В.В. Розанов
В.В. Розанов
Археология древних миниатюр
Археология древних миниатюр
I.
II.
III.
Археология древних миниатюр, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Кто рассматривал древние манускрипты, тот знает всю увлекательную прелесть крошечных изображений около текста их, то иллюстрирующих этот текст, то навеянных им. Каково живописное, художественное значение этих миниатюр, начертанных рукою не автора манускрипта, но его переписчика? Никакого. Но от этой безличности автора-миниатюриста, от отсутствия в нем художественных притязаний и ожиданий, миниатюры получают непредугадываемый новый интерес: ими говорит эпоха, а не лицо и имя, — и значение их для историка, для археолога, даже для психолога эпохи становится почти ценнее высоких личных произведений искусства.
Через миниатюры выражаются наивные верования эпохи, так сказать, скульптурная лепка воображения, способность представлять и вспоминать. И так как время переписки рукописи, а следовательно, и происхождения рисунков известно с точностью до одного столетия, одного десятилетия, и иногда даже с точностью до одного определенного года, — то мы получаем в миниатюрах драгоценный материал судить об этих способностях души у безличного человека, ‘вообще’ у человека, положим, например, 1380 года! Прибавьте сюда, что в миниатюре, например, передан рисунок церкви, какую видел этот человек 1380 года, уличная сценка безвестного средневекового городка, костюмы и особенно позы, манеры священника, дворянина и простолюдина той эпохи, — и вы оцените неизмеримый научный интерес, и особенно интерес психологический этих миниатюр! Это — материал фактический. Но и, далее, как представлял себе человек ад, рай, святость, грех, Бога и святых, мучения и радости, грех и наказание, — все это может отразиться и действительно отражается в миниатюрах, если их взято достаточное число для изучения.
1380 год — большая древность. Но что же мы скажем о годе 980, 680-м? о приближении к самой эре христианской, к I и II векам сюда и туда, после Р. X. и до Р. X.? и о миниатюрах этого времени, дошедших до нас почти в неисчислимом количестве, и притом выполненных на металле? Каждый изумится. Я прибавлю, что эти особенные миниатюры рассматривались и оценивались миллионами современников своих, которые сказали свое ‘да’ об изображенном предмете и мастерстве, верности изображения. Через них, через эти миниатюры, таким образом говорит не только ‘средний человек’ своей эпохи, положим I века до Р. X., но и говорит он, проводя каждое слово, каждое движение живописующей руки, через цензуру своей эпохи. Таким образом, значение миниатюры — говорить от лица своего времени и образами своего времени — здесь удесятеряется! Мы видим рынок Рима времен Цезаря или Катона, Гракхов или Спициона, видим рынок Афин, Коринфа, Александрии и, наконец, рынки самых крошечных (это-то и замечательно!) городков Малой Азии, Финикии, Сирии, как бы вдруг рассыпавшие перед нашими изумленными глазами горшки свои, продажи, покупки, торг, суету, ‘богов’ и нравы, мифы и предания… Что за богатство!! Ученый растеривается, художник растеривается. Но ведь все это — ‘в миниатюре’, в чрезвычайном уменьшении против подлинного вида, зато — и без художественных претензий, без злоупотребления личною фантазиею и творчеством. Какие-то копийки предметов, подлинные и подлинных, но очень маленькие… Нужно вооружиться увеличительным стеклом. Любитель взял лупу и замер от восхищения и поучительности зрелища.
Приблизительно таково было восхищение людей XVI и XVII вв. и, позднее, — уже настоящих ученых XVIII века, когда они впервые обратили внимание на изображения, сделанные на античных монетах. Известно, как умер Винкельман. Возвращаясь в Вену после продолжительного пребывания в Италии, он остановился дня на два в Триесте, и здесь завел недостаточно обдуманное знакомство с неизвестным попутчиком. Попутчик этот заметил, что Винкельман все разбирает какие-то серебряные и золотые монеты. Воображая, что это капитал скупого богача, он убил его и ограбил: монеты оказались древними!!. Убийца был наказан, но уже не было в живых великого основателя науки истории древнего искусства! Что же он на них рассматривал, — он, всю жизнь посвятивший изучению статуй? Прежде всего отметим нетерпеливость великого человека: в дороге, в портовом городе, остановившись для передышки, наконец в присутствии гостя, — он отходит в уголок, развертывает драгоценные свои свертки, и перебирает драхмы, тетрадрахмы, статиры, оболы, сикли, на которые теперь ничего нельзя купить! Но в древности все на это покупали… Это был живой когда-то, потом умерший, и в руках Винкельмана вновь воскреснувший рынок. А сам Винкельман с замиранием сердца следил, как этот ‘рынок’ лепил своих богов, богинь и героев…
Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую…
Сколько богов, и богинь, и героев! Вот Зевс-громовержец,
Вот исподлобья глядит, дуя в цевницу, сатир.
Тут — Аполлон-идеал, там — Ниобея-печаль.
Весело мне…
С этим чувством ‘веселости’ о богатой находке, вероятно, рассматривал свои монеты археолог-Винкельман. Мы вторично подчеркиваем его нетерпеливость ‘еще посмотреть’, бывшую причиною его печальной и страшной смерти. ‘Нетерпеливость’ эта, постоянный возрастающий восторг перед открывающимися сокровищами древних металлических миниатюр, — и до сих пор живет в нумизматах, чем объясняется происхождение изумительных по колоссальности трудов их, изумительного количества учености, времени и денег, потраченных на составление просто только описаний и каталогов древних монет! И это начиная уже с XVII века! Ваддингтон, бывший послом Франции при коронации императора Александра III, оставляя пышные приемы и блистательные балы, уходил в сумеречные залы нашего Эрмитажа, чтобы с лупою в руках еще и еще рассматривать сокровища древних монет, здесь собранные. В настоящее время в Париже выходит, под редакцией его друзей по науке, огромное, им начатое и неоконченное описание малоазийских греческих монет. Читатель удивится дробности предмета: между тем (и отсюда и происходит существенным образом интерес нумизматики) в Малой Азии был 371 город, которые в течение веков, некоторые в течение полутысячелетия и даже почти тысячелетия, чеканили свою самостоятельную монету! И везде на этих монетах свои туземные, местные, городские и областные боги, богини, полубоги, герои и правители и цари… Мастерская — лучшая, чем та, в которую ‘весело’ входил Пушкин…
Нумизматику по справедливости можно назвать царственною наукою: до такой степени нередки случаи, что сами государи, или лица царских домов, посвящали ей свой не только мимолетный досуг, но серьезное научное внимание. Я упомянул о Ваддингтоне, французском после при русском дворе: можно предположить большое число удовольствий, которое было в его распоряжении, или большие задачи ‘карьеры’, службы, честолюбия и власти. Но, вооружившись увеличительным стеклом, он предпочел рассматривать миниатюры Пергама, Абидоса и Кизика! Можно было бы отнести это не к интересу предмета, а к исключительности личного вкуса, однако такою же ‘исключительностью’ слаб или богат ныне царствующий король Италии, ею ‘страдал’, а вероятнее, ‘был счастлив’ покойный наследник русского престола, второй сын Императора Александра III, собравший изумительную коллекцию сицилийских греческих монет, и вел. кн. Александр Михайлович, у которого находится богатейшая в мире коллекция монет греческих городов, расположенных (кругом) по берегам Черного моря. Может быть, скажут: ‘это дурной вкус наших времен’. Но я обращу внимание, что разумнейшие из римских императоров, напр., особенно Траян, были так заинтересованы смыслом изображений и также высоким мастерством самого изображения на республиканских римских монетах, что ‘реставрировали’ их. Можно ли представить, чтобы, напр., в 1904 году кому-нибудь пришла мысль ‘реставрировать’ монеты, напр., Алексея Михайловича, Петра Великого или Екатерины I? Все те же — орлы и надписи ‘рубль’, или портрет государя и также ‘рубль’. Но, напр., на монете, выбитой одним из членов рода Мамилиев, восстановленной Траяном, изображены: на лицевой стороне прекрасный бюст Меркурия, голова, плечи и часть груди, в легком хитоне, из-под которого выдаются нагие руки, на голове бога ‘петазос’, легкая шапочка, едва покрывающая курчавый затылок, с маленькими поднятыми на ее верхушке крылышками, позади бюста — жезл Меркурия, рукоять которого представляет двух змей, сплетшихся в форме цифры ‘8’, только разорванной сверху. Обратная сторона представляет Улисса, вернувшегося в родную Итаку после 20-летнего странствования: в высокой шапке и коротком одеянии идет старик-герой, опираясь на высокий посох, его встречает обрадованный пес, узнавший своего хозяина, несмотря на его преображенный вид, в котором он не был признан ни сыном, ни кем из домочадцев! Как же выражено, что собака не просто ‘подошла к какому-то человеку’, как можно ожидать от миниатюры более чем 2000-летней давности, а ‘встретила’ его? Схвачена и передана в серебре точная фигура встречающей, приветствующей возвращение хозяина, домашней собаки: она низко нагнулась на протянутых немного вперед передних лапах, едва не касаясь грудью земли, вытянула вперед морду, а зад ее поднят над головой и спиной на высоких, нисколько не согнутых задних ногах. Почему именно эти изображения попали на монету? Выбита она была в 671 году от основания Рима (83 г. до Р. X.) сыном трибуна 664 года, когда он проходил должность ‘монетария’, одну из младших государственных должностей, состоявшую в наблюдении за чеканкой монеты. Фамилия эта происходила из города Тускулума, где она была патрицианскою и сделалась в Риме плебейскою. Основание Тускулума приписывалось легендами Телегону, сыну Улисса, и знаменитой волшебнице Цирцеи, которая, превратив через волшебный напиток спутников Улисса, высланных им вперед, в свиней, хотела повторить это и с самим Улиссом, пошедшим отыскивать их по следам… Но божество покровительствовало Улиссу: к нему был послан ‘вестник богов’ Гермес (у римлян — Меркурий), который в виде молодого юноши (так он и представлен на монете) подошел к нему, рассказал о чарах Цирцеи и дал ему знаменитую траву моли, имея которую при себе Улисс не только был в безопасности от чар и силы волшебницы, но и мог подчинить ее себе. Так все и вышло, как предсказал Гермес: все знают историю эту по мифам. Но как интересно увидеть ее в изображении человека I века до Р. X. ! Мы видим именно того Меркурия, того возвращающегося домой Улисса, какого представляли себе люди поздней римской республиканской эпохи. Монета эта, величиною в серебряный двугривенный, теперь, с изображением фотографии, могла бы дать прекрасный большой рисунок знаменитых фигур и сцены. А подлинник ее, в течение двух тысяч лет переходивший из рук в руки, сперва торговцев и потом случайных владетелей и, наконец, любителей-собирателей, стоит всего от 1 р: до 2 р., смотря по сохранности. Наконец, экземпляр безукоризненной сохранности, без малейшей порчи, нисколько не потертый, как бы недавно из чекана, может стоить все-таки не дороже 5 руб. ! Такие безукоризненной сохранности экземпляры, как бы недавно из чекана, попадаются чрезвычайно редко и обозначаются у нумизматов тремя буквами: ‘f. d. с. ‘ (fleur de coin, цвет чекана). На 100 экземпляров монеты данного рисунка едва можно отыскать один, который позволительно отметить этими волшебными тремя буквами, дающими полное удовлетворение нумизмату. На самом деле почти все древние монеты дошли до нас в более или менее изломанном, исцарапанном, стершемся от употребления виде: обычно — изображение измято или страшно обтерлось, сглажено, буквы надписи многие или вовсе стерлись, или перестали разбираться от сильной потертости, иногда видно только начало или только конец надписи, ибо обычно она идет по краю ободка, который стирался от употребления! И только редчайший случай, когда новенькая монета попадала к какому-нибудь скупцу-одиночке, к фанатическому скряге, который ее не клал в карман, чтобы израсходовать, а клал в кубышку, в медный или глиняный кувшин, и зарывал в землю, в саду, в погребе, в лесу, пряча от воров или, пожалуй, от нелюбимых наследников, — только в этом случае монета I—II века до Р. X. выходит в XIX, в XX веке после Р. X. как бы только что вышедшей из рук монетария. ‘Восстановленные’ монеты в торговлю не шли: они дарились императором в своем кругу, друзьям и родственникам или любителям-археологам. Поэтому выпускались в небольшом количестве, и сохранилось их очень немного, откуда и проистекает страшно высокая ценность безусловно всех ‘восстановленных’ экземпляров, хотя художественный характер их чекана большею частью ниже республиканского, и собственно исторический интерес, конечно, ниже, но ‘реставрированная’ Траяном монета Мамилиев этого типа уже стоит не от 1 р. 50 к. до 2 р., а 300-350 и 400 франков (смотря по сохранности), т. е. не менее 150 рублей! Всего Траяном было ‘восстановлено’ 39 типов республиканских монет из общего числа их 742 типов. Мне, в моих нумизматических поисках, ни разу не попалось ‘реставрированной’ монеты, хотя, признаюсь, я, с моей точки зрения на нумизматику, не дал бы за такую монету и 15 руб. Тут уже начинается ‘любительство’, а не наука, действует спорт на редкости, а не интересы истории.
Как-то я разговорился с человеком очень образованным, окончившим университет, теперь уже почти министром, объехавшим весь свет, бывшим в Италии, в Египте и Индии. Я спросил его:
— Может быть, вам попадались древние монеты? Может быть, у вас есть они?
— Древние монеты? Предлагали очень много у самых подножий пирамид. Но я, конечно, отказался: ведь они все поддельные!
‘Они все поддельные’ — это такая аксиома, в которой невозможно переубедить среднего образованного русского человека! Мы, русские, не начали сколько-нибудь — распространенно и общедоступно — заниматься нумизматикою, а к нам уже вползла эта чудовищная змея, предупреждающая и делающая невозможным самый интерес к нумизматике: убеждение, что подлинных монет или нет, или они уже все подобраны в музеи и кабинеты, и у торговцев могут попасться только фальшивые, или почти все сплошь фальшивые. Передавая мне горсть, довольно полновесную, серебряных греческих драхм и медных оболов, один друг мне сказал:
— Нате, батюшка! Подлинные. Моему отцу за 70 лет, а он еще в молодости совершил путешествие в Морею и там приобрел эти монеты. Теперь таких не найдете, теперь все поддельные. А эти вырыты были на его глазах, и тогда еще дураки были и подделывать не научились.
Эта горсть монет, штук e 150, и сделала меня, непредвиденно и случайно, страстным нумизматом. Невозможно было не рассмотреть того, что досталось даром. И что же я почувствовал, когда среди Паллад и Зевсов… увидел Химеру и трех танцующих нимф! Три девушки, взявшись за руки, танцуют — как танцуют! — и это сделано в серебре за 2300 лет до нас, и это — сейчас у меня, на моей ладони, под увеличительным стеклом!! Неужели я имею перед собою искусство эллинов в подлиннике??! Но вот — Химера: лев идет влево, все четыре ноги — в шаге, передняя лапа поднята, из спины выходит высоко поднявшаяся змея! Сказочное чудовище, сделанное людьми, которые в него верили! верили в Химеру!! Робко я вступил в Эрмитаж, под его гостеприимные своды, где немногие для целой России знатоки нумизматики проводят всю жизнь в рассматривании, изучении, классификации и описании древних монет, — прося сказать, что же это за чудеса попали ко мне?
— Три нимфы — это на монете города Филиппи, вот на обороте и надпись », . е. филиппинцев, жителей города Филиппи, основанного Филиппом Македонским. Другая монета, с Химерою, — Сикиона, вот видите большое », начальная буква его имени. Это века IV до Р. X.
— Подлинная?
— Конечно, подлинная!
— Но чего же это тогда стоит?
— Драхма Сикиона, с Химерой, рублей 5—6, Филиппи с нимфами — два-три рубля.
— Так дешево? Я думал, целое состояние!
— Зачем же ‘состояние’, если они попадаются постоянно. Есть монеты, стоящие почти ‘состояние’, но они к вам не попадут: их один-два экземпляра во всем свете, и стоимость их исчисляется до двух и даже до трех тысяч рублей за одну монету! Но вы можете всю жизнь заниматься собиранием древних монет, потратить на это большие деньги, и, однако, не только не купить, но даже и не встретить никогда у торговцев или случайных продавцов подобной монеты. Все такие монеты под стеклом и крепким замком в коллекциях Лондона, Парижа, Берлина и Вены, стоимость которых исчисляется в десятки миллионов рублей, или — в частных коллекциях страшных богачей, стоимость которых простирается до сотен тысяч рублей.
Однако это не совсем так. И до сих пор, особенно в южной России, мало тронутой раскопками и инженерными работами, — весьма часто открываются клады монет при проведении железных дорог, и отыскиваются страшно редкие монеты. Так была найдена за последние годы тетрадрахма Понтийского царя Митридата IV и жены его Лаодикеи (250—190 гг. до Р. X.), проданная крестьянином мелкому торговцу за немного рублей, она быстро возвысилась в цене, переходя из рук в руки, к более крупным и знающим торговцам, пока не попала к председателю Московского Нумизматического общества, г. Ф. Прове, за несколько сот рублей. Год назад г. Прове продал с аукциона свое собрание, состоявшее из 3078 монет, через венскую фирму монетных торговцев, братьев Эггер, за общую сумму 149141 крону, причем монета Митридата IV и Лаодикеи пошла одна за 10500 крон, т. е. 5000 рублей, и была куплена в Париж. В руках г. Прове сохранился, к счастью, золотой статир архонта Игиэнонта, который стоит еще гораздо дороже тетрадрахмы Митридата IV, ибо он представляет единственный в свете экземпляр, вероятно, он не будет выпущен из России, как это плачевно случилось с тетрадрахмою Понтийского царя и царицы. Ценность последней тем более удивительна, что их в свете два экземпляра (теперь оба в Париже), и что это не золотая, а серебряная монета. Но ценность объясняется тем, что монета имеет значение исторического памятника: в величину серебряного рубля выгравированы глубоко индивидуальные лица царя и царицы, с такой тонкостью и мастерством, как это умели делать только греческие художники-резчики! Курчавая, коротко остриженная голова царя, выпуклое, негритянского типа, лицо его с толстыми губами, воловья толстая шея, с морщинами на ней, — все дает свидетельство, что это не ‘вообще классическое лицо’, но как бы фотография исторического человека, умершего 2250 лет назад! единственная или сохранившаяся в двух экземплярах фотография!! Какой здесь интерес для такого историка, как Момзен! Конечно, она стоит 10500 крон, и даже это дешево. Кстати, о ‘поддельных монетах’. Момзен сам посвятил классический труд древней нумизматике, и уже можно думать, что он-то не принимал фальшивые монеты за поддельные!
Всем, кто высказывает это ‘всеобщее убеждение’, что подлинно древних монет у торговцев нет, или что они — крайне редки, я отвечаю одним вопросом, который повторяю здесь, ибо испытал его силу:
— Вам попадались когда-нибудь поддельные екатерининские пятаки? или поддельные елисаветинские рубли?
И, услышав ‘нет!’, продолжаю:
— Так же точно, пропорционально, не существуют, и они ни для чего не нужны, эти ‘поддельные’ римские динарии и греческие драхмы! Они немногим дороже монет екатерининского и елисаветинского времени, а встречаются настолько же чаще, насколько торговля в цветущие времена Греции и Рима не только превосходила русскую торговлю XVIII века, но даже и русскую торговлю будущего XXI века! Торговая жизнь кипела, искусство стояло высоко, все богатства мира стекались поочередно в Рим, Александрию, ко двору Александра Великого, в Афины, в Карфаген, Сидон и Тир, мудрено ли же, что чудные монеты Птоломеев и Селевкидов, огромные ‘двойные сикли’ финикиян, с изображением их корабля и струящейся под ним воды, продаются не свыше 25 рублей, и часто за 20, 10 и 8 рублей, — прекрасной сохранности, с полными надписями, с портретами Птоломеев и Селевкидов и с прекрасной нагой фигурою Аполлона, сидящего на ‘амфалосе’. Это был камень конусообразной формы, находившийся в алтаре его храмов. Последнее изображение — обычный тип оборотной стороны сирийских монет. Кто будет их ‘подделывать’, если неподдельная стоит 12 рублей и если для сколько-нибудь не пошлой подделки надо употребить месяц труда, специальные инструменты и большое знание нумизматики? И кому сбывать эти фальшивые монеты, если их, собирателей, несколько человек во всей России и от покупателя до покупателя надо ехать от Петербурга до Ростова-на-Дону, и продать этому ‘покупателю’ товару на 10, на 100 р., с опасением, что он бросит вам в лицо ваши наглые подделки?! Чем ‘подделывать’, лучше заказать капитанам черноморских пароходов купить их в Константинополе или Смирне, где они ценятся по рублю за пригоршню бронзовых монет или по 5 р. за пригоршню серебряных. Это — несравненно дешевле стоимости работы в подделке, и будут подлинные, т. е. не будет скандала при продаже.
И все же подделки есть. Имея собрание в 3 1/2 тысячи монет, я рублей 100 истратил на покупку подделок, самых пошлых, но только в самом начале собирания! Быстро приобретается навык, если не с полной уверенностью говорить: ‘вот это — подделка’, то по крайней мере сомневаться в подлинности, — и тогда сейчас, при малейшем возбуждении подозрения, воздерживаться от покупки. При этой осторожности риск очень мал. А для различений подделок есть очень дешевый способ: именно копаться и копаться, всматриваться и всматриваться, с увеличительным стеклом в руках, в ничего не стоющий ‘лом’ древних монет, т. е. в остатки, обломки, совершенно почти стершиеся экземпляры их. Такие обломки и ‘хлам’ ‘уже, конечно, не подделаны, потому что ничего не стоят: между тем, например, в 5 или 10 экземплярах монеты, положим, императора Адриана сохранены решительно все части этой монеты, но только раскиданные на 5—10 монетах, вот тут-то и можно безошибочно присмотреться к характеру работы! Монеты для разных городов, эпох и народов были до того характерны, что, напр., монеты Пантикапеи и Ольвии можно узнать по одной букве, по осколку совершенно маленькому!
Но есть подделки художественно-научные, страшно трудные для различения: но — только редких и дорогих монет, продажа которых могла вознаградить огромный труд и стоимость производства поддельных монет! Знаменитейшие подделки были сделаны Беккером, ученым нумизматом, который обманул все музеи Европы, ‘вырыв из земли клад’ с изумительными по красоте и совершенству чекана монетами и распродав их любителям всей Европы. Когда в 1830 году открылось его позорное дело, — унизительное и для торговца, — этот ученый покончил самоубийством. Всего он вырезал 662 штемпеля, и теперь они все изучены, описаны и отмечены. Подделки его всегда можно узнать по тому, что они уже слишком красивы, слишком манят взор, — ‘древнее древних’ и изящнее изящнейших и так ‘испорчены’, что все важное уцелело. Никогда отшибленного носа, раздавленных губ, надпись не стерта, а всегда срезана, и то в несущественной части, причем оставлены края букв, всегда при изумительной красоте гравировки рисунка-портрета!!! Их так немного и они настолько уже попали ‘к знатокам’ в свое время и хранятся у них в качестве ценных копий с редких монет, что в торговле их почти не попадается. Затем подделок действительно очень много — в Риме возле Колизея, в Пестуме около развалин храма Посейдона, — у имеющихся здесь торговцев ‘древностями’, — и, вероятно, у ‘подножий пирамид’. То, что я встречал в этом отношении в Риме, было совершенно неинтересно, страшно дорого и почти сплошь фальшиво. Но зато очень дешево, совершенно подлинные и тогда страшно интересные я приобретал… в Петербурге, просто в меняльных лавках, торгующих процентными бумагами, на Невском, Гороховой и Садовой улицах! Как они сюда попадали — мудрено сказать. Я не могу объяснить себе иначе, как тем, что это — части тайно расхищаемых дорогих коллекций, перешедших к невежественным наследникам, и, затем через слуг попадающие к ‘кому-нибудь’, за стоимость только металла, и скапливающиеся в конце-концов у торговцев. Здесь, между прочим, я приобрел великолепно сохранившиеся серебряные и огромные бронзовые монеты Птоломеев, позднее Малоазийские и царей Вифинии и Сирии.
1906 г.
P. S. В настоящее время знаменитейшим поставщиком во все музеи Европы, — в наш Эрмитаж, в Британский, Берлинский и Парижский музей, — является турок Осман Нурри-бей. Он имеет своих агентов, разыскивающих для него монеты при раскопках, во всех древних городах Малой Азии, Турции, Персии, Греции и северной Африки. Ежегодно он приезжает со своими ‘новостями’ в Петербург и Москву, в марте или апреле месяце, и останавливается (теперь) в Htel Regina, Морская ул.
Примеч. 1913 г.