Александр Константинович Шеллер, Скабичевский Александр Михайлович, Год: 1904 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 26 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ

подъ редакціей и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.
Приложеніе къ журналу ‘Нива’ за 1904 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1904.

http://az.lib.ru

OCR Бычков М. Н.

Александръ Константиновичъ Шеллеръ.

І.

Въ половин истекшаго столтія (54—66 гг.) Россія пережила великій переворотъ, который недаромъ многіе сравниваютъ съ эпохою Петра. Уже такія три крупныя реформы, какъ крестьянская, судебная и земская, въ неизмримо большей степени сдлали русскихъ европейцами, чмъ вс т новшества, какія вводилъ Петръ. Но эпоха эта замчательна не однми только государственными реформами. Вмст съ тмъ она ознаменовывается сильнымъ умственнымъ и нравственнымъ движеніемъ въ образованныхъ классахъ общества, въ результат котораго произошелъ переворотъ не только въ области общественныхъ отношеній, но и въ частной жизни — семейной и личной. Въ то время, какъ новое, реальное міросозерцаніе, явившись на смну мистическихъ и метафизическихъ гаданій, освобождало умы отъ гнета средневковыхъ традицій и ставило ихъ на почву свободной критики, сложились новые взгляды и на семью, т. е. на отношенія членовъ ея между собою, и на положеніе женщинъ въ семь и обществ, и на воспитаніе дтей, семейное и общественное. Можно положительно сказать, что каждый шагъ человка, начиная съ его общественнаго служенія и призванія и кончая чашкою чая, выпитаго за домашнимъ столомъ, былъ подверженъ тщательной критик, и мало-по-малу выработались новые идеалы, новый нравственный кодексъ, во многихъ своихъ положеніяхъ діаметрально противоположный старому, традиціонному.

Къ этому надо прибавить, что образованіе этого новаго кодекса зависло не отъ однихъ лишь отвлеченныхъ выводовъ изъ реальнаго міросозерцанія. Главную роль играли здсь причины, лежащія глубоко въ ндрахъ нашего общественнаго организма, независимо отъ вліянія тхъ или другихъ проповдниковъ. Дло заключалось въ томъ, что 60-е годы являются вмст со всмъ вышеозначеннымъ эпохою перемщенія центра умственнаго движенія въ новый слой общества, до того времени мало принимавшій участіе въ этомъ движеніи, не вносившій въ него какихъ-либо своихъ собственныхъ идеаловъ и слпо подчинявшійся гмъ, какіе господствовали въ передовыхъ классахъ общества.

Чтобы понять, въ чемъ тутъ суть, слдуетъ принять во вниманіе, что нравственные идеалы опредляются тою практикою жизни, какая господствуетъ въ томъ класс общества, въ которомъ сосредоточивается умственное движеніе эпохи. Такъ, въ средніе вка, когда образованность сосредоточивалась въ высшихъ классахъ общества, посвящавшихъ себя воин или алтарю, господствовали два идеала: или храбраго, отважнаго, великодушнаго и щедраго рыцаря, или же святого, отршившагося отъ міра, и посвятившаго себя служенію Богу. Въ торгово-промышленныхъ классахъ развиваются идеалы предпріимчиваго, ловкаго и смышленаго дльца, человка наживы, умющаго не только нажить, но и скопить копейку.

Въ нашемъ отечеств умственное движеніе въ продолженіе всей первой половины XIX столтія сосредоточивалось преимущественно въ высшихъ, дворянскихъ классахъ общества. Сообразно этому обстоятельству идеаломъ считался избалованный и изнженный денди, съ презрніемъ смотрящій на какой бы то ни было мелкій трудъ, не знающій счета деньгамъ, врагъ бережливости и скопидомства, безукоризненный во всхъ великосвтскихъ обычаяхъ и приличіяхъ, заботящійся лишь о томъ, чтобы блистать въ высшемъ обществ и ослплять ближнихъ всевозможными духовными и физическими совершенствами, но въ то же время пресыщенный, разочарованый и скучающій. Таковыми являются передъ нами Онгинъ, Печоринъ и вс прочіе подобные имъ герои романовъ въ жизни и въ литератур того времени.

Люди, вышедшіе изъ семей бдныхъ дворянъ, мелкихъ чиновниковъ, духовенства, если имъ удавалось получить высшее образованіе, всячески старались осуществлять господствовавшіе идеалы и, такъ какъ вся практика ихъ жизни шла въ разрзъ съ этими идеалами, чувствовали себя обыкновенно глубоко несчастными: сокрушались, видя себя застнчивыми, неловкими въ свтскомъ обществ, не знающими, какъ пройти черезъ залу, куда дть руки, роптали на родителей, зачмъ т не научили ихъ ни говорить по-французски, ни танцевать и пр.

Но по мр того, какъ образованность, особенно посл учрежденія университетовъ, сдлавшихъ ее доступною всмъ, начата распространяться въ среднихъ классахъ общества, разночинцы подняли головы и не только перестали подражать великосвтскимъ идеаламъ, но начали осмивать ихъ и выставили свои собственные идеалы, во многихъ отношеніяхъ діаметрально-противоположные. Это были идеалы, вполн соотвтствовавшіе той сред, изъ которой вышли ихъ носителя. На первомъ план стояла здсь крайняя простота въ одежд, пищ и во всемъ прочемъ обиход жизни, дале слдовало полное отсутствіе рисовки, блеска, тщеславія хотя бы и духовными дарами, жизнь основывалась на неусыпномъ труд по- призванію, по мр силъ и способностей, цль же ея опредлялась самоотверженнымъ служеніемъ общественной польз.

Подобнаго рода идеалъ, осуществляемый въ жизни и въ литературныхъ сферахъ такими, личностями, какъ Блинскій, Добролюбовъ, Чернышевскій и прочіе ихъ сподвижники, не замедлилъ въ конц 50-хъ и начал 60-хъ годовъ проявиться и въ литератур во образ новыхъ героевъ, не имвшихъ ничего общаго со всми прежними героями: Онгиными, Печориными, Бельтовыми и пр. Таковъ былъ Базаровъ въ роман Тургенева ‘Отцы и дти’. Но Базаровъ далеко не удовлетворилъ людей того времени, въ которое онъ выступилъ въ роман. Отъ автора ждали созданія новаго идеальнаго типа, а нашли выставленіе ряда недостатковъ и слабостей представителей молодого поколнія, окрещенныхъ къ тому же обидной, кличкой ‘нигилистовъ’. Словомъ, Тургеневъ отнесся къ новому герою слишкомъ критически и не во всемъ справедливо, что и самъ онъ впослдствіи созналъ. Такъ, въ стать своей по поводу ‘Отцовъ и дтей’ онъ говорить:

‘Вся причина недоразумній, вся, какъ говорится, ‘бда’, состояла въ томъ, что воспроизведенный мною Базаровскій типъ не усплъ пройти чрезъ постепенные фазисы, черезъ которые обыкновенно проходятъ литературные типы. На его долю не пришлось — какъ на долю Онгина или Печорина — эпохи идеализаціи, сочувственнаго превознесенія. Въ самый моментъ появленія новаго человка — Базарова — авторъ отнесся къ нему критически… объективно. Это многихъ сбило съ толку — и, кто знаетъ, въ этомъ была — быть-можетъ — если не ошибка, то несправедливость. Базаровскій типъ имлъ по крайней мр столько же права на идеализацію, какъ предшествовавшіе ему типы…’

Боле сочувственное отношеніе къ новому герою мы видимъ со стороны Помяловскаго, изобразившаго его во образ Молотова и посвятившаго этому изображенію дв повсти: ‘Молотовъ’ и ‘Мщанское счастье’. Но и Молотова мы не можемъ считать вполн воплощеніемъ новаго идеала. Къ отношеніи къ нему со стороны автора все-таки проглядываетъ нкоторая критико-скептическая струйка. Авторъ выставилъ своего герои слишкомъ буржуазнымъ для своего горячаго времени, ну и понятно, не могъ не отнестись нсколько скептически къ этой буржуазности, тмъ боле, что въ себ самомъ не замчалъ ея. Молотовъ, такимъ образомъ, хотя и вышелъ порядочнымъ и честнымъ разночинцемъ, но и въ изображеніи его не доставало того ‘сочувственнаго превознесенія’, о которомъ говорить Тургеневъ.

Судя по оставшимся посл Помяловскаго наброскамъ предпринятыхъ имъ работъ (‘Брать и сестра’, и ‘Гражданскій бракъ’), можно думать, что онъ не ограничился бы однимъ Молотовымъ, и въ дальнйшей дятельности вывелъ бы рядъ разночинцевъ, но все-таки сомнительно, чтобы ему удалось исполнить задачу ‘сочувственнаго превознесенія’, принимая во вниканіе отсутствіе въ талант Помяловскаго наклонности къ идеализаціи и того червячка ‘кладбищенства’, который съ дтскихъ лтъ точилъ его омраченное сердце. Преждевременная же смерть Помяловскаго окончательно отняла у современниковъ его надежду на выполненіе имъ вышеозначенной задачи.

Выполненіе этой задачи выпало на долю А. К. Шеллера.

II.

Александръ Константиновичъ Шеллеръ ннлъ вс данныя для выполненія задачи, какъ по своему выдающемуся таланту, такъ и по всмъ обстоятельствамъ своей жизни. Ему тмъ легче было изображать типы идеальныхъ разночинцевъ, что самъ онъ во многихъ отношеніяхъ воплощалъ въ себ подобный типъ.

Родители Шеллера были бдные люди. Отецъ, Константинъ Андреевичъ, крестьянинъ-эстонецъ, въ дтств сиротой былъ привезенъ изъ Аренсбурга въ Петербургъ и отданъ въ театральное училище, гд сначала обучали его балетнымъ танцамъ, но, видя неспособность его къ этой профессіи, начали приготовлять изъ него музыканта на одномъ изъ духовыхъ инструментовъ. Двадцати лтъ онъ кончилъ курсъ училища и сперва служилъ въ оркестр казенныхъ театровъ, но на четвертомъ году службы пришлось разстаться съ трубою, такъ какъ юнош угрожала чахотка. Онъ служилъ затмъ въ суфлерахъ, переписывалъ ноты, вертясь за кулисами, исполнялъ всевозможныя порученія артистовъ, терпя горькую нужду, и обстоятельства его сколько-нибудь поправились, только когда, по прошествіи двухъ лтъ подобныхъ мытарствъ, онъ опредлился придворнымъ служителемъ.

Путемъ такихъ мытарствъ изъ Константина Андреевича выработался своего рода нравственный богатырь. Вотъ какъ характеризуетъ его Шеллеръ въ своемъ автобіографическомъ роман ‘Гнилыя болота’: ‘Онъ былъ лысъ, и въ остаткахъ черныхъ кудрявыхъ волосъ проглядывала сдина. Между бровями врзалась глубокая морщина, придававшая его доброму лицу выраженіе суровой строгости. Онъ ходилъ, поднявъ голову, никому не протягивая впередъ руки, не уступая дороги… Люди со своимъ безцльнымъ добромъ и безцльнымъ зломъ были ему не нужны. Благодянія ихъ онъ не просилъ, злобы не боялся, онъ зналъ выносливость своихъ силъ. Притсненія длали его только сильне и тверже, огонь длаетъ изъ дерева пепелъ и превращаетъ гибкое желзо въ сталь, отецъ былъ скованъ изъ желза. И люди сторонились отъ него, они боялись его проницательныхъ, заглядывающихъ въ чужую душу глазъ и не любили его холодной улыбки, молчаливо указывающей имъ ихъ мелочность, пошлость и подлость. ‘Зврь!’ — говорили они,— встрчая отца и, какъ-то мизерно съежившись, уступали ему дорогу’.

Когда обстоятельства Шеллера-отца мало-мальски поправились, онъ женился на Елен едоровн Адамовичъ, двушк скромной и трудолюбивой, хотя и возросшей въ аристократической семь, правда крайне обнищалой. Поженившись, молодая чета, повела тихую и уединенную жизнь въ небольшой казенной квартирк, состоявшей изъ двухъ каморокъ въ придворномъ дом, на углу Сергіевской и Гагаринской улицъ. Мужъ сверхъ службы столярничалъ, мать шила по заказу платья. Въ свободные вечера читались англійскіе романы въ русскихъ переводахъ. Дтей у нихъ было трое, но двое умерли во младенчеств, и въ живыхъ остался одинъ лишь сынъ Константинъ.

Родился Шеллеръ 30-го іюля 1838 г. Дтство оставило въ немъ не много свтлыхъ воспоминаній. Правда, какъ единственный ребенокъ въ семь, онъ былъ баловень родныхъ, отецъ и мать души въ немъ не чаяли, и самъ онъ питалъ къ нимъ горячую привязанность, которая не покидала его до самой ихъ смерти. Особенно нжное чувство питалъ онъ къ матери, которой онъ былъ обязанъ не только воспитаніемъ, но и впослдствіи добрыми совтами даже въ его литературныхъ трудахъ.

— Ей первой я читалъ всегда все, что писалъ,— разсказывалъ онъ друзьямъ своимъ:— до этого чтенія я не отдавалъ въ печать своихъ произведеній… Мало того, что съ первыхъ своихъ трудовъ я привыкъ къ ея благословенію, я врилъ ея чутью и зналъ, что, прослушавъ мой новый романъ, она, только она скажетъ непремнно правду: что хорошо и что неудачно…

Но какъ ни была согрта семейною любовью душа ребенка, все-таки онъ тосковалъ въ душныхъ и смрадныхъ стнахъ казеннаго дома на Сергіевской, въ бдной обстановк двухъ каморокъ и однообразной, уединенной жизни родныхъ. ‘Мн не доставало,— вспоминаетъ онъ:— двухъ самыхъ лучшихъ учителей: природы и дтей-товарищей. Находясь постоянно въ город, постоянно въ душной комнат, видя вс недостатки, которыхъ отецъ и не считалъ нужнымъ скрывать отъ меня, я очень рано научился понимать и переносить невзгоды, сдлался задумчивымъ ребенкомъ и нердко просиживалъ, о чемъ-то мечтая и разговаривая съ самимъ собою. Неблестящая дйствительность и волшебныя, слишкомъ яркія грезы, навянныя бабушкою, мшались между собою, и мое воображеніе развилось до крайности сильно. Я врилъ въ невдомый волшебный призракъ, управляющій всмъ міромъ, въ добрую фею, которая скоро должна прилетть въ нашъ домъ, превратить его въ роскошныя палаты и сдлать меня генераломъ,— большаго счастія я не могъ себ представить. Мой умъ спалъ и былъ неразвитъ. Онъ былъ до того неразвитъ, что я никогда не спрашивалъ себя: отчего длается то или другое на свт?.. Отсутствіе общества дтей сдлало изъ меня что-то въ род отупвшаго старика, ничего не знавшаго, не желавшаго знать. Такимъ оставался я почти до девяти лтъ, когда меня отдали въ ближайшую отъ нашей квартиру школу…’

Но школа эта оказалась ниже всякой критики, и ‘черезъ годъ,— повствуетъ Шеллеръ: — меня взяли изъ школы, видя безполезность моего пребыванія въ ней. Неучемъ вступилъ я въ нее, неучемъ вышелъ я, неучемъ и остался бы, пробывъ въ ней десятокъ лтъ, но сперва я не зналъ, что такое наука, теперь же я ее называлъ мукою и начиналъ ненавидть, злобно ненавидть’.

Посл неудачи съ частною школою мальчика отдали въ нмецкую Анненскую школу, въ которой онъ прошелъ вс семь классовъ, полный гимназическій курсъ, и вышелъ изъ нее въ 1857 году. Хотя школа эта была и иностранная, но порядки въ ней были такіе же дореформенные, какъ и во всхъ русскихъ среднихъ учебныхъ заведеніяхъ того времени: учителя были такіе же малосвдующіе, лнивые, грубые, дтей такъ же ругали, били и всячески истязая и до розогъ включительно. Подборъ воспитанниковъ тоже былъ не ахти какой и среди товарищей Шеллера не мало было всякой дряни.

Здсь нужно обратить вниманіе на двойственность двухъ противоположныхъ вліяній, подъ которыми провелъ Шеллеръ свои отроческіе годы и которыя впослдствіи сильно отразились на всхъ его произведеніяхъ. Дло въ томъ, что въ то время, какъ отецъ-плебей и мать, отршившаяся подъ его вліяніемъ отъ всхъ аристократическихъ традицій, внушали сыну идеалы честнаго труда, простоты и умренности, бабушка со стороны матери, часто посщавшая родителей Шеллера, была напротивъ того, несмотря на свою почти нищету, преисполнена барской спси, суетного тщеславія и не переставала лелять идеалы и предразсудки праздной роскоши. Она-то именно и развила мечтательность въ мальчик, возбудивъ въ богатомъ воображеніи его грёзы о громадныхъ сіяющихъ залахъ, наполненныхъ чудными женщинами, одтыми въ бархатъ и атласъ, скользящими по паркету мужчинами со звздами на груди, въ вышитыхъ кафтанахъ, бгающими хорошенькими пажами и пр. Впослдствіи она возила мальчика на дтскіе балы, устраиваемые въ домахъ ея богатой родни, что еще въ большей степени развивало влеченіе мальчика въ сферу роскоши, блеска и празднаго веселья. Понятно, что и въ училищ онъ началъ сближаться съ сынками богатыхъ родителей, заражаясь отъ нихъ, какъ ихъ тщеславіемъ, такъ и ихъ преждевременною испорченностью, началъ помадиться, душиться, старался быть одтымъ столь же щеголевато, какъ и они.

Но въ мальчик были заложены слишкомъ хорошія и честныя начала, унаслдованныя имъ отъ родителей, чтобы онъ могъ сдлаться фатомъ и шалопаемъ. Онъ усплъ во-время избавиться отъ тлетворнаго вліянія бабушки, ухавшей за границу въ качеств компаньонки при одной богатой особ. Вмст съ тмъ ему удалось сблизиться съ нсколькими товарищами совсмъ много закала, чмъ вс т, съ которыми онъ прежде сближался, читавшими серьезныя книги и стремившимися къ умственному развитію. Ко всему этому присоединилось благотворное вліяніе одного изъ тхъ идеальныхъ учителей русской словесности, которые въ т времена, увлекая молодежь въ идеальный міръ высшихъ духовныхъ интересовъ, заставляли потомъ всю жизнь вспоминать о нихъ, какъ о своихъ спасителяхъ.

Все это, вмст взятое, привело юношу къ тяжелому и мучительному нравственному кризису, подробности котораго читатели наши найдутъ въ роман ‘Гнилыя болота’, въ этомъ же том. Кризисъ этотъ, доведя юношу до тяжкой болзни, имлъ своимъ результатомъ полное нравственное возрожденіе молодого человка. Въ 1857 году онъ кончилъ курсъ училища стоящимъ вполн уже на уровн своего времени, однимъ изъ тхъ новыхъ людей разночиннаго типа, изобразителемъ которыхъ онъ впослдствіи явился. По выход изъ училища онъ записался вольнослушателемъ въ петербургскомъ университет и оставался имъ до закрытія университета въ 1861 г.

Это было, какъ извстно, время полнаго разгара общественнаго движенія, возникшаго посл крымской войны. Крестьянская реформа, паденіе откуповъ, первыя попытки обличительной гласности, толки о судебной и земской реформахъ, о преобразованіи всей педагогической системы среднихъ учебныхъ заведеній, горячее одушевленіе прессы, блествшей первостепенными талантами по всмъ литературнымъ отраслямъ и непрестанно возбуждавшей общественную мысль то появленіемъ того или другого первостепеннаго произведенія, то рядомъ публицистическихъ статей, поднимавшихъ вопросы первой важности, то ожесточенною полемикой, длившей на партіи весь читающій людъ,— все это держало русское общество въ непрестанномъ лихораючномъ напряженіи. Можно положительно сказать, что вся Русь отъ края до края была взволнована до самаго нутра, вс массы, сословія, города и веси были такъ или иначе затронуты и заитересованы совершившимися и предстоявшими реформами. Толкамъ, спорамъ, слухамъ, легендамъ, порою самымъ фантастическимъ, взрывамъ то шумнаго восторга, то разочарованія, отчаянія и негодованія не было конца. Могъ ли двадцатилтній талантливой юноша, только-что вырвавшійся на свободу изъ-подъ школьной ферулы, не быть увлеченнымъ и поглощеннымъ этимъ могучимъ потокомъ? Какъ нельзя боле естественно, что, проживая въ самую бурную фазу нашего Sturm und Drang такіе роковые годы своей жизни, когда формируются и талантъ, и нравственный характеръ, и убжденія,— молодой писатель долженъ былъ явиться всецло созданіемъ этой самой фазы. Такъ именно и случилось.

По окончаніи школы Шеллеру пришлось вращаться преимущественно въ сред петербургскаго интеллигентнаго пролетаріата, къ которому онъ принадлежалъ и самъ, среди людей пишущихъ и читающихъ, учащихся и учащихъ, у которыхъ на первомъ мст стояли вопросы не столько по общественнымъ реформамъ, сколько философскіе и психологическіе. На первомъ план стояло умственное и нравственное развитіе личности въ дух новыхъ идей и, сообразно новымъ условіямъ общественной жизни, выработка новыхъ личныхъ идеаловъ и путей къ ихъ осуществленію. Изъ этой именно среды шло то великое педагогическое движеніе, которое въ эти годы волновало умы нисколько не мене крестьянской и всхъ прочихъ реформъ. Стоитъ только вспомнить то потрясающее впечатлніе на все русское общество, какое произвели въ 1856—57 г. статьи Пирогова и Бема въ ‘Морскомъ Сборник’, а затмъ первыя попытки педагогическихъ реформъ, произведенныя подъ руководствомъ Ушинскаго, Водовозова и всхъ ихъ сподвижниковъ. Стоитъ вспомнить тотъ глубокій интересъ, съ какимъ общество слдило за полемикой о розгахъ или прочитывало статьи Добролюбова о значеніи авторитета въ дл воспитанія. Залъ пятой гимназіи, гд происходили два раза въ мсяцъ достопамятныя ‘педагогическія собранія’, въ дни засданіи былъ всегда переполненъ публикой, состоявшей изъ людей всхъ возрастовъ и обоихъ половъ. А затмъ началась горячка воскреспыхъ школъ, возникшихъ во всхъ частяхъ города и привлекшихъ къ дятельному участію,— тысячи интеллигентныхъ людей. Не замедлило это педагогическое движеніе отразиться и въ беллетристик въ вид массы описаній и обличеній старыхъ училищныхъ порядковъ въ разныхъ среднихъ учебныхъ заведеніяхъ. Вспомнимъ только ту сенсацію, какую произвели въ то время ‘Очерки бурсы’ Помяловскаго.

Вращаясь среди всего этого хаоса восторженныхъ увлеченій вопросами о воспитаніи дтей, развитіи взрослыхъ и равноправности женщинъ, Шеллеръ тмъ съ большею горячностью отдался всмъ этимъ вопросамъ, что самъ онъ вынесъ столько мрачныхъ впечатлніи изъ своихъ школьныхъ лтъ. Старая дореформенная школа, если не физически, то нравственно измучила его въ такой же степени, какъ и Помяловскаго бурса, и на своемъ опыт позналъ онъ, какъ тяжко достается умственное развитіе человку, возросшему въ мщанской сред. Какъ велико было увлеченіе Шеллера педагогическими вопросами не теоретически только, но и практически, въ вид страстнаго желанія протянуть руку помощи въ самообразованіи бднымъ дтямъ,— мы можемъ судить по тому, что тотчасъ же по выход изъ университета, въ 1861 г., Шеллеръ основалъ замчательную по своему устройству школу для бдныхъ дтей, въ которой дти получали первоначальное образованіе за плату 30— 60 коп. въ мсяцъ, а для взрослыхъ читались по субботамъ лекціи по географіи, исторіи и лр. Учениковъ набралось до сотни, и школа успшно существовала до 1863 г., когда, вмст съ наступившимъ поворотомъ въ правительственныхъ сферахъ, ознаменовавшимся, между прочимъ, закрытіемъ воскресныхъ школъ, учебное начальство отнеслось недоврчиво и къ школ Шеллера, и она была прикрыта.

III.

Литературный талантъ. обнаружился, у Шеллера уже въ дтств, по выход же изъ школы, онъ девятнадцати лтъ уже началъ, зарабатывать деньги литературнымъ трудомъ, именно — сдлался постояннымъ сотрудникомъ ‘Весельчака’ Плюшара, гд писалъ фельетоны на разныя темы, подписываясь А. Релешь (т. е. обратное — А. Шеллеръ), и зарабатывалъ до ста руб. въ мсяцъ.

По выход же изъ университета Шеллеръ, по совту родителей и своего товарища по школ, Яковлева, отказался отъ фельетонныхъ работъ и заслъ за романъ. Въ 1863 г., по закрытіи школы, Шеллеръ появился впервые въ толстомъ журнал, именно въ ‘Современник’. Другъ дтства его, Андрей Михайловъ, отнесъ, безъ его вдома, въ редакцію ‘Современника’ четыре его стихотворенія, которыя были напечатаны въ октябрьской книжк журнала за 1863 годъ. Книжка вышла въ свтъ 10-го числа, и этотъ день Шеллеръ считалъ всегда годовщиной своей литературной дятельности. Стихотворенія были напечатаны подъ фамиліей принесшаго ихъ въ редакцію А. Михайлова, и псевдонимъ этотъ Шеллеръ оставилъ за собою уже навсегда.

Какъ энергично принялся съ 1863 г. Шеллеръ за литературную дятельность, можно судить по тому, что, предпринявъ романъ, онъ вмст съ тмъ началъ готовиться къ публицистической работ о пролетаріат во Франціи и объ ассоціаціяхъ и, съ цлью собиранія матеріаловъ для этой работы, предпринялъ поздку за границу. Это была уже вторая его поздка, въ первый разъ онъ здилъ за границу, будучи еще студентомъ, въ качеств домашняго секретаря гр. . М. Апраксина.

Въ теченіе 1864-го и 1865-го годовъ были напечатаны въ ‘Современник’ два первые романа Шеллера — ‘Гнилыя болота’ и ‘Жизнь Шупова’, обратившіе на автора ихъ общее вниманіе и публики, и прессы, и съ этихъ годовъ Шеллеръ, пріобртя литературную извстность, становится въ ряды наиболе выдающихся беллетристовъ своего времени.

Въ 1865 году Шеллеръ былъ приглашенъ Благосвтловымъ въ ‘Русское Слово’ редакторомъ иностраннаго отдла, а по прекращеніи ‘Русскаго Слова’, въ 1866 г., онъ былъ приглашенъ завдывать тмъ же отдломъ во вновь открытомъ Благосвтловымъ ‘Дл’, гд онъ состоялъ при редакціи до 1877 года. Одновременно съ этимъ онъ принималъ участіе въ ‘Женскомъ Встник’, ‘Недл’. Съ 1877 года Шеллеръ перешелъ въ ‘Живописное Обозрніе’, которое редактировалъ 23 года подъ рядъ при издателяхъ Полевомъ, Добродев и компаніи ‘издатель’. Одновременно съ этихъ онъ былъ редакторомъ и ‘Сына Отечества’.

Мы считаемъ излишнимъ перечислять вс его труды, которые въ полномъ состав читатели найдутъ на страницахъ настоящаго изданія. Скажемъ лишь вообще, что не на однихъ словахъ, а и на самомъ дл, всею своею жизнію онъ осуществлялъ идеалъ неустаннаго труженика. Трудно понять, какъ, вчно заваленный черными редакторскими работами, правкою корректуръ, чтеніемъ рукописей, исправленіемъ безграмотныхъ переводовъ и пр., онъ усплъ написать боле сотни романовъ, повстей и разсказовъ, рядомъ съ этимъ печаталъ во всхъ изданіяхъ, которыя редактировалъ, статьи публицистическія и историческія, въ которыхъ живымъ и увлекательнымъ языкомъ популяризировалъ данныя европейской науки — ‘Революціонный анабаптизмъ’, ‘Пролетаріатъ во Франціи’, ‘Наши дти’, ‘Ассоціаціи во Франціи, Германіи и Англіи’, ‘Основы народнаго образованія въ Европ и Америк’, ‘Царство двухъ монаховъ’ и пр. Ко всему этому слдуетъ присоединить массу статей, фельетоновъ, писемъ по педагогическимъ и общественнымъ вопросамъ, наконецъ, массу стихотвореній оригинальныхъ и переводныхъ,— изъ Петефи, Шерра, Шамиссо, Фрейлиграта, Барри, Корнуэля, Эдгара По, Коппе. При взгляд на такую неимоврную дятельность невольно приходитъ вамъ въ голову, что недаромъ въ жилахъ Шеллера текла зстонская кровь, чуждая славянской лни и обломовщины.

Но не однимъ только трудолюбіемъ, а и всмъ своимъ нравомъ, всми привычками Шеллеръ осуществлялъ въ своей жизни хоть новый идеалъ, проповдникомъ котораго является онъ въ своихъ произведеніяхъ. Крайне воздержный, чуждый малйшаго сластолюбія, онъ былъ до послдней степени простъ въ своей домашней обстановк. Онъ любилъ украшать свои комнаты лишь хорошими гравюрами и цвтами, но въ то же время не допускалъ ни малйшей лишней роскоши. Довольно сказать, что прекрасный письменный столъ-бюро, поднесенный ему въ день его юбилея, стоялъ у него въ гостиной, какъ украшеніе, писалъ же онъ въ своемъ кабинет, полулежа на диван, на перенумерованныхъ четвертушкахъ бумаги заране очиненными и постоянно смняемыми карандашами.

Похоронивъ сначала мать, умершую въ 1877 г., а затмъ, въ 1888 г., семидесяти-семи-лтняго отца, которыхъ онъ нжно любилъ и до самой ихъ смерти не переставалъ заботиться о нихъ и обставлять ихъ полнымъ комфортомъ, Шеллеръ остался одинокимъ старымъ холостякомъ на попеченіи двоюродной сестры своей Татьяны Николаевны едоровой. Это было преданное и доброе существо, еще при жизни родителей Шеллера привыкшая къ ихъ дому, ухаживавшая много лтъ за больнымъ отцомъ, закрывшая глаза и матери Шеллера, оставшаяся хозяйничать въ дом и посл смерти стариковъ. Она завдывала всмъ хозяйствомъ, избавляя вчно занятаго писателя отъ надодливыхъ мелочей, радушно угощала друзей его на обдахъ и вечеринкахъ, она же читала ему вслухъ рукописи, перечитывала съ нимъ корректуры и переписывала начисто все, что было написано имъ для печати за послднія двадцать пять лтъ. А когда Шеллеръ мучительно страдалъ передъ кончиною, оставалось только поражаться невроятной выносливости маленькой и тщедушной Татьяны Николаевны. Семьдесятъ дней и ночей она провела почти безъ сна, не отходя отъ медленно умиравшаго писателя, и за все это время ни разу не слыхалъ никто отъ нея не только жалобы на утомленіе, но и усталаго вздоха.

‘Работая почти сорокъ лтъ подъ рядъ,— говоритъ г. Рышковъ въ своихъ воспоминаніяхъ о Шеллер:— онъ зарабатывалъ достаточно, а временами и — много. Но копить деньги, онъ не хотлъ, всю жизнь работалъ для другихъ и умеръ бднякомъ. Все, что онъ зарабатывалъ, уходило на ‘близкихъ’ и на ‘ближнихъ’. Полною горстью, не считая, онъ раздавалъ деньги нуждающимся людямъ, платилъ въ гимназіи, на курсы и въ университеты за образованіе своихъ многочисленныхъ крестниковъ, названныхъ племянниковъ (родныхъ у него не было), а то и, просто, за едва знакомыхъ молодыхъ людей, которые хотли учиться, но не имли за это средствъ’…

Ближайшими изъ -‘ближнихъ’ Шеллеръ считалъ всегда ‘братьевъ-писателей’. И можно сказать утвердительно, что ни у кого изъ крупныхъ писателей — умершихъ и живущихъ — не было столько друзей среди молодыхъ писателей и, поэтовъ, сколько ихъ было, у покойнаго Александра Константиновича. Масса молодежи окружала его всегда, и не одинъ десятокъ лтъ онъ всячески пригрвалъ своихъ младшихъ товарищей, любя ихъ и умомъ, и сердцемъ.

‘Въ пріемный день и часъ Шеллера не могли отвлечь отъ пріема ни личныя дла, ни какія бы то ни было экстренныя надобности, ни даже нездоровье, хворая послдніе годы, зачастую онъ принималъ и больной…

‘Нуждающагося писателя онъ положительно ‘угадывалъ’, и тогда, немедленно, шелъ къ издателю просить денегъ подъ принесенную имъ рукопись. Когда же онъ видлъ передъ собою не только ‘нуждающагося’, но просто ‘голоднаго’ писателя, онъ приглашалъ его въ столовую и тамъ предоставлялъ Татьян Николаевн, которая знала уже — чмъ прежде всего занять новаго знакомаго. Какъ бы случайно, либо кстати, появлялся завтракъ или кофе…

‘Шеллеръ ни передъ чмъ не останавливался, когда видлъ, что надо ‘помочь’… Если ‘ближній’ или другъ прибгалъ къ нему за помощью въ т рдкія минуты, когда въ маленькомъ стнномъ шкапик, работы его покойнаго отца, висвшемъ въ кабинет, хранилось нсколько сотъ рублей, полученныхъ за послднюю работу и чудомъ еще не истраченныхъ,— съ счастливымъ лицрмъ и безъ всякихъ разговоровъ онъ шелъ къ этому шкапику, вынималъ оттуда сколько требовалось денегъ и передавалъ въ руки явившемуся.

‘Если же шкапикъ былъ пусть, Александръ Константиновичъ просилъ прибжавшаго къ нему зайти ‘завтра вечеромъ’, а завтра утромъ Татьяна Николаевна везла закладывать ‘серебряный сервизъ’, другіе подарки, полученные Шеллеромъ въ юбилейный день, и тому подобныя вещи. Когда же и все это,— какъ говорилъ Шеллеръ, ‘ненужное’ и ‘лишнее’,— было уже заложено, а къ нему стучались, новые ‘пострадавшіе’ и ‘искавшіе выхода изъ положенія’, Александръ Константиновичъ снималъ съ себя сначала брильянтовыя запонки, потомъ перстень и, наконецъ, золотые часы съ цпочкой и брелоками… И только приходившіе въ эти тугія времена вызывали въ немъ раздраженіе и досаду, но не потому, что явились,. а потому, что нечмъ было помочь и имъ — шестому, седьмому, десятому… И боясь, чтобы не подумали, что онъ ‘не хочетъ’ помочь, онъ молча указывалъ на простыя, дешевыя занонки, надтыя на его манжеты, или съ грустнымъ видомъ вынимаіъ изъ кармана малоцнные ‘черные’ часы…

‘Ближними своими Шеллеръ считалъ, конечно, не только братьевъ-писателей, и не только имъ помогалъ онъ въ бд и въ нужд. Онъ помогалъ всмъ, кому было ‘трудно и жутко’. По средамъ и субботамъ въ его пріемные часы, на лстниц, въ пріемной и въ передней мы постоянно встрчали смущенныхъ людей разнаго званія — и горемычныхъ вдовъ и сиротъ, которые приходили ‘на минутку’ не къ редактору ‘Живописнаго Обозрнія’, а къ Шеллеру ‘по своему длу’. Вс эти люди или состояли у него на ежемсячной пенсіи, или получали единовременное пособіе въ случа болзни, безработицы и иной бды. И въ послдніе годы и съ ними повторялось, что и съ крупными ‘кліентами’. Шеллеръ совалъ, кому три, кому пять рублей до тхъ поръ, пока разсовывалъ все, что было въ наличности, въ карман, а бдняки приходили еще, ему нечего было давать, и онъ начиналъ ворчать и сердиться на то, что бдняковъ больше, чмъ у него денегъ.

‘Изъ этой категоріи самой долголтней пенсіонеркой была его няня. Эта древняя старуха жила давнымъ-давно на поко, въ деревн, за Ораніенбаумомъ, но до самой своей кончины Шеллеръ высылалъ ей аккуратно каждый мсяцъ по пяти рублей, потомъ до ея смерти (она не надолго пережила своего воспитанника) эту пенсію высылала ей Татьяна Николаевна.

‘Всякій мелкій служащій людъ — рабочіе типографіи, лакеи, швейцары, дворники — тоже пользовались всегда ласковымъ обращеніемъ Шеллера, издали завидя его, они бросались ему услуживать, мало того, что онъ обращался съ ними, какъ съ равными,— опять-таки щедрой рукой раздавалъ онъ имъ деньги не только за малйшую услугу, но и такъ, ни за что, или, врне сказать, за то, что они бдне его. На извозчиковъ онъ садился не торгуясь, а платилъ имъ противъ таксы — втрое… Мимо нищихъ, не подавъ, не проходилъ. И на Митрофаньевскомъ кладбищ, куда онъ здилъ такъ часто ‘на свою могилу’ и гд, навщая отца и мать, бывалъ уже непремнно по утрамъ въ первые дни пасхи и новаго года,— ршительно вс могильщики и сторожа знали ‘добраго господина Шеллера’…

IV.

Но какъ ни былъ крпко сложенъ Шеллеръ и какимъ ни пользовался онъ здоровьемъ, безустанный дневной и ночной трудъ усплъ-таки къ пятидесяти годамъ его жизни надломить его силы. Вскор посл двадцатипятилтія его литературной дятельности, шумно отпразднованнаго его друзьями и почитателями 10-го октября 1888 года, онъ сталъ хворать, и уже до самой кончины разнообразныя болзни истощали его. Въ 1891 году у него обнаружились зловщіе признаки склероза. Такъ, въ ноябр этого года, во время работы внезапно у него хлынула изъ носа кровь, и кровотеченіе было настолько продолжительно и обильно, что надолго обезсилило его, въ ноябр слдующаго года оно повторилось еще сильне, еще черезъ годъ случился небольшой параличъ правой руки и ноги: при ходьб ступня стала судорожно подвертываться, и съ тхъ поръ Шеллеру пришлось ходить съ палкой. Онъ ршилъ отдохнуть и полчиться за границей. Но въ тотъ самый день, когда онъ похалъ за билетомъ для этого путешествія, вернувшись домой и слзая съ извозчика, онъ оступился, упалъ и сломалъ правую руку. Однако, этотъ переломъ былъ очень быстро и искусно исправленъ, и въ тотъ годъ Шеллеру все-таки удалось създить въ Австрію и Швейцарію. Едва онъ вернулся,— случилось кровоизліяніе въ правый глазъ, и глазъ разболлся, болзнь оказалась серьезной, сдлана была операція, но уже до самой смерти онъ видлъ на этотъ глазъ очень плохо. Посл операціи Шеллеръ ухалъ въ Гельсингфорсъ, пробылъ тамъ два-мсяца, а на другой день по возвращеніи въ Петербургъ у него скривило ротъ, и онъ не могъ ни говорить, ни принимать пищу. Способность рчи вернулась, впрочемъ, на другой же день, но питать его пришлось искусственнымъ способомъ и исключительно жидкой пищей цлыхъ семнадцать дней. Ослабленіе дятельности сердца, неврастенія, подуслпота, повторные параличи изводили несчастнаго Шеллера. Онъ терпть не могъ лчиться, а теперь ему приходилось все время возиться съ докторами, операціями, лкарствами, лчиться и электричествомъ, и массажемъ, и даже ‘внушеніемъ’.

Весною 1900 года общество ‘Издатель’ ликвидировало свои дла, и вслдствіе этого разомъ прекратились и ‘Живописное Обозрніе’, и ‘Сынъ Отечества’, которыя редактировалъ Шеллеръ. Больной и плохо обезпеченный, онъ остался ‘не у длъ’, и это окончательно доконало его. Всмъ стало ясно, что онъ проживетъ уже недолго. Онъ сознавалъ это самъ, перезжая этой весной на дачу въ Царское Село и разставаясь навсегда съ квартирой при редакціи журнала, въ Ковенскомъ переулк, на которой прожилъ лучшіе годы своей жизни. Въ Царскомъ Сел онъ бродилъ по своему маленькому садику, здилъ кататься въ паркъ, не лежалъ еще, но, тмъ не мене, все лто чувствовалъ себя очень плохо. И настроеніе его было отвратительно.

Раннею осенью, посл перезда изъ Царскаго Села въ Петербургъ, у него появились уже ясные признаки грудной жабы и водянки. Онъ задыхался и по недлямъ дышалъ кислородомъ изъ гуттаперчевой подушки, ноги стали пухнуть, кожа на нихъ лопалась, текла вода. Именно теперь, когда больному было необходимо какъ можно больше воздуха, пришлось занять крохотную квартирку въ четыре клтушки, на Петербургской сторон, по Большой Гребецкой улиц. Квартирка эта была настолько тсна, что и безъ того необильная и нероскошная обстановка Шеллера не могла въ ней помститься. Все же, чему не хвагало мста, Шеллеръ, не позволивъ продавать, приказалъ отдать бднымъ.

14-го сентября Шеллеръ слегъ въ постель. Но лежать онъ не могъ, лежа, онъ задыхался сильне. Куплено было у Санъ-Галля дивное кресло, Шеллеръ перебрался на него и тутъ же сказалъ, что съ него уже не встанетъ. Такъ и случилось. Съ каждымъ днемъ ему становилось хуже, доктора-друзья и докторъ А., лчившій его въ послднее время, бывали уже ежедневно: ближайшіе друзья приходили по ночамъ дежурить около него и помогать измученной Татьян Николаевн.

20-го ноября температура была уже сорокъ два град., началось рожистое воспаленіе ногъ, наступило забытье, больной пересталъ узнавать окружающихъ, наконецъ, оцъ словно заснулъ, тихо стоналъ и, не приходя въ сознаніе, скончался 21-го ноября 1900 года. Похоронили его на Митрофаньевскомъ кладбищ въ заране пріобртенной имъ могил между могилами его родителей.

При опредленіи характера и значенія каждаго писателя приходится отвчать на два вопроса: во-первыхъ — въ чемъ онъ сходится со своими современниками, къ какой принадлежитъ литературной школ, какія вліянія и теченія — литературныя и общественныя — создали его. такимъ, а не другимъ, и во-вторыхъ — чмъ отличается онъ отъ писателей одной съ нимъ школы и направленія, что внесъ онъ въ русскую литературу своего, оригинальнаго?

Надь первымъ вопросомъ намъ не для чего долго останавливаться. Стоить прочесть дв-три главы перваго же романа Шеллера, чтобы читателямъ сейчасъ же стало ясно безъ всякихъ съ нашей стороны комментаріевъ, что Шеллеръ всецло принадлежитъ въ господствовавшей въ его время натуральной школ, ведущей свое происхожденіе по прямой линіи отъ Гоголя,— къ школ отрицательнаго отношенія къ пошлой дйствительности, выставленія мелочей и дрязгъ повседневной жизви во всемъ ихъ безобразіи.

Врный традиціямъ своей школы, Шеллеръ останавливается въ своихъ романахъ на обстановк выводимыхъ имъ лицъ, на описаніяхъ мебели, домашней утвари, одежды, и пр. Обиліе вншнихъ деталей зависло не отъ одной только принадлежности къ господствовавшей школ. Здсь, кром того, сказывалось вліяніе англійскихъ романовъ, особенно Диккенса и Теккерея. Мы уже видли, что англійскіе романы были любимымъ чтеніемъ родителей Шеллера. И дйствительно, вліяніе англійскихъ романовъ, и въ особенности Диккенса, сказывается не въ одномъ только обиліи деталей, вы найдете въ романахъ Шеллера и дйствующія лица, и драматическія положенія, и сцены, иногда напоминающія Диккенса.

Затмъ, какъ сотрудникъ ‘Русскаго Слова’ и ‘Дла’, какъ поклонникъ и, можно сказать, ученикъ Писарева, Шеллеръ, конечно, ужъ былъ приверженецъ тенденціозно-гражданскаго искусства и врагъ чистой поэзіи. Замчательно при этомъ, что недостатокъ поэтическихъ красотъ въ его произведеніяхъ и художественной отдлки ихъ онъ тсно связывалъ со своимъ плебейскимъ происхожденіемъ. Такъ, въ роман своемъ ‘Гнилыя болота’ онъ говоритъ:

‘Намъ ли, труженикамъ-мщанамъ, писать художественныя произведенія, холодно задуманныя, разсчетливо эффектныя и съ безмятежно-ровнымъ, полированнымъ слогомъ? Мы урывками, въ свободныя минуты, записываемъ пережитое и перечувствованное, и радуемся, если удается иногда высказать накопившееся горе и т ясныя, непрозрачныя надежды, которыя поддерживаютъ въ насъ силу къ трудовой чернорабочей жизни. Хорошо, если само собою скажется мткое слово, нарисуется ловкая картина и вырвется изъ-подъ сердца огонь поэзіи, но если и ихъ не найдется, то горевать нечего — обойдется и такъ…’

Что касается второго вопроса, наиболе существеннаго,— именно, вопроса о томъ, что внесъ Шеллеръ въ нашу литературу новаго, своего, и въ чемъ сообразно этому заключается значеніе его въ нашей литератур,— то на этотъ вопросъ мы уже отчасти отвтили въ начал нашей статьи. Значеніе Шеллера, главнымъ образомъ, заключается въ ‘сочувственномъ превознесеніи’ того новаго идеала, который въ конц 50-хъ и начал 60-хъ годовъ смнилъ прежніе идеалы. Съ этимъ ‘сочувственнымъ превознесеніемъ’ Шеллеръ является въ первомъ же своемъ роман ‘Гнилыя болота’.

‘Гнилыя болота’, собственно говоря, нельзя назвать и романомъ. Это — своего рода замаскированная автобіографія автора, заключающая въ себ описаніе дтства и школьной жизни героя и оканчивающаяся поступленіемъ его въ университетъ. Но и здсь мы видимъ уже т основные взгляды на людей и на жизнь, которые остаются неизмнными во всхъ послдующихъ романахъ Шеллера.

Такъ, уже здсь жизнь представляется въ вид непрестанной борьбы двухъ враждебныхъ элементовъ: съ одной стороны — среды празднаго шалопайства, людей ликующихъ и праздно-болтающихъ, съ другой — среды честнаго труженичества, первоначально ради хлба насущнаго, а въ высшихъ сферахъ умственнаго развитія съ цлію распространенія вокругъ себя свта, знанія, правды, добра. Представителями первой среды являются въ роман бабушка и дядя героя, представителями второй — родители его и т порядочные товарищи, которые впослдствіи повліяли на него.

Добычею, изъ-за которой ведется борьба этихъ двухъ элементовъ, и является герой романа, котораго об борющіяся стороны стараются заманить въ свой лагерь. Первоначально одолваетъ злое начало празднаго шалопайства на томъ простомъ основаніи, что въ то время, какъ честное труженичество рисуется передъ глазами ребенка чмъ-то весьма непривлекательнымъ, въ неприглядной проз тяжкаго будничнаго труда, праздное шалопайство, напротивъ того, влечетъ къ себ ореоломъ роскоши, блеска, шумомъ праздничнаго веселья и массою обольстительныхъ и безпрерывныхъ наслажденій. Понятно, что юноша склоняется къ послднему, исполняется тщеславія, фатовства, рисовки и т. п. Но доброе начало честнаго труженичества не дремлетъ, оно энергично возмущается противъ ложныхъ шаговъ и пошлыхъ увлеченій юноши, выставляетъ на видъ всю неблаговидность его поведенія и подготовляетъ въ душ его тотъ нравственный кризисъ, который, потрясая юношу почти до смертельной болзни, въ результат ведетъ его къ возрожденію и къ сознательному выступленію на путь знанія, добра и правды. Между тмъ какъ представители злого начала не только посрамляются, теряя свою добычу, но и гибнутъ жертвами своего безпутства, романъ оканчивается апоозомъ юношей, устроившихъ жизнь на самыхъ разумныхъ, началахъ свободной ассоціаціи. Такой апоозъ всецло переноситъ насъ въ годъ появленія романа (1864), когда въ кружкахъ молодежи только и толковали, что о заведеніи всякаго рода общежитій съ цлью удешевленія, матеріальной жизни и взаимной помощи въ умственномъ и нравственномъ развитіи. Ту же борьбу двухъ началъ жизни, вы встртите и въ другихъ произведеніяхъ Шеллера. Все содержаніе романа иногда исчерпывается тмъ, что, выставивши передъ нами двухъ-трехъ героевъ, однихъ изъ барской среды, другихъ изъ разночинной, авторъ слдитъ дале за всми перипетіями умственнаго и нравственнаго развитія ихъ, и затмъ, какъ только они кончаютъ курсы, выходятъ на широкую дорогу жизни и длаются новыми людьми, и свтилами прогресса, онъ прощается съ ними и предоставляетъ имъ въ дальнйшей жизни своей шествовать но пути прогресса и наслаждаться разумнымъ счастіемъ людей, представляющихъ собою ‘соль земли’. При этомъ А. К. Шеллеръ до такой степени строго спеціализируется въ изображеніи однхъ только картинъ умственнаго и нравственнаго развитія современнаго ему поколнія, что онъ тщательно избгаетъ какихъ бы то ни было случайныхъ катастрофъ, которыя хотя и могли бы растрогать читателей, привести ихъ въ ужасъ и, негодованіе на несовершенства нашей жизни, но къ длу не шли бы. Исполненный свтлаго оптимизма, вынесеннаго имъ, конечно, изъ тхъ самыхъ 7 лтъ, которыя воспитали его, А. К. Шеллеръ хотя и не отрицаетъ возможности преждевременныхъ смертей и раздирательныхъ катастрофъ въ жизни героевъ, но сознательно не желаетъ мучить имя своихъ читателей, такъ какъ цль его повствованій заклочается вовсе не въ томъ, чтобы внушить намъ, какъ непрочно бываетъ человческое счастье на земл, а, напротивъ того,— какое прочное и разумное счастье могутъ создать люди путемъ умственнаго и нравственнаго развитія.

VI.

Но было бы ошибочно предполагать, чтобы во всхъ послдующихъ романахъ Шеллеръ выставлялъ своихъ героевъ въ одномъ и томъ же апооз умственныхъ и нравственныхъ совершенствъ. Во-первыхъ, время значительно измнилось, прошумли 60-е годы и наступила эпоха отрезвленія и разочарованій, а во-вторыхъ, и личная жизнь автора принесла ему не мало горькихъ опытовъ, и это не замедлило отразиться въ послдующихъ романахъ писател.

Такъ, напримръ, возьмите хотя бы романъ ‘Лсъ рубятъ — щепки летятъ’. Прежде всего онъ отличается отъ предыдущихъ романовъ тмъ, что въ немъ изображается не современная жизнь, оканчивающаяся сегодняшнимъ днемъ, а вы видите уже ретроспективный взглядъ на шестидесятые годы, и вслдствіе этого романъ иметъ отчасти историческій характеръ.

Выставивъ двухъ молодыхъ людей, весьма, повидимому, порядочныхъ — Антона Прилежаева и Александра Прохорова,— авторъ, къ то же время, далекъ отъ того, чтобы ставить ихъ на пьедесталъ безусловнаго совершенства, какъ это онъ длалъ въ первыхъ своихъ романахъ, и мы не видимъ уже въ немъ восторженной вры въ то, что разъ герои его сдлались ‘новыми людьми’, они непремнно совершатъ чудеса прогресса и всхъ вокругъ себя осчастливятъ. Авторъ отрицаетъ даже, что они ‘новые люди’. ‘Теорія и практика,— говоритъ онъ:— были еще крайне далеки другъ отъ друга. Молодой человкъ, научившійся по книгамъ любить новыя идеи, но пріученный къ роскоши и праздности въ дом разжившагося откупами или оброками съ крестьянъ отца, быть-можетъ, могъ свернуть съ прямой дороги или неумло сдлать взятое на себя дло и испортить его. Молодая барыня, понявшая изъ книгъ необходимость женскаго труда, но сидвшая въ четырехъ стнахъ, державшаяся въ ежевыхъ рукавицахъ, не подготовленная ни къ чему, могла, можетъ-быть, скверно переводить, портить взятую швейную работу, небрежно преподавать дтямъ науки и поддаться на какую-нибудь связь, которую она считала прочною и которая, въ сущности, была тмъ же, чмъ бывали и вс другія любовныя связи въ старое время между доврчивыми двушками и разнузданными мужчинами. Но все это являлось не потому, что и этотъ молодой человкъ, и эта молодая двушка были ‘новые люди’, а потому, что они были дтьми стараго времени, такими же блоручками, какъ ихъ отцы. Если бы мы жили въ Кита, то эти молодые люди продолжали бы ту же самую жизнь, какую вели ихъ отцы и матери. Но такъ какъ ихъ пришлось родиться не въ Кита, такъ какъ имъ пришлось жить въ ту пору, когда выработанныя человчествомъ идеи стали примняться къ практик у насъ, то они и толковали объ этихъ теоріяхъ, пробовали освоиться съ ними, осуществить ихъ — и очень часто, проповдуя новое, поступали по-старому.’

Въ конц-концовъ, потерпвши fiasco въ борьб съ враждебными обстоятельствами жизни, вотъ къ какому горькому сознанію пришли герои Шеллера, высказанному Александромъ Прохоровымъ въ письм къ Антону Прилежаеву:

‘Мы сошли со сцены, сошли для того, чтобы начать мирную, быть-можетъ, буржуазную жизнь съ трудомъ изъ-за куска хлба. Нкоторыхъ изъ насъ, быть-можетъ, назовутъ жертвами, въ другихъ бросятъ камень осужденія, однихъ, быть-можетъ, возведутъ на пьедесталъ, другихъ смшаютъ съ грязью. Но мн кажется, что теперь настало время, когда нужно заниматься не осужденіями и похвалами, расточаемыми тмъ или другимъ лицамъ, а стараться избгать тхъ промаховъ, которые были кмъ бы то ни было сдланы въ прошломъ, заниматься развитіемъ самихъ себя, неустанно работать въ пользу того, что уже начато… У насъ не всегда доставало развитія, мы иногда оказывались ниже принятыхъ на себя задачъ, но въ этомъ были виноваты не мы… Мы являлись плохими учителями, плохими переводчиками, корректорами, служаками, но все это было и прежде. Правда, прежде эти факты не такъ сильно бросались въ глаза потому, что въ обществ при старыхъ порядкахъ, при старыхъ идеяхъ являлось больше лицъ, бжавшихъ отъ труда, чмъ лицъ, бжавшихъ за работою. Новыя идеи и новые порядки произвели наплывъ множества лицъ, почувствовавшихъ необходимость труда. Всю эту массу полуразвитыхъ, шедшихъ къ развитію и, въ то же время, трудившихся изъ-за куска хлба пролетаріевъ стали упрекать за неумнье хорошо исполнять взятый сю на себя трудъ и за шатанье изъ стороны въ сторону, отъ одной работы къ другой. Но тутъ, конечно, виновата не эта масса и не новыя идеи. Неумнье трудиться завщало ей прошлымъ, вчное хватанье за множество длъ было слдствіемъ этого же неумнья. Насъ не учили никакому ремеслу и давали намъ только отрывки научныхъ свдній, и мы выходили негодными ни къ чему. Если въ нась и было что-нибудь хорошее, то это было куплено самовоспитаніемъ. Вотъ почему и работа исполнялась по-старому, кое-какъ и на-авось, вотъ почему и не могли устроиться какія-нибудь мастерскія на прочныхъ началахъ, вотъ почему даже на учительскомъ поприщ мы умли лучше проводить либеральныя идеи, чмъ закладывать въ мозгу учениковъ прочныя основанія знанія.’

Въ этихъ словахъ Александра Прохорова такъ и слышатся т итоги, которые въ конц шестидесятыхъ годовъ и въ начал семидесятыхъ подводила эпоха великихъ реформъ, подобнаго рода итоги вовсе были не въ рдкость въ то время и нь беллетристик, и въ критик.

Но этотъ холодный анализъ нисколько не мшаетъ А. К. Шеллеру оставаться все тмъ же и восторженнымъ идеалистомъ, и бодрымъ оптимистомъ шестидесятыхъ годовъ. Жалуясь на неподготовленность своего поколнія къ исполненію тхъ великихъ задачъ, какія были возложены на него, онъ, въ то же время, не падаетъ духомъ, не стуетъ на то, что произошло, и никого не обвивяеть. ‘Еслибъ историческія событія,— говорить онъ устами своего героя:— шли иначе, еслибъ они продолжали быть такими же, какими были въ дни нашего дтства,— мы, можеть-быть, мирно и полусонно провели бы спокойную жизнь, жиря и множась, безъ всякихъ высшихъ стремленій, безъ всякихъ . Не думай, что я жалю о томъ, что намъ не удалось прожить этою болотною жизнью до могилы, — нтъ, я просто утверждаю фактъ и благословляю, въ то же время, вс великія событія, которыя, несмотря ни на что, ни на какія нападенія, ни на какія непріятности отдльныхъ лицъ, вошли въ жизнь.’

ІІ.

На основаніи всего вышесказаннаго, мы можемъ вполн уяснять себ, почему въ продолженіе трехъ десятилтій лучшіе, передовые, мыслящіе люди не переставали зачитываться романами Шеллера, и до сихъ поръ считаютъ его въ числ наиболе симпатичныхъ и полезныхъ писателей?

Причина какъ нельзя боле ясна и проста: потому и любятъ, и такъ усердно читаютъ Шеллера, что онъ иметъ въ своихъ романахъ дло именно съ картинами умственнаго и нравственнаго развитія своихъ современниковъ, въ теченіе трехъ десятилтій, въ различныхъ слояхъ общества. Я убжденъ въ томъ, что не найдется на Руси ни одного мыслящаго человка, который не переживалъ бы чего-нибудь такого, что переживаютъ герои романовъ Шеллера. Училищныя дрязги, непріятности, исторія и столкновенія съ учителями, семейные раздоры, нравственно оздоравливающія или, напротивъ того, растлваюіція вліянія личностей, съ которыми приходится сталкиваться, нравственные кризисы, обусловливающіе поворотъ отъ гибельнаго пути на прямую и спасительную дорогу, — все это должно представлять животрепещущій, поглощающій интересъ какъ въ такіе годы, когда молодые люди сами переживаютъ, если можно такъ выразиться, каждую страницу любого романа Шеллера, такъ и впослдствіи, когда, уже въ зрломъ возраст, они вспоминаютъ пройденный тяжкій путь. Трудно и исчислить все богатство тхъ дидактическихъ элементовъ, какіе можно найти въ каждомъ роман Шеллера,— въ вид хотя бы, напримръ, разсужденій героевъ между собою о всхъ ихъ психическихъ переживаніяхъ, общественныхъ отношеніяхъ и столкновеніяхъ. Авторъ не ограничивается одними объективно-художественными изображеніями, но каждый поступокъ и шагъ того или другого дйствующаго лица подвергаетъ тщательному анализу и всестороннимъ обсужденіямъ. Нужно ли и говорить, что въ основ всхъ этихъ анализовъ и обсужденій лежатъ гуманныя идеи единенія въ дух любви, братства и всепрощенія? Вы не найдете въ романахъ Шеллера ни одной строки, которая ожесточала бы читателей или какъ бы то ни было омрачала ихъ, возбуждая злобу и ненависть. Исполненный чисто-христіанской кротости и смиренія, А. К. Шеллеръ, напротивъ того, непрестанно руководствуется тмъ гуманнымъ принципомъ, что все понять — значить все простить, и самая крайняя степень его осужденія никогда не идетъ дале грустнаго стованія о томъ, что не ведятъ бо что творятъ.

Боле же всего привлекаютъ романы Шеллера именно страстью автора рисовать положительные типы, идеальныя свтлыя личности. Не можетъ быть и сомннія въ томъ, что идеалистическая, или, какъ ее прежде называли, романтическая, поэзія Шиллера, В. Гюго, Ж. Зандъ, въ такой же, если не въ большей степени необходима, какъ и поэзія отрицательнаго характера, имющая дло исключительно съ недостатками и пороками общества.

Романы Шеллера въ большой степени восполняютъ этотъ важный проблъ нашей литературы, проблъ поистин вопіющій, принимая во вииманіе, что, по правд сказать, не одна только современная намъ пессимистическая беллетристика, но и наши классики (Пушкинъ, Лермонтовъ, Гоголь) бдны положительными, идеальными типами.

Идеальные же типы, которые рисуетъ въ своихъ романахъ Шеллеръ, имютъ то еще преимущество, что они вставлены въ рамки современной намъ жизни, живутъ и дйствуютъ въ той обстановк, въ которой мы сами живемъ, что облегчаетъ намъ возможность подражать имъ.

Наконецъ, не малую симпатію представляетъ тотъ оптимизмъ Шеллера, который такъ и прыщетъ изъ-подъ каждой строки его романовъ. И здсь, въ свою очередь, мы имемъ дло съ живою и естественною потребностью человческой природы. Оптимизмъ тсными и неразрывными узами соединяется съ поэзіей положительныхъ, идеальныхъ образокъ. Разв могли бы рисоваться высокіе идеалы человческой доблести, если бы созданіе этихъ образовъ не вдохновлялось бы свтлою врою въ осуществленіе ихъ,— въ то, что, раньше или позже, добро и правда воцарятся на земл?

Однимъ словомъ, мы убждены въ томъ, что многіе Шудовы, Прохоровы, Орловы или Русовы въ дйствительной жизни ускорили свое нравственное развитіе и выходъ на спасительный путь подъ вліяніемъ чтенія романовъ А. К. Шеллера, и, конечно, и до сихъ поръ, на склон жизни своей, не перестаютъ вспоминать объ ихъ автор, какъ о лучшемъ своемъ наставник и друг…

А. Скабичевскій.

Александръ Константиновичъ Шеллеръ.

Читайте также: