‘Гражданин’, No 6, 1874
Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1874/74n06.htm
Н. Страховъ.
Автобиография Джона Стюарта Милля, Страхов Николай Николаевич, Год: 1874
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Автобiографiя Джона Стюарта Милля. Переводъ съ англiйскаго подъ редакцiей Г. E. Благосвтлова. Спб. 1874.
Эта книга составляетъ не столько автобiографiю, сколько пространное предисловiе ко всмъ сочиненiямъ Милля, взятымъ въ совокупности. Тутъ разсказана исторiя убжденiй автора, обстоятельствъ и влiянiй, при которыхъ написана каждая книга. Но все это разсказано отвлеченно, такъ, какъ обыкновенно длается въ ученыхъ предисловiяхъ, гд авторъ ни высказываетъ своихъ настоящихъ, живыхъ чувствъ и пoбужденiй, а является чисто въ вид мыслящаго cyщества, руководимаго одною научною любознательностью, однимъ теоретическимъ интересомъ. Есть однакоже въ автобiографiи Милля нкоторыя мста вполн живыя, и мы укажемъ на нихъ читателямъ, какъ на то, чт намъ показалось всего любопытне. Англичане не вс такiе патрiоты, какъ мы привыкли думать, и между ними есть вольнодумцы, прогрессивные люди, которые, подобно нашимъ образованнымъ людямъ, смотрятъ на свое отечество съ некоторымъ презрнiемъ и сожалнiемъ, завидуютъ другимъ народамъ и берутъ себ въ примръ другiя страны. Haстроенie этого рода замтно у Диккенса, Карлейль восхищался Германiею, ея королями, философами и поэтами, Милль же во многомъ предпочиталъ своему отечеству Францiю.
Въ 1820 году, слдовательно когда ему было 14 лтъ, онъ цлый годъ гостилъ во Францiи и вотъ что онъ потомъ занесъ въ свою автобiографiю:
‘Величайшую пользу изъ этого пребыванiя во Францiи я приобрлъ оттого, что впродолженiе цлаго года дышалъ свободной, искренней атмосферой континентальной жизни. Хотя я въ то время не сознавалъ и не вполн оцнивалъ эту пользу, но тмь не мене она была очень значительна. Зная такъ мало англiйскую жизнь и приходя въ столкновенiе до сихъ поръ лишь съ немногими людьми, которые большею частiю стремились не къ личнымъ, а къ великимъ общественнымъ цлямъ (здсь Милль разуметъ своего отца, Рикардо, Бентама и подобныхъ людей, среди которыхъ выросъ), я не вращался на низкомъ нравственномъ уровн того, чт называется въ Англiи обществомъ, не вдалъ привычки англичанъ подразумвать въ дйствiяхъ каждаго лица непремнно мелкiя, низкiя побужденiя, и отсутствiя въ этомъ обществ возвышенныхъ чувствъ, чт обнаруживается презрительнымъ осужденiемъ проявленiя подобныхъ чувствъ и общей сдержанностiю (за исключенiемъ нкоторыхъ религiозныхъ сектъ) отъ заявленiя какихъ бы то ни было высокихъ правилъ въ жизни, кром тхъ торжественныхъ случаевъ, когда подобное заявленiе составляетъ необходимую принадлежность требуемыхъ этикетомъ формальностей и мундира. Я не зналъ тогда и не могъ оцнить различiя между подобнаго рода существованiемъ и жизнью такого народа, какь французскiй, недостатки котораго, при всей ихъ очевидности, совершенно инаго характера. Во Францiи чувства, которыя можно назвать, по крайней мр по сравненiю, возвышенными, составляютъ мелкую ходячую монету какъ въ книжкахъ, такъ и въ частной жизни. Если иногда эти чувства улетучиваются въ громкихъ фразахъ, все же они живутъ въ масс нацiи благодаря постоянному употребленiю и питаемому къ нимъ уваженiю, такъ что они составляютъ живой, дятельный элементъ существованiя громадной массы людей и понятны всмъ и признаны всми. Точно также я не могъ тогда оцнить общаго развитiя ума, происходящаго отъ постояннаго влiянiя возвышенныхъ чувствъ и замчаемаго въ самыхъ необразованныхъ классахъ нкоторыхъ континентальныхъ странъ, тогда какъ подобнаго умственнаго развитiя нельзя встртить въ Англiи даже въ такъ называемомъ образованномъ обществ, за исключенiемъ рдкихъ людей, которые, благодаря очень чувствительной совсти, постоянно напрягаютъ свой умъ къ разршенiю вопросовъ о добр и зл, справедливомь и несправедливомъ. Я не зналъ, что у большинства англичанъ чувства и умственныя способности потому именно ocтаются неразвитыми или развиваются односторонне и ограниченно, что они не интересуются всмь, не касающимся ихъ личнаго интереса, за исключенiемъ очень рдкихъ спецiальныхъ случаевъ, и не только не говорятъ другимъ, но и не размышляютъ много сами о томъ, что дйствительно ихъ интересуетъ, всдствiе этого они, какъ умственныя существа, ведутъ какую-то отрицательную жизнь. Все это я понялъ гораздо позже, но и тогда чувствовалъ, хотя и смутно, разительный контрастъ между откровенной общительностью и добродушной любезностью французской частной жизни и порядками, существующими въ англiйскомъ обществ, гд каждый дйствуетъ такъ, какъ будто вс остальные (за очень рдкими исключенiями, если такiя исключенiя бываютъ) — враги или наввающiе скуку болваны. Правда, во Францiи дурныя и хорошiя черты отдльныхъ личностей и нацiональнаго характера скоре обнаруживаются въ ежедневныхь столкновенiяхъ, чмъ въ Англiи, но по общему обычаю, французы выказываютъ дружеское чувство ко всякому и ожидаютъ того же отъ всякаго, за исключенiемъ тхъ случаевъ, когда существуютъ положительныя причины для непрiязни. Въ Англiи можно сказать тоже лишь въ отношенiи самыхъ образованныхъ людей въ высшихъ классахъ или въ высшемь сло среднихъ классовъ (стр. 57-60).’
Вотъ характеристика если и не полная, то все-таки очень врная. Въ отношенiи кь англичанамъ она содержитъ черты, которыя нсколько напоминаютъ намъ нашъ собственный народный характеръ, у насъ такая же сдержанность, подозрительность, грубость развитiя, а вмсто презрительнаго осужденiя чувствъ у насъ насмшливость, равняющаяся этому осужденiю. Но можетъ быть Милль не совсмъ правъ, не видя зa этими дурными чертами какихъ нибудь положительныхъ чертъ своего народа, можно предполагать, что, по закону полярности или контраста, въ душ англичанъ таятся свойства глубокой чувствительности, сильнаго энтузiазма, т свойства, съ которыми мы знакомы по Шекспиру, Диккенсу и пр. Не даромъ же англiйскiй народъ обнаруживаетъ такое могущество, оно должно имть нравственное основанiе.
Изъ приведенныхъ словъ Милля видно вообще, какъ сильны были его симпатiи къ Францiи. Они отразились и въ его oбраз мыслей, французскiе политическiе дятели и мыслители, соцiализмъ, позитивная философiя — имли на него влiянiе. Пo складу своего ума онъ нe увлекся ничмъ до конца, но вошелъ, такъ сказать, въ искусные компромиссы со всми этими влiянiями.
Выпишемъ еще одинъ интересный отзывъ Милля объ англiйской жизни:
‘Свтская жизнь въ современной Англiи’, говоритъ онъ ‘до того безцвтна и приторна даже для тхъ, которые придаютъ ей торжественный характеръ, что ее поддерживаютъ пo какой угодно причин, но только не изъ удовольствiя. Всякое серьезное обсужденiе вопросовъ, по которымъ существуютъ различныя мннiя, считается неприличнымъ, а нацiональный недостатокъ живости и общительности мшаетъ развитiю искуства прiятно болтать о пустякахъ, въ чемъ достигли такого совершенства французы прошлаго столтiя, поэтому единственная прелесть того, чт называется обществомъ, заключается для людей, еще недостигшихъ верхней ступени общественной лстницы, въ надежд найти средство подняться на эту ступеньку, тогда какъ для стоящихъ на верху свтская жилнь только привычка и предполагаемое необходимое условiе ихъ положенiя. Для всякаго человка, одареннаго способностями умственными и нравственными, хоть немного превосходящими оченъ низкiй современный уровень, подобное общество должно быть чрезвычайно непривлекательно (стр. 240)’.
Такъ обличаетъ Милль свою родину. Въ немъ очевидно сказывалось довольно сильно то чувство недовольства своимъ, которое намъ такъ хорошо знакомо.
Самая живая страница въ автобiографiи Милля, конечно, та, гд онъ разсказываетъ, какъ онъ мучился непонятною тоскою и какъ наконецъ открылъ тайну истиннаго счастiя.
‘Начиная съ зимы 1821 года’, говоритъ онъ, когда я впервые прочелъ Бентама, и особенно съ начала изданiя ‘Вестминстерскаго Обозрнiя’, я имлъ цль въ жизни — быть реформаторомъ всего мipa. Мое понятiе о личномъ cчасть сливалось совершенно съ этой цлью. Я не жаждалъ другаго сочувствiя, какъ сочувствiя моихъ сотрудниковъ въ великомъ дл преобразованiя человчества. Пo дорог я не отказывался отъ нкоторыхъ удовольствiй, но полнымъ, совершеннымъ удовлетворенiемъ моихъ желанiй могло быть только стремленiе къ этой цли, и я поздравлялъ с,бя съ прочнымъ счастiемъ въ жизни, такъ какъ мой идеалъ счастья былъ такъ далекъ, что постоянно можно было подвигаться къ нему, но никогда его не достичь. Подобнымъ образомъ я существовалъ нсколько лтъ и моя жизнь повидимому достаточно была одушевлена сознанiемъ, что на свт происходятъ постоянныя улучшенiя и я участвую въ борьб для достиженiя этихъ улучшенiй. Но пришло время, когда я какъ бы очнулся отъ сна. Этo было осенью 1826 года. Я находился въ мрачномъ настроенiи духа, какъ случается со всякимъ, нервы мои были разстроены и неспособны ощущать никакого удовольствiя, — однимъ словомъ, я находился въ такомъ настроенiи, когда все кажется пошлымь, непрiятнымъ и на все смотрится равнодушно, въ такомъ положенiи, я полагаю, находятся методисты, когда ихъ впервые посщаетъ внутреннее coзнанie грха. Въ это время мн пришла въ голову мысль предложить cб слдующiй вопросъ: ‘если вс твои цли въ жизни осуществятся, еслибъ въ настоящую минуту могли произойти т перемны въ человческихъ учрежденiяхъ и мннiяхъ, которыхъ ты добиваешъся, то составило ли бы это для тебя величайшую радость и полное счастье?’ Непреодолимый голосъ совсти прямо отвчалъ: ‘нтъ!’ Сердце мое дрогнуло. Я ставилъ все свое счастье въ постоянномъ стремленiи къ одной цли, эта цль потеряла для меня свою обаятельную силу, къ чему же было боле къ ней стремиться? Къ чему же было доле жить?’ (стр. 137-9).
Такое состоянiе отчаянiя продолжалось шесть мсяцевъ. Наконецъ оно стало проходить, и Милль вспоминаетъ, что при излченiи отъ отчаянiя ему помогали и сильно на него дйствовали нкоторыя художественныя впечатлнiя, именно одна трогательная сцена въ мемуарахъ Мармонтеля, музыка Веберовской оперы ‘Оберонъ’, и стихи Boрдсворта. Вслдствiе этого онъ въ первый разъ понялъ, какое важное значенiе иметъ искусство вообще, а вмст онъ ршилъ для сбя вопросъ, въ чемъ состоитъ и какъ достигается истинное счастiе человческой жизни.
