Проспорил, Дорофеев Николай Васильевич, Год: 1937 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 6 минут(ы)

Н. Дорофеев

Проспорил

Государственное издательство
1927

ДЕШЕВАЯ БИБЛИОТЕЧКА
ДЛЯ ДЕТЕЙ СРЕДНЕГО И СТАРШЕГО ВОЗРАСТА

Любит Митька дедушку. Сколько он от него сказок переслушал! И во всякой игре дедушка помощник. Чижика ли сделать, шар, городки — все дедушка. Отколотят Митьку, — дедушка в обиду не даст, обидчика за вихры выдерет. А Митька тоже без дедушки яблока не съест: ‘на, дедушка, попробуй’.

У дедушки лысина мокрая, по рябому лицу пот течет, в одной руке клин, в другой топор. Пробьет дыру, воткнет кол, и Митька знает уж что подать дедушке, ножик или ивовый прут.

Утром, пока старик на прогулке колышки тесал, Митька два раза в болото за ивняком сходил. Дедушка рьяно работает, в руках то-и-дело колышки меняются. И незаметно тянется за ним частокол от сарая к Ивановой усадьбе, к рассаднику, к овину.

— Ну, Митяй, мы с тобой такую стену установим… Цыпленок не пролезет.

А у Митьки в голове свои думы. Рассказывала учительница про аэроплан, теперь ему страсть хочется его посмотреть. ‘Эх, если бы пустили, обязательно в Москву поехал’.

— Дедушка, а ты ероплан видел? Прищурился дед, в памяти копается.

— Ироплан, Ироплан… Видел. Ну уж и пес же был… Князь-то с ним бывало на медведя ходил.

— Чудной, дедушка — смеется Митька — ведь это не собака ероплан-то… Это на манер большой птицы. На ним люди летают.

У дедушки веселей руки заходили, колышки закланялись, откашлялся, и голос досадливый.

— Фу, прорва. Слышал я про него, слышал. Только, признаться, Митька, я не верю, что на нем люди летают. Думаю, все это отвод глаз.

— Не отвод, дедушка, в самделе есть. Сергей Прохоров в Москве был, сам видел.

Дедушка покачал недоверчиво головой и ласково ладонью провел Митьке по голове.

— Глуп еще ты, всему верить нельзя.

Митьке чудно и досадно. Неужели врут у учительницы книги. Да и не только в книгах… Рассказывал про аэропланы как-то на сходке и Сергей Мартьянов. Тот сам был на фронте и видел, как оттуда люди бомбами пуляли. А дедушка говорит:

— Небось уж годов сорок прошло. Поехал я в Москву к покойнику Кузьме. Жил он в ту пору в Черкизове на красильной фабрике. Вышли мы в праздник погулять, а он ко мне и пристал: пойдем да пойдем, отец, в балаган. Пошли. И выходит там человек, ну простой такой, плюгавенький, и давай… То из рта си -тец вытаскивает, то руки себе шилом проткнет, а под конец вытащил изо рта палку, на палке тряпка, и давай ею махать. Ну, думаю, не жилец ты теперь на этом свете! Потом кончил он свои покусы, вышел и показывает руки, а у него на руках хоть бы заметка какая. Вот, милый, как люди могут глаза отводить.

У Митьки слезы на глазах, спорит с дедушкой, обещался Сергея Мартьянова к нему привести, а дедушка одно твердит.

— Что мне твой Сергей-то… Нет, милый, ты еще молодо-зелено, тебе того не видеть, что я видел.

Большое село Шлыково, в год два базара бывает, на Петров день граблями торгуют, молотками, косами, серпами, на Покров хлебом, кадками, корчагами, гребнями-самопрядями, сенными корзинами. На самой середине села на красной стороне дом двухэтажный ширится, зеленая крыша словно форс задает крестьянским нечесаным избам. Бывало здесь трактир был с постоялым двором купца Писавнина, а теперь: ‘дом крестьянина’.

Есть в Шлыкове и волостной совет, кооперация, и недавно за прудом на пригорке изба-читальня примостилась, и стоит она на просторе словно девка модница, жеманится, ребят молодых к себе завлекает.

В троицын день в Шлыково приезжали рабочие из города, привезли они комсомольцам проволоки три круга, два ящичка и шефами себя назвали, по-родному распрощались. Потом комсомольцы у избы два стычных столба поставили, проволоки напутали, а в избе в середнем простенке трубку приставили. И потянулись в Шлыково из окрестных деревень старые, молодые, девки, ребята.

Из Коновалова почти все молодые мужики ходили, а ребятишки днюют и ночуют в Шлыкове.

Пришел Митька из Шлыкова, к дедушке.

— Ну уж и говорит же здорово радио. Нет ни проволоки, ничего, а выйдет время, и начнет про все толковать.

Дедушка в бороду себе посмеивается.

— Милый, я уж давно это знаю. Небось годов тридцать назад я с Егором судился из-за покоса, приехали в город и я в трактир к Павлу Ивановичу с Сергеем Егоровым зашли. Сергей свидетелем у меня был. Только я налил себе в блюдце, слышу над самым ухом, как закричит, закричит. ‘Паранька моя, косорылая’. Смотрю: труба стоит, а под трубой вертится.

Дедушка и глазом подморгнул, а сам так-то ехидно улыбается.

— Подошел ближе, а вертятся черные такие штуки, на манер как бы приглушки печные, только чернее много, аж светятся. Павел Иванович смеется: ‘Грамофон, говорит, эта штука называется. Иголки, говорит, по нарезу на черненьких кружках-то ходят, оттого и слова получаются’.

Митька и так и эдак дедушке толкует, а тот на своем уперся.

— Знаем, мы… Грамофон.

— Давай, дедушка, поспорим на таску волос. Грамофон я видел в Ермилове у поповой дочери, так тот такой, как ты говоришь. А это радио. Люди в Москве говорят, а по воздуху летят слова и прямо на проволоку.

— Так они и прилетят, слова-то, к вам на проволоку! Вот мы с тобой сейчас говорим, не больно наши слова на проволоку-то скачут.

— Так приспособлено, дедушка, из одного места в Москве-то говорят.

Дедушка редко злится на Митьку, а сейчас, как рак, покраснел, Митьке руку сует.

— Давай, подлец, поспорим. Давай. Уж и натаскаю я тебе вихор-то!

В воскресенье дедушка и в церковь не пошел, положил в карман ячменную лепешку, и поплелись они с Митькой к Шлыкову.

В Шлыкове по-праздничному, бабы на заваленках в новых платьях сидят, семечки шулушат. У церковной ограды на лавочке девки с ребятами сидят, посмеиваются, а Васька Косой на гармонии пиликает.

Дедушка Афанасий идет селом, развеваются полы у ряднинной рубахи, на палку опирается, а сам над Митькой трунит.

— И надеру же я твои волосенки, если приглушки увижу. Из Москвы, говоришь, слышно, я так тебе надеру, не то что Москву услышишь, а и увидишь.

Поздоровался дедушка с мужиками, бабам фуражку снял, а на ребят покосился.

— Не умеют теперь гулять. Эх, как мы бывало хороводы водили, за двадцать верст услышишь, а, они, ишь на гармонии-то скулят, словно детей убаюкивают.

Подошли к читальне, Митька на столбы показывает.

— Вот, дедушка, антенна, которая слова-то принимает.

Дедушка уперся в столб, покачнуть хочет.

— Хорошо закопали, за это люблю, молодцы.

Вошли в читальню. На стенах портреты, плакаты, в простенке труба.

— Гляди, дедушка, никаких приглушек нет. Дедушка не слушает Митьку, на картины смотрит. Видит он на одной картине мужика, в один кузов рожь сыпет, из другого ситец тащит.

— Забавные картины,— улыбается он,— есть над чем голову поломать.

Взглянул на другую картину, на той лошади нарисованы, потом зверки какие-то, никогда дедушка таких зверей не видел. Вспомнил он каурую кобылу и вздохнул. Двадцать зим подряд возил на ней лес, дрова в уездный город к купцу Прошину. И не сдала кобыла, как кремень была. ‘Прочны были лошади — думал он, — и народ был прочен, теперь не то…’

Подошел Митька к дедушке, на плакат посмотрел, потом по замарашкам глазами водит, читает.

— Прародитель лошади, пятипалый эогипос.

И любо дедушке на Митьку, — по голове гладит.

— Молодец, грамотей будешь, знать будешь все.

А ребята вьются возле дедушки, кричат:

— Дедушка и ты пришел послушать?

Пристают ребята и к очкастому избачу.

— Товарищ Коробов, скоро начнется?

— Через десять минут.

Подошел дедушка и к трубе, пощупал ее, головой качнул. Но вот шикнул Коробов, все на лавки расселись, в трубу глазами уперлись. Смотрит и дедушка в трубу, да так и пристыл.

— Слушайте, товарищи, слушайте! Будут исполнены…

Не вертятся под трубой приглушки, а словно вот кто из стены:

У Николы колоколы,

а у Спаса чугуны,

у Николы попы воры,

а у Спаса колдуны

Кругом прыснули все. А дедушка на всех смотрит по сторонам оглядывается — может где кто спрятан? И опять глазами в трубу.

Посмотрел, посмотрел — да потом как рукой по коленке хлопнет:

— Ах, чтоб вам!.. Ну и оказия!.. И впрямь без приглушек. Скажи на милость.

А сам к Митьке:

— Ну, Митяй, не зря ты сюда, оголец, ходишь. А труба заливается.

Развел дедушка руками, на лице праздник.

— Ну и народ пошел. Телега без лошади ездит, люди, говоришь, на птицах летают, а теперь на тебе… из Москвы поют, а за двести верст в Шлыкове слушаем.

Нагнул голову и Митьку под локоть толкает.

— На, шельмец, дери, дери своего прадедушку.

Н. Дорофеев

Проспорил

Читайте также: