В.В. Розанов
В.В. Розанов
Амфитеатров
Амфитеатров
* * *
Заветы сердца.
* * *
Амфитеатров, Розанов Василий Васильевич, Год: 1910
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Природа — и сотворительница, и насмешница. И вот случается, что в припадке насмешки она устроит человека, нарочно наделив его всевозможными способностями, но отнимет у него дар уменья распоряжаться этими способностями. И тогда получается картина, составленная из великолепий и нелепостей. Таков Амфитеатров…
Человек огромный, шумный, производительный, с большим животом, с большою головою, сын или внук протодиакона или архиерея — и революционер, когда-то сосланный, теперь убежавший в Париж — все черт знает для чего — обширно начитанный и образованный, но который пишет, точно бревна катает, вечно предпринимающий, вечно разрушающий, ничего не создающий, кроме заработка бумажным фабрикам…
По-видимому, не злой, — он вечно ругается или кого-то громит… За что — он и сам не знает… Все равно, — ‘гром есть’… Способный прожить три жизни и десять состояний, без сомнения никогда не обедающий в одиночку, вечером, несомненно, едущий в театр, если не занят статьею, ‘которая на завтра поразит весь свет’…
Приятно всегда смотреть на его самоупоение… В ‘наше безнадежное время’ Амфитеатров шумит, пыхтит, как паровоз или даже два вместе сцепленных паровоза, с контрпаром в обоих… Свистит двумя свистками. И не замечает, до чего всем скучно.
И до чего всех не развлекает и он, Амфитеатров…
Издал он книжку каких-то газетных вырезок. И сам понимает, что это просто — вырезки, никому ненужные… Без всякой собственной мысли в целой книге, т.е. без мысли, которая распространялась бы на целую книгу, оправдывала ее заглавие или появление. Что он понимает, это видно из названия одной статьи: ‘Газетное’. Книжку собственно следовало бы озаглавить: ‘Вверх ногами или вниз ногами. Как хотите’. Но нет: дав таланты, природа посмеялась над Амфитеатровым, отняв у него вкус…
‘Как же назвать?’ — подумал он о ворохе никому ненужных своих газетных вырезок. Задумался серьезно, — как всегда Амфитеатров. Мелькнуло священное воспоминание о Пушкине. Его Евгений Онегин — тоже странствующий вечно, как и Амфитеатров, тоже либерал, как и Амфитеатров, тоже с ‘охлажденным сердцем’, как Амфитеатров… При этой мысли Амфитеатров вздохнул: ‘Россия не поняла тогда Пушкина, и теперь меня. Россия вечно ничего не понимает. Россия дура. От ее глупости я бежал в Париж. И Пушкину нужно было бежать. Пушкин единственно не умен в том, что он не бежал… не поступил, как я’.
И наклонясь над письменным столом, он надписал над пуком своих статей с заглавиями: ‘После праздника’… ‘При особом мнении’…
‘О Боборыкине, Чаеве, Дьяченко, Лихачеве’…
‘Шлиссельбуржцы’…
‘Айсидора Дункан’…
‘Николадзе’…
‘Ерьзя’…
‘Газетное’…
‘Морская болезнь’…
‘Притча о 29 февраля’…
— где уже из каждого заглавия торчат два выпученных глаза Амфитеатрова и его огромные кулаки, — надписал, задумчиво объединив их всех заглавием, заимствованным из Парижа:
Так озаглавлена книга… с ‘Ерьзею’ и ‘Боборыкиным’. Взявшись за бока, мы смеемся до колик. ‘Пришло же на ум человеку!..’
Огромный, чудовищный, талантливый… под которым ломится кровать, когда он на ней спит, и расползается диван, на который он садится, взял в ‘эпиграф’ себе самую задумчивую, самую тихую строку из вечно милого Пушкина.
Безвкусица!
Чудовищная!
Совсем другое идет к Амфитеатрову:
Обрыскал свет, —
Не хочешь ли жениться?
Вот эти слова Фамусова идут к его жизненной, подвижной, вечно предпринимающей что-нибудь фигуре.
Даже бессмыслица должна быть выдержана ‘в своем стиле’: и пук вырезок из газет, без центральной во всех мысли, совершенно никому не понятный и не нужный, так и можно было бы, ‘для увенчания здания’ озаглавить этим обращением к читателю из Грибоедова:
Обрыскав свет, не хочешь ли жениться?
Гораздо уместнее и тактичнее, главное — гораздо умнее, чем
Замены сердца.
Что окончательно глупо, потому что окончательно ни с чем не сообразовано.
Ну, Бог с ним… Не писал бы этих строк, не встреть у него куплетов против себя. Гиппиус написала когда-то стихи:
Вы ночному часу не верьте…
Амфитеатров, в сущности живущий тем, что он вечно что-нибудь ‘усваивает’, запомнил мотив и сочинил, при чтении какой-то моей статьи, следующую ‘поэзию’:
Вы Василию Васильевичу не верьте,
Он исполнен злой чепухи:
Справа — ангелы, но слева стоят черти
И шепчут ему в уши грехи…
И т.д.
Это внушило мне тоже ‘подражание’,
Вы Александра Валентиныча не пугайтесь.
Дана ему душа овцы и образ медведя.
Ногами он топает, но никого не кусает,
Ничему не вредит, и только всех предупреждает.
Глаза всегда у него навыкате.
Но это глаза не тигра, а барана.
Руками он машет, издали видно:
Но это — крылья ветряной мельницы.
Читать бы ему на Москве Апостола,
А он в Париж уехал прелюбодейный.
В Москве его недостает, а в Париже от него скучно.
Но таковы вечно обстоятельства всероссийские.
Перелезая через забор, он всегда оборвется,
Пролезая в амбар, — на гвоздь напорется.
От боли кричит. Народ сбегается,
И колотит бедную овцу, а не свирепого медведя.
Если это очень плохо, то виноват и тут Амфитеатров, толкнувший меня безвкусною книгою на всякую безвкусицу.
Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 13 мая. No 12272.