Аксёна, Апрелева Елена Ивановна, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 36 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Е. АРДОВЪ
(E. И. Апрлева)

ДВА МРА
РАЗСКАЗЫ
ДЛЯ ДТЕЙ СРЕДНЯГО ВОЗРАСТА

Съ 9-ю иллюстрацями художника H. Н. Герардова

Издане 2-е
Уч. Ком. Мин. Нар. Пр. допущ. въ ученич. библ. городскихъ, по полож. 1872 г., и двухклассныхъ сельскихъ училищъ.

Главн. Управл. Военно-учебн. Завед. допущена для ротныхъ библ. кадетскихъ корпусовъ.
ПЕТРОГРАДЪ
1915

АКСНА.

Зима, день тусклый, срый. Деревнюшка оново занесена снгомъ. Избы, крытыя соломой, какъ пеньки срубленнаго лса, выступаютъ изъ-за снжныхъ сугробовъ, наваленныхъ чуть что не вплоть до крышъ. Каждый день люди расчищаютъ себ выходъ отъ порога до улицы и отбрасываютъ отъ крошечныхъ оконецъ снгъ, а ночью вьюга, точно на смхъ, наметаетъ его и на порогъ, и на оконца, и снова утромъ пускаются въ ходъ метла да лопата.

Всего боле приходится борьбы со снгомъ на долю Аксны. Живетъ онъ съ бабкой Ариной, полуслпой, дряхлой старухой, да съ семилтней сестренкой Глашей, на краю деревнюшки, прямо на отшиб, у околицы. Избнка ветхая, покосилась набокъ. И лтомъ, среди бурьяна, казалась она низенькой да маленькой, а зимой совсмъ уходила въ снгъ.

Бабка Арина, старая, незрячая, поковыляетъ отъ печи до стола и ужъ сидитъ на лавк, кряхтитъ да охаетъ. Глаша — невеличка, только подмести, да на столъ собрать, со стола убрать — вотъ ея дло. Немного и собирать приходится. Квасъ да хлбъ, рдко кашица съ коноплянымъ масломъ. Одинъ работникъ — Аксна. Но много ли лтъ Аксн?.. Всего-то двнадцать… Ростомъ онъ съ восьмилтняго мальчугана, немногимъ выше Глаши, блдненькой, чахленькой двочки. И самъ худенькй, тоненькй, съ маленькими ногами и руками. По девятому годку наняли его въ подпаски въ помощь пастуху, старому Ларивону, у котораго часто ноги болли… Иной разъ заберется старикъ подъ стогъ сна, либо, въ дождь, въ какой-нибудь сарайчикъ, да и пролежитъ себ на поко. Аксна же зорко слдитъ за стадомъ. Зимой Аксну нанимали къ тому же Ларивону въ помощники на скотный дворъ. Жалованье ему платили маленькое, хотя и на скотномъ двор онъ всю почти работу справлялъ за Ларивона. Цлый день на ногахъ, цлый день на побгушкахъ, онъ, однако, вечеркомъ умудрялся урвать часокъ-другой на изучене грамоты съ барскимъ кучеромъ.

— Смышленый парнишка этотъ Акснка!— говорилъ кучеръ Иванъ, отбывшй солдатчину.

Солдатомъ Иванъ научился грамот и свое немудреное знане передавалъ, какъ умлъ, Аксн. Читать Аксна научился, но письмо шло туже. Надо сказать, что и учитель писалъ плохо.

— Въ кучерахъ отъ всякой науки отсталъ,— говорилъ Иванъ, садясь вечеромъ въ людской при тускломъ свт керосиновой чадящей лампы за азбучку, которую Аксна на собственныя деньги пробрлъ за три копейки у офени {Книгоноша, продаетъ книги и лубочныя картинки по деревнямъ.}.— Съ тобой сызнова начинаю… Все позабылъ.

Учитель и ученикъ, нагнувшись надъ азбучкой, разбирали по складамъ первыя слова, не обращая вниманя на псни и говоръ рабочей артели вокругъ. Прилежане ученика ускоряло дло. Иванъ выпросилъ черезъ ключницу у барыни книжечку для Аксны. Попалось ‘Родное слово’ Ушинскаго. Барыня, передавая растрепанную съ вырванными страницами книжку, которая нсколько лтъ передъ тмъ служила взрослому уже теперь ея сыну, замтила:

— Отчего же этотъ мальчуганъ въ школу не ходитъ?.. Не далеко, кажется… Всего четыре версты.

— И, матушка-барыня,— возразилъ кучеръ, принимая съ благодарностью книжку,— когда ему въ школу ходить! Одинъ онъ работникъ на всю семью. Его жалованьемъ бабка да сестра-малолтка кормятся…

Барыня полюбопытствовала взглянуть на Аксну.

— Крошка такой и уже работникъ… Который теб годъ?— спросила она.

— Тринадцатый,— робко отвтилъ Аксна, стаскивая съ головы рваную шапчонку.— ‘Скажетъ, малъ больно’ — думалъ онъ, со страхомъ взглядывая на барыню.

Но барыня только повторила, съ изумленемъ качая головой.

— Уже работникъ!.. Ну, ступай… Учись у Ивана… Много ли ты только самъ знаешь?— спросила она, смясь, кучера.

— Что и зналъ, то позабылъ,— возразилъ Иванъ.— Ничего, помаленьку выучимся… Было бы усерде, а тамъ Богъ поможетъ!

Барыня пообщала книжекъ и, узжая вскор изъ деревни, дйствительно прислала въ людскую цлый ворохъ старыхъ учебниковъ и дтскихъ книгъ.

Аксна не помнилъ себя отъ радости. Съ благоговнемъ перебиралъ онъ разрозненныя книжки, иныя не только безъ переплетовъ, но даже безъ заглавныхъ страницъ, другя безъ начала и конца. Старательно водя по строкамъ пальцами, разбиралъ онъ по складамъ. Разбирать приходилось одному. Кучеръ Иванъ ухалъ съ барыней, а въ людской никто не имлъ охоты къ чтеню, да и грамотныхъ, пожалуй, никого не было.

Тяжело между тмъ жилось бабк Арин и Глаш. Рдко отпускали Аксну домой. Даже дровецъ, припасенныхъ съ осени мальчикомъ, не хватало, избнка въ углахъ промерзла, боль въ костяхъ у бабки усилилась, усилилась и слпота. Рваную одежду и ту зашить нтъ силъ, и мерзнувше пальчики Глаши съ трудомъ сучатъ шерстяную нить.

Пришелъ однажды Аксна домой. Печь не топлена, бабка лежитъ на полатяхъ, закоченла отъ холода, прижалась въ уголокъ къ печк и Глаша, натянувъ на себя всякое тряпье.

Аксна вошелъ, помолился на образъ и, сказавъ только:. ‘Эхъ вы!’ — вышелъ торопливо изъ двери, выпросилъ у одного сосда охапку дровъ, у другого — самоваръ.

Затрещали дрова въ печи, зашумлъ въ сняхъ самоваръ, а на стол появились гостинцы, присланные ключницей: щепотка чаю, нсколько кусочковъ сахару, кринка съ молочкомъ и три большихъ ломтя пирога съ кашей. Завизжала Глаша, завертлась, какъ волчокъ, по смрадной изб, мигомъ — откуда и прыть взялась!— отлила въ чугунокъ изъ ведра принесенной братомъ воды и поставила кипятить на огонь.

— Ожила!— укоризненно замтилъ Аксна: — а то, вишь, сидитъ, словно мертвая… Нтъ, чтобы сбгать къ дяд Митяю за дровами… Я бы опосля отдалъ… Онъ знаетъ… Чуть баушку не заморозила…

— Стужа на двор, Аксна!— жалобно промолвила Глаша.— У меня, вишь, валенки вовсе развалились…

Аксна взглянулъ на посинвшя босыя ножки Глаши, покачалъ головой и, взявъ топоръ, молвилъ сестренк:

— Посмотри-ка за самоваромъ, а я у порога ледъ сколю.

Не теряя времени, принялся онъ за работу.

— Кипитъ ужъ!— крикнула весело въ дверь Глаша.

Съ трудомъ поднялъ Аксна ведерный самоваръ и поставилъ на лавку. Глаша, умильно поглядывая на молоко и пирогъ, почтительно подала брату чайникъ съ отбитымъ носикомъ, вынула изъ поставца чашки и блюдца, разостлала на стол ручникъ и, бережно положивъ на него куски пирога, рядомъ поставила дв щербленныя чашки, за третьей Аксна снова сбгалъ къ дяд Митяю. Кряхтя сползла бабушка съ полатей. Внучата усадили ее за столъ и ей первой налили чашку жиденькаго чаю съ молокомъ.

— Вотъ и согрвается душа,— сказала она посл первой чашки.— Вотъ и согрлась уже!— замтила старушка, опрокидывая на блюдце пятую чашку, но Аксна налилъ ей шестую чашку, и бабушка съ удовольствемъ принялась за нее, не отказалась и отъ седьмой. Щечки Глаши разгорлись, она сначала молча уписывала пирогъ, запивая его чаемъ, а въ ожидани новой чашки все подпрыгивала, приговаривая:

— Вотъ хорошо!.. Господи Боже мой, какъ хорошо… Словно Свтлый праздникъ!..

— Чего вертишься!— серьезно замтилъ Аксна, степенно наливая чашку за чашкой, сначала бабушк, а затмъ Глаш, а потомъ себ.— Вонъ, крошки пирога роняешь…

Глаша набожно собрала крошки, упавшя ей на колни, и запихала ихъ въ ротъ, но угомониться не могла, тмъ боле, что видла по улыбк въ глазахъ Аксны, что онъ не сердится, а только учитъ, какъ старшй младшаго.

Отогрвъ и напоивъ бабушку и сестру чаемъ, Аксна всталъ, помолился и сталъ-было натягивать старенькй полушубокъ.

— Ну, вы тутъ поуберитесь, а я пойду лучины наколю!— дловито сказалъ онъ:— снгъ посгребу… Кашица тмъ временемъ и упретъ… Я и маслица принесъ…

Онъ вынулъ изъ кармана полушубка пузырекъ съ коноплянымъ масломъ.

— Ахти, Господи!— сказала вдругъ бабка.— Запамятовала совсмъ… Вечоръ староста заходилъ… Коль Аксна, говоритъ, въ праздникъ домой придетъ, пришли его бабка Арина ко мн…

— Почто?— съ удивленемъ спросилъ Аксна.

— Дло, говоритъ, есть.

— Такъ я пойду,— сказалъ мальчикъ.

Однако онъ сначала накололъ лучину, принесъ ее въ избу, затмъ, тщательно опоясавъ себя выцвтшимъ поясомъ и пригладивъ ладонями волосы, натянулъ шапку на голову и медленно, твердо шагая, какъ настоящй крестьянинъ-домохозяинъ, направился къ старостиной изб.

Короткй зимнй день клонился къ вечеру, когда Аксна возвращался той же дорогой домой. И въ походк, и въ наружности степеннаго мужичка произошла перемна. Вышелъ онъ отъ старосты, низко въ поясъ поклонившись, положимъ, и степенно, такъ что староста даже крякнулъ отъ удовольствя, сказавъ:

— Важный парнишка!.. Не то что мой шалыганъ Андрюшка.

И нсколько шаговъ Аксна прошелъ медленно и съ подобающей солидностью, но вдругъ, невзначай, прыгнулъ, и лицо его, всегда блдное и озабоченное, зарумянилось и озарилось улыбкой.

Прыгнувъ, Аксна торопливо оглянулся вокругъ. На улиц никого не было. Срыя, холодныя сумерки загнали всхъ въ избы, гд уже засвтились огни. Аксна, однако, подобрался и зашагалъ медленно и твердо.

— Ишь ты!— вырвалось у него радостное восклицане.

Онъ снова невольно подпрыгнулъ, прищелкнувъ пальцами, запрятанными въ карманы полушубка и, ужъ не раздумывая, въ припрыжку пустился бжать къ своей изб.

Лучина, вставленная въ желзный свтецъ, весело потрескивала, когда Аксна, съ силой дернувъ щелистую, заледенвшую снаружи дверь, вошелъ въ ярко освщенную закоптлую горенку. Глаша, стоя на лавк, поправляла лучину.

— Кашица упрла!— заявила она звонкимъ голоскомъ, поворачивая русую головку къ входившему брату.

— Упрла!— повторилъ Аксна, старательно припирая дверь.— Посмотримъ, упрла ли!— прибавилъ онъ важно.

Но онъ тщетно старался сохранить обычную степенность. Улыбка такъ и просилась на лицо. Бабушка по голосу поняла, что внучекъ вернулся какъ бы съ хорошими встями.

— Что, Акснушка, что?— спрашивала она, отходя отъ печки, гд въ чугунк у нея варилась кашица.

Аксна не спшилъ отвтомъ. Продолжая улыбаться, онъ распоясался, пошарилъ въ карман полушубка и вытащилъ темненькую копеечку.

— Вотъ теб, бабушка, на свчку… поставь Николаю Угоднику…

— Поставлю, внучекъ,— поставлю,— сказала Арина, принимая копеечку.— Что же староста?.. Староста-то что-жъ?..

Аксна снялъ полушубокъ, слъ на лавку и положилъ ладони на колни, какъ то длалъ кучеръ Иванъ, когда собирался сообщить что-либо важное.

— Не хочешь ли, говоритъ, почтармъ ходить?— началъ онъ.

— Какъ почтармъ?— переспросила съ недоумнемъ Арина.

— Почту, вишь, разносить по господамъ… Ему смотритель станцонный веллъ почтаря найти… Смка Кривой больно запилъ, а намеднись даже сумку съ письмами потерялъ… Хорошо, что дядя Митяй, мимо дучи, подобралъ и на станцю привезъ… Шесть рублей жалованья въ мсяцъ… Въ усадьбахъ, говоритъ, завсегда кормятъ и поятъ…

Арина присла на лавку около внучка.

— Ходить-то больно далеко!..— сказала она.

— Въ восемь усадебъ надо заходить, окромя учителя, да батюшки… Всего верстъ двадцать туда, да двадцать обратно.

Арина всплеснула руками.

— Господи исусе Христе… Мать Пресвятая Богородица!.. По дорогамъ и волки, и стужа, и вьюга!..

— Въ темень никто меня не погонитъ… А ты, бабушка, слушай… Шесть рублей на земл не валяются… Когда у насъ такая уйма денегъ бывала?!. Теперь у васъ съ Глашей каждый день кашица будетъ… А посправимся маленько, можетъ, коровушку заведемъ… Купимъ сначала тлку, выростимъ…

Глаша съ восхищенемъ смотрла на брата и радостно захлопала въ ладоши…

— Я буду ее обихаживать, бабинька,— вскрикнула она.— А потомъ, можетъ, и курочку заведемъ… Яички у насъ будутъ свои…

— Заведемъ и курочку,— сказалъ Аксна…

Арина сидла молча и только покачивала головой.

— Шесть рублей, бабушка!— внушительно повторилъ Аксна.— Староста говоритъ, что если хорошо почтарь письма носитъ, ему еще прибавка отъ господъ идетъ…

Арина набожно перекрестилась.

— Храни тебя, Господь!— сказала она, положивъ руку на голову внука, кряхтя поднялась съ лавки и поплелась къ печи. Глашутка со страхомъ ожидала приговора бабушки, хотя и знала, что Аксна, все-таки, сдлаетъ по-своему.

‘Умне, вдь, Аксны,— думала она,— нтъ парнишки на онов!.. и твердый, у, какой!.. Даромъ, что ростомъ невеличка!’

Но когда бабушка по-своему высказала одобрене, радости Глаши не было предла и угомонилась она лишь посл того, какъ Арина, нарзавъ хлба, поставила на столъ чашку съ кашицей, сдобренной коноплянымъ масломъ.

— Ну, бабушка, я теперь пойду къ дяд Митяю,— сказалъ Аксна, вставая изъ-за стола.— Попрошу его въ долгъ свалять мн валенки… И теб и Глаш пусть сваляетъ. Опосля разсчитаемся… Какъ разживемся, овечку заведемъ… Своя шерсть будетъ…

Аксна сбоку взглянулъ на сестренку. Глаша залилась смхомъ, звонкимъ, какъ колокольчикъ.

— Бяшка!.. бяшенька!— прыгая по изб, манила она воображаемую овечку.

И во сн ей въ эту ночь снилась то овечка, то коровушка съ маленькимъ теленочкомъ, то курица съ цыплятами.

II.

Расчистивъ снгъ у порога, Аксна идетъ за водой. Утро еще только занимается, сро, тускло вокругъ. Къ счастью, колодезь близко. Наполнивъ кадку водой, Аксна приноситъ дровъ, лучины, надваетъ затмъ полушубокъ, заматываетъ голову и уши поверхъ шапки платкомъ, кладетъ въ карманъ ломоть хлба и въ тряпочк щепотку соли, беретъ суковатую палку, которую ему оковалъ Василй кузнецъ, и направляется за почтой на станцю.

Этотъ переходъ не дальнй, всего безъ малаго верста. На станци его уже ждетъ сумка съ письмами, газетами и журналами. Тяжела порой эта сумка, оттягиваетъ она плечо Аксны, но онъ бодро начинаетъ свой обходъ. Самый дальнй и конечный путь обхода — помщичья усадьба Знаменское, куда и спшитъ дойти засвтло маленькй почтарь. Въ Знаменскомъ ждетъ его сытный обдъ, а посл обда онъ въ теплой господской кухн распиваетъ чакъ и слушаетъ розсказни смшливой говоруньи кухарки. Иногда сверху принесутъ блюдце съ орхами и пряниками и высыпятъ Аксн въ платокъ, наказавъ отнести гостинцы маленькой сестренк. Иногда сама барыня спустится за письмами въ кухню, ласково поговоритъ съ мальчикомъ и дастъ ему пятачекъ либо гривеничекъ на чай.

Въ Знаменскомъ всегда ждутъ не дождутся маленькаго почтаря. Порой даже на дорогу ему выйдутъ навстрчу и, завидвъ издали, спшатъ къ нему, спрашиваютъ — нтъ ли писемъ. Аксна и самъ радъ своему отдыху въ Знаменскомъ, онъ бы не прочь и ночевать тамъ, но служба не дозволяла. Отобдавъ, приметъ письма, да и въ обратный путь и, переночевавъ на полдорог у понамаря, спшитъ попасть въ обдъ на станцю для сдачи почтовой сумки.

Мало бывалъ Аксна дома. Всего два или три дня въ недлю проводилъ онъ со своими, но отдыха и въ эти дни не имлъ. На двор и вокругъ избы видимо-невидимо нарастало снгу. Надо было сгребать и съ крыши сваливать, тамъ плетень подпереть, тамъ втеръ на крыш солому размететъ, а тамъ обручъ на кадку надо набить. Цлый день Аксна, какъ настоящй хозяинъ, работаетъ около своей избенки.

Углы въ избушк, правда, къ утру,.когда печь выстынетъ, все еще промерзаютъ, но дровъ припасено въ сарайчик довольно, печь затопляется рано, закрывается жарко и въ печи ежедневно варятся щи или другая какая похлебка. Ножки Глаши, обутыя въ крпке валенки, уже не мерзнутъ на холодномъ полу, проворные, хотя и неумлые еще пальчики свободно прядутъ или вяжутъ шерстяной чулокъ. Бабка Арина меньше кряхтитъ, лежа въ тепл на полатяхъ, меньше терпятъ отъ стужи старыя кости, такъ какъ Аксна подговорилъ тетку Матрену, солдатскую вдову, приходить пособлять въ уборк избы и обучать Глашу доить и обихаживать коровушку. Мечта Глаши осуществилась. Въ тепломъ хлвушк стояла ласковая, добрая Бурнка.

Сравнительное довольство проникло въ ветхую избушку, а когда Аксна, справивъ всю работу на двор, присядетъ, бывало, къ столу, близъ котораго горитъ лучина въ свтц, и развернетъ одну изъ подаренныхъ ему растрепанныхъ книжекъ, бережно хранимыхъ имъ на полочк, то Глаша вся насторожится, придвинется съ веретеномъ ближе къ столу и готовится слушать.

Аксна охотно читаетъ вслухъ. Читаетъ онъ не особенно хорошо, часто запинается, но Глаша этого не замчаетъ. Забывая о пряж, смотритъ она на брата, хмуря тонкя бровки, чтобы понять мудреное слово, иной разъ неправильно выговариваемое. Не все понимаетъ Глаша, не все для нея одинаково занятно. Сказку о Машеньк и братц ея Иванушк, котораго злая мачеха обратила въ барашка, она готова слушать и слушать безъ конца, но когда Аксна начиналъ читать о томъ, что такое воздухъ, откуда берется громъ, тогда живые глазки Глаши слипались, и она, пытаясь ихъ таращить, съ трудомъ боролась со сномъ.

— Ложись, двонька, пора ужъ… Да и теб, внучекъ, пора… Рано, вдь, для обхода вставать надо!— раздавался въ такя минуты голосъ безмолвно до тхъ поръ лежащей на полатахъ бабушки.

Глаша забиралась къ ней, и лишь только голова ея касалась подушки, какъ уже сладкй сонъ оснялъ маленькую рзвушку.

Но Аксна не такъ легко отрывался отъ книги. То, что утомляло внимане Глаши, то, напротивъ, заставляло работать его мысль, и онъ еще нкоторое время, подпирая рукой голову, про себя продолжалъ прерванное чтене, подолгу обдумывая непонятныя слова.

— Ложись, батюшка!— увщавала бабушка.

Аксна бережно ставилъ книгу на прежнее мсто, гасилъ лучину и растягивался на лавк, но сонъ не сразу приходилъ къ нему. Мысль продолжала работать и, засыпая, онъ говорилъ себ:

— Вотъ если бы годикъ-другой въ школу походить!..

То была завтная мечта Аксны, но какъ осуществить эту мечту единому кормильцу семьи!?.

III.

Почта изъ-за мятели опоздала. Прибыла на станцю только къ ночи, а на слдующй день — Сочельникъ. На разсвт отправился Аксна въ обходъ. Сумка его тяжеле, чмъ всегда. Писемъ много, есть и посылки, кром газетъ и журналовъ. Дорогу замело снгомъ, и снгъ продолжалъ падать. Втра нтъ, тихо. Утрення сумерки медленно разсивались. Наступалъ тусклый, срый день.

Мрно шагаетъ Аксна, твердо опираясь на палку. Сумка его нсколько облегчилась. Но самую большую почту несетъ онъ въ Знаменское. Вотъ и перелсокъ показался вдали. Боле полпути уже пройдено. Тяжело идти, нога проваливается въ рыхлый снгъ, который все падаетъ и падаетъ хлопьями. Темень надвигается.

