ нжностью:

‘Другъ мой! Я не длаю теб упрековъ за твою жестокость къ бдной птичк, ты уже наказана за то упреками своей совсти, такъ какъ бдный братъ твой былъ наказанъ раннею смертью за свое непослушаніе противъ меня. Я нарочно поставилъ сюда голубка: онъ будетъ мн припоминать любимаго сына, а теб твою втреность. Помни всегда, что ни какое удовольствіе не можетъ быть такъ пріятно, какъ радостное чувство, что мы исполнили нашу обязанность. Обязанность, кормить голубка оставленнаго на твое попеченіе умирающимъ братомъ, была для тебя и не тяжела и пріятна, и ты все же забыла ее для удовольствія, а могутъ въ жизни случиться обязанности потрудне этой, за которую поплатился бдной голубокъ. Приходи сюда почаще и смотри на него. Дай Богъ, чтобъ смерть голубка была первымъ и послднимъ упрекомъ твоей совсти, во всю жизнь.’

Раинька заливалась горькими слезами, слушая наставленія добраго отца. Она дала ему общаніе сохранить на всегда чучелу голубка. Раиньку теперь давно уже называютъ Раисой Петровной, у нея уже трое маленькихъ дтей, но голубокъ подъ стекляннымъ колпакомъ свято хранится въ ея комнат. И малютки ея часто отираютъ себ слезы, когда она разсказываетъ имъ этотъ несчастный случай своихъ дтскихъ лтъ.

КРАСНОЕ ЯИЧКО

Нсколько лтъ тому назадъ случилось мн быть въ сел Александровскомъ, Владимірской губерніи, не помню какого узда. Вы, милыя дти, врно знаете, гд лежитъ Владимірская губернія, и можете показать ее на карт. Но не въ томъ теперь дло, я не намрена толковать съ вами о географіи, а хочу только разсказать, какъ провела я время въ сел Александровскомъ. Это село принадлежитъ богатому помщику, который извстенъ въ цлой губерніи своимъ гостепріимствомъ и благотворительностью. Вс окрестные помщики часто и весело гостятъ у него, и вс бдные того узда благословляютъ добраго барина въ сел Александровскомъ.

По случаю свтлаго праздника, въ Александровское собралось множество гостей. Я прихала туда съ друзьями своими Залскими, у которыхъ были дв дочери. Малютки заране уже разсказывали мн о Машеньк Обринской, дочери богатаго помщика, къ которому мы хали. Он говорили съ восхищеніемъ о томъ, какъ она добра и ласкова съ ними, какъ помогаетъ бднымъ, ухаживаетъ за больными, и старается услужить каждому.

Слушая похвалы моихъ маленькихъ друзей, мн очень захотлось узнать эту милую двушку, которая умла такъ привлечь къ себ дтскія сердца. Съ перваго дня нашего прізда, я старалась покороче познакомиться съ нашей молодой хозяйкой. И точно, изъ числа всхъ молодыхъ двицъ, пріхавшихъ въ гости къ Обринскому, дочь его боле всхъ мн понравилась.

Машеньк было шестнадцать лтъ. У нея были густые блокурые волосы, которые кудрями вились по ея плечамъ. Впрочемъ нельзя было назвать ее хорошенькой, однакожъ ее любили лучше всякой красавицы. Съ дтьми играла она какъ маленькая двочка, съ большими разговаривала какъ старушка. Старшіе говорили что она умница, подружки не называли ее иначе какъ добрая Машенька, а маленькія рзвушки величали ее душкой. Но кто хотлъ покороче познакомиться съ Машенькинымъ характеромъ, тому стоило только поговорить съ комнатными двушками или съ кмъ нибудь изъ дворни. Тутъ не было конца разсказамъ о ея сердечной доброт, о ея благотворительности и скромности.

Узнавъ все это, я полюбила Машеньку всмъ сердцемъ, и она также очень привязалась ко мн. Часто сидла я у ней въ комнат и распрашивала о ея занятіяхъ. Машеньк было шестнадцать лтъ и она считалась уже большой барышней, но не переставала еще учиться. Комнатка ея была полна книгъ и разнаго рукодлья. Тутъ стояли большія пяльцы съ начатымъ ковромъ, тамъ лежала маленькая работа назначенная въ подарокъ отцу или матери. Въ большой плетеной корзин сложено было нсколько скроеныхъ рубашекъ и платьецевъ изъ толстой домашней ткани, для дтей бдныхъ дворовыхъ женщинъ. Два, три вязанья лежали на стол. И все это было чисто, мило, опрятно, все убрано, все на своемъ мст. Машенькина комната была просто загляднье. За то вс любили ходить въ гости къ Машеньк.

Машенька была пріучена съ малыхъ лтъ не прибгать часто къ посторонней помощи, хотя горничныхъ было очень довольно въ дом. Разъ я сидла у ея туалета, пока она сама причесывала себ голову. Туалетный ящикъ былъ открытъ, я заглянула въ него и увидла тамъ хорошенькую, зеркальную коробочку, въ которой, очень бережно, на атласной блой подушк, лежало простое красное яйцо. Я взяла его въ руки, оно было очень легко, потому что внутренность его совершенно уже затвердла и врно оно давно хранилось у Машеньки.

На вопросъ мой: зачмъ она сохраняетъ простое крашеное яичко, Машенька засмялась и покраснла.

‘Это еще игрушка моихъ дтскихъ лтъ, и спрятана для того, чтобъ напоминать мн прежнюю мою глупость,’ отвчала она мн откровенно, помолчавъ немного.

‘Разскажите мн, Машенька, какъ вы были прежде глупы,’ сказала я ей шутя, ‘вы такая нынче умница, что вамъ нечего стыдиться прошлыхъ шалостей.’

‘Ахъ это было гораздо хуже шалостей!’ сказала Машенька, задумавшись.

Машеньк какъ будто не хотлось разсказать мн о своихъ дтскихъ погршностяхъ, и мн стало жаль ея. Я замолчала и начала перебирать другія бездлушки, которыя лежали въ туалет. Когда насъ позвали къ завтраку, Машенька выходя изъ комнаты вдругъ обняла меня и торопливо сказала:

‘Не сердитесь на меня, что я неисполнила вашего желанія! чувствую, что теперь опять была глупа. Но поврьте, что мн досадно на себя, за этотъ глупый стыдъ. Извините меня! вы увидите, что я исправлюсь!’

Дня черезъ два посл того, Машенька, выбравъ минуту, когда мы были одн, застнчиво подала мн маленькую тетрадку и сказала: ‘вотъ исторія краснаго яичка и моихъ дтскихъ грховъ. Я не могла бы такъ хорошо разсказать вамъ все это, можетъ быть, мн опять сдлалось бы стыдно, и я не сказала бы вамъ всего, по этому я и ршилась лучше написать. Желаю только, чтобъ вы любили меня по прежнему, прочитавъ эти листки!’

Машенька показалась мн, посл этихъ словъ, еще миле, еще любезне прежняго. Я съ удовольствіемъ прочитала ея откровенный разсказъ и считаю Машеньку самой достойной двицей, превосходно воспитанной. Счастливы дти, которыя поступаютъ такъ какъ Машенька! Вотъ вамъ, милые друзья мои, Машенькино признаніе. Прошу васъ прочитать его, со вниманіемъ.

‘Когда я была еще ребенкомъ, у насъ жила въ сел маленькая безродная сирота, ужасно дурная собой, но предобрая двочка. Ее звали Аонасьей, а чаще Аонькой или дурочкой. И точно Аонасья была дурочка, и смшила всхъ людей своими глупыми проказами. Папенька строго запретилъ дразнить ее, а маменька, зная, что за ней некому присмотрть, сама заботилась чтобъ Аопасья всегда чисто была одта. Но Аопасья, несмотря на то, часто была посмшищемъ дворни и безпрестанно пачкалась въ грязи. Ключница, которой отдана она была на руки, только и знала перемнять ей блье и платье. Маменька бранила дурочку за дурацкія шалости и за неопрятность, но дурочка не помнила брани и продолжала быть шутихой и замарашкой. Папеньку и маменьку она очень любила, обыкновенно цловала имъ руки и ноги, когда они проходили по селу, или когда ей позволяли войти въ комнаты. По меня она особенно любила Мы были ровесницы, зимой каталась она со мной на горк, лтомъ нянюшка позволяла ей ходить со мной въ въ рощу за грибами, а это было счастьемъ для дурочки. Можетъ быть она была привязана ко мн и потому, что я нердко длилась съ ней пирожками и конфетами. Она была большая лакомка и обыкновенно у всхъ просила оршковъ. И такъ я съ дурочкой жила въ большомъ ладу, и она меня слушалась, хоть мн и было тогда только десять лтъ.

Разъ зимой я шла домой съ гулянья. Солнце ярко играло на неб, мн было такъ весело, такъ тепло въ моей лисьей шубк! Аонька бжала за мной въ тепломъ нанковомъ капот и по обыкновенію кричала во все горло: ‘барышня Марья Алексевна! мое то платье лучше твоего: обмняемся!’ Вдругъ къ заднему крыльцу нашего дома подходитъ женщина, кое какъ завернутая въ изодранный армякъ. Съ ней были два мальчика, поменьше меня, оба въ лохмотьяхъ и совсмъ посинлые отъ стужи, женщина волочила за собой маленькія саночки. Подойдя къ крыльцу, она увидла меня съ няней и въ ту же минуту упала намъ въ ноги, воскликнувъ жалобно, ‘помогите, родимые, отогрйте, накормите насъ!’ — Няня начала раскрашивать ее, а я пока заглянула въ санки. Въ нихъ лежало маленькое дитя, такое желтое, худенькое! Сердце мое сжалось и слезы покатились изъ глазъ. Смотрю, а Аонька сдернула съ себя нанковый капотъ и начала имъ окутывать бднаго ребенка, да и говоритъ мн: ‘сбгай-ка барышня въ застольную, да спроси тамъ у Михевны краюшку хлба, надо накормить ребеночка!’ Мн стало досадно, что няня все еще стояла и распрашивала бдняжку, вмсто того, чтобъ вести ее поскоре въ теплую избу. Я побжала къ маменьк и упросила се выйти на крыльцо. Потомъ просила я папеньку оставить несчастныхъ у насъ въ сел и добрый папенька съ радостью согласился на мою просьбу.

Это было погорлое крестьянское семейство, какой то недостаточной помщицы. Мужъ бдной женщины умеръ на пожар и оставилъ ее въ нищет съ тремя маленькими дтьми. Помщица не въ состояніи была выстроить вдов новую избу и обзавести ее новымъ хозяйствомъ, и бдняжка съ дтьми своими пошла просить милостыни.

Имъ отвели у насъ теплый уголъ и дали пропитаніе. Аонька, по собственной своей вол, сдлалась нянькой больнаго ребенка, а бдная женщина работала съ утра до вечера съ такимъ усердіемъ, что не только папенька и маменька, но и вся дворня ее любили. У меня были деньги, которыя дарены мн были въ день моего рожденья или имянинъ, и въ большіе праздники, эти деньги папенька позволилъ мн отдать бдной вдов. Она купила на нихъ нужное платье для дтей и разной посуды для хозяйства. Съ тхъ поръ Аонька и мн начала цловать ноги и называть своей матушкой, какъ называла она маменьку.

На Страстной недл пріхала къ намъ тетенька съ сестрицами и хотла остаться на всю Святую недлю. Такъ какъ я росла одна, то пріздъ сестрицъ, моихъ ровесницъ былъ для меня настоящимъ Свтлымъ праздникомъ. Мы тогда были еще малы и непонимали, какъ должно проводить дни Страстной недли, и потому наши забавы начались раньше праздника. Маменька съ тетенькой бывало удутъ въ церковь, а мы прячемся или играемъ въ жмурки. Помню, что тогда было очень весело. Подл двичьей была у насъ маленькая горница, въ которой стояли шкапы съ маменькиными платьями. Въ Страстную пятницу, маменька хлопотала гд то, а мы опять принялись за игры и стали прятаться. Я знала, что одинъ шкапъ почти пусть, влзла въ него, оставивъ маленькую щелочку въ дверяхъ, и была уврена, что никому и въ голову непридетъ искать меня въ шкапу. Такъ и случилось, другихъ нашли а меня нтъ, и побжали искать меня по другимъ мстамъ. Когда въ комнат сдлалось тихо, я услышала въ двичьей смхъ горничныхъ и умоляющій голосъ дурочки. Дурочка поочередно у всхъ комнатныхъ двушекъ, выпрашивала себ краснаго яичка къ Свтлому воскресенью. Двушки, думая что никто ихъ не слышитъ, дразнили дурочку ужаснымъ образомъ. Он заставляли ее кувыркаться, прыгать, и длать разныя штуки общая за то каждая ей по яичку. Когда он надурачились вдоволь и бдная дурочка была почти безъ силъ, тогда отказали ей вс, говоря что дурамъ ненадо яицъ. Тутъ Аонька разсердилась, заревла во все горло и начала ихъ ругать. Нянюшка была подл, въ своей каморк, она вошла въ двичью и выгнала Аонысу за дверь, выбранивъ двушекъ, что он нашумли съ Аонькой въ такой великій день. Когда все утихло, я вылзла изъ шкапа и вошла въ двичью спросить, для чего дурочка такъ настойчиво просила яичка. Но двушки сами этого не знали.

На другое утро маменька дала каждой изъ насъ по двадцати яицъ, разноцвтнаго шелку и краски. Съ помощію нянюшки мы чудесно выкрасили свои яйца и сестрицы говорили уже о томъ, какъ весело будетъ катать ихъ на другой день. Но я помнила, что дурочка на канун со слезами просила одного яичка и вздумала подарить ей пятокъ. Аонька сдлалась еще глупе отъ радости, прыгала какъ бшенная по комнат, но нехотла отвчать намъ, съ кмъ она хочетъ христоваться.

Въ Свтлое воскресенье насъ нарядили и взяли къ обдн. У каждой изъ насъ было приготовлено пестренькое яичко для священника. Кром того няня взяла съ собой въ церковь огромный мшокъ съ крашеными лицами для дьякона и для всего церковнаго причета. Это насъ очень занимало. Когда обдня кончилась, и мы приложились ко кресту и похристосовались съ добрымъ старичкомъ, нашимъ священникомъ, то первая изо всей дворни подбжала ко мн Аонька. Она поцловала меня три раза, и подала мн красное яичко, самое красивое изъ тхъ пяти, которые я подарила ей. Радость блистала въ ея глупыхъ глазахъ. ‘Для тебя барышня, просила я яичка, мн больно хотлось съ тобой похристосоваться! Ну, спасибо что ты одолжила мн пяточикъ!’

Отъ меня пошла она въ толпу крестьянъ и мы увидли что остальные четыре яйца роздала она бдной женщин и ея ребятишкамъ, и протолкала ихъ христосоваться со священникомъ. Сестрицы смялись надъ проказами дурочки, а мн хотлось плакать, по не съ горя а отъ удовольствія. Я чувствовала, что дурочка любитъ меня, и мн казалось что она совсмъ не такъ глупа, какъ другіе думаютъ объ ней. Красное яичко Аонькино я спрятала въ комодъ.

Праздники прошли для насъ слишкомъ скоро: такъ весело было намъ. Къ концу Святой недли пріхалъ къ намъ погостить папенькинъ другъ и сосдъ, съ сыномъ своимъ Николей и гувернеромъ. Николя былъ серьозный и чувствительный мальчикъ, я съ нимъ была очень дружна, и какъ то разъ вечеромъ, оставшись съ нимъ вдвоемъ, когда другіе дти улеглись спать, я вздумала показать ему мое красное яичко и разсказать про Аонькину любовь ко мн и про бдное семейство, принятое у насъ въ дом. Николя былъ старше меня нсколькими годами, отецъ часто дарилъ ему деньги, я это знала и попросила его, чтобъ онъ что-нибудь подарилъ бднымъ сироткамъ. Я помню, что на глазахъ Николи были ‘слезы, когда я разсказывала ему свою исторію. Онъ обнялъ меня очень крпко и уврялъ, что исполнитъ мое желаніе, притомъ повторялъ нсколько разъ, что я ангелъ, что я очень добра. Эти слова мн были очень пріятны, и я долго немогла заснуть, все думая — какъ Николя обрадуетъ завтра бдныхъ дтей своимъ подаркомъ, а боле еще о томъ, какъ хорошо я поступила, упросивъ папеньку взять ихъ въ свой домъ, и какъ добра была къ Аоньк, подаривъ ей пятокъ яицъ. Мн кажется что съ этого вечера, я начала гордиться своей добротой.

Николя все разсказалъ своему гувернеру, и на другое утро гувернеръ съ особенной лаской попросилъ меня, показать ему Аоньку и бдныхъ сиротъ. Мы пошли вс трое въ людскую, и такъ какъ былъ часъ завтрака, то застали тамъ всю дворню. Николя далъ вдов и каждому изъ мальчиковъ по пяти рублей, столько же и Аеоньк. Бдная вдова, невидавшая давно такого богатства, обезумла отъ радости. Ея слезы и благодарность тронули всхъ. Она называла меня своей благодтельницей, вся дворня хвалила меня вслухъ, и я вышла изъ людской съ такой гордостью въ сердц, что еслибъ кто замтилъ это, то наврное счелъ бы меня самой глупой и негодной двочкой. Но я умла скрыть это худое чувство и смиренно выслушала похвалы гувернера и наставленія его намъ, о нашихъ обязанностяхъ къ ближнимъ, которые несчастне насъ, и о счастіи нашихъ родителей, если они видятъ въ насъ добрыхъ дтей. Иришедши домой, Николя, который прекрасно рисовалъ, выскоблилъ мн на Аонькиномъ яичк Воскресеніе Христово, а съ другой стороны дурочку, подающую мн яичко. Мы были такъ похожи, что вс съ удовольствіемъ разсматривали Николину работу. Яйцо переходило изъ рукъ въ руки, а между тмъ Николя пересказалъ своему отцу, а тотъ и другимъ гостямъ, исторію бднаго семейства. Я опять сдлалась предметомъ самыхъ нжныхъ ласкъ и самой неосторожной похвалы. Слушая это, я трепетала отъ удовольствія и думала, что нтъ лучше меня ребенка на свт. Но никто не замтилъ моей сердечной гордости и меня назвали еще скромницей. Я попросила позволенія положить яичко въ зеркальную коробочку и поставила его къ себ на комодъ.

Маменька сказала мн тогда: ‘Николина работа такъ мила, что ее непремнно надо сохранить. Кром того, пусть яйцо напоминаетъ теб почаще, что ты должна заботиться не только о себ, но и о всхъ ближнихъ своихъ, особенно о томъ, кто нуждается въ твоей помощи.’

Я очень хорошо поняла слова маменьки и теперь еще помню ихъ, но, Богъ знаетъ, что тогда со мной сдлалось! Безпрестанно думала я о томъ, что я добра, что люблю ближнихъ, что помогаю бднымъ, и все же перестала быть доброй!

Настала прекрасная весна, гулянье, забавы и гости заняли меня такъ, что я все другое забыла. Прошло уже нсколько недль съ того дня, какъ меня неосторожно назвали доброй, благодтельной двочкой, а мн не случилось сдлать ниодного благодтельнаго дла. У меня опять со святой недли накопилось денегъ, но я и недумала употребить ихъ на какую либо обнову для бдныхъ дворовыхъ дтей, что сперва часто длала.

У насъ во двор жила больная старушка, папенькина бывшая мамка, которая уже нсколько лтъ лежала безъ ногъ. Я часто навщала ее и всегда маменька посылала ей какой нибудь гостинецъ. Но тутъ нсколько недль я не вспомнила о старушк. Наконецъ няня напомнила мн о ней, и когда я собралась навстить ее, то маменька сказала мн, что сама недавно ходила къ старушк и снесла ей чаю и сахару, въ которыхъ бдняжка давно нуждалась. Я вздумала жаловаться, зачмъ маменька не взяла меня съ собой.

‘Я дожидалась пока ты сама вспомнишь объ этомъ,’ сказала маменька коротко и занялась своимъ дломъ.

Видно было, что маменька сердилась на меня. Она всегда говорила мало, когда была недовольна мной, я это знала. Мн сдлалось стыдно и я въ огорченіи отошла отъ доброй маменьки.

Нсколько мсяцевъ жила я такимъ образомъ дурной двочкой, довольная собой за то, что случилось мн сдлать разъ малое добро, и забывая, что добро мы должны длать каждый день, и искать сами случая быть полезными другимъ. А я жила только для себя, я была сыта, хорошо одта, здорова, меня любили, позволяли играть и гулять вдоволь, и за ученье не бранили, потому что память была у меня прекрасная и уроки были мн забавой. Чегожъ мн было надобно больше? Дурочка часто бывала со мной, мы всегда вмст ходили гулять, но мн ни разу не пришлось замтить, что платье на ней совсмъ изодранное, и я давно могла бы попросить маменьку, отдать ей свои старыя платья. Но я на это не обращала вниманія, пока маменька сама неприказала мн это сдлать. Теперь еще стыдно вспомнить, какъ могла я тогда такъ перемниться.

Разъ я прихожу домой съ гулянья, смотрю, а зеркальная коробочка пуста, яичка нтъ! Я пошла искать по всему дому, распрашивала всхъ двушекъ, няню, по никто не зналъ куда яйцо двалось. Полагая, что кто нибудь разбилъ яйцо, стирая пыль съ комода и не хочетъ признаться, я даже побранилась въ двичьей и въ слезахъ побжала жаловаться маменьк.

Маменька выслушала меня, и, взглянувъ на меня пристально, сказала:

‘Можетъ быть и въ самомъ дл кто нибудь разбилъ яйцо, да къ чему тутъ доискиваться виноватаго? Яйцо, какъ игрушка, вещь недорогая, и при томъ совершенію ненужная и безполезная для тебя. Оно современемъ напомнило бы теб только, какова ты была прежде и чмъ сдлалась нын, а такъ какъ ты перемнилась не къ лучшему, то теб было бы это наврно нелюбо!’

Когда маменька говорила это, я стояла какъ громомъ пораженная и не имла силъ взглянуть на нее. Я дожидала, что маменька скажетъ мн еще что нибудь, будетъ бранить меня, но маменька молчала и я, неподнимая глазъ, видла что она спокойно вяжетъ свой чулокъ. Мн длалось жарко и холодно, сердце у меня замирало и мн казалось, что лучше было бы умереть въ ту минуту. Я хотла говорить, хотла просить прощенья, но не могла выговорить ни одного слова и простояла передъ маменькой минутъ десять какъ истуканъ.

Маменька врно видла мое мученье и сжалилась надомной.

‘Маша,’ сказала она тихо, ‘поди въ свою горницу!’

Ея снисходительный голосъ оживилъ меня. Я взглянула на маменьку и мн показалось что у нея на глазахъ слезы. Я зарыдала и бросилась къ ней на шею. ‘Маменька, маменька, вскричала я, я виновата, очень виновата! Но маменька тихонько оттолкнула меня отъ себя, и глядя съ сожалніемъ на меня, сказала: ‘Бдная Маша! теперь только почувствовала ты, что ты виновата. Если такъ, то поди и подумай объ этомъ хорошенько! Попроси Бога, чтобъ Онъ простилъ тебя и далъ теб разумъ и волю поправить свою ошибку. Когда ты сдлаешься прежней Машей, тогда я прижму тебя опять къ своему сердцу, которое давно скучаетъ, глядя на тебя!’

