АРАПЪ ПЕТРА ВЕЛИКАГО.
II.
III.
IV.
V.
Сергй Ауслендеръ.
Библіотека великихъ писателей. Пушкинъ, т. IV, СПб., 1910
Арап Петра Великого, Ауслендер Сергей Абрамович, Год: 1910
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Осенью 1827 года Пушкинъ ухалъ изъ Петербурга въ Михайловское. Въ недавнее мсто заключенія онъ возвращался свободнымъ, чтобы отдохнуть отъ разсянной жизни въ столицахъ и писать на свобод, (‘другіе увряютъ, что онъ пріхалъ отъ того, что проигрался’, злословитъ Вульфъ).
Въ первой глав ‘Арапа Петра Великаго’ находимъ мы дату 31 іюля 1827 года, а въ третьей 10 августа. Этими числами имемъ право мы опредлять время рожденія замчательнаго романа, мысль о которомъ давно владла Пушкинымъ.
Вульфъ постилъ его 16 сентября и описываетъ въ очаровательномъ по бытовымъ подробностямъ отрывк изъ своего дневника, какъ онъ нашелъ Пушкина въ молдавской красной шапочк и халат за рабочимъ столомъ, на которомъ принадлежности уборнаго столика поклонника моды были разбросаны между Montesquieu, Bibliothè,que de campagne, журналомъ Петра I, ежемсячниками Карамзина, изъясненіемъ сновъ и т. д. Они уютно пообдали въ осеннія сумерки, запивая рейнвейномъ швейцарскій сыръ. Въ черной сафьяновой тетради, которую Вульфъ сначала принялъ за лтопись массонской ложи, замтивъ на ней стертый треугольникъ, Пушкинъ показалъ гостю ‘только что написанныя дв главы романа въ проз, гд главное лицо представляетъ его праддъ Ганнибалъ, сынъ Абиссинскаго эмира, похищенный турками, а изъ Константинополя русскимъ посланникомъ присланный въ подарокъ Петру I, который его самъ воспитывалъ и очень любилъ. Главная завязка этого романа будетъ — какъ Пушкинъ говоритъ — неврность жены сего арапа, которая родила ему благо ребенка и за то была посажена въ монастырь’. (Дневникъ Вульфа у Майкова, ‘Пушкинъ’).
Вотъ программа несомннно точная и записанная со словъ Пушкина.
Пушкина уже давно тянуло написать романъ. ‘Богъ дастъ’ говорилъ онъ друзьямъ ‘мы напишемъ историческій романъ изъ русской жизни, на который и другіе полюбуются’ (Анненковъ 191 стр.) Уже въ третьей глав ‘Евгенія Онгина’ онъ мечтаетъ:
‘Тогда романъ на старый ладъ
Займетъ веселый мой закатъ’.
Онъ чувствовалъ, что геній его призванъ и обязанъ передъ русской литературой завоевать еще новую область и дать начало русской повсти. Такъ опредляетъ историческое значеніе ‘Арапа Петра Великаго’ Блинскій: ‘Что касается до повсти — она со времени появленія Марлинскаго до Гоголя, играла роль ученицы и только въ отрывк изъ романа Пушкина ‘Арапъ Петра Великаго’ на минуту сдлалась мастеромъ въ смысл нмецкаго мейстера или итальянскаго маэстро’ (Блинскій т. III, стр 41). Давъ совершенные образцы во всхъ областяхъ словесности, Пушкинъ не могъ оставить безъ защиты и покровительства художественную прозу и долженъ былъ написать романъ.
Чувствуя на себ этотъ сладкій и страшный долгъ, на кого же, какъ не на Петра и Ганнибала могъ направить свою фантазію Пушкинъ прежде всего. Къ Петру все влекло Пушкина, въ Петр видлъ онъ и классическаго героя — побдители ‘Полтавы’ и почти божество,— мистически прекраснаго, восторгающаго и вмст пугающаго ‘чудотворца’, ‘Мднаго Всадника’.
Изобразить своего любимца, сочетать вс черты небожителя съ образомъ живого человка, котораго такъ любилъ и тонко угадывалъ Пушкинъ, развернуть широкую бытовую картину времени, въ русской исторіи едва ли не самаго необычайнаго,— это ли не соблазнительная задача художнику?
Въ Ганнибал же Пушкинъ любилъ не только замчательный художественный образъ-гротескъ, котораго не создать самому пылкому воображенію, образъ экзотическаго принца, соединившаго въ себ всю яркость востока, французскаго XVIII вка и странну ю остроту петровской эпохи. Больше всего помнилъ и любилъ въ немъ Пушкинъ своего прадда, таинственную связь съ которымъ чувствовалъ онъ всю жизнь, всегда мечтая и думая о немъ.
Художественну ю цну образа Ганнибала Пушкинъ, конечно, отлично зналъ, и еще по поводу поэмы Рылева ‘Войнаровскій’ писалъ брату Льву: ‘Присовтуй Рылеву помстить въ свит Петра I нашего ддушку. Его арапская рожа произведетъ странное впечатлніе на всю картину Полтавской битвы’.
Такимъ образомъ, романъ ‘Арапъ Петра Великаго’ изъ всхъ вещей Пушкина является наимене случайной, привлекшей лишь на минуту воображеніе поэта. А между тмъ, Пушкинъ не только не кончилъ ‘Арапа’, но и какъ то мало-по-малу замолчалъ и о своемъ роман и о Ганнибал, о которомъ раньше кстати и не кстати любилъ вспоминать и въ письмахъ и въ стихахъ. Уже Блинскій обратилъ вниманіе на нкоторую странность этого забвенія. ‘Не понимаемъ, почему Пушкинъ не продолжалъ этого романа. Онъ имлъ время кончить его’, недоумваетъ Блинскій.
Мы попытаемся найти отгадку на этотъ вопросъ, остановившись сначала на исторической личности Ганнибала и отношеніи къ ней Пушкина.
Отсылая читателя къ схематической біографіи Абрама Петровича Ганнибала въ стать І’. Модзалевскаго (І и томъ этого изданія, стр. 14—20), или къ спеціальнымъ и указаннымъ нами въ примчаніяхъ изслдованіямъ, мы остановимся только на четырехъ моментахъ, наиболе интересовавшихъ Пушкина и имющихъ ближайшее отношеніе къ роману ‘Арапъ Петра Великаго’.
Фантастическое происхожденіе Ганнибала вызывало много легендъ. Самъ Пушкинъ, несмотря на весь свой интересъ и стремленіе узнать все возможное о своемъ прадд, о происхожденіи Ганнибала имлъ представленія весьма смутныя. Твердо считалъ онъ себя, напримръ, ‘потомкомъ негровъ безобразныхъ’. Это обычное и до сихъ поръ мнніе о негритянскомъ происхожденіи Пушкина слдуетъ считать посл обстоятельнаго изслдованія проф. Д. Н. Анучина поколебленнымъ. Показанія о наружности Абрама Петровича, хотя вообще нсколько сомнительныя, не указываютъ на характерные признаки вншности негритянской. На портрет, правда весьма недостоврномъ, Абрама Петровича въ Московскомъ главномъ архив министерства иностранныхъ длъ (I томъ этого изданія) онъ изображенъ съ лицомъ не негритянскаго типа, а сухимъ, овальнымъ, съ высокимъ лбомъ, средней толщины губами и прямымъ носомъ. Нигд мы не найдемъ другого изображенія Ганнибала, кром словъ о немъ Корсакова въ ‘Арап Петра Великаго’: ‘съ твоимъ ли сплющеннымъ носомъ, вздутыми губами, съ этой ли шершавой головой бросаться во вс опасности женитьбы’.
Помимо того, что Пушкинъ былъ твердо увренъ въ своемъ негритянскомъ происхожденіи (въ бумагахъ Пушкина была найдена краткая запись Петра Абрамовича, въ которой ясно сказано ‘отецъ мой былъ негръ’), не было ли для Пушкина въ этомъ странномъ, преувеличенномъ безобразіи Ибрагима особой мучительной сладости? Къ этому мы, впрочемъ, еще вернемся.
Ганнибалъ былъ не негръ, а абиссинецъ. Годился онъ въ город Лагонь, который лежитъ на правомъ берегу Марба и вмст съ другими округами входить въ составъ горной страны Хамасенъ (или Амасенъ) въ 100—150, примрно, километрахъ къ западу отъ Массовы.
Въ нмецкой біографіи Ганнибала, найденной въ бумагахъ Пушкина, вольный переводъ которой переписанъ его рукой, гакъ описывается происхожденіе Ганнибала: ‘Годомъ былъ африканскій арапъ, изъ Абиссиніи, сынъ въ тогдашнія времена сильнаго владльца въ Абиссиніи, столь гордаго своимъ происхожденіемъ, что выводилъ оное прямо отъ Аннибала. Сей владлецъ былъ Вассаломъ Отоманской Имперіи въ конц прошедшаго столтія, взбунтовавшагося (sic) противу Турецкаго Правленія вмст со многими другими князьями, утсненными налогами. Посл многихъ жаркихъ битвъ сила побдила. И сей Ганнибалъ 8 лтъ, какъ меньшой сынъ Владльца вмст съ другими знатными юношами былъ отведенъ въ залогъ въ Константинополь. Жребій сей долженъ былъ миновать отрока, но мать его была послдняя изъ 30 женъ Африканскаго Владльца — прочія княгини поддержанныя своими связями, черезъ интриги родственниковъ, обманомъ посадили его на корабль, назначенный для отвоза залоговъ — сестра его, единственная, любимая, старе его нсколькими годами, имла довольно духа, чтобы бороться за него — она уступила сил, проводила его до лодки, надясь просьбами его избавить или изкупить жертвою всхъ своихъ драгоцнностей.— Но видя, что вс ея старанія были тщетны, бросилась она въ мор[е] и утонула. — Въ самой глубокой старости текли слезы… (его при) воспоминаніи любви и дружбы — и диво всегда живо и ново представлялась ему сія картина.— Вскор посл привезенъ былъ А. въ Константинополь и вмст съ другими юношами принятъ въ Сераль султана, гд пробылъ годъ и нсколько мсяцевъ’. (И. А. Шляпкинъ ‘Изъ неизданныхъ бумагъ А. С. Пушкина’).
Прозорливая прихоть Петра выдлила мальчика Абрама и сдлала его съ первыхъ лтъ жизни въ Россіи близкимъ къ царю. Но время крещенія Абрама въ Вильн въ 1707 году Петръ, самъ вмст съ польской королевой Августой II былъ его воспріемникомъ. ‘И отъ того времени былъ при Его Императорскомъ Величеств неотлучно’ — пишетъ про себя Ганнибалъ въ прошеніи къ Сенату. Абрамъ исполнялъ обязанности личнаго секретаря государя, а потомъ по словамъ біографіи ‘государь будучи день это дня боле убжденъ дарованіями сего юноши и подъ собственнымъ своимъ надзоромъ далъ ему лучшихъ учителей — особенно математиковъ’.
Въ этомъ замысл Петра сдлать изъ абиссинскаго принца одного изъ сподвижниковъ своихъ по преобразованію Россіи, въ этомъ неутомимомъ попеченіи о чернолицемъ плнник есть какая-то странная причудливость, столь характерная для всей Эпохи Петровскаго царствованія.
Это та же затйливая прелесть смшенія, какъ на портрет Шхонебека (См. т. I, стр. 15), гд ‘государь всея Руси’ изображенъ въ голландскомъ кафтан въ чулкахъ и башмакахъ, на голов его большая круглая шляпа съ загнутыми полями, украшенная перьями, изъ-подъ шляпы падаютъ на плечи длинные локоны парика. Въ правой рук онъ держитъ скипетръ, которымъ опирается на столъ съ лежащими на немъ регаліями. Изъ за правой руки Петра видна голова стоящаго позади ‘арапа’.
Портретъ этотъ, сдланный, вроятно, еще до прибытія Ганнибала въ Россіи’ (Шхонебекъ уже умеръ въ 1704 году), показываетъ, что въ этой причуд поставить близко отъ себя ‘арапа’ была какая-то преднамренность. Чмъ-то это нравилось Петру, будто Петръ понималъ, что ‘арапская рожа произведетъ странное впечатлніе на всю картину’. Въ этомъ есть какая-то особая острота начала русскаго XVIII вка, тяжелаго, строительнаго, но уже по своему пышнаго и причудливаго. Петръ остался вренъ до конца жизни своей экзотической зат — усердно покровительствовать Ганнибалу. Онъ послалъ его въ Парижъ для науки (по другимъ извстіямъ арапъ былъ оставленъ въ Париж Петромъ, бывшимъ тамъ въ 1717 году). Въ 1723 году вызвалъ его въ Россію и ‘похалъ къ нему навстрчу съ Екатериной до 27 версты до Краснаго Села, сдлалъ его (22 лтъ) бомбардирской роты 1. Г. Преображенскаго полка, коего полка самъ Петръ былъ капитаномъ, капитанъ-лейтснантомъ, въ космъ чин могъ онъ Государя всегда видть безъ доклада’. Передъ самой смертью Петръ далъ приказъ выслать Ганнибалу въ Ригу, гд тотъ былъ для поправки укрпленій, 2,000 голландскихъ дукатовъ, и на смертномъ одр вспомнилъ о своемъ арап: ‘Петръ умирая просилъ объ немъ свою наслдницу и Великую Княжну Елизавету дабы его какъ чужестранца’… (охраняли). Такова истинно-трогательная картина отношеній суроваго геніи Россіи къ Абраму Петровичу Ганнибалу, картина нисколько не преувеличенная и тонко угаданная Пушкинымъ въ ‘Арапе Петра Великаго’.
Относительно жизни Ганнибала въ Париж мы имемъ свднія весьма скудныя. Сохранились письма Ганнибала въ Россію, къ кабинетъ-секретарю Макарову, но содержанію почти однородныя: вс наполнены жалобами на ‘нищету’ и просьбами ‘не оставить въ такой бдности’.
5 марта 1722 года Ганнибалъ пишетъ: ‘мы здсь вс въ долгу не отъ мотовства, но отъ бумажныхъ денегъ. Если бы не было здсь графа Мусинъ-Пушкина, то бъ умерли съ голоду’.
Нмецкій біографъ сообщаетъ, что Ганнибалъ ‘окончилъ курсъ математическихъ наукъ подъ руководствомъ Belior, выпущенъ былъ оттуда офицеромъ артиллеріи, служилъ въ Гишпанской наслдственной войн, капитаномъ артиллеріи былъ во всхъ походахъ, былъ употребляемъ въ копаніи минъ, раненъ въ голову въ одномъ подземномъ сраженіи и взятъ въ плнъ’.
Мы не имемъ никакихъ прямыхъ указаніи, что Ганнибалъ жилъ той блестящей жизнью французскаго общества XVIII вка, о которой говоритъ Пушкинъ, но не имемъ никакихъ основаній считать эту главу ‘Арапа Петра Великаго’ неправдоподобной. Ганнибалъ, но словамъ біографа, имлъ особую рекомендацію отъ Петра къ регенту, герцогу Орлеанскому, какъ знатный иностранецъ, онъ имлъ, вроятно, доступъ въ самые изысканные салоны Парижа. Кром того мы имемъ изъ эпохи позднйшей, петербургской уже дв записочки Абрама Петровича къ какимъ-то ‘кронштадскимъ плутовкамъ’, сквозь тяжелую неуклюжесть штиля Петровскаго языка въ этихъ записочкахъ пробивается тонъ опытнаго въ амурныхъ длахъ, жеманнаго и насмшливаго французскаго любезника. Приводимъ одну изъ этихъ записочекъ цликомъ:
‘Комплиментъ не великъ, да жалобенъ, не много пишу, да много силы замыкаю.
Кокетка, плутовка, ярыжница, княжна Яковлевна, непостоянница, втеръ, бшенная, колотовка, долго ли вамъ меня бранить, своего господина, докол вамъ буду терпть невжество, происходящее изъ вашихъ устъ, аки изъ пропасти бездны морскаго, волю вамъ даю теперь до моего прізду, прости моя Дарья Яковлевна, сударышня глупенькая, шалунья Филипьевна’. (Шубинскій, Княгиня А. И. Волконская и ея друзья. ‘Историческій Встникъ’ 1904, No 12).
Изъ Парижа Ганнибалъ привезъ не только вншній лоскъ. И по образованію, и но взглядамъ Абрамъ Петровичъ возвратился въ Россію истиннымъ европейцемъ. Біографы Ганнибала, характеризуя его, ссылаются главнымъ образомъ на тяжелое дло о развод, въ которомъ Ганнибалъ играетъ роль тирана, съ жестокими и необузданными страстями. Но матеріалы, приведенные въ стать г. Шубинскаго о кн. Волконской, рисуютъ намъ Ганнибала и съ другой стороны, какъ просвщеннаго и гуманнаго, сравнительно съ своими современниками, государственнаго дятеля. Пушкинъ, нсколько идеализируя вульгарную семейную исторію Ганнибала, правъ выставляя его человкомъ культурнымъ и тонкимъ и подчеркивая его европеизмъ.
Обращаемся теперь къ тому, что въ продиктованной Пушкинымъ Вульфу программ называется ‘главной завязкой этого романа’.
Въ конц 1730 года, пріхавъ изъ Сибири, Абрамъ Петровичъ познакомился съ капитаномъ галернаго флота Андреемъ Діоперомъ — грекомъ по происхожденію. Дочь его Евдокія скоро покорила сердце Ганнибала, онъ просилъ руки ея и получилъ на это радостное согласіе отца, но не невсты, которая ни за что не хотла идти за Абрама Петровича ‘понеже арапъ и не нашей породы’. Кром того флотскій поручикъ Кайсаровъ уже былъ счастливымъ любовникомъ Евдокіи Андреевны.
Однако настояніями отца и Ганнибала между 6 января и 21 февраля 1731 года свадьба состоялась и Абрамъ Петровичъ увезъ молодую жену въ Перновъ, куда былъ назначенъ учить кондукторовъ математик и черченію.
Насколько бракъ этотъ общалъ быть счастливымъ, можно судить но тому, что въ первое воскресенье Великаго поста (Пасха въ 1731 году приходилась 9-го апрля) у Перновской мщанки, весьма сомнительнаго поведенія, Морши, Евдокія Андреевна познакомилась съ кондукторомъ Шишковымъ, играла съ нимъ въ короли ‘и когда Шишковъ король былъ, то ей капитанш, положилъ, чтобы она его цловала, что капитанша и учинила’.
Вскор посл этого у нихъ завязались сношенія черезъ писаря Тимофева. Шишковъ клялся ‘я тебя люблю всмъ сердцемъ’ и съ этого у нихъ ‘любленіе пошло’ вплоть до февраля 1732 года, когда Ганнибалу донесли объ этомъ съ прибавленіемъ, что Шишковъ ‘хвалился его — капитана окормить’. Абрамъ Петровичъ подалъ въ Перновскую канцелярію донесеніе о томъ, а къ жен ‘приставилъ караулъ’ и сталъ допрашивать домашнимъ образомъ, ‘билъ и мучилъ ее смертельными побоями необычно’, принуждая показать на допрос, что она ‘съ кондукторомъ Шишковымъ хотла его Ганнибала отравить’
Евдокія Андреевна подъ угрозой смерти подтвердила все, что значилось въ донос и была посажена на Госпитальный дворъ, гд пробыла пять лтъ.
Въ 1736 году, намреваясь жениться второй разъ на дочери капитана Перовскаго полка Христин-Регин фонъ-Шёбергъ, съ которой онъ жилъ уже нсколько лтъ на своей подгородной мыз Курикулля, Ганнибалъ потребовалъ надъ Евдокіей суда, который постановилъ: ‘прелюбодиц учинить наказаніе, гонять по городу лозами, а прогнавши, отослать на Прядильный дворъ, на работу вчно, а Ганнибалу, какъ невинному, за руками всхъ присутствующихъ выдать аттестатъ’. Евдокія Андреевна подала на этотъ приговоръ прошеніе въ Петербургъ и просьбу, чтобы ее вытребовали туда. Въ март 1736 года по прибытіи въ Петербургъ, она подала въ св. синодъ челобитную, въ которой заявляла, что первоначальныя показанія были вырваны у нея угрозами и пытками.
Посл всякихъ канцелярскихъ проволочекъ, въ 1743 году синодъ вытребовалъ дло къ себ и подсудимая была выпущена до окончательнаго ршенія на поруки. На свобод Евдокія Андреевна вскор сошлась съ подмастерьемъ академіи наукъ Абумовымъ и родила отъ него дочь Агриппину вскор умершую, которая, вроятно, и породила слухи о блой дочери ‘арапа’, такъ какъ ни о какомъ другомъ ребенк Евдокіи Андреевны въ процесс не упоминается. Евдокія Андреевна была взята опять подъ стражу и по совту одного священника подала въ консисторію прошеніе, въ которомъ она сознавалась въ своихъ проступкахъ и ходатайствовала о развод съ Ганнибаломъ, указывая, что онъ женился уже на другой и иметъ отъ нея дтей.
Консисторія начала новое дло о второмъ брак Ганнибала въ ревельской соборной церкви въ 1736 году. Ганнибалъ подалъ челобитную императриц Елисавет, и окончательное опредленіе консисторіи состоялось только въ 1753 году (21 годъ спустя посл перваго заключенія Евдокіи Андреевны на Госпитальный дворъ).
Бракъ Ганнибала съ Христиной Шебергъ было постановлено утвердить, наложивъ на Абрама Петровича эпитимью и денежный штрафъ. Евдокія же Андреевна была признана виновной въ преступныхъ сношеніяхъ съ Кайсаровымъ, Шишковымъ и Абумовымъ и присуждена къ разведенію съ Ганнибаломъ и заключенію въ монастырь. 24 января 1754 года отставному солдату Щеколдину было выдано изъ с.-петербургской консисторіи 3 рубля и приказано доставить Евдокію Андреевну въ новгородскую консисторію и оттуда въ Староладожскій монастырь, гд она вскор и скончалась.
Такова тяжелая исторія женитьбы ‘Арапа Петра Великаго’, которая должна была служить ‘главной завязкой этого романа’, исторія фатальная для семейства Ганнибаловъ (сынъ Абрама Петровича — Осипъ Абрамовичъ почти повторилъ исторію отца: въ его процесс тоже есть и двоеженство и прочія семейныя неурядицы), исторія, которую Пушкинъ не усплъ или не захотлъ развязать до печальнаго конца, бросивъ ‘Арапа Петра Великаго’ на самомъ первомъ узл ‘главной завязки’.
Въ одномъ изъ раннихъ стихотвореній Пушкинъ писалъ про себя:
Vrai dmon pour l’espiè,glerie,
Vrai singe par sa mino.
(Настоящій демонъ въ шалостяхъ, настоящая обезьяна но виду).
Можно привести еще нсколько примровъ того, что Пушкинъ какъ-то особенно подчеркивалъ свое физическое родство съ далекимъ предкомъ Ганнибаломъ.
Красной нитью проходитъ въ а Арап Петра Великаго’ главное — именно го, что герой его, ‘арапъ’, человкъ необычайный по самому происхожденію своему, который никогда не можетъ слиться съ окружающимъ его обществомъ, у котораго всегда затаенная печаль о какой-то фантастической, далекой, навсегда утраченной жизни подъ небомъ Африки. ‘До глубокой старости Аннибалъ помнилъ еще Африку, роскошную жизнь отца, 19 братьевъ, изъ коихъ онъ былъ меньшой, помнилъ какъ ихъ водили къ отцу, съ руками связанными за спину, между тмъ, какъ онъ одинъ былъ свободенъ и плавалъ подъ фонтанами отеческаго дома, помнилъ также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблемъ, на которомъ онъ удалялся’ (примчаніе Пушкина къ 1-й глав ‘Евгенія Онгина’),
Судьба этого человка иметъ въ себ много остро привлекательнаго, по и глубокая трагедія таится за этой ‘необычайностью’.
‘Обыкновенно смотрли на молодого негра, какъ на чудо, окружали его, осыпали привтствіями и вопросами, и это любопытство, хотя и прикрытое видомъ благосклонности, оскорбляло его самолюбіе. Сладостное вниманіе женщинъ, почти единственная цль нашихъ усилій, не только не радовало его, но даже наполняло горечью и негодованіемъ. Онъ чувствовалъ, что онъ для нихъ родъ какого-то рдкаго звря, творенія особеннаго, чужого, случайно перенесеннаго въ міръ, не имющій съ нимъ ничего общаго. Онъ даже завидовалъ людямъ, никмъ незамченнымъ и почиталъ ихъ ничтожество благополучіемъ’. (‘Арапъ Петра Великаго’ глава I).
Когда Пушкинъ почти тоже самое, что онъ говоритъ объ Ибрагим, повторяетъ въ посланіи къ Юрьеву о себ:
А я, повса вчно праздный,
Потомокъ Негровъ безобразный.
Взрощенный въ дикой простот,
Любви невдая страданій,
Я нравлюсь юной красот,
Безстыднымъ бшенствомъ желаній:
Съ невольнымъ пламенемъ ланитъ
Украдкой Нимфа молодая,
Сама себя не понимая,
На Фавна иногда глядитъ,
не даетъ ли онъ право сказать, что печать этого ‘необычайнаго’ чувствуетъ еще и онъ, правнукъ, на себ.
Но посланіе къ Юрьеву написано въ 1818, году, а строки объ Арап въ 1827 г.
Въ посланіи къ Юрьеву эта странная ‘необычайность’ юношески радуетъ еще Пушкина, она залогъ значительной и яркой судьбы, которая еще не пугаетъ, не утомляетъ, не заставляетъ малодушно ‘завидовать людямъ, никмъ незамченнымъ и почитать ихъ ничтожество благополучіемъ’.
1827 годъ уже является началомъ послдняго десятилтія жизни Пушкина, въ которое онъ, какой-то усталый, во многомъ разочарованный, такъ необъяснимо стремился (особенно посл женитьбы въ 1831 году) къ спокойной обыкновенности свтскаго и придворнаго семьянина.
Въ 1835 году онъ писалъ въ ‘Египетскихъ ночахъ’:
‘Чарскій употреблялъ всевозможныя усилія, чтобы сгладить съ себя несносное прозвище (поэта). Онъ избгалъ общества своей братьи литераторовъ и предпочиталъ имъ свтскихъ людей, даже самыхъ пустыхъ, но это не помогало ему’.
И вотъ именно въ эту эпоху, когда онъ чувствовалъ что ‘это не помогало ему’, что все-таки онъ останется необычайнымъ, посланнымъ Россіи для великаго дла, но не могущимъ сдлаться совсмъ простымъ, совсмъ похожимъ на этихъ свтскихъ людей, которыми онъ окружилъ себя, въ эту эпоху легко предположить, что браться за ‘Арапа Петра Великаго’, возобновлять въ своей фантазіи постоянно печальную, семейно-роковую повсть тоже ‘необычайнаго’ и столь таинственно связаннаго съ нимъ человка, Пушкину было не очень пріятно.
Странное безобразіе Ибрагима, которое было сладко преувеличивать раньше Пушкину, какъ усиленіе той ‘необычайности’, что въ 1818 году еще мучительно радовала его и въ себ, не было кстати вспоминать въ то время, когда сложная собственная исторія женитьбы ставила мрачный вопросъ Корсакова: ему ли, потомку злосчастнаго мужа Евдокіи Андреевны, ‘бросаться во вс опасности женитьбы’?
Мы не ршаемся наши догадки считать твердо-обоснованнымъ отвтомъ на вопросъ Блинскаго: ‘не понимаемъ, почему Пушкинъ не продолжилъ этого романа’.
Мы знаемъ, что вступаемъ въ область такихъ интимныхъ и тонкихъ переживаній, гд трудно что-нибудь утверждать, а можно только угадывать. Но то, что романъ ‘Арапъ Петра Великаго’ связанъ самымъ тснымъ образомъ съ личною жизнью Пушкина, что многое написанное о далекомъ прадд какъ-то очень близко касалось правнука — въ этомъ едва-л и слдуетъ сомнваться.
‘Арапъ Петра Великаго’ извстенъ но рукописи, перебленной и снова исправленной въ тетрадяхъ Московскаго Румянцевскаго музея за No 2378 и въ нсколькихъ черновыхъ отрывкахъ въ тетрадяхъ No 2367 и 2308. На первой страниц рукописи выписаны Пушкинымъ эпиграфы, потомъ отброшенные. Для первой главы — изъ сатирическаго стихотворенія И. И. Дмитріева ‘Путешествіе N. N. (Василія Львовича Пушкина) въ Парижъ и Лондонъ’.
… И въ Париж,
И началъ жить, а не дышать.
Для слдующихъ главъ выписаны слдующіе эпиграфы:
И теб жену добуду
Иль я мельникомъ не буду.
(Аблесимовъ, Мельникъ Колдунъ).
Какъ облако на неб
Такъ мысли въ насъ мняетъ легкій образъ:
Что любимъ днесь
Но завтра ненавидимъ.
(Источникъ не указанъ).
Ужъ столъ накрытъ, ужъ онъ рядами
Несчетныхъ блюдъ отягощенъ.
(Источникъ не указанъ).
Желзной волею Петра
Преображенная Россія
(Языковъ).
Не столько нжитъ красота,
Не столько восхищаетъ радость.
Не столько легкомысленъ умъ,
Не столько я благополученъ,
Желаніемъ честей размученъ…
Зоветъ я слышу славы шумъ.
(Державинъ).
Наконецъ эпиграфъ изъ ‘Руслана и Людмилы’, который и былъ помщенъ Пушкинымъ при IV глав, напечатанной въ ‘Сверныхъ Цвтахъ’ на 1829 годъ.
При жизни Пушкина изъ ‘Арапа Петра Великаго’ были напечатаны только два отрывка. Въ ‘Сверныхъ Цвтахъ’ на 1824 годъ ‘IV глава изъ историческаго романа’ и въ ‘Литературной газет’ за 1830 годъ въ А,: 13—‘Ассамблея при Петр I’, отрывокъ изъ III главы. Имени автора при обоихъ отрывкахъ поставлено не было, и при второмъ отрывк были сдлана выноска: см. Голикова и Русскую Старину (‘Русская Старина’ альманахъ, изданный незадолго передъ тмъ Кирилловичемъ). Оба отрывка были перепечатаны съ измненіями въ 1834 году въ изданіи повстей Пушкина. Весь сохранившійся текстъ романа былъ напечатанъ уже посл смерти Пушкина въ ‘Современник’ за 1837 годъ въ IV том, но неточно и съ ошибками. Въ рукописи нтъ заглавія и фамилія отца невсты Арапа обозначалась одной буквой, Р. Въ ‘Современник’ и посмертномъ изданіи была поставлена фамилія Рагузинскій, не смотря на то, что имя Ржевскаго указано въ самомъ текст IV главы, а Рагузинскій напротивъ упоминается теткой Наташи, какъ предполагаемый женихъ.
О томъ, что замыселъ ‘Арапа Петра Великаго’ долго владлъ Пушкинымъ, свидтельствуютъ два отрывка, близкіе по содержанію къ тем романа. Одинъ отрывокъ, извстный по Румянцевской рукописи No 2370 отъ 1825 года.
Черный воронь выбиралъ блую лебедушку:
Какъ жениться задумалъ царскій арапъ:
Межъ боярынь арапъ похаживаетъ,
На боярышенъ арапъ поглядываетъ.
Что выбралъ себ арапъ сударушку
Черный воронь — блую лебедушку.
А какъ онъ, арапъ, чернешенекъ,
А она то, душа, блешенька…
Второй отрывокъ не такъ близокъ къ ‘Арапу Петра Великаго’ по содержанію, но въ немъ много общаго по колориту съ первой главой романа. Это драматическая сцена изъ французской жизни XVIII вка между господиномъ Дорвилемъ (въ ‘Арап’ любовникъ графини Мервиль) и графиней (см. т. III, стр. 176). Дло идетъ о беременности графини и неожиданномъ возвращеніи мужа. Такъ же, какъ въ ‘Арап Петра Великаго’, графиня въ отчаяніи отвергаетъ вс предложенія любовника защитить ее (въ ‘Арап’ Ибрагима) и въ конц концовъ придумываетъ какой-то ловкій способъ избжать гибели.
Отрывокъ этотъ, отнесенный И. А. Шляпкинымъ къ 1830—1831 году, показываетъ, что въ это время Пушкинъ, если уже и не продолжалъ ‘Арапа’, то какъ-то еще вспоминалъ о тем и план его. Посл 1831 года (годъ женитьбы и рзкій поворотъ въ настроеніяхъ Пушкина) мы не находимъ никакихъ напоминаніи о роман. Врны ли или нтъ наши догадки, случайно ли или не совсмъ случайно, но ‘Арапъ Петра Великаго’ съ этого времени былъ сданъ окончательно въ архивъ и забытъ — съ какимъ-то особеннымъ стараніемъ.
‘Эти семь главъ неоконченнаго романа, изъ которыхъ одна упредила вс историческіе романы гг. Загоскина и Лажечникова, неизмримо выше и лучше всякаго историческаго русскаго романа, порознь взятаго, и всхъ ихъ, вмст взятыхъ’. Такъ писалъ Блинскій объ ‘Арап Петра Великаго’, и врядъ ли его приговоръ потерялъ свое значеніе и для нашего времени. Какой историческій романъ {‘Войну и Миръ’ нельзя, конечно, считать историческимъ романомъ въ тсномъ смысл слова. Ред.} по самому методу и по исполненію поставимъ мы выше ‘Арапа Петра Великаго’?
Совершенно не прибгая къ громоздкой бутафоріи обыкновенныхъ историческихъ романовъ, Пушкинъ передаетъ эпоху съ поразительной точностью въ характеристикахъ своихъ героевъ, въ дйствіяхъ и переживаніяхъ ихъ.
‘Арапомъ Петра Великаго’ положено начало новому методу историческаго романа, методу, по которому художникъ долженъ не только знать вс подробности событій, обстановки и друг., но и какъ-то особенно чувствовать эпоху, людей имъ описываемыхъ, посредствомъ высшей интуиціи представлять ихъ такъ точно и ярко, будто они его современники, о которыхъ онъ отлично знаетъ и какъ они одваются, и какъ говорятъ, и что переживаютъ.
Это перевоплощеніе развязываетъ художнику руки, позволяетъ избжать того нарочитаго историзма, который запахомъ учебниковъ изгоняетъ изъ романа жизнь, но съ другой стороны обязываетъ не сдлать ни одного ложнаго жеста, не сказать ни одного фальшиваго противъ стиля эпохи слова.
Высокое преимущество этого метода блестяще доказано ‘Арапомъ Петра Великаго’.
Безъ всякаго напряженія, только иногда вкрапливая мелкія бытовыя подробности, воскрешаетъ Пушкинъ жизнь эпохи сложнйшей по соединеніямъ элементовъ самыхъ разнообразныхъ, обращая вниманіе главнымъ образомъ на интимныя переживанія своихъ героевъ, съ которыми онъ обращается черезъ столтіе съ такой непринужденной простотой, съ такой увренностью, будто это его близкіе друзья, прекрасно изученные имъ въ теченіе многихъ лтъ.
И даже нкоторыя историческія обмолвки, какъ напримръ ‘старинная зала’ въ дом Ржевскаго (какія же старинныя залы въ Петербург 1723 года?) не могутъ ни на минуту ослабить геніальной врности и полноты исторической картины, переданной въ этихъ тонкихъ миніатюрахъ семи коротенькихъ главъ неоконченнаго романа.
Весь XVIII вкъ Франціи въ этомъ одномъ портрет графини, милой, легкомысленной, нжной, беззаботной, мняющей любовниковъ, какъ перчатки истинной женщин Франціи XVIII вка. Вся порочность, веселость, яркость этого очаровательнаго времени послднихъ лтъ великолпія Версаля передана Пушкинымъ въ нсколькихъ, необходимыхъ, казалось бы, только для хода романа, словахъ о графин.
Потайная лстница въ дом графа, замна чернаго ребенка блымъ, поздравленіе недавнимъ любовникомъ графини Мервилемъ Ибрагима съ ея благосклонностью, послднее графинино ‘Bonne nuit, messieurs’ мужу и любовнику, изъ которыхъ ни тотъ, ни другой не хотли уйти раньше, нжное письмо къ Ибрагиму, которому графиня уже измнила,— эти нсколько небрежно брошенныхъ деталей, нсколько мелкихъ эпизодовъ съ такой несомннной подлинностью и убдительностью раскрываютъ намъ маленькіе, отдльные углы сцены, необходимые для дйствія романа, что все цлое, о которомъ почти не говорится, угадывается само собой. И весь Парижъ шумный, пышный чувствуется такъ несомннно, какъ не передать бы его никакому самому исторически-точному описанію праздниковъ, маскарадовъ, событій.
Этотъ недостроенный среди болотъ и пустырей Петербургъ, въ которомъ европейская изысканность такъ своеобразно преломлялась со стариной и съ грубой простотой строителей и завоевателей, въ которомъ въ домахъ, построенныхъ на старинный ладъ, упрямые бояре еще вздыхаютъ о старыхъ порядкахъ среди шутихъ и томныхъ боярышенъ, Петръ въ холстяной фуфайк принимаетъ на мачт корабля депеши отъ герцога Орлеанскаго, въ наполненныхъ дымомъ трубокъ шкиперовъ низкихъ залахъ танцуютъ менуэтъ, весь этотъ странно-противорчивый Петербургъ данъ Пушкинымъ въ нсколькихъ мимоходомъ брошенныхъ словахъ.
Всего насколько картинъ, насколько портретовъ, утрированный французскій модникъ Корсаковъ, еще не потерявшая всего очарованія теремной поэзіи, хрупкая, нжная — нжностью тепличнаго цвтка — Наташа: загадочный, задумчиво-печальный Ибрагимъ, домъ Ржевскихъ со всей тяжестью до-Петровскаго боярскаго быта, Петръ великодушный, простой, бодрый и веселый, съ тяжелой тростью, громкимъ смхомъ, глиняной трубкой и гамбургскими газетами, чародй и властитель Россіи, и весь Петербургъ, все странное время Петра воскресаетъ, какъ по знаку магической палочки.
И все это достигается тмъ, что съ самаго перваго слова романа читатель уже тамъ въ далекой Франціи, въ далекомъ Петербург и поэтому каждый смутный намекъ понятенъ и о многомъ можно просто умолчать, такъ какъ нтъ и не можетъ быть никакого сомннія въ мст и времени дйствія.
‘Арапъ Петра Великаго’ остается непревзойденнымъ въ русской литератур и является примромъ удивительнымъ — совершенства достиженія и совершенства метода {Ср.: Д. Н. Анучинъ, ‘А. С. Пушкинъ’, Русскія Вдомости, 1899 г., No 99—No 209 или отд. изд., Москва, 1899 г., И. А. Шляпкинъ, ‘Изъ неизданныхъ бумагъ Пушкина’, А. Д. Хмыровъ, ‘Историческія статьи’, С.-П.-Б., 1873, С. П. Опатовичъ, Е. А. Аннибалъ’ (процессъ А.), Русская Старина, 1877 г., т. XVIII, Шубинскій, ‘Княгиня А. Н. Волконская и ея друзья’, Историческій Встникъ, 1901. No 12: Гельбигъ, Русскіе избранники и случайные люди въ XVIII вк’.}.