А. С. Курилов
Аксаков К. С.: биобиблиографическая справка, Аксаков Константин Сергеевич, Год: 1990
Время на прочтение: 10 минут(ы)
АКСАКОВ, Константин Сергеевич [29.III(10.IV).1817, с. Ново-Аксаково Бугурусланского у. Оренбургской губ. — 7(19).XII.1860, о Корфу (Керкира) Ионического арх. (Греция), похоронен в Москве в Симоновом монастыре) — критик, поэт, публицист, драматург, историк, филолог. Старший сын С. Т. Аксакова. Детские годы про шли в южном Предуралье на степных просторах Оренбуржья и Башкирии. С осени 1826 г. почти безвыездно живет в Москве, летние месяцы проводит в подмосковном с. Абрамцево, приобретенном родителями в 1843 г. Получил домашнее образование.
Первые поэтические опыты А. не сохранились. Из дошедших до нас стихов самые ранние написаны, когда юному поэту было десять — двенадцать лет, первое выступление в печати относится к 1832 г. В 1832—1835 гг. А. учится в Московском университете на словесном отделении, входит в кружок студентов и молодежи (1832—1837), объединявшихся вокруг Н. В. Станкевича. А.-студент весь во власти лирической стихии, все находит у него поэтический отклик (стихотворения ‘Я видел Волгу…’, 1832, ‘Воспоминание’, ‘Орел и Поэт’, 1833, ‘Фантазия’, ‘Раздумье’, ‘Мечтание’, 1834, и др.). Уже тогда он почувствовал в себе призвание к общественной деятельности, желание ‘среди народных волн, / Восторга пламенного полн, / Греметь торжественно глаголом! / И двигать их, и укрощать, / И всемогущим правды словом / Их к пользе общей направлять…’ (‘Зачем я не могу…’, 1832).
Входивший в кружок Станкевича В. Г. Белинский привлекает А. к сотрудничеству в газете ‘Молва’ и журнале ‘Телескоп’, а после их закрытия (1836) к сотрудничеству в журнале ‘Московский наблюдатель’, фактическим редактором которого в 1838—1839 гг. являлся сам критик, и в журнале ‘Отечественные записки’, отдел критики и библиографии которого Белинский возглавил в 1840 г. На страницах этих изданий (под инициалами А. К., псевдонимом К. Эврипидин, криптонимом -кс-, а затем и под собственным именем) увидели свет лирические стихотворения А., отрывок из драматической пародии в стихах ‘Олег под Константинополем’, направленной против крайностей ‘скептической школы’ М. Т. Каченовского и ‘стихотворных идеализации истории’ (1835, полностью опубл. в 1858 г.), некоторые прозаические произведения, переводы, преимущественно из Шиллера и Гете, несколько рецензий, в т. ч. на ‘Основания русской грамматики’ Белинского (1839).
Это было время увлечения А. немецким романтизмом, поэтикой метаморфоз, видений, тайн, ‘роковых встреч’, ‘потусторонним’, ‘нечистой’, как говорится, силой, героями-оборотнями, образами обреченных на гибель влюбленных мечтателей и т. п., что и получает отражение в его творчестве (баллада ‘Русская легенда’, 1835, повести ‘Вальтер Эйзенберг’ (‘Жизнь в мечте’), ‘Облако’, 1836, стихотворения ‘Гроза’, ‘Путь’, ‘Тэкле’, ‘Первая любовь’, 1835, ‘Разговор’, ‘Тучи грозные покрыли…’, ‘Да, я один, меня не понимают…’, 1836, ‘И вот мой путь…’, 1837, и др.). Отдавая дань традиции, следование которой высоко почиталось в среде романтически настроенной молодежи той поры, А. совершает поездку-паломничество в Германию и Швейцарию (1838), а по возвращении с головой уходит в переводы из немецких поэтов.
Неизвестно, как бы в дальнейшем сложилась творческая судьба молодого поклонника немецкой литературы и культуры, если бы в 1839 г. в московских салонах не разгорелся спор по поводу двух не предназначавшихся для печати и распространявшихся в списках статей — ‘О старом и новом’ А. С. Хомякова и ‘В ответ А. С. Хомякову’ И. В. Киреевского, где остро ставились вопросы о настоящем, прошлом и будущем России. Это событие — предвестник грядущих баталий между западниками и славянофилами — перевернуло всю жизнь А. Он оставляет свои занятия переводами и активно включается в полемику, которая с каждым днем становилась все ожесточеннее, вовлекая в число спорящих все новых и новых участников.
А. сближается с ‘возмутителями спокойствия’. Он разделяет прозвучавшую в их статьях критику крепостничества, этого ‘наглого, по выражению Хомякова, нарушения всех прав’. Его воодушевляет идея преобразования России на самобытных началах, предполагавших возврат к формам жизни, выработанным еще в Древней Руси и свойственным вообще жизненному укладу славянских народов (община, соборность, вече, крестьянский сход, принимающий решения всем миром, и т. д.). Отсюда название ‘славянофильство’ (т. е. любовь к славянам, к исторически сложившимся началам их жизни и быта), закрепившееся за этим учением о путях преобразования российской действительности, в разработке которого А, суждено было сыграть заметную роль.
А. стоял у истоков славянофильской критики. В 1842 г. выходит его брошюра ‘Несколько слов о поэме Гоголя ‘Похождения Чичикова, или Мертвые души’, где с восторгом утверждалось, что в гоголевской поэме восстает ‘древний, гомеровский эпос’, что само ‘эпическое созерцание Гоголя — древнее, истинное’, а потому он ‘в отношении к акту творчества’ (близко нашему понятию ‘художественный метод’) может быть сопоставим лишь с Гомером и Шекспиром (К. С. Аксаков, И. С. Аксаков. Литературная критика.— С. 141—148). С резкой критикой основных положений брошюры выступил В. Г. Белинский, отметив, что А. ‘навязал поэме Гоголя значение, которого в ней вовсе нет’ (Полн. собр. соч.—М., 1955.— Т. VI.— С. 255). Сам Гоголь находил в брошюре А. ‘свои достоинства’, ‘две-три истинно поэтические мысли’ и ‘много непростительной . юности…’ (Полн. собр. соч.— М., 1952.— Т. 12.— С. 186—187).
А. явился инициатором оригинальной формы пропаганды славянофильских идей, которая заключалась в отказе от западноевропейских фасонов одежды — сюртуков, шляп, фраков и т. п.— и демонстративном ношении национального платья. Он сшил себе по древнерусским образцам длиннополый зипун — ‘святославку’, и головной убор — ‘мурмолку’, отпустил бороду, считая, что она ‘есть часть русской одежды’, отнятой у нас по приказу Петра I, и, начиная с осени 1843 г., стал появляться на московских улицах и в обществе в таком виде, а порою еще и в сапогах и красной рубахе. Эффект, по свидетельству современников, был огромен, общественный резонанс — тоже. Молодые дворяне начали отпускать бороды, шить шапки-мурмолки, надел ‘святославку’ и С. Т. Аксаков. Устами героя стихотворения ‘Монолог’ (1845) А. раскроет глубинный смысл подобного образа действий, за которым необходимо, как он верил, следует внутреннее преображение человека, возрождение его национального чувства: ‘Я надеваю Русскую одежду. / И имя самое мое теперь / Звучит мне как бы вновь / Всем Русским звуком…’
Однако движение ‘за русское платье’ было недолгим. Напуганное революционными событиями 1848—1849 гг. и усмотрев в бороде ‘знак, вывеску известного образа мыслей’, царское правительство в апреле 1849 г. специальным циркуляром запретило дворянам, и прежде всего состоящим на государственной службе, ношение бород. С К. и С. Т. Аксаковых были взяты персональные расписки, по которым они обязывались не появляться в общественных местах ‘в русской одежде’.
А. определил главное условие славянофильской концепции преобразования общества: единение всех сословий ‘в одну великую семью’ и искупление покаянием тяжкого греха ‘постыдной измены’ русскому, позора ‘нравственного плена’ под ‘цепью золотой’ западного просвещения, принесшего с собою ‘равнодушие, презренье Родной земли и дел родных’ (‘Поэту-укорителю’, 1845). Первым шагом на этом пути, считает А., должно стать отвращение от всего заемного и сближение с народом, ‘землею’: ‘Слетел туман! Пред нашими очами / Явилась Русь!.. Родной ее призыв / Звучит опять… / Земле родной — все, что нам Небо дало, / Мы посвятим!…’ (‘Возврат’, 1845).
А. первым указал на необходимость нового подхода к изображению русского народа, на недопустимость говорить о нем, ‘могучем хранителе жизненной великой тайны’, снисходительно, с ‘чувством своего мнимого превосходства’, отметив рассказ И. С. Тургенева ‘Хорь и Калиныч’ как пример благотворного (‘Вмиг дается сила!’) прикосновения писателя ‘с участием и сочувствием’ ‘к земле и к народу’ (‘Три критические статьи г-на Имрек’, 1846). Критерий уважительного отношения к русскому крестьянину становится для А. главным не только при оценке им достоинств произведений искусства, но также поступков и поведения людей.
Сам А. сознает, что ему выпало сыграть роль ‘передового бойца’, быть застрельщиком в борьбе за идеалы нового литературно-общественного движения, о чем прямо скажет в стихотворении ‘9 февраля (1848 г.)’: ‘Глас народа зовущий я слышал, / И на голос откликнулся я…’ 40 гг.— время напряженных творческих исканий А., но крайне редких выступлений в печати. Славянофилы не имели ни собственной типографии, ни своего печатного органа, а их, как правило, острополемические статьи, стихи, послания отпугивали редакторов газет и журналов, распространяясь устно или в рукописном виде. Такова и судьба многих, особенно стихотворных, произведений А. тех лет. Кроме брошюры о ‘Мертвых душах’ Гоголя и ‘Трех критических статей г-на Имрек’ тогда были опубликованы лишь две рецензии (на поэму Тургенева ‘Разговор’ и на сб. ‘Физиология Петербурга’, 1845), стихотворение ‘Москве’ (1845, без двух последних строф), статья ‘Семисотлетие Москвы’ (1847), куплеты ‘Столица древняя, родная…’ (1846) из водевиля ‘Почтовая карета’ (1845, поставлен 24 апреля 1846 г., опубл. в 1915 г.). Однако литературной общественности были хорошо известны такие стихотворения А., как ‘Толпе эмпириков’ (1842), ‘Поэту-укорителю’, ‘Возврат’, ‘Петру’ (все — 1845), ‘Безмолвна Русь: ее умолкли города…’ (1846), ‘Опять к земле родной любовь…’, ‘Семисотлетие Москвы’ (оба — 1847) и др. Наибольший успех в эти годы выпал на долю стихотворения ‘Союзникам’ (1844), ставшего (наряду со стихотворением Н. М. Языкова ‘К не нашим’) своего рода объявлением войны всем ‘западникам’. ‘На битвы выходя святые, / Да будем чисты меж собой! / Вы прочь, союзники гнилые, / А вы, противники,— на бой!’
Не получая выхода в печать и видя успех лекций Т. Н. Грановского и С. П. Шевырева, А. задается целью занять университетскую кафедру, чтобы с ее высоты распространять свои идеи. В конце 1846 г. он издает и 6 марта 1847 г. защищает на степень магистра русской словесности диссертацию ‘Ломоносов в истории русской литературы и русского языка’. Перед молодым ученым открывается дорога на кафедру. В Московском университете вакансий не было, ему предложили место в Киевском университете. Но покинуть отчий дом было выше его сил, сама мысль о долгой разлуке с родителями была для него невыносимой. А. остается в Москве и целиком отдается литературной деятельности.
Он завершает драму ‘Освобождение Москвы в 1612 году’ (начата в 1845 г., опубл. в 1848 г.), где большое место занимали массовые сцены, народ выступал главным героем и сквозной была мысль: ‘Глас народа — где божий’. Затем переключается на критическую деятельность, связывая с ней большие надежды. Однако его судьба как критика складывается поистине трагически.
А. обладал незаурядным даром литературного бойца, полемиста, снискав славу ‘Белинского славянофильства’ (Венгеров С. А. Передовой боец славянофильства.— С. 37). Но обстоятельства оказались сильнее его. Лишенный журнальной трибуны, он ‘перегорал’ в ‘домашних спорах’, которые велись в литературных салонах Москвы 40 гг. Многие статьи, ‘шевелившиеся’ в его голове, не были написаны, а те, что были написаны (‘О Карамзине’, 1848, ‘Взгляд на русскую литературу с Петра Первого’, ‘Литература предыдущей эпохи’, 1849, и др.), так и не попали тогда в печать (их публикация началась лишь в конце 70 гг. XX в.).
Огромная творческая энергия А. требовала выхода к людям, общественного внимания и отклика. Но все его усилия в этом направлении оказываются тщетными. Сразу же после премьеры 15 декабря 1850 г. на сцене Московского Малого театра запрещается его драма ‘Освобождение Москвы в 1612 году’. Не получает одобрения для постановки и печати комедия А. ‘Князь Луповицкий, или Приезд в деревню’, в которой развенчивалось представление о ‘темноте’ и ‘невежестве’ русского крестьянина в глазах воспитанного за границей барича (1850—1851, опубл. в 1856 г.). Запрещается к публикации статья ‘Богатыри времен великого князя Владимира по русским песням’ (1852, опубл. в 1856 г.).
Пристальное внимание цензуры вынуждает А. искать новые сферы приложения своих сил. Он обращается к национальной истории и древнейшему ее периоду (статьи ‘Родовое или общественное явление было ‘изгой’?’, 1850, ‘О древнем быте у славян вообще и у русских в особенности’, 1852, ‘О состоянии крестьян в Древней Руси’, 1852—1856, опубл. в 1861 г., и др.), продолжает филологические исследования (брошюра ‘О русских глаголах’, 1855). Заметно снижается поэтическая деятельность А. Среди написанных в это время — ‘Гуманисту’ (1849), ‘Наш род’, ‘К славянам’ (1850), ‘Новгород’ (1851), ‘Лже-дух’ (1855). Опубликовано было лишь одно — ‘Орел России’ (1854), отклик на четырехсотлетие падения Византии и события русско-турецкой войны, начавшейся в 1853 г., с тревожным предчувствием войны новой, но уже с Англией и Францией (Крымской войны). А самым известным, получившим распространение в списках, стало ‘Свободное слово’ (1854) — своеобразный гимн этому ‘светильнику мысли’, который гонит ‘невежества ложь’ и ведет ‘к свету… к правде’.
Смерть Николая I и процесс демократизации общественной жизни, наметившийся при Александре II, приводит к заметному ослаблению цензурных преследований славянофилов. Они получают разрешение на издание собственного журнала ‘Русская беседа’ (1856—1860), а затем и газеты ‘Молва’ (1857), самым активным сотрудником которых становится А. Уже в первых книжках нового журнала появляются его статьи ‘О русском воззрении’ и ‘Еще несколько слов о русском воззрении’ (1856), где остро ставилась проблема самостоятельности ‘нашей умственной деятельности’, говорилось о необходимости освободить ‘нашу мысль из плена, в который отдались мы Западной Европе’, перестать глядеть на все происходящее ‘чужими глазами’ и навсегда утвердиться на народной точке зрения, основанием которой служат ‘общественный быт народа, язык, обычаи, песни’. Отводя упреки в том, что славянофилы якобы призывают к национальной самоизоляции, А. писал: ‘…мы вовсе не думаем, чтоб народное воззрение дичилось и отворачивалось от чужого. Напротив, совершенно напротив!’ Народное воззрение, утверждал он, предполагает критическое и свободное отношение ко всему ‘чужому’, принимая из него ‘лишь то, что может быть общим достоянием’, не противоречит народным традициям и укладу жизни, не разрушает их (Литературная критика.— С. 197—205).
В ‘Обозрении современной литературы’ (1857) А. выделяет произведения Ф. И. Тютчева, А. К. Толстого, И. С. Тургенева, А. Н. Островского, Л. Н. Толстого, М. Е. Салтыкова-Щедрина, связав их успехи прежде всего со стремлением к творческой самостоятельности и художественной правде в отличие от ‘механического отражения жизни’, свойственного писателям ‘натуральной школы’. Самым большим достижением, по А., явилось образование в нашей литературе ‘целого направления’, имеющего целью ‘изображение простого народа, преимущественно крестьянина’, и ведущего свое начало от тургеневских ‘Записок охотника’ (Там же.— С. 218, 219, 224). Только этому направлению, считает А., под силу раскрыть всю правду нашей жизни, только за ним будущее русской литературы.
Яркой, но непродолжительной была публицистическая деятельность А. Она началась ‘Запиской (О внутреннем состоянии России)’ (1855), поданной Александру II, в которой содержалась резкая критика ‘угнетательной системы нашего правительства’ и предлагались меры, необходимые для восстановления ‘древнего отношения государства и земли (народа)’: уничтожение крепостного гнета, созыв представительного — от всех сословий — совещательного Земского Собора, обеспечение свободы слова, мнений и т. д., а завершилась серией передовиц на страницах ‘Молвы’, фактическим редактором которой являлся сам А. В этих передовицах из номера в номер, с вызывающей последовательностью А. ставил вопрос о народе, его месте в жизни государства, несоответствии его положения с действительным предназначением, ролью в духовном и экономическом развитии России: ‘Народ есть… великая сила…’ (No 2), ‘простой народ есть основание всего общественного здания страны. И источник вещественного благосостояния, и источник внешнего могущества, источник внутренней силы и жизни. и, наконец, мысль всей страны пребывает в простом народе’ (No 9). И т. д. Народоведческая концепция, с которой выступал А., была в основе своей демократична и глубоко интернациональна. Из совокупности народностей, писал он, ‘слагается общечеловеческий хор. Народ, теряющий свою народность (т. е. национальное своеобразие, свое лицо.— А. К.), умолкает и исчезает из этого хора… Нет, пусть свободно и ярко цветут все народности в человеческом мире… Да здравствует каждая народность!’ (No 5).
С подчеркнутым уважением А. говорил о работающей России, о русском крестьянине, о всех, кто занят какой-либо полезной деятельностью. ‘Труд,— писал он,— есть долг человека, есть его нормальное состояние на земле. Только труд дает право на наслаждение жизнью. Каков бы ни был труд: вещественное ли это обрабатывание земли, работа ли это напряженной мысли — все равно. В поте лица снести хлеб свой — вот удел и долг человека’ (No 20).
Подобная направленность выступлений А. не укладывалась в русло официальной идеологии, цензурные предупреждения следовали одно за другим. А. пишет статью ‘Опыт синонимов. Публика — народ’, в которой открыто высказывает свое отношение к паразитирующему на народе сословию: ‘Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает (большею частию ногами по паркету), народ спит или уже встает опять работать. Публика презирает народ, народ прощает публике. Публика преходяща, народ вечен. И в публике есть золото и грязь, и в народе есть золото и грязь, но в публике грязь в золоте, в народе — золото в грязи…’ (No 36). Такой презрительной язвительности в их адрес ни правящие круги, ни сам царь не могли простить А.: ‘Молва’ была закрыта.
И опять единственно возможными для него оказываются лишь две сферы деятельности — отечественная история и филология. Он откликается на выход каждого очередного тома ‘Истории России’ С. М. Соловьева, собирает материалы для ‘Истории очерка Земских Соборов’, выступает с обстоятельным ‘Критическим разбором ‘Опыта исторической грамматики русского языка’ Ф. Буслаева’ (1859), увлеченно работает над собственным ‘Опытом русской грамматики’, считая этот труд чуть ли не главным делом своей жизни, но не успевает его завершить (1860, Ч. 1, 1880, Ч. 2).
В апреле 1859 г. умирает С. Т. Аксаков. Привязанность сына к отцу была так велика, что он не смог перенести утраты. Охватившая его невыносимая тоска вскоре перешла в чахотку. Богатырского телосложения, полный сил, здоровья, А. начал таять на глазах. Его повезли лечиться за границу, последние его дни прошли на о. Занте. Похоронили А. в Москве рядом с отцом.
Смерть А. передовая Россия восприняла как свою потерю. ‘Рано умер Хомяков, еще раньше Аксаков,— писал А. И. Герцен в статье ‘К. С. Аксаков’,— больно людям, любившим их, знать, что нет больше этих деятелей, благородных, неутомимых, что нет этих противников, которые были ближе нам многих своих’. Вся жизнь А., отмечал он в ‘Былом и думах’, ‘была безусловным протестом против петровской Руси, против петербургского периода во имя непризнанной, подавленной жизни русского народа… Он за свою веру пошел бы на площадь, пошел бы на плаху, а когда это чувствуется за словами, они становятся страшно убедительны’ (Собр. соч.— Т. 15.— С. 9, Т. 9.— С. 163).
Соч.: Полн. собр. соч.: — М., 1861—1880.— Т. 1—3, Соч. Пб., 1915.— Т. 1, Воспоминания студентства 1832—1835 гг.— Спб., 1911, Стихотворения // Поэты кружка Н. В. Станкевича / Вступ. ст. С. И. Машинского.— М., Л., 1964, К. С. Аксаков, И. С. Аксаков. Литературная критика / Вступ. ст. А. С. Курилова.— М., 1983.
Лит.: Герцен А. И. Константин Сергеевич Аксаков // Собр. соч.: В 30 т.— М., 1958.— Т. 15, Венгеров С. А. Передовой боец славянофильства // Собр. соч.— Спб., 1912.— Т. 3, Кулешов В. И. Славянофилы и русская литература. — М., 1976, Литературные взгляды и творчество славянофилов. 1830—1850-е гг.— М., 1978, Янковский Ю. З. Патриархально-дворянская утопия. Страница русской общественно-литературной мысли 1840—1850-х годов.— М., 1981, Кошелев В. А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (1840—1850-е годы).— Л., 1984, Цимбаев Н. И. Славянофильство. Из истории русской общественно-политической мысли XIX в.— М., 1986.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 1. А—Л. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990