Англійская литература.
Англійская литература.
‘Отечественныя Записки’, No 6, 1847
Английская литература, Стасов Владимир Васильевич, Год: 1847
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Tancred, or the new Crusade, by B. Disraeli (Танкредъ, или новый крестовый походъ, соч. Б. Дизраэли).
Французскіе романы, повсти, драмы, комедіи и водевили нашли себ ныньче въ Европ самое огромное потребленіе, расходятся, читаются, смотрятся везд въ самомъ огромномъ количеств, кром нихъ, нигд не слыхать ни про какіе другіе романы, повсти, драмы и такъ дале. Не-ужелиже это просто мода, или доказательство того, что въ сердцахъ современныхъ Европейцевъ погасло всякое чувство любви къ своему, отечественному? Не-уже-ли же это только слдствіе того, что французскій языкъ ныньче вeзд самый общеупотребительный, самый національный, больше всякаго отечественнаго (на что такъ давно жалуются по всмъ угламъ Европы), такъ-что явись только на смну другая мода, сдлайся другой языкъ моднымъ, стали бы везд читаться романы и повсти иныхъ литературъ, а на театрахъ точно также появились бы актёры и пьесы, принадлежащіе другимъ народамъ, кром Французовъ? Не-уже-ли же тотъ, кто ныньче знаетъ языки англійскій, нмецкій, испанскій, итальянскій и т. д. столько же хорошо, какъ и французскій, въ-самомъ-дл можетъ приняться за бельлетристическія современныя произведенія этихъ языковъ и не повиноваться общей моды?— Не у однихъ у насъ печатаютъ о томъ, какія слдуетъ употребить средства для немедленнаго произведенія самобытныхъ талантовъ, а если не талантовъ, то способностей, и увряютъ, что стёитъ только захотть…Такимъ образомъ, одни говорятъ, что все журналы виноваты, другіе, что капризъ публики виноватъ, третьи совтуютъ немедленно устроивать конкурсы и призы, точно такіе, какіе существуютъ для скаковыхъ лошадей, четвертые умоляютъ публику о снисхожденіи, пятые уврены, что для возвышенія національнаго театра довольно было бы милостиваго вниманія королевской или герцогской фамиліи и высшей аристократіи (въ подтвержденіе чего тотчасъ же является примръ, Лудовикъ XIV, которому захотлось, чтобъ у него, вмст съ фабриками, войскомъ, каналами и всмъ прочимъ, была и литература на славу, захотлъ онъ — и откуда что взялось! воля его произвела классическую литературу и всмъ посл того спокойно, пріятно и удобно), шестые представляютъ еще сильнйшія мысли, желанія, примры, и проч., и проч. Такія размышленія, къ-несчастію, не везд казались больше, чмъ странными, въ иныхъ мстахъ забыли т лекціи профессоровъ, гд какъ нельзя-лучше изъяснены періоды новой исторіи, состоящіе изъ преобладаніи — не того или другаго направленія человческаго духа — а того или другаго народа, и преобладанія эти, какъ слдствіе какой-нибудь счастливо-веденной войны или счастливо-заключеннаго мира, такой взглядъ на новую исторію, разумется, поселяетъ въ голов мысль о случайности, нечаянности, зависимости направленія хода исторіи отъ воли какихъ-нибудь ловкихъ и умныхъ лицъ, такъ что если цлое собраніе подобныхъ судей возьметъ на себя сначала проповдывать и потомъ дйствовать въ род того, какъ дйствовали отдльныя эти лица, они точно также произведутъ задуманную новую эпоху, выворотятъ все по-своему… Итакъ, въ иныхъ мстахъ успли уже забыть эти мысли и лекціи, въ другихъ же не только не забыли, но еще принялись приводить ихъ въ дйствіе: одни раціональнымъ образомъ растолковываютъ во всеуслышаніе, какъ и что можно перемнить, другіе умоляютъ, третьи произвели по подпискамъ огромныя коллекты и пустили въ ходъ поощренія. Къ числу послднихъ способовъ принадлежитъ тотъ любопытный примръ, который нсколько лтъ тому назадъ представила Англія, общавъ огромную премію за лучшую комедію изъ современныхъ англійскихъ нравовъ. Написали комедій нсколько сотенъ, выбрали одну, какъ самую отличную, деньги заплатили, вс остались довольны, а все-таки толку не вышло никакого…
Если въ наше время и существуетъ бельлетристика у одного только народа, у Французовъ, если читаются (и притомъ съ какимъ жаромъ, съ какою жадностью!) одн только французскія белльлетристическія книги, а на всхъ театрахъ смотрятся одн только французскія пьесы и французскіе актёры, то, видно, приходится искать этому причину не въ мод, не въ какомъ-то будто-бы пришедшемъ на всхъ каприз, а въ чемъ-нибудь поглубже, въ самыхъ основаніяхъ существующаго, видно французская бельлетристика лучше бельлетристикъ прочихъ современныхъ націй, видно она больше соотвтствуетъ надобностямъ всхъ (а это уже всегда много значитъ), успла пріобрсти умъ, ловкость и сметливость странствующаго торгаша, умющаго найдти у себя въ коробк товаръ для каждаго, успла дойдти до той многосторонности и образованности, которая готовитъ пищу еще не столько развившимся, наконецъ, видно, она одна завладла тайною, какая степень искусства и художественности приходится въ уровень съ надобностями и потребностями всхъ массъ. Слдовательно, одна держась на уровн современности, она одна и въ состояніи исполнять службу бельлетристики: приводить новыя, заготовленныя въ разнообразныхъ мастерскихъ нити въ плетущуюся общую ткань жизни, слдовательно, она одна можетъ питать и направлять, слдовательно, прочія бельлетристики (гд только он существуютъ), отставшія и слишкомъ безсильныя, никакъ не въ состояніи напасть на точку всеобщаго интереса, постыдно остаются за флагомъ, и никто не замчаетъ, даже никто не знаетъ, какъ обогнанные бгуны и скакуны эти шажкомъ удаляются съ арены. Посл этого не остается никакой надежды воображать, что еслибъ больше теперешняго было распространено въ обществ нашемъ знаніе и употребленіе иностранныхъ языковъ, кром французскаго, была бы возможность столько же заниматься и прочими бельлетристическими произведеніями, сколько ныньче постоянно вс заняты Французскими. Ничуть нтъ! отношенія оставались бы т же самыя, съ тою только разницею, что вс читатели съ горестью доходили бы сами до того сознанія, до котораго ныньче доходятъ не слишкомъ-многіе.
Въ англійскихъ книгахъ нтъ недостатка, какъ и во всхъ другихъ, всякій мсяцъ видите вы появленіе многихъ романовъ, все большею частію еще въ двухъ и трехъ томахъ (на бду иной разъ и больше), по школамъ существуютъ многочисленныя раздленія романовъ и повстей на роды и виды, въ каждомъ отдленіи сидитъ по нсколько длателей и, однакожъ — нтъ ничего хоть сколько-нибудь порядочнаго. Одно время русская литература сильно жаловалась на бельлетристическую свою бдность, и въ это время выходило въ свтъ множество романовъ, почти столько же, сколько ныньче ихъ выходитъ въ Англіи, ныньче этой жалобы не слыхать, хотя хорошаго появляется на свтъ не больше прежняго — все хорошее и рдко и немногочисленно,— но здсь все дло въ томъ, что наконецъ усплъ получиться важный результатъ: является на свтъ меньше дряни. До такого счастливаго результата англійская бельлетристика не дожила еще. Больше или меньше хорошо разбираютъ отдльныя произведенія, показывая слабости, недостатки и негодность (кънесчастью, отъпскивая превосходныя бельлетристическія стороны произведенія, которыхъ для насъ, на континент, не видать), но никто однимъ разомъ, при взгляд на легіонъ, дйствующій подъ знаменемъ бездарности, не жаловался тамъ такъ громко и съ такою силою, какъ у насъ, на бдность національной своей бельлетристики, и отъ этого, можетъ-быть, всякій мсяцъ нарождаются новыя чудища. Впрочемъ, кажется, это сознаніе начинаетъ пробуждаться, въ одномъ англійскомъ критическомъ журнал, въ числ прочихъ многочисленныхъ отдловъ (въ каждомъ англійскомъ журнал, надобно замтить, царствуетъ необыкновенное богатство и щедрость на отдлы), есть ныньче критическій отдлъ подъ названіемъ: Поэзія мильйона! Не указываетъ ли это одно юмористическое названіе на что-то въ род длинныхъ и широкихъ общественныхъ ямъ, въ которыя, въ несчастныя времена холеры, безразлично сваливали безчисленное множество тлъ, которыхъ не поспвали даже пристойно похоронить? Каждому извстно, что открытіе болзни есть уже шагъ къ исцленію. Что если, можетъ-быть, для всей англійской бельлетристики заведутъ что-нибудь въ род того критическаго отдла, который существуетъ для одной поэзіи? Постоянно-направленный на все цлое взглядъ ни чему не могъ бы помшать и общалъ бы только самыя пріятныя послдствія: быть-можетъ, англійская публика мало-по-малу отстала бы отъ патріотически похвальнаго усиленнаго чтенія многихъ доморощенныхъ произведеній своихъ, а между-тмъ извстна басня Крылова ‘о вороватой собак’: она не тогда перестала красть, когда хозяинъ ее много билъ, а когда сталъ всякій разъ отнимать у нея украденный кусокъ, такъ точно унять негодныхъ писакъ или негодныхъ артистовъ можетъ не критика, а воспитанная критикой публика, когда она перестанетъ читать или смотрть почитаемыя ею негодными произведенія этихъ писакъ или артистовъ. Критика неизмримо-боле нужна для публики, чмъ для авторовъ. Критика есть воспитаніе. Къ нашему счастію, мы можемъ гордиться тмъ, что русская критика вошла во вс свои права и блистательно производитъ свое дло. Огромные результаты получились отъ ея счастливаго дйствованія, и, конечно, самый важный тотъ, что критика начинаетъ вселяться въ самыя массы публики.
Къ числу многообразныхъ подраздленій англійскаго романа принадлёжитъ романъ большою свта, и онъ занимаетъ если не самое почетное, то ужь наврное самое любезное мсто. Множество всякихъ лэди, миссъ, а также мистеровъ, воздлываютъ это поле, съ особеннымъ искусствомъ описывая аристократическую жизнь Лондонцевъ въ столиц и въ ихъ помстьяхъ. Непремннымъ ингредіентомъ этихъ романовъ всегда кое-какіе разговоры дйствующихъ лицъ о парламент, о первомъ министр и что-нибудь моральное, съ присовокупленіемъ порядочной порціи портретовъ съ лондонскихъ знаменитостей по всмъ отраслямъ дятельности.
Къ числу же авторовъ романовъ изъ большаго свта принадлежитъ Дизраэли, который почти съ самаго начала своего поприща объявилъ притязаніе на особаго рода тенденцію, тотчасъ же получилъ большую извстность, сталъ пользоваться большою славою, и, наконецъ, попалъ въ члены парламента, вроятно, какъ человкъ нужный. До начала ныншняго года, г. Дизраэли былъ извстенъ какъ авторъ двухъ романовъ: ‘Коннигсби’ и ‘Сивилла’, съ ныншняго же года, онъ можетъ еще вставить въ свой титулъ имя автора ‘Танкреда’. Но у каждаго изъ этихъ романовъ есть, кром этого имени, еще по другому названію: Коннигсби или Новое Поколніе, Сивилла или Дв Націи, Танкредъ или Новый Крестовый Походъ, каждое изъ этихъ или тотчасъ же длаетъ намекъ на направленіе автора и его намренія, показываетъ съ одного раза, что эти романы не просто изображеніе большаго свта, а что они обладаютъ боле-широкимъ назначеніемъ, заключаютъ въ себ боле-широкія рамы и широкія намренія, занимаются боле-важными вопросами, чмъ прочіе ихъ товарищи, романы большаго свта. И дйствительно, если кому случалось спроситъ, что за романы ‘Конингсби’ и ‘Сивилла’, ему тотчасъ же отвчали, что это романы политическіе, чрезвычайно важные по заключеннымъ въ нихъ вопросамъ изъ современной жизни, кто принимался разсматривать эти романы самъ, тотчасъ же находилъ, что авторъ желалъ постановить нкоторую постепенность между этими двумя романами, и, наконецъ, въ такой же постепенности послалъ за этими двумя еще третій, недавно вышедшій — ‘Танкредъ’, романъ изъ большаго свта, да еще политическій! Что можетъ быть сильнйшею приманкою для англійской публики, для которой необыкновенно-любезны и каждый изъ этихъ двухъ родовъ въ отдльности? Г. Дизраэли, видно, очень-хорошо знаетъ свою публику, не даетъ дремать стотрубной о себ молв и не лнится, не смотря на парламентскія занятія, посылать романъ за романомъ въ тотъ же самый большой свтъ, изъ котораго иной разъ набираетъ порядочныя каррикатуры. г. Дизраэли такъ хорошо разуметъ, что такое нужно его публик, что въ-теченіе какихъ-нибудь двухъ-трехъ мсяцевъ новый романъ его вышелъ двумя изданіями! Тутъ припомнишь, что не одинъ Сю силенъ по поваренной части для своего господина — публики, что и въ другихъ поясахъ земнаго шара есть не хуже его доки. Такая повсть, какъ ‘Невскій-Проспектъ’, или такой романъ, какъ ‘Тарасъ Бульба’, кажется, не могутъ похвастаться у насъ такимъ же счастіемъ. Отъ-чего это?
Между-тмъ, дйствуя съ успхомъ, издали, въ перспектив похожимъ на успхъ Сю, Дизраэли, по сущности своего таланта, совершенно отличенъ отъ французскаго автора, въ направленіи ихъ ни малйшаго сходства, и направленія и средства ихъ совершенно-различны, слдовательно, надобно постараться въ свою очередь разсмотрть этого счастливаго въ своемъ народ автора, потому-что всегда необходимо остановиться на томъ, что приковало большія массы публики: здсь всегда выговаривается сама физіономіи этой публики. Судя по послдовательности, царствующей между досел появившимися политическими романами Дизраэли, можно построить пропорцію, которая, въ результат своемъ, даетъ, что точно въ такой же послдовательности ариметической или геометрической прогрессіи имютъ появиться еще многіе другіе политическіе романы того же автора, если только не помшаютъ вншнія обстоятельства, а самъ онъ, восходя въ художественномъ и политическомъ значеніи, будетъ, наконецъ, писать самые высокіе романы. Вотъ причина, по которой мы спшимъ указать на первое шествованіе юнаго таланта. Когда онъ только начиналъ, никто не обратилъ на него особеннаго вниманія, что (по объясненію его-самого въ одномъ предисловіи) онъ отнесъ къ тогдашнимъ бурнымъ и смутнымъ политическимъ обстоятельствамъ своего отечества, никому некогда было заняться чмъ-нибудь литературнымъ, что бы тамъ ни заключалось въ этомъ литературномъ, но вскор не было этихъ препятствій, и надъ вновь-появившимися его романами просіяло солнце общественной внимательности и удивленія, мало-по-малу дло росло, и теперь при объявленіяхъ о новомъ изданіи ‘Танкреда’, приложено нсколько выписокъ изъ различныхъ англійскихъ критикъ (у англійскихъ книгопродавцевъ принята метода при объявленіяхъ о новыхъ книгахъ указывать на содержаніе или достоинство ихъ, длая выписки изъ извстнйшихъ журналовъ), изъ которыхъ оказывается, что ‘Танкредъ’ лучше всхъ прежнихъ романовъ Дизраэли, и что книга эта — самое блестящее произведеніе ныншняго сезона. Бросимъ же взглядъ на это самое блестящее произведеніе сезона.
Романъ ‘Кёнингсби’ долженъ былъ изобразить политическія партіи Англіи: ихъ происхожденіе, исторію, ныншнее состояніе и особенно долженъ былъ упереться на то, что въ тни англійскихъ школъ и университетовъ возрастаетъ юношество, томящееся положеніемъ этихъ политическихъ партій, желающее дать политическому началу Англіи совсмъ-новое направленіе, юношество, недовольное, значитъ, ныншнимъ положеніемъ вещей и ищущее новыхъ путей. Самъ ‘Кёнингсби’ есть олицетвореніе, типъ этого юношества, собравшій (по мннію автора) все лучшее, что можно только подумать лучшаго объ англійскомъ юношеств. Кёнингсби потомокъ самой лучшей фамиліи цлой Великобританіи, богатъ — по дду — какъ только можетъ быть богатъ англійскій лордъ, хорошъ собой, умомъ герой, ученостью загонялъ еще въ школ (не только въ университет) всхъ встрчныхъ и поперечныхъ, и т. д. въ этомъ род, какъ обыкновенно водится. По гимнастик, боксёрству, верховой зд, плаванію и т. д., онъ первый изъ первыхъ, въ школ подаетъ вс совты посреди маленькой школьной республики, спасаетъ утопающихъ товарищей, когда появляется въ свтъ, длается тотчасъ же любимцемъ не только всхъ англійскихъ лордовъ и лэди, но и всякихъ иностранцевъ, особенно русскихъ князей, графовъ и посланниковъ /(здсь не худо замтить, что пыльче у романистовъ новая мода: прежде, въ примръ знатности и богатства, ставили, въ романахъ англійскихъ милордовъ и милэди, ныньче это ужь устарло и для того же самаго примра употребляютъ русскихъ князей и княгинь, графовъ и посланниковъ, очень-часто употребляя выраженія: московитскій бояринъ, весь напичканный золотомъ и алмазами). Этотъ идеалъ англійскаго юношества встрчается подъ другимъ именемъ, подъ именемъ Эгремонта и, наконецъ, въ послднемъ роман, подъ видомъ самого Танкреда. Но этотъ прекрасный юноша въ каждомъ изъ романовъ являлся для собственнаго дла: въ первомъ для того, чтобъ размышлять объ исторіи англійской политики и отказаться отъ засданія въ англійскомъ парламент, потому-что онъ не согласенъ съ тмъ политическимъ мнніемъ, которое ему навязываетъ его ддъ-тори, и для того, чтобъ не ораторствовать въ парламент противъ вига, отца своей возлюбленной. Ддъ аристократъ приходитъ въ ярость, лишаетъ его наслдства и — умираетъ, такъ-что привыкшій къ роскошной жизни Конингсби принужденъ доставать себ хлбъ въ пот лица своего и, наконецъ, всяческая добродтель его вознаграждается тмъ, что дочь богатаго вига, старинная его страсть, выдается, наконецъ, за него замужъ!
Во второмъ роман, англійскій благообразный юноша долженъ проявить, что англійскій народъ состоитъ изъ двухъ націй, точно изъ двухъ никакъ неприходящихся одна къ другой половинокъ, которыя ни за что въ свт не могутъ сойдтись: это аристократія и плебсъ, что въ Англіи между людьми производящими и людьми потребляющими существуетъ ршительная разладица, что первые находятся въ самомъ ршительномъ утсненіи отъ послднихъ, и что слдствіе этого — неизбжность самыхъ жосткихъ столкновеній, въ примръ чего съ довольною подробностью приведенъ разсказъ о цломъ мануфактурномъ околодк, сплотившемся въ одну массу, для того, чтобъ улучшать свое положеніе. Все это обходится не безъ сильнйшихъ суматохъ, пожаровъ, народныхъ тревогъ и горя, при чемъ лордъ Эгремонтъ не разъ спасаетъ свою возлюбленную, плебеянку Сивиллу, отъ всякой злой напасти и, наконецъ, соединяется съ нею англійскимъ законнымъ бракомъ, чему, конечно, не мало способствуетъ и то, что Сивилла оказывается по происхожденію своему не хуже самого лорда Эгремонта: одинъ злобный лордъ многомного лтъ пользовался ея наслдственнымъ достояніемъ, а что и того хуже, почетными ея титулами,но судьба умилостивилась, все пришло въ порядокъ, и опять-таки у романа нтъ никакого результата.
Въ третьемъ роман, благообразный англійскій юноша пускается на совсмъ особенныя дла: знаменитый лордъ, отецъ его, видя его порядочнымъ подросточкомъ, хочетъ, по обыкновенному порядку вещей, посадить его въ парламентъ, хочетъ его женить — словомъ, сдлать для него все, что длаютъ для порядочнаго человка. Куда! Сынъ, въ род Митрофанушки (только и уменъ, и красавецъ, и богатъ, и проч.), какъ замотаетъ и руками и ногами, никуда онъ не хочетъ, ни въ парламентъ, ни на свадьбу. Но отецъ (впрочемъ, и мать тоже) начинаютъ къ нему порядкомъ приставать, хотятъ узнать, какъ онъ и что, — что такое сидитъ у него въ голов, чего ему хочется. Добрымъ порядкомъ берутъ себ на помощь и одного знакомаго, лорда-епископа, чтобъ онъ тоже принялся за ихъ сына и обработалъ все, какъ слдуетъ. Тутъ, наконецъ, открывается, въ чемъ вся штука, юный Танкредъ въ длинномъ преніи и отца, и мать, и епископа заткнулъ за поясъ, доказалъ имъ ясне самаго яснаго дня, что теперь въ Англіи плохія дла, что теперь надобно не въ парламентъ садиться, не съ женой жить, а искать спасенія всей страны. Посмотрите, говоритъ, что такое наша церковь, что такое наше право, что такое наша политика? И пошелъ, и пошелъ, и пошелъ! Отщелкалъ даже одно совсмъ-постороннее вдомство, въ род того, какъ однажды отщелкалъ кого слдуетъ капитанъ Копейкинъ. Отецъ и мать и рты разинули. Что жь такое нужно теперь длать? за что приниматься? спрашиваютъ его. Онъ отвчаетъ: нужно совершить путешествіе на Востокъ, въ Палестину, подобію тому, какъ наши дды совершали подобное же путешествіе въ средніе вка, когда имъ приходилось плохо, такъ-что ни взадъ ни впередъ, и они не знали за что приняться. Ко гробу Господню я совершу теперь новый крестовый походъ, тамъ преклоню колни, выспрошу Всевышняго о томъ, что намъ всмъ длать, изъ самаго источника зачерпну себ и Англіи на спасеніе пригоршню живой воды,— и тогда все оживетъ, пойдетъ къ счастію и истин. ‘А вдь чтожь!’ подумали герцогъ съ герцогиней, его родители, ‘можетъ-быть и взаправду оно такъ. Ну, съ Богомъ, позжай.’ Онъ и похалъ за живой водой. Во второмъ и третьемъ том романа, Танкредъ все здитъ по источникамъ и, забывъ, объ англійскихъ несносныхъ лэди, ведетъ платоническую любовь съ восточными женами. Впрочемъ, дальнйшихъ послдствій у странствованій нтъ, чмъ все кончится — неизвстно. Посл платонической любви и многихъ разглагольствованій, дло оканчивается тмъ, что вдругъ, ни съ того ни съ сего, въ Палестину прізжаютъ родители, и на этомъ романъ перерывается. Вроятно, продолженіе и разъясненіе будетъ еще въ другомъ роман.
Изъ этого бглаго обзора содержанія трехъ романовъ можно уже догадываться, что они вс три преисполнены совершенства, блещутъ истиной и непреодолимою занимательностью со стороны художественной и со стороны соціальной, мы упоминаемъ объ этихъ двухъ сторонахъ потому, что он, какъ лучшіе друзья, желающіе какъ-можно-дольше остаться въ дружб, никогда не сходятся вмст (во избжаніе опасности), и появляются на сцену дйствованія каждая порознь, слдовательно, тотчасъ же бросаются въ глаза. Въ намреніяхъ автора нельзя никогда ошибиться: онъ презираетъ старинную манеру озолотить пилюли и дать проглотить горькое лекарство подъ эгидою сахара,— нтъ, онъ называетъ вещи прямо по имени, и, подобно тому, какъ на древнихъ средневковыхъ картинахъ изъ устъ отшельника выходитъ ленточка, которая объясняетъ въ чемъ все дло, или подобно тому, какъ китайскій актёръ прежде игры своей объявитъ напередъ, кто онъ такой, кто у него были отецъ и мать, какія лица они представляютъ и какіе у нихъ были родственники, — подобно всему этому и Дизраэли, подъ особенными вывсками главъ, далъ въ своихъ романахъ мсто то тому, то другому своему направленію, съ такимъ яснымъ и строгимъ распредленіемъ, что никакъ ужь не ошибешься, чего въ каждой глав искать должно. Если дло пошло о политик и соціальныхъ интересахъ, то ужь въ этой глав только и спрашивай до самой послдней строчки политики и соціальныхъ интересовъ, напротивъ, если ужь пошло на то, что нашъ авторъ пустился на художественность (!), то ужь читатель долженъ, беречься,— онъ будетъ, оглушенъ, ослпленъ, художественностью, задавленъ подъ бременемъ огромныхъ отпускаемыхъ ему порцій, которыхъ не сварить никакому обыкновенному желудку. Англійскіе читатели благоговютъ и передъ тою, и передъ другою стороною таланта г. Дизраэли. Но есть въ этомъ автор еще одна сторона, особенно любезная тмъ же читателямъ и признаваемая критиками едвали не за высшее его качество, это саркастичность, которую въ немъ ставятъ еще выше, чмъ великій и благородный энтузіазмъ, чмъ рыцарственное благородство его направленія. Саркастичность проявляется у него постоянно въ обихъ сторонахъ таланта и доставляетъ всмъ особенное удовольствіе.
Что жь! вдь сколько нибудь да есть истины въ этихъ романахъ, какъ ни сильно затушеваны страницы то художественностью, то соціальностью, все-таки на читателя подъ-конецъ находитъ мысль, какъ результатъ многихъ томовъ, что въ каждомъ юношеств есть много хорошихъ стремленій къ истин, что отъ него всегда перваго слышится осужденіе состарвшемуся и боле негодящемуся порядку вещей. Да вдь подобныя размышленія очень-стары, очень-сильно обветшали и притомъ выражены такъ слабо, такъ слабо, что совершенно теряются въ соціальныхъ и художественныхъ подробностяхъ, сверхъ-того, вмст съ желаніемъ реформъ, у благороднаго юноши появляются такія намренія, которыя ужь… черезъ-чуръ превосходны. Вотъ небольшой примръ размышленій, нравящихся англійской публик по своей эстетической и исторической правд, по сил таланта и мысли: ‘Великіе люди не нуждаются въ опыт. Опытъ — лучшая вещь на земл для обыкновенныхъ людей, но для творческаго духа онъ меньше, чмъ ничто. Геній, когда онъ молодъ еще, божественъ. Отъ-чего же величайшіе полководцы древнихъ и новыхъ временъ оба покорили Италію въ двадцать-пять лтъ? Юноша, чрезвычайный юноша, опрокинулъ Персидскую Монархію (слдуютъ примры юныхъ великихъ полководцевъ). Но взглянемъ на высшіе примры совершенства гражданской мудрости. Иннокентій III, величайшій изъ папъ, былъ деспотомъ надъ христіанствомъ въ тридцать-семь лтъ, Іоаннъ Медичисъ былъ кардиналомъ въ тридцать лтъ, папой, подъ именемъ Льва X, въ тридцать-семь лтъ. Лютеръ отнялъ у него самыя лучшія его страны будучи тридцати пяти лтъ. Возьмите Игнатія Лойолу и Іоанна Веслея, они работали юными умами: Игнатію было всего тридцать лтъ, когда онъ совершилъ свое путешествіе и написалъ свои духовныя упражненія. Величайшій изъ Французовъ, Паскаль, написалъ одно великое сочиненіе шестнадцати лтъ и умеръ тридцати-семи лтъ. Ахъ, эти тридцать-семь лтъ! Они напоминаютъ мн Байрона, который еще выше какъ человкъ, нежели какъ писатель. Разв опытъ руководилъ кистью Рафаэля, когда онъ расписывалъ дворцы римскіе? И онъ тоже умеръ тридцати семи лтъ (слдуютъ еще многочисленные примры). Но не для чего умножать доказательствъ. Исторія героевъ есть исторія юношества. Вра въ геройство длаетъ героемъ.’
Мы полагаемъ, что нтъ особенной надобности пускаться въ разсмотрніе всхъ ложныхъ положеній, заключенныхъ въ такомъ небольшомъ объем: вроятно, если не вс, то большая часть всхъ давно знаютъ, что нельзя называть кого-нибудь первымъ или послднимъ въ цлой націи, что точно столько же смшно, сколько называть и одинъ народъ первымъ, другой послднимъ. Вроятію, многіе также знаютъ, выше ли Байронъ какъ человкъ, чмъ какъ писатель. Вроятно, всякій больше или меньше убжденъ, что опытъ, наоборотъ, именно всего больше нуженъ всякому таланту и генію, потому-что онъ дастъ полноту и крпость развитію силъ, хотя это слишкомъ-извстно, мы все-таки позволимъ себ привести здсь знаменитыя слова Гегеля: ‘Безъ обмышленія, раздленія, различія, художникъ не можетъ овладть никакимъ содержаніемъ, которое онъ долженъ выдлывать, ему столько же необходимо сосредоточеніе духа… Поэтому, художникъ долженъ не только провести много времени въ томъ, чтобъ осмотрться въ свт и ознакомиться съ его вншними и внутренними про’ явленіями, но ему еще нужно, чтобъ онъ пронесъ въ своей собственной груди много и много великаго, нужно, чтобъ сердце его было глубоко захвачено и подвигнуто, нужно, чтобъ онъ много длалъ и много жилъ прежде, чмъ онъ будетъ въ состояніи выяснить конкретными явленіями истинныя глубины жизни. Отъ этого-то, хотя еще въ юношеств, начинаетъ кипть геній (какъ это и было съ Гёте и Шиллеромъ), но только годы зрлости и старости впервые могутъ довести до настоящей зрлости совершенство произведенія’. И это относится не къ однимъ художникамъ, а ко всмъ отраслямъ человческой дятельности, гд требуется совершенство, доказательствомъ чему могутъ служить не примры, а вся исторія.
По ложности своей примчательны въ романахъ Дизраэли слдующія два мста: ‘Большой городъ, представленіе о которомъ живетъ въ памяти людей, есть типъ какой-нибудь великой идеи. Римъ изображаетъ побду, вра покоится на башняхъ Іерусалима, Аины воплощаютъ самое первое качество древняго міра — искусство. Въ новыя времена, торговля создала Лондонъ, между-тмъ, какъ моды, въ самомъ обширномъ смысл, долго находили себ первую столицу въ воздушно и широко-разверзающемся сенскомъ город, хорошо понимаемый Манчестеръ такое же великое произведеніе, какъ и Аины. Только философъ можетъ понимать все величіе Манчестера и огромность его будущаго. Много есть истинъ, которыя нужно было бы выговорить, еслибъ только у насъ было довольно храбрости высказать ихъ, или терпимости, чтобъ принять ихъ’. Вмсто этихъ раздленій городовъ точно по рецептамъ, съ чмъ наврядъ ли кто согласится (гд же виданы такіе спеціальные города, въ которыхъ бы не осуществлялись и не приводились въ дйствіе вс стороны человческаго духа?— исключеніе остается за весьма немногими странными односторонностями, сочинять и выдумывать особенныя рамки любятъ многіе, но при этомъ всегда страдаетъ истина), а также вмсто того, что одни философы могутъ понимать настоящее и будущее Манчестера, и, наконецъ, что хотлось бы сказать, да нельзя, вмсто всего этого гораздо врне было бы сказать, что всякій простой человкъ очень хорошо понимаетъ величіе Манчестера и его будущность, потому-что каждому понятно, какъ вмст съ расширеніемъ и усовершенствованіемъ человческой производительности посредствомъ машинъ, быстро растетъ и возможность образованія, что именно теперь настала возможность и есть къ тому вс способы не только про Манчестеръ, но и про вс предметы на свт говорить великія истины, и что по невол можно имть всю ршимость и храбрость выговаривать ихъ, ибо везд есть готовность принимать ихъ съ любовью. Въ древнія времена, если какому нибудь слпому мыслителю нужно было внести новыя мысли въ свтъ, онъ могъ совершить это только съ величайшимъ усиліемъ и очень-часто съ самымъ большимъ неуспхомъ, теперь же этого всего больше нтъ, едва-ли не половина препятствій совершенно устранена, и у всякаго новаго ученія, только-что оно успло выговориться, разомъ появляются многочисленные приверженцы, что, къ-несчастію, часто испытываютъ и ложныя ученія, но во всякомъ случа, это доказываетъ легкость и упрощенность путей сообщенія, по которымъ шлагбаумовъ и всякихъ заставъ больше нтъ, каждый воленъ, какъ птица: какъ же посл этого на современную образованность взводить такую горькую клевету? Еще и того лучше мнніе о европейской образованности, выговоренное въ другомъ роман Дизраэли: ‘Сивилла встала, и потихоньку опустивъ книгу на столъ, приняла Эгремонта съ спокойствіемъ и природною граціею. Образованность длаетъ насъ неловкими, потому-что она даетъ намъ извстное положеніе! Въ замшательств своемъ, мы ищемъ спасенія въ претензіяхъ, а въ затрудненіи своемъ, мы прибгаемъ къ аффектаціи. Бедуинъ и краснокожій Индіецъ никогда не теряютъ присутствія духа, и жена мужика, когда вы войдете въ ея домикъ, часто привтствуетъ васъ съ тмъ выраженіемъ, которое самымъ пріятнымъ образомъ непохоже на пріемъ какой-нибудь знатной дамы въ какомъ-нибудь большомъ собраніи, когда она встрчаетъ своихъ гостей поперемнно то съ каррикатурою на учтивость, то съ преувеличенною высокомрностью этикета.’
Какъ же это? тутъ выходитъ что-то странное, конечно, — проистекающее не изъ чего другаго, какъ изъ самаго удивительнаго понятія объ образованности. Сколько извстно, у образованности между прочими задачами есть одна изъ главнйшихъ — дать истинность, стройность и красоту всмъ отношеніямъ людскимъ, уничтожить въ нихъ не только все дикое и шершавое, но и все неловкое, затрудняющее,— словомъ, сдлать ихъ какъ-можно-проще, но вмст съ тмъ сердечне, и съ внутренней и съ наружной стороны изящне. То обращеніе людей, въ которомъ не достаетъ этихъ качествъ, которое несвободно, не дйствуетъ съ полною непринужденностью, которое находитъ себ на каждомъ шагу помхи и затрудненія, не только не есть слдствіе образованности, но оно самымъ грубымъ образомъ противорчитъ ей, — да, кажется, никогда и не называли нигд человка аффектированнаго и несвободнаго въ своемъ вншнемъ быту — человкомъ образованнымъ. Для такихъ людей есть совсмъ-другія многочисленныя имена. Hй-уже-ли же и въ-самомъ-дл г. Дизраэли видалъ только такихъ людей, которые, въ-слдствіе своей образованности, полны претензій и аффектацій, а больше никого и нтъ? Еслибы это было правда, образованные Англичане представляли бы какой-то необыкновенный примръ въ исторіи, потому-что привыкли считать слдствіемъ цивилизаціи совсмъ иное, чмъ знаменитый саркастикъ г. Дизраэли. Въ подтвержденіе нашихъ словъ стёитъ только заглянуть въ разсказы объ образованномъ обществ одного русскаго писателя, который никогда не пропускаетъ случая между прочими качествами образованнаго и утонченнаго въ обращеніи героя своего непремнно упомянуть, что онъ носилъ очспь-хорошее блье (удивительно, какъ ни разу не высказано той же самой замчательной привычки объ образованныхъ героиняхъ!),авторъ этотъ никогда не ршился бы изречь подобную клевету на образованность, напротивъ, изъ повствованій его всегда очень-ясно видно, что образованность длаетъ всхъ ловкими, развязными, свободными, никогда несмущающимися (подобно Бедуинамъ, краснымъ Индійцамъ и мужичьимъ женамъ), а главное, что она научаетъ вести экспромтомъ самые замысловатые разговоры.
Впрочемъ, нтъ ничего удивительнаго, что г. Дизраэли жалуется на образованность и ея непріятныя послдствія, онъ иметъ полное на то право, если образованность заставляетъ мужчину съ дамой большаго свта, въ Лондон, вести разговоръ, подобный тому, какой у него ведутъ начинающіе знакомство два аристократа: ‘Вы страстно любите музыку, говорилъ мн лордъ Иксдэль?’ спросила принцесса Лукреція.— Когда она превосходна, отвчалъ Сидонія.— ‘Но это рдкость,’ сказала принцесса.— И такая же драгоцнность, какъ Рай. Плохая же музыка Чистилище, если же она просто дурна, то я на свою долю чувствую себя…— ‘Гд?’ спросилъ лордъ Иксдэль.— Въ послднемъ кругу Ада, сказалъ Сидонія.— ‘Куда же вы помщаете насъ всхъ?’ спросила принцесса у Сидоніи.— Въ томъ Кругу, который слишкомъ налощенъ для дантова стиха, отвчалъ ея собесдникъ.— ‘Вы хотите сказать слишкомъ несносенъ, сказала принцесса.— Мн бы хотлось, чтобъ жизнь была немножко больше, чмъ-то дантовскимъ. — ‘Отъ-того не меньше сокровищъ на свт, что мы употребляемъ ассигнаціи’, отвчалъ Сидонія, ‘и теперь не меньше страсти, чмъ прежде отъ-того, что принадлежитъ къ хорошему тону быть спокойнымъ.’ — Вы такъ думаете? спросила принцесса, поглядывая вокругъ по комнат.— ‘Не-уже-ли есть душа у всхъ этихъ автоматовъ?— ‘У нкоторыхъ изъ нихъ’, отвчалъ Сидонія. ‘У столькихъ же, у сколькихъ была душа въ XIV-мъ столтіи.’ — Я думаю, он каждый день перевертываются, сказала принцесса.— ‘Нкоторыя дйствуютъ по собственному побужденію’, сказалъ Сидонія.— И вы можете сказать съ перваго взгляда? спросила принцесса.— Вы одинъ изъ тхъ, которые читаютъ въ человческой природ?— ‘Это открытая для всхъ книга.’ — А если кто не можетъ читать?— ‘Тогда это ваши автоматы.’ — Лордъ Монмоутъ говорилъ мн, что вы много путешествовали.— ‘Я не открывалъ новаго міра.’ — Но вы были въ немъ?— ‘Онъ старется.’ — Я бы хотла лучше вызвать древній, чмъ открывать новый, сказала принцесса.— Я не люблю міра пользы.— ‘Вы предпочитаете славу комфорту’, сказалъ Сидонія.— Мн кажется, что міръ чахнетъ подъ рутиною.— ‘Это неизбжная судьба человчества’ отвчалъ Сидонія. ‘Человкъ всегда долженъ быть рабомъ рутины, но въ прежнія времена это была рутина великихъ мыслей, а ныньче рутина идеекъ.’
Такихъ разговоровъ можно найдти довольно у Дизраэли, и не знаешь, чему больше дивиться: его ли особенному таланту, или вкусу англійской публики. Про нашу же публику можно наврное сказать, что ей въ высшей степени были бы непріятны такіе разговоры и довольно-вроятно, что новый появившійся романъ г. Дизраэли не потребовалъ бы въ-теченіе трехъ мсяцевъ двухъ изданій.
Наравн съ этимъ разговоромъ очень-замчательны разныя другія черты изъ жизни большаго свта: поварская часть, на-примръ, первые два романа занимались только длиннымъ разбирательствомъ причинъ, почему англійскій столъ лучше французскаго — и подъ конецъ объявили, что тому причиной манера у Англичанъ подавать кушанье въ нагртыхъ блюдахъ, между-тмъ, какъ во Франціи это невозможно, ибо французская каменная посуда не въ состояніи противиться огню… и разныя другія замчанія. Но въ ‘Танкред’ поварское искусство находитъ себ полную апоеозу: даже самый романъ открывается высокопримчательнымъ и весьма-искусно изображеннымъ совтомъ поваровъ, толкующихъ о достойномъ изготовленіи празднества по случаю совершеннолтія юнаго Танкреда.
Но кто такой Сидонія, ведущій такіе умные свтскіе разговоры, кладущій на все свои ршенія, всегда излагаемыя вкратц и появляющіяся постоянно тамъ, гд нужно сказать высочайшую и глубочайшую правду? Мало сказать, что онъ олицетвореніе автора и лучшихъ его помышленій, что онъ премудръ и краснорчивъ, какъ Стародумъ въ ‘Недоросл’ Фон-Визина: онъ является еще заступникомъ еврейскаго народа. Самъ Дизраэли еврейскаго происхожденія, и потому во всхъ своихъ романахъ является истолкователемъ еврейскаго народа и прорицателемъ будущихъ судебъ его. Подобно тому, какъ современные намъ славянофилы не видятъ или не хотятъ видть ничего другаго во всемъ ныншнемъ порядк вещей, кром всеобщаго приготовленія къ обновленію міра посредствомъ славянскаго племени и приготовленія этому племени въ будущемъ самаго заманчиваго величія, — г. Дизраэли полонъ подобныхъ-же надеждъ въ-отношеніи къ еврейскому племени. Онъ утверждаетъ, что изъ всхъ кавказскихъ племенъ оно самое превосходное, стереть его съ лица земли нтъ никакого способа, преслдователи его сами погибаютъ, такъ въ этомъ ‘простомъ Физіологическомъ факт’ заключается причина исчезновенія съ лица земли египетскихъ и ассирійскихъ царей, римскихъ императоровъ, христіанскихъ инквизиторовъ, наконецъ, посл того, какъ Испанія изгнала всхъ Евреевъ, она медленно погибаетъ именно только въ-слдствіе этой самой причины. Никакіе уголовные законы, никакія физическія пытки не могутъ произвести поглощеніе поколнія высшаго поколніемъ нисшимъ, вс преслдовавшія его смшанныя поколнія исчезаютъ, одно несмшанное, чистое поколніе остается. Несмотря на усилія цлыхъ десятковъ столтій, еврейскій духъ играетъ самую важную роль въ длахъ Европы. И это разумется уже не про одинъ законъ, религію, не проодну литературу, которою напитаны вс души (потому-что самая большая масса, простой народъ, въ состояніи читать одн священныя книги, полученныя отъ еврейскаго народа),— по про живой нын еврейскій интеллектъ. Нтъ въ Европ ни одного великаго интеллектуальнаго движенія, въ которомъ Евреи не участвовали бы самымъ дятельнымъ образомъ. Первые іезуиты были Евреи, могущественная революція, приставляющаяся нын въ Германіи и которая не что другое, какъ вторая реформація, приготовляется именно только посредствомъ содйствія Евреевъ, которые занимаютъ профессорскія каедры въ Германіи. Леандеръ, профессоръ богословія въ Берлинскомъ Университет, и Бёнари, профессоръ того же университета, оба Жиды. Знаменитый Вейль, профессоръ арабскаго языка въ Гейдельберг, также Жидъ. Куда ни посмотришь, даже главные министры Жиды. Еврейская исторія заключаетъ въ себ примры такихъ геройскихъ длъ, съ которыми никогда не сравниться Риму, примры такого патріотизма, котораго никогда не превосходили ни Аины, ни Спарта, ни Карагенъ. Вс европейскіе схоластики ничто въ сравненіи съ Маймондомъ, что же касается до новйшей философіи, то она единственно проистекаетъ отъ Спинозы. Наконецъ, наше ‘земное сокровище, лучшій божественный даръ, музыка’, состоитъ будто бы въ особенной монополіи у Жидовъ: Россини (!), Мендельсонъ и Мейерберъ — Жиды, великія Наста и Гризи принадлежатъ къ тому же племени, и это только самыя знаменитыя имена, кром этихъ, г. Дизраэли знаетъ безчисленное множество другихъ, не столько знаменитыхъ. Наконецъ, когда дло идетъ о религіи, но можетъ быть больше и помина о важности еврейскаго народа, — все само-собою подразумвается.
Эти разсужденія клонятся только къ тому, чтобъ доказать Англіи, что она никакъ не должна преслдовать еврейскаго племени. Другой, быть-можетъ предстательствовалъ бы за еврейскій народъ во имя человческаго достоинства, стараясь дать Евреямъ спокойствіе и возможность пользоваться человческою жизнью наравн съ прочими людьми потому только, что они все равно люди, и, слдственно, должно стараться уничтожить постыдный противъ нихъ предразсудокъ, утверждая, что если не будетъ надъ ними тяготть всеобщаго преслдованія и презрнія, если будетъ приложено стараніе сдлать ихъ Европейцами, т. е. людьми, то народъ этотъ можетъ потерять свои недостойныя качества,— но Дизраэли утверждаетъ, что они имютъ право на вниманіе и заступничество Англіи особенно потому-что никакой народъ столько не обязанъ Евреямъ, сколько англійскій, ибо ‘мечъ Господень и гедеоновъ’ возвратилъ Англіи потерянную ею свободу, при пніи священныхъ еврейскихъ кантиковъ, укрощавшихъ нкогда печаль плнныхъ Іудеевъ, Шотландцы довершили свою религіозную свободу. Въ-слдствіе всего этого, г. Дизраэли налагаетъ на XIX столтіе, и въ-особенности на Англію, обязанность поскорй поквитаться съ еврейскимъ народомъ за вс его услуги.
Относительно же исторіи англійскаго правительства, г-нъ Дизраэли такого мннія, что, со вступленія на престолъ ганноверскаго дома, англійскій народъ былъ управляемъ чмъ-то въ род венеціанской конституціи: король былъ не что иное, какъ дожъ, кабинетъ былъ совтъ десяти, верхній и нижній парламентъ были не боле, какъ Великій Совтъ Дворянъ. Если бы не пуритане, уже въ 1640 году въ Англіи была бы венеціанская республика, но Женева уничтожила Венецію, и все сдлалось иначе на время. Теперь же Англія избавилась отъ этого ярма и находится въ переходномъ состояніи отъ венеціанскаго дожства къ англійской монархіи. Но какъ все переходное, ныншнее состояніе Англіи полно противорчій, полно самыхъ черныхъ золъ. Не смотря на то, что, говоря вообще, Англія находится es положеніи, которое превосходитъ положеніе какой-бы то ни было страны, что (опять-таки говоря вообще) въ Англіи больше политической свободы, общественнаго благополучія, твердой религіи, матеріальнаго процвтанія, чмъ гд-нибудь, не смотря на все это, ни въ религіи, ни въ правленіи, ни въ общественной жизни нтъ искренности, нтъ ничего подобнаго религіозной истин, политическому праву, общественной собственности. Еслибъ была истина въ религіи, не было бы диссидентства, еслибъ право было у аристократіи, аристократія не страдала бы, еслибъ у народа — онъ самъ не сознавался бы, что онъ совершенно ничтоженъ.— Касательно морали, она такъ шатка, что не знаешь даже чего держаться: помощь бднымъ есть ли высшая добродтель, или величайшее заблужденіе. Въ каждомъ графств, въ каждомъ город, даже на каждой улиц своя особенная мораль, что преступленіе для большинства, ты не больше какъ порокъ для немногихъ. Продолжая размышлять точно-такими же замысловатыми и ужасно затруднительными парадоксами, г. Дизраэли, вмст съ своимъ героемъ, Танкредомъ, наконецъ приходитъ къ заключенію, что не откуда больше ждать помощи и спасенія, надо отправляться въ новый крестовый походъ за живою водою. Но на душу читателя, который былъ столько терпливъ, что продолжалъ просматривать до конца всю книгу, доставившую столько удовольствія англійской публик, приходитъ нкоторое сомнніе: не-уже-ли дла пришли въ такое крайнее положеніе?не-уже-ли же, наконецъ, все это правда? и если правда, то по посылк, что Англія находится въ положеніи, превосходящемъ положеніе всхъ государствъ, что же должно ожидать найдти въ другихъ государствахъ? Подумаешь, что и въ-самомъ-дл будетъ завтра преставленіе свта, потому-что каждое изъ дйствующихъ лицъ романовъ Дизраэли, къ какой бы политической партіи ни принадлежало, не перестаетъ повторять, что Англія гибнетъ, что все пропало, и при этомъ тори говорятъ, что одно спасеніе въ немедленной же сил тори, виги — что спасеніе въ немедленномъ полновластіи виговъ. Словомъ, кажется, все оканчивается тмъ, что это фантасмагорія, что это страхъ и запугиваніе партій, что, наконецъ, г. Дизраэли, хотя поминутно декламируетъ противъ каждой изъ многочисленныхъ партій въ особенности и противъ всхъ вмст, хотя и представляетъ, что, вмсто всхъ партій, должно настать царство истины и искренности, — самъ, однакожь, образуетъ только террористическую, пугательную партію, для которой настоящаго имени еще не придумано.
Гораздо-лучше всего этого размышленія факты, представленные г-мъ Дизраэли изъ дйствительной жизни Англіи. Въ нихъ, по-крайней-мр, нтъ фантастическаго и мистическаго, нтъ гаданій о судьбахъ народовъ, а есть простое представленіе существующаго.
Конечно, у Дизраэли приняты иной разъ странныя мры для того, чтобъ выказать этотъ народъ: такъ, на-примръ, онъ въ своемъ роман ‘Сивилла’ выставилъ злодя-лорда, страшнйшаго притснителя въ мелодраматическомъ род, для того только, чтобъ дать народу случай прійдти въ броженіе, бушевать, показаться со всхъ сторонъ, и этотъ злодй-лордъ — лицо весьма-старое во всхъ романахъ, но тмъ не мене картины, гд у Дизраэли дйствуетъ народъ, лучшее, что только у него есть, гораздо-лучше всхъ политическихъ, соціальныхъ и религіозныхъ подробностей, и, наконецъ, даже тамъ, гд уже народъ не дйствуетъ, гд только разсказывается про ныншнее состояніе его въ Англіи, эти страницы, по-крайней-мр, интересны какъ факты, какъ доносы на ныншнее положеніе Англіи, между-тмъ, какъ во всхъ мстахъ, кром этихъ эпизодовъ, гд Дизраэли считаетъ, что идетъ настоящій романъ, не найдете ничего столько интереснаго. Не любопытно ли встртить слдующіе статистическіе факты, взятые съ натуры: ‘Въ субботу, въ Уодгэт (выдуманное имя для далекаго мануфактурнаго англійскаго города), вс мастера начинаютъ пить, въ понедльникъ и во вторникъ все народонаселеніе Уодгэта, всхъ классовъ, лтъ и половъ пьяно, даже маленькія дти пьяны. Въ этомъ ихъ отдыхъ, возобновленіе силъ, и если съ этимъ вмст мы встрчаемъ меньше порочности, чмъ бы сначала можно было ожидать, то надобно вспомнить, что всякимъ излишествамъ препятствуетъ обезсиленіе крови и постоянное истощеніе. Скудная пища и суровая работа, сами-по-себ уже если не хорошіе моралисты, то, по-крайней-мр, порядочныя предупредительныя мры. Въ Уодгэт никого нтъ, кто бы могъ уговаривать или удерживать,— не отъ-того, чтобъ народъ былъ безнравственъ, ибо безнравственность предполагаетъ нкоторое мышленіе, — не отъ-того, чтобъ онъ былъ невжественъ, потому-что невжество относительно, но люди эти — просто животныя безсознательныя, ихъ душа гладкая доска, и самые дурные ихъ поступки только слдствіе грубаго или дикаго инстинкта. Въ город многіе не знаютъ даже своего имени, очень-немногіе могутъ читать по складамъ. Вы рдко встртите молодаго человка, который бы зналъ, сколько ему лтъ, еще рже встртите мальчика, который бы видалъ книгу, или двочку, которая бы видала цвтокъ. Спросите ихъ, какъ зовутъ ихъ государя,— они безсмысленно выпучатъ на васъ глаза, спросите какая у нихъ вра,— они засмются, для нихъ все равно тайна и кто правитъ ими на земл, и кто можетъ спасти ихъ на неб.’
Или вотъ еще статистическіе факты: благообразный англійскій юноша, защитникъ правъ народныхъ, пришелъ на мануфактуру и спрашиваетъ хозяина, такимъ образомъ завязался объ немъ разговоръ между юношей и мастеровымъ мальчикомъ: ‘Посмотрите сюда, говоритъ мальчикъ, указывая на глубокій шрамъ, перескавшій его лобъ: вотъ что онъ мн сдлалъ.’ — По нечаянности?— ‘Какъ бы не такъ! Taкая нечаянность часто бываетъ, хотлъ бы я, чтобъ мн давали по кроуну всякій разъ, когда онъ мн раскроитъ голову. Разъ онъ мн раскроилъ голову ключомъ и два раза замкомъ, онъ два раза пустилъ мн въ голову краемъ замка, разъ болтомъ и еще разъ крышкой, разъ ударилъ по голов молоткомъ. Вотъ хватилъ-то! я такъ и повалился. Когда мн полегчло, мастеръ останавливалъ кровь мхомъ со своей шапки. Мн тотчасъ же нужно было опять браться за свою работу, онъ сказалъ, что мое дло на тотъ день будетъ кончено, если я поработаю до 12 часовъ ночи. А сколько палокъ онъ объ меня обломалъ!’иной разъ рубцы оставались по недл, разъ онъ ударилъ меня по глазу орховой палкой, кровь стала идти и лилась на проволоку, которую я работалъ. Иной разъ онъ такъ дралъ меня за уши, что, я думалъ, уши останутся у него въ рукахъ. Все это ничего посл вотъ этого… сказывали, что за это его можно бы потянуть подъ слдствіе. Да кто станетъ? И вы еще спрашиваете, знаю ли я его?.. Все-таки онъ хорошій человкъ, дайте ему только сдлать замокъ или тамъ что-нибудь другое, онъ тоже очень не скупъ на ду. Все время, что я у него въ ученьи, онъ ни разу не давалъ лошадинаго мяса, никогда не бываетъ говядины отъ больной коровы, разв когда ужь мясо очень-дорого. Онъ никогда не хочетъ брать тхъ телятъ, что родятся мертвые, и завсегда говоритъ, что у него мальчики должны сть мясо отъ коровы, которая была живая и которая убита. Ну, потомъ онъ даетъ намъ иной разъ рыбу, когда она побыла въ город дня четыре или пять и ее не продали. Нтъ, ужь надо правду сказать. На него нельзя пожаловаться на счетъ корма, разв что нтъ времени на ду’.
У Дизраэли есть многія сцены, нсколько напоминающія мастерскія изображенія народа въ романахъ Диккенса, но у Дизраэли это эпизодично, проходитъ мгновенно, тотчасъ видите, что онъ нисколько не считаетъ этихъ сценъ своимъ главнымъ дломъ, а воображаетъ себя писателемъ, въ рукахъ котораго жестокій бичъ сатиры и сарказма, и который одаренъ орлинымъ зрніемъ для провиднія торжественнаго будущаго Англіи. Отъ этого романы его и не имютъ притязанія быть чмъ-нибудь художественнымъ по содержанію и форм: это для нихъ больше ничего, какъ ничтожная скорлупа, необходимая по ныншнимъ условіямъ свта, настоящее же дло Дизраэли было бы взойдти на какую-нибудь высочайшую каедру и оттуда проливать на цлый народъ бичующія рчи и излагать прозрваніе будущаго, съ этой высочайшей каедры хотлось бы ему сказать и рчи умиренія всхъ: о, мои добрые сограждане, произносилъ бы онъ (какъ въ роман), вдь вы вс слпы, знайте, что и аристократія дло, и народъ дло, только тогда можетъ быть толкъ, когда вы вс обниметесь, поцалуетесь, не воображайте себ, что теперь народъ узналъ свою силу и что теперь быть перемн, нтъ, народъ не крпокъ, никогда народъ не можетъ быть крпокъ, пусть народъ познаетъ своихъ вождей, пусть онъ живетъ съ ними въ дружб, и тогда все будетъ хорошо, и т. д., и т. д. Такія обращенія нсколько странны, конечно, оно какъ-то удивительно представить себ народъ въ вид маленькой горсточки людей, къ которымъ можно обращаться съ своими рчами и рубить съ плеча все, что есть въ голов правды и неправды,— а добрые сограждане и возьмутся за умъ. Многіе полагаютъ, что политическіе романы нисколько не дйствуютъ на читателей, а имютъ вліяніе только тмъ хорошимъ, что можетъ лежать во всякомъ художественно-врномъ изображеніи. Такъ, на-примръ, безспорно, ныньче лучшій изъ такихъ романистовъ Сю, едва-ли не дв трети какихъ-нибудь ‘Парижскихъ Тайнъ’ и ‘Вчнаго Жида’ состоятъ въ размышленіяхъ, но именно они-то и не оставляютъ по себ никакого вліянія, такъ, напримръ, что можетъ быть доброжелательне намреній, диктовавшихъ описаніе учрежденій филантропо-мануфактуриста Гарди? Изображеніе и его, и благодтельнаго отца, и многочисленныхъ работниковъ, добродтельныхъ дточекъ его, тоже очень-благонамренно. И, однакожь, не принимаются въ сердц публики филантропическія зати Сю, скоре можно сказать, будто всхъ этихъ подробностей въ роман никто и не прочиталъ, — не хотятъ знать всего этого, да и только! Какъ тутъ быть? Видно дло не приходится въ ладъ съ назначеніемъ и способами романа, видно тутъ звучатъ фальшивыя ноты. Напротивъ, всякій разъ, какъ авторъ (у котораго никакъ нельзя отнять художественныхъ инстинктовъ и способностей) забудетъ на время свои соціальныя задачи, втянется въ мелкія подробности, погрузится въ нихъ, — онъ притягиваетъ къ себ многочисленныя толпы. Вотъ подобными то подробностями могли бы блистать романы Дизраэли: у него есть нсколько лицъ, — Дэнди Микъ, Чортова-Пыль, ихъ любовницы Джулія, Гарріетта, которыя бы, можетъ-быть, не уступили такимъ лицамъ, какъ Нини-Мельница или Махровая-Роза и т. д. у Сю. Какъ ни коротки отрывки у Дизраэли, гд являются на нсколько мгновеній эти лица, они указываютъ, однакожь, на способность дйствительную. Но, кажется, невозможно ожидать хоть когда-нибудь, чтобъ Дизраэли принялся за ту сторону романовъ, гд бы онъ могъ быть хорошъ: онъ постоянно занятъ все такими высшими интересами, что куда ему спуститься въ нисшія, можетъ-быть, презрнныя сферы романиста-разскащика! А между-тмъ, это жалко! иной разъ, въ представленіи простаго класса, въ мастерскомъ веденіи этого разговора, онъ напоминаетъ какія-нибудь сцены Диккенса. Да притомъ же, англійская публика привыкла видть въ немъ политическаго писателя, ораторствующаго о высокихъ интересахъ, привыкла ожидать отъ него именно только извстнаго рода вещей, портретъ его уже нарисованъ во всякомъ ум… Такъ иная публика до такой степени привыкла къ комику того или другаго театра, что онъ только выйдетъ самымъ простымъ и невиннымъ образомъ на сцену, ужь вс засмются, вдругъ этому комику нужно играть такую сцену, гд онъ долженъ быть патетиченъ, и онъ исполнитъ это всми своими средствами, по привыкшая публика ничего не видитъ, ничего не слышитъ и громко хохочетъ, воображая себ, что это только новое средство возбужденія смха. Дизраэли самъ не въ состояніи попасть на свою настоящую дорогу и, напротивъ, постоянно лелетъ себя пріятною мыслію, что онъ человкъ, переговаривающій съ своимъ народомъ о важнйшихъ длахъ его, читающая публика тоже уврена, что это звзда первой величины.
Но еслибъ это все было такъ, отъчего же у этого самого автора не было бы точно такой же славы везд? отъ-чего только въ одной Англіи и извстенъ этотъ человкъ? На англійскую публику сильно дйствуетъ не содержаніе его сочиненій, а направленіе ихъ. Дизраэли взялъ себ на долю роль нападателя, громовержца, а это самая выгодная роль, какую только можетъ на себя взять человкъ, которому хотлось бы не остаться въ толп. Нельзя ожидать, чтобъ пришла когда-нибудь такая пора, когда бы не на что было больше нападать, между требованіями нашего духа и дйствительностью всегда будетъ какой-нибудь разладъ, слдовательно, навсегда открыто широкое поле для дйствія, и слдовательно, никогда не истощится та сила и та привлекательность, которую имютъ выговариваемыя порицанія. Въ каждомъ порицаніи будетъ всегда хоть какая-нибудь частица правды, но вдь не въ томъ дло, чтобъ сказать правду: дло въ томъ, чтобъ понимать, за какую именно правду приниматься, за такую ли, которая въ-самомъ-дл обратится въ сокъ и кровь, принесетъ плоды и послдствія, потому-что прямо попадаетъ въ самое сердце длу, или такую, которая только-что пройдетъ чмъ-то пріятнымъ.Что, наприм., толку въ тхъ истинахъ вообще, ст, которыми Дизраэли нападаетъ въ своемъ ораторствованіи на англійскій народъ? оно все такъ, да только нтъ толку въ томъ, что онъ принялся за нихъ, одн самыя конкретныя, самыя индивидуальныя, самыя, такъ-сказать, примрныя истины, прямо идущія къ частному случаю, могутъ имть силу, а главное — послдствіе и плодъ. Очень-часто Дизраэли тамъ, гд представляетъ народъ, сходится въ тэмахъ съ Сю, но между ними видна вся разница человка талантливаго и неталантливаго, между-тмъ, какъ одинъ ищетъ все воплотить, всему дать тло, другой, кажется, на каждомъ шагу избгаетъ случая говорить картиной, драмой, и поминутно возвращается къ своей роли вщателя. Англійская публика привыкла къ этимъ его качествамъ, находитъ величіе и глубину во всхъ думахъ этого автора, и потому новый романъ его, противный привычкамъ прочей европейской публики, иметъ огромный успхъ, есть самая блистательная книга англійскаго сезона. Но такъ-какъ наздническая прелесть этого автора потеряна для континента, а между-тмъ настоящаго содержанія у Дизраэли никогда нтъ — его исторіи не похожи на дйствительность, то нтъ ничего удивительнаго, что нигд за предлами Англіи и не подозрваютъ существованія этого писателя. Хоть и фальшивые, но часто занимательные и всегда живые разсказы Сю и другихъ современныхъ героевъ, въ сравненіи съ романами Дизраэли и другихъ еще слабйшихъ англійскихъ писателей,— тоже, что Чимборазо передъ плоскою возвышенностью. Въ ихъ внутреннемъ достоинств, а не во вншнихъ причинахъ заключается причина того (повторяемъ), что объ англійскихъ романахъ ни слуху, ни духу.
По-крайней-мр, у Дизраэли есть цль, у другихъ и того нтъ: въ Англіи есть, между-прочимъ, какъ типъ, свтскіе романы графини Блеессингтонъ, какихъ у насъ съ нкоторыхъ поръ даже не пишутъ, тамъ есть историческіе романы на манеръ Вальтера Скотта, именно романы Джемса, появляющіеся едва ли не всякій мсяцъ, подобные тмъ русскимъ историческимъ романамъ, которые у насъ никогда не разбираются, а перечисляются въ библіографической хроник за одинъ разъ съ народными псенниками, азбуками и прочимъ, тамъ же эти самые романы читаются, и журналисты длаютъ имъ всякій разъ пространный разборъ, точно рчь идетъ о ‘Геро Нашего Времени’ или о ‘Тарас Бульб’.Прибавьте къ этому нравственные романы, появляющіеся тоже въ достаточномъ количеств, служащіе для воспитанія дтей и, вроятно, достигающіе своей цли, — а также немногочисленный отрядъ морскихъ романовъ, изъ которыхъ все-таки хоть парочка появится въ мсяцъ и вы будете тогда знать, что англійская бельлетристика, наслаждаясь наружно процвтаніемъ, находится дйствительно въ самомъ незавидномъ положеніи. Съ этою цлью мы принимались за обозрніе самаго блестящаго произведенія. Что же должны быть прочія?
Объ этомъ мы поговоримъ въ слдующемъ мсяц. Прибавимъ здсь только, что еще прошлою зимою началъ появляться ливрезонами новый и превосходный романъ Чарльса Диккенса: Домби и Сынъ. Мы тогда же поспшили выписать его себ, и, получая ливрезоны по мр ихъ выхода, переводили ихъ. Теперь получена и переведена у насъ почти половина этого романа,— и мы немедленно приступимъ къ печатанію его въ ‘Отеч. Запискахъ’.