В горном ущелье, Апрелева Елена Ивановна, Год: 1909

Два мира
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Скачать в PDF

Е. АРДОВЪ
(E. И. Апрлева)

ДВА МРА
РАЗСКАЗЫ
ДЛЯ ДТЕЙ СРЕДНЯГО ВОЗРАСТА

Съ 9-ю иллюстрацями художника H. Н. Герардова

Издане 2-е
Уч. Ком. Мин. Нар. Пр. допущ. въ ученич. библ. городскихъ, по полож. 1872 г., и двухклассныхъ сельскихъ училищъ.

Главн. Управл. Военно-учебн. Завед. допущена для ротныхъ библ. кадетскихъ корпусовъ.
ПЕТРОГРАДЪ
1915

Въ горномъ ущель.

Утро брежжетъ. Разсиваются ночныя тни. Посвтлли вершины горъ, но склоны ихъ еще полны темени и только кое-гд начинаютъ срть скалы, да сроватымъ пятномъ выступилъ изъ мглы среди пашни одинокй камень. Небо поблднло, одна за другой гаснутъ звзды. Свтлый серпъ мсяца таетъ, расплывается, какъ облачко. Все спитъ. Не колышется листъ на деревьяхъ, не колеблется трава. Умолкли цикады. Тявкавшая всю ночь собака заснула, положивъ большую голову съ обрзанными ушами на вытянутыя передня лапы. Ни малйшаго шороха. Ночныя птицы, летучя мыши скрылись въ своихъ убжищахъ, дневныя пернатыя еще не просыпались. Все неподвижно: и воздухъ, и ивы, и старый халатъ, наброшенный на колъ для устрашеня воробьевъ, стаями вьющихся днемъ надъ пашнею, засянной горохомъ. Одн говорливыя, слегка серебрящяся въ утреннихъ сумеркахъ струи горной рчонки слышатся среди предразсвтной тишины.
Въ закоптлой юрт Мухамади вс еще спятъ, положивъ головы на засаленныя подушки и лежа тсно рядомъ подъ выцвтшими ватными ситцевыми одялами, на такихъ же одялахъ, разостланныхъ на земл поверхъ войлока. Въ юрт помщается мужъ, жена, старая бабушка, дочь-невста, лтъ четырнадцати, и пятеро малолтокъ, изъ которыхъ младшй, трехъ лтъ, прикорнулъ около матери, а меньшая — двочка лтъ четырехъ — заползла подъ одяло отца и устроилась на его голой загорлой груди.
Первой просыпается горная куропатка въ клтк изъ ивовыхъ прутьевъ, стоящей на земл близъ открытаго входа въ юрту. Она расправляетъ перья, торопливо подбираетъ оставшяся съ вечера зерна джугары {Джугары — сорго, культурное растене, ростомъ стеблей похожее на кукурузу.} и, повертывая вправо и влво красный клювъ, начинаетъ осторожно, словно еще спросонья, свое прерывистое, характерное, охотнику знакомое: ‘ко-ко-ко!.. ко-ко-ко!..’
‘Бе-да-на!.. бе-да-наа!’ — отвчаетъ ему тоже будто спросонья изъ другой, тряпкою накрытой, клтки перепелъ.
На этотъ призывъ поднимаетъ голову Мухамади. Онъ обводитъ сонными глазами юрту, освщенную блднымъ свтомъ занимающагося дня, перекладываетъ съ груди на свою постель спящую дочь и вылзаетъ изъ-подъ одяла. На немъ, сверхъ затасканной срой полосатой рубахи и такихъ же шальваръ, рваный просаленный халатъ съ разноцвтными, отъ ветхости разлзшимися заплатами, а на голов — грязная тюбэтейка. Эти лохмотья Мухамади, какъ и всякй обитатель горнаго ущелья, не снимаетъ ни днемъ, ни ночью.
Мухамади — не старый человкъ. Ему нтъ еще и пятидесяти лтъ. Но лицо его, обвтренное, загорлое, съ широкимъ плоскимъ носомъ, вывороченными толстыми губами, рдкими усами и такою же рдкой, лохматой, запыленной бородою, покрыто мелкими морщинами. Грязь наполняетъ борозды этихъ морщинъ, слоями лежитъ на выжженной ше, на красной, какъ кирпичъ, обнаженной по поясъ груди.
Онъ перетягиваетъ подъ рубахой шальвары, обуваетъ на босыя, почернвшя отъ пыли ноги стоптанныя, дырявыя муки {Широкая обувь съ голенищами и мягкою подошвою, употребляемая самаркандскими и бухарскими горцами.} и, почесываясь, позвывая, выходитъ съ обрывкомъ войлока подъ мышкой изъ юрты.
Востокъ зааллся. Тни сбжали съ горныхъ кряжей. Солнце еще не вышло изъ-за горъ, но позолотило уже ихъ вершины. Мухамади погрузилъ руки въ вырытую близъ поточинки водоемную яму, зачерпнулъ въ горсть воды, пополоскалъ ротъ, провелъ мокрыми руками по бород и обтерся заношенными полами халата. Посл этого краткаго, несложнаго омовеня онъ разостлалъ на земл войлокъ, опустился на колни лицомъ къ западу {Мусульмане средней Ази, становясь на молитву, обращаются лицомъ не къ востоку, а къ западу, т.-е. по направленю къ Мекк.} и, закрывъ лицо руками, совершилъ утреннй намазъ.

[]

Проснулись женщины въ юрт. Откинувъ одяло, Мастюра, жена Мухамади, подняла голову съ подушки, сла и дала тощую, потемнвшую отъ неопрятности грудь трехлтнему Назарк, который принялся сосать, стоя на колняхъ. Заспанными глазами она сонно смотрла на мальчугана, поправляя обтерханный, порыжлый ситцевый платокъ на всклокоченныхъ волосахъ. Круглое ея лицо, несмотря на загаръ и полосы грязи вдоль небольшого носа и рта, несмотря на окрашенные въ черную краску зубы, было довольно миловидно и сохраняло еще нкоторую свжесть.
Назарка выпустилъ грудь, поднялся съ колнъ и выбжалъ изъ юрты. Мастюра встала, натянула старый бешметъ на красную, вылинявшую, загрязненную рубаху съ длинными, ниже кистей спускавшимися рукавами, сунула крошечныя ноги въ кожаныя калоши на высокихъ каблукахъ, взяла большую деревянную чашку и пошла доить корову.
Кряхтя, поднялась старая бабушка, кряхтя, вылзла изъ юрты и, набравъ сухого помта, сваленнаго въ кучу близъ юрты, принялась разводить огонь на сложенномъ изъ камней очаг. Вскор въ чугунномъ, поставленномъ на очаг котл закипла блесоватая густая похлебка изъ муки, проса и кислаго молока. Вс обитатели юрты были теперь на ногахъ. Одяла свернуты и уложены горой къ стн юрты, войлокъ и баранья шкура, на которыхъ спали, вытрясены и снова разложены, гладко утрамбованная площадка передъ юртой выметена.
Вся семья сла вокругъ похлебки, перелитой хозяйкою изъ котла въ глиняную чашку.
Мухамади разломалъ толстую, увсистую круглую лепешку на нсколько частей, раздлилъ ихъ поровну между домочадцами, первый опустилъ въ густое варево свой кусокъ, служившй одновременно и хлбомъ и ложкой, забралъ по возможности больше содержимаго, поднесъ ко рту, откусилъ и снова опустилъ его въ чашку. Его примру послдовали остальные, причемъ пальцы вмст съ лепешкой обмакивались порой въ похлебку, старательно обсасывались и да продолжалась въ сосредоточенномъ молчани, прерываемомъ подчасъ хныканьемъ Назарки, который или не поспвалъ за другими, или выпускалъ свой кусокъ изъ маленькихъ неумлыхъ пальцевъ въ чашку.
Окончивъ завтракъ, Мухамади вытеръ руки о полы халата, тми же полами провелъ по бород и усамъ, намоталъ на голову грязную чалму изъ длиннаго куска бязи, погладилъ по головк малютокъ, нжно имъ, подобно всякому туземцу, любимыхъ, улыбнулся дочери, взялъ заступъ и, не перекинувшись ни единымъ словомъ съ женою, слъ на осла и ухалъ, предоставляя старой бабушк сообщить снох принятое имъ ршене.
Еще недавно семья Мухамади должна была довольствоваться по утрамъ одною черствою лепешкой, запиваемой ключевою водой, и только вечеромъ, посл заката солнца, и то далеко не каждый день, могла позволить себ горячую шурпу {Шурпа — супъ.} изъ риса, моркови, лука и небольшого куска баранины или сала. Но вотъ уже второе лто, какъ Мухамади работаетъ поденщикомъ у русскаго тюря {Тюря — господинъ.}. Поденная плата въ шестьдесятъ копеекъ тэньгой {Тэньга — серебряная бухарская монета равна 15 копейкамъ.} — большая плата для полукочевника, который привыкъ считать деньги не рублями, не тэньгою даже, а чоками {Мдная бухарская монета: 16 чокъ = 5 к.}, и на долю котораго, когда онъ въ кабал у мстнаго кулака, даже и чоковъ перепадаетъ весьма мало. Мухамади, владвшй раньше только дырявою закоптлою юртой, ватными одялами, принесенными посл свадьбы женой, да однимъ годовалымъ жеребенкомъ, съ тхъ поръ, какъ у него завелась тэньга, купилъ корову, осла, приторговалъ пару быковъ, за которыхъ уже внесъ половину платы, оросилъ близъ рчки пашню подъ люцерну, засялъ горохомъ полоску земли, вспахалъ подъ пшеницу полъ-танапа {Бухарскй танапъ — приблизительно 1/4 десятины.} на склон горы и, сдлавшись такимъ образомъ собственникомъ какъ домашняго скота, такъ и небольшого клочка земли, который онъ мечталъ современемъ увеличить, сталъ питаться лучше, а получивъ порядочный калымъ за молоденькую, хорошенькую дочь, сталъ подумывать о женитьб на второй жен, для чего уже въ свою очередь приготовилъ калымъ.
Выборъ его палъ на молодую еще сестру Мастюры, недавно овдоввшую и оставшуюся на попечени своего отца съ единственнымъ сыномъ Бадалемъ, мальчикомъ лтъ одиннадцати, къ которому перешло отцовское наслдство: юрта, корова, пара лошадей, быковъ и нсколько танаповъ земли. Мухамади надялся, что свекоръ, отдавъ за него Фатьму (такъ звали вдову), передастъ ему, за отсутствемъ ближайшихъ родственниковъ со стороны покойнаго зятя, опеку надъ Бадалемъ, и тогда юрта, лошади, быки, земельная собственность перейдутъ въ его временное владне.
Наканун описываемаго утра онъ сообщилъ старой бабушк, своей матери, брачныя свои предположеня. Старая Саламатъ, всю жизнь покорная, послушная сначала, ребенкомъ, отцу, потомъ выбранному для нея отцомъ мужу, затмъ, посл смерти мужа, старшему сыну, въ которомъ души не чаяла, одобрила, какъ всегда, его намрене, и лишь только Мухамади скрылся изъ виду, Саламатъ, не теряя времени, спокойно и вполн безстрастно, какъ нчто совершенно обыкновенное, передала снох замыселъ ея мужа. Мастюра пришла въ сильнйшее негодоване.
— Если Мухамади женится на Фатьм, я убгу къ отцу,— твердо заявила она.
Саламатъ неодобрительно покачала головой.
— Не ты одна… У Нурматы дв жены: у Мансыра дв. Старшина взялъ вторую жену, двчонку молоденькую… Старикъ не хочетъ знать первой жены… Четвертый мсяцъ на нее не смотритъ… А двчонка помыкаетъ ею… Фатьма теб сестра… Она будетъ ласкова съ тобой…
— Убгу!— ожесточенно повторила Мастюра.— И одяла свои возьму… Я не бездтная… Аллахъ далъ мн много дтей!.. Зачмъ Мухамади хочетъ бросить меня?..
— Мухамади не хочетъ тебя бросить… Пока у него не было ни коровы, ни земли, пока онъ долженъ былъ жить малайкой {Низшая изъ туземцевъ прислуга для всякой черной работы} у старшины и сть одну лепешку, онъ не могъ взять второй жены… Чмъ бы онъ сталъ кормить васъ обихъ?..
Саламатъ вопросительно посмотрла на сноху, но взбшенная Мастюра этими доводами не смягчилась.
— Мастюра должна была сть лепешку, а Фатьм онъ будетъ давать палау {Палау — изъ риса, сала и баранины любимое блюдо туземцевъ.}… Мастюр онъ не давалъ даже новаго платка, а Фатьм купитъ шелковую рубашку…
— Онъ — хозяинъ… Онъ воленъ поступать, какъ пожелаетъ,— вразумительно замтила старуха.
Но Мастюра не хотла ничего слушать.
— Убгу,— повторила она.— теб что… Теб все равно… Ты мн не родная мать…
Саламатъ въ свою очередь разсердилась.
— Ты — дурная жена,— сказала она запальчиво.— Добрая жена радуется радости мужа, и за то Мухамадъ, великй пророкъ, испрашиваетъ для нея благословене у Аллаха… Да будетъ прославлено его имя!.. Добрую жену мужъ уважаетъ даже тогда, когда глаза его охотно останавливаются на другой женщин… А злая жена, что худая трава… Всякй охотно швырнетъ ее въ огонь.
Съ этими словами Саламатъ взяла длинную, узкую, пустую внутри тыкву-горлянку, наполненную кипяченымъ молокомъ, и, вложивъ въ тыкву круглую палку, стала бить масло. Мастюра стиснула губы, схватила нсколько грязныхъ тряпокъ, стремительно вышла изъ юрты и пошла на рчку стирать.
Хорошенькая юная Хаитъ равнодушно присутствовала при разговор бабушки съ матерью. Сидя, поджавъ подъ себя ноги, на войлок, она медленно раздергивала мотокъ несученаго шелка синяго цвта, которымъ собиралась вышить тюбэтейку для будущаго своего мужа. Бшенство матери ей казалось забавнымъ, потому что Фатьма вдь не чужая, а родная, и мать, она знала, любила сестру… Такъ чего же она сердится, что Фатьма станетъ жить съ ними?.. На свадьб будетъ весело, и хотя ей уже не дозволятъ оставаться, какъ бывало прежде, вмст съ малолтками среди гостей, а принудятъ сидть завшанною съ невстой и другими женщинами отдльно отъ мужчинъ, но все-таки она украдкой можетъ смотрть, какъ мужчины лакомятся шурпой и палау, а остатки достанутся и ей… Отецъ наврное для женщинъ купить достарханъ {Угощене изъ разнаго рода сластей.}… А потомъ наступитъ день и ея свадьбы… Будущй мужъ мало интересовалъ Хаитъ… Онъ похоронилъ уже двухъ женъ, былъ намного старше ея и считался богатымъ, такъ какъ имлъ дв-три лошади, нсколько танаповъ земли и нсколько штукъ рогатаго скота. Хаитъ надялась, что онъ купитъ ей пару серебряныхъ серегъ… Эти серьги и красная шелковая рубашка составляли завтную мечту двочки.
Мастюра вернулась съ мокрымъ тряпьемъ въ рукахъ и съ дремлющимъ Назаркой на закукоркахъ. Она положила на войлокъ мальчугана, который сонно открылъ-было глаза, пожевалъ губами и тотчасъ заснулъ, разостлала по склону горы на выжженной трав выстиранныя лохмотья и сла штопать драный халатъ Мамадки, старшаго восьмилтняго сынишки, убжавшаго къ пастухамъ пасти отцовскую корову. Зайнэбъ и Ходжинка бгали, возились, дрались, получали шлепки отъ матери и бабушки, ревли, смялись, утшаясь сунутой имъ въ руки лепешкой. Хаитъ трещала, щебетала, какъ птичка, съ бабушкой, но Мастюра молчала, и по этому молчанью Саламатъ знала, что настроене снохи не измнилось.
Солнце между тмъ поднялось высоко и залило палящими лучами горы. Раскалилась скала, у которой прютилась убогая юрта Мухамади, раскалился черный войлокъ, ее покрывавшй. Удушливо жарко въ низенькой юрт, какъ въ пекл. Сухой, жгучй втеръ вихремъ проносится по ущелью, поднимая облако мелкой пыли.
Старая Саламатъ, положивъ сбитое масло въ висвшй на колышк мшокъ изъ бараньяго желудка, принялась-было съ помощью маленькой Зайнэбъ перебирать горохъ для вечерней похлебки, но полуденный зной наввалъ сонъ, голова склонялась на грудь, и Зайнэбъ такъ и не дослушала начатую сказку. Старуха заснула, прислонивъ голову къ груд сложенныхъ одялъ, заснула, свернувшись калачикомъ на войлок, Зайнэбъ, заснулъ съ глинянымъ комочкомъ въ рукахъ, которымъ онъ собирался запустить въ сестренку, шустрый, шаловливый Ходжинка. Не спали только Мастюра, да молоденькая Хаитъ.
Втеръ свободно гулялъ по ущелью, пыль свободно носилась столбомъ по склонамъ обожженныхъ солнцемъ горъ. Воздухъ становился все удушливе. Горная куропатка, раскрывъ клювъ, тяжело дышала, перепелъ, молча, сидлъ нахохлившись въ клтк.
Тонке пальчики Хаитъ все медленне раздергивали шелкъ, хорошенькая головка склонялась то вправо, то влво, глаза слипались. Хаитъ вздрагивала, раскрывала глаза, но черезъ минуту вки снова смыкались, и двочка, прислонивъ головку рядомъ съ головой бабушки, крпко заснула.
Не спала одна Мастюра. Накладывая одну заплату за другой на разлзавшйся по всмъ направленямъ халатъ Мамадки, она продолжала вытягивать нитку, пришивая заплату неровными грубыми стежками. Въ сердц ея кипла горькая обида, глаза наполнялись слезами и слезы капали на лежавшую на колняхъ рвань. Обидне всего казалось ей, что вотъ она всю брачную жизнь провела въ нищет, а теперь, лишь только впервые появились и шурпа, и кое-когда даже палау, вторая жена отнимаетъ ея долю и долю ея дтей, и, пожалуй, снова, вмст съ двчонками, придется ей довольствоваться лепешкой съ водой, а о новыхъ калошахъ и ичигахъ {Ичиги — родъ чулка изъ козловой кожи.} нечего будетъ и думать… Все достанется Фатьм…
— Нурматъ, Мансыръ, Старшина,— перебирала она названныхъ бабушкой однокишлачниковъ {Кишлакъ — селене, однокишлачникъ — односеленецъ.}.— Все это богачи… Имъ просто кормить двухъ женъ… А Мухамади?.. Давно ли сталъ получать тэньгу отъ урусъ-тюря… И ужъ хочетъ завести вторую жену…
Maстюра съ сердцемъ дернула нитку, причемъ разлзлась пришиваемая заплата. Пришлось на эту заплату наложить другую, оторванную отъ никуда не годной рубахи мужа…
— Юрту поставятъ рядомъ… Мухамади перейдетъ туда къ Фатьм…
Слезы закапали сильне, оставляя грязныя борозды на запыленномъ лип.
Втеръ свистлъ, трепалъ войлокъ юрты, шелестилъ сухой травой, увлекая по склону горы оторванные стебли колючки.
Мастюра вспомнила о разостланныхъ на земл лохмотьяхъ, встала и вышла изъ юрты. Втеръ усплъ уже подхватить штуки три-четыре тряпья и перенесъ ихъ на высокй кустъ сабура, гд он, зацпившись за высохше стебли, разввались какъ флаги.
Мастюра собрала пылью покрытую ветошь въ охапку и понесла-было ее въ юрту, когда на узкой козьей троп, проложенной у подошвы горы, показался оселъ, на немъ мальчикъ въ красномъ халат, а сзади мальчика женщина въ синемъ халат и черной, спущенной на лицо волосяной стк.
Мастюра бросилась въ юрту, швырнула тряпье въ уголъ и снова выбжала.
Оселъ, быстро перебирая копытцами, легко поднимался съ двойной ношей въ гору. Maстюра, заслоняя глаза рукой отъ солнца, стояла неподвижно у юрты. Въ мальчик она узнала своего племянника Бадаля, а женщина, сидвшая сзади, несомннно была Фатьма. Оселъ поднялся въ гору. Всадники слзли съ него, и женщина, откинувъ уродливую стку, приблизилась къ Мастюр. Сестры обнялись, припавъ къ плечу, и похлопали другъ друга по спин. Фатьма была дородне, выше сестры и безусловно некрасива. Но толстое, широкое, помченное оспой лицо выражало добродуше, а маленьке узке глаза свтились умомъ и энергей. Войдя въ юрту, она съ улыбкой оглядла спящихъ и сла, по приглашеню сестры, на войлокъ. Отъ шума голосовъ проснулась бабушка. Саламатъ радостно привтствовала гостью, разбудила Хаитъ и, приказавъ ей принести студеной воды изъ бьющаго изъ-подъ скалы источника, разостлала передъ Фатьмой полотенце, разломила лепешку, положила куски на полотенце и вторично похлопала, въ знакъ привтствя, Фатьму по спин.
Бадаль не вошелъ въ юрту, а, свъ на осла, отправился дальше съ порученемъ отъ дда къ богатому Нурмату.

[]

Хаитъ тмъ временемъ принесла воды, Мастюра разрзала дыню, и Фатьма, утоливъ жажду и закусивъ лепешкой, принялась за дыню.
Разговоръ начался съ разспросовъ о здоровьи, перешелъ на новую красную рубашку, которую себ сшила Фатьма, а потомъ перескочилъ на то, что шайтанъ {Шайтанъ — чортъ.} высосалъ за ночь молоко у коровы. Теленка далеко привязали отъ матки, никто его не отвязывалъ, а между тмъ къ утру не было ни капли молока въ сосцахъ.
Мастюра тоже принимала участе въ разговор, но не такъ словоохотливо, какъ обыкновенно. Она опять взялась за штопку халата, а глаза украдкой скользили по фигур Фатьмы.
Вдова была одта чище, нарядне своихъ родственницъ. На ногахъ у нея были новые ичиги, въ ушахъ посеребренныя серьги съ цвтными камешками въ длинныхъ подвскахъ, на голов — новый съ разводами желтый платокъ. Фатьма, съ своей стороны, пытливо посматривала на сестру и въ маленькихъ глазахъ сквозила веселая усмшка.
Проснулся Назарка и потребовалъ грудь. Насосавшись, онъ жадно схватилъ поданный ему ломтикъ дыни и, весь обливаясь липкимъ сокомъ, запустилъ блые, острые, какъ у волченка, зубы въ сладкую, душистую, нжную мякоть.
Несмотря на общую оживленную болтовню, обитательницы юрты чувствовали нкоторую напряженность. Съ любопытствомъ посматривала Хаитъ на тетку, вопросительно глядла на гостью и Саламатъ.
Когда дыня была съдена, Хаитъ собрала обглоданныя корки и вынесла изъ юрты. Фатьма тоже на минуту вышла, полила себ воды на пальцы, вытерла руки о бешметъ, вернулась въ юрту и подсла къ сестр. Наступило молчане, прерываемое вздохами Саламатъ, которая начала снова перебирать горохъ. Хаитъ тоже вернулась и сла со своимъ моточкомъ рядомъ съ бабушкой.
— Теб Мухамади говорилъ?— спросила сестру Фатьма, понижая голосъ.
— Бабушка сказала,— возразила Мастюра, и лицо ея потемнло, но сна не отвела глаза отъ работы.
— Ну, и что-жъ?
— Ничего… Разв я могу ему помшать…
— Нтъ… А ты сама, что скажешь?
— Я убгу къ отцу…
Фатьма помолчала.
— И одяла свои возьму… И Зайнэбъ… Онъ любитъ двочку… И Назарку тоже… И… и Ходжинку.
— А что скажетъ отецъ?
Мастюра молчала. Лицо ея еще боле потемнло.
— У него и своихъ маленькихъ много…
Мастюра продолжала молчать, но въ плотно сжатыхъ губахъ выражалась твердая ршимость не отступать отъ своего намреня.
Саламатъ тяжко вздохнула и что-то недовольно пробормотала. Хаитъ отвела глаза отъ шелка и съ любопытствомъ переводила взоръ отъ матери на тетку и обратно. Фатьма смотрла на Мастюру. Усмшка, мелькнувшая въ ея лукавыхъ глазахъ, проступила на лицо и разверзла толстыя, мясистыя губы. Она положила руку на плечо сестры.
— Оставайся здсь,— снисходительно сказала вдова.
Мастюра отрицательно покачала головой.
— Я не пойду за твоего Мухамади…
Мастюра подняла голову и съ испугомъ взглянула на сестру, какъ бы не вря своимъ ушамъ. Дрогнувшая рука старой Саламатъ выпустила обратно въ чашку отобранныя въ горсть для куропатки негодныя зерна. Хаитъ во вс глаза уставилась на тетку, раскрывъ отъ изумленя хорошенькй розовый ротикъ. Фатьма обвела всхъ взглядомъ и, довольная произведеннымъ впечатлнемъ, улыбнулась еще веселе. Глаза ея остановились на Саламатъ.
— Пусть бабушка скажетъ Мухамади, что я не пойду за него…
— Не пойдешь?— съ неудовольствемъ переспросила Саламатъ.— А зачмъ?.. Мухамади калымъ {Выкупъ за невсту.} далъ.
— Еще не далъ… Я сказала отцу… Если Мухамади бросаетъ Мастюру посл того, что Мастюра родила ему трехъ сыновей да двухъ двчонокъ, да двухъ мальчишекъ Аллахъ взялъ — такова была его воля,— то онъ и меня броситъ и возьметъ третью жену… Я не хочу, чтобы онъ изъ-за меня бросалъ Мастюру… Отецъ говоритъ: не хочешь, не надо, насильно не отдамъ.
Лицо Саламатъ въ свою очередь потемнло. Бабушка обидлась за сына, но она привыкла и при удач, и при неудач молчать и потому, ничего не сказавъ, начала угрюмо снова отбирать негодный горохъ отъ чистаго.
Мастюра просяла. Глаза ея наполнились слезами благодарности и, глядя сквозь эти слезы на Фатьму, она шептала:
— Ты — добрая сестра!.. Ты — добрая сестра!..
Фатьма потрепала ее по плечу.
— Нтъ,— произнесла она весело,— я еще подожду выходить замужъ… И Бадаль не хочетъ… Подожди, говоритъ… Самъ найду теб мужа… Большой калымъ возьму…
Съ этими словами она поднялась съ войлока, такъ какъ Бадаль, исполнивъ поручене, вернулся за матерью.
Мастюра, припавъ плечомъ къ плечу сестры, нжне обыкновеннаго похлопала ее по спин и смотрла ей вслдъ, пока осликъ со своими всадниками не скрылся изъ виду.
Солнце близилось къ закату. Втеръ стихъ. Издали доносилось мычанье возвращающагося стада. Мастюра, подавляя выражене радости на лиц и избгая встрчаться взглядомъ съ недовольною Саламатъ, разостлала выскобленную отъ шерсти баранью кожу, замсила въ чашк тсто и, густо посыпавъ на кожу муки, начала валять лепешки. Саламатъ, вмст съ Хаитъ, растопила сухою травой примазанный къ земл учакъ {Своеобразная печь для печенья лепешекъ, эта печь иметъ форму корчаги, усченной въ наиболе широкой ея части, и примазывается глиною на поверхности земли, причемъ горло служитъ отверстемъ для введеня внутрь сначала топлива, а затмъ, когда стнки раскалятся, сваленныхъ лепешекъ.}. Свалявъ съ полдюжины лепешекъ, Мастюра обрызгала ихъ водою и торопливо пришлепнула къ раскаленнымъ внутреннимъ стнкамъ печи. Давъ лепешк пропечься съ одного бока, она торопливо переворачивала ее на другой. Это требовало большой сноровки. При малйшей оплошности лепешка падала въ горячую золу и обугливалась. Но Мастюра туго знала свое дло. Надвъ на руку рукавицу изъ сложенной вдвое бязи, она благополучно вынимала одну за другой дымящяся лепешки, клала ихъ на доску, покрытую полотенцемъ и, прикрывъ другимъ полотенцемъ, уносила въ юрту.
Саламатъ между тмъ развела огонь и поставила котелъ съ похлебкой изъ гороха и жирной баранины.
Теперь все ожило вокругъ юрты, Зайнэбъ, Ходжинка и Назарка съ визгомъ гонялись другъ за другомъ и за Байнаромъ, молодымъ желтымъ псомъ съ отрубленнымъ хвостомъ, который подъ вечеръ неизвстно откуда явился домой. Мычала корова, пришедшая съ пастбища, мычали волы, привязанные Мамадкой на ночь у рки, ржали стреноженные жеребцы, а куропатка и перепелъ заливались крикомъ, суетливо перебгая въ клткахъ изъ стороны въ сторону.
Повяло вечерней прохладой. Въ воздух потянуло кизякомъ, запахомъ баранины и печенаго тста. Запахъ этотъ прятно щекоталъ ноздри голодныхъ ребятишекъ. Они то и дло подбгали къ бабушк и жадно заглядывали въ котелъ, гд клокотало, распространяя вкусно пахнувшй паръ, густое варево, съ неменьшей жадностью поглядывалъ издали на котелокъ и Байнаръ, скромно виляя обрубкомъ хвоста и не дерзая подойти ближе.
Вернулся Мухамади съ работы усталый, голодный и прислъ на корточки у кипящаго котла.
Улучивъ минуту, когда Мастюра ушла доить корову, а Хаитъ разстилала одяла въ юрт, старая Саламатъ сообщила сыну о посщени Фатьмы и о разговор между обими сестрами. Мухамади ни слова не проронилъ. Молча слъ онъ ужинать, отдлилъ себ, по праву хозяина, львиную долю отъ куска баранины, варившейся въ похлебк, себ же взялъ и кость, считающуюся лакомымъ кусочкомъ, и, поглодавъ ее, молча передалъ Мамадк, а тотъ, схвативъ эту кость обими руками, началъ съ упоенемъ обгладывать и обсасывать, въ то время, какъ Ходжинка и Назарка съ завистью и вожделнемъ смотрли на него.
Посл ужина Мухамади ползъ подъ одяло, за нимъ послдовала маленькая Зайнэбъ, положила голову ему на грудь, и отецъ и дочь скоро заснули. Заснули и шалуны мальчуганы, пока мать убирала около юрты, заснули также куропатка и перепелъ.
Хаитъ улеглась рядомъ съ бабушкой и попросила ее разсказать сказку. Саламатъ не отказала въ просьб любимой внучк и завела длинный разсказъ о прекрасной дочери богатаго человка и о храбромъ, но бдномъ охотник. Богатый человкъ не хотлъ отдать дочь за бдняка. Охотникъ пошелъ къ беку и сказалъ: ‘Я убью волка, который таскаетъ твоихъ барановъ, а ты мн дай дв горсти тэньги’… ‘Хорошо’, сказалъ бекъ. Охотникъ убилъ волка, но бекъ не уплатилъ даже трехъ чоковъ, а послалъ изловить блую цаплю, которая говоритъ человчьимъ языкомъ и знаетъ, гд спрятанъ сундукъ съ большой ханской казной. Охотникъ убилъ змя, терзавшаго блую цаплю, досталъ сундукъ съ казной и женился на прекрасной двушк.
Долго длилась сказка о злоключеняхъ храбраго охотника и прекрасной двушк, долго дребезжалъ въ ночной тиши старческй голосъ, прерываемый порою серебристымъ смхомъ Хаитъ.
Слушала сказку и Мастюра, но, противъ обыкновеня, не длала никакихъ замчанй и только тихо про себя улыбалась, когда Хаитъ заливалась смхомъ. Мысли ея упорно возвращались къ Фатьм.
— Добрая сестра!.. добрая сестра!..— думала она.— А что, если Мухамади да возьметъ себ чужую въ жены?— вдругъ мелькнуло у нея въ голов.
Мастюра тревожно заметалась подъ одяломъ и попыталась вслушаться въ сказку, но безуспшно.
Саламатъ умолкла, заснула Хаитъ, заснула и бабушка. Не спитъ одна Мастюра.
Ночь, жаркая, душная, окутываетъ ущелье. Стихшй къ закату солнца жгучй втеръ снова поднимаетъ облако пыли, рветъ, треплетъ убогую юрту. Въ открытое верхнее круглое отверсте тускло, словно сквозь дымку, свтитъ блдный серпъ мсяца, озаряя неяснымъ, мерцающимъ свтомъ лицо Мастюры. Что-то колетъ, жжетъ ее, какъ раскаленное желзо. Ей нудно, душно, тяжко. Кровь бьется въ вискахъ, дыхане сперлось, сердце колотится. То шайтанъ навалился на грудь и сдавилъ ей горло.
Мастюра дико вскрикнула. Мухамади поднялъ голову и спросонья испуганно взглянулъ на жену. Она сидла простоволосая, растрепанная и, ломая руки, жалобно стонала. Мсяцъ освщалъ мертвенно-блдное лицо съ расширенными отъ ужаса глазами. Мухамади торопливо повернулся къ жен спиной, чтобы ничего не видть, ничего не слышать. Проснулась и Caлaматъ. Старуха подползла къ снох, надавила ей плечи руками, принудила лечь, окропила водой и стала шептать надъ нею молитву. Мастюра успокоилась, глаза, непривычные къ долгому бдню, сомкнулись и она тихо заснула.
Тишина воцарилась въ юрт, а въ ущель вихремъ носился втеръ, и въ бшеной пляск кружились, носились по склонамъ горъ оторванные стебли сухой колючки. Все живое притаилось, все затихло, все спало… Одинъ Байнаръ, положивъ голову на передня лапы, слабо потявкивалъ во сн, да неумолчно стрекотали цикады въ сухой, отъ втра шуршащей трав…
Апрелева Елена Ивановна
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Аксёна, Апрелева Елена Ивановна, Год: 1909
  2. Дитя кочевников, Апрелева Елена Ивановна, Год: 1909
  3. Найденыш барышни Лизаветы Ивановны, Апрелева Елена Ивановна, Год: 1909
  4. Макбет, Лэм Чарльз, Год: 1808
  5. Коко, Немецкая_литература, Год: 1904
  6. Нищему подать — Богу взаймы дать, Гатцук Владимир Алексеевич, Год: 1894
  7. Первое горе, Рогова Ольга Ильинична, Год: 1885
  8. Четверо из гусиного гнезда, Зилов Лев Николаевич, Год: 1929
Электронная библиотека