. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А. Ульянова.
Александр Ильич Ульянов, Елизарова-Ульянова Анна Ильинична, Год: 1907
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Галлерея Шлиссельбургскихъ узниковъ
Подъ редакціею: Н. . Анненскаго, В. Я. Богучарскаго, В. И. Семевскаго и П. Ф. Якубовича
Часть I. Съ 29 портретами.
Весь чистый доходъ предназначается въ пользу бывшихъ шлиссельбургскихъ узниковъ.
С.-Петербургъ. Типографія М. М. Стасюлевича, Вac. остр., 5 лин., 28. 1907.
Братъ мой, Александръ Ильичъ Ульяновъ, родился 31-го марта 1866 года въ Нижнемъ-Новгород, гд отецъ мой былъ учителемъ гимназіи. Онъ росъ спокойнымъ, здоровымъ ребенкомъ, 4-хъ лтъ выучился самоучкою читать, а 8-ми лтъ поступилъ въ приготовительный классъ симбирской классической гимназіи. Къ этому времени отецъ получилъ мсто инспектора народныхъ училищъ въ Симбирск, и вся семья перехала туда. Отецъ горячо взялся за дло народнаго образованія, которое пришлось ставить тогда впервые въ глухой провинціи, проводилъ много времени въ разъздахъ по ней и работалъ вообще очень много. Мать была постоянно занята дома. Съ дтства насъ окружала атмосфера глубокой, серьезной привязанности и постояннаго труда. Не по лтамъ серьезный и вдумчивый ребенокъ, братъ отличался кроткимъ, привязчивымъ характеромъ и былъ очень любимъ и въ семь, и въ школ. Но переходъ отъ искренней семейной жизни къ пропитанной ложью школ былъ нелегокъ для такой правдивой и честной натуры, какой былъ мой братъ. Недаромъ онъ сказалъ какъ-то въ дтств, что самые отвратительные пороки — это трусость и ложь.
Преподаватели были все дореформенные, заслуженные. Былъ старикъ-нмецъ, просидвшій свой стулъ и преподававшій второму поколнію по одному учебнику, однимъ допотопнымъ методомъ, съ одними прибаутками. Былъ суровый формалистъ преподаватель греческаго языка и старикъ-преподаватель исторіи, — чудакъ, съ котораго, говорятъ, Гончаровъ списалъ своего Козлова. Человкъ, страстно любившій науку, чрезвычайно начитанный, онъ въ жизни являлся какимъ-то диковиннымъ ископаемымъ и не умлъ внушить любви къ наук дтямъ. Онъ, вообще, совсмъ не обладалъ педагогическимъ даромъ и, уходя въ свое изложеніе, не замчалъ совершенно, что длалось въ класс. Ученики прекрасно изучили вс его слабыя стороны и пользовались широко его глухотой, его разсянностью и подчасъ порядкомъ мучили его.
Былъ требовательный законоучитель и нсколько ненормальный учитель физики и математики, — другой уродливый продуктъ среды и узкой спеціализаціи. Были постоянно мняющіеся, одинъ неинтеллигентне другого, французы. Былъ, наконецъ, карьеристъ-учитель латинскаго языка, съ которымъ классъ сталъ сразу на ножи (а братъ въ первыхъ рядахъ), съ которымъ чуть не вышло гимназическаго скандала и котораго поколотили таки потомъ въ другой гимназіи. А завдовалъ всмъ допотопный генералъ, съ ‘домашнимъ’ образованіемъ, пролзшій ‘въ люди’ какими-то неправдами, широко примнявшій взяточничество и воровство и впослдствіи скандально влетвшій на этомъ.
Вотъ-тотъ душный, промозглый воздухъ, которымъ брату приходилось дышать въ школ. Такая школа налегала, главнымъ образомъ, на зубристику, а братъ, съ дтства стремившійся относиться ко всему сознательно, особенно ненавидлъ ее. Въ младшихъ классахъ долбленье нмецкой басни наизусть приводило его, обыкновенно, въ мрачное настроеніе на весь вечеръ. Въ старшихъ онъ не любилъ уроковъ исторіи, хотя науку эту очень любилъ, выписалъ даже въ І-мъ класс на свои карманныя деньги историческій журналъ и перечиталъ много книгъ историческаго характера, не любилъ онъ и классныхъ сочиненій, и его дльныя, но краткія и сжатыя, чуждыя всякой цвтистости сочиненія не всегда удостоивались лучшей отмтки. Именно правдивость и честность брата длала для него особенно тяжелой тогдашнюю школу. Онъ не прибгалъ къ обходамъ, которые одни только длали сноснымъ наваливаемое въ то время на учениковъ бремя домашнихъ занятій, а работалъ самостоятельно и добросовстно. Отецъ направлялъ его немного въ младшихъ классахъ, но дальше онъ работалъ одинъ, а затмъ, являясь пораньше въ гимназію, длился результатами съ товарищами, на это же уходила и большая часть перемнъ. Если принять во вниманіе, что вс симпатіи страстно влекли брата въ другую сторону, — онъ съ дтства любилъ математику, а въ старшихъ классахъ началъ съ жаромъ заниматься естественными науками, — то придется признать массу выдержки и силы характера въ упорномъ труд его надъ предметами, изученіе которыхъ онъ считалъ безполезнымъ, въ труд настолько настойчивомъ, что онъ, самый младшій въ класс, шелъ все время первымъ и 17-ти лтъ съ золотой медалью окончилъ гимназію. И въ то время, какъ его боле старшіе товарищи забавлялись, — устраивали домашніе спектакли, танцовали, — онъ, по словамъ одного однокурсника, ‘одинъ на весь классъ работалъ’.
А отдыхомъ былъ опять-таки трудъ. Съ VI-го класса гимназіи братъ принялся изучать естественныя науки и началъ съ химіи. Руководителя въ этой области у него никакого не было, приходилось все начинать самостоятельно, своимъ единичнымъ трудомъ, домашними, такъ сказать, средствами. И онъ сталъ тратить вс свои карманныя деньги, — у него въ послднихъ классахъ кром всхъ занятій еще и уроки бывали, — на пріобртеніе необходимыхъ книгъ и приборовъ. Все длалось чрезвычайно экономно. Вообще, никогда много на себя не тратившіи, братъ сталъ съ этой поры дорожить всякимъ грошомъ, десять разъ прикидывая и взвшивая, какой приборъ боле необходимъ, а какой онъ можетъ какими-нибудь домашними средствами смастерить. При этомъ самые немудрящіе приборы приходилось выписывать изъ Казани, такъ какъ въ Симбирск того времени ничего нельзя было достать. Одинъ только источникъ нашелся тамъ у брата: умеръ въ то время, какъ онъ былъ въ старшихъ классахъ гимназіи, тотъ чудакъ-учитель исторіи, о которомъ мы упоминали выше, и хозяева его стали распродавать оставшіеся посл него книги и химическіе приборы. И вотъ Саша отправлялся туда посл гимназіи, рылся въ разномъ хлам и приносилъ курсь химіи Меншуткина и Мендлеева, какія-нибудь колбы, тигели и т. п. Покупалъ онъ тамъ и историческія книги, какъ, напр., ‘Умственное развитіе Европы’ Дрепера. Такъ постепенно составилась у него цлая лабораторія, съ помощью которой онъ сталъ основательно проходить курсъ химіи. Для этой цли онъ попросилъ позволенія, — въ послднее лто передъ окончаніемъ гимназическаго курса, — занять небольшую кухоньку на двор и сидлъ въ этой импровизованной лабораторіи цлыми днями, не боясь уже отравлять воздухъ домашнимъ.
Прямо удивительно, какъ много могъ онъ работать въ душные лтніе дни, — мы прямо вытаскивали его на прогулки.
А между тмъ, братъ очень любилъ природу. Катанье на лодк, а поздне охота — были его любимыми удовольствіями, и съ той страстностью, которую онъ вносилъ во все, чмъ занимался, онъ странствовалъ по многу верстъ въ погон за дичью, спалъ гд-нибудь подъ стогомъ. Здоровье было у него крпкое, зрніе хорошее. Вообще, онъ не страдалъ ни однимъ изъ тхъ физическихъ недостатковъ, которые сопутствуютъ обыкновенно усиленнымъ умственнымъ занятіямъ. Его упорная работа была естественнымъ проявленіемъ его недюжинныхъ силъ, онъ работалъ не нервами. Помню, какъ я была поражена, когда уже въ студенческіе годы онъ сказалъ разъ тономъ серьезнаго сожалнія: ‘больше 16-ти часовъ въ сутки я работать не могу’.
Чрезвычайная чуткость и глубина переживаній соединялись въ немъ съ спокойнымъ и выдержаннымъ характеромъ. Онъ съ дтства прямо неспособенъ былъ выйти изъ себя, поднять голосъ, а между тмъ — его нравственная личность импонировала окружающимъ уже съ дтства. Запечатллся въ моей памяти одинъ случай изъ того времени, когда Саш было лтъ 10. Отецъ, уходя изъ дому, за что-то рзко побранилъ меня. Лишь только дверь захлопнулась за нимъ, и я осталась вдвоемъ съ братомъ, какъ, глубоко разобиженная, я воскликнула съ возмущеніемъ:— ‘гадкій папа!’ — Какъ это можно говорить такъ, Аня?!— сказалъ братъ. Серьезное огорченіе, звучавшее въ этихъ простыхъ словахъ, подйствовало на меня сильне, чмъ могъ бы подйствовать самый строгій выговоръ матери, отца, — кого угодно изъ старшихъ. Вся моя досада разлетлась, какъ дымъ, и я была озабочена лишь однимъ: возстановить себя во мнніи брата.— ‘У меня вдь это такъ сорвалось, я не думала такъ въ самомъ дл’, — говорила я, заглядывая въ его глаза, страшась больше всего на свт потерять въ его мнніи. А между тмъ, братъ былъ годомъ мо ложе меня.
Но такое прямое осужденіе мы, братья и сестры, а также товарищи Саши, слышали отъ него рдко, — разв что-нибудь особенно возмутитъ его. Онъ былъ очень сдержанъ и не любилъ длать замчаній. И только во взгляд его можно было прочесть неодобреніе. И неловко становилось подъ этимъ внимательнымъ, глубокимъ взоромъ, проникавшимъ, казалось, въ твою душу глубже, чмъ ты самъ могъ заглянуть въ нее, и невольно и самъ ты заглядывалъ въ нее внимательне, взвшивая, что онъ увидлъ тамъ, что ему не понравилось. И невольно навстрчу этому взору тянулись лучшіе отростки души, и каждый, чувствуя себя лучшимъ съ нимъ, чувствовалъ себя и боле счастливымъ, — я этимъ объясняю, почему вс такъ любили бывать съ нимъ, такъ любили его… Свое мнніе о чемъ-нибудь, свое сужденіе о томъ или иномъ поступк онъ высказывалъ обыкновенно лишь тогда, когда его просили, но случалось почему-то такъ, что его часто просили объ этомъ. Можетъ быть, потому, что его мнніе, даже рзко неодобрительное, не бывало обидно, — настолько оно бывало просто и искренно серьезно, настолько чуждо всякаго самомалйшаго тщеславія или сознанія своего превосходства, стремленія вліять и властвовать. Душа тянулась къ нему совершенно свободно, безъ всякаго опасенія за свою самостоятельность. Я не видала также человка, который подмчалъ бы такъ охотно — я сказала бы даже радостно — все хорошее въ людяхъ, который отдавалъ бы такую безкорыстную и щедрую дань всякому таланту, всякой способности другого.— ‘Какъ это ты умешь?’ — говорилъ онъ, напримръ, о такой бездлк, которой онъ не умлъ, — врне, не длалъ лишь потому, что былъ занятъ боле серьезнымъ.
Характеръ брата проявлялся и въ его литературныхъ симпатіяхъ. Онъ рано сталъ знакомиться съ отечественной литературой и за гимназическіе годы перечиталъ всхъ ея корифеевъ.
Онъ не набрасывался на беллетристику, какъ часто бываетъ въ эти годы, но читалъ чрезвычайно сознательно, составляя себ обо всемъ прочитанномъ самостоятельное мнніе. Въ ‘Войн и Мир’ ему, — тогда 12-лтнему мальчику, — понравилась всего больше личность Долохова, — этотъ сильный и смлый, независимый характеръ. У Тургенева онъ указалъ мн на повсть ‘Часы’.— Такъ, бездлка, — сказалъ онъ, — но очень симпатичные характеры (Давида и его невсты).
Любимцемъ его сталъ вскор Базаровъ. На этомъ сказалось, конечно, вліяніе Писарева, котораго онъ съ большимъ увлеченіемъ прочиталъ отъ доски до доски.
Любимымъ его поэтомъ былъ Некрасовъ, и въ этомъ же возраст — отъ 11—12 лтъ — онъ, вообще не любившій читать стихи, читалъ съ большой силою выраженія ‘Псню Еремушк’ и ‘Размышленія у параднаго подъзда’ — свои любимыя вещи.
Въ гимназическіе же годы братъ прочелъ Бокля, Дрэпера, Дарвина, Молешотта и цлый рядъ книгъ по естествознанію.
Такимъ образомъ, въ университетъ онъ пріхалъ (осенью 83 года) уже съ серьезной научной подготовкой, съ сильно развитой способностью къ самостоятельному труду и прямо-таки страстно набросился на науку.
Я пріхала въ Петербургъ вмст съ нимъ, и многія изъ первыхъ впечатлній мы переживали вмст. Такъ, въ одно изъ воскресеній мы пошли съ нимъ осматривать Петропавловскую крпость, которая произвела на насъ тяжелое, гнетущее впечатлніе, на мн оно тяготло, какъ предчувствіе. Мы осматривали соборъ и гробницы, а мысли были съ заключенными, и, обмнявшись нсколькими словами о томъ, гд именно могутъ сидть они, мы шли всю обратную дорогу молча, подавленные. Помню также похороны Тургенева, мы попали въ конецъ процессіи и были оттснены отъ кладбища. Масса казаковъ, общее впечатлніе гнета и подавленности. Питеръ давалъ намъ первые наглядные уроки… Саша мало говорилъ, но видно было, какъ все это возмущаетъ его. Одинъ разъ, помню, онъ высказался особенно рзко. Это было весной 84-го года, посл закрытія ‘Отечественныхъ Записокъ’. На курсахъ прошелъ неврный слухъ, будто-бы Щедринъ арестованъ, и я передала объ этомъ Саш, когда онъ пришелъ ко мн посл перваго удачнаго экзамена но химіи, чтобы провести вмст вечеръ. Я сама, конечно, была возмущена этимъ слухомъ, но я прочувствовала его лишь тогда, когда увидала, какое впечатлніе онъ произвелъ на брата. За минуту радостный и довольный, братъ весь измнился въ лиц:— ‘Это такой наглый деспотизмъ, — лучшихъ людей въ тюрьм держать!’ — сказалъ онъ тихо, но съ такой силой негодованія, что мн стало жутко. Я уже не рада была, что передала этотъ слухъ, испортившій намъ весь вечеръ: братъ сидлъ мрачный и молчаливый, и мн не удалось развлечь его…
Первые два года братъ жилъ очень замкнуто, видаясь лишь съ товарищами-земляками, вмст съ которыми имъ было основано скоро сибирское землячество. Сначала цлью его была исключительно самопомощь, потомъ присоединились стремленія самообразованія, и въ послдніе годы у насъ былъ намченъ рядъ рефератовъ по исторіи крестьянства, которую мы ршили изучать главнымъ образомъ, съ экономической стороны. Больше вышло, какъ водится, разговоровъ и обмна мнній. Забгали и такъ частенько товарищи-земляки. Братъ встрчалъ ихъ всегда сердечно, радъ бывалъ разговорамъ, безпечнымъ шуткамъ и самъ принималъ въ нихъ участіе, хотя больше слушалъ. Иногда броситъ мысль, дастъ тему для разговора и опять слушаетъ. Когда разговоръ принималъ черезчуръ пустой характеръ, онъ становился угрюме и уходилъ въ себя. И часто тогда болтавшій смущенно умолкалъ или мнялъ тему. При немъ невольно подтягивались какъ-то, и даже если въ комнат было много народу, и двое-трое говорили межъ собой, то все же они говорили не совсмъ такъ, какъ если бы это не при немъ было. Конечно, все это выходило невольно, но онъ былъ центромъ всего, хотя меньше всего стремился къ этому и сидлъ обыкновенно молча гд-нибудь въ углу.
— ‘Ты молчишь’4, — говорилъ разъ подъ хмелькомъ одинъ его пріятель, студентъ-лсникъ, угрюмый и необщительный въ трезвомъ вид, но разговорчивый, когда выпивалъ, что случалось нердко: — ‘ты все больше молчишь, а заговоришь — и вс спасуютъ’.— Кто спасуетъ? Я спасую? — шутливо-добродушно переспросилъ слушавшій съ пятаго на десятое его болтовню братъ.
— ‘Нтъ, не ты, — другіе, вс спасуютъ передъ тобой’.—
— А, другіе, а я думалъ, я спасую, — осторожно подавалъ ему реплики братъ, стараясь удержать потокъ его рчей. И надо было видть, какъ деликатенъ и чутокъ былъ съ нимъ братъ, какъ его улыбка была чужда всякой насмшки, какое это было терпливое, идеально-братское отношеніе…..— Ну, знаешь, мы съ тобой болтаемъ, а сестр вдь заниматься надо, мы вдь ей мшаемъ, пожалуй, — сказалъ онъ, наконецъ, уводя съ собою расходившагося друга. Братъ любилъ музыку и особенно пніе и обыкновенно убдительне всхъ присутствующихъ просилъ товарища съ голосомъ пть еще и еще. Устраивались дуэты, тріо, пли хоромъ. Братъ любилъ: ‘Богъ всесильный, богъ любви’, ‘Нелюдимо наше море’, ‘Полосыньку’ и мн. др. Я послдній годъ онъ всего охотне слушалъ ‘Замученъ тяжелой неволей’. Помню, какъ сейчасъ, выраженіе его лица на послдней вечеринк, на которой мы были съ нимъ вмст, когда пли этотъ гимнъ. Такое глубоко-сосредоточенное, такое почти мученическое было у него лицо, что у меня заскребло на сердц, и я отвела глаза. Помню, какъ хозяинъ дома, гд была вечеринка, запротестовалъ, когда Саша пожелалъ, чтобы запли ‘Замученъ’….— Вдь это похоронный гимнъ?!— ‘Да, похоронный!’ съ удареніемъ и нсколько вызывающе отвтилъ братъ.
Вечеринка эта, вообще, какъ-то не ладилась. Братъ былъ мраченъ, и всмъ было не по себ.
Первые два или два съ половиной года Саша занимался исключительно естественными науками (слушаніе лекцій Семевскаго о крестьянахъ, чтеніе журналовъ и нкоторыхъ запрещенныхъ книгъ — было отдыхомъ). И въ Симбирск первыя два лта онъ занимался естествознаніемъ. Любимымъ его предметомъ, на которомъ онъ хотлъ спеціализироваться, стала зоологія. И на 3-емъ курс онъ выполнилъ уже самостоятельную работу по зоологіи на предложенную университетомъ тему о сегментарномъ орган у Clepsine complanata (кольчатыхъ червей) и былъ награжденъ за нее золотой медалью. Факультетскій отзывъ объ этой работ гласитъ, между прочимъ, такъ: изъ этой хорошо обслдованной области каждый новый фактъ иметъ тмъ большую цну, что онъ добывается значительнымъ трудомъ. Проврять, а тмъ боле поправлять работы такихъ опытныхъ изслдователей, какъ Лейдигъ и Шульце, или такую тщательную работу, какъ работа Бёрно, для этого нужно имть значительную долю опытности и прилежанія’.— И, точно донеся до конца то бремя естественныхъ наукъ, которые взялъ на себя, — оставался еще, правда, годъ съ небольшимъ занятій, но все главное было уже сдлано, — братъ обратился къ общественнымъ наукамъ. Не изъ-за недостатка интереса обратился онъ къ нимъ лишь на 3-ій голъ университетской жизни, — въ своей рчи на суд онъ говорилъ, что сталъ интересоваться общественной жизнью уже съ 9 лтняго возраста, — а потому, что онъ не могъ заниматься ими серьезно, пока была другая поставленная имъ передъ собою серьезная цль, а длать что-нибудь слегка, мимоходомъ, онъ не умлъ. Онъ и Говорухину на убжденія {Въ своемъ реферат, прочитанномъ въ 88-мъ году за границей, Говорухинъ говоритъ, что его удивляло, какъ такой недюжинный человкъ, какъ Ульяновь, былъ чуждъ всякимъ общественнымъ интересамъ (!!), и приписываетъ, видимо, себ заслугу, что У. повернулъ къ этимъ интересамъ.} его заниматься общественными длами указывалъ, что такое серьезное дло требуетъ особенно большой подготовки.— ‘Ну, разв это революціонеры?!’ — говорилъ ему братъ о нкоторыхъ знакомыхъ студентахъ.
На послднее лто братъ набралъ себ книгъ уже исключительно по общественнымъ наукамъ, — по исторіи, исторіи политической экономіи и соціализма на русскомъ, французскомъ, нмецкомъ и англійскомъ языкахъ. Видное мсто среди нихъ занималъ ‘Капиталъ’ Маркса.
Съ весны 86-го года онъ сошелся ближе со многими студентами-естественниками, а съ осени того же года кругъ его знакомыхъ сталъ очень быстро расширяться. Возникла идея о союз землячествъ, — предпріятіе, которое въ то время считалось очень серьезнымъ и должно было ставиться очень конспиративно. Братъ былъ однимъ изъ дятельныхъ участниковъ и былъ выбранъ въ союзный совтъ. Этимъ совтомъ была подготовлена демонстрація по поводу 25-лтія со дня смерти Добролюбова, — 17-го ноября 1886 года. Мирная демонстрація молодежи наткнулась тотчасъ же на разныя полицейскія преграды. У воротъ кладбища была устроена цлая полицейская засада, пропустившая на могилу лишь небольшую депутацію съ внками, при обратномъ шествіи на Невскій путь ея былъ прегражденъ на Лиговк взводомъ казаковъ съ шашками наголо. Что было длать?— ‘Идти впередъ!’ — сказалъ братъ. Онъ былъ страшно возмущенъ, и лицо его приняло выраженіе какой-то желзной ршимости. Имъ же или при его содйствіи было составлено и отгектографировано воззваніе къ обществу по поводу Добролюбовской демонстраціи.
Демонстрація эта была въ то время полнаго отсутствія какихъ-либо общественныхъ проявленій событіемъ очень яркимъ и значительнымъ, она заставила насъ, молодежь 80-хъ годовъ, не избалованную такими случаями, глубоко почувствовать и сладкое чувство солидарности, и возмущеніе произволомъ. Но если сильно было впечатлніе ея на каждаго изъ насъ, то насколько сильне должно было лечь оно на брата, переживавшаго все страшно глубоко, неспособнаго мириться съ насиліемъ. А тутъ пошли еще аресты товарищей, по обыкновенію произвольно выхватываемыхъ, ихъ тоскующія письма съ родины…. Братъ сталъ замтно угрюме посл этой демонстраціи, и я считаю, что она была однимъ изъ сильныхъ толчковъ, подвинувшихъ его къ террору. О необходимости его говорилъ все время Говорухинъ, чаще всхъ видавшійся съ братомъ, на немъ настаивалъ и Шевыревъ. Отдльному покушенію не придавалось большого значенія, — указывалось на необходимость цлаго ряда террористическихъ актовъ, запугивающихъ правительство и удерживающихъ его отъ крайнихъ проявленій произвола.— ‘Я не врю въ терроръ, я врю въ систематическій терроръ’, — говорилъ не разъ, по словамъ Говорухина, братъ. Намчались и слдующія террористическія группы. Но посл ареста нкоторыхъ изъ ихъ участниковъ эта вра стала колебаться. Поэтому Говорухинъ убждалъ перенести дло на осень, и братъ, по его словамъ, колебался. Но Шевыревъ настаивалъ, чтобы покушеніе было совершено теперь же, мотивируя тмъ, что многое уже почти готово и многіе уже замчены и все равно могутъ попасться. Говорухинъ приводилъ еще въ своемъ реферат одинъ, очень характерный, разговоръ его съ братомъ о Шевырев. Братъ замтилъ, что Шевыревъ вводить въ дло черезчуръ молодыхъ, неопредлившихся людей, которые вступаютъ въ число революціонеровъ не сознательно, а подъ давленіемъ личности, превосходящей ихъ въ умственномъ и нравственномъ отношеніи. Это краткое замчаніе показываетъ, во-1-хъ, что братъ былъ недоволенъ тмъ, какъ дло ставилось Шевыревымъ, а во-2-хъ, какъ чутко и съ какимъ уваженіемъ относился онъ къ личности другихъ, какъ глубоко сознавалъ онъ отвтственность боле сильныхъ и убжденныхъ передъ тми, которые идутъ за ними недостаточно сознательно и губятъ себя.
Эта глубина и серьезность по отношенію къ другимъ тмъ поразительне, что самому брату было въ то время только 20 лтъ…
Почему же, однако, замчая, что постановка дла оставляетъ желать многаго, братъ не бросилъ его? Потому, что для его натуры бросить начатое дло, возложивъ всю отвтственность на товарищей, было прямо физически невозможно. Къ себ онъ былъ строгъ неумолимо. Разъ онъ взялъ на себя какое-нибудь бремя, онъ несъ его уже до конца, со всми сложными послдствіями того дла, въ которомъ онъ участвовалъ.
Вступивъ въ центральный кружокъ лишь 17-го февраля, посл отъзда Шевырева въ Крымъ (по болзни), онъ вошелъ ближе въ дло тогда, когда оно стало наиболе рискованнымъ и когда на него одного легло столько функцій, что онъ поневол могъ возбуждать подозрнія. И хозяева его казались все боле ненадежными… Многіе совтовали ему смнить квартиру, и онъ самъ собирался сдлать это, но за массой длъ не могъ собраться. И тмъ не мене, въ его квартир производились такія рискованныя части работы, какъ рзка желза для снарядовъ или набивка трубокъ динамитомъ. Онъ далъ адресъ въ Вильно для извщенія о посылк матеріаловъ для взрывчатыхъ веществъ, и онъ же встртилъ Канчера на вокзал и взялъ у него эти привезенные имъ матеріалы. Самъ онъ отправился также въ Парголово для изготовленія недостающихъ трехъ фунтовъ динамита и для опытовъ съ метательными снарядами, — трехдневное отсутствіе его обратило тогда вниманіе хозяевъ. А 1-го марта, когда ему и другому участнику стало не втерпежъ отъ невднія того, что произошло, онъ отправился за справками прямо на квартиру Канчера, гд и былъ арестованъ. ‘Обстоятельства сложились очень невыгодно для Ульянова*,—говоритъ одинъ изъ участниковъ этого дла. Но можно ли объяснить случайными обстоятельствами то, что во всхъ боле рискованныхъ функціяхъ дла онъ оказывался всегда впереди?
И въ то же время посреди всего этого риска, посл ршенія поставить на карту свою жизнь—братъ оставался вншне спокойнымъ и невозмутимымъ. Его обычная уравновшенность не измнила ему и тутъ. Онъ только бывалъ боле мрачнымъ, боле углубленнымъ въ себя, чмъ раньше, больше торопился и имлъ боле занятый видъ, онъ переживалъ все страшно глубоко, и эти глубокія и сильныя переживанія, которыя чувствовалъ какъ-то неясно каждый, поднимали его выше другихъ.
Въ то время какъ Шевыревъ, по свидтеіьству Говорухина, не могъ ничего длать и читать, находясь въ постоянной ажитаціи, братъ работать все время. Онъ слушалъ лекціи и продолжалъ практическія занятія, онъ настолько сохранялъ спокойствіе и присутствіе духа, что могъ даже работать надъ самостоятельной, вновь предложенной университетомъ темой по зоологіи,—кажется, объ орган зрнія у какихъ-то червей. Эту способность научной работы при такихъ условіяхъ и при такомъ душевномъ состояніи отмчаютъ съ удивленіемъ и Говорухинъ, и нкоторые другіе. Кром того, и въ сфер революціонной работы онъ не ограничивался подготовленіемъ къ террористическому акту. Онъ перевелъ и подготовлялъ къ изданію ‘Критику философіи’ Маркса изъ ‘Deutsch-Franzsische Iahrbtlcher’ и намчалъ къ изданію нкоторыя другія вещи, онъ составилъ и печата.ть программу партіи, онъ ходилъ на Галерную гавань заниматься съ рабочими и пытался завязать связи съ солдатами Петропавловской крпости. И въ то же время онъ перечиталъ массу книгъ по общественнымъ вопросамъ, готовясь основательно къ занятіямъ въ разныхъ кружкахъ. Просто изумительна была та энергія и разносторонность, которую онъ обнаружилъ за послдніе три-четыре мсяца,— онъ точно зналъ, что жить ему уже недолго, и спшилъ проявить свою дятельность больше и ярче, чмъ во всю прежнюю свою жизнь.
Приблизительно за недлю до 1-го марта, братъ устроилъ побгъ Говорухину. Онъ заложилъ для этой цли свою золотую университетскую медаль, досталъ вс нужные адреса и еще пришелъ проводить его къ позду.
Показанія Горкуна и Канчера выдали брата съ головою. На него упалъ отъ этихъ показаній самый яркій свтъ, потому что онъ стоялъ, дйствительно, впереди, не отказываясь ни отъ какой работы, органически неспособный выгородить себя, сложить что-либо на другихъ. И этотъ яркій свть, оставившій другихъ въ тни, сосредоточилъ на немъ, какъ въ фокус, весь замыселъ, всю иниціативу и подготовленіе дла. И онъ ничего не отрицалъ, онъ отказался оть защитника и въ своей рчи,— единственной принципіальной въ этомъ процесс,— указывалъ на общія условія, при которыхъ въ Россіи возможенъ лишь одинъ видъ борьбы — терроръ. Подтверждая вс показанія о немъ Горкуна и Канчера, онъ былъ озабоченъ лишь тмъ, чтобы выгородить тхъ, кого можно. Такъ, когда хозяйка Шмидовой утверждала, что ей принесъ какія-то вещи Андреюшкинъ, брать заявилъ, что не Андреюшкинъ, а онъ принесъ Шмидовой эти вещи (его знакомство со Шмидовой было уже установлено). Свидтеля Чеботарева онъ спросилъ, видалъ ли тотъ когда-нибудь на его квартир Новорусскаго,— чтобы показать, что знакомство его съ этимъ послднимъ было не близкое.
Это стремленіе брата выгораживать другихъ отмтилъ въ своей рчи и прокуроръ Неклюдовъ, сказавшій, что ‘Ульяновъ признаетъ себя виновнымъ по всемъ, — вроятно, также и въ томъ, чего онъ не длалъ’.
— ‘Если вамъ нужно что-нибудь, — говорите на меня’,— шепнулъ братъ на суд одному изъ своихъ товарищей, который прочелъ при этомъ въ его глазахъ безповоротную ршимость умереть. И онъ, дйствительно, спасъ жизнь одному товарищу, взявъ на себя большую часть его вины.
Да, онъ былъ изъ тхъ, которые берутъ на свои плечи все ‘горе міра’, которые идутъ на самое трудное, на самое самоотверженное дло съ полнымъ забвеніемъ себя и съ постоянной думой о томъ, чтобы облегчить по возможности участь тхъ, кто идетъ съ ними рядомъ… И такъ просто идутъ они на это дло, идутъ на смерть!..
— ‘Я хотлъ убить человка,— значить, и меня могутъ убить’,— сказалъ онъ на одномъ изъ свиданій матери.
Онъ горячо любилъ мать и отца. Когда за годъ передъ тмъ онъ полупилъ извстіе о смерти отца, онъ грустилъ такъ сильно и долго, что это бросилось въ глаза всмъ его товарищамъ. Когда мать пришла къ нему на первое свиданіе, онъ плакалъ и обнималъ ея колни, прося ее простить его за причиняемое имъ горе. Онъ говорилъ ей, что у него есть долгъ не только передъ семьей, и, рисуя ей безправное, задавленное положеніе родины, указывалъ, что долгъ каждаго честнаго человка бороться за освобожденіе ея.
— Да, но эти средства такъ ужасны…
— ‘Что же длать, если другихъ нтъ, мама’, — отвтилъ онъ.
И онъ всячески старался примирить мать съ ожидавшей его участью.
— ‘Надо примириться, мама’, — говорилъ онъ.
И онъ напоминалъ ей о меньшихъ дтяхъ, о томъ, что слдующіе за нимъ братъ и сестра кончаютъ въ этомъ году съ золотыми медалями и будутъ утшеніемъ ей.
Убитая горемъ мать долго убждала и просила его подать прошеніе о помилованіи.
— ‘Не могу я сдлать этого посл всего, что призналъ на суд’, — отвчалъ братъ.— ‘Вдь это же будетъ неискренне.’
На этомъ свиданіи присутствовалъ нкій молодой прокуроръ, нсколько разъ отходившій къ двери и выходившій даже изъ камеры, чтобы дать возможность матери переговорить свободне съ сыномъ. При послднихъ словахъ брата онъ обернулся и, со слезами на глазахъ, воскликнулъ:
— Правъ онъ, правъ!
— ‘Слышишь, мама, что люди говорятъ’, — сказалъ тогда братъ.
— У меня просто руки опустились, — разсказывала объ этомъ свиданіи мать.
Вс служившіе въ Дом Предварительнаго Заключенія, куда на время суда былъ переведенъ изъ крпости братъ, относились къ нему съ особымъ бережнымъ вниманіемъ. И братъ говорилъ матери:— ‘Мн здсь хорошо, и люди здсь все такіе симпатичные’.
На другомъ свиданіи въ разговоръ вмшался начальникъ Дома Пр. Закл., также убждая брата подать прошеніе.
Братъ отвчалъ и ему то же и, стремясь примирить мать, рисовалъ ей весь ужасъ вчнаго заточенія.
— ‘Тамъ вдь и книги даютъ только духовныя, — эдакъ вдь къ полному идіотизму придешь. Неужели ты бы этого желала для меня, мама?!’
Потомъ онъ вспомнилъ, что остался долженъ 30 р. одному знакомому, и попросилъ мать выкупить его медаль, заложенную за 100 руб., продать ее и вырученные такимъ образомъ 30 руб. вернуть этому знакомому. Просилъ также разыскать и вернуть дв одолженныя имъ рдкія книги.
Мать имла съ нимъ еще одно свиданіе въ Петропавловской крпости. Мн же, содержавшейся въ то время въ Д. Пр. З., свиданія съ братомъ дано не было, хотя мы оба просили объ этомъ.
Онъ былъ отвезенъ въ Шлиссельбургъ и казненъ 8-го мая 1887 года, рано по-утру.
И долго потомъ мн казалось, что онъ выходитъ ко мн навстрчу изъ-за того или иного поворота улицы своими большими, ршительными шагами, въ пальто нараспашку, опираясь на толстый набалдашникъ своего дождевого зонта, — и его черные глаза глядятъ на меня съ той сосредоточенной ршимостью и съ той глубокой грустью, которыя вселяли въ меня за послднее время какую-то безотчетную тревогу и тоску…