‘Я нисколько не сомнвался’, пишеть онъ, ‘въ правильности своего прежняго убжденiя, что счастье — мрило всхъ жизненныхъ правилъ и цль существованiя, но я теперь полагалъ, что этой цли можно было достигнуть только тогда, когда она будетъ поставлена на второй планъ. Т люди только счастливы, думалъ я, которыя ставятъ себ цлью въ жизни какой либо другой предметъ, а не свое собственное счастье, напримръ счастье другихъ, усовершенствованiе человчества, какое-нибудь искуство или предпрiятiе. Такимъ образомъ, стремясь къ чему-либо иному, они находили свое счастье, такъ сказать, на пути. Пo моей новой теорiи, въ жизни было достаточно наслажденiй для приданiя ей обаятельной силы, если мы беремъ ихъ en passant, не придавая имъ значенiя главной цли нашего существованiя. Придайте имъ такое значенiе — и они тотчасъ окажутся недостаточными и не выдержатъ строгаго анализа. Спросите себя, счастливы ли вы, — и вы перестаете быть счастливыми. Единственная возможность достигнуть счастья заключается въ томъ, чтобы считать не счастье, а что—либо другое цлью въ жизни. На служенiе этой цли употребите все свое самосознанiе, всю свою способность къ анализу, и, если другiя обстоятельства вашей жизни удачно сложатся, то вы будете счастливы, вдыхая въ себя счастье вмст съ воздухомъ, а не думая о немъ, не анализируя его. Эта теория стала теперь основой моей философiи жизни, и я до сихъ поръ считаю ее лучшей теорiей для всхъ, которые обладаютъ умренной впечатлительностiю и такой же умренной способностiю къ наслажденiю, то-есть для большинства человчества (стр. 148-9)’.
И такъ передъ нами лучшая теорiя счастья, — плодъ не однихъ размышленiй, но и жизненнаго опыта. Но странно, — эта теорiя похожа скоре на какую-то загадку, она вся состоитъ изъ противорчiя, ничмъ необъясненнаго. Уже и въ прежнемъ отрывк не могутъ не поразить слова: ‘я поздравлялъ себя съ прочнымъ счастiемъ въ жизни, такъ какъ никогда не могъ достигнутъ своего идеала’. Милль радовался, что идеалъ его очень далекъ! Теперь же онъ признаетъ теорiю еще боле поразительную. Счастье, говоритъ онъ, есть ‘мрило всхъ жизненныхъ правилъ и цль существованiя’. Но чтобы достичь его не нужно къ нему стремиться, нужно стремиться къ чему-то другому, а о счастiи не думать. Какъ же это сдлать? Вдь мы знаемъ, что стремленiе къ счастью есть самое сильное и общее стремленiе всхъ живыхъ существъ, и конечно на этомъ основанiи Милль призналъ счастiе за мрило и цль жизни. И такъ мы должны отказаться от самаго сильнаго и общаго своего стремленiя, то есть мы должны отречься отъ жизни, не думать о ея радостяхъ, достичь въ этомъ отношенiи равнодушiя и спокойствiя. И тогда, какъ общаетъ намъ Милль, мы по пути, незамтно, не думая, вмст съ воздухомъ — вдохнемъ въ себя и счастье. Очевидно условiе отреченiя отъ жизни есть условiе не выполнимое для большинства. Оно можетъ быть слдствiемъ только такого полнаго отчаянiя, какое пережилъ Милль въ теченiе полугода, и такъ, кто хочетъ счастья, тотъ долженъ сперва впасть въ совершенную безнадежность и тоску, потомъ получить равнодушiе, и наконецъ, уже не думая о счастьи, чмъ нибудь заняться, — все равно чмъ, ‘усовершенствованiемъ человчества, какимъ-нибудь искуствомъ, или предпрiятiемъ’. Счастье прiйдетъ само собою. Такова лучшая теорiя.
Эти противорчiя, намъ кажется, ясно показываютъ, что Милль не развязалъ узла и не достигъ тхъ понятiй, которыя хоть сколько нибудь опредляютъ назначенiе человка. Совтуя быть равнодушнымъ къ счастiю и не думать о немъ, онъ долженъ былъ бы однакоже чувствовать, что есть вещи, которыя выше такъ-называемого счастья.