— Больно что-то рано темно стало,— думаетъ Аксна.— Видно, отъ снга…

На дорог ни души… Некому и подвезти усталаго мальчика.

Но вотъ и перелсокъ, за нимъ — рукой подать — и церковь, а тамъ недалеко и Знаменское… Можно и заночевать… Отъ ранней обдни кто-нибудь подвезетъ до онова.

Разсуждая самъ съ собой, Аксна вошелъ въ перелсокъ. День еще скудне пробивается сквозь окутанныя снгомъ хвойныя деревья. Снжные сугробы еще боле затрудняютъ шаги, и самъ Аксна, маленькй, худенькй, словно сказочный ‘Мальчикъ-съ-пальчикъ’, бредетъ себ одинъ-одинешенекъ подъ укрытыми блымъ пушистымъ покровомъ низко свсившимися втвями. Въ перелск тепле и еще тише въ этотъ зимнй день, чмъ въ пол. Ели не шелохнутся. Мятель наканун и снгъ, валившй съ утра, скрыли колеи и слды лошадиныхъ копытъ. Точно будто никогда никто здсь не прозжалъ. Но Аксна не боится сбиться съ дороги, онъ бодро и увренно двигается впередъ… Вотъ ужъ онъ прошелъ половину перелска, теперь еще нсколько шаговъ до старой самой высокой ели съ растопыренными сучьями, а тамъ будетъ поворотъ, откуда уже видна и опушка. Аксна достигъ ели, но лишь только онъ съ нею поровнялся, какъ отяжелвшя отъ снга втви, словно ожидая этой минуты, взяли да и сбросили лишнюю тяжесть прямо на мальчика. Онъ отскочилъ въ сторону, съ головы до ногъ засыпанный, какъ снжный человчекъ.

— Ишь ты!..— громко воскликнулъ онъ, отряхаясь.— Ишь ты!— повторилъ онъ, открывая не безъ усиля слипшеся отъ снга глаза и… замеръ на мст.

Впереди, шагахъ въ десяти отъ него, вышла изъ чащи волчица, а за нею слдомъ шли шесть малолтнихъ волчатъ. Волчица еще не замтила Аксну и, заботливо оглядываясь на своихъ дтенышей, пробиралась черезъ дорогу въ глубь перелска, гд находилось, вроятно, ея логовище.

Аксна опомнился. Въ одинъ мигъ, самъ не зная какъ, вскарабкался онъ на нижнй сукъ ели. Сукъ слегка затрещалъ. Волчица повернула голову. Глаза ея загорлись. Она присла, щелкая зубами, словно готовилась прыгнуть. Аксна, не теряя присутствя духа, вскарабкался на сукъ повыше. Сумка оттягивала ему плечо, стсняла движеня. Цпляясь одной рукой за стволъ, другой онъ ловко черезъ голову перекинулъ сумку и повсилъ на ближайшй сучекъ. Теперь ему надлежало только потверже уссться. Толстый сукъ безъ труда могъ вынести тяжесть маленькаго почтаря. Волчица не сводила глазъ съ мальчика. Волчата, подражая матери, тоже сли на хвостики и, тараща безсмысленные глазенки, видимо, не понимали, почему мать не то злится, не то чего-то боится. Прошло нсколько жуткихъ минутъ. Волчица не двигалась. Аксна, слдя за ней, насторожилъ слухъ. Та. же тишина вокругъ… Снгъ падалъ и падалъ, и вечеръ надвигался.

Неподвижность наскучила волчатамъ. Одинъ изъ нихъ, побойче, привсталъ, потянулся и лапкой ударилъ по уху сосда, тотъ отвтилъ ему тмъ же, и оба, ворча, вцпились другъ въ друга, къ нимъ присоединились остальные, и вс волчата завозились въ снгу, какъ щенята.

Волчица не мшала имъ. Она точно сообразила, что притаившйся на дерев мальчикъ не страшенъ ея дтенышамъ, и справиться съ лакомой добычей ничего не стоитъ, такъ какъ ничего не стоитъ дождаться, пока эта добыча сама свалится на землю. Частый голодъ научилъ терпню. Волчица растянулась на снгу и, положивъ острую морду на передня лапы, продолжала алчными горящими глазами снизу вверхъ смотрть на мальчика.

Руки Аксны, судорожно цпляясь за стволъ, коченли, валенки во время быстраго вскарабкиванья наполовину сползли съ маленькихъ застывшихъ ногъ, и Аксн не удавалось одной рукой натянуть ихъ вплотную. Снгъ завалился за воротъ и за рукава полушубка и, тая, вызывалъ дрожь во всемъ тл. Аксна понялъ, что волчица не уйдетъ и, если нужно, до утра прождетъ на томъ же мст свою жертву… А ночь быстро надвигалась… Кто подетъ подъ праздникъ въ темень и непогоду?.. Расширенными отъ страха глазами смотрлъ Аксна на волчицу. Волчата кончили возню, подбжали къ матери и начали тыкать носами ей въ животъ. Волчица, уступая требованямъ, благодушно повалилась на бокъ, предоставляя тоще сосцы голоднымъ дтенышамъ. Волчата, толкая другъ друга и урча, жадно принялись за скудную трапезу, а волчица, точно это дло вовсе ея не касалось, продолжала однимъ глазомъ смотрть на почтаря.

‘Привязать разв себя къ дереву поясомъ?— подумалъ Аксна, чувствуя во всемъ тл невыразимую слабость.— Не дай Богъ, усну, а со сна долго ли упасть!..’

Волосы поднялись дыбомъ у бднаго мальчика. Застывшими пальцами попытался онъ одной рукой размотать туго стянутый поясъ. Дло не ладилось, пальцы, точно ледышки, не разгибались. Было отъ чего прйти въ отчаяне, но Аксна духомъ не падалъ. Онъ продолжалъ слабо шевелить у пояса рукой, нащупывая конецъ и тмъ нсколько согрвая пальцы. Вдругъ онъ выпрямился и крпко обхватилъ стволъ рукой. Далеко-далеко что-то звякнуло въ тихомъ неподвижномъ воздух. Волчица ничего не слыхала. Она продолжала спокойно лежать, не спуская прищуренныхъ глазъ съ мальчика. Волчата, насытившись, прижались тсно къ матери и мирно заснули.

Звукъ повторился явственно. Аксна различилъ отдаленное бряканье бубенца. Надежда проникла въ сердце мальчика, губы его зашептали молитву. Звонъ бубенцовъ приближался. Теперь волчица насторожилась и приподняла голову… Еще нсколько мгновенй, и вдругъ появились во мгл стремглавъ несшеся по направленю къ ели два огромныхъ датскихъ дога. Слзы радости хлынули изъ глазъ Аксны. Онъ узналъ собакъ Знаменскаго молодого барина. Значитъ, и самъ баринъ недалеко…

Волчица была уже на ногахъ, шерсть ея ощетинилась, жалобно визжа, проснулись волчата. Волчица, яростно щелкая зубами, метнулась въ сторону, снова вернулась на то же мсто и, толкая, пихая своихъ дтенышей. убдила ихъ, наконецъ, въ грозящей опасности и скрылась вмст съ ними въ гущин лса. Но собаки замтили ее, поддавая бгъ, он стрлой промчались за ней мимо старой ели.

— Жипъ!.. Мара!.. Марушка!— радостно вопилъ Аксна.

Но ни Джипъ, ни Мара не оглянулись на призывъ и скрылись въ чаш, заслонившей волчицу съ ея волченятами.

Теперь уже ясно слышался шумъ лошадиныхъ копытъ, разрывавшихъ снгъ, и лязгъ полозьевъ. Аксна началъ спускаться съ дерева, отцпилъ сумку и, какъ снопъ, вмст съ сумкой повалился въ сугробъ. Точно сквозь сонъ слышалъ онъ фырканье лошадей надъ головой и тревожные голоса кучера и молодого барина.

— Что случилось, Игнатъ?.. Волки, что ли?— спрашивалъ баринъ.

— Волки, безпремнно волки… Чуяли кони… Вишь, какъ фыркаютъ!.. Только не волкъ, поди, лежитъ на снгу…

— Да это нашъ почтарнокъ! и сумка подъ нимъ!— вскрикнулъ баринъ, подбжавъ къ неподвижно лежавшему на снгу мальчику.— Аксна, что съ тобой?

Аксна не могъ отвчать. Баринъ, не разспрашивая, поднялъ его, какъ перышко, перенесъ въ сани и, сбросивъ съ себя медвжью шубу, окуталъ въ нее мальчика.

Неистовый лай собакъ между тмъ раздавался въ воздух, къ нему присоединился волчй вой. Лошади рвались съ мста. Игнатъ съ трудомъ ихъ сдерживалъ.

— Съ волками, видно, сцпились наши-то псы,— бормоталъ онъ.

Баринъ — Николай Николаевичъ — уже вытащилъ изъ чехла ружье и, крикнувъ на ходу Игнату: ‘Держи лошадей!’ кинулся на лай и вой. Стрлять ему не пришлось. Волчица не покинула своихъ не поспвавшихъ за ней дтенышей и вступила въ отчаянный бой. Громадные, сильные доги скоро одолли ее. Когда Николай Николаевичъ подбжалъ къ мсту побоища, волчица лежала уже растерзанная, и ему удалось спасти отъ разъяренныхъ собакъ только двухъ волчатъ. Съ этими волчатами на рукахъ и побдоносно прыгающими вокругъ него Джипомъ и Марой вернулся онъ къ санямъ, гд Аксна уже пришелъ нсколько въ себя и, спросивъ сначала про сумку, могъ вкратц разсказать о всемъ происшестви.

Осиротлыхъ волчатъ положили на дно саней и покрыли мховымъ одяломъ. Напуганныя, застоявшяся лошади подхватили и мигомъ вынесли легкя санки изъ перелска.

Въ свтлой теплой кухн, отогртый чаемъ, Аксна вскор совсмъ оправился. Чудно ему было изъ темени да стужи попасть въ тепло, но еще чудне, когда его неожиданно позвали наверхъ къ господамъ въ гостиную. Здсь посредин горла сотнями свчей лка. Аксна въ изумлени остановился на порог. Такого великолпя онъ никогда не видалъ. Золотые орхи и большая звзда на верхушк горли, какъ жаръ, и какихъ только пряниковъ и затйливыхъ фонариковъ не было навшено на втви, а подъ лкой лежало множество всякой всячины.

Чужихъ никого не было, только свои: Знаменске господа, да служивше у нихъ работники и работницы. Веселый студентъ, Николай Николаевичъ, хозяйскй сынъ, раздавалъ гостинцы: тарелки съ пряниками и орхами, поверхъ которыхъ лежали кому рукавицы, кому ситецъ на сарафанъ, кому платокъ… Аксна тоже не былъ забытъ. Ему вмст со сластями досталась теплая шапка. Подумали и о Глаш, и о бабк Арин. Той и другой посылались головные платки. Аксна кланялся и благодарилъ.

— Долго ли ты, Аксна, почтаремъ ходить будешь?— спросилъ Николай Николаевичъ, когда дворовые, получивъ подарки, собрались уходить, а съ ними и маленькй почтарь.

— Поколь держатъ, потоль и буду ходить,— степенно отвтилъ Аксна.

— Все такъ и будешь почтаремъ?.. Нтъ, братъ, это не ладно… Надо и поучиться маленько…

Аксна вскинулъ серьезные глаза на студента.

— А кто же бабушку кормить станетъ?— спросилъ онъ.

Студентъ только тряхнулъ головой.

— Вотъ, мамочка,— обратился онъ къ барын,— будь у насъ въ округ богадльня, бабушку и помстили бы туда… Парнишк руки бы для ученя и развязали…

— Въ богадлки бабушку я бы не отдалъ — сухо замтилъ Аксна.— У нея своя изба есть и есть кому ее прокормить… Къ тому же и Глаша еще малолтка…

Онъ не продолжалъ, испугавшись своей смлости и боясь, что слова его примутъ за дерзость. Глаза его тревожно поглядли вокругъ. Вс смотрли ласково и одобрительно. Одинъ Николай Николаевичъ казался смущеннымъ, но и онъ добродушно сказалъ.

— Молодчина ты, Аксна,— право молодчина!.. Выйдетъ изъ тебя толкъ!..

А когда Аксна выходилъ изъ комнаты, онъ прибавилъ:

— Славный паренкъ!..Умница!.. Вотъ бы съ кмъ я охотно позанялся…

Аксна слышалъ эти слова и глубоко вздохнулъ.

— Нтъ, ужъ, видно, ученье бросить надо!— подумалъ онъ съ грустью.

Но онъ не любилъ останавливаться на печальныхъ мысляхъ, запряталъ гостинцы въ почтовую сумку, гд ужъ находились обратныя письма, и поспшилъ лечь спать, чтобы до зари простоять раннюю обдню, а изъ церкви въ чьихъ-либо розвальняхъ прохать полпути, а при удач и до онова.

IV.

Бабка Арина не долго пользовалась сравнительнымъ довольствомъ. Въ самое Свтлое Воскресенье она умерла. Похоронили старушку внучата, погоревали и зажили круглыми сиротами въ маленькой избушк.

Думалъ-думалъ Аксна, какъ съ Глашей быть… Нельзя же двочк, когда онъ съ почтой уходитъ, одной одинешенькой оставаться. Ршилъ онъ попросить тетку Матрену, солдатскую вдову, перейти къ ним въ избу. Тетка Матрена охотно согласилась. Жила она одна, въ чужой изб и кормилась работой на чужихъ людей.

Успокоился-было Аксна, да ненадолго. Возвращается онъ разъ домой. Въ пол обгоняетъ его дядя Митяй.

— Садись, Аксна, дай подвезу!— крикнулъ онъ.

Маленькй почтарь охотно вскарабкался въ пустую телгу. Сытая лошадка дяди Митяя затрусила легкой рысцой.

— Слушай, Авксентй,— заговорилъ дядя Митяй, мужикъ степенный, непьющй, домовитый,— паренекъ ты добрый… разумомъ тебя Богъ не обидлъ… Больно только ты прытокъ… Нтъ, чтобы людей постарше себя послушать, съ сосдями посовтоваться… Все по-своему, все по-своему… А много ли теб годковъ-то?

— Ты это къ чему рчь ведешь, дядя Митяй?— спросилъ не безъ робости Аксна.

Дядя Митяй рдко и мало говорилъ, но къ Аксн всегда относился ласково, теперь же голосъ его звучалъ далеко не ласково.

— А къ тому, братецъ ты мой, рчь веду,— сказалъ онъ сурово,— что не для чего теб было тетку Матрену къ себ звать… За Глашей и сосди присмотрли бы.

— Такъ-то такъ, дядя Митяй, да вдь нельзя же въ дом безъ хозяйки,— смущенно возразилъ Аксна.

— Хозяйка!.. А кто теб сказалъ, что тетка Матрена хозяйка?.. Ты съ сумкой за дверь, а тетка Матрена ужъ пошла трещать, что сорока, то здсь, то тамъ, только не въ своей изб… Глаша все едино одна… Что съ теткой Матреной, что безъ тетки Матрены всю работу, какъ есть, одна справляетъ…

Аксна слушалъ молча.

— Ты бы лучше въ няньки сестру опредлилъ… Вонъ старостиха няньку ищетъ…

Аксна продолжалъ молчать. Дядя Митяй, недовольный его молчанемъ, тоже замолкъ.

Глаша, какъ всегда, давно ужъ поджидала брата, поджидала молодого хозяина и тетка Матрена, шмыгая то за тмъ, то за другимъ со двора въ избу и обратно. Языкъ ея не уставалъ болтать, но и руки не оставались въ бездйстви. Тетка Матрена была проворной работницей и въ одинъ часъ передлывала то, что другая баба не передлаетъ и въ сутки.

— Бда моя съ Глашуткой!— затараторила она, лишь только Аксна переступилъ порогъ.— Вс глазыньки проглядла, тебя ожидаючи, а работа изъ рукъ у нея такъ и валится. Пойло понесетъ теленку, оступится, расплещетъ, прясть начнетъ — нитку рветъ… Какъ не досмотрю — сидитъ въ уголочк и плачетъ!.. О чемъ плачетъ!.. Я не обижаю… Утресь блиновъ напекла… Покушай, доченька, говорю… И стъ-то силкомъ… Такая мудреная, что на теб!

Аксна и раньше слышалъ стованя Матрены на Глашу, но мало придавалъ имъ значеня. Теперь же, посл словъ дяди Митяя, эти стованя повляли на него иначе. Онъ понялъ, что сестренк живется невесело во время его продолжительныхъ отлучекъ, и въ тетк Матрен она не встрчаетъ ни ласки, ни привта. Мыслей своихъ онъ, однако, не высказалъ, а только съ обычной серьезностью, тономъ хозяина спросилъ:

— Обдать-то будемъ, что ли?

— Собираю ужъ, касатикъ, собираю,— торопливо отвтила Матрена, чувствуя какое-то странное почтене къ двнадцатилтнему хозяину.— И каша упрла, и щи готовы.

Посл обда, противъ обыкновеня, Аксна не взялся за топоръ, метлу или лопату, а сказалъ сестр:

— Пойдемъ-ка, поищемъ рыжиковъ… Я мстечко высмотрлъ… Тащи кузовки…

Глаша восторженно завизжала и побжала за кузовками.

— А ты, тетенька, поуберись тутъ… Мы къ ужину грибовъ теб принесемъ…

Матрена сама охотно побжала бы за рыжиками и потому съ неудовольствемъ приняла распоряжене Аксны.

— Нашли тоже праздникъ по грибы идти… Около дома не убрано… Я убирать не стану… У меня и въ изб работы вдосталь!— сердито проворчала она, глаша тревожно перевела глаза съ Матрены, которая съ сердцемъ швырнула ухватъ въ сторону, на брата… Но Аксна точно и не замтилъ раздраженя тетки Матрены и, взявъ сестру за руку, вышелъ съ нею изъ избы…

Давно Глаш не было такъ весело, давно, съ самой смерти бабки Арины, не болтала она такъ непринужденно.

Мстечко, намченное Аксной, оказалось дйствительно полнымъ-полно рыжиками. Дти съ одинаковымъ усердемъ ползали, подбирая плотно прильнувше къ земл крпеньке рыжики, пока оба кузовка не наполнились. Братъ и сестра присли отдохнуть на пригорокъ.

Аксна задумался. Глаша, посматривая на брата, тоже замолкла, разбирая собранные въ ржаномъ пол васильки и макъ.

— А что, Глашутка, не уйти ли намъ вовсе отсюда?— заговорилъ вдругъ Аксна.

— Какъ уйти? куда уйти?— съ изумленемъ спросила Глаша.

— Нтъ, я такъ,— отвтилъ Аксна.— Пора домой… Тетка Матрена, поди, серчаетъ…

Глаша подумала, что братъ говоритъ объ уход съ пригорка, гд имъ такъ хорошо сидлось и, научившись покоряться, она только вздохнула и, поднявъ свой кузовокъ, встала.

Нсколько недль спустя Аксна въ одинъ изъ своихъ свободныхъ отъ разноски почты часовъ отправился къ дяд Митяю.

— Я къ теб, дяденька,— сказалъ онъ, подходя къ старому крестьянину, который смазывалъ у своей телги колеса.

— Что скажешь, паренекъ?— спросилъ старикъ, надвая снятое колесо.

Аксна пособилъ ему.

— Я лажу уходить изъ онова,— сказалъ мальчикъ.

— Изъ онова?.. куда?..

— Въ губерню {‘Губерней’ крестьяне называютъ губернскй городъ.}…

— Въ губерню?— съ изумленемъ перер, спросилъ дядя Митяй и прислъ около телги.

Аксна слъ рядомъ на валявшееся бревно.

— Да, вдь, верстъ семьдесятъ, а не то и восемьдесятъ будетъ,— сказалъ старикъ, набивая трубку.

— Должно быть, верстъ восемьдесятъ слишкомъ будетъ!— отозвался Аксна.

— Зачмъ же тебя туда Богъ понесетъ?

— Поучиться охота.

Дядя Митяй былъ человкъ стараго закала и не видлъ въ учени большого прока.

— Да, вдь, ты грамоту знаешь, считать умешь, чего же теб еще?

Аксна молчалъ.

— Брось это, паренекъ… Еще годокъ, другой — подростешь, крестьянствовать начнешь…

— Дотоль и хотлось бы поучиться.

Старикъ неодобрительно покачалъ головой.

— Пустое ты задумалъ, паренекъ… А Глаша-то? Съ Глашей-то какъ же?

— Знаменская барыня беретъ ее… Няньк станетъ помогать… Господа хороше, не обидятъ…

Дядя Митяй съ досадой махнулъ рукой. Аксна помолчалъ.

— Дяденька,— заговорилъ онъ нершительно,— похлопочи у общества, чтобы меня отпустили… Бабушка скопила маленько деньжонокъ изъ моего жалованья… Коровушку продадимъ… Съ меня пока хватитъ. А тамъ на мсто опредлюсь…

— То на мсто, то учиться!.. Какого теб мста еще надо… Наняли тебя въ почтари, чего теб еще!..

Но мальчикъ твердо врилъ, что въ город онъ, наконецъ, найдетъ возможность учиться, и не слушалъ доводы стараго сосда.

— А съ избой-то какъ же?— спросилъ старикъ.

— Пусть тетка Матрена живетъ… Своего угла у нея нтъ!— все такъ же нершительно замтилъ Аксна.

По окончани жнива маленькй почтарь попросилъ у дяди Митяя телгу, положилъ въ нее скарбъ Глаши и повезъ сестренку въ Знаменское. Всю дорогу онъ пытался уговорить Глашу не печалиться. Двочка, сложивъ худенькя ручки на колняхъ, слушала, поникнувъ головой, увщаня брата. Она ни слезинки не проронила, только губы ея слегка вздрагивали. Когда пришла минута разставаня, двочка горько заплакала и, всхлипывая, жалобно заговорила:

— Акснушка, возьми меня съ собой!.. Миленькй мой, я не стану досаждать теб…

Аксна въ нершимости стоялъ передъ сестрой, самъ чуть не плача.

Ему на помощь пришла барыня, Марья Васильевна. Она ласково взяла двочку за плечи и прижала головкой къ себ.

— Что ршено, то ршено,— спокойно сказала она.— Позжай съ Богомъ, Аксна… Глашу мы убережемъ и чему нужно поучимъ.

Смутно было на душ Аксны, когда онъ халъ обратно въ оново, еще смутне, когда съ котомкой за спиной онъ вышелъ раннимъ утромъ въ путь-дорогу. Тетка Матрена выла, провожая его за околицу. Прослезился и дядя Митяй.

— Нравный паренекъ,— сказалъ онъ, смотря вслдъ худенькому, малорослому мальчику, который, твердо ступая, шелъ по пыльной дорог въ неизвстную, чуждую для него даль, столь же чуждую, какъ чужда и невдома для маленькаго столичнаго жителя срая деревнюшка оново.— Все посвоему, все по-своему… Ишь, что надумалъ… Учиться… И на что мужику наука!..

Дядя Матвй повернулъ отъ околицы и задумчиво поплелся домой. Рядомъ съ нимъ шла тетка Матрена. Она уже не выла и только вытирала носъ и глаза уголкомъ платка.

— Нравный-то онъ нравный,— затараторила-было она,— а только корить мн его грхъ… Живи, говоритъ, тетенька въ нашей изб на споко…

Дядя Митяй сурово взглянулъ на нее.

— Ты за него Богу помолись, вотъ что. Да сиротское-то добро береги… Не твое добро, сиротское… И я не безглазый… Присмотрю…

Не понравилась рчь дяди Митяя тетк Матрен, но она не сочла нужнымъ возражать и на этотъ разъ прикусила свой длинный язычекъ…

Аксна, пропуская обозъ, сошелъ съ дороги и оглянулся. оново уже скрылось за пригоркомъ. Постоялъ Аксна, посмотрлъ вдаль и снова неторопливо зашагалъ впередъ.

Ночуя, когда въ попадавшейся по дорог деревн, когда въ пол подъ стогомъ сна — погода стояла теплая, ясная,— онъ безъ приключеня прошелъ значительную часть пути. Служба почтаря научила его беречь силы и быть осмотрительнымъ въ дорог. Встрчавшеся ему путники, однако, никакого зла ему не длали. Иные шли съ нимъ нсколько верстъ вмст, иногда даже подвозили его немного… Ничего не брали за провозъ, а еще длили съ нимъ скудную трапезу. Впрочемъ, Аксна милостыни не просилъ. Размнялъ полтину на мелочь, покупая гд хлбъ, гд молоко или печеныя яйца, а остальныя деньги, всего-на-всего рублей около пятнадцати — большя деньги для маленькаго крестьянина — онъ старательно запряталъ за пазуху.

За нсколько копеекъ онъ утолялъ голодъ на постояломъ двор, бралъ еще въ котомку ломоть хлба и щепотку соли и шелъ дальше. Въ избахъ, гд ему приходилось ночевать, его кормили ужиномъ, какъ странника, и за постой ничего не брали.

Наступили пятыя сутки. Аксн сказали, что къ вечеру онъ уже будетъ въ город, и дйствительно, поднимаясь на пригорокъ, онъ увидлъ въ полдень на горизонт ярко горвше на солнц кресты церквей. По дорог все больше и больше стали попадаться трактиры, откуда слышались тренканье балалайки, звуки гармони, пне и шумъ голосовъ. Дошелъ онъ до кузницы. Стукъ молота по наковальн мрно и громко разносился по воздуху. Аксна остановился, спросилъ у одного кузнеца, какъ пройти къ перевозу… Кузнецъ указалъ, для чего даже вышелъ изъ кузницы… Ни онъ, ни Аксна не обратили вниманя на двухъ оборванцевъ, которые съ папиросами, скрученными изъ газетной бумаги, въ зубахъ вышли изъ-за угла и, перемигиваясь, смотрли на деревенскаго, въ лапти обутаго паренька съ котомкой, туго свернутымъ полушубкомъ и крпкими новыми сапогами за спиной.

— Вотъ какъ повернешь направо, держи все прямо… Перевозъ тутъ и есть, а за ркой до города рукой подать…

— А гд бы мн, дяденька, переночевать?— робко спросилъ Аксна.

— Здсь, братъ, не деревня… Не всюду пустятъ,— сказалъ вразумительно кузнецъ.

— Я не Христа ради,— не безъ гордости молвилъ Аксна,— я и заплатить могу…

— Ну, ну, я пошутилъ,— усмхаясь, сказалъ кузнецъ.— Никто съ малолтка брать не станетъ… Спроси у перевозчика, гд живетъ Демьяниха… У самой рки, близехонько… У нея и заночуешь… У нея завсегда и богомольцы, и друге странники ночуютъ…

Аксна поблагодарилъ и заторопился идти къ перевозу. За нимъ слдомъ пошли и оборванцы. Скоро они его опередили и, какъ бы невзначай, толкнули, проходя мимо. Мальчикъ далъ имъ пройти впередъ и пошелъ сзади. Но оборванцы остановились, обернулись къ нему лицомъ и, не выпуская цыгарокъ изо рта, ожидали его приближеня.

На дорог поблизости никого не было, только вдали мелькали люди, но приближались ли они или удалялись — этого различить было нельзя. Аксна недоврчиво относился къ обоимъ парнямъ и замедлилъ нсколько шаги.

— Ну, ты, птичка-невеличка?— крикнулъ одинъ изъ парней.— Чего хохлишься! Намъ съ тобой по пути… Ты къ перевозу, и мы къ перевозу… Ты ищешь ночлегъ, и намъ охота заночевать не въ чистомъ пол…

Не нравились Аксн эти спутники. Идти къ Перевозу, однако, надо. Не возвращаться же назадъ. Кузницы уже исчезли изъ виду, тогда какъ впереди, казалось, близко синла рка.

Поровнялся Аксна съ оборванцами. Они разступились, приняли его въ середину и плечомъ къ плечу пошли съ нимъ рядомъ, нога въ ногу.

— Смотри, Козырь,— сказалъ одинъ изъ нихъ, поддвая руку подъ котомку Аксны,— самъ махонькй, а, вишь, какой чемоданъ набилъ!

— Не замай, Семрка, чемоданъ не твой!— возразилъ будто сердито товарищъ.

— Почему вы такъ прозываетесь?— спросилъ Аксна, стараясь побороть страхъ и невольно ускоряя шаги.

— По картежному, значитъ… Меня, къ примру, зовутъ Кузька, а его Смка… А ребята насъ прозвали Козырь да Семрка.

— Его Козыремъ прозвали, потому что онъ все при козыряхъ,— замтилъ, посмиваясь, Семрка.— Такой увертливый парень.

Аксна съ тоской посматривалъ на неожиданныхъ спутниковъ и напряженно вглядывался въ даль. Рка, казалось, синла все на томъ же разстояни. Направо и налво раскинулись поемные луга. Сно было скошено и частью свезено съ луговъ. Оставалось нсколько стоговъ, изъ которыхъ одинъ возвышался шагахъ въ десяти отъ дороги.

Семрка швырнулъ папиросный окурокъ въ сторону. Козырь оглянулся назадъ.

— Навались!— гаркнули вдругъ разомъ оба оборванца.

Крикъ ужаса вырвался у Аксны, но не усплъ онъ опомниться, какъ онъ лежалъ уже на земл. Козырь налегъ на него и держалъ за руки, а Семрка торопливо отвязывалъ котомку съ сапогами.

— Ну, чего испугался!— говорилъ онъ, смясь.— Не бойсь… Не зашибемъ!..

— Мы только маленько распотрошимъ твой чемоданъ,— тоже со смхомъ сказалъ Козырь.— Лишнее себ возьмемъ, а ненужное теб оставимъ… Гд теб такому махонькому столько добра на себ нести.

— Для тебя же стараемся!— подхватилъ Семрка, тщетно пытаясь отвязать котомку.— Давай скоре ножикъ.

Козырь, придерживая одной рукой маленькя руки Аксны и придавливая его ноги колномъ, ползъ въ карманъ за ножикомъ.

Оба они были такъ заняты своимъ воровскимъ дломъ, что, не теряя изъ виду все еще пустынную дорогу, не замтили, какъ изъ-за ближайшаго стога вышелъ человкъ съ ружьемъ на плеч. Человкъ этотъ лежалъ на трав за стогомъ. Крикъ Аксны заставилъ его вскочить на ноги. Увидвъ, что происходитъ на прозжей дорог, онъ быстро направился къ лежавшему на земл мальчику.

Семрка, между тмъ, выхватилъ ножъ изъ рукъ Козыря и, въ шутку поднеся его къ глазамъ Аксны, перерзалъ веревку, на которой висли сапоги, проговоривъ:

— Ну, ну, не бойсь… Поврежденя теб не будетъ!..

— Не будетъ… Не царапнемъ!— со смхомъ сказалъ Козырь.

— Ахъ, вы разбойники!— раздался оглушительный голосъ.— Что вы тутъ длаете?

Семрка и Козырь мигомъ очутились на ногахъ и, не произнося ни слова, пустились бжать обратно по направленю къ кузницамъ. Семрка впопыхахъ не усплъ выпустить одного сапога и съ этимъ сапогомъ улепетывалъ такъ, что только пятки сверкали.

— Ужъ только попадитесь вы мн!— кричалъ имъ неожиданный спаситель Аксны.— Вотъ я васъ!

Семрка съ перепуга далеко отшвырнулъ за спину захваченный имъ сапогъ и вмст съ Козыремъ еще шибче припустился бжать. Поднятая ими пыль скрыла ихъ изъ глазъ. Человкъ съ ружьемъ большими шагами направился къ лежавшему на дорог сапогу, поднялъ его и вернулся къ Аксн. Ошеломленный мальчикъ пришелъ въ себя.

— Вишь, какъ побжали. Блудливы, какъ кошки, а трусливы, какъ зайцы. Задалъ бы я имъ перцу!.. Вкъ не забыли бы Филина!— ворчалъ человкъ съ ружьемъ, помогая Аксн встать и привязывая ему сапоги на котомку.

— Это вы будете Филинъ?— робко спросилъ Аксна, всматриваясь въ немолодое обвтренное лицо незнакомца!

— Филинъ — прозвище… Дано оно мн такими же головорзами, какъ вотъ т, что улепетнули отъ трепки… Дано за то, что и по ночамъ вижу вс ихъ плутни… А зовутъ меня Лазарь, по отцу Емельяновичъ… Живу работой рукъ своихъ. Когда столярничаю, когда токарничаю, когда съ ружьемъ пошляюсь, утокъ пострляю, когда рыбку половлю… Филинъ — на вс руки… Никому не кланяюсь… Свой хлбъ жую… Чужимъ не пробавляюсь… Вотъ теб весь сказъ про меня… Теперь разсказывай… Откуда ты и какъ ты, восьмилтка, одинъ на большой дорог, безъ родственника, безъ свойственника очутился?..

— Мн не восемь лтъ!.. Тринадцатый пошелъ!..— нсколько обиженно сказалъ Аксна, оправляя котомку на спин.

— Ну!— съ изумленемъ замтилъ Лазарь Емельяновичъ.— Ростомъ, значитъ, не вышелъ… Ну, хорошо!.. Разсказывай, куда идешь?.. Зачмъ идешь?.. Откуда идешь?.. Намъ, видно, по дорог.

Оба, мрно шагая, двинулись въ путь. На ходу Аксна вкратц разсказалъ все про себя своему случайному спутнику. Очень ужъ ему человкъ съ ружьемъ полюбился. Лазарь Емельяновичъ слушалъ внимательно, одобрительно кивая головой. Мальчикъ замолкъ, когда они подошли къ рк, на берегу которой, въ ожидани парома, скучилась разнородная толпа: кто пшкомъ, кто въ телг, кто въ господскомъ экипаж. Солнце зашло, когда паромъ приблизился. Говоръ, скрипъ колесъ, ржанье лошадей оглушили, ошеломили деревенскаго мальчика. Поразила его многоводная рка, по которой тянулись плоты, плоскодонныя баржи съ сномъ и дровами, скользили лодки. Никогда не видалъ онъ такой широкой рки и съ нмымъ изумленемъ озирался вокругъ, забывъ подъ наплывомъ новыхъ впечатлнй непрятное приключене съ Козыремъ и Семркой.

Паромъ, переская рку, медленно подходилъ къ крутому берегу. Глядя на приближавшеся береговые огни, Аксна вспомнилъ, что ему предстоитъ искать ночлегъ, и какъ-то жутко стало ему вдали отъ родной деревни, и впервые почувствовалъ онъ себя маленькимъ и слабенькимъ среди шумной толпы чужихъ людей.

Паромъ толкнулся о берегъ. Застоявшяся лошади подхватывали, покидая паромъ, кричали возницы, гомонилъ народъ, стучали колеса. Толпа двинулась на берегъ, двинулся машинально за нею и Аксна. Онъ шелъ, оступаясь, боязливо озираясь вокругъ. Спутника своего онъ потерялъ въ толп, подыматься приходилось на крутой подъемъ, въ гору, а становилось уже темно. Никакого жилья онъ не примчалъ на берегу… А кузнецъ говорилъ, что Демьяниха близехонько.

— Не видалъ ли кто махонькаго мальчика съ большущей котомкой за спиной?— раздался невдалек знакомый голосъ.— Э, да вотъ ты гд?— сказалъ Лазарь Емельяновичъ, настигая Аксну.— Куда же ты, братецъ, идешь?

— Кузнецъ говорилъ, Демьяниха тутъ у рки живетъ… Женщина, что на ночлегъ пускаетъ.

— На что теб Демьяниха?.. Будешь ты ночевать у Лазаря Емельяныча… Вотъ теб и весь сказъ…

Отлегло отъ сердца Аксны. Онъ бодро пошелъ за своимъ спутникомъ. Въ темнот миновали они узкую улицу и остановились у домика съ закрытыми ставнями. Лазарь Емельяновичъ вынулъ изъ кармана ключъ, отомкнулъ калитку и, пропустивъ впередъ Аксну, вошелъ вслдъ за нимъ. Небольшая собачонка тотчасъ же съ радостнымъ визгомъ подкатилась ему подъ ноги.

— А, а, Дымка, рада!— ласково привтствовалъ ее Лазарь Емельяновичъ.— Вотъ я и вернулся… Еще и гостя привелъ… Что щенятки?

Дымка визгливо тявкала, прыгая и вертясь вокругъ себя, какъ волчокъ.

— Ну, будетъ, будетъ!.. Иди къ своей семь,— сказалъ хозяинъ, подымаясь на крылечко.— Ступай за мной, гость нежданый!

Они вошли сначала въ темныя сни. Лазарь Емельяновичъ пошарилъ въ углу, нащупалъ свчной огарокъ и, засвтивъ его, вошелъ въ горницу. Мальчикъ послдовалъ за нимъ. Душно было въ комнатк. Запахъ дерева, клея, скипидара носился въ ней.

— Садись на лавку, распоясывайся, гостемъ будешь… У меня въ печи, надо-быть, гороховая похлебка не остыла… Поужинаемъ, да и ложись вотъ тутъ на лавк… Утро вечера мудрене… такъ-то…

Лазарь Емельяновичъ поставилъ ружье въ уголъ и захлопоталъ у печи.

Гороховая похлебка оказалась въ достаточной мр и горячей и сытной.

Усталый мальчикъ не усплъ растянуться на лавк, какъ уже заснулъ крпкимъ освжающимъ сномъ.

Солнце стояло высоко, когда Аксна проснулся. Чистый воздухъ врывался въ горенку сквозь раскрытыя настежь окна, надъ которыми въ простенькихъ клткахъ чирикали, свистали, щебетали чижики, снгири, щеглы. Аксна быстро вскочилъ на ноги. Какой привтной, веселой показалась ему эта тсная горенка, загроможденная съ одной стороны пузатой русской печью, а съ другой — столярнымъ верстакомъ и токарнымъ небольшимъ самодльнымъ станкомъ. По стнамъ висли инструменты и рыболовныя и птицеловныя снасти.. Кром верстака и станка, занимали еще не мало мста столъ, на которомъ обдалъ хозяинъ, лавки, поставецъ съ посудой и, наконецъ, за ситцевымъ пологомъ кровать. Изъ оконецъ открывался видъ на раздолье рки и поемные луга.

— Благодать!— подумалъ Аксна, вдыхая полной грудью живительный воздухъ.

Посл онова, лежавшаго въ ложбинк, и отъ котораго однообразно тянулись ржаныя поля и болотца, ему казалось, что отсюда, изъ окна домика ласковаго хозяина, края свту не видно. Звонъ церковнаго колокола понудилъ Аксну набожно перекреститься.

— Проснулся, наконецъ!— сказалъ Лазарь Емельяновичъ, входя въ горенку.— Слышь, къ поздней обдн благовстятъ!.. А я раннюю отстоялъ и на базаръ сходилъ… Попьемъ чайку для воскреснаго дня… Пойди, паренкъ, умойся да пообчистись съ пути-то… Тамъ въ снцахъ рукомойникъ найдешь…

Аксна поспшилъ вынуть изъ котомки чистую рубаху, захватилъ полотенце, сапоги и вышелъ.

Немного погодя онъ, чистый, обутый въ новые сапоги, чуть не сдлавшеся добычей Семрки и Козыря, сидлъ за столомъ и, принимая изъ рукъ хозяина стаканъ за стаканомъ чая, забленнаго молокомъ, лакомился свжимъ калачомъ, который казался ему вкусне пряника.

— Вижу, что ты парень неглупый,— сказалъ хозяинъ, когда самоваръ и посуда были убраны со стола.— Вечоръ я раздумалъ о томъ, что ты про себя разсказалъ… Полюбился ты мн, парень… И вотъ что я теб скажу… Случайно встртилъ я тебя, а мн случайно нуженъ парнишка, какъ бы ученикъ… Только на-дняхъ у меня взяли мальчишку… Мать нашла, что больно я съ ея баловнемъ строгъ. Мсто, значитъ, ослобонилось… Въ училище я тебя опредлю… Учиться, какъ хочешь, можешь, а свободное отъ ученья время надо служить мн за хлбъ и за столъ… Пока жалованья платить не за что…

— Я, дяденька, готовъ!..— началъ, волнуясь, Аксна.

— Называй меня Лазарь Емельянычъ. Какой я теб дяденька… Отродясь у меня не было племянниковъ.

— Я готовъ, Лазарь Емельянычъ,— робя, сказалъ Аксна,— только бы мн учиться по настоящему.

— Учиться будешь… Сказано вдь… Но работу буду требовать… Книжка книжкой, а работа работой… Взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ!.

Съ этими словами Лазарь Емельяновичъ всталъ и занялся своими птицами. Онъ чистилъ клтки, наливалъ въ глиняныя баночки воду, насыпалъ корму, предоставляя Аксну себ самому, и Аксна, сознавая, что онъ уже больше не гость, а какъ бы поступилъ въ услужене, не ршался задавать вопросы и, молча, слдилъ за хозяиномъ, слушая его бесду съ птицами,— причемъ щеголь именовался свтлостью, чижикъ — сятельствомъ, а снгирь — превосходительствомъ. И принцъ съ принцессой, и графъ съ графиней, и генералъ съ генеральшей доврчиво садились на плечи хозяина и клевали прямо у него изъ рукъ.

— Въ снцахъ,— заговорилъ Лазарь Емельяновичъ,— есть чуланчикъ… Приспособь его для себя, а я пока обдъ сготовлю.

Чуланчикъ, освщенный крохотнымъ оконцемъ, вмщалъ положенныя на ящики доски, замняющя кровать, и разный хозяйственный хламъ: кадушки, грабли, лопату и прочее. Повернуться въ этомъ чуланчик было трудно, еще трудне прилаживаться въ немъ на житье. Но имущество Аксны содержалось все до остатка въ котомк, а для котомки мсто нашлось на пустой кадушк. Отыскавъ въ снцахъ вникъ, онъ смелъ съ досокъ пыль и соръ и подмелъ свободное въ аршинъ пространство пола у своей будущей кровати, устроилъ изъ свернутаго полушубка себ изголовье и посидлъ въ раздумьи на доскахъ. Ни тснота въ полутемномъ чуланчик, ни голыя доски его не смущали. Собственная избенка — смрадная и ветхая,— удобствомъ не отличалась. Его смущало, какъ онъ совмститъ учене школьное съ работой на Лазаря Емельяновича.

— И вдь такой вдругъ строгй сталъ!— подумалъ озабоченно мальчикъ.

Долго въ раздумьи просидлъ Аксна, наконецъ, вынулъ изъ-за пазухи старый ддовскй кисетъ изъ-подъ табаку. Въ него бабка Арина копила сбереженья, въ немъ же сохранилъ мальчикъ и плату за Буренку. Сосчиталъ онъ вновь свой капиталъ: четырнадцать рублей 50 коп. засаленными бумажками, серебряной и мдной мелочью. Бережно переложивъ деньги обратно въ кисетъ, Аксна завернулъ кисетъ въ платокъ, запряталъ въ котомку и вышелъ изъ чуланчика, приперевъ за собой дверь на задвижку.

Лазарь Емельяновичъ хлопоталъ около печи. Аксна прислъ къ столу. Нкоторое время молчане прерывалось только веселымъ щебетанемъ птичекъ.

— Пойди погуляй около дома… Что сидишь!.. Какъ упрютъ щи, позову,— сказалъ хозяинъ, сбоку часто поглядывавшй на мальчика.

— Мн бы допрежде поговорить,— началъ застнчиво Аксна.

— Ну, говори, коль охота есть.

— Мн, дяденька… Лазарь Емельянычъ,— спохватился онъ,— не сподручно…

— Что не сподручно?

— Въ мастеровыхъ мальчишкахъ жить…

— А мн не сподручно даромъ кормить…

— Зачмъ даромъ… Я за постой заплачу…

— Вотъ какой ты богатый!.. А сколько же ты примрно платить ладишь?..

— Рубликъ въ мсяцъ,— не безъ гордости заявилъ Аксна.

Лазарь Емельяновичъ захохоталъ такъ громко, что птицы испуганно заметались въ клткахъ.

— Ну, и шутникъ же ты, братецъ!— заговорилъ онъ снова,— Только прокормить тебя надо положить три рубля, а квартиру ты ни во что не считаешь?!.

Аксна смутился. Ему не показалось страннымъ, что чуланчикъ, наполненный хламомъ, называется квартирой.

— Пойди по городу, поищи… Можетъ, найдешь за рубликъ и квартиру и пищу,— потшался надъ сконфуженнымъ мальчикомъ Филинъ, и круглые глаза его, которые, дйствительно, давали ему сходство съ ночной птицей, еще боле округлились.

— Мн учиться надо,— набираясь храбрости, сказалъ Аксна.— Для того и Глашутку у чужихъ людей оставилъ… для того избу бросилъ на тетку Матрену… для того и отъ хорошей службы почтаря отказался… На мсто пойду, только не сразу…

— Городъ большой, можетъ, кто на твой рубликъ и польстится,— молвилъ Лазарь Емельяновичъ.

Онъ снова занялся стряпней и снова, кром чириканя птичекъ, ничто не нарушало молчаня.

Филинъ налилъ въ деревянную чашку жирныя щи съ накрошенными въ нихъ кусками мяса, нарзалъ хлбъ и сказалъ:

— Ну, гость, давай обдать!— самъ слъ къ столу и подалъ липовую ложку Аксн.

Посл обда хозяинъ, убравъ посуду, легъ отдохнуть. Аксна, взявъ шапку, вышелъ на крылечко. Дымка выползла изъ-подъ низенькаго сарайчика, гд у нея, очевидно, обртались щенята, недоврчиво приблизилась къ мальчику, обнюхала его, слабо повиляла хвостикомъ и убралась восвояси. Солнце стояло высоко, кругомъ тихо, ни втринки, только издали доносился какой-то смутный гулъ. Постоявъ у калитки, Аксна ршился дойти до конца пустынной улочки. Убоге домики, срые, желтые, блые, походили на домикъ Филина. У калитокъ, то тамъ, то сямъ, ребятишки играли въ бабки. Они не обращали вниманя на проходившаго мимо Аксну, только одинъ шустрый мальчонка лтъ шести крикнулъ ему:

— Откуда, деревня?

— А, а, а!— подхватили друге:— откуда, деревня!.. Здравствуй, деревня!..— Подойди, деревня!.. Зачмъ отцовске сапоги стащилъ?..

Аксна покосился на задирающую его ребятню и прошелъ мимо. Дойдя до конца улицы, на углу которой къ забору была прибита металлическая дощечка, онъ остановился.

— Новослободская,— медленно прочиталъ онъ надпись на дощечк и пошелъ дальше.

Улицы становились шире, дома чище, нарядне, а гулъ все явственне. Наконецъ, передъ нимъ развернулась широкая мощеная булыжникомъ улица. Высоке двухъ и трехъэтажные дома, блестящя вывски, грохотъ экипажей ошеломили его. Онъ шелъ, съ изумленемъ озираясь вокругъ, не чувствуя толчковъ прохожихъ, на которыхъ онъ натыкался.

— Куда ты лзешь!— сердито кричали ему одни.— Зачмъ не своей стороны держишься, малышъ!— добродушно говорили друге.

Аксна слышалъ эти окрики, какъ во сн, и, какъ во сн, двигался онъ впередъ, самъ не зная куда, все дальше и дальше. Вдругъ большая синяя вывска съ огромной золотыми буквами начерченной надписью ‘Городское мужское училище’ бросилась ему въ глаза. Вывска находилась на противоположной сторон улицы надъ подъздомъ углового благо двухъэтажнаго дома. Аксна, не долго думая, протиснулся сквозь толпу и бросился бжать черезъ улицу.

— Мальчикъ!.. Берегись!— кричали кучера, осаживая лошадей.— Эй, берегись!.. Не слышишь, что ли?

Оглушенный криками, Аксна благополучно, однако, перебжалъ улицу и остановился у подъзда благо дома. Подъздъ былъ запертъ. Теперь Аксну не занимала больше улица. Онъ думалъ только о томъ, какъ бы проникнуть въ запертую дверь. Но онъ не подумалъ ее открыть, а ждалъ, не выйдетъ ли кто изъ дома. Въ ожидани мальчикъ прислъ на крыльцо. Ждать пришлось долго. Наконецъ, дверь раскрылась. Аксна вскочилъ на ноги. Вышелъ господинъ.

— Не вы ли будете учитель?— робко спросилъ мальчикъ, стаскивая съ головы шапку..

— Нтъ,— отрывисто отвтилъ господинъ и спустился съ крыльца.

Аксна снова прислъ на ступеньку, вскакивая каждый разъ, какъ кто-нибудь выходилъ изъ дома. Отвтъ получался все отрицательный. Солнце близилось къ закату. Аксна продолжалъ сидть на ступенькахъ. Къ подъзду, наконецъ, подошелъ какой-то господинъ и сталъ подыматься на крыльцо. Аксна, молча, посторонился.

— Ты ждешь кого-нибудь, мальчикъ?— спросилъ господинъ.

— Учителя,— устало проговорилъ Аксна.

— Какого учителя?

— Да вотъ что въ училищ учитъ.

— На что онъ теб?

Мальчикъ вскинулъ глаза на господина и, ободренный добродушнымъ выраженемъ лица спрашивающаго, поспшно отвтилъ:

— Лажу просить, чтобы меня принялъ въ училище.

— Да ты малъ еще… Девятый годъ, поди, не больше?

— Тринадцатый пошелъ…

Господинъ съ удивленемъ оглядлъ мальчика съ головы до ногъ.

— Я грамотный,— прибавилъ нершительно Аксна.

— Грамотный?!. Ну, ступай за мной.

Аксна въ волнени и тревог вошелъ въ подъздъ и поднялся по каменной и довольно грязноватой лстниц, которая, однако, ему показалась великолпной. Во второмъ этаж на обитой клеенкой двери стояла та же надпись: ‘Городское мужское училище’. Господинъ вошелъ, не позвонивъ, повсилъ пальто на вшалку въ просторной передней и раскрылъ дверь въ обширную свтлую, высокую комнату, уставленную черными партами.

Аксна блестящими отъ восторга, глазами оглядывалъ стны, увшанныя ботаническими, зоологическими и этнографическими картинами, черныя, парты, за которыми наврно помщалось до полсотни учениковъ, черную доску съ кускомъ мла на выступ и, каедру учителя. Обо всемъ этомъ Аксна читалъ, но ничего подобнаго въ дйствительности не видлъ.

Господинъ слъ, между тмъ, на учительское мсто и подозвалъ стоявшаго въ оцпенни на порог мальчика.

— Разскажи, откуда ты и какъ ты сюда попалъ?— молвилъ онъ строго, какъ показалось Аксн.

Аксна, сначала запинаясь, подъ конецъ же безъ заминки разсказалъ свою несложную исторю до встрчи съ Филиномъ включительно. Господинъ слушалъ внимательно, не прерывая.

— На твое счастье ты пришелъ во-время,— сказалъ онъ, когда мальчикъ окончилъ разсказъ.— Завтра у насъ начинаются занятя, и у меня еще есть свободная ваканця.

‘Значитъ, это самъ учитель!’ — мелькнуло въ голов Аксны.

Но онъ не понялъ слово ‘ваканця’ и выжидательно смотрлъ на господина.

— Ну, покажи, что знаешь… Читай…

Аксна взялъ дрожащими руками поданную книгу и прочиталъ нсколько строкъ.

— Читать можешь… Пиши… Ну, пишешь ты, братъ, неважно… Придется, поналечь на письмо…

У Аксны дыханье сперло въ горл отъ радости.

‘Значитъ принялъ’,— подумалъ онъ, но боялся и слово вымолвить.

— Теперь слушай внимательно… Предложене твоего хозяина надо принять… За рубль тебя никто не станетъ кормить и угла не дастъ… Ремеслу же не мшаетъ подучиться и, разъ у тебя нашелся такой добрый хозяинъ, что не мшаетъ теб ходить въ училище — такъ чего же лучше!.. Что онъ заставитъ тебя работать, такъ это и хорошо!.. Меньше на улицахъ баловаться станешь,— не безъ суровости сказалъ учитель.— А деньжонки твои пригодятся теб на одежду… Здсь, братъ, надо одваться по городскому… Наши школьники затравятъ тебя прозвищемъ ‘деревня’… Ну, приходи завтра въ половин девятаго утра… Помни же: ‘Спасское городское училище на углу Спасской улицы’.

Учитель записалъ имя и фамилю мальчика и веллъ принести бумагу, данную ему оновскимъ старостой.

Кланяясь въ поясъ, Аксна вышелъ изъ классной и, самъ не зная какъ, очутился на улиц… Теперь одна забота: добраться до Новослободской… Разспрашивая на ходу, онъ выбрался изъ шумныхъ бойкихъ улицъ на тихе окраинные переулки… Вотъ и знакомая улица. Аксна припустился бжать. Времени прошло много. Солнце зашло, когда Аксна добжалъ до домика Филина. Калитка заперта на замокъ, въ окнахъ темно, и все тихо вокругъ. Аксна постучалъ. Затявкала Дымка, но шаговъ хозяина не слышно. Врно, ушелъ изъ дома. Какова-то будетъ встрча!.. Аксна прислъ на завалинк и съ тревогой посматривалъ въ конецъ улицы…

Въ сумеркахъ появился Лазарь Емельяновичъ, устало опираясь на палку. Аксна поднялся съ завалинки.

— А, вотъ ты гд!— съ бшенствомъ крикнулъ Филинъ.— Скажите, пожалуйста! Я ищу его, какъ иголочку, весь городъ обжалъ… Думаю, попалъ парень сдуру подъ лошадей, а онъ сидитъ себ на завалинк, прохлаждается.

— Я недавно пришелъ, Лазарь Емельянычъ,— началъ-было Аксна.

— Недавно пришелъ!.. А гд ты былъ?— яростно крикнулъ Лазарь Емельяновичъ, потрясая палкой по воздуху, и вдругъ, не дожидаясь отвта, ринулся къ калитк.

— Изъ-за тебя, можетъ, вс мои птицы лежатъ недвижимы безъ корма и воды,— проворчалъ онъ, поспшно отмыкая калитку и врываясь, какъ ураганъ, въ свое жилище.

Аксна смиренно послдовалъ за нимъ.

Опасеня Лазаря Емельяновича были напрасны. И воды, и корма было достаточно, а принцъ, графъ и генералъ мирно дремали на жердочкахъ рядомъ со своими высокопоставленными подругами.

— Нашелъ за рубликъ пристанище?— спросилъ ехидно Лазарь Емельяновичъ, зажигая лампочку.

Аксна, не спша, началъ-было разсказывать, какъ ему посчастливилось попасть въ Спасское училище, но при первыхъ же словахъ Лазарь Емельяновичъ перебилъ его:

— Принятъ!— вскрикнулъ онъ подпрыгнувъ на лавк.— Безъ меня!.. Ну и дерзкй же ты мальчишка!

Аксна смутился, однако, въ голос хозяина не слышалось гнва, и въ глазахъ свтилась даже улыбка. Улыбка эта озарила все лицо, когда Аксна заявилъ, что онъ станетъ служить ему за столъ и за кровъ, поскольку это не помшаетъ ему учиться.

— Такъ-то оно лучше,— молвилъ Лазарь Емельяновичъ.— Не бойсь, не умрешь, давъ рукамъ работу… Голова оттого поспособне станетъ къ ученью… Только, чуръ,— не раскаиваться!.. Я потачки не дамъ!

Голосъ его опять зазвучалъ сурово. Аксна однако слушалъ уже безъ страха и безъ робости и смло глядлъ на ворчливаго старика. Передъ нимъ скоре, чмъ онъ ожидалъ, открылась дверь, которую онъ считалъ для себя закрытой, и мальчикъ съ радостью и надеждой входилъ въ эту дверь, не пугаясь двойного труда: учебнаго въ училищ за книгами и тетрадями и ручного у домохозяина за столярнымъ верстакомъ.

VI.

Прошло три года. Майское солнце яркимъ свтомъ заливало свже-выбленный домикъ Лазаря Емельяновича и врывалось лучистыми теплыми снопами въ раскрытое оконце чуланчика, нкогда наполненнаго всякимъ хламомъ. Теперь въ немъ помщалась настоящая кровать съ опрятной постелью, на мсто кадушекъ и ломаной утвари стоялъ гладко выструганный столъ, на немъ чернильница, тетради, перо, карандашъ, линейка, по стн полочка съ книгами, передъ столомъ табуретъ. Чуланчикъ напоминалъ теперь скромную каморку прилежнаго, любящаго порядокъ школьника. Нигд ни соринки, и все приспособлено для мирныхъ, упорныхъ занятй.

Въ горенк хозяина тоже произошла перемна. Помщене стало будто еще тсне, такъ какъ все пространство, не занятое столомъ, на которомъ обдаютъ, было уставлено заготовляемой или уже готовой столярной работой. Самъ Лазарь Емельяновичъ съ рубанкомъ въ рукахъ стругалъ у верстака. У печи же хлопотала старушка Степановна, которая приходила справлять несложное хозяйство столяра. Ему недосугъ теперь. У него много работы, и работа все прибываетъ.

Прятный запахъ несется изъ печи, заглушая подчасъ запахъ лака и дерева.

— Скоро надо пирогъ изъ печи вынимать, а его все нтъ,— озабоченно говоритъ Степановна.

— Награды-то не скоро выдадутъ. Молебенъ раньше отслужатъ.

Старушка заглянула въ печь. Пирогъ подымался на славу.

— Скучновато теб будетъ, Емельянычъ, безъ него-то,— снова заговорила она, продлавъ что-то съ пирогомъ, чтобы онъ не подгорлъ.

Столяръ только тряхнулъ головой и продолжалъ стругать.

— Словно сынъ родной, заботливый да бережный…

Рубанокъ крпче налегалъ на дерево, стружки такъ и летли.

Степановна помолчала.

— Какъ-то ему въ деревн поживется.

— Вернется,— отрывисто буркнулъ Лазарь Емельяновичъ.

— У него, вдь, тамъ изба, надлъ… Ну, тоже и сестра,— разсуждала Степановна, вынувъ подрумянившйся пирогъ и прикрывъ его чистымъ полотенцемъ.

— Длать тамъ ему нечего!— сердито молвилъ старикъ.— И мн безъ него нельзя… Бывало, только-что приляжетъ Лазарь Емельянычъ отдохнуть, а ужъ отданный въ ученье мальчишка — за дверь! и плутнямъ и каверзамъ нсть конца… А съ Аксной я свтъ увидлъ… Никого въ темень не выслживаю… Сидимъ мы съ нимъ по вечерамъ тихохонько да мирно. Каждый за своей работой… Руки у него золотыя… Намедни какую подставочку для цвтовъ смастерилъ!.. Любо-дорого!.. Въ праздникъ иной разъ почитаетъ…

Еще долго бы говорилъ словоохотливый Лазарь Емельяновичъ, но Степановна прервала возгласомъ: Идетъ!..— а сама бросилась къ пирогу.

Дйствительно, калитка стукнула. Торопливые молодые шаги послышались на двор, затмъ въ снцахъ, и дверь распахнулась, пропуская Аксну.

Трудно было узнать въ худощавомъ, но здоровомъ, крпкомъ юнош — ростомъ онъ, однако, былъ ниже средняго — прежняго чахленькаго, блдненькаго мальчика. Срая ученическая блуза, стянутая ремнемъ, замнила ситцевую косоворотку. Оживленное, умное, открытое лицо утратило озабоченное робкое выражене. Въ рукахъ онъ держалъ книги съ золотымъ обрзомъ.

— Съ наградой!— весело крикнулъ ему столяръ.

— Съ первой!— радостно отвтилъ юноша.

Онъ положилъ книги на столъ. Лазарь Емельяновичъ, довольно кивая головой, приблизился къ столу и осторожно заскорузлымъ пальцелъ отогнулъ переплетъ.

— Важно!— молвилъ онъ дрогнувшимъ голосомъ.— Ну и важно же!— прибавилъ онъ тише.

Степановна только всплескивала руками и охала, разглядывая тисненый яркоцвтный переплетъ.

Аксна отнесъ къ себ книги и снова вернулся, чтобы ссть за столъ, на которомъ уже дымился пирогъ.

— Итакъ, ученью конецъ!— проговорилъ

Лазарь Емельяновичъ, раскладывая на тарелки вторую порцю пирога.

— Пока конецъ,— какъ бы нершительно замтилъ Аксна.

— Значитъ, вернешься!— вскрикнулъ старикъ.

Аксна помолчалъ и заговорилъ о попутчик, съ которымъ онъ уговорился хать до онова.

Наступилъ вечеръ. Къ калитк подъхала телжка. Самодльный сундучекъ съ вещами поставленъ подъ сидне, подъ сидне же сунула Степановна и узелокъ съ остатками пирога, хлбомъ и печеными яйцами. Лазарь Емельяновичъ трижды поцловался съ отъзжающимъ ученикомъ, и Аксна уже занесъ ногу на желзную подножку телжки, какъ вдругъ обернулся.

— Лазарь Емельянычъ,— сказалъ онъ съ видимымъ волненемъ,— вы мой чуланчикъ сдавать не станете?

— Ждать буду,— ршительно заявилъ столяръ.— Другого подмастерья и искать не стану.

Довольная улыбка освтила лицо Аксны.

— Спасибо!— тихо произнесъ онъ.

Легкая телжка покатила, побрякивая скобками и желзками, по пустынной улиц.

‘А вдь онъ что-то таитъ!’ — подумалъ Лазарь Емельяновичъ, возвращаясь въ свою опустлую горницу и, чтобы разсять грусть одиночества, занялся бесдой съ птицами, число которыхъ замтно за три года увеличилось.

Аксна, дйствительно, таилъ зародившуюся мечту… Учитель намекнулъ, что охотно поможетъ ему подготовиться къ поступленю въ учительскую семинарю… Горизонтъ расширялся… Лазарь Емельянычъ правъ… Онъ вернется… Онъ не можетъ не вернуться, но надо сперва повидать Глашутку, побывать въ родной деревн.

Спутникъ Аксны скупалъ по деревнямъ холсты, нитки, яйца. Аксна простился съ нимъ, завидвъ издали собранныя, какъ грибочки въ кучу, неприглядныя избенки онова, захватилъ негромоздкй сундучекъ и пошелъ межой черезъ знакомое ржаное поле прямо къ своей избушк. Убогая лачужка съ заколоченными ставнями и запертой наглухо дверью еще боле покосилась на бокъ, плетень завалился, бурьяномъ заросъ дворикъ, отъ хлвушка, гд стояла Буренка, остались одни почернвшя бревна. Обойдя съ тяжелымъ сердцемъ покинутое, заброшенное пепелище, Аксна направился къ сосду.

Дядя Митяй сидлъ на солнышк и ковырялъ слабыми, дрожащими руками лапоть. Онъ не сразу узналъ въ подошедшемъ къ нему горожанин маленькаго почтаря. Подслповатые глаза съ недовремъ вопросительно остановились на юнош, который, снявъ фуражку, улыбаясь, стоялъ передъ нимъ.

— Господи исусе Христе!.. Авксентй!.. Ты ли это?.. Откуда ты!.. А я, братъ, вишь, хвораю… Дюже хвораю… Тетка Матрена ушла на заработки… Бросила все и ушла… Видлъ свою лачугу?… Плохо, братъ… Пора самому крестьянствовать…

Аксна ничего на это не возразилъ и, поговоривъ о своемъ жить-быть въ город, попросилъ дать ему лошадку създить въ Знаменское.

— А это я вотъ для тебя выточилъ, дядя Митяй,— прибавилъ онъ, вытаскивая изъ кармана трубку.

Дядя Митяй былъ очень доволенъ подаркомъ. Внуку онъ приказалъ запрячь въ телгу кобылку и, любуясь трубочкой, приговаривалъ:

— Ишь ты… Самъ выточилъ… Парень на вс руки…

Немного погодя, взваливъ сундучекъ на телгу, Аксна выхалъ вмст съ Иваномъ, внукомъ дяди Митяя, изъ воротъ на улицу, вдоль которой по об стороны тянулись убогя низкя избы. Аксна съ тоскливымъ любопытствомъ озирался вокругъ. Оттого ли, что онъ за три года отвыкъ отъ деревни, или же оново обнищало за это время, но деревенская бднота казалась ему ни съ чмъ несравнимой. Ванька украдкой поглядывалъ на молчаливаго сдока, усердно постегивая кобылку. Миновали они поля и болотца, миновали и перелсокъ, гд въ памятный рождественскй вечеръ Аксна пережилъ жуткя минуты съ глазу на глазъ съ голодной волчицей… Крыша Знаменской усадьбы показалась изъ-за молодой, прозрачной еще весенней листвы сада, раскинутаго передъ господскимъ домомъ.

— Эй, двчонка! посторонись!.. задавлю!— молодцовато крикнулъ Ванька.

Шедшая по дорог тоненькая двочка, лтъ десяти, въ ситцевомъ желтенькомъ плать съ огромнымъ пучкомъ ландышей въ рукахъ, отпрянула въ сторону, вскинувъ испуганные сине глазки на прозжающихъ.

Что-то знакомое, родное, безконечно милое заставило Аксну вглядться въ худенькое личико.

— Глаша!— крикнулъ онъ, выскакивая на ходу изъ телги.

Глазки двочки еще боле расширились.

— У, глупая!— наставительно молвилъ Ванька: — своего брата родимаго не признала.

Двочка задрожала, ландыши посыпались къ ея ногамъ, но Аксна уже былъ около нея и держалъ ее за руки.

— Аксна!.. Акснушка!— могла только выговорить двочка и прижала къ нему омоченное слезами личико.

А вечеромъ того же дня, когда бывшй маленькй почтарь вышелъ съ сестрой посидть подъ ракитой у колодца, Глаша, ласкаясь, сказала:

— Хорошо мн здсь, Акснушка… Вс ко мн ласковы… Не обижаютъ… Только лучше бы намъ вмст… Одни мы вдь съ тобой…

Онъ подумалъ:

‘И впрямь, не лучше ли намъ вмст жить… Лазарю Емельянычу Глаша будетъ за дочку… Вмст и вернемся въ оново…’

Возвратъ въ родную деревню казался ему въ далекомъ будущемъ несомнннымъ…

‘Кто знаетъ, быть можетъ, учителемъ прду сюда!’ — мелькнуло у него въ голов.

Но онъ не повдалъ своей мысли сестр, а Глаша, глядя въ его сяюще, восторженные глаза, ршила, что братъ ее одну не оставитъ и, блаженно улыбаясь, вздохнула полной грудью, точно съ плечъ ея скатилась непосильная тяжесть.

Издане 2-еУч. Ком. Мин. Нар. Пр. допущ. въ ученич. библ. городскихъ, по полож. 1872 г., и двухклассныхъ сельскихъ училищъ.

АКСНА.

Читайте также:

Издане 2-е
Уч. Ком. Мин. Нар. Пр. допущ. въ ученич. библ. городскихъ, по полож. 1872 г., и двухклассныхъ сельскихъ училищъ.