Английская поэзия, Гербель Николай Васильевич, Год: 1875

Критика
Время на прочтение: 53 минут(ы)
Скачать в PDF

АНГЛІЙСКІЕ ПОЭТЫ
ВЪ БІОГРАФІЯХЪ И ОБРАЗЦАХЪ

Составилъ Ник. Вас. Гербель

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

Типографія А. М. Потомина. У Обуховскаго моста, д. No 93
1875

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Предпринимая настоящее изданіе, мы, въ виду громаднаго богатства англійской поэзіи, должны были ограничиться ознакомленіемъ нашихъ читателей съ избранными произведеніями только тхъ изъ англійскихъ, шотландскихъ, ирландскихъ и американскихъ поэтовъ, которые пріобрли себ полное и незыблемое право гражданства въ исторіи литературы или по своему несомннно-художественному достоинству, или по вліянію, которое они оказывали на общество и развитіе поэзіи, благодаря духу времени, обстоятельствамъ и другимъ причинамъ.
Что же касается тхъ изъ современныхъ, ещё живущихъ, великобританскихъ и американскихъ поэтовъ, которые хотя и пользуются извстностью у себя дома, но весьма мало извстны въ Европ, а у насъ, въ Россіи, и вовсе не извстны, то мы точно также не включили ихъ въ нашу книгу, потому-что извстность эта — въ самой Англіи и Америк — до-сихъ-поръ не опредлилась ещё на столько, что бы о ней можно было высказать окончательное сужденіе и, на основаніи его, указать, какое мсто подобаетъ каждому изъ этихъ поэтовъ и какое значеніе имютъ произведенія каждаго изъ нихъ въ исторіи англійской литературы. Исключеніе сдлано только въ пользу двухъ первыхъ современныхъ поэтовъ Англіи и Америки — Тениссона и Лонгфелло — имена которыхъ, благодаря прекраснымъ переводамъ гг. Вейнберга, Майкова, Михаловскаго, Михайлова и Плещеева, слишкомъ извстны у насъ, что бы быть пропущенными въ изданіи, подобномъ нашему, цль котораго — дать русской читающей публик собраніе лучшихъ образцовъ англійской поэзіи въ возможно-хорошихъ переводахъ и обстоятельныя біографіи всхъ замчательнйшихъ поэтовъ Англіи, Шотландіи, Ирландіи и Сверной Америки.
Впрочемъ, образовавшійся, вслдствіе изложенныхъ здсь соображеній, проблъ восполняется въ предлагаемомъ изданіи предпосылаемымъ собранному здсь матеріалу общимъ очеркомъ, составленнымъ по Тэну, Одиссъ-Барро и Гетшенбергеру, въ которомъ читатель найдётъ довольно полную, не смотря на ея видимую краткость, картину англійской поэзіи за всё время ея существованія, причёмъ не упущены и существенныя характеристики тхъ старыхъ и новыхъ поэтовъ, которые, по вышеизложенному соображенію, обойдены въ самомъ изданіи.

Н. Гербель.

14-го февраля 1875 года.
С.-Петербургъ.

АНГЛІЙСКАЯ ПОЭЗІЯ.
ОЧЕРКЪ,

составленный по Тэну, Одиссъ-Барро и Гетшенбергеру

I.

Если слова Маколея, что англійская литература составляетъ самую блестящую и самую прочную славу Англіи, справедливы по отношенію къ литератур вообще, то они могутъ быть также справедливо примнены въ частности и къ англійской поэзіи. Громадное богатство и громадное разнообразіе ея поражаютъ всякаго, даже поверхностнаго, наблюдателя, а чисто національный, самобытный характеръ ея приводитъ въ изумленіе, тмъ боле, что она, какъ и вся англійская жизнь, сложилась подъ вліяніемъ другъ друга смнявшихъ національностей: англо-саксонской, датской и норманской, и что на развитіе ея вліялъ цлый рядъ крайне неблагопріятныхъ обстоятельствъ.
Начало этой поэзіи теряется въ глубокой древности, въ томъ времени, когда владтелями британскаго полуострова были ещё первые туземцы — Кимври. Представителями поэзіи въ эту эпоху были барды, входившіе въ составъ Друидовъ и переносившіе въ свои псни друидическую миологію и подвиги древнйшихъ героевъ, между которыми главную роль игралъ Артуръ съ его Круглымъ Столомъ. Поэзія бардовъ такъ глубоко жила въ народ, такъ близка была ему, что ещё долго посл того какъ пало язычество и христіанское духовенство, какъ это водилось везд, стало ревностно преслдовать народную поэзію, видя въ ней одно изъ главныхъ проявленій язычества, барды продолжали существовать, какъ особая корпорація, главнымъ образомъ въ Уэльс и Ирландіи. Святой Патрикъ, обращавшій въ христіанство язычниковъ, жившихъ въ этихъ двухъ мстностяхъ, напрасно употреблялъ вс усилія къ уничтоженію пснопній бардовъ. Эти пвцы продолжали пользоваться огромнымъ почётомъ и значеніемъ. Званіе барда было наслдственное, и каждые три года они сходились на нчто въ род олимпійскихъ игръ, гд псни, одерживавшія побду, тщательно записывались и отдавались на сохраненіе королевскому исторіографу. Временемъ высшаго процвтанія поэзіи бардовъ была вторая половина VI столтія, по, въ послдствіи, они выродились въ странствующихъ разсказчиковъ и пвцовъ. Легенда сохранила имена древнйшихъ бардовъ, между которыми наибольшимъ почётомъ пользовались: арфистъ Гласкиріонъ, сравниваемый Чосеромъ съ Орфеемъ и Аріономъ, Гленнинди, Генъ, Таліесинъ и другіе.
Но, благодаря преслдованіямъ христіанскихъ миссіонеровъ, дятельность которыхъ началась на британскомъ полуостров въ VII столтіи, изъ этихъ произведеній языческой древности уцлли самые незначительные отрывки. За-то англо-саксонская словесность сохранилась въ нкоторыхъ произведеніяхъ, дающихъ самое полное и основательное понятіе о характер ея. Здсь, прежде всего, наше вниманіе останавливаетъ на себ псня о Беовульф, одна изъ древнйшихъ героическихъ поэмъ германскаго міра, отчётливо знакомящая, но слонамъ Шерра, съ переходомъ самыхъ древнихъ сверныхъ миовъ въ героическія сказанія германскаго народа, а также съ гранитно-суровою бранною сумятицею и богатырскимъ бытомъ скандинавскаго до-историческаго періода. Этотъ Беовульфъ, короли одного изъ небольшихъ народовъ, такая же полубаснословная личность, какія мы видимъ во всхъ древнйшихъ эпопеяхъ. Подобно нашему Иль Муромцу, онъ очищаетъ свою землю отъ зловредныхъ чудовищъ, а самъ выходитъ изъ всхъ передрягъ цлъ и невредимъ. Какъ Илья Муромецъ сослуживаетъ службу князю Владиміру убіеніемъ Соловья Разбойника, такъ Беовульфъ переплываетъ океанъ, чтобы помочь въ великомъ бдствіи старому королю Гротгару. Страшное чудовище, демонъ, обитающій въ болотахъ, по имени Грендель, уже 12 лтъ пожираетъ лучшихъ рыцарей Гротгара, унося ихъ въ свою пещеру. Беовульфъ вызывается вступить съ нимъ въ бой и ложится въ той самой королевской зал, откуда чудовище ещё недавно, въ одну тёмную ночь, унесло 30 благородныхъ воиновъ. И вотъ появляется Грендель: онъ, выламываетъ дверь, схватываетъ одного изъ спящихъ воиновъ, ‘разрываетъ его на куски, кусаетъ его тло, пьётъ кровь изъ его жилъ и проглатываетъ его какъ лакомую пищу’. Но Беовульфъ приподнимается — и между ними завязывается страшная битва, причёмъ земля трясётся отъ ужаснаго рсва, который испускаетъ чудовище, поражонное на смерть. Оставивъ въ зал одну руку и одно плечо, Грендель удаляется въ своё болото, чтобы тамъ окончить свою преступную жизнь. Но у него остаётся мать, такое же страшное чудовище. Едва наступаетъ ночь, какъ она является во дворц и пожираетъ одного изъ лучшихъ служителей короля. Снова начинается плачь и стенанія и снова Беовульфъ предлагаетъ свои услуги. И вотъ онъ у болота въ пустынной и зловщей мстности, обитаемой волками, змями и драконами: безтрепетно проходитъ онъ сквозь ряды этихъ чудовищъ, толкаясь о нихъ своимъ панциремъ, и чрезъ нсколько минутъ мы уже видимъ его въ пещер владтельницы этого мста ‘волчицы той бездны’ Страшная схватка кончается смертью матери и — въ то время, когда она испускаетъ духъ — въ пещеру проникаетъ тихій свтъ, похожій на свтъ неба. При сіяніи этихъ благодатныхъ лучей побдитель видитъ трупъ Гренделя, распростёртый въ углу залы, четыре рыцаря, съ которыми пришолъ Беовульфъ, съ трудомъ подымаютъ голову чудовища и, держа её за волосы, относятъ въ королевскій дворецъ.
Это первый подвигъ Беовульфа, но не послдній. Уже въ глубокой старости суждено ему снова явиться защитникомъ угнетённыхъ и возстановителемъ порядка. Чудовищный драконъ, у котораго люди похитили его сокровище’ выходить изъ своего холма и сожигаетъ людей и дома огненными волнами. Беовульфъ приказываетъ сдлать себ желзный щитъ, зная, что деревянный не выдержитъ напора огня — и отправляется на поединокъ. Но онъ печаленъ и идётъ нехотя, потому-что знаетъ, что близокъ часъ его судьбы. И вотъ передъ нимъ пещера. Онъ садится на возвышенности и посылаетъ послднее прости своимъ товарищамъ, своему народу, для защиты котораго онъ ршился пожертвовать жизнью.Затмъ, онъ зовётъ дракона, и чудовище является, испуская изъ себя пламя. Ещё минута — и Беовульфъ весь исчезаетъ въ этой масс огня. Вс товарищи его разбгаются, исключая одного Виглафа, но захотвшаго разстаться съ своимъ родственникомъ и господиномъ. Между-тмъ, поединокъ продолжается съ отчаяннымъ бшенствомъ: чудовище впивается ядовитыми когтями въ шею короля, по онъ и врный Виглафъ подымаютъ мечи и разскаютъ дракона пополамъ. Драконъ издохъ, по и послдній часъ Беовульфа тоже пробилъ: ядъ змя проникъ сквозь рану въ тло богатыря — и Беовульфъ чувствуетъ приближеніе смерти. Онъ садится на высокій камень и прощается съ своимъ врнымъ слугою и товарищемъ. ‘Пятьдесятъ зимъ — говоритъ онъ — я защищалъ и охранялъ этотъ народъ. Изъ всхъ моихъ сосдей не было ни одного короля, который бы осмлился напасть на меня со своими воинами и устрашить меня. Я хорошо управлялъ моею землёю. Я никому не ставилъ измнническихъ ловушекъ, но давалъ ложныхъ клятвъ. И потъ почему — хотя покрытый смертельными ранами — я могу ощущать радость. Теперь, дорогой Виглафъ, ступай и возьми сокровище, лежащее подъ срымъ камнемъ. Эти богатства я, старикъ, купилъ моею смертью. Они пригодятся моему народу. Я радуюсь, что могъ предъ смертью добыть такое сокровище для моего народа.’
На ряду съ этою величавою эпопеею и съ нсколькими другими отрывками воинственнаго характера, полными хотя дикой, но истинной поэзіи и въ которыхъ, какъ во всхъ произведеніяхъ подобнаго рода, вымирающій языческій элементъ живописно смшивается съ возникающимъ христіанскимъ — на ряду съ этими народными произведеніями чисто свтскаго характера, въ англосаксонской словесности этого періода встрчаются и такія поэтическія произведенія, которыя вызваны исключительно христіанствомъ и принадлежатъ къ области боле искуственной, чмъ устной литературы. Изъ поэтовъ, посвящавшихъ свою дятельность этого рода произведеніямъ, особенно прославился Цедмонъ, умершій въ 680 году. Разсказъ о нёмъ иметъ въ себ нчто легендарное. Это былъ простой пастухъ, до такой степени чуждый всякому поэтическому творчеству, что каждый разъ, какъ въ его присутствіи начинали пть и очередь доходила до него, онъ удалялся, чтобы скрыть свою неспособность сложить хотя одинъ стихъ. Но вотъ, однажды ночью, явился ему въ видніи какой-то незнакомецъ, пригласившій его спть что-нибудь — и вдругъ вдохновеніе сошло на пастуха и онъ заплъ: ‘теперь восхвалимъ хранителя небеснаго царства и совты его ума, воспоёмъ, какъ онъ, великій отецъ человческаго рода, положилъ основаніе міру!’ Когда Цедмонъ проснулся, вс стихи, сптые имъ во сн, твёрдо сохранились въ его памяти. Онъ отправился въ городъ и поступилъ въ монахи. Въ стнахъ монастыря слушалъ онъ священное писаніе и перелагалъ его въ стихи, плодомъ этой дятельности было, между-прочимъ, нчто въ род поэмы, подъ заглавіемъ: ‘Грхопаденіе’, въ которой злой духъ является какъ бы прототипомъ Мильтоновскаго сатаны въ его ‘Потерянномъ Ра’. ‘Такъ вотъ куда — восклицаетъ этотъ духъ зла, увидя себя низвергнутымъ въ адъ — такъ вотъ куда заключилъ меня мой владыка! Да, это тсное мсто, дйствительно, очень не похоже на другія, которыя мы знали тамъ, въ царств небесномъ! О, если бы я могъ свободно дйствовать моими руками, и если бы мн позволено было, хотя на короткое время, хотя на одну зиму, выйти отсюда съ моимъ войскомъ! Но желзныя узы держутъ меня, цпи сковываютъ мои члены. Я лишонъ царства! Тло моё такъ тсно, такъ жостко сдавлено адскими оковами! Надо мною и подо мною проходятъ широкіе струи пламени. Я никогда не видлъ боле отвратительнаго мста. Это пламя никогда по угасаетъ. Звнья цпей окружаютъ меня, кандалы, впивающіеся въ мою плоть, мшаютъ мн двигаться, заграждаютъ мн дорогу, мои ноги связаны, мои руки въ плну. Вотъ куда Богъ заточилъ меня!’ — ‘Для чего — восклицаетъ этотъ злой духъ въ другомъ мст — стану я умолять Бога о милости или съ покорностью преклоняться предъ нимъ? Я могу-быть такимъ же Богомъ, какъ онъ! Вставайте со мною мощные товарищи, вы, которые не измните мн въ этой борьб! Вставайте, мужественные воины, избравшіе меня своимъ предводителемъ! Съ такими воителями можно ршиться на какое угодно дло, съ такими бойцами можно завоевать что угодно. Они мои преданные друзья, они отдаютъ мн вс изліянія своею сердца. Я — какъ ихъ глава — могу управлять въ этомъ царств, я не имю надобности льстить кому бы то ни было, я не хочу доле оставаться Его подданнымъ!’
Цедмонъ не былъ единственнымъ поэтомъ въ этомъ род, хотя остальные современники и послдователи его, въ числ которыхъ находились, между-прочимъ, короли Альфредъ Великій и Канутъ Датчанинъ, уступали ему въ сил поэтическаго дарованія. Но англо-саксонская культура получила смертельный ударъ отъ дикихъ датчанъ. Преобладаніе монастырской жизни повлекло за собою пренебреженіе къ военному длу и упадокъ его. Послдствіями этого порядка вещей были всевозможныя злодянія, опустошенія и распространеніе невжества. Большая часть монастырей и ихъ превосходныхъ библіотекъ погибли въ пламени во время безконечныхъ войнъ съ датчанами, занятіе наукою и литературою уменьшалось все боле и боле, и уже въ X столтіи архіепископъ Освальдъ долженъ былъ призывать изъ Франціи учителей для сообщенія своимъ монахамъ хотя бы самыхъ элементарныхъ свденій, а англійскіе вельможи видли себя въ необходимости отправлять своихъ сыновей для воспитанія въ Нормандію. Въ это-то время Вильгельмъ Завоеватель высадился на берега Англіи, и скоро посл того нормандская культура стала твёрдою ногою на англійской почв. Англосаксонскій элементъ, повидимому, совершенно уступилъ мсто элементу французскому. ‘Побдители — говоритъ Тэнъ, въ своей извстной и превосходной исторіи англійской литературы — употребляютъ вс усилія для того, чтобы водворившаяся на британской почв литература сдлалась вполн французскою, вполн очищенною отъ всякой саксонской примси. Въ продолженіе двухъ сотъ лтъ дти въ школахъ, вопреки обычаямъ и привычкамъ всякой націи, должны были отрекаться отъ своего родного языка, переводить на французскій латинскіе уроки и писать сочиненія по французски. Университетскіе уставы обязывали студентовъ разговаривать между собою не иначе, какъ по французски или по латыни. Дти дворянъ начинали учиться французскому языку уже съ колыбели, и жители деревень усердно старались говорить но французски для того, чтобы походить на дворянъ. Если такъ пошла нея жизнь, то поэзія и подавно сдлалась чисто французскою. Норманы привели съ собою своихъ менестрелей. Насмхаясь надъ саксонскими королями, выкапывая и выбрасывая изъ могилъ саксонскихъ святыхъ, побдители не хотятъ знать никакихъ идей и никакихъ стиховъ, кром французскихъ. Легендарную исторію только что завоёванной Англіи и положительную исторію ещё по совсмъ покинутой Нормандіи Робертъ Уосъ (Wace) пишетъ французскими стихами. Войдите въ одно изъ этихъ аббатствъ, куда приходятъ пть сбои псни менестрели и гд, посл обда и ужина, читаются поэмы, хроники, разсказы о чудесахъ міра — вы не услышите никакихъ стиховъ, кром латинскихъ или французскихъ, никакой прозы, кром французской и латинской. Что сталось съ англійскимъ языкомъ? Загнанный, презираемый, онъ слышится только въ устахъ пастуховъ, крестьянъ, нисшаго класса. На нёмъ не пишетъ уже никто, мало по малу въ саксонской хроник старый языкъ измняется, потомъ совсмъ исчезаетъ, эта хроника прекращается черезъ столтіе посл побды. Люди достаточно досужіе и достаточно безопасные, чтобы заниматься чтеніемъ и письмомъ — французы, только для нихъ изобртаютъ и сочиняютъ писатели, литература всегда принаравливается ко вкусу тхъ, которые могутъ понимать её и платить за неё. Даже англичане усиливаются писать по французски, таковы, напримръ: Робертъ Гростгедъ — въ его аллегорической поэм о Христ, Лангтофтъ — въ его ‘Англійской Хроник’ и біографіи омы Бекета, Роландъ — въ поэм ‘Иномедонъ’, Говеденъ и многіе другіе. Многіе писатели пишутъ первую половину стиха по англійски, вторую но французски. Ещё въ XV столтіи многіе изъ этихъ бдныхъ людей потютъ надъ такой работой, французскій языкъ — есть языкъ двора, въ нёмъ заключается источникъ всякой поэзіи, всякаго изящества, кто не уметъ говорить и писать на нёмъ, тотъ не образованный мужикъ и больше ничего. Эти писатели привязываются къ французскому языку, какъ наши старые учоные къ латинскимъ стихамъ, они офранцуживаются насильно и съ нкотораго рода страхомъ, зная, что они въ этомъ дл ни что иное какъ ученики и провинціалы. Одинъ изъ ихъ лучшихъ поэтовъ, Гоуэръ, оканчивая свои французскіе стихи, смиренно извиняется въ отсутствіи въ нихъ чисто французской фактуры. ‘Простите мн — говоритъ онъ — за мои промахи, я вдь, англичанинъ.’
Главными и почти исключительными представителями этой французской поэзіи, насильно пересаженной на англійскую почву, были упомянутые въ только что приведённомъ отрывк менестрели, заступившіе мсто древне-британскихъ бардовъ и англо-саксонскихъ скальдовъ Какъ французскій языкъ сдлался языкомъ двора и нисшаго сословія, такъ и эти менестрели-французы, пріхавшіе въ Англію вмст съ завоевателями, сдлались пвцами двора и знати. Безъ нихъ не проходило ни одно празднество, они поддерживали духъ рыцарства, слагали псни въ честь его и льстили господствовавшимъ страстямъ, особенно же воинскимъ наклонностямъ. Главный предметъ ихъ пснопній составляли геройскіе подвиги предковъ и современниковъ, и исторія поэзіи сохранила имена даровитйшихъ и извстнйшихъ изъ этихъ пвцовъ, таковы: Тальферъ, авторъ псни о Роланд, много способствовавшій своими стихотвореніями Гастингской побд, Жофруа Гемаръ, Самсонъ де-Нантель и другіе, особенно же вышеупомянутый Робертъ Уэсъ, написавшій въ 1160 году поэму подъ заглавіемъ: ‘Le Brut d’Angleterre’ (Англійскій Брутъ). Но вся эта поэзія оставалась чуждою народу уже потому, что чуждъ былъ этому послднему и самый языкъ этихъ произведеній, тмъ не мене, народной англійской поэзіи — народной въ истинномъ смысл этого слова — было суждено скоро получить громадное развитіе, благодаря живучести англо-саксонской расы, благодаря также чувству свободы и самостоятельности, не только не позволившему этой масс побждённыхъ затеряться, исчезнуть въ побдителяхъ, но ещё заставившему этихъ послднихъ мало-по-малу, незамтно для самихъ себя, слиться съ побждённою расою такъ, что бы первенство осталось за нею. Въ то время, какъ при двор и въ. замкахъ знатныхъ рыцарей славились подвиги такой-же знати и, притомъ, большею частью иноземной, чисто-національная поэзія быстро развивались въ лсахъ, куда бжали преслдуемые побдителями, въ деревняхъ и сёлахъ. Главною формою сдлалась баллада. Чмъ были для двора и знати менестрели, тмъ стали для народа сочинители и пвцы балладъ. Какъ первые воспвали наклонности и страсти господствующаго класса, чтобы пріобртать этимъ право участвовать въ его пышной и разгульной жизни, такъ скромные народные пвцы, переходя изъ деревни въ деревню, прославляли нравственныя и умственныя достоинства этого народа, не допускали его падать духомъ и доходить до презрнья къ самому себ, поддерживали въ нёмъ бодрость разсказами, въ которыхъ умъ и отвага побждённыхъ, ихъ способность бороться съ притснителями, ихъ непоколебимое чувство свободы выставлялись въ самомъ яркомъ и — надо прибавить — въ самомъ поэтическомъ свт. Это направленіе народной, или, точне говоря, балладной поэзіи самымъ характеристичнымъ образомъ выразилось въ выбор главнаго дйствующаго лица балладъ, лица вымышленнаго (хотя нкоторые изслдователи думаютъ, что оно дйствительно существовало), по въ которомъ народная фантазія чудесно олицетворила свои понятія и стремленія. Это — Робинъ Гудъ, о популярности котораго можно судить по слдующему разсказу. Одинъ изъ епископовъ — это было уже въ XVI столтіи — объзжая свою епархію, остановился въ одной деревн и объявилъ, что на слдующій день онъ будетъ служить обдню. Но каково же было его удивленіе, когда, отправившись въ назначенный день въ церковь, онъ нашолъ её запертою и вокругъ ни души. Цлый часъ пришлось ему дожидаться ключей. Наконецъ появился одинъ изъ мстныхъ жителей и сказалъ: ‘Ваше преосвященство, сегодня мы сильно заняты и не можемъ слушать вашу проповдь: въ ныншній день чествуется память Робина Гуда. Вс наши отправились далеко въ лсъ срзывать втви для Робина Гуда и вы напрасно станете ихъ дожидаться.’ И епископу ничего не оставалось длать, какъ разоблачиться и ухать. Кто же этотъ Робинъ Гудъ, этотъ народный герой, это поэтическое олицетвореніе протеста энергической массы противъ горсти могучихъ побдителей? Онъ родился — само-собою разумется, отъ бдныхъ родителей — въ зелёномъ лсу, среди цвтущихъ лилій. Подобно самодержавному государю, владычествовалъ онъ, окружонный миролюбивымъ, по свободнымъ народомъ, въ широкомъ лсу около Ноттингама и Іорка — и весело и свободно жилось ему. ‘Когда деревья блестятъ зеленью (такъ начинается большая часть балладъ о нёмъ), когда трава прекрасна и втви украшены длинными и широкими листьями, тогда весело, гуляя но чудному лсу, слушать пніе птичекъ.’ Но жизнь Робина Гуда далеко не ограничивается однимъ весёлымъ препровожденіемъ времени. Ль противоположность угнетеніямъ и корыстолюбію высшаго духовенства, на которое, главнымъ образомъ, обрушивается ненависть побждённаго народа и сатиры противъ котораго ещё долго составляютъ почти исключительное содержаніе многихъ стихотвореній — въ противуположность этимъ свойствамъ и дйствіямъ, въ лиц Робина Гуда соединились вс т добродтели, которыя дороги народу, особенно въ такое печальное время. Онъ щедрый защитникъ и покровитель всхъ угнетённыхъ, бдныхъ, вдовъ и сиротъ, обнаруживающій свою щедрость отдачею этимъ несчастнымъ всхъ денегъ, которыми онъ заставляетъ откупаться отъ своихъ нападеній богатыя аббатства и епископства. Точно также, въ противоположность безнравственности норманской знати, онъ — человкъ въ высшей степени нравственный, между-тмъ какъ эти богатые рыцари развратничаютъ въ своихъ замкахъ, Робинъ Гудъ отличается умренностью и непоколебимо преданъ и вренъ своей Маріан, которая неотступно слдуетъ за нимъ, вооружонная лукомъ и стрлами. Хотя король, онъ находится съ народомъ не только въ совершенно дружескихъ, интимныхъ отношеніяхъ, по и на совершенно равныхъ правахъ. Его даже и поколачиваютъ иногда — и онъ нисколько не обижается: напротивъ. Вотъ, напримръ, проходитъ чрезъ его владнія кожевникъ Артуръ. У него въ рукахъ ‘палка въ восемь съ половиною футовъ, которою быка убить можно съ разу’. Хочетъ онъ пройти самовольно, Робину это не нравится — и начинается между ними потасовка. Дна часа длится она. Бойцы, ‘похожіе на кабановъ за охот’, уже разбили другъ другу головы — и всё по перестаютъ! Наконецъ, Робинъ видитъ, что его противникъ дйствительно молодецъ и объявляетъ ему, что вперёдъ онъ можетъ проходить черезъ лсъ безплатно. ‘Не стоитъ благодарности’, отвчаетъ тотъ: я самъ заработалъ себ это право, я обязанъ имъ моей палк, а не теб.’ — ‘Кто же ты?’ спрашиваетъ Гобинъ.— ‘Я кожевникъ, давно ужо работаю въ Ноттингам, и если ты прідешь туда, даю теб слово и клятву выдубить твою кожу безплатно.’ — ‘Большое теб спасибо, милый человкъ’, весело говоритъ Робинъ: ‘большое спасибо за такую доброту и щедрость, и если ты соглашаешься выдубить мою кожу даромъ, я готовъ точно такъ же поступить съ твоею.’ И затмъ слдуютъ объятія — и дружба заключена. Въ другой разъ встрчается онъ съ кузнецомъ. У Робина въ рукахъ мечъ, у кузнеца всего одна палка, но кузнецъ остаётся побдителемъ. Лсной царь въ восторг и даётъ своему новому другу въ подарокъ большую сумму денегъ. Но такія миролюбивыя потасовки имютъ мсто только тогда, когда противниками Гуда являются лица изъ народа, въ противномъ случа, и онъ, и его храбрая армія, вся одтая въ ярко зелёное платье, съ красными и синими шапочками на головахъ, неумолима: шерифамъ, аббатамъ, прелатамъ — сильно достаётся отъ этихъ смльчаковъ, приключеній и штукъ которыхъ, по словамъ Драйтона, не пересказать и въ цлую человческую жизнь. Вмст съ тмъ, и самъ царь, и его друзья-подданные очень остроумны — и черти ихъ юмора придаютъ особенную прелесть этому циклу балладъ.
Мало по малу балладная поэзія развилась въ громадные размры, особенно посл того какъ ‘Великая Хартія’ упрочила за народомъ многія гражданскія и политическія права. Т изъ балладъ, которыя дошли до насъ — а дошло ихъ великое множество — могутъ быть раздлены на три категоріи: 1) историческія, 2) эпическія или романсы, сюжеты которыхъ взяты изъ повседневной жизни и 3) лирическія. Между первыми особенно замчательны: сатира, въ балладной форм, на нмецкаго короля Ричарда, на смерть Эдуарда I, на сраженіе при Азенкур и другія. Во второй категоріи одною изъ знаменитйшихъ считается шотландская баллада ‘Эдвардъ’ (напечатанная въ предлагаемомъ изданіи). Кром изображенія обыкновенныхъ страстей и происшествій, эти баллады-романсы изобилуютъ разсказами о вчномъ жид, колдуньяхъ, волшебникахъ и т. п. Что касается балладъ лирическихъ, то въ нихъ на первомъ план стоитъ любовь, изображаемая, какъ можетъ судить читатель по помщённымъ въ нашемъ сборник образцамъ, необыкновенно граціозно и задушевно.
Выше мы замтили, что посл Гастингской побды англо-саксонскій элементъ, повидимому, совершенно уступилъ мсто французскому. Мы сказали ‘повидимому’, потому-что на самомъ дл ни нація, ли языкъ не погибли, благодаря какъ тмъ обстоятельствамъ, о которыхъ мы только что говорили, такъ и естественному порядку вещей, вызванному отношеніями побдителей къ побждённымъ. ‘Норману — говоритъ Тэнъ — надо же было выучиться по англійски, чтобы отдавать приказанія своимъ арендаторамъ, фермерамъ, вассаламъ, его жена, саксонка, говорила съ нимъ на этомъ язык, дти его черпали англійскую рчь изъ устъ своей кормилицы. Опасность заразиться была, какъ видно, очень велика, если онъ видлъ себя въ необходимости отправлять этихъ дтей во Францію, что бы предохранить ихъ отъ жаргона, который, въ его владніяхъ, грозилъ завладть молодымъ поколніемъ и испортить его. Прилипчивость усиливается по мр того, какъ поколніе смняется поколніемъ, она носится въ воздух, ею дышутъ на охот съ лсничими, въ ноляхъ съ фермерами, на корабляхъ съ матросами, потому-что не эти грубые люди, совершенно погружонные въ чисто-физическую жизнь, станутъ учиться иностранному языку, простымъ всомъ своей тяжести они заставляютъ побдителей принять ихъ языкъ, по-крайней-мр въ обыдённой жизни. Пусть научные термины, юридическая рчь, отвлечонныя и философскія выраженія, вообще вс слова, относящіяся къ культур, остаются французскими — тому никто не препятствуетъ, и оно такъ и длается, этого рода идеи и этого рода языкъ остаются вн массы, которая, будучи лишена возможности прикасаться къ нимъ, не можетъ и измнить ихъ. Напротивъ того, всему, что касается обыкновенныхъ дйствій и осязаемыхъ предметовъ, даётъ названія народъ, саксонецъ, эти названія слитковъ глубоко укоренились въ нёмъ, чтобы онъ могъ отречься отъ нихъ, и, такимъ образомъ, вся сущность языка исходитъ отъ него, И вотъ, вслдствіе этого, норманъ, мало по малу и противъ воли, начинаетъ понимать и говорить по англійски, это — испорченный, офранцуженный англійскій языкъ, но всё-таки коренной англійскій. Двумъ столтіямъ нужно было пройти для того, что бы этотъ переворотъ совершился, только въ царствованіе Генриха III новый языкъ устанавливается одновременно съ новою конституціею и такимъ же путёмъ, простые граждане отправляются засдать въ парламентъ вмст съ знатными дворянами въ тоже самое время, когда саксонскія слова усаживаются въ язык рядомъ съ словами французскими.’
Но если англійскій языкъ пріобрлъ или возвратить себ право гражданства только постепенно, то ещё постепенне, ещё медленне литература англійская изъ собственно-народной могла сдлаться вообще національною, другими словами, выйти изъ того круга, гд, какъ мы видли, она вращалась до-тхъ-поръ въ форм народной поэзіи, и сдлаться достояніемъ всей націи, всхъ національностей, изъ которыхъ то поръ составилась эта послдняя. Если норманскій вельможа по невол сталъ говорить по англійски, то его мысли и наклонности продолжали оставаться французскими. Въ слдствіе этого литература, взявшая для вншняго выраженія своего этотъ новый англійскій языкъ, образовавшейся изъ смси стараго и французскаго, въ первое время и довольно долго (именно до XIV столтія) отличалась почти исключительно переводнымъ характеромъ. Дло началось, съ римованныхъ хроникъ. Монахъ Ланамонъ перевёлъ уже упомянутое вами произведеніе Роберта Уэса ‘Le Prut l’Angleterre’, По словамъ извстнаго знатока англійской литературы Гетшенбергера, ‘это произведеніе представляетъ интересъ первой важности для филологовъ, желающихъ прослдить постепенный переходъ саксонскаго языка въ ныншній англійскій, въ нёмъ видишь, какъ сильно борется авторъ съ нарчіемъ, находящимся съ сильномъ броженіи, не желающимъ подчиниться ни грамматическимъ. ни метрическимъ законамъ.’ Другой монахъ, Робертъ Глочестеръ, тоже скомпилировалъ александрійскими стихами, но французскимъ источникамъ, исторію Англіи отъ самихъ баснословныхъ времёнъ до Эдуарда I. Наконецъ, третій хроникеръ-стихотворецъ этого двухсотлтняго періода, Робертъ Маннингъ, тоже монахъ, перевилъ французскую хронику Англіи, сочинённую за долго до того Петромъ Лангтофтомъ. Переводились и любовныя псни, въ чувственномъ характер которыхъ ясно усматривается ихъ южное происхожденіе, переводились и духовныя пснопнья, рядъ которыхъ былъ открылъ тмъ же, только что упомянутымъ, Маннингомъ, но въ самомъ большомъ количеств переводились рыцарскія поэмы и романсы, какъ произведенія, содержаніе которыхъ наиболе соотвтствовало образу жизни этихъ рыцарей-французовъ. незамтно преобразившихся въ англичанъ, Временемъ возникновенія переводной поэзіи этого рода было царствованіе Эдуарда I, переводчиками или перелагателями были преимущественно т же менестрели, пользовавшіяся, скажемъ кстати, почётомъ и значеніемъ очень долго, до времени Елизаветы, уже въ ея царствованіе они, какъ это было и съ бардами, выродились въ площадныхъ пвцовъ, распвавшихъ, за какой-нибуть грошъ, на улицахъ и рынкахъ, повствованія о подвигахъ короля Артура и другихъ знаменитыхъ личностей. Къ концу XVI столтія это сословіе стояло уже такъ низко въ общественномъ мнніи, что однимъ изъ постановленій Елизаветы менестрели были поставлены въ одну категорію съ мошенниками, бродягами и тому подобнымъ народомъ, въ царствованіе же Іакова I объ этихъ пвцахъ осталось только воспоминаніе, и ихъ баллады стали собираться любознательными людьми подъ названіемъ гирляндъ. Вс эти своего рода эпопеи были боле или мене врнымъ отраженіемъ тогдашнихъ нравовъ, обычаевъ, забавъ дворянства французскаго и англійскаго — отраженіемъ, въ которомъ прихотливая игра фантазіи занимала, конечно, весьма видное мсто. Он льстили современнымъ наклонностямъ и страстямъ прославленіемъ и идеальной чести и баснословной тлесной силы, и пользовались такою популярностью, что ихъ не только пли, но и изображали ихъ содержаніе на стнныхъ обояхъ. Любимйшимъ героемъ былъ Ричардъ Львиное Сердце. По мннію Гетшенбергера, восторженное воспваніе его подвиговъ началось какимъ-нибудь изъ многочисленныхъ трубадуровъ, которыхъ онъ привёзъ съ собою изъ Прованса — и потомъ уже получило повсемстное распространеніе. Какимъ же изображался этотъ герои, который, по словамъ романса, ‘is the best that is found in any geste’ — другими словами, каковъ билъ идеалъ храбраго рыцаря, олицетворявшійся въ этомъ храбрйшемъ изъ храбрыхъ?— а вотъ послушаемъ. Однажды, оправившись отъ долгой болзни — это было въ Палестин — Ричардъ вдругъ пожелалъ, во чтобы то ни стало, покушать поросёнка. Но поросёнокъ, не смотря на самые усердные розыски, нигд но оказывается, а такъ какъ Львиное Сердце не допускаетъ и мысли о какихъ бы то ни было отговоркахъ, то поваръ придумываетъ остроумную штуку: онъ зарзываетъ молодого и пухленькаго сарацина, изготовляетъ его подъ приличнымъ соусомъ и подаётъ на столъ. Король кушаетъ, остаётся очень доволенъ и изъявляетъ желаніе увидть голову съденнаго поросёнка. Поваръ, дрожа отъ страха, приноситъ голову. Ричардъ весело смётся и говоритъ, что теперь его войску нечего бояться голода, что у нихъ всегда готовый запасъ провизіи. Но вотъ Ричардъ взялъ приступомъ одинъ изъ городовъ, послы Саладина приходятъ къ нему съ просьбою пощадить плнныхъ. Ричардъ приказываетъ обезглавить тридцать человкъ изъ самыхъ знатныхъ, взятыхъ имъ въ плнъ, спарить ихъ головы и подать каждому посланнику по голов, съ письменнымъ обозначеніемъ имени убитаго. Неизвстно, какъ понравилось такое блюдо посламъ, до король, въ ихъ присутствіи, стъ свою порцію — тоже голову — съ большимъ аппетитомъ и поручаетъ разсказать Саладину, какимъ образомъ христіяне ведутъ войну съ неврными. Посл этого оригинальнаго заиграна, Ричардъ вeлитъ вывести въ поле всхъ плнныхъ, числомъ шестьдесятъ тысячъ. ‘Тутъ — расковывается въ романс — они услышали, какъ ангелы съ небо говорили: ‘Доблестные рыцари, убивайте! убивайте! Не щадите ни одного, отрубите у всхъ головы.’ И король Ричардъ, услыхавъ голос ангеловъ, возблагодарилъ Бога и его святой крестъ.’ Посл этого набожнаго дла, всмъ плнникамъ снесли головы. Воспвая такимъ образомъ доблестные подвиги, пвцы не всё фантазировали — ихъ псни потому-то и нравились, что отражали въ себ дйствительность: такъ и эти подробности о Ричард никому не казались чмъ-то баснословно-преувеличеннымъ, въ виду, напримръ, того несомнннаго историческаго факта, что при взятіи Іерусалима всё населеніе, въ числ семидесяти тысячъ человкъ, было умерщвлено. Кром Ричарда, любимыми героями этихъ пснопній были и кровные англичане, напримръ: Бенисъ, Барвикъ и другіе. Играли въ нихъ роль и дйствующія лица греческой миологіи, напримръ Орфей, занесённый сюда изъ извстнаго эпизода Овидія объ этомъ миическомъ пвц, воспвались и историческія лица древнихъ времёнъ и, главнымъ образомъ, Александръ Македонскій, подвиги котораго были обстоятельно изложены во французскомъ произведеніи начала XIII вка: ‘Le Roman d’Alexandre’ и оттуда перешли въ англійскую литературу ужо въ начал XIV вка. ‘Но вс эти произведенія — говоритъ Тэнъ — не англійскія, они только переводныя, тмъ не мене. здсь, какъ и во Франціи, они кишмя кишатъ, спи наполняютъ воображеніе этого молодого міра и постепенно принимаютъ всё боле и боле преувеличенный характеръ, пока, наконецъ, дойдя до геркулесовскихъ столбовъ приторности и неправдоподобности, навки умерщвляются Сервантесомъ. Что сказали бы вы объ обществ, вся литература котораго состояла бы изъ оперъ и фантасмагорій? А между-тмъ, именно такого рода литературой питались умы въ средніе вка. Они требовали не правды, а забавы — забавы бурной и пустой, съ фейерверками и потрясеніями. Имъ нужны невозможныя странствія, сверхъестественные поединки, шумъ сраженій, накопленіе всякихъ великолпій, запутанныя приключенія, до внутренней исторіи человка имъ нтъ никакого дла, они не интересуются тмъ, что происходитъ въ сердц — ихъ привлекаетъ только наружная сторона, подобно дтямъ, они стоятъ, устремивши глаза на проходящую передъ ними панораму раскрашенныхъ и увеличенныхъ въ увеличительное стекло картинъ и, въ слдствіе отсутствія у нихъ работы мысли, не чувствуютъ, что ничему не выучились.’
Но живучесть этой, искуственно пересаженной на чужую почву, литературы, была только видимая, наружная, ей суждено было, наконецъ, уступить мсто другой живучести, гораздо боле, существенной — живучести англо-саксонскаго духа, который, какъ мы упоминали уже выше, особенно сталъ укрпляться и развиваться со времени ‘Великой Хартіи’. Благодаря этому обстоятельству, а также невольному слитію норманскаго элемента съ кореннымъ туземнымъ, національныя начала всё боле и боле проникали въ жизнь, а оттуда, благодаря установленію новаго языка, и въ литературу. Въ четырнадцатомъ столтіи романтическій переводный хламъ начинаетъ, мало по малу, исчезать, въ ожиданіи окончательной побды, которую скоро одержитъ надъ нимъ первый истинно-національный поэтъ Англіи, вяніе новаго, самобытнаго духа слышится въ нсколькихъ произведеніяхъ, преимущественно богослово-политическаго характера и направленныхъ главнымъ образомъ противъ духовенства, злоупотребленія котораго приняли, наконецъ, громадные размры и, какъ извстно, вызвали въ Англіи начато реформаціи гораздо раньше, чмъ въ другихъ, католическихъ странахъ. Между этими произведеніями, открывшими собою новую эпоху въ исторіи англійской поэзіи, однимъ изъ самыхъ характеристическихъ справедливо считается сатира священника Роберта Ленгланда, подъ заглавіемъ: ‘Видніе Петра Пахаря’ (Pi&egrave,ree Plowman’s Vision, 1362г). Среднвковая аллегоричность и схоластическая отвлечённость играютъ здсь ещё довольно видную роль, сказывающуюся въ появленіи на сцену, въ вид живыхъ дйствующихъ лицъ, Развращенія, Скупости, Совсти и тому подобнаго, но, тмъ не мене, сущность этого стихотворенія вполн національна. Это — самобытная по духу и мстами истинно-художественная но форм сатира на современные пороки почти всхъ сословій, преимущественно же тогдашняго духовенства. Пётръ Пахарь уснулъ на холм — и вотъ, приснилось ему, что онъ очутился въ какой-то невдомой пустын, онъ смотритъ вдаль и видитъ на возвышеніи, роскошно, въ вид дворца построенную, башню, а внизу ея — глубокую долину съ крпостью, окружонною глубокими, мрачными рвами, видъ которыхъ наводитъ ужасъ. Между этими двумя мстностями разстилается широкая равнина, наполненная людьми. Тутъ ‘люди всхъ сословій — и богатые, и бдные, одни работаютъ, другіе суетятся, какъ того требуетъ жизнь, одна часть идётъ за плугомъ и удручена тяжолымъ трудомъ, сетъ и насаждаетъ, подготовляетъ то, что пожрутъ потомъ праздные расточители.’ Отъ общей картины жизни поэтъ переходитъ въ частности къ духовенству. Антихристъ, окружонный своимъ войскомъ, съ распущенными знаменами, входитъ въ монастырь, монахи встрчаютъ его торжественною процессіею и съ почтительною радостью привтствуютъ своего владыку и отца. Предводительствуя семью исполинами — семью смертными грхами — онъ осаждаетъ Совсть, главный полководецъ его — Лнь, у которой подъ начальствомъ армія, состоящая боле чмъ изъ тысячи прелатовъ. Въ живописной и дкой форм является здсь передъ читателемъ картина роскоши, праздности, нравственной испорченности этихъ святыхъ отцовъ, въ род архидіакона Ричмондскаго, пріхавшаго въ 1216 году въ Придлинттонское аббатство съ 97 лошадьми, 21 собакой и тремя соколами. ‘Религія настоящаго времени — восклицаетъ поэтъ — изящный кавалеръ, записной кутила и неутомимый волокита, она скачетъ на кон изъ деревни въ деревню, таща за собою своры собакъ, точно знатный вельможа — и если слуга, подавая ей кубокъ съ виномъ, не преклоняетъ при этомъ колнъ, она начинаетъ журить его за невжество, незнаніе приличій.’ ‘Эти господа духовные — замчаетъ Пётръ Пахарь — очень хорошо разглагольствуютъ о Dort и святой Троиц и весьма краснорчиво цитируютъ св. Бернарда, сидя за столомъ, посл того, какъ менестрели окончили свои псни, а въ это время бдные могутъ, сколько ихъ душ угодно, плакать за воротами и дрожать отъ холода: имъ никто и не подумаетъ помочь. У всхъ этихъ знатныхъ баръ Богъ только на язык, въ сердц же носятъ Его одни бдные люди.’ Но нечестью долженъ быть положенъ предлъ. Пётръ Пахарь пророчески усматриваетъ это въ своёмъ видніи. По повелнію Совсти, Природа посылаетъ на землю цлый сонмъ всевозможныхъ болзней и бдствій. Являются въ необозримомъ количеств ‘лихорадки и опухоли, кашли и пороки сердца, спазмы и зубные боли, ревматизмы и корь, короста и чесотка, воспаленія и нарывы, бшенство и мелкіе гнусные недуги.’ Раздаются крики: ‘помогите! помогите! нотъ приближается страшная смерть! она уничтожитъ всхъ насъ!’ И всё покрывается язвами, струпьями, нагноеньями, крики боли раздаются всё пронзительне, и пронзительне — и, наконецъ, дйствительно является Смерть. ‘Она превращаетъ въ прахъ всхъ безъ разбора — королей и рыцарей, императоровъ и панъ, не одинъ вельможа, жившій на свт въ своё полное удовольствіе, завопилъ благимъ матомъ, не одна милая барыня, повелвавшая рыцарями, испустила духъ подъ зубами смерти…’ Предвидніе недалёкой реформаціи, уже посянной ученіемъ Виклефа, ясно слышится въ нкоторыхъ стихахъ этого стихотворенія. ‘Придётъ король — восклицаетъ авторъ — и усмиритъ васъ, накажетъ за нарушеніе вашихъ правилъ, и покараетъ онъ и преобразуетъ монаховъ и монахинь, и тогда Абингдонскому аббату и его потомству нанесётся неизлечимая рана — и погибнутъ они навки!’
Мы упомянули выше о первомъ истинно-національномъ поэт Англіи, которому суждено было одержать окончательную побду надъ господствовавшимъ въ литератур неестественнымъ, насильственно-привитымъ ей, направленіемъ. Этимъ поэтомъ, появленію котораго способствовалъ, или дорогу которому открылъ создавшійся окончательно, хотя далеко ещё не выработавшійся, новый, общій всей націи, языкъ, былъ — Чосеръ. {Такъ-какъ въ настоящемъ изданіи читатель найдетъ біографіи и характеристики всхъ извстнйшихъ писателей со времени Чосери, то мы не будемъ на нихъ останавливаться, ограничиваясь упоминаніемъ о нихъ только для общей связи.}

II.

Какъ ни велика была творческая сила этого писателя, какъ ни важно было значеніе его произведеній, доказывающееся уже тмъ, что отъ нихъ до-сихъ-поръ не пахнетъ архивною пылью, по политическія обстоятельства Англіи во только не дали сразу укрпиться и разниться его направленію, но ещё снова отодвинули это послднее назадъ почти на два столтія. Этими обстоятельствами были гражданскія и религіозныя смуты, начавшіяся въ царствованіе Ричарда II. Къ продолженіе этого длиннаго періода Англія по произвела ни одного истиннаго поэта, и исторіи литературы этого времени — до Генриха VIII — представляетъ имена только кропотливыхъ тружениковъ, между которыми встрчаются, правда, люди не лишонные таланта, но съ поэзіею, въ дйствительномъ значеніи этого слова, ничего общаго не имющіе. Невинныя и неостроумныя выхода противъ духовенства и его злоупотребленій, трактаты о соколиной охот и геральдик, религіозныя стихотворенія, аллегоріи, историческія компиляціи и переводы — вотъ что выходило изъ подъ пера писателей этой печальной поры. Наиболе характеристическимъ изъ нихъ является Джонъ Скельтонъ, который первый получилъ названіе poeta laureatus и который, впрочемъ, ужо боле принадлежитъ времени Генриха VIII. ‘Это — по словамъ Одиссъ-Барро, автора недавно вышедшей и дльно, хотя кратко составленной ‘Исторіи Современной Англійской Литературы’ — ‘нчто въ род Раблэ въ стихахъ: писатель циническій, грубый, смлый, энергическій, остроумный’. Тэнъ характеризуетъ его какъ ‘Трибулэ (извстный шутъ) харчевенъ, слагателя зубоскальныхъ и макароническихъ стиховъ, язвительнаго памфлетиста, который, перемшивая между собою фразы французскія, англійскія и латинскія, простонародную рчь, модный стиль, изобртённые имъ самимъ слова, фабрикуетъ нчто въ род литературной грязи.’ Но — по словамъ самаго Скельтона — ‘эта поэзія, обтрёпанная, покрытая лохмотьями, грязная, изгрызенная червями, не есть что-нибудь не живое: посмотрите внутрь ея — и вы найдёте мозгъ костей.’
Въ лучшемъ своёмъ произведеніи, сатир ‘Colin Clout’, Скельтонъ выступилъ защитникомъ народа (снопа впавшаго въ угнетённое положеніе), отъ злоупотребленій власти, главнымъ предметомъ его нападокъ, доходящихъ часто до сальности, служитъ кардиналъ Вольсей, извстный, между-прочимъ, своею любостяжательностью на счотъ народа. Смлыми, дерзкими обличеніями этой любостяжатсльности, Скельтонъ возбудилъ такую ненависть къ себ Вольсел, что, для спасенія отъ мести этого всесильнаго человка, долженъ былъ укрыться въ Вестминстерскомъ аббатств, гд и оставался до своей смерти (въ 1529 году).
Но такое печальное зрлище представляла посл смерти Чосера литература собственно Англіи, совсмъ другое длалось въ Шотландіи. Балладная поэзія развилась особенно сильно и особенно художественно въ этой стран, но, независимо отъ народной поэзіи, и письменная литература, особенно со времени основанія Гласговскаго университета (въ 1450 году), стала на высокую (конечно, относительно) степень процвтанія. Этому развитію содйствовали тже самыя обстоятельства, которыя благопріятствовали и англійской литератур въ царствованіе Эдуарда III, именно утвержденіе въ народ чувства свободы и національности — чувства, купленнаго долговременною, кровавою борьбою. Ещё до-сихъ-поръ шотландецъ съ благоговніемъ и восторгомъ вспоминаетъ объ этой золотой пор самостоятельности своей страны и о національныхъ герояхъ, создавшихъ её, Баллас и Брюс, подвиги которыхъ составляютъ главное содержаніе произведеній первыхъ шотландскихъ поэтовъ. Къ конц XV и начал XVI столтій мы уже встрчаемъ въ Шотландіи личность, которую Вальтеръ-Скоттъ называетъ поэтомъ, какому равнаго никогда не было въ Шотландіи. Это — Вильямъ Дунбаръ. Сочиненія его въ продолженіи нсколькихъ столтій лежали, рукописныя, въ архивной пыли, и только въ 1834 году, когда было издано полное и снабжонное хорошими коментаріями собраніе ихъ, поэтическое значеніе этихъ произведеній было оцнено по достоинству. ‘Дйствительно — говоритъ Гетшенбергеръ — въ знаніи міра и людей, въ разнообразіи поэтическаго творчества и живописности вншней формы, Дунбаръ можетъ смю соперничать съ Чосеромъ, въ нкоторыхъ отдльныхъ родахъ поэзіи, особенно въ комическомъ, онъ даже превосходитъ его.’ Значительнйшимъ сочиненіемъ его въ аллегорическомъ род считается ‘Чертополохъ и Роза’, въ которой весьма поэтически изображены картины природы, за ними слдуютъ по достоинству политическія сатиры и юмористическія, точне говоря — шутовскія, стихотворенія. Другимъ талантливымъ поэтомъ того же періода былъ Давидъ Линдзей, авторъ многихъ сатиръ и юмористическихъ стихотвореній, которыми онъ, между-прочимъ, значительно способствовалъ возникновенію реформація въ Шотландіи. О другихъ* многочисленныхъ писателяхъ этой страны и этого времени мы умалчиваемъ, имя въ виду общій характеръ нашего очерка, и возвращаемся къ Англіи, гд насъ ждётъ царствованіе Генриха VIII и вообще время, предшествующее блистательному вку англійской исторіи и англійской литературы — вку Елизаветы.
При блестящемъ, хотя развратномъ, какъ самъ король, двор Генриха VII средневковая грубость начала положительно уступать мсто духу и обычаямъ новаго времени. Король былъ покровителемъ тхъ писателей и учоныхъ, которые не противорчвли его прихотямъ и потворствовали его тщеславію. Хотя ему, но духу того времени, было дано богословское воспитаніе, но счастливйшимъ человкомъ считалъ онъ себя только въ т часы, когда, освободясь отъ всякихъ государственныхъ занятій, могъ перезжать изъ одного своего дворца въ другой, охотясь, танцуя, волочась за женщинами, самъ сочиняя стихи и окружая себя стихотворцами. Поэзія приняла то направленіе, которое господствовало тогда во всей Европ: на первомъ план стояли сонеты и буколическія стихотворенія, родиною которыхъ была Италія, а знаменитйшимъ творцомъ, служившимъ предметомъ общаго подражанія — Петрарка. Любовь Генриха VIII къ поэзіи не помшала ему однако казнить на эшафот замчательнйшаго и даровитйшаго поэта этого времени, Томаса Говарда графа Сёрри, котораго король заподозрлъ въ желаніи и возможности похитить у него корону. Лучшими стихотвореніями этого поэта англійская литература одолжена его долговременному пребыванію въ Италіи, гд онъ самымъ тщательнымъ образомъ изучалъ тогдашнихъ поэтовъ. Стихотворенія эти, согласно духу времени, были большею частью эротическаго содержанія, главнымъ предметомъ ихъ была возлюбленноя поэта — Геральдина, красоту которой онъ воспвалъ, какъ Петрарка — Лауру и защищалъ копьёмъ и мечёмъ, какъ истинный странствующій рыцарь. ‘Произведенія Сёрри, говорить Гетшенбергеръ, были очень любимы современниками, и ихъ авторъ справедливо считался первымъ классическимъ поэтомъ Англіи. Они волны мелодичности, стиль ихъ правиленъ и вншняя форма отличается полнйшею чистотою. Онъ первый ввёлъ въ англійскую поэзію сонетъ и блый стихъ. Метафизическій оттнокъ, присущій стихотвореніямъ Петрарки и Данта, не былъ усвоенъ Сёрри: онъ натураленъ, лишонъ аффектаціи, его стихотворенія выходили прямо изъ сердца и вызывались дйствительно пережитымъ. Его любовныя псни принадлежатъ ещё въ настоящее время къ лучшимъ произведеніямъ этого рода: они такъ гармоничны, написаны съ такою ясностью и лёгкостью, такъ отполированы и полны такого мастерства въ обращеніи съ языкомъ, что, читая ихъ, не врится въ ихъ давность. Поэтъ чуждъ всякихъ ученыхъ намёковъ, всякихъ изысканныхъ сравненій и аллогорій, онъ постоянно остаётся истинно-нжнымъ и простымъ. Одна изъ симпатичнйшихъ вещей, принадлежащихъ его перу — элегія, которую онъ написалъ, сидя въ тюрьм, и въ которой онъ старается разогнать мысли объ удручающихъ его бдствіяхъ воспоминаніемъ о тхъ мукахъ, которыя онъ пережилъ уже до того. Но стихотворная дятельность Сёрри не ограничивается областью любви и субъективныхъ страданій, онъ съ успхомъ обрабатываетъ и описательный родъ поэзіи, красоты природы онъ изображаетъ также хорошо, какъ и прелести женщины. Наконецъ, Сёрри заслуживаетъ похвалы и какъ переводчикъ Виргилія и псалмовъ Саломона.’ Изъ другихъ поэтовъ, конца этого періода и начала слдующаго, заслуживаетъ вниманія Саквиль, къ которому мы ещё возвратимся, когда будемъ говорить о развитіи драматической поэзіи.
Реформація англійской церкви измнила на время направленіе и характеръ какъ учоной литературы, такъ и поэзіи. Вс литературныя силы устремились на уясненіе народу значенія и подробностей библіи, сдлавшейся теперь общимъ достояніемъ. Въ той области, которая составляетъ предметъ настоящаго очерка, полное и исключительное господство досталось религіознымъ стихотвореніямъ, этотъ же элементъ побдоносно вошолъ и въ драматическую поэзію, едва начинавшую выходить изъ младенчества, въ народную балладу и въ сатиру. Мы не называемъ здсь даже но имени мозговъ этого времени, такъ-какъ они съ поэзіею, въ истинномъ смысл этого слова, не имютъ ничего общаго, но чмъ плачевне былъ, какъ для англійской жизни вообще, такъ и для англійской литературы въ особенности, этотъ періодъ, тмъ ярче заблестло наступившее вслдъ за тмъ время — время королевы Елизаветы и ея непосредственныхъ преемниковъ. ‘Вкъ Елизаветы — такъ характеризуетъ его въ общихъ чертахъ Гетшенбергеръ — есть одна изъ блистательнйшихъ литературныхъ эпохъ, какія когда-либо встрчаются въ исторіи вообще. Англія не можетъ указать у себя на другую подобную ей, въ которой человческій духъ создалъ бы такія грандіозныя и геніальныя вещи, овладлъ бы съ такой творческой силой всмъ матеріаломъ, находившимся у него подъ рукою, соединилъ бы съ смлостью замысла такую энергію вншней формы и въ которой духъ національный сталъ бы на такую высокую степень процвтанія. Каждый писатель являлся теперь оригинальнымъ, древними писателями продолжали пользоваться, но уже по признавали ихъ непогршимыми образцами. Младенчество англійской литературы исчезло: наступилъ юношескій возрастъ. Громко зазвучали на всхъ втвяхъ псни лирики, въ которой не преобладала исключительно ни одна манера, ни одинъ родъ — въ которой замчалось ещё, правда, отсутствіе правильности, но не было недостатка въ поэтическомъ дух, внутреннемъ чувств и вншнемъ благозвучіи. Лучшія псня Англіи возникли въ этомъ період. Драматическая муза въ романтической одежд явиласъ съ безчисленнымъ множествомъ чарующихъ созданій, какихъ не видло съ-тхъ-поръ никакое время и впереди которыхъ стояли волшебные образы Шекспира — типъ универсальности его времени. Эпосъ далъ намъ въ начал этого періода Спенсера, въ романтико-аллегорической одежд, въ конц его — Мильтона, въ одежд античной. Сатира этого времени тоже можетъ смло соперничать съ сатирою царствованія королевы Анни. Однимъ словомъ, соединеніе положительнаго, обширнаго знанія съ силою разума и полётомъ фантазіи произвело невроятныя вещи.’ ‘Для литературы — говоритъ тотъ же писатель дале — было большимъ счастіемъ, что въ царствованіе Елизаветы новое время уже наступило, по средніе вка съ ихъ романтизмомъ ещё не совсмъ исчезли. Вслдствіе итого, фантазія удержала преобладаніе надъ холоднымъ разсудкомъ, что поэтическимъ произведеніямъ благопріятствуетъ боле, чмъ явленіе противуположное. Ещё не перестало играть видной роли суевріе, хотя ужи цивилизованное, ещё не уничтожилось убжденіе, что духи выходятъ изъ своихъ гробовъ въ полночь, эльфы ведутъ свои хороводы, царица фей внимаетъ человческимъ заклинаніямъ — ещё пользовались уваженіемъ алхимія и астрологія, ещё не ушла наука такъ далеко, чтобы господствовать надъ поэтическимъ творчествомъ: нтъ, изящный вкусъ и учоное знаніе руководили, правда, фантазіею, сдерживали её, но, въ тоже время, снисходительно относились къ си увлеченіямъ, ради обусловливавшихся этими послдними поэтическихъ красотъ. И такимъ-то образомъ мы одолжены этому счастливому соединенію на границ двухъ эпохъ тми великолпными произведеніями, въ которыхъ гармонически сошлись полное господство разума и поэтическія прелести романтизма. Умираніе ‘одарённой луннымъ свтомъ волшебной силы’ романтическихъ среднихъ вковъ и приближеніе новаго времени въ глубокихъ изслдованіяхъ Бэкона Веруламскаго породили золотую утреннюю зарю вка Елизаветы и Шекспира.’
Мы произнесли имя, которое одно способно составить блистательную эпоху въ литератур. Присутствіе этого колосса было причиною и того обстоятельства, что между всми родами поэзіи, процвтавшими въ вкъ Елизаветы, первенство досталось поэзіи драматической. Но здсь мы должны вернуться назадъ, что бы представить въ самыхъ краткихъ и существенныхъ чертахъ ходъ драматической литературы въ Англіи до Шекспира. Здсь, какъ и везд, она началась съ мистерій, но въ Англіи он появились раньше, чмъ во всхъ другихъ странахъ — именно во время Вильгельма Завоевателя. До Эдуарда III он писались по французски, и только когда этотъ государь далъ право гражданства языку англійскому и папа разршилъ представленіе ихъ на этомъ язык, начались переводы ихъ. Вс богатонаселённые города и округа имли свои мистеріи, и, не смотря на вс преслдованія реформаціи, народъ отвыкъ отъ нихъ только мало по малу, что же касается характера и содержанія ихъ, то он ничмъ не отличаются отъ мистерій другихъ католическихъ странъ: гаже грубость, тоже отсутствіе всякаго вкуса. Вслдъ за ними и развившись изъ нихъ, появились такъ называемыя ‘моральныя пьэсы’, въ которыхъ преобладалъ аллегорически-отвлечённый или символическій характеръ, и цль которыхъ состояла въ исправленіи общественной нравственности. Бременемъ ихъ полнаго процвтанія было царствованіе Генриха VII и даже въ послдніе годы царствованія Елизаветы, когда драматическая поэзія находилась уже на такой высокой степени совершенства, он всё ещё держались на сцен, главнымъ образомъ вслдствіе того, что въ нихъ видли одно изъ средствъ къ проведенію въ народъ реформаціонныхъ идей. Переходомъ отъ этихъ Произведеній къ покой комедіи послужили фарсы, такъ называемыя интерлюдіи, творцомъ которыхъ признаётся ома Гейвудъ, юмористическій писатель времени Генриха VIII, и содержаніе которыхъ, въ угоду королю, составляли, главнымъ образомъ, нападки на католическое духовенство. Что же касается самихъ комедій, образовавшихся изъ этихъ фарсовъ, то древнйшими считаются въ настоящее время дв: ‘Ральфъ Ройстеръ-Дойстеръ’ и ‘Миногенъ’, относящіяся къ 1560 году и весьма мало замчательныя вслдствіе крайней наивности своей постройки и полнаго отсутствія художественной обработки. Трагедія образовалась въ Англіи нсколько позже чмъ комедія, и долгое время была скоре драматическою хроникою, чмъ трагедіею въ собственномъ смысл. Первымъ правильнымъ произведеніемъ въ этомъ род признаётся ‘Горбодукъ или Феррексъ и Поррексъ’, написанная вышеупомянутымъ Саквилемъ и Нортономъ и представленная въ 1561 году. Содержаніе ея составляетъ одинъ изъ эпизодовъ древнйшей англійской исторіи, каждому акту предшествуетъ пантомима. наглядно изображающая его содержаніе, пьэса изобилуетъ патетическими, высокопарными рчами и нравственными нарченіями. Главнйшая заслуга авторовъ состояла въ томъ, что они ввели въ драматическую литературу блый стихъ, то-есть ту форму, въ которую впослдствіи облекали свои произведенія Марло и Шекспиръ. За этою трагедіею почти непосредственно послдовали затерявшіеся въ настоящее время пьэсы: ‘Юлій Цезарь’, ‘Ромео и Юлія’. ‘Цезарь и Помпей’. ‘Фобій’, ‘Купидонъ и Психея’, ‘Іуда и Птоломей’ и другія.
На ряду съ этими оригинальными произведеніями шли переводы и передлки изъ древнихъ писателей, преимущественно изъ Сенеки, писались драмы лирическія, выступала на сцену такъ называемая мщанская трагедія: длались, однимъ словомъ, опыты во всхъ родахъ драмматической литературы до-тхъ-поръ, пока не явился писатель, надолго уничтожившій эти колебанія и утвердившій на англійской сцен неограниченное господство романтической трагедіи. Это былъ Марло, справедливо признающійся непосредственнымъ предшественникомъ Шекспира. Огромный успхъ произведеній этого драматурга вызвалъ многихъ подражателей, изъ которыхъ, однако, весьма немногіе могли хотя отчасти сравниться съ нимъ дарованіемъ. Наконецъ, яркое солнце блеснуло надъ англійской и всемірной сценой: явился Шекспиръ. Само-собою разумется, что вс современники-писатели этого исполина поэзіи померкли передъ нимъ, какъ звзды передъ солнцемъ, причемъ, благодаря такому сосдству были отодвинуты въ тнь люди, дарованія которыхъ, при другой обстановк, выдвинули бы ихъ на первый планъ. Число этихъ писателей было очень велико. Но глав этой блестящей плеяды, собиравшейся каждый день въ харчевн Сокола, стоитъ странная и характеристическая фигура Бенъ-Джонсона, первая комедія котораго: ‘Каждый человкъ въ своёмъ расположеніи духа’, написанная имъ въ то время, когда ему было всего 23 года, имла въ числ исполнителей самого Шекспира. Не смотря на свою бурную жизнь, на множество враговъ, вызванныхъ его поведеніемъ, онъ скоро занялъ передовое мсто въ литературномъ мір, сдлался главою школы, создалъ комедію нравовъ. Явившись большимъ мастеромъ въ этомъ род драматической литературы. Какъ-Джонсонъ имлъ гораздо мене успха въ въ трагедіи, и его пьэсы ‘Сеянъ’ и ‘Катилиа’ суть только весьма слабы’ подражанія Юлію Цезарю’ и ‘Коріолану’, хотя превосходятъ ихъ техническою отдлкою вншней формы. Эта отдлка доходила, впрочемъ, до утрировки, до педантизма и замняла у автора отсутствіе истиннаго поэтическаго вдохновенія. По словамъ Драйдена, если Шекспиръ есть Гомеръ театра, то Вицъ-Джонсонъ долженъ быть названъ его Виргиліемъ. Рядомъ съ нимъ являются своего рода литературные близнецы: Бомонъ и Флетчеръ, написавшіе сообща боле пятидесяти пьэсъ. По разнообразію и по даровитости они ближе другихъ приближаются къ Шекспиру, хотя, конечно, далеко уступаютъ ему въ глубин и величіи, тмъ не мене, оба обладали несомнннымъ талантомъ, особенно въ комическомъ род. Замтивъ также, что они первые ввели |на англійскую сцену испанскія комедіи, такъ называемыя ‘плаща и шпаги’ и что популярность, которою они пользовались между современниками, была такъ велика, что нкоторое время они затьмвали даже Шекспира, слава котораго, какъ извстно, снова воскресла и окончательно укрпилась только въ конц столтія. Изъ другихъ наиболе выдающихся современниковъ Шекспира назовёмъ Марстона, автора трагедіи ‘Антоній и Медлида’ и весёлой комедіи ‘Недовольный’, Деккера, который уже въ то время пытался возстановить падшую женщину въ своей комедіи ‘Честная Куртизанка’, Чанмана, прославившагося между-прочимъ, переводомъ ‘Иліады’ и ‘Одиссеи’, и уже упомянутаго Гейвуда, нкоторыя произведенія котораго до-сихъ-поръ любимы англійской публикой и который одинъ написалъ боле двухсотъ пьэсъ. ‘По мр того — говоритъ Одиссъ-Барро — какъ размножаются драмматическія произведенія и пресыщается вкусъ публики, зритель всё больше и больше жаждетъ сильныхъ ощущеній и самый значительный успхъ выпадаетъ на долю пьэсъ съ самыми скабрёзными сюжетами. Джонъ Фордъ выводитъ на сцену преступную связь брата и сестры, Вэбстеръ не затрудняется длать зрителей свидтелями сцены разршенія отъ бремени, и его Герцогиня Мальфійская, влюблённая въ своего лакея, съ которымъ она прижила двоихъ дтей и, умерщвлённая по приказанію своихъ братьевъ, проходитъ передъ зрителями сквозь рядъ такихъ утончённыхъ истязаній и пытокъ, какіе едва можетъ придумать человческое воображеніе. Въ тюрьм братъ заставляетъ её цаловать руку, отрзанную у ея мужа и сквозь прозрачное покрывало показываетъ ей трупы ея сыновей. Онъ запираетъ её въ домъ сумасшедшихъ и заставляетъ всхъ больныхъ, находящихся въ этомъ заведеніи, нтъ и танцовать вокругъ ней. На сцену приносятъ верёвку, которою она будетъ удавлена и гробъ куда положатъ ея трупъ… И вс эти чудовищныя вещи развиваются съ необыкновеннымъ искусствомъ, пишутся удивительнымъ слогомъ и обнаруживаютъ полнйшее знаніе сценическихъ эффектовъ — однимъ словомъ отличаются такими достоинствами, которыя почти скрываютъ отъ глазъ читателя ихъ возмутительный характеръ. Гораздо выше всхъ упомянутыхъ драматурговъ стоитъ Массингеръ, комедія котораго: ‘Новое средство платить старые долги’ до-сихъ-норъ удержалась въ репертуар и который въ своихъ драмахъ воздерживался отъ мелодраматическихъ эффектовъ школы Вэбстера и Форда. Послднимъ въ этой драматической фаланг является Ширлей, теперь ужо почти совсмъ забытый. Междоусобная война нанесла сильный ударъ англійской сцен, которую пуритане и безъ того но переставали неутомимо преслдовать. Въ 1642 году Длинный Парламентъ закрылъ театры и только посл реставраціи Карла II представленія на нихъ возобновились.’
Многія изъ особенностей драматической литературы елизаветинскаго вка проникли и въ лирическую поэзію этого времени. Изученіе классической литературы и размноженіе переводовъ съ древнихъ языковъ обогатили языкъ, пробудившаяся свобода народнаго духа сообщила боле могучій полётъ фантазіи, но и въ этой области обнаружились ложный вкусъ и ложное остроуміе, гоньба за оригинальностью, недостатокъ простоты. Между лириками этого періода на нервомъ план стоитъ тотъ же Шекспиръ съ своими сонетами, хотя далеко уступавшими въ достоинств его драматическимъ произведеніямъ, по. по справедливому замчанію Гегшенбергера, доказывающими, что Шекспиръ, какъ субъективный поэтъ, уметъ изображать такія же глубокія чувства, какія мы находимъ у него, какъ у поэта объективнаго. Кром его писали лирическія произведенія Бэнъ-Джонсонъ, образовавшій свою школу, между членами которой наиболе даровитымъ былъ Корбетъ, авторъ множества весёлыхъ и остроумныхъ стихотвореній, Бомовъ, Геррикъ, Ширли и другіе.
Эпосъ времени Елизаветы нашолъ своего главнаго представителя въ Спенсер, за нимъ слдуютъ но достоинству братья Флетчеры, Броунъ, Драйтонъ и, наконецъ, Шекспиръ съ своими описательными стихотвореніями ‘Венера и Адонисъ’ и ‘Лукреція’. Изъ иностранныхъ эпическихъ произведеній были въ это время переведены на англійскій языкъ: ‘Освобождённый Іерусалимъ’ Тасса, ‘Неистовый Роландъ’ Аріоста и ‘Лузіада’ Камоэнса.
Къ концу царствованія Елизаветы возникла въ Англіи и сатирическая поэзія въ боле истинномъ значеніи этого слова, чмъ то, въ какомъ она являлась до-сихъ-поръ. Творцомъ ея былъ епископъ Галь, впервые возставшій противъ пороковъ и глупостей общества, хотя, впрочемъ, предметомъ нападокъ его служилъ только низшій классъ, такъ-какъ возстать на высшее сословіе у него не хватило духу. Послдователемъ Галя былъ Марстонъ, поэтъ циническій, но хорошо знавшій дйствительную жизнь и изображавшій её съ неумолимою рзкостью. Наконецъ, третій сатирикъ этого времени — Доннъ, произведенія котораго англійскіе критики сравниваютъ съ грубыми, неотёсанными, только-что высченными изъ скалы, камнями. Публичное уничтоженіе сатиръ Галя и Марстона рукою палача но только не помшало размноженію сатиръ и эпиграммъ, считавшихся въ то время произведеніями однородными, но ещё боле способствовали ему. Наиболе даровитыми авторами этихъ произведеній, къ которымъ присоединились потомъ и сатирическія памфлеты, считаются Бэнъ-Джонсонъ, Уинеръ, Гарригтонъ, Мидлетонъ, Клевеландъ и другіе.
На границ между яркимъ вкомъ Елизаветы и мрачнымъ временемъ пуританизма величественно возвышается образъ Мильтона, но нашъ бглый очеркъ перваго изъ нихъ оказался бы съ существеннымъ пробломъ, если бы мы не упомянули о явленіи, которое, явясь въ области прозы, перешло оттуда въ поэзію, во вс роды ея и, но смотря на свою вычурность и фальшивость, было усвоено даже многими изъ лучшихъ поэтовъ времени Елизаветы, съ тмъ, чтобы ещё довольно долго посл того не потерять права гражданства въ англійской литератур. Это былъ такъ называемый ‘эвфуизмъ’, состоявшій въ крайне-утрированной манер выраженій, въ жеманномъ кокетничаньи самыми неестественными утончённостями слога, и получившій своё названіе отъ романа ‘Эвфузсъ’, авторомъ котораго былъ Джонъ Лайди, написавшій, кром того, нсколько посредственныхъ пьэсъ и лирическихъ стихотвореній. Громадному распространенію эвфуизма много способствовало то пристрастіе къ итальянской пастушеской поэзіи — отличавшейся, какъ извстно, именно такою вычурностью — которымъ было проникнуто одно время всё тогдашнее общество въ Англіи, мы говоримъ ‘громадному распространенію’, если судить, напримръ, по слдующимъ словамъ Блоунта, падавшаго въ 1633 году нсколько произведеній Лайли и снабдившаго ихъ предисловіемъ, въ которомъ, между-прочимъ, сказано: ‘Наша нація обязана ему новымъ англійскимъ языкомъ, которому онъ научилъ ее своимъ ‘Эвфуэсомъ’. Вс наши дамы сдлались его ученицами, и на ту придворную красавицу, которая не умла говорить эвфуистически, смотрли съ такимъ же пренебреженіомъ, съ какимъ смотрятъ теперь на неумющихъ говорить по французски.’ Шекспиръ, который и самъ, впрочемъ, не былъ чуждъ эвфуизма, охарактеризовалъ его сущность, между-прочимъ, въ комедіи ‘Безплодныя усилія любви’.— ‘Но приду я’, говоритъ Биронъ:
‘Подъ маскою къ возлюбленной моей,
Но положу любовь мою на римы,
Какъ музыкантъ слпой. Весь этотъ сбродъ
Тафтянымъ фразъ, рчей изъ шолка свитыхъ
Гиперболъ трехъ-этажныхъ, пышныхъ словъ,
Надутаго педантства, эти мухи
Зловредныя’ и т. д.
Вальтеръ-Скоттъ тоже заклеймилъ это направленіе въ одномъ изъ своихъ романовъ. ‘Но — говоритъ Тэнъ — не судите о нёмъ но карикатурному изображенію Вальтеръ-Скотта, его сэръ Перси Шефтонъ ничто иное, какъ педантъ, холодный и безцвтный копировщикъ, между-тмъ какъ этому новому языку придаютъ характеръ неподдльности именно его теплота, оригинальность, мы должны воображать его себ не мёртвымъ, неподвижнымъ, какимъ находимъ его въ старыхъ книгахъ, а порхающимъ на устахъ барынь и молодыхъ вельможъ въ вышитыхъ жемчугомъ кафтанахъ, оживлённымъ ихъ звучными голосами, раскатистымъ смхомъ, блескомъ глазъ, движеніемъ рукъ, игравшихъ эфесомъ шпаги или мявшихъ атласъ плаща. Эти люди въ удар, голова ихъ полна и дятельно работаетъ, они веселятся, какъ веселъ въ наше время нервный и горячій художникъ въ своей свободной мастерской. Они говорятъ не для того, что бы убждать или понимать другъ друга, но чтобы дать удовлетвореніе своему напряжонному воображенію, что бы излить избытокъ своихъ ощущеній. Припомните молодыхъ людей Шекспира, особенно Меркуціо. Они играютъ словами, переламываютъ, сгибаютъ, измняютъ форму ихъ, они любуются внезапными перспективами, рзкими контрастами, которые выскакиваютъ у нихъ одинъ за другимъ и до безконечности. Они кидаютъ цвтокъ на цвтокъ, блёстки на блёстки, всё, что блеститъ, правится имъ, они позолачиваютъ, украшаютъ перьями и шитьёмъ свой языкъ, какъ своё платье. До ясности, порядка, здраваго смысла имъ нтъ никакого дла, всё у нихъ праздникъ и безуміе, всякая нелпость имъ по душ. Мы не можемъ вообразить себ, какъ слдуетъ, этотъ новый языкъ, эту смлость фантазіи, это непрерывное плодородіе трепещущей чувствительности, въ это время нтъ прозы въ истинномъ значеніи этого слова: поэзія наводняетъ всё… Даже въ томъ случа, когда самъ человкъ — заурядная посредственность, его произведеніе есть нчто живое, какой-то пульсъ бьётся во всхъ, малйшихъ сочиненіяхъ этого вка, сила и творческая энергія присущи ему, он пробиваются сквозь напыщенность и аффектацію, самъ этотъ Лайли, который, повидимому, умышленно пишетъ попреки всякому здравому смыслу, является иногда истиннымъ поэтомъ, пвцомъ, человкомъ, способнымъ искренно увлекаться и восторгаться, сосдомъ Спенсора и Шекспира.’
Этою остроумною, хотя нсколько парадоксальною характеристикою, мы заканчиваемъ очеркъ развитія англійской поэзіи вка Елизаветы и идёмъ дале. Здсь насъ ожидаетъ прежде всего мрачное и кровавое время междоусобной войны — время, когда, какъ говорить Одиссъ-Барро. ‘барды умолкаютъ передъ людьми дла, вымыслы поэзій уступаютъ мсто дйствительности междоусобныхъ смутъ, перо сторонится передъ мечёмъ, топоромъ или гильотиной, геній называется уже не Шекспиромъ, а Кромвелемъ, и убійство Юлія Цезаря или короля Дункана совершается уже по на подмосткахъ искусственнаго театра, а на страшномъ и настоящемъ эшафот Уайтъ-Галля.’ Насколько эта пора дйствительно неблагопріятствовала развитію литературы, видно уже изъ тхъ жестокихъ преслдованій, которымъ подвергся театръ, то-есть та область, гд творческій духъ націи проявлялся ст. наибольшею силою. Указомъ 22 сентября 1642 года вс театры въ королевств были закрыты, съ цлью отнять у драматическихъ писателей и актёровъ возможность и случай дйствовать на общественное мнніе въ ущербъ пуританскому парламенту, но такъ-какъ исполненіе этого указа оказалось по вполн удовлетворительнымъ, то въ 1647 году была принята новая репрессивная мра: сопротивлявшихся запрещенію парламента стали наказывай, сперва денежными штрафами, потомъ плетьми, вс актёры были объявлены бродягами, театральныя зданія или разрушены, или передланы такъ, что давать на нихъ представленія оказывалось невозможнымъ. Наконецъ, въ 1648 году былъ назначенъ особый чиновникъ, на котораго было возложено, между-прочимъ, заключать въ тюрьму всхъ ‘сочинителей балладъ’ и строго наблюдать, чтобы ни гд не было даваемо тайныхъ театральныхъ представленій.
Съ наступленіемъ реставраціи, поэзія поднялась, но только въ смысл количественности. Да иначе и быть не могло. Восшествіе на престолъ Карла II, продавшаго себя Франціи, привело съ собою время рабства безъ врности, чувственности безъ любви, крошечныхъ добродтелей и исполинскихъ пороковъ. Повинуясь этому направленію, и поэзія, сдлавшись орудіемъ низкихъ страстей, нашла выгоднымъ для себя осмивать всё хорошее, честное и истинно добродтельное. Борьба съ пуританизмомъ выродилась въ борьбу противъ доброй нравственности, сигналъ былъ поданъ дворомъ, дворянство дружно подхватило его, а оттуда зараз нетрудно уже было проникнуть и въ народъ. Истинному дарованію трудно было явиться, или, врне говоря, пробить себ дорогу въ то время, когда извращённость, получила вс права гражданства, распутному королю нужны были такіе поэты, какъ графъ Рочестеръ, человкъ несомннно-даровитый, по который, напримръ открыто хвастался тмъ, что не протрезвлялся ни на одну минуту въ продолженіе пяти лтъ, и наконецъ умеръ отъ истощенія на тридцать третьемъ году, или, какъ Укллеръ, циническій скептикъ, типъ политическаго флюгерства, умвшій съ одинаковою лёгкостью и одинаковымъ краснорчіемъ прославлять Кромвеля и сына Карла I, или Уичерли, талантливый драматургъ, перенёсшій на сцену т грязные нравы, среди которыхъ онъ самъ проводилъ всю свою жизнь. Одиноко и величаво стоитъ въ этой сред, какъ протестъ противъ оскорблённой и попранной нравственности, Мильтонъ съ его ‘Потеряннымъ Раемъ» одиноко уже потому, что и по рожденію, и по направленію, онъ принадлежалъ въ предшествовавшему періоду. Исключительны и такія явленія, какъ Буттлеръ. авторъ ‘Гудибраса’, одной изъ остроумнйшихъ англійскихъ сатиръ, направленной, противъ пуритантства и представляющей собою нчто въ род англійскаго ‘Донъ-Кихота’, или какъ Драйденъ. Но именно этотъ послдній служитъ яркимъ доказательствомъ — до какой степени направленіе тогдашняго времени не благопріятствовало развитію поэзіи. Если Драйденъ, не смотря на своё весьма крупное дарованіе, не можетъ, какъ находилъ и Мильтонъ, назваться поэтомъ въ истинномъ значеніи этого слова, то въ томъ виновато его время, безнравственность котораго испортила сердце этого писателя, а фальшивый вкусъ унизилъ его геній. При иныхъ, лучшихъ, обстоятельствахъ, муз Драйдена не приходилось бы такъ часто сходить съ своего пьедестала и смшиваться съ грязною толпою. ‘Чтобы произнести надъ Драйденомъ мене строгій приговоръ — говоритъ Гетшенбергеръ — достаточно бросить взглядъ на безотрадную пустыню, открывшуюся въ поэзіи посл его смерти. Соути справедливо называетъ это время плачевнйшимъ періодомъ англійской поэзіи. Бы не встрчаете тутъ ничего, кром самой мизерной посредственности, собранія извстныхъ стереотипныхъ фразъ и образовъ. Такіе-то плоды принёсъ искуственный французскій вкусъ съ его манерностью выраженья, губительно дйствовавшею на чувство и фантазію, съ его пустою реторикою, съ тми, однимъ словомъ, явленіями, которыя Карлъ II ввёлъ вмсто романтическаго духа. Если Драйденъ, ради моды, и позволялъ себ иногда галлицизмы, то въ сущности онъ все-таки писалъ истинно но англійски, и естественность не находилась ещё у него къ полномъ изгнаніи. Она совершенно уничтожилась только тогда, когда, посл его смерти, та вычурная поэзія, которой, конечно, онъ санъ проложилъ дорогу, завладла англійскимъ Парнасомъ, на которомъ неограниченно господствовала до-тхъ-поръ, пока проснувшемуся народному духу неудалось низложить, вроятно навсегда, этого деспота съ напудренной косою.’ Къ только что упомянутымъ (исключительнымъ явленіемъ первыхъ годовъ реставраціи мы должны присоединить и двухъ даровитыхъ драматурговъ: Отвея и Ли (хотя и они, какъ Мильтонъ, если и писали во время Карла II то по своему направленію принадлежатъ къ числу эпигоновъ Шекспира), трагическій конецъ которыхъ показываетъ, между-прочимъ, каково было жить въ эту пору истиннымъ талантамъ: Отвей подавился вслдствіе жадности, съ которою онъ набросился на кусокъ хлба, купленный имъ посл четырёхдневнаго голоданья на деньги, выпрошенныя какъ милостыня у одного прохожаго, Ли. отъ такой же бдности, предался пьянству и кончилъ жизнь въ дом умалишенныхъ. А между-тмъ, изъ многочисленныхъ пьэсъ Отвея, о которыхъ Вальтеръ-Скоттъ отзывается съ величавшею похвалою, дв: ‘Спасённая Венеція’ и ‘Сирота’, до-сихъ-поръ удержались на сцен. Ли оставилъ посл себя одиннадцать трагедій, въ которыхъ, не смотря на проблески умственнаго разстройства, самый строгій критикъ не станетъ отрицать присутствія силы, задушевности, поэтичности и, главное, правды. Мы, назвавъ этихъ двухъ драматурговъ явленіями исключительными, должны были бы сказать, особенно исключительными’, потому-что нигд безобразіе новаго направленія поэзіи не сказалась такъ явственно, какъ въ области литературы драматической, и, главнымъ образомъ, комедіи, представляющей, но словамъ Маколея, ‘квинтъ-эссенцію’ этого направленія. ‘Самыя безстыдныя вещи — замчаетъ Маколей — говорились въ эпилогахъ пьэсъ. Эти эпилоги поручалось произносить почти всегда любимымъ актрисамъ, и ничто не доставляло испорченымъ зрителямъ такого удовольствія, какъ слышать грязныя мерзости изъ устъ прекрасной двушки, о которой предполагалось, что она ещё не потеряла своего цломудрія. Англійская сцена очень часто заимствовала въ это время содержаніе и характеръ изъ произведеній первостепенныхъ испанскихъ, французскихъ и старыхъ англійскихъ писателей, но наши драматическіе писатели портили то, къ чему они прикасались. Въ ихъ подражаніяхъ дома гордыхъ и великодушныхъ кастильскихъ дворянъ Кальдерона становились домами разврата, Віола Шекспира превращалась въ сводню, Мизантропъ Мольера — въ насилователя, Таково было состояніе драмы.’
Царствованіе Вильгельма III и особенно королевы Анны долго слыло подъ названіемъ ‘Августовскаго золотого вка англійской поэзіи’. Здравый критическій взглядъ доказалъ ошибочность этого мннія. Отдльныя, крупныя дарованія появлялись въ значительномъ количеств, но и тутъ среда губила ихъ. Съ воцареніемъ Вильгельма III, во глав всего общественнаго движенія, давая ршительно всему направленіе и тонъ, стали дворъ и высшая аристократія — и никогда литераторы не пользовались такимъ почётомъ, какъ въ это время: вельможи считали за честь для себя привлекать въ своё общество всё, что носило въ себ признакъ истиннаго дарованія, и выражали это покровительство не только такимъ общеніемъ, но и боле фактическимъ образомъ: многіе писатели, какъ, напримръ, Филипсъ, Конгревъ, Гэй, Аддисонъ, Стиль и другіе, или получили высшія государственныя должности, или, какъ Попъ, пользовались щедрыми денежными приношеніями, длавшими ихъ совершенно независимыми въ матеріальномъ отношеніи. Такимъ образомъ, по справедливому замчанію Гетшенбергера, эта пора англійской исторіи была порою процвтанія не поэзіи. а поэтовъ. Но именно это обстоятельство, то-есть благоденствіе и образъ жизни послднихъ, мшало преуспянію первой. Постоянныя интимныя сношенія поэтовъ съ знатью, жизнь при шумномъ и церемонномъ двор отвращали ихъ творческій духъ отъ истинныхъ цлей поэзіи и заставляли его слдовать по искуственнымъ путямъ. Высокія чувства, полётъ фантазіи и мысли, порождаемые уединеніемъ, уходомъ человка въ самого себя — всё это было чуждо имъ. Подобно менестрелямъ средневковыхъ дворовъ, они ставили на первомъ план вншность. Воспваніе всякаго ничтожнаго, мимолётнаго происшествія въ изящныхъ гостиныхъ считалось у нихъ дломъ гораздо боле важнымъ, чмъ проведеніе новыхъ мыслей, изображеніе сильныхъ страстей или красотъ природы. ‘Какой оригинальности — замчаетъ Одиссъ-Барро — какой ширины замысла, какого энтузіазма можемъ мы ожидать отъ этихъ холодныхъ стихотворцевъ, гонявшихся за пенсіями и высокими званіями гораздо охотне. чмъ за идеями, и стыдившихся своей близости съ музами. Конгревъ, среди своего богатства и въ объятіяхъ своей любовницы, герцогини Мальборугъ, старался забывать, что онъ литераторъ. и желалъ, чтобъ въ нёмъ видли скоре аристократа, чмъ поэта… У этихъ изобразителей искуственной жизни, у этихъ умныхъ и блестящихъ стихослагателей не требуйте ни возвышенности мысли, ни нжности чувствъ. Красоты природы для нихъ мёртвая буква. Аддиссонъ ничего не понимаетъ въ суровомъ величіи горныхъ мстностей. ‘Я только что пріхалъ въ Женеву — пишетъ онъ по возвращеніи изъ Италіи посл убійственнаго странствія по Альпамъ, гд мн только и приходилось что дрожать отъ холода среди вчныхъ снговъ. Голова моя до-сихъ-поръ не перестала вертться отъ всхъ этихъ горъ и пропастей, и вы представить себ не можете, въ какомъ я восторг отъ того, что вижу предъ собой равнину.’ Эти слова Аддиссона объясняютъ и резюмируютъ собою всю литературу того времени: это тоже умственная равнина, гладкая, плодородная и однообразная, безъ малйшихъ неровностей, лишонная всхъ слдовъ волнообразности. Какъ — проходя мимо снжныхъ вершинъ Монъ-Блана — Аддиссонъ не ощущаетъ ничего, кром скуки или равнодушія, точно также въ Спенсер онъ видитъ только страшнаго варвара, а перебирая въ одномъ изъ своихъ стихотвореній имена значительнйшихъ англійскихъ поэтовъ, даже не упоминаетъ о Шекспир!’
Этотъ Аддиссонъ — авторъ нсколькихъ лирическихъ стихотвореній, скучной трагедіи ‘Катонъ’ и прозаическихъ произведеній, въ которыхъ онъ стоитъ гораздо выше, чмъ въ поэзіи — принадлежитъ къ числу наиболе видныхъ членовъ школы, образовавшейся подъ вліяніемъ новаго направленія и имвшей своимъ главою Александра Попа, который, при его несомннномъ дарованіи, могъ бы, какъ Драйденъ, въ другой сред сдлаться не только замчательнымъ, но и великимъ поэтомъ. Ближе всхъ къ Попу — какъ по дарованію, такъ и по художественному чутью — стоитъ Матвй Прайоръ, бывшій сначала прислужникомъ въ одной бдной харчевн и обязанный своимъ образованіемъ и возвышеніемъ (онъ былъ впослдствіи членомъ парламента и посланникомъ) графу Дорсету, однажды заставшему его въ этой харчевн за чтеніемъ Горація и принявшему въ нёмъ дятельное участіе. Изъ многаго множества его произведеній, относящихся къ всевозможнымъ родамъ поэзіи и прозы, особенно замчательны въ серьёзномъ род — поэма ‘Саломонъ’, а въ юмористическомъ — пародія на поэму Драйдена ‘Лань и Пантера’, подъ заглавіемъ ‘Мышь городская и Мышь полевая’. Упомянемъ здсь же о двухъ даровитыхъ и точно также испорченныхъ господствовавшимъ въ то время направленіямъ драматургахъ: Соутерн, уже тогда, въ одной изъ своихъ трагедій (‘Оруноко’), выступившемъ съ краснорчивымъ протестомъ противъ торговли неграми, и Роу, автор многихъ трагедій, въ свой время пользовавшихся большимъ успхомъ, особенно же не забудемъ о шотландц Аллан Рамсе, справедливо считающемся однимъ изъ самыхъ непосредственныхъ, предшественниковъ Борнса, произведенія котораго заставляли предчувствовать, что какъ посл смерти Чосера истинная поэзія, упавшая въ Англіи, нашла себ пріютъ въ Шотландіи, такъ и теперь изъ этой страны изойдётъ первая энергическая реакція противъ фальшивости господствовавшаго направленія. Но о шотландской поэзіи съ-тхъ-поръ, какъ мы её оставили, и о только что упомянутомъ поэт мы ещё скажемъ, когда подойдёмъ къ знаменитйшему поэту этой страны — Борнсу, а теперь снова возвратимся въ Англію.
Въ 1721 году по глав правленія сталъ и двадцать лтъ продержался на этомъ пост канцлеръ Робертъ Вольполь, человкъ, не любившій литературу и находившій, что она и наука не приносятъ никакой пользы въ политическомъ отношеніи и что, слдовательно, гораздо цлесообразне тратить деньги не на поддержаніе ихъ, а на систематическій подкупъ членовъ парламента. И вотъ настала для поэзіи, или, врне, для поэтовъ, пора, когда — по словамъ Свифта — ‘всякій выгнанный изъ цыганскаго шатра мальчишка, могъ надяться сдлать карьеру въ церкви или государств скоре, чмъ тотъ, котораго Фебъ, въ порыв гнва, надлилъ поэтическимъ огнёмъ.’ Наступила пора, когда поэты, какъ, на примръ, Саваджъ и Джонсонъ, буквально голодали по цлымъ днямъ, а ночью бродили по улицамъ Лондона, не имя гд приклонить голову. Такая скитальческая и нищенская жизнь имла большою частію своими послдствіями пьянство, распутство и тому подобныя явленія. Боле благородныя натуры, подобныя Коллинсу, сходили съ ума, слабыя, подобныя Гольдсмиту, бывали недалеко отъ того, чтобы попасть въ смирительный домъ, т же, которымъ обстоятельства позволяли это, бросали, подобно Грею, неблагодарное занятіе литературою. Одною изъ довольно характеристическихъ особенностей этого поворота было появленіе своего рода фальшивыхъ монетчиковъ литературы, именно: шотландца Маллета, очень удачно выдавшаго нсколько балладъ собственнаго сочиненія за произведенія народной словесности, Макферсона, такъ долго заставлявшаго публику врить въ подлинность своего ‘Оссіана’ и Чаттертона, также талантливо съумвшаго ввести читателя въ заблужденіе поддлкою подъ Роулея. Въ тоже время весьма естественно было развиться сатир — и она дйствительно имла много представителей, хотя истинными дарованіями отличались немногіе изъ нихъ — напримръ: Юнгъ, авторъ написанной во вкус Попа сатиры ‘О господствующей страсти’, Джонсонъ, написавшій ‘Лондонъ’ и ‘Суетность человческихъ желаній’, Ллойдъ, авторъ ‘Игроковъ’, Чёрчиль, сочинитель ‘Россіады’, въ которой изображалось тогдашнее положеніе театра, ‘Посланія къ Гогарту’, ‘Предсказанія голода’ и нкоторые другіе.
Но опала, постигшая литературу, удаленіе ея изъ того круга, гд всё ограничивалось вншнимъ блескомъ и свтскими развлеченіями, имла и свою хорошую сторону, съ избыткомъ вознаградившую за плачевныя явленія, на которыя мы только что указали. Поэты этого — а равно и слдующаго — времени, стали сосредоточиваться въ самихъ себ, боле внимательно углубляться въ созерцаніе всего окружающаго, руководствоваться нравственными принципами. Вншняя форма стала на второй планъ, уступивъ господство внутреннему содержанію — и новое направленіе нашло себ, съ точеніемъ времени, талантливыхъ представителей почти во всхъ родахъ поэзіи. Такъ въ области поэзіи дидактической мы встрчаемъ имена Томсона съ его ‘Временами Года’, Юнга, автора ‘Ночныхъ Мыслей’, написанныхъ имъ уже въ глубокой старости, Битти (Beattie) задумавшаго изобразить въ своёмъ ‘Менестрел’, оставшемся неоконченнымъ, ходъ развитія генія отъ перваго пробужденія въ нёмъ ума и фантазіи до начала его дятельности какъ поэта, Вильяма Коупера, пользующагося до-сихъ-поръ въ Англіи большою популярностью и произведенія котораго — вслдствіе плачевныхъ обстоятельствъ его жизни — отличаются мрачною меланхоліею, порою смняющейся кипучимъ и дкимъ остроуміемъ. Въ области чистой лирики этого времени (подъ словами ‘это время’ мы подразумваемъ здсь, какъ и ниже, пору отъ начала политической дятельности Роберта Вальполя до французской революціи) первое мсто занималъ Вильямъ Коллинсъ, жизнь котораго, по своей грустной обстановк, принадлежитъ къ тмъ литературнымъ существованіямъ, которыя были такъ нердки въ ту пору, да но совсмъ рдки — скажемъ кстати — и въ нашу. Родившись въ 1720 году и окончилъ курсъ въ Оксфорд, онъ напечаталъ тамъ ‘Восточныя пастушескія стихотворенія’, оставшіяся незамченными, не смотря на свои крупныя достоинства, посл чего пріхалъ въ Лондонъ, полный самыхъ радужныхъ надеждъ и смлыхъ плановъ. Но здсь ожидало его горькое разочарованіе. Напечатанныя имъ въ 1746 году великолпныя оды, признающіяся ещё и теперь лучшими на англійскомъ язык, прошли также безслдно въ глазахъ публики. Непризнанный поэтъ, сжогши вс свои рукописи и печатные экземпляры своихъ произведеній, сошолъ съ ума, въ этомъ положеніи, не выпуская изъ рукъ библію, онъ бродилъ день и ночь, точно привидніе, по всмъ закоулкамъ Чичестерскаго собора, сопровождая рыданіями и громкими жалобами звуки церковнаго органа, до-тхъ-поръ, пока смерть не прекратила его страданій на 36 году жизни. Только черезъ сто лтъ посл того, эти произведенія (лучшими между ними считаются оды ‘Къ страстямъ’ и ‘Къ вечеру’) были вновь напечатаны и получили должную оцнку. За Коллинсомъ — и по времени, и по достоинству — слдуетъ Грей, авторъ знаменитой элегіи ‘На Сельскомъ Кладбищ’, Смоілетъ, особенно прославившійся въ поэзіи одою ‘На независимость’, Гольдсмитъ и другіе. Здсь же нельзя не упомянуть о пробудившемся въ это время стремленіи къ изученію народной англійской поэзіи стараго времени, стремленіи, которое много содйствовало переходу лирики къ естественности, правд и задушевности и которое особенно развилось съ-тхъ-поръ, какъ ома Перси, въ 1765 году, издалъ знаменитое до-сихъ-поръ собраніе, подъ заглавіемъ: ‘Сокровища англійской поэзіи’, куда вошли лучшія изъ народныхъ стихотвореній. Но величайшаго поэта этого времени, или, точне говоря, поэта, заключившаго это время и открывшаго собою новое, стоящаго, какъ Мильтонъ, на границ двухъ періодовъ — этого поэта суждено было произвести Шотландіи. Мы оставили поэзію этой страны въ полной сил развитія ея вообще и поэзіи народной въ особенности. Съ-тхъ-поръ въ характер и направленіи ея произошло нсколько значительныхъ перемнъ вслдствіе политическихъ обстоятельствъ. Со вступленіемъ на англійскій престолъ Вильгельма Оранскаго Шотландія подверглась жестокимъ притсненіямъ, повлёкшимъ за собою внутреннія смуты, бдность народа и тому подобныя явленія, сообщившія народной поэзіи жолчный, ядовито-озлобленный характеръ. Соединеніе Англіи и Шотландіи въ одно государство, восшествіе на престолъ гановерца Георга I вызвало новыя народныя псни, полныя ненависти, презрнія и рзкой сатиры. Несчастное возстаніе графа Мара, въ 1715 году, дало народной поэзіи новый матеріалъ для прославленія жертвы этого народнаго движенія, и въ продолженіи тридцати лтъ шотландская муза дятельно поддерживала духъ партій насмшками надъ вигами и гановерцами, часто въ форм аллегорическихъ стихотвореній или любовныхъ псенъ. Это направленіе измнилось посл побдоноснаго вступленія въ Шотландію молодого претендента Карла: раздались хвалебныя, весёлыя, горделивыя псни. Но имъ суждено было скоро замолкнуть, или, по-крайней-мр, затеряться въ масс новыхъ звуковъ, которыми зазвучали струны народной шотландской лиры въ произведеніяхъ якобитовъ посл злополучной битвы при Куллоден. Бдствія молодого принца, ещё недавно иступившаго на родную землю съ такими, повидимому, прочны мы надеждами на успхъ, его жалкое скитальчество, единственную отраду котораго составляла любовь бдныхъ людей, прятавшихъ дорогого изгнанника въ своихъ хижинахъ, неистовства Кумберланда, подъ кровавыми приговорами котораго толпами падали на эшафот патріоты — всё это составило главное содержаніе народныхъ псенъ, сообщило имъ новый характеръ — задушевной грусти вмсто дкой насмшки — характеръ, державшійся ещё очень долгое время посл того и нашедшій художественнйшее выраженіе своё въ стихотвореніяхъ Бориса. Что же касается поэзіи письменной, то политическое соединеніе Англіи и Шотландіи подйствовало на развитіе ея также благопріятно, какъ подйствовало оно на матеріальное преуспяніе этой страны, увеличившееся благосостояніе городовъ, боле частыя поздки зажиточныхъ людей въ Лондовъ, вліяніе англійской литературы мало по молу уничтожили, по-крайней-мр въ городской жизни, мрачный духъ пуританизма, лежавшій тяжелимъ гнётомъ на свободномъ поэтическомъ творчеств и открыли доступъ свтлому, весёлому міросозерцанію. Однимъ изъ даровитйшихъ представителей этого направленія былъ вышеупомянутый Алланъ Рамсей, родившійся въ 1686 году и прославившійся сначала цлымъ рядомъ лёгкихъ стихотвореній, большею частью мстнаго и юмористическаго характера, а потомъ — главнымъ своимъ произведеніемъ, пастушескою драмой, подъ заглавіемъ: ‘Милый Пастухъ’, и упражнявшійся, кром того, во всевозможныхъ родахъ поэзіи, между которыми, напримръ, посланія служили образцомъ для Бориса. Алланъ Рамсей основалъ цлую школу шотландскихъ поэтовъ, въ числ даровитйшихъ членовъ которой назовёмъ любимца Борнса, молодого Фергюсона, похищеннаго смертью на 23-мъ году жизни, и общавшаго сдлаться однимъ изъ лучшихъ юмористовъ. Вся эта дятельность подготовила почву, на которой явился Борнсъ.

III.

Мы сказали, что этотъ великій поэтъ стоитъ на границ двухъ періодовъ. Новый періодъ, открывающійся его славнымъ именемъ, начался съ французскою революціею. 14 іюля 1789 года есть, по справедливому замчанію Одисса-Барро, ‘великій день въ англійской литератур и начало новаго вка.’ Мы заимствуемъ изъ книги этого писателя, въ сокращеніи, общую характеристику этого новаго движенія, чтобы потомъ указать и на главнйшія изъ частныхъ явленій его. ‘До-сихъ-поръ — говорить Одиссъ-Барро — симпатіи, выказанныя въ отношеніи къ французской революціи Фоксомъ, Пэйномъ и Иристлеемъ, считаются явленіями исключительными въ англійской жизни того времени. Напротивъ, исключеніемъ слдуетъ считать такія явленія, какъ ненависть Эдмонда Борка и его краснорчивый крикъ тревоги, или какъ остроумная иронія Георга Каннинга въ его ‘Анти-Якобинц’. Вс англійскіе поэты, вс мыслители, вся университетская молодежь единодушно привтствуютъ самыми восторженными восклицаніями парижскія событія. Это настроеніе распространяется повсюду и продолжается даже посл 92 и 93 годовъ. Не усплъ Боркъ заклеймить въ своёмъ знаменитомъ памфлет пробужденіе французскаго народа, какъ сотни голосовъ возвышаются для отвта ему… Испуганная этимъ нашествіемъ идей, старая Англія напрасно старается заглушить крики общественнаго млнія. Журналистъ Горнъ Тукъ, драматургъ Гольккрофтъ. обвинённые въ государственномъ преступленіи, оправданы. благодаря краснорчивой защит Эрскина. Взволнованная толпа нападаетъ на домъ Пристлея, сожигаетъ его, разрушаетъ въ нёмъ библіотеку и лабораторію, но это не мшаетъ демократіи идти вперёдъ твёрдыми шагами… Кроткій Коуперъ воспваетъ свободу точно также, какъ до-сихъ-поръ воспвалъ природу. Борисъ горячо вступается за революціонное дло и служить ему не только своимъ геніемъ, онъ посылаетъ въ Національный Конвентъ четыре небольшія пушки. Вс юноши съ горячимъ сердцемъ, съ пламенною душою, которымъ суждено сдлаться со временемъ великими поэтами XIX вка — сыновья французской революціи. Первыя псни ихъ вдохновлены ею. Вс они республиканцы, даже соціалисты, и превосходятъ своихъ учителей реформаторскою смлостью. Годы умрятъ энтузіазмъ въ нкоторыхъ изъ нихъ, житейскія превратности сдлаютъ ихъ консерваторами. но они никогда не утратятъ отпечатка своего умственнаго происхожденія… Вордсвортъ внезапно оставляетъ Кембриджскій университетъ и спшитъ присутствовать на праздник федераціи. Глядя на развалины Бастиліи, онъ возсоздаётъ въ своёмъ воображеніи ‘эти страшныя башни, снесённыя съ лица земли, насильственно опрокинутыя негодованіемъ народа, среди радостныхъ криковъ, заглушающихъ шумъ отъ паденія этихъ твердынь’. Онъ возвращается во Францію въ 92 году, проводить тамъ цлый годъ, сближается съ жирондистами — и только возвращеніе его въ Англію спасаетъ его отъ участи, постигшей эту партію. Не мене молодой и не мене пламенный противникъ всякаго несправедливаго гнёта, Соути пишетъ въ томъ же дух свою драму ‘Уатъ Тайлеръ’ и эпическую поэму ‘Іоанна д’Аркъ’. Кольриджъ сочиняетъ трагедію на паденіе Робеспьера, горячую оду въ честь Франціи, требуетъ отдленія церкви отъ государства и. вмст съ Соути и нсколькими другими друзьями, замышляетъ основать въ Америк ‘Пантисократію’, утопическую республику, нчто въ род политическаго Эльдорадо. Джемсъ Монгомери, либеральный поэтъ, подвергается штрафу и тюремному заключенію за балладу въ честь разрушенія Бастиліи. Томасъ Муръ, ещё ребёнокъ, привезённый въ 1792 году на пиръ, устроенный въ честь республики, сидитъ на колняхъ у президента, между-тмъ какъ восторженные клики привтствуютъ тостъ: ‘да зазеленетъ нашъ ирландскій дубъ подъ дуновеніемъ французскаго втра.’ Вальтеръ, Саваджъ Ландоръ, въ стихахъ относящихся къ двадцатилтней пор его жизни, энергически высказываетъ свои республиканскія чувства, которыя онъ охранилъ, даже въ боле широкихъ размрахъ, до глубокой старости…’
Все то, о чёмъ говорится въ предыдущихъ строкахъ, составляетъ, такъ сказать, непосредственный, спеціальный продуктъ идей, внесённыхъ въ общество французскою революціею, еслибъ дло этимъ и ограничилось, то мы получили бы и поэзію только спеціальную — именно политическую, то-есть такую. которая, въ строго-художественномъ смысл, иметъ мало значенія. Гораздо важне общее дйствіе этого новаго духа, внесеніе въ жизнь, а оттуда и въ поэзію, общихъ просвтительныхъ началъ, сообщившихъ поэтическому творчеству и обильный матеріалъ, и раціональныя основанія. Важно было въ этомъ новомъ движеніи, по отношенію къ литератур, и то обстоятельство, что теперь литературное образованіе, проникши въ т сферы, для которыхъ оно было до того времени недоступно, оказало благотворное вліяніе на умственную жизнь третьяго и четвёртаго сословія, я также и женщинъ. Между современниками и послдователями Бориса мы находимъ ткача Вильсона. автора удачныхъ очерковъ изъ жизни простого народа и, особенно, стихотворенія ‘Уатти и Меггъ’, долго приписывавшагося Борису, купца Макнелля, стихотвореніе котораго ‘Вилли и Джонъ’ пользовалось въ Шотландіи большою популярностью, благодаря своей правд, прекраснымъ изображеніямъ сельскихъ картинъ и естественному, глубокому чувству, ткача Таннагиля, писавшаго псни, которыя были любимы народомъ почти также, какъ псни Борнса, и окончившаго жизнь самоубійствомъ вслдствіе разныхъ житейскихъ невзгодъ, прикащика Теонапта, сдлавшагося потомъ профессоромъ и прославившагося комическою эпопеею ‘Ярмарка въ Анстер’. послужившею, во многихъ отношеніяхъ, образномъ для байроновскихъ ‘Беппо’ и ‘Донъ-Жуана’, Мотервеля — одно изъ лучшихъ стихотвореній котораго напечатало въ пашемъ изданіи — вышедшаго изъ пастуховъ, Джемса Гогга, издавшаго въ 18L3 году превосходный сборникъ романсовъ и балладъ въ народномъ дух, крестьянскихъ дтей Роберта Блумфильда и Джона Клера, изъ которыхъ первому доставили справедливую извстность ‘Сельскіе Разсказы’, ‘Дикіе Цвты’ и другіе стихотворенія, а біографія второго на столько характеристична, что мы считаемъ не лишнимъ изложить её въ короткихъ словахъ. Клеръ, одинъ изъ лучшихъ изобразителей сельской жизни (онъ род. въ 1793 г.) былъ сынъ бднаго поселянина и въ дтств нанимался пахать землю у другихъ крестьянъ, чмъ зарабатывалъ по грошу въ недлю. Этими деньгами онъ платилъ за своё ученье въ деревенской школ. На тринадцатомъ году, увидвъ себя обладателемъ одного шиллинга, скопленнаго долговременною экономіею, онъ купилъ на него ‘Времена Года’ Томсона и, прочтя ихъ. принялся санъ сочинятъ подъ непосредственнымъ вліяніемъ своихъ ощущеній, сочинялъ онъ, по переставая ходить за плугомъ и употребляя, вмсто письменнаго стола, свою шляпу. Долговременнымъ и тяжолымъ трудомъ молодой поэтъ скопилъ себ, въ теченіе нсколькихъ лтъ, ещё одну гинею, и на эти деньги напечаталъ объявленіе о предстоящемъ выход своихъ стихотвореній, причёмъ приглашалъ публику къ подписк. Подписчиковъ оказалось всего семь человкъ, но, къ счастью, нашолся издатель, выпустившій въ свтъ эти произведенія, главною тэмою которыхъ были сельская жизнь и сельскія картины. Критики встртили ихъ единодушнымъ одобреніемъ, вслдствіе чего матеріальное положеніе Клера скоро улучшилось, особенно посл изданія его главнаго стихотворенія ‘Деревенскій Пвецъ’, но одна неудачная денежная спекуляція повлекла за собою его разореніе и умопомшательство. Что же касается женщинъ, то, до того времени, о которомъ мы говоримъ, он совсмъ не появлялись на литературномъ поприщ Англіи. Только въ начал ныншняго столтія Франциска Бёрни, Шарлота Омахъ и ихъ послдовательницы заняли видное мсто въ области романа. Нкоторые изъ нихъ пробовали писать и лирическія стихотворенія, въ которыхъ одна подражала Коуперу, другая — Борнсу, третья — Коллинсу и такъ дале. Но стихотворенія большой части стихъ писательницъ, не лишонныя теплоты чувства и правды, теперь забыты, благодаря отсутствію оригинальности, силы и страстности, отличавшихъ произведенія лириковъ-мужчинъ того времени. Наиболе даровитыми между ними критика признаетъ Мэри Тигэ, Фелицію Гименсъ, стихи которой (образчики ихъ читатель найдётъ въ нашемъ изданіи) высоко цнились Вальтеръ-Скоттомъ, Джоффреемъ и Вордсвортомъ, Елизавету Ландонъ и миссъ Нортонъ, идеями которой и даже манерой выраженія иногда пользовался Борнсъ.
Знаменитйшими современниками и послдователями Борнса были Краббъ и Элліоттъ. За ними, въ хронологическомъ порядк, слдуетъ такъ называемая ‘Озёрная Школа’, съ главными представителями которой, поэтическимъ тріумвиратомъ, составленнымъ изъ Вордсворта, Соути и Кольриджа, наши читатели могутъ подробно познакомиться въ предлагаемомъ изданіи, въ слдствіе чего мы представляемъ здсь только общую характеристику ея, заимствуя её изъ сочиненія Гетшенбергера. ‘Озёрная Школа — говоритъ онъ — или, какъ называетъ её Юліанъ Шмидтъ: ‘школа спиритуалистическаго романтизма’, хотя не въ точномъ значеніи этихъ словъ, была безспорно дочерью того направленія поэзіи, начало которому положили Юнгъ, Томсонъ и Коуперъ, и которая преслдовала высокія цли: серьёзность, религіозность, добродтель, гуманность и любовь къ природ. Но она приняла иную физіономію, когда её охватили продукты боле великаго времени — идеи Руссо, революціи Франціи и Америки, съ ихъ восторженнымъ влеченіемъ къ свобод. Нмецкая литература и философія тоже оказали на неё вліяніе. Такимъ путёмъ возникъ основной принципъ этой школы: примнять къ цлямъ поэзіи обыкновенный разговорный языкъ среднихъ и низшихъ классовъ. Но эта эманципація третьяго сословія но увнчалась въ Англіи на поприщ поэзіи такимъ успхомъ, какой имла она во Франціи на поприщ исторіи. И это естественно. Низшіе классы вызываютъ наше сочувствіе своимъ положеніемъ, но языкъ ихъ мало насъ интересуетъ. (Мы оставляемъ это замчаніе Гетшенбергера, хотя оно не выдерживаетъ строгой критики.) Притомъ же, эти кабинетные учопые были способны мене чмъ кто-либо говорить языкомъ народа. Ни одинъ изъ нихъ не могъ сочинить такой псни, какъ Борнсовская, такого стихотворенія, какъ ‘Жница’ Уланда. Ихъ стихи отзываются запахомъ кабинетной лампы, они безцвтны, аффектированы, расплывчивы, когда стремятся къ народности, смшны, когда хотятъ быть юмористическими. Научныя занятія и изслдованія, въ которыя погружались эти поэты, побуждали ихъ писать для немногихъ — отнюдь се для народа, оттого-то, изъ круга республикански-соціалистическихъ идей, въ который вовлёкъ ихъ порывъ перваго одушевленія, они скоро снова вступили на дорогу консервативнаго англиканизма, сдлались увнчанными поэтами и стали получать пенсіи. Ихъ народность была искуственно-принятая, совсмъ не шедшая имъ къ лицу. Одно только было вполн правдиво въ нихъ — любовь къ природ, развившаяся потомъ въ своего рода христіанскій пантеизмъ, и благородное стремленіе распространить въ низшемъ сословіи религіозность, гуманность, нравственность, лучшее воспитаніе. Нельзя также отрицать въ нихъ присутствія фантазіи, чувства, хорошихъ мыслей, и если не было между ними ни одного великаго поэта, то тмъ но мене безспорно, что они имли благотворное, прочное и широко-распространённое вліяніе на поэзію своего времени. Озёрная Школа, и, особенно, Вордсвортъ, привела общественный вкусъ отъ красиваго пустословія къ изученію человка и природы, изгнала фальшивое, преувеличенное изображеніе характеровъ и чувствъ, замнивъ его истиннымъ сочувствіемъ къ человчеству.’
Колебанія англійской поэзіи, ея поочередныя повышенія и пониженія, уклоненія то въ ту, то въ другую сторону, кончились. Она окрпла, установилась на прочныхъ основаніяхъ, вполн соотвтствовавшихъ и общимъ законамъ творчества и духу времени, и начала представлять всё боле и боле полное и гармоническое соединеніе элемента національнаго съ общечеловческимъ. ‘Въ этомъ общемъ движеніи — замчаетъ Тонъ — выдлились дв великія идеи: та, которая произвела поэзію историческую, и та, подъ вліяніемъ которой родилась поэзія философская, первая особенно явственная въ Соути и Вальтеръ-Скотт, вторая — въ Вордсворт и Шелли, об — общеевропейскія и, съ такимъ же блескомъ, какъ въ Англіи, проявившіяся во Франціи въ произведеніяхъ Гюго, Ламартина и Мюссе, и боле блистательно — въ Германіи, въ твореніяхъ Гёте, Шиллера, Рюкерта и Гейне, и та и другая до такой степени глубока, что ни одинъ изъ ихъ представителей, за исключеніемъ Гёте, не угадалъ ихъ значенія и что только теперь, больше чмъ черезъ полъ-вка, мы едва начинаетъ опредлять сущность этихъ идей для того, чтобы предсказать ихъ послдствія.’ Что же касается частностей этого движенія, то теперь въ области поэзіи начинаютъ появляться одна вслдъ за другою звзды первой величины. Тріумвиратъ Озёрной Школы смнился другимъ, гораздо боле блистательнымъ: его составилъ Байронъ — скоро сдлавшійся изъ тріумвира царёмъ — Шелли и Томасъ Муръ. Окою ихъ стоитъ Вальтеръ-Скоттъ, дале группируются Китсъ, любимый поэтъ Шелли, авторъ античныхъ поэмъ ‘Эндиміонъ’ и ‘Гиперіонъ’, Кэмбсль, краснорчивый и благородный пвецъ свободы, Роджерсъ, блистательный стихотворецъ во вкус Попа, Гольдсмидъ, Савиджъ Ландоръ, о которомъ мы упоминали уже выше, Карлъ Ламбъ, авторъ прекраснаго стихотворенія ‘Старыя знакомыя лица’, Лей Гунтъ, другъ Мура и Байрона, натура въ высшей степени поэтическая, хотя дятельность его посвящена была преимущественно политик, Фелиція Гименсъ и множество другихъ.
Мы подошли, такимъ образомъ, къ новйшему времени, именно, ко второй половин ныншняго столтія. ‘Эта половина — говоритъ Одиссъ-Барро — не лишена въ Англіи аналогіи съ послднею половиною XVIII столтія. Во всхъ отрасляхъ литературы преобладаетъ не забота о форм, но стараніе проводить идеи. Вопросъ философскій и вопросъ соціальный составляютъ сущность всхъ произведеній ума.’ При практической тенденціи вка поэзія должна была отодвинуться на второй планъ, но это не помшало ей сохранить въ этой стран, въ противоположность большей части другихъ государствъ, вс права гражданства. ‘Журналы и обозрнія — продолжаетъ тотъ же авторъ — по отказываютъ стихамъ ни въ содйствіи, ни въ одобрніи, ни въ серьёзной критик, политическая пресса не считаетъ недостойнымъ своего назначенія печатать у себя стихи, Парнасъ по признаётся несовмстимымъ съ форумомъ, съ трибуною и даже съ торговыми длами. По мннію француза, изъ поэта всегда выйдетъ плохой государственный мужъ, англичанинъ не затрудняется выбирать своихъ поэтовъ въ члены парламента, посланники и даже министры. Къ ныншнемъ министерскомъ кабинет засдаютъ три или четыре литератора и Дизраэли сталъ во глав правленія, благодаря своему роману. Его товарищъ, лордъ Маннерсъ, министръ почтъ и телеграфовъ — поэтъ, точно также, какъ его предшественникъ былъ ученый. Одинъ изъ самыхъ выдающихся членовъ верхняго парламента, лордъ Гоутонъ — писатель и поэтъ. Лордъ Маколей, извстный всей Европ, преимущественно какъ историкъ, былъ тоже поэтъ и поэтъ съ большимъ талантомъ… Уваженіе, которымъ пользуется поэзія, не можетъ, конечно, измряться денежными барышами, доставляемыми ею авторамъ. Это былъ бы дурной критеріумъ. Тмъ не мене, не безполезно будетъ припомнить, что Томасу Муру за одну его поэму, и притомъ, наиболе посредственную, было заключено тысяча фунтовъ стерлинговъ, что Кэмбель за одно изданіе своихъ ‘Радостей Надежды’ получилъ столько же, что Соути заработалъ своими поэмами боле трёхъ сотъ тысячъ франковъ, что Краббъ за одинъ томъ стихотвореній получилъ отъ своего издателя 3000 фунтовъ. До-сихъ-поръ ещё, не смотря на относительный упадокъ поэзіи и преобладаніе прозы, стихотворныя произведенія продолжаютъ пользоваться сочувствіемъ и даже восторженнымъ удивленіемъ и легко находятъ издателей, читателей и покупателей. Въ самыхъ маленькихъ городкахъ и на самыхъ незначительныхъ и глухихъ станціяхъ желзныхъ дорогъ вы найдёте въ каждой лавчонк, въ каждомъ шкапу разнообразный выборъ англійскихъ поэтовъ всхъ времёнъ. Во время моихъ неоднократныхъ поздокъ во внутрь Великобританіи я имлъ случай убдиться, что путешественники далеко не пренебрегали этими произведеніями. А замтьте, что цна книгъ, вообще, дорога въ Англіи.’
Первымъ по времени между поэтами этого новйшаго времени стоитъ Томасъ Гудъ, съ его знаменитою ‘Пснью о Рубашк.’ Т же филантропическія тенденціи, то же сочувствіе ко всмъ страдающимъ мы находимъ выраженными въ истинно-художественной форм у вышеупомянутой Каролины Нортонъ, внучки знаменитаго Шеридана, которую одинъ изъ англійскихъ критиковъ назвалъ, можетъ-быть съ нкоторымъ преувеличеніемъ, ‘Байрономъ женщинъ-поэтовъ новаго времени’ и стихотворенія которой, равно какъ и ея романы, имютъ главнымъ своимъ содержаніемъ соціальные вопросы, защиту слабыхъ и бдныхъ. Нкоторыя изъ улучшеній, введённыя недавно въ англійскіе законы о брак, обязаны своимъ происхожденіемъ вліянію этой писательницы. Въ такомъ же направленіи писала Елизавета Броунингъ, смотрвшая, но ея собственнымъ словамъ, на поэзію также серьёзно, какъ на самую жизнь. ‘А моя жизнь — говоритъ она — была очень серьёзная вещь, я никогда не принимала удовольствія, доставляемаго чтеніемъ стиховъ, за окончательную цль поэзіи.’ большою популярностью пользуется въ Англіи и Америк другой либеральный защитникъ и провозвстникъ политическихъ и соціальныхъ реформъ, Маккей, лучшимъ произведеніемъ котораго считается ‘Голоса изъ Толпы.’ На ряду съ этими демократическими поэтами и какъ противодйствіе имъ появился въ 1840 году, подъ общимъ заглавіемъ ‘Молодая Англія’, цлый рядъ поэмъ въ консервативномъ дух, имвшихъ цлью остановить новое движеніе, защитить учрежденія и начала прошедшаго времени отъ грозныхъ нападеній настоящаго. Во глав этой партіи сталъ Дизраэли, а любимымъ поэтомъ ея сдлался лордъ Маннерсъ. Въ то же время и чистая поэзія, служащая принципу ‘искусства для искусства’ и главнымъ представителемъ и основателемъ которой служить популярнйшій изъ современныхъ англійскихъ поэтовъ, Тениссонъ, продолжала и продолжаетъ находить себ многочисленныхъ послдователей, между которыми заслуживаютъ особеннаго вниманія сынъ и дочь знаменитаго Кольриджа, Каролина Боульсъ, вторая жена Соуги, Томасъ Эрдъ, Элиза Кукъ, Ковентри Патморъ, миссъ Инджелоу, Робертъ Бульверъ Литтонъ (сынъ извстнаго романиста) и многіе другіе. Рзкую противуположность съ этимъ направленіемъ составляетъ такъ называемая ‘сатаническая школа’, основанная Альджернономъ Свинбурномъ, пламеннымъ пвцомъ пантеизма, республиканизма и чувственности, исходящимъ въ первыхъ двухъ отношеніяхъ прямо отъ Шелли. Извстность этого молодаго поэта (онъ выступилъ за литературное поприще въ 1861 году) ростётъ въ Англія съ каждымъ днёмъ, но направленіе и характеръ его поэзіи ещё не достаточно установились для того, чтобы онъ могъ занять въ литератур опредлённое мсто, замтимъ только, что родоначальникомъ своей школы Свинбурнъ и его единомышленники-поэты считаютъ Шелли, а изъ другихъ авторитетовъ признаютъ только Чосера, Шекспира и Мильтона — и что впечатлніе, вызванное нкоторыми изъ его первыхъ произведеній, имло отчасти такой же характеръ, какъ дйствіе первыхъ стихотвореній Байрона: они сильно задли чопорность англійскаго общества и подверглись такимъ жестокимъ нападкамъ со стороны нкоторой части литературы и публики, что издатель долженъ былъ за время изъять ихъ изъ обращенія. Въ литератур началась истинная война. ‘Стали появляться — говоритъ Одиссъ-Барро — не только газетныя и журнальныя статьи, по цлые тоны въ защиту и противъ новой школы, которая, повидимому, поставила себ задачею разбивать съ плеча вс, перешедшія къ намъ отъ прошедшаго, идеи, разрушать вс традиціонныя условія литературы и живописи.’
Одновременно съ Свинбурномъ и съ такимъ же точно скандаломъ выступилъ на поприще поэзіи Остинъ (Austin), тоже принадлежащій къ политически-философской школ и обладающій несомнннымъ сатирическимъ дарованіемъ. Если врить словамъ Одисса-Барро, то въ Англіи, со времени ‘Англійскихъ бардовъ и Шотландскихъ обозрвателей’ Байрона, не появлялось произведенія, въ которомъ рзкая энергія и сила языка были бы соединены въ такой степени, какъ это мы видимъ въ поэм Остина ‘Сезонъ’, гд онъ жестоко издвается надъ великосвтскимъ обществомъ Англіи. Не останавливаясь доле и на этомъ поэт но той же самой причин, но которой мы только вкратц сказали о Свинбурн, упомянемъ здсь ещё о групп американскихъ поэтовъ, начало дятельности которой относится только ко второй четверти ныншняго столтія. Группа эта очень немногочисленна. Съ даровитйшими изъ членовъ ея. Лонгфелло и Брайтомъ, наши читатели подробно познакомятся въ настоящемъ изданіи, что же касается остальныхъ, то упоминанія заслуживаетъ разв одинъ Эдгаръ Поэ, гораздо боле знаменитый въ другой области литературы — области Фантастическаго романа. Вс остальные — а въ извстной степени и т выдающіеся три поэта, о которыхъ мы только-что упомянули — страдаютъ преимущественно однимъ важнымъ недостаткомъ: отсутствіемъ оригинальности. ‘Американскіе поэты — замчаетъ Гетшенбергеръ — питаются англійскимъ духомъ и рабски слдуютъ вкусу метрополіи. Въ умственномъ отношеніи они до-сихъ-поръ ещё не эманципировались отъ него. До войны за независимость эти писатели копировали Попа. ‘Проповдникъ’ — Денни и ‘Письма британскаго шпіона’ — Вирта представляютъ собою подражанья стилю Аддисона. Вордсвортъ и, особенно, Теннисонъ имли самое большое вліяніе на американскихъ поэтовъ. Виллисъ въ ‘Леди Жанн’, Галликъ въ ‘Фанни’ и, въ послднее время. извстный своими приключеніями Миллеръ, въ ‘Псняхъ Сіерры’, подражали Байрону. И эти копіи съ англичанъ не прекратятся, потому-что въ Америк весьма скудно оплачивается литературный трудъ тхъ, которые не хотятъ наниматься журналистикой или сочинять фарсы и сенсаціонные романы. Публика требуетъ дешовыхъ книгъ и, въ слдствіе итого, издатели считаютъ боле удобнымъ для себя не тратиться на гонорарій, а перепечатывать англійскія сочиненія. Умственный трудъ англичанъ американцы ввозятъ къ себ безъ всякой церемоніи, не платя за него ничего, и при такомъ порядк вещей, само собою разумется, уничтожается всякая конкуренція со стороны туземцевъ. Даже относительно критики, переводовъ, однимъ слоновъ всякой литературной работы, американцы заставляютъ работать на себя англичанъ- Вслдствіе это то, Америка стоитъ гораздо ниже Англіи но умственному могуществу и умственному вліянію, и національная литература создастся въ ней только тогда, когда эта страна начнётъ относиться съ должнымъ уваженіемъ къ литературной собственности всхъ другихъ государствъ и награждать по заслугамъ дарованія туземныя…’
Намъ остаётся сказать ещё о состояніи драматической литературы Англіи съ того времени, какъ мы её оставили, то-есть со времени реставраціи. Но говорить объ это въ предмет придётся намъ весьма немного. Съ-тхъ-поръ и до позднйшаго времени, въ области драматической поэзіи (просимъ читателя не забывать, что сюда относимъ мы произведенія, писанныя какъ стихами, такъ и прозой) можно указать только на о ли у первостепенную личность, да и то явившуюся давно — именно въ конц прошедшаго столтія. Это Шериданъ, авторъ ‘Соперниковъ,’ ‘Дня св. Патрика,’ ‘Дуэньи’ и, глазнымъ образомъ, знаменитой ‘Школы, Злословія’, представленной въ первый разъ въ 1777 году и сохранившей свой интересъ и своё значеніе до нашего времени въ такой степени, что когда, въ 1872 году, её возобновили за одномъ изъ лондонскихъ театровъ, то она выдержала боле четырёхъ-сотъ представленій сряду. Шериданъ былъ даровитйшимъ представителемъ реакціи противъ тхъ фальшивыхъ и вредныхъ сторонъ англійской комедіи, которыя были завщаны ей реставраціей и о которыхъ мы упоминали выше, но, къ сожалнію, реакція эта осталась безъ вліянія на дальнйшее развитіе драматической литературы, фальшь и безнравственность, правда, уничтожились въ значительной степени, но общій упадокъ драмы и комедіи длается ней боле и боле замтнымъ. ‘Англійская сцена нашего времени — говоритъ Одиссъ-Барро — наводнена и эксплуатируется толпою искусныхъ драматическихъ фабрикантовъ, плодовитыхъ поставщиковъ, которые, не имя особенныхъ литературныхъ претензій, преслдуютъ одну цль — доставлять безпрерывную пищу обычнымъ постителямъ театровъ и носятъ въ сердц единственную надежду — добиваться боле или мене продолжительнаго и, главнымъ образомъ, боле или мене доходнаго ряда представленій. Искусство иметъ весьма мало общаго съ этимъ безчисленнымъ количествомъ эфемерныхъ произведеній. лишонныхъ всякаго стиля, всякой оригинальности, и часто почти цликомъ переведённыхъ или передланныхъ съ французскаго. Рдко-рдко попадётся вамъ въ нихъ счастливая мысль, порядочная сцена, забавное или интересное положеніе’. Причину этого явленія Одиссъ-Барро объясняетъ слдуювщимъ образомъ. ‘Литературное творчество — говоритъ онъ — не неистощимо въ каждомъ изъ своихъ проявленій. Каждая отрасль искусства похожа на металлическія жилы, хранящіяся въ глубин земли. Приходитъ день, когда самый богатый рудникъ истощается и даётъ разработывающимъ его только летучія частицы и пыль. Въ т эпохи, когда театръ занималъ первое мсто въ англійской литератур, эта послдняя не имла ни романа, ни исторіи. Современная драма почти нея ушла въ исторію и романъ. Англійскіе трагическіе поэты уже не назывются Шекспирами, ихъ имена — Вальтеръ-Скоттъ или Диккенсъ, Барлэйль или Макколей. Комедія уже но иметъ Шеридана — у ней есть Теккерей. Гамлетъ произноситъ своё ‘быть или не быть’ уже не въ сценическомъ монолог и на подмосткахъ, а въ одной изъ главъ Стюарта Милля, или на страницахъ Дарвина и Герберта Спенсера. Нашъ вкъ слишкомъ практиченъ, слишкомъ пытливъ, слишкомъ проникнутъ духомъ анализа, слишкомъ скептиченъ для сцены, главную пищу которой доставляетъ внезапность, наивность, энтузіазмъ и которая не ладитъ съ философскими, научными и соціальными вопросами. Драма и комедія — рамки слишкомъ узкія для широкихъ изслдованій, которымъ, повидимому, посвятилъ себя девятнадцатый вкъ.’ Крол этихъ общихъ причинъ — съ которыми, впрочемъ, нельзя вполн согласиться — Одиссъ-Барро приписываетъ упадокъ драматической литературы въ Англіи и причинамъ частнымъ: именно, чрезмрному развитію оперной и всякой другой музыки, громадному размноженію всевозможныхъ заведеній, въ род театровъ-буффъ, cafs-chantants и тому подобныхъ, и, наконецъ, доходящею до смшного щепетильностью англійской театральной цензуры. Какъ бы то ни было, а результатъ далеко неутшительный! ‘Англіи — по справедливому замчанію Готшепбергера — приходится питаться своею прежнею драматическою славой.’ Но мы были бы несправедливы, если бы среди этой массы сценическихъ фабрикантовъ, недавняго и новйшаго времени, но отличили писателя, если не первостепеннаго, то всё-таки имющаго право на вниманіе серьёзной критики. Это — умершій въ 1857 году Дугласъ Джеральдъ, одна изъ пьэсъ котораго — ‘Черноокая Сусанна’ — выдержала триста представленій сряду и поставила его во глав драматурговъ своего времени. Между другими комедіями его особенно замчательна: ‘Время производитъ чудеса’.
Здсь мы останавливаемся, считая умстнымъ заключить вашъ очеркъ и особенно т немногочисленныя строки, которыя мы посвятили англійской поэзіи послднихъ годовъ, слдующимъ разсужденіемъ автора ‘Исторіи Современной Англійской Литературы’: ‘Какъ языкъ — говоритъ онъ — никогда не можетъ быть признаваемъ за нчто неподвижное и подверженъ постояннымъ измненіямъ, такъ и литература измняетъ свой видъ и характеръ, сообразно времени, сред и господствующимъ стремленіямъ. Она никогда не говоритъ своего послдняго слова, надъ ней никогда нельзя произносить безусловное и окончательное сужденіе. Приговоры критики и исторіи всегда могутъ быть измнены. Нтъ имени, которое было бы защищено отъ этихъ превратностей славы, нтъ писателя, какъ ни прочна, повидимому, его извстность, о которомъ можно было бы съ увренностью сказать, что онъ навсегда удержитъ разъ занятое имъ мсто, нтъ, съ другой стороны, забытаго или непризнаннаго дарованія, которое не могло бы вдругъ, въ данную минуту, выйти на свтъ божій изъ пыли библіотекъ… Перевороты соціальные мене прихотливы, мене странны, мене безжалостны, чмъ перевороты въ области изящнаго вкуса и мысли… Шекспиръ, въ продолженіи двухъ столтій, оставался погружоннымъ въ пренебреженіе у своихъ соотечественниковъ, и только въ наше время Стратфордъ на Авон сдлался мстомъ поклоненія, звзда Байрона, озарившая міръ такимъ несравненнымъ блескомъ, начинаетъ блднть въ Англіи, и слава его, упадокъ которой Маколей предсказывалъ ещё въ 1828 году, дйствительно затьмвается, за-то звзда Шелли, которую невооружонный глазъ едва могъ различать до 1860 года, ярко загорается на горизонт, и молодая школа, предводительствуемая Свинбурномъ, повидимому игнорируетъ автора ‘Донъ-Жуана’, въ то же время ставя автора ‘Царицы Мабъ’ на ряду съ тремя главными корифеями поэзіи — Чосеромъ, Шекспиромъ и Мильтономъ.’
Гербель Николай Васильевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Немецкая поэзия, Гербель Николай Васильевич, Год: 1877
  2. Разговор о возможности найти единый закон для изящного, Шевырев Степан Петрович, Год: 1827
  3. A.B. Барцал, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1903
  4. Известие о Тиртее, Мерзляков Алексей Федорович, Год: 1805
  5. Предисловие к ‘Гамлету’ в переводе А. Кронеберга (Издание Н. В. Гербеля), Гербель Николай Васильевич, Год: 1899
  6. От переводившего, Рознотовский Ефим Васильевич, Год: 1788
  7. Две жены (Толстая и Достоевская), Айхенвальд Юлий Исаевич, Год: 1925
  8. Левитан, Горный Сергей, Год: 1922
Электронная библиотека