Мимоза
Мимоза
АПОЛЛОН-САПОЖНИК
АПОЛЛОН-САПОЖНИК
И в споре том великом
Ухо чуткое порой
Слышит под румяной плотью
Кости щелканье сухой.
А.Хомяков
Аполлон-сапожник, Садовской Борис Александрович, Год: 1912
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Акмеизм в критике. 1913—1917
СПб.: Изд-во Тимофея Маркова, 2014.
Мне прислали тетрадку в 28 небольших страниц под громким заглавием: ‘Гиперборей’. Это — периодически выходящий журнальчик, являющийся органом так называемого ‘Цеха поэтов’. Признаюсь, последнее название давно уж меня смущало и ставило в тупик. Как это поэты могут объединяться в цех? Приложимо ли самое понятие о ремесленнике к понятию о поэзии? Обидно делалось за священное звание поэта, ставящего себя на одну доску с ремесленником. Пушкин говорит:
…Ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты поэт,
И для тебя закона нет.
Должно быть, у гг. ‘цехистов’ уничижение паче гордости, думалось мне. Загадка разъяснилась, однако, для меня лишь после того, как я ближе ознакомился с изданиями ‘Цеха поэтов’. Перелистав их тощие, превосходно изданные книжки, я облегченно вздохнул, и все мне стало ясно: представители цеха все, что угодно, но только не поэты.
Оговорюсь: я исключаю из их числа г. С. Городецкого, попавшего в компанию честных тружеников по очевидной ошибке. Городецкий — поэт, и мне глубоко досадно, что с пути созвездий и заоблачных бурь певец ‘При’ сошел смиренно на землю и уселся за ремесленный станок.
Перелистывая странички ‘Гиперборея’, искренне хочется сказать его участникам: зачем и для кого вы трудитесь, господа? Кому нужны все эти ваши анатомические препараты, эти гомункулы, зарожденные в колбах и ретортах, мертворожденные ваши строчки, не способные увлечь и захватить живого читателя?
Если вы думаете, что этой беготней в колесе готовите вы дорогу будущему Пушкину, то ошибаетесь жестоко: будущий Пушкин, который придет еще не скоро, первым своим шагом разорвет, не заметив, вашу паутину, и от слов пойдет к жизни, тогда как вы совершили обратный путь. Сведя поэзию к ремеслу, вы ребячески издеваетесь над искусством, мастерски тачая лакированные туфельки и ботинки, вы сами тешитесь своим ‘веселым мастерством’. Но никому не нужно оно, и не по ноге будущему Пушкину окажется ваша эстетическая обувь.
Если старые бесхитростные стихотворцы, вроде Яхонтова или Пальмина, в простоте души не ведавшие, что они творят, и чуждые основных художественных законов, могут с точки зрения подлинного искусства назваться ремесленниками, то их изделия были достойны своего времени. Продолжая сравнение с обувью, можно сказать, что Пальмины и Минаевы в своих тяжелых охотничьих сапогах и сами шли и вели своих читателей через болотистые дебри к тем путям, откуда вышли к ним навстречу и сменили их новые подлинные поэты. Но чтобы после Брюсова и Блока самодовольно прищелкивать во всеуслышание эстетическими каблучками, рядиться в экзотические тряпки и продевать себе кольца в нос, бережно засушивать свои мелкие впечатленьица в листках переведенных с иностранного книжек, видеть подвиг в том, что к любому слову можно подобрать любую рифму, — это такое глубокое паденье, такой чудовищный поворот назад, за которым слышится уже явственно сухой стук мертвых кладбищенских костей.
Что прежде всего выдает ремесленника? Отсутствие чувства меры. Е. Зенкевич с отвратительными подробностями описал посаженного на кол турку да еще имел смелость поставить эпиграф из Пушкина: ‘На кольях, скорчась, мертвецы оцепенелые чернеют’. Но у Пушкина к этому описанию не прибавлено ни слова, г-н же Зенкевич переложил в дубовые стихи страницу из учебника ‘Судебной медицины’, и от его ‘произведения’ читателя тошнит.
Поразительная узость и бедность, сквозящая в сочинениях гг. цехистов, объясняется тем, что у поэта образ и стих возникают в природном соответствии, порожденные непроизвольно впечатлениями жизни, ремесленник же питается крупицами чужих, преимущественно книжных переживаний. Если поэта можно сравнить с ребенком, начинающим говорить, для которого понятие и слово непременно обусловливают друг друга, то ремесленник уподобляется говорящему попугаю, который не чувствует произносимых им слов.
О критическом отделе ‘Гиперборея’ (4 странички) я умолчу: дружеская критика не есть критика вовсе. Единственно в качестве ‘перла’ ее приведу мнение некоего акмеиста (это — одно из подразделений трудолюбивого цеха) о ‘Скифских черепках’ г-жи Кузьминой-Караваевой:
‘Доисторическая женственность имеет в себе многое, что должно пройти сквозь строй культур (?) и остаться навсегда живым. Но еще не самодовлеющее художественное воплощение этой силы дают ‘Скифские черепки’, а только зерна. Тоска ‘курганной царевны’ часто слишком туманна и бесплодна. Полное отсутствие умения искупается подлинным темпераментом (!) и мгновенными, слепыми, но вещими озарениями’.
Такова ремесленная критика.
Печатается по: Мимоза. Аполлон-сапожник // Русская молва. 1912. No 8 (17 декабря). С. 4. Автором статьи был поэт, прозаик, историк литературы и последовательный ненавистник акмеизма Борис Александрович Садовской (Садовский) (1881—1952). Лиодор Иванович Пальмин (1841—1891) и Александр Николаевич Яхонтов (1820—1890) — второстепенные русские поэты. Автором рецензии на ‘Скифские черепки’, напечатанной в ‘Гиперборее’, был Сергей Городецкий, свой отзыв не подписавший. Высказанное в статье Садовского суждение об участниках ‘Цеха’ как о стихотворцах, питающихся ‘крупицами чужих, преимущественно книжных переживаний’, утратив свои негативные коннотации, будет положено в основу целого ряда исследований об акмеизме и акмеистах (В. М. Жирмунского, в первую очередь).