Я должна была уйти въ свою комнату, неполучивъ маменькинаго поцлуя. Настали для меня горестные дни, а еще боле скучные вечера. Не къ кому было мн приласкаться посл игръ своихъ, кром няни. Маменька все одинаково была добра, но никогда не глядла на меня ласково, никогда не прижимала меня къ сердцу своему, никогда не говорила мн: ты милое дитя мое! Няня утшала меня, какъ могла. Кажется и Аонька понимала мою горесть, она часто приходила ко мн и проказами своими иногда осушала мои слезы. Никогда въ жизни не была я такъ несчастна, какъ въ этотъ мсяцъ, и никогда я не была такъ прилежна, такъ послушна, такъ тиха, какъ тогда.

Наконецъ мн удалось утшить мою добрую маменьку, однимъ поступкомъ, за который я отчасти благодарна моей дурочк. Она пришла какъ то ко мн и съ обыкновенными своими ужимками разсказала, что напротивъ, за оврагомъ, въ сосдней деревн, молодой Иванъ сломилъ себ руку. Время было рабочее, а онъ — одинъ работникъ въ цлой большой семь. Семья была бдная и нанимать работника неначто. Иванъ просилъ сосдей, но т такъ были злы, что отказались итти къ нему на помощь, зная что Ивану неначто было посл угостить ихъ. Работа остановилась и Иванъ былъ въ большомъ гор.

Я обрадовалась что Богъ послалъ мн опять случай сдлать доброе дло, и въ поспшности своей сдлала большую глупость. Завернувъ вс деньги свои въ бумажку, я послала ихъ съ дурочкой Ивану, чтобъ онъ нанялъ на нихъ работника. Потомъ я сама поняла, что поступила очень неблагоразумно, отдавъ деньги дурочк, потому что он легко могли бы пропасть. Но къ счастію мои деньги попались въ т руки, куда слдовало и Аоонька валялась у меня въ ногахъ, представляя крестьянина Ивана. Посл долгаго времени мн сдлалось опять весело на душ и я начала играть какъ бывало. Но сказать маменьк объ этомъ мн не хотлось, я даже боялась этаго, и Аоньк запретила болтать о молодомъ Иван. ‘Понимаю, понимаю, барышня, говорила дурочка, знаетъ Богъ да знаетъ бдный Иванъ, а теб да другимъ знать про то не нужно.’

Но недлю спустя Иванъ пришелъ благодарить маменьку за оказанную помощь, и маменька такимъ образомъ узнала, что я сдлала. Въ этотъ день она опять нжно обняла меня и назвала своей доброй дочерью. Этаго было довольно, чтобъ возвратить мн прошлое счастіе и прежнее веселье.

Съ тхъ поръ со мной не случалось ничего подобнаго. Богъ избавилъ меня отъ глупой гордости. Маменька всегда ласково на меня смотрла, а я не забывала спрашивать почаще у самой себя, поступаю ли я такъ какъ учили меня родители и какъ они сами поступаютъ, и чувствуетъ ли всегда мое сердце ту живую любовь къ ближнему, о которой говорилъ намъ исусъ Христосъ. Я думаю, что вс дти знаютъ эту заповдь нашего Спасителя.

Нсколько лтъ посл того, я рылась въ кладовой, въ своихъ старыхъ игрушкахъ, которыя хотла раздарить дворовымъ дтямъ, и нашла тамъ свое красное яйцо, причину моихъ бывшихъ несчастій, куда маменька вроятно велла спрятать его. Я взяла его опять къ себ, какъ стараго друга, который можетъ быть мн полезенъ и впредь.

Вотъ вся исторія моего яичка и моего прошедшаго заблужденія.

БАБУШКА-РАЗСКАЩИЦА.

ЯСОЧКА.

ГУЛИНЬКА

КРАСНОЕ ЯИЧКО

Читайте также: