В. Шекспиръ
Антоній и Клеопатра.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/a01-25.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/a02-21.jpg)
АНТОНІЙ и КЛЕОПАТРА.
І.
II.
III.
IV.
Антоний и Клеопатра, Шекспир Вильям, Год: 1606
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Переводчики: Ольга Чюмина и Николай Минскій
Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій / Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 4, 1904.
Подъ Филиппами тнь Цезаря и Брутъ вторично увидлись, молодая слава освободителя Рима поблекла передъ грознымъ проклятіемъ убитаго диктатора, исполнителемъ котораго явились оба наслдника его обаянія, Цезарь младшій и Антоній. Посл гибели послдняго войска республики y римской свободы остался только одинъ заступникъ: Секстъ Помпей, сынъ Помпея Великаго. Но легіоновъ y него не было, и его военныя силы — сицилійскіе рабы и морскіе разбойники — могли только держать въ осадномъ положеніи изнуренную Италію, но не сулили ему сколько нибудь значительныхъ успховъ въ борьб съ побдоносными тріумвирами, по крайней мр до тхъ поръ, пока т дйствовали согласно. Правда, надежды на это согласіе были очень слабы: холодная разсчетливость молодого Цезаря и безразсудная страстность Антонія взаимно отталкивали другъ друга, и ихъ союзъ, хотя и сплоченный кровью Цицерона и множествомъ другихъ жертвъ проскрипцій 43 года, никакихъ залоговъ долговчности въ себ не заключалъ. Связующими звеньями между ними были мужчина и женщина: Лепидъ и Фульвія. Но мужчина былъ слишкомъ женственнаго, a женщина слишкомъ мужского характера для того, чтобы удачно исполнить свою роль.
Лепидъ былъ не только третьимъ членомъ тріумвирата — онъ могъ даже приписать себ заслугу его основанія. Всмъ былъ памятенъ тотъ день, когда онъ, осторожный и нершительный, стоялъ со своими легіонами въ Галліи, a Антоній, разбитый и преслдуемый, съ остатками своего войска искалъ y него защиты и, не будучи имъ принятъ, расположился лагеремъ по сосдству съ нимъ. Никогда еще чарующая сила личности не сказалась съ такой поразительной, всепобждающей мощью: солдаты Лепида высыпали посмотрть и послушать бывшаго помощника послдняго диктатора Рима и участника его славы, нкогда всемогущаго нын освященнаго несчастьемъ. И вотъ раздляющій валъ между обими стоянками разрушается, Антоній входитъ тріумфаторомъ въ чужой лагерь, приближается къ оставленному и испуганному Лепиду — и внезапно бросается на колни передъ нимъ, называя его своимъ отцомъ и спасителемъ. Что это? Разсчетъ? Нтъ, увлеченіе, но одно изъ тхъ увлеченій, которыя коренясь въ самой природ человка, силой своей непосредственности вмигъ завоевываютъ симпатіи и лучше всякаго разсчета содйствуютъ цлямъ увлекающагося. Съ этого дня начинается второе возвышеніе Антонія… или, говоря правильне, третье, такъ какъ второе мы должны начать съ той минуты, какъ онъ, посредствомъ такого же заразительнаго увлеченія, отбилъ y республиканцевъ впечатлительную городскую толпу — читатели знаютъ эту безподобную сцену изъ ‘Юлія Цезаря’ нашего поэта. Тогда молодой Цезарь положилъ предлъ его дальнйшимъ успхамъ, подъ стнами Мутины солнце Антонія затмилось: теперь, посл его безкровной побды надъ Лепидомъ, оно опять сіяло въ прежнемъ блеск, и умный Цезарь не счелъ полезнымъ для себя продолжать вражду. У той же Мутины былъ заключенъ роковой для Рима тріумвиратъ, первымъ послдствіемъ котораго были проскрипціи, a вторымъ — походъ обоихъ противниковъ въ Македонію, гд подъ ихъ ударами пали послдніе бойцы за римскую республику. Во время македонскаго похода въ Италіи остался Лепидъ въ званіи консула — и Фульвія, которая, въ качеств жены Антонія и тещи Цезаря, была какъ бы геніемъ (или фуріей) тріумвирата.
Эта женщина, едва ли не самая замчательная изъ римскихъ тигрицъ той эпохи, имла тогда за собой богатое и разнообразное прошлое. Мы видимъ ее впервые женой мятежнаго демагога Клодія, кумира римской черни и заклятаго врага Цицерона, ихъ бракъ былъ счастливъ, благодаря сходству ихъ натуръ, и она сильно горевала объ его безвременной смерти — смерти въ свалк на большой дорог, достойно завершившей безпокойную жизнь этого человка. Вскор затмъ,однако,она вышла за Куріона, ‘перваго среди геніальныхъ повсъ того времени’, какъ его называетъ Моммзенъ, главное орудіе Цезаря въ его разрыв съ сенатомъ. Куріонъ вскор погибъ въ Африк и Фульвія вторично осталась вдовой. Ближайшимъ другомъ убитаго былъ нашъ Маркъ Антоній, онъ не побоялся взять въ свой домъ женщину, похоронившую двухъ своихъ мужей, и любилъ ее страстно, несмотря на насмшки своего врага Цицерона, что ‘римскій народъ ждетъ отъ Фульвіи третьяго подарка’. Много разговоровъ возбудилъ тогда одинъ случай, хотя и маловажный, но все же доказывающій всю романтичность, если можно такъ выразиться, натуры Антонія. Во время испанскаго похода Цезаря, когда Римъ съ трепетомъ ждалъ всти о новой побд или о гибели своего властителя, Антоній по государственнымъ дламъ долженъ былъ вы-хать изъ Рима, Фульвія осталась въ город, томимая тоской и ревностью: любовь къ супруг не препятствовала Антонію любить на сторон другую, прекрасную актрису Цитериду. Вдругъ… но разскажемъ дальнйшее словами Цицерона: ‘Около десятаго часа дня Антоній пріхалъ къ Краснымъ Скаламъ, заслъ въ какой то харчевн и провелъ тамъ за виномъ остатокъ дня, затмъ онъ быстро въ коляск вернулся въ городъ и, окутавъ голову плащемъ, поспшилъ домой. Привратникъ: кто тамъ? Отвтъ: гонецъ отъ Марка. Тотчасъ его ведутъ къ той, ради которой онъ и пришелъ, и онъ передалъ ей письмо. Она его читаетъ, плачетъ… a письмо было любовное, и его содержаніе сводилось къ тому, что онъ прекращаетъ свою связь съ той актрисой, что онъ всю любовь, которую питалъ къ ней, переноситъ на жену. Слезы Фульвіи льются все сильне и сильне — и вотъ нашъ сердобольный супругъ не можетъ доле сопротивляться, обнажаетъ голову, бросается ей на шею…’ ‘О негодяй!’ восклицаетъ гнвно ораторъ, ‘для того, значитъ, чтобы твоя жена увидла тебя неожиданно въ роли Ганимеда (по нашему: селадона), для того ты распространилъ по Риму ночную тревогу, по Италіи — многодневный страхъ?’. Да, эта черта была въ Антоніи: увлекаясь любовью, онъ не щадилъ не только нервовъ, но и крови своихъ согражданъ. Будущее оправдало эту оцнку гораздо ршительне, чмъ могъ предполагать прозорливый Цицеронъ.
Итакъ, Фульвія была женой Антонія ко времени тріумвирата, по желанію войскъ, Цезарь Младшій женился на ея молоденькой дочери отъ перваго брака и падчериц своего новаго союзника, Клодіи, благодаря этому она стала самой вліятельной женщиной, а по удаленіи Антонія и Цезаря въ Македонію и самой вліятельной личностью въ Рим. Сенатъ и народъ были къ ея услугамъ, между тмъ какъ обоимъ консуламъ, изъ которыхъ однимъ былъ Лепидъ, досталась скромная роль исполнителей ея желаній. Особенно краснорчиво сказалось вліяніе Фульвіи къ концу 42 г., нсколько мсяцевъ посл Филиппскаго побоища. Ея деверь Луцій Антоній былъ намстникомъ Верхней Италіи, пришлось ли ему въ качеств такового сразиться съ воинственными альпійскими племенами, или нтъ — мы не знаемъ, но фактъ тотъ, что онъ приписывалъ себ кое какія военныя заслуги и на этомъ основаніи потребовалъ тріумфа. Сенатъ, занятый македонскими и другими длами, туго откликался на его заискиванія, тогда онъ обратился къ заступничеству Фульвіи, и цль была достигнута. Перваго января слдующаго года Луцій Антоній вошелъ тріумфаторомъ въ Римъ — тріумфаторомъ по милости Фульвіи.
Вообще надобно сказать, что новая властительница Рима льнула гораздо боле къ своему мужу, чмъ къ своему зятю, когда поэтому оба тріумвира — такъ приходится говорить, такъ какъ Лепида никто въ разсчетъ не принималъ — подлили между собой свои дальнйшія задачи и Цезарь вернулся въ Италію, столкновеніе между нимъ и Фульвіей стало неминуемо. Задача Цезаря была тяжела во всхъ отношеніяхъ: онъ долженъ былъ надлить землею ветерановъ своего побдоноснаго войска, притомъ, согласно уговору, очень богато, a для этого — отнять землю y прежнихъ, законныхъ владльцевъ. Возроптала Италія, правда, расположеніе солдатъ могло служить противовсомъ ея неудовольствію, но тутъ уже Фульвія постаралась о томъ, чтобы Цезарь не очень могъ полагаться на этотъ противовсъ, заискивая отъ имени Антонія самымъ беззастнчивымъ образомъ передъ ветеранами общаго войска. Возмущенный Цезарь развелся съ ея дочерью. Это, конечно, всего мене могло заставить Фульвію и Луція Антонія прекратить свои происки и новая междоусобная война стала неизбжной. Чтобы увеличить свои шансы, Луцій развернулъ знамя свободы — и дйствительно, этимъ привлекъ на свою сторону много республиканцевъ: Фульвія не сразу ршилась согласиться съ его не въ мру смлыми идеями, но начавшаяся было между ними ссора была быстро улажена общимъ другомъ, подсказавшимъ ей оригинальное, чисто женское соображеніе. Фульвія и Луцій соединили, свои силы, началась война — ‘перузинская война’, какъ ее принято называть по имени города, занятаго врагами Цезаря. Она быстро кончилась, черезъ три мсяца Перузія сдалась. Луцій Антоній призналъ власть побдителя, но непримиримая Фульвія, равно какъ мать обоихъ Антоніевъ, Юлія, предпочла оставить Италію. Юлія была съ почетомъ принята Секстомъ Помпеемъ въ Сициліи, который былъ радъ завязать черезъ нее сношенія съ ея могущественнымъ сыномъ, что касается Фульвіи, то она отправилась въ Грецію и вскор затмъ умерла въ пелопоннесскомъ городк Сиціон.
То женское соображеніе, которое склонило Фульвію поднять знамя возстанія, состояло въ слдующемъ: ‘пусть въ Италіи разгорается междоусобная война, каковъ бы ни былъ ея ходъ — она заставитъ Марка Антонія опомниться и вырветъ его изъ объятій Клеопатры’.
Посл разлуки съ Цезаремъ Младшимъ Антоній отправился завоевывать Востокъ, находившійся на сторон республиканцевъ. Военная часть его задачи никакихъ затрудненій не представляла — никто не думалъ о сопротивленіи, но ему нужно было также добыть крупныя суммы золота для пополненія своей казны и для вознагражденія деньгами тхъ же солдатъ, которыхъ Цезарь предполагалъ надлить землею. Это было непріятно, но — при врожденномъ малодушіи привыкшаго къ обидамъ Востока, далеко не такъ опасно, какъ передлъ Италіи. Къ тому же, Антоній по всему своему характеру былъ способенъ плнить эллинизованый Востокъ. Онъ производилъ себя отъ (вымышленнаго) Антона, сына Геракла, но Геракломъ онъ былъ только на войн, въ мирное же время онъ боле старался воплотить въ себ другое греческое божество — бога весны и веселья, благодатнаго друга смертныхъ Діониса. Греки охотно шли на встрчу этой его мечт. Въ Эфес устроили въ его честь вакханскій хороводъ, женщины нарядились вакханками, мужчины сатирами, звуки флейтъ и тимпановъ оглашали городъ… Таковъ былъ въздъ въ провинцію представителя римской власти. Романтикъ по природ, онъ охотно превращалъ дйствительность въ сказку, жизнь въ сновидніе, вполн отожествляя себя со своими мечтаніями, онъ и самъ скользилъ сновидніемъ по жизни своихъ близкихъ, то грознымъ, то чарующимъ, но всегда причудливымъ, всегда противорчащимъ дйствительности. И вотъ, когда его не стало, имъ показалось невроятнымъ, чтобы онъ когда либо существовалъ, сама подруга его мечтаній говоритъ о немъ:
Мн снилось: былъ властитель Маркъ Антоній…
Но мы заглядываемъ впередъ. Въ Эфес, столиц сказочной Азіи, начался для Антонія волшебный сонъ, въ Тарс онъ всецло его опуталъ своими чарами. Тріумвиръ возсдалъ на городской площади, ‘творя судъ, окруженный сановниками города, царями и представителями сосднихъ областей и многотысячной толпой народа, вдругъ толпа заколыхалась, одна группа за другой покинула площадь, Антоній остался одинъ со своими ликторами. Что случилось? ‘Это Афродита’, говорили, ‘пришла навстить Діониса’. Какъ пришла и зачмъ — этого мы можемъ не повторять, нашъ поэтъ пересказываетъ эту встрчу со всми историческими подробностями устами Аэнобарба {Почтенный авторъ предисловія въ транскрипціи именъ нкоторыхъ дйствующихъ лицъ трагедіи становятся на строго-филологическую точку зрнія. См. подробне примчанія къ ‘Антонію и Клеопатр’.} во второй сцен второго дйствія.
Выражаясь прозаически, египетская царица Клеопатра явилась къ глав римскаго Востока, чтобы вмст съ другими царями принять участіе въ совщаніи о предстоящемъ поход противъ парянъ и кстати оправдаться въ своихъ дйствіяхъ посл смерти диктатора Цезаря, которыя многимъ казались двусмысленными. Она была дочерью царя Птолемея Авлета, ей было тринадцать лтъ, когда ея отецъ въ 51 г. умеръ, оставляя наслдниками престола ее и ея десятилтняго брата Птолемея Діониса. По его вол, согласной съ египетскимъ обычаемъ, они должны были вступить въ супружество и управлять страной вмст, но вслдствіе происковъ Потина, совтника малолтняго царя, Клеопатра была изгнана, она находилась въ Сиріи, когда въ 48 г. Помпей Великій, разбитый Цезаремъ подъ Фарсаломъ, искалъ убжища въ Египт. Онъ могъ разсчитывать на благосклонность царя, отецъ котораго ему былъ обязанъ своимъ престоломъ, но Потинъ, желая прислужиться побдителю, веллъ умертвить его во время переправы съ судна на сушу. Въ своихъ разсчетахъ онъ обманулся: Цезарь, придя въ Александрію, объявилъ, что онъ намренъ самъ ршить вопросъ о престолонаслдіи, и веллъ обоимъ царямъ явиться къ нему. Но онъ былъ безъ войска, съ небольшой свитой, египтяне его осадили въ александрійскомъ дворц, сама Клеопатра только украдкой могла его постить (по анекдоту, на который нашъ поэтъ намекаетъ въ 6 сц. II д., ее внесли во дворецъ, зашитой въ тюфякъ), шесть мсяцевъ продолжалось его стсненное положеніе, но подъ конецъ онъ побдилъ. Длъ оставалось еще много, Римъ далеко не былъ еще умиротворенъ, но Цезарь, казалось, забылъ о длахъ и вмст со своей новой подругой, шестнадцатилтней Клеопатрой, отправился вверхъ по Нилу, въ глубь чудесной страны Фараоновъ. Когда онъ наконецъ ухалъ, Клеопатра стала царицей Египта — и матерью младенца, которому она дала имя Цезаріона. Смерть диктатора была тяжелымъ ударомъ для нея, все же она продолжала дйствовать въ его дух и только нехотя, вынужденная обстоятельствами, оказала незначительную помощь Кассію. Именно въ этой помощи ей теперь приходилось оправдываться. Антоній отправилъ къ ней своего повреннаго Деллія, умнаго человка, того самаго, которому Горацій впослдствіи посвятилъ свою знаменитую оду:
Покой не забывай душевный сохранять
Въ минуты трудныя.
Такой же совтъ онъ самъ теперь далъ Клеопатр. Та его поняла, узнавъ отъ посла о романтической натур владыки Востока, она явилась къ нему той царицей сказки, которой его душа давно ждала. Афродита навстила Діониса, приплыла къ нему на своей волшебной ладь по рк Кидну, призвала его къ себ… Тщетна была его попытка соблюсти достоинство римскаго вождя, вскор въ лиц Клеопатры сказка заключила его въ свои объятія. За краткимъ упоеніемъ Тарсосскаго свиданія послдовалъ долгій сонъ египетскихъ ночей. Римъ и легіоны, Цезарь и Фульвія были забыты, даже раскатамъ перузинской войны не удалось разрушить сладкую дремоту, въ которую былъ погруженъ духъ обвороженнаго полководца. Съ грустью слдили его римскіе друзья за постепеннымъ усиленіемъ этого забытья, съ ужасомъ замчалъ онъ самъ, какъ онъ съ каждымъ днемъ терялъ часть самого себя въ своей новой любви, его цпи были прочны, и краткія минуты отрезвленія служили только къ тому, чтобы еще наглядне показать ему его полную отчужденность отъ міра дйствительности, чтобы еще сильне возбудить въ немъ тоску по покинутой сказк. Пусть духъ умершей Фульвіи — умершей не безъ его вины — зоветъ его продолжать ея дло, пусть холодный и разсудительный Цезарь предлагаетъ ему новый длежъ міра подъ условіемъ его помощи противъ владыки морей Секста Помпея, пусть общіе друзья стараются его связать съ дйствительностью рукой и ласками нжной и благородной Октавіи, ему не по себ въ римской обстановк,— въ обществ старыхъ и новыхъ друзей, за трапезой Цезаря, даже въ терем голубоокой Октавіи онъ чувствуетъ жгучій взоръ своей сказки, знаетъ, что она ждетъ его тамъ, далеко, въ лиц его ‘зми y древняго Нила’. Все сильнй и сильнй манитъ она его къ себ, за Римомъ — Аины, за Аинами — Египетъ, Александрія, Клеопатра, волшебный сонъ вторично завладлъ покореннымъ вождемъ и этотъ разъ не выпустилъ его изъ своихъ объятій вплоть до самой смерти.
Разсказъ объ этомъ сн, съ его краткими болзненными перерывами и окончательнымъ роковымъ пробужденіемъ, составляетъ содержаніе ‘Антонія и Клеопатры’ Шекспира. Анализировать его мы не будемъ. Методъ, примненный нами въ настоящемъ изданіи къ сравнительно посредственнымъ ‘Комедіи ошибокъ’ и ‘Периклу’, былъ бы неумстенъ здсь, по отношенію къ признанной жемчужин шекспировской поэзіи. Историческую обстановку, желательную для ея пониманія, дали об предыдущія главы, быть можетъ, впрочемъ, читателю будетъ еще интересно узнать, что сама драма обнимаетъ десятилтній промежутокъ между перузинской войной въ 41 г. и смертью обоихъ героевъ въ 30 до Р.Х., что Антонію къ началу драмы было 40 лтъ, Цезарю — 22, a Клеопатр — 23, что примиреніе между обоими тріумвирами состоялось въ Брундизіи въ 40 году, свадьба Антонія и Октавіи въ Рим въ 40-же году (у Шекспира оба событія разсказаны во 2 дйствіи, какъ происшедшія въ Рим), a примиреніе тріумвировъ съ Секстомъ Помпеемъ въ Мизен въ слдующемъ 39 г., что новая война Цезаря съ Секстомъ Помпеемъ, на которую намекается въ 4 сц. III д., началась въ 38 г., a отршеніе Лепида, упоминаемое тамъ же въ 5 сц., состоялось въ 36 г., между тмъ какъ убіеніе Секста Помпея легатами Антонія, о которомъ говорится въ той же сцен, произошло лишь годомъ спустя, что александрійскія распоряженія Антонія — на которыя стуетъ Цезарь тамъ же въ 6 сцен, имли мсто въ томъ же 36 г., актійское же сраженіе, къ которому круто переходится въ 7 сцен, лишь въ 31 г., что, наконецъ, послдніе два акта обнимаютъ событія одного только 30 г. Вообще анахронизмовъ мало, къ хронологіи поэтъ отнесся довольно заботливо.
Что касается хронологіи самой драмы, то она достаточно опредляется тмъ обстоятельствомъ, что въ 1608 г. пьеса подъ заглавіемъ Antony and Cleopatra была внесена въ книгопродавческіе списки (Stationers’ Registers) Блёнтомъ — тмъ самымъ Блёнтомъ, которому принадлежитъ первое изданіе нашей трагедіи въ 1623 г. Конечно, написана она могла быть и раньше, но противъ слишкомъ ранняго ея происхожденія говорятъ метрическія ея особенности, a именно статистика такъ назыв. ‘мягкихъ окончаній’, приближающая ее къ пьесамъ позднихъ періодовъ. Мы допускаемъ поэтому, вмст съ большинствомъ издателей, что Шекспиръ написалъ ‘Антонія и Клеопатру’ въ 1607 году.
Его источникомъ былъ опять, какъ и въ ‘Юліи Цезар’ и ‘Коріолан’ — Плутархъ. Зависимость отъ этого признаннаго мастера біографіи выдляетъ эти три ‘римскія’ драмы вмст съ ‘Комедіей ошибокъ’ въ особую группу. Въ остальныхъ своихъ драмахъ Шекспиръ своимъ источникамъ былъ обязанъ только матерьяломъ — сознавая ихъ художественную низкопробность, онъ въ построеніи и одушевленіи фабулы слдовалъ не имъ, a своему собственному чутью, здсь онъ и въ техническомъ, и въ художественномъ отношеніи чувствовалъ свою зависимость и съ тмъ благороднымъ прямодушіемъ, на какое способенъ только геній, подчинился обаянію своихъ образцовъ. Особенно это относится къ Плутарху и прежде всего къ его ‘Антонію’. Правда, это была біографія, но драматическій характеръ спеціально этой біографіи сознавался самимъ Плутархомъ: переходя отъ Деметрія Поліоркета къ Антонію, онъ говоритъ: ‘пора, однако, посл развязки македонской драмы приняться за римскую’. И дйствительно, онъ далъ намъ захватывающую, потрясающую трагедію, хотя и съ довольно длиннымъ прологомъ, прологъ обнимаетъ первыя тридцать главъ (изъ 87) до смерти Цезаря, когда Антоній былъ только второстепеннымъ персонажемъ въ великой драм, героемъ которой былъ диктаторъ. Кто читалъ Плутарха и имлъ возможность сравнить съ нимъ Шекспира, тому бросается въ глаза, прежде всего, трогательная любовь къ нему этого послдняго, его желаніе воспользоваться всми сколько-нибудь интересными частностями, которыя онъ находилъ въ своемъ образц, и притомъ воспользоваться по возможности дословно. Гд только можно было, онъ возсоздавалъ плутарховскія сцены — такова въ особенности сцена смерти героини. Быть можетъ, его выросшимъ на ‘юфуизм’ современникамъ послднія слова умирающей Харміаны (д. V, сц. 20) показались черезчуръ прсными въ ихъ строгой, античной красот, быть можетъ, и онъ при другихъ обстоятельствахъ придумалъ бы тираду поэффектне. Но онъ чувствовалъ себя связаннымъ, Плутархъ (гл. 85) въ слдующихъ словахъ описываетъ картину, представившуюся вошедшимъ въ комнату Клеопатры: ‘… они нашли ее умершей, лежащей въ царскомъ украшеніи на золотой постели. Изъ ея подругъ та, что называлась Ирадой, умирала y ея ногъ, Харміана же, уже шатающаяся и съ тяжелой головой, поправляла царскій внецъ на ея чел. Тутъ кто-то въ гнв сказалъ: И это хорошо, Харміана? Очень хорошо, отвтила она, и достойно царицы, отпрыска столькихъ царей. Больше же она ничего не сказала и тутъ же пала возл постели’. — A гд невозможно было непосредственно представить плутарховскія сцены, тамъ поэтъ влагалъ ихъ въ уста своимъ дйствующимъ лицамъ, особенно тому, кого онъ сдлалъ какъ бы хоромъ своей трагедіи, Аэнобарбу: такова вышеупомянутая сцена встрчи на Кидн и много другихъ. Можно сказать, что цлый рядъ сценъ только для того и созданъ поэтомъ, чтобы въ рчахъ дйствующихъ лицъ сообщить зрителямъ подробности, которыя y Плутарха разсказаны эпически, сюда относятся почти вс сцены третьяго дйствія. Конечно, он не изъ самыхъ удачныхъ: насколько Плутархъ помогалъ Шекспиру тамъ, гд его сцены носили сами въ себ драматическій элементъ и только ждали руки драматурга, настолько онъ былъ ему помхой тамъ, гд его разсказы вслдствіе своего существенно эпическаго характера туго поддавались драматизаціи. Опытный читатель сразу узнаетъ эти сцены, но только сличеніе съ источникомъ позволитъ ему понять и оцнить технику нашего поэта. Вообще третій актъ нашей трагедіи носитъ нсколько своеобразный характеръ, уже изъ предложенной выше хронологической схемы читатель могъ усмотрть, что съ него поэтъ втиснулъ вс промежуточныя событія 38—31 г., между тмъ какъ первые два акта, подобно послднимъ двумъ, представляютъ связную цпь слдующихъ одна за другой сценъ. Отсюда отрывочность этого акта, мало того, можно даже предположить, что поэтъ первоначально задумалъ другую его концепцію, которую онъ впослдствіи не смогъ или не пожелалъ осуществить. Въ самомъ дл, пусть читатель припомнитъ содержаніе обоихъ извстій, заставившихъ Антонія стряхнуть съ себя египетскую дремоту: однимъ были римскія дла, другимъ успхъ ‘парійскаго вождя’ Лабіена. Римскимъ дламъ были посвящены первые два акта, теперь въ третьемъ поэтъ переноситъ насъ въ землю парянъ, доблестный и умный Вентидій одержалъ крупную побду надъ этими страшнйшими врагами Рима, но ихъ окончательное укрощеніе онъ благоразумно предоставилъ своему полководцу Антонію. Итакъ, подготовленъ парійскій походъ этого послдняго, мы ждемъ его обстоятельнаго изображенія — такъ вдь и Плутархъ, вкратц сказавъ о подвиг Вентидія (гл. 34… ‘Вентидій же отказался отъ мысли преслдовать парянъ въ глубь ихъ страны, опасаясь зависти со стороны Антонія’ — изъ этихъ словъ Шекспиръ извлекъ цлую сцену: д. III, сц. 1), затмъ въ гл. 35—52 описываетъ богатый всякаго рода приключеніями походъ Антонія. Но наше ожиданіе не сбывается — очевидно потому, что принявъ въ фабулу парійскій походъ, поэтому пришлось бы разбить свою драму, подобно ‘Генриху IV’, на дв части. Такъ первая сцена осталась неорганической вставкой среди другихъ, началомъ безъ продолженія, a характеристика Антонія лишилась одной важной черты. Мы видимъ его Діонисомъ — царемъ веселья и любви, но не видимъ его Геракломъ — укротителемъ враговъ.
Впрочемъ, говоря о построеніи сценъ и о вліяніи на него плутархова изложенія, не слдуетъ упускать изъ виду того, что въ немъ составляетъ особенность самого поэта, въ чемъ проявляется давно знакомое намъ свойство его таланта. Я говорю объ его страсти оттнять характеръ сценъ посредствомъ контраста. Такъ въ только что названномъ ‘Генрих ІV’ серьезныя сцены войны съ мятежниками чередуются съ веселыми событіями въ истчипской харчевн и прочими дяніями сэра Джона Фальстафа, причемъ мы постоянно переходимъ отъ одного театра дйствій къ другому. Такъ здсь трезвая дйствительность государственныхъ сценъ выступаетъ передъ нами въ перемежку съ отдльными актами египетской сказки до тхъ поръ, пока он не сливаются и сказка не гибнетъ отъ жесткаго прикосновенія реальной жизни.— Вообще же, чтобъ покончить съ вопросомъ о зависимости отдльныхъ сценъ отъ Плутарха, мы можемъ разбить ихъ съ этой точки зрнія на три категоріи. Къ первой принадлежатъ драматизованныя плутарховскія сцены, сюда относятся главнымъ образомъ послдніе два акта, изъ первыхъ лишь немногія явленія. Ko второй — сцены, которыхъ y Плутарха нтъ, но въ которыхъ поэтъ нуждался для сообщенія зрителямъ того, что y Плутарха передается въ форм эпическаго разсказа, сюда относится, согласно сказанному, большинство сценъ третьяго акта. Къ третьей, наконецъ,— сцены, тоже y Плутарха отсутствующія и прибавленныя Шекспиромъ для расширенія дйствія и въ видахъ боле живой характеристики дйствующихъ лицъ, сюда относятся многія сцены, принадлежащія къ лучшимъ твореніямъ Шекспира, въ особенности же сцены съ Клеопатрой въ первыхъ двухъ дйствіяхъ.
Это наводитъ насъ на вопросъ о характерахъ въ нашей трагедіи, мы займемся ими по порядку, начиная тми, которые не тронуты сказкой, продолжая тми, которыя въ большей или меньшей мр подчинились ея чарамъ, и кончая ею самой. Другими словами: мы начнемъ съ Цезаря, будемъ продолжать Антоніемъ и кончимъ Клеопатрой, группируя послдовательно второстепенныя фигуры вокругъ главныхъ.
Молодого Цезаря мы знаетъ уже изъ трагедіи, посвященной его пріемному отцу, и тамъ мы видли его врагомъ сказки — сказки о римской республик, воплощенной въ лиц Брута. Но тамъ онъ былъ еще ученикомъ, въ одномъ только мст чувствуется и будущій властелинъ — это въ томъ, гд онъ настаиваетъ на своемъ желаніи начальствовать правымъ флангомъ въ битв подъ Филиппами (д. V сц. I): ‘я не прекословлю, но я такъ хочу’. По этому своему упорству онъ можетъ напомнить намъ Генриха Готспура, но нтъ: тотъ упрямится, горячится, и все таки подъ конецъ уступаетъ,— Цезарь не то: холоднымъ и нерушимымъ, точно приговоръ рока, стоитъ его ‘я такъ хочу’. Онъ заране взвсилъ вс препятствія, но и всю силу своей личности, онъ уметъ не хотть, тамъ гд враждебныя начала перевшиваютъ, a потому никогда не терпитъ пораженія. Онъ знаетъ, что такимъ путемъ создается обояніе, удесятеряющее наше значеніе. Да, сила Цезаря — продуктъ его ума, характеръ же этого ума — трезвая разсудительность, никогда не опирающаяся на иллюзіи, кром чужихъ, но зато имющая изъ каждой удобной констеллаціи извлекать ту пользу, которая можетъ изъ нея быть извлечена. Но съ другой стороны это умъ не узкій: подчиняя свои дйствія своему разсчету, a не своей любви, Цезарь сохраняетъ за собою свободу любить и ненавидть согласно влеченію своего сердца, a не согласно требованіямъ разсчета. Т, кого онъ любитъ не т же, что его союзники, т, съ кмъ онъ враждуетъ — не т же, что его ненавистники, сильный умомъ, онъ откинулъ отъ себя обычную слабость умныхъ людей, подчиняющихъ своимъ разсчетамъ не только окружающій міръ, но и себя самихъ. Зная, что его любовь ему не опасна, онъ любитъ все, что прекрасно, благородно, все, что возвышаетъ голову надъ приземистостью того людского стада, среди котораго ему суждено жить и дйствовать. Онъ любилъ Брута подъ Филиппами, онъ любитъ Антонія не только въ Александріи, но и въ Рим. Свои чувства къ нему онъ выражаетъ въ одну изъ рдкихъ минутъ откровенности слдующимъ образомъ (д. II сц. 2).
Нельзя дружить
Намъ при такомъ различіи въ поступкахъ,
Но существуй настолько крпкій обручъ,
Чтобъ насъ связать — то въ поискахъ за нимъ
Изъ края въ край весь міръ я обошелъ-бы.
На случай дружбы — Октавія, на случай вражды — легіоны: Цезарь знаетъ, что второе средство всегда остается въ его рукахъ и никогда ему не измнитъ, потому онъ смло пускаетъ въ ходъ первое. Октавію онъ любитъ: ‘никогда еще братъ такъ не любилъ своей сестры’. Онъ любитъ въ ней именно себя, ту часть своей души, которая независима отъ разсчетовъ политики, любитъ за ту счастливую свободу, которой она пользуется, свободу подчинять своей любви не только свои чувства, но и свои дйствія. Пусть она отправляется со своимъ супругомъ въ Брундизій, въ Аины… пожалуй, даже въ Сирію, пусть она всецло отдается своей любви къ нему, служа ей, она будетъ безсознательно служить и его цлямъ. Все равно ей придется вернуться къ нему, когда завса сказки опустится за Антоніемъ, тогда пусть звукъ боевой трубы разбудитъ того, до котораго уже не долетаютъ слова кроткой и чистой любви. Этимъ толкованіемъ вс затрудненія устранены. Кто находитъ несогласуемымъ съ любовью Цезаря къ Октавіи то, что онъ выдаетъ ее за Антонія, тотъ не принялъ въ разсчетъ его спокойной самоувренности, взвсившей заране вс шансы опасной игры и знающей поэтому, до какихъ предловъ можно рисковать любовью, не жертвуя ею и собой.
Вполн-ли правъ теперь Крейсигъ, называя послднія слова Цезаря, посвященныя уничтоженному врагу: ‘пышной драпировкой насытившагося себялюбія’? И правъ-ли Брандесъ, видя трагедію ‘гибели вселенной’ въ этомъ грустномъ исход сказки, погибшей отъ рукъ Цезаря? Нтъ, въ нашей трагедіи погибаетъ то, что несовмстимо съ земной жизнью, погибаютъ т, кто по-требовалъ для себя большей доли изъ чаши радости, чмъ сколько разршено даже любимцамъ жизни. Но жизнь торжествуетъ,— жизнь трезвая и ясная. Мы вышли изъ волшебнаго грота, наши глаза, привыкшіе къ призрачнымъ переливамъ его багровыхъ огней, склонны найти слишкомъ блднымъ свтъ дня, окружившій насъ такъ внезапно. A между тмъ это тотъ самый свтъ, который раститъ травы и деревья, тотъ самый, которымъ живетъ и движется весь міръ. Имя его здсь — Цезарь, онъ возсоздалъ разлагающееся римское государство, a для этого было одно только средство — уничтоженіе сказки, уничтожающей жизнь. Сказка обольстила его великаго отца, диктатора Цезаря, призракомъ царскаго внца, сказка увлекла Брута въ Филиппы, нашептывая ему сладкое имя свободы, сказка убаюкала Антонія на берегахъ Нила въ объятіяхъ неземной любви. И вотъ Цезарь палъ подъ ударами Брута, Брутъ подъ ударами Антонія, Антоній подъ ударами Цезаря Младшаго, и если этотъ послдній въ свою очередь не испыталъ участи своихъ предшественниковъ, то потому только, что онъ остался вренъ знамени жизни. Не будемъ же клеветать на жизнь: она къ тому-же не вся погрязла въ себялюбіи, она не чуждается нжныхъ, благородныхъ, возвышенныхъ чувствъ: рядомъ съ Цезаремъ мы видимъ Октавію.
Нсколько словъ и объ Октавіи. Въ ней поэтъ воспроизвелъ тотъ самый типъ преданной и великодушной римской матроны, который мы нашли въ ‘Юліи Цезар’ (Порція) и ‘Коріолан’ (Валерія), но спеціально римскимъ этотъ типъ назвать нельзя. Корделія, Дездемона, Имогена, Герміона — при всемъ разнообразіи въ оттнкахъ, естественно вытекающемъ изъ разнообразія положеній, это въ сущности одинъ и тотъ же женскій характеръ. И въ этомъ ничего страннаго нтъ: Октавія — это сама женственность, тотъ образъ, который мы любимъ… не въ обществ, быть можетъ, не въ свтскомъ разговор, не въ игр страстей, будь то легкая пна флирта или бурное волненіе влюбленности,— но зато въ нашей семь, y нашего очага, тамъ, гд совершается самый здоровый, самый зиждительный процессъ нашей жизни. И этотъ образъ, который намъ кажется родственнымъ съ самыми свободными твореніями шекспировской музы — на дл точный снимокъ съ исторической Октавіи, т слова, въ которыхъ съ наибольшей силой проявляется ея благородная душа (д. III, сц. 4).
Нтъ женщины меня несчастнй!
Быть межъ двухъ враговъ, молиться за обоихъ,
Чтобъ надо мной смялись сами боги,
Когда скажу: ‘благословите мужа’
И вслдъ за тмъ, наперекоръ мольб,
Воскликну я: ‘благословите брата!’
— ихъ она произноситъ y Плутарха, только въ разговор не съ мужемъ, a съ братомъ. ‘Вышедши на встрчу Цезарю и пригласивъ изъ его друзей Агриппу и Мецената, она стала ихъ уговаривать, чтобы они не сдлали ее изъ счастливйшей женщины самой несчастной изъ всхъ: ‘Теперь вс съ почтеніемъ смотрятъ на меня, какъ на сестру одного и жену другого властелина міра, если же злое ршеніе возьметъ вверхъ, то кто изъ васъ побдитъ или будетъ побжденъ,— неизвстно, моя же судьба въ обоихъ случаяхъ безотрадна’ (гл. 35). Но историческая Октавія сдлала гораздо боле для своего мужа. Родивъ ему двухъ дочерей, она посл его смерти взяла