Ангелочки, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1891

Повести и рассказы разных лет
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Скачать в PDF

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
Приложеніе къ журналу ‘Нива’ на 1917 г.

АНГЕЛОЧКИ.
Разсказъ.

I.

— Ахъ, братецъ ты мой… а?— возмущался церковный сторожъ Сысой, хлопая руками.— Это онъ мн на зло, все на зло… Ну, и вредный человкъ!.. ‘Я, гритъ, просто шелъ по улиц, гляжу, гритъ, а новый попъ и детъ’… Ловко!.. Акимъ-то совсмъ за дурака меня считаетъ… Такъ я и поврилъ теб. Какъ же, разставляй карманъ шире… Ахъ, братецъ ты мой!.. А того не подумаетъ, чья недля-то? Разв это порядокъ, чтобы меня подводить? Ну и Акимка, совсти въ ёмъ вотъ ни на эстолько…
Церковные сторожа села Клычи враждовали между собой лтъ пятнадцать. Врне сказать, враждовалъ Сысой, отличавшійся завистливымъ и недоврчивымъ характеромъ. Это былъ лысенькій, небольшого роста старикъ съ бородой, въ форм мочалки, и бгающими, живыми глазами. Онъ вчно суетился, вчно хлопоталъ и вчно былъ чмъ-нибудь недоволенъ. Да и какъ быть довольнымъ, когда человку всю жизнь не везетъ… Хоть кто озлобится. Другіе что ни сдлаютъ — все хорошо, а Сысою все поперекъ дороги. Всю жизнь Сысой старался устроиться получше, лзъ изъ кожи, бился, какъ рыба о ледъ, и терплъ вчныя неудачи. Особенно ему обидно было то, что его врагъ, старикъ Акимъ, человкъ сонный, неповоротливый и лнивый, прожилъ жизнь шутя, лежа на боку. И вдь глупый совсмъ человкъ, а что подлаешь, когда счастье дураку валитъ. Въ прошломъ году по телушк вмст растили,— кажется, ужъ тутъ можно было сровняться, а вышло наоборотъ: Акимова телушка здравствуетъ, а Сысоеву по осени волкъ зарзалъ. Теперь взять ребятъ: что ни ребенокъ у Акима, то парень, а у Сысоя двка за двкой. Положимъ, это было еще до церковной службы, а все-таки обидно. Но всего лучше послдняя штука Акима: недля дежурства Сысоева, Сысой ждетъ новаго батюшку съ часу на часъ — сколько разъ на колокольню сбгалъ, а встртилъ батюшку все-таки Акимъ… Прикидывая въ ум вс послдствія этого подвоха со стороны Акима, Сысой приходилъ въ ужасъ. Первое дло, новый батюшка обидится… И то давеча церковный староста Онуфрій Степанычъ сказалъ: ‘Ахъ, Сысой, Сысой, зачмъ ты проспалъ попа?’ — ‘Какое тутъ проспалъ, Онуфрій Степанычъ… Съ бабами все возился: одолли съ своими упокойничками. Ну, а тмъ временемъ Акимъ и омманулъ’… Второе дло, Акимъ теперь носъ задеретъ вотъ какъ: не подступайся. У стараго батюшки Сысой вошелъ въ милость по-настоящему, лтъ десять добивался, только сталъ на точку, а отецъ Петръ возьми да и умри. Изволь-ка теперь съ новымъ устраиваться…
— Ахъ, братецъ ты мой!— повторялъ Сысой, хлопая руками.— Акимка-то усплъ, поди, всячины наговорить на меня… Онъ на это мастеръ.
Новый батюшка пріхалъ поздно вечеромъ, и Сысой узналъ объ этомъ только утромъ, когда пришелъ церковный староста. Сысой сейчасъ же побжалъ въ поповскій домъ, а Акимъ ужъ тамъ.
— Пока что, наказалъ батюшка состоять при ёмъ,— мрачно объяснилъ онъ.
— Такъ, такъ…— уныло согласился Сысой.— Ловко ты, Акимъ, меня околпачилъ. Въ самый разъ подвелъ…
Акимъ только отвернулся: онъ не любилъ вздорить.
— Спитъ попъ-то?
— Извстно, спитъ съ дороги…
— Молодой?
— Молодой-то молодой, а вотъ попадья совсмъ неправильная: стриженая попадья-то.
— Но-о?
— Да еще въ очкахъ…
— Ну-у?
Дло выходило совсмъ неладное. Сысой побжалъ къ дьякону и сообщилъ ему о коварств Акима и неправильной попадь.
— Что же, бываетъ…— уклончиво отвтилъ дьяконъ, человкъ осторожный и большой сутяга: онъ вчно судился въ духовной консисторіи.— Да, бываетъ…
— Десятый часъ на двор, а новый-то попъ все еще спитъ…
— Онъ городской, а городскіе подолгу спятъ…
— А бабы уже пронюхали, что попъ пріхалъ, и постащили своихъ упокойничковъ. Дожидаютъ… Время-то жаркое, духъ идетъ…
Дйствительно, въ церкви уже стояли пять маленькихъ гробиковъ, а на паперти сбились въ одну кучу десятка полтора женщинъ. У всхъ лица были истомленныя, въ глазахъ тупая покорность, разбитыя движенія,— эта кучка походила на стадо овецъ, загнанныхъ лтнимъ зноемъ куда-нибудь въ тнь. Преобладали старушечьи лица, да и молодыя бабы походили на старухъ, столько въ нихъ было заботы, нужды, своего бабьяго горя. А горячій лтній день уже такъ и пылалъ солнечнымъ зноемъ… Съ паперти виднлась зарчная сторона Клычей, теперь совсмъ пустая, потому что весь народъ былъ въ пол,— стояла самая горячая, страдная пора. Бабы точно забыли про своихъ упокойничковъ и съ тоской смотрли на уходившую къ горизонту полосу созрвшихъ нивъ. Вс бабьи мысли были теперь тамъ, гд шла горячая, страдная работа… Богъ послалъ урожай, погода стояла отличная, и вс деревенскія мысли были въ пол.
— Что же это батюшка-то нейдетъ?— раздавался бабій шопотъ.— Отпустилъ бы душеньку.
По бабьему наущенію Сысой уже пять разъ бгалъ въ домъ священника и возвращался ни съ чмъ: спитъ.
— А ты бы его разбудилъ, Сысоюшка. Время-то какое, родной! Вдь горитъ наша-то работа…
Сысой только разводилъ руками.
— Пусть Акимъ будите, онъ его встрлъ. Безъ васъ тошно.
Бабы даже подкупали Сысоя, давая ему пятакъ, но Сысой устоялъ и передъ этимъ искушеніемъ: разбуди новаго попа, а онъ вконецъ разсердится. Не обрадуешься вашему бабьему пятаку….
Только въ одиннадцатомъ часу показался новый батюшка. Онъ торопливо шелъ въ церковь въ сопровожденіи псаломщика Павла Ивановича. Это былъ еще молодой человкъ съ умнымъ, энергичнымъ лицомъ. Новенькая камлотовая ряска, видимо, его стсняла,— онъ еще не научился ходить въ ней, и длинныя полы рясы заплетали ему ноги.
— Что же вы меня не разбудили?— говорилъ онъ псаломщику.— Народъ ждетъ, а я ничего не знаю…
Павелъ Ивановичъ, забитый и смирный человчекъ, зашибавшійся иногда водкой, вмсто отвта снималъ свою заношенную шляпу и что-то такое бормоталъ, чего нельзя было разобрать.
— Оно конечно… Страда… въ пол… Сысой прибгалъ пять разъ…
Священникъ только пожалъ плечами, отчаявшись получить какой-нибудь разумный отвтъ. Псаломщикъ еще больше конфузился и вспотлъ до того, точно его только-что вытащили изъ воды. Изъ вжливости бдняга не смлъ даже вытереть катившагося по лицу пота. Затмъ со страха у него всегда начиналось урчаніе въ живот. А боялся онъ всего: и церковнаго старосты, и сельскаго старшины, и отца-дьякона.
Сысой выскочилъ встрчать новаго батюшку за ограду и съ умиленіемъ облобызалъ благословляющую пастырскую руку. Священникъ осмотрлъ немного прищуренными глазами церковь и остался доволенъ. Церковь была каменная и большая. Староста встртилъ въ самой церкви, степенно принялъ благословеніе и спокойно проговорилъ съ тонкимъ мужицкимъ укоромъ:
— А мы таки-заждались васъ, отецъ Николай… Бабы такъ и рвутся въ поле, потому какъ страда.
— Я же ничего не зналъ…
— Конечно, гд же знать… въ городу-то поздно встаютъ, а свой-то деревенскій хлбъ поднимается чуть свтъ.
Отецъ Николай прошелъ прямо въ алтарь, унося съ собой непріятное чувство. Хитрый мужикъ староста хотлъ съ перваго раза взять верхъ, воспользовавшись его неопытностью. Потомъ ему было непріятно, что его пастырская дятельность начинается прямо съ похоронъ.
— Ужъ вы ихъ вмст отпойте, батюшка,— училъ староста, зажигая свчи.— Младенчики, ангельскія душки…
Начался грустный обрядъ. Послышались бабьи всхлипыванья, тяжелые вздохи, тяжелые поклоны. Земная печаль перевшивала святыя слова утшенія.
— Господи, упокой младенцевъ…— голосилъ Павелъ Ивановичъ какимъ-то раздражающе-скрипучимъ голосомъ, такъ-что за него хотлось откашляться.
Староста подпвалъ сладковатымъ ‘пшеничнымъ’ теноркомъ и умиленно вздыхалъ.
Откуда-то появились ветхіе, древніе старички, дв нищихъ-побирушки, а впереди всхъ, у самаго амвона, стоялъ дурачокъ Гриша, крестившійся лвой рукой. Новый священникъ служилъ по-своему, не торопясь, и задерживалъ голосившаго псаломщика. Изъ пяти открытыхъ гробиковъ глядли восковыя дтскія личики. Смерть пощадила свтлую дтскую красоту, и отцу Николаю казалось, что вотъ-вотъ откроются свтлые дтскіе глазки и съ нмымъ укоромъ посмотрятъ кругомъ. Именно съ укоромъ, потому что порвалась только-что начинавшаяся жизнь… Онъ съ особеннымъ чувствомъ благословилъ въ послдній разъ своихъ духовныхъ чадъ и остановился въ недоумніи,— неужели все кончено?.. Началось прощаніе. Бабы всхлипывали, одна громко запричитала, но голосъ порвался на половин. Отцу Николаю почему-то показалось, что и плачъ и всхлипыванья притворны, и это было ему непріятно. Потомъ старики взяли крошечные гробики и понесли на кладбище. Провожавшія бабы ужасно торопились и даже подталкивали стариковъ. Он точно хотли поскоре избавиться отъ этихъ гробиковъ.
Отецъ Николай подошелъ къ старостинской конторк и посмотрлъ, какъ Павелъ Ивановичъ записалъ ‘младенцевъ’. Въ граф, гд обозначались причины смерти, прописана была одна и та же фраза: отъ животной болзни…
— Что это такое: животная болзнь?— спросилъ отецъ Николай.
— А какъ же иначе?— вступился староста, выручая смущеннаго псаломщика.— Какое теперь время-то? Въ страду сколько ребятъ перемретъ отъ живота.

II.

Клычи произвели на новаго батюшку невыгодное впечатлніе, а особенно на новую матушку.
— Неужели мы здсь будемъ жить?— спрашивала она мужа.
— Пока придется здсь…— уклончиво отвтилъ онъ.
Матушка была въ такомъ положеніи, когда отъ женщинъ стараются отогнать вс непріятныя мысли. Молодое симпатичное лицо получило такое хорошее тревожное выраженіе, точно молодая женщина боялась грядущаго счастья. Это были новые люди въ сред духовенства. Онъ кончилъ академію и нкоторое время служилъ инспекторомъ духовнаго училища. Она происходила изъ чиновничьей семьи, служила посл гимназіи сельской учительницей и теперь немного стснялась своей новой роли — деревенской матушки. Вообще они были городскіе люди, съ городскими привычками и городскими потребностями.
Отецъ Николай наблюдалъ жену и видлъ, что она недовольна, прежде всего, квартирой, хотя прямо и не высказывала этого. Онъ такъ любилъ жену и понималъ ее по выраженію лица. Квартира, дйствительно, заставляла желать многаго. Домъ былъ старый и требовалъ ремонта. Внутри все было такъ грязно и оборвано. Отцу Николаю было обидно, что никто и ничего не сдлалъ къ его прізду. Хоть тотъ же церковный староста, кажется, могъ бы позаботиться. Его предшественникъ, священникъ, былъ человкъ старый больной, обремененный большою семьей, и жилъ очень бдно.
— Понемножку устроимся,— успокаивалъ жену отецъ Николай.— Выблимъ потолки, стны оклеимъ обоями, мебель… Вотъ относительно мебели ужъ не знаю, какъ мы сдлаемся. Придется выписывать изъ города и эту дрянь выбросить.
Не желая напрасно тревожить жену, отецъ Николай не говорилъ главнаго, именно о тхъ деревенскихъ людяхъ, съ которыми ему пришлось встртиться съ перваго раза. Больше всего не понравился ему отецъ-дьяконъ. Это былъ типъ озлобленнаго консисторскаго ябедника. Церковный староста видимо его побаивался и держалъ его руку. Къ нему они отнеслись, какъ къ ничего не понимающему городскому человку, и по-своему третировали его. Все это были, конечно, мелочи, но изъ мелочей складывается вся жизнь. Оставались еще псаломщикъ Павелъ Ивановичъ, какой-то запуганный идіотъ, учительница, сторонившаяся новаго батюшки, и сельскія власти въ лиц старшины и старосты. Послдній тоже въ счетъ не шелъ: онъ просто отбывалъ свою ‘обязанность’, какъ тяжелую повинность или неизбжную болзнь, а старшина, молодой мужикъ, принадлежалъ къ типу деревенскихъ дипломатовъ, говорилъ съ заискивающей слащавостью и тоже дружилъ съ отцомъ-дьякономь. Вообще картина была незавидная и общала въ будущемъ много мелкихъ непріятностей.
Въ довершеніе всего заявился Сысой и началъ подводить свою политику. Началъ онъ издалека, именно съ покойнаго батюшки, который такъ ему доврялъ, такъ доврялъ.
— Бывало, такъ и говоритъ: только теб и врю, Сысой, потому какъ ты прямой человкъ… Дьяконъ-то у насъ заодно со старостой и, пряменько сказать, съли старика. Назжалъ благочинный два раза слдствіе наводить. Вотъ они какіе… И Акимъ тоже хорошъ…
— Какой Акимъ?
— А сторожъ, который тебя встрлъ… Это онъ мн на зло, ваше благословеніе, потому какъ недля была моя. Староста проходу теперь не даетъ: ‘проспалъ попа, Сысой!’. А я завсегда старался, и то-есть вотъ какъ старался.
Слушая сплетничавшаго Сысоя, отецъ Николай съ горечью думалъ о положеніи сельскаго священника, надъ которымъ не ломается только лнивый: и консисторія, и богатый мужикъ, и всякая другая власть, и тутъ еще горькая зависимость отъ своихъ духовныхъ чадъ, въ вид тхъ грошей и сборовъ натурой, которые приходится длать сельскому попу. Во время своей службы въ духовномъ училищ отецъ Николай встрчался съ нмецкимъ пасторомъ и польскимъ ксендзомъ. Какую выгодную позицію они занимаютъ и какимъ уваженіемъ пользуются, а все оттого, что не должны ходить съ ручкой по своимъ прихожанамъ и вымогать натурой. Получаютъ опредленное жалованье, какъ вс другіе чиновники, и больше ничего. Они и дтямъ могутъ дать лучшее образованіе уже въ силу своего лучшаго матеріальнаго положенія. Въ деревню отецъ Николай поступалъ на время, какъ молодой священникъ, а потомъ разсчитывалъ вернуться въ городъ, что ему было общано владыкой, Дйствительность сразу разочаровала его книжныя представленія о деревн. Самъ онъ сохранилъ о ней только смутныя воспоминанія, потому что десяти лтъ уже поступилъ въ лоно almae matris бурсы и затмъ не бывалъ въ деревн. Настоящій опытъ имлъ значеніе для будущаго, когда отецъ Николай надялся занять мсто въ город.
— Отчего у васъ такъ много умираетъ дтей?— спрашивалъ отецъ Николай, прерывая кляузы Сысоя.
— Какъ это много?— искренно удивился Сысой.— Урожай нон…
— При чемъ тутъ урожай?..
— А то какъ же?.. Матки въ пол, а ребята въ деревн со старухами да съ няньками. Ну, анделочки и выходятъ…
— Какіе анделочки?..
— А вотъ хоронили-то… Безвинныя душеньки совсмъ, ну и вышли анделочки, это ужъ счастье которой баб Богъ пошлетъ и анделочка возьметъ…
— Въ чемъ же тутъ счастье?
— Первое дло, такой анделочекъ молиться будетъ за отца съ матерью — разъ… А второе, напримрно, та же самая мать ослобоняется, работать будетъ наряду съ другими протчими. Тяготу Господь съ нея снимаетъ, значитъ, съ бабы… Это ужъ на счастливую, а другія маются-маются, безъ конца просто.
Отецъ Николай отвернулся къ окну, слушая эту приводившую его въ ужасъ философію. Вотъ отчего такъ ждали тогда его бабы, вотъ отчего он такъ торопливо уносили своихъ ‘анделочковъ’ на кладбище, вотъ отчего ему показались неискренними ихъ слезы и причитанья… Что же это такое?.. Даже урожай и тотъ повышаетъ дтскую смертность… Маленькія жертвы гибнутъ сотнями, и ихъ стоновъ и голоднаго крика никто не слышитъ, кром выжившихъ изъ ума старухъ и ‘нянекъ’, шести- и семилтнихъ двочекъ. Отецъ Николай чувствовалъ себя въ неловкомъ положеніи даже относительно Сысоя, смотрвшаго на него съ сожалніемъ, какъ на человка, который не понимаетъ даже того, что такое ‘анделочки’. Прежній батюшка отлично это понималъ, а этотъ еще совсмъ несмысленный.
— Ты еще все здсь, Сысой?— удивился отецъ Николай, точно просыпаясь отъ нахлынувшихъ на него мыслей.
Сысой переминался съ ноги на ногу и не уходилъ.
— Ты ужъ, батюшка, тово… не серчай…
— За что?
— А не встрдъ я тебя тогда. Это Акимъ на зло мн сдлалъ.
— Хорошо, хорошо. Я не сержусь. Ступай…
А каждый новый день приносилъ новыхъ ‘анделочковъ’. Отецъ Николай съ утра начиналъ испытывать какое-то гнетущее безпокойство я считалъ, глядя изъ окна, сколько пронесутъ маленькихъ гробиковъ. Несли ихъ женщины, сами матери, торопливо и озабоченно. Отцу Николаю длалось какъ-то совстно, точно онъ въ чемъ-то былъ виноватъ. Бдные ‘анделочки’… Потомъ онъ сталъ обходить свою паству изъ двора во дворъ и на мст познакомился съ причинами этого ужаснаго факта. Грудныя дти оставались на попеченіи самыхъ древнихъ старухъ и маленькихъ двочекъ. Ихъ кормили ржанымъ жеванымъ хлбомъ, давали сосать грязныя соски, набитыя этимъ же хлбомъ, и пичкали разною другой дрянью. Даже коровье молоко являлось здсь недоступною роскошью, а молоко матерей, истомившихся на работ и приходившихъ кормить дтей грудью только поздно вечеромъ, являлось отравой. Чмъ-то безвыходнымъ и обидно-безсмысленнымъ вяло отъ всего. Мысль объ этихъ ‘ангелочкахъ’ неотступно преслдовала отца Николая, и онъ даже видлъ ихъ во сн. Вдь ихъ погибаютъ тысячи, десятки тысячъ ежегодно… Это цлая армія маленькихъ страдальцевъ и мучениковъ, а за ними стоитъ такая же армія отупвшихъ отъ горя матерей. И такъ изъ года въ годъ. Садясь обдать, отецъ Николай думалъ, что онъ стъ чей-то чужой хлбъ. Ему теперь казалось непозволительною роскошью то платье, которое онъ носилъ, обстановка, которую онъ считалъ скверной. Онъ проврилъ всю свою жизнь, свои стремленія, свои желанія… Боже мой, какъ все это было ничтожно и жалко, и какъ онъ, книжный человкъ, безсовстно мало зналъ жизнь родного народа, жизнь тхъ безвстныхъ милліоновъ, которые незримо творили русскую исторію.
По вечерамъ въ поповскомъ дом шли такія тихія, хорошія бесды. Матушка сидла за работой,— она готовила дтское приданое. Отецъ Николай ходилъ по комнат и говорилъ:
— Знаешь, Наташа, мн кажется, что я нехорошій человкъ… Я проврилъ себя, всю свою жизнь, мысли, съ которыми халъ сюда, и мн длается совстно за себя. Вдь я стремился къ комфорту, къ удобствамъ и думалъ, что совершенно достаточно, если буду добросовстно исполнять свою обязанность. Нтъ, этого мало… Я завидовалъ нмецкимъ пасторамъ, получающимъ чиновничье жалованье, католическимъ ксендзамъ, а сейчасъ… сейчасъ я понимаю отлично одно, именно, что русскій священникъ долженъ, прежде всего, дать обтъ бдности. Насколько этотъ простой русскій деревенскій попъ стоитъ выше этихъ сытыхъ патеровъ и чопорныхъ пасторовъ,— вдь онъ длитъ и горе и бдность родного народа. Это — великая миссія, и стоитъ для этого жить… Я и хочу быть такимъ деревенскимъ попомъ. Въ городъ я не поду… Мое мсто здсь. Разв тутъ справедливо думать о себ, когда у тебя на глазахъ мрутъ сотни дтей буквально отъ голода. Помочь имъ, утшить несчастныхъ матерей, войти въ жизнь народа дятельнымъ началомъ — вотъ задача, для которой стоитъ и слдуетъ жить.
Матушка все это отлично понимала, кром одного,— ее пугала мысль остаться навсегда въ деревенской глуши. Сказывалась городская женщина. Отецъ Николай это сознавалъ и постепенно подготовлялъ жену.
— Все это пустяки, Наташа… Понемногу привыкнешь, а тамъ будетъ длъ по горло. Не придется скучать… А мы-то будемъ устраивать ясли для грудныхъ дтей — сколько хорошей заботы и труда. Вдь у насъ будетъ свой ребенокъ, и мы это будемъ длать для него. Я хочу, чтобы онъ росъ не въ город, а въ деревн, и чтобы онъ видлъ ту страшную историческую нужду, которой впослдствіи долженъ будетъ служить. Понимаешь, какое это счастье, и другого нтъ. Во имя нашего будущаго ребенка будемъ спасать этихъ несчастныхъ ангелочковъ, а средства я найду.
Молодая женщина слушала и чувствовала себя глубоко счастливой. Ей тоже длалось совстно за свой городской эгоизмъ и тяготніе къ показной роскоши. Нтъ, они останутся въ деревн и вмст понесутъ не иго, а счастье. Это та простая обязанность, которую должно исполнить.
1891.
Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. ‘Все мы хлеб едим…’, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1882
  2. Злой дух, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1898
  3. Профессор Спирька, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1903
  4. Лист желтеет, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1896
  5. В раковине, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1901
  6. Риваль, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1896
  7. В некоторое время, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1904
  8. Великий грешник, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1893
Электронная библиотека