О. Орлов
О. Орлов
А. Р. Беляев
А. Р. Беляев
(Биографический очерк)
* * *
* * *
—————————————————————
А. Р. Беляев, Орлов О., Год: 1964
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Фантаст Беляев…
Семнадцать романов, десятки рассказов, бесчисленное количество очерков рассыпал этот человек за пятнадцать лет писательского труда по страницам журналов, альманахов и газет. Миллионы экземпляров книг на многих языках мира — сегодняшний итог беляевского творчества…
Откуда пришел этот человек?
Какую жизнь он прожил?
Он родился в Смоленске в семье священника Романа Петровича Беляева 4 марта [16 марта по новому стилю] 1884 года, ‘в день Блаженного Василька, князя ростовского, убиенного татарами’.
‘…Говорят, что новорожденный был столь молчаливого и серьезного нрава, что доктор Бриллиант и повитуха Клюква решили, что будет ребенок, должно быть, нем, а если и нет, то, верно, уж судьбы самой никудышной…’
Через неделю будущий фантаст был крещен и наречен по настоянию матери Александром. На одиннадцатом году жизни он был отдан в Смоленскую духовную семинарию, так как отец прочил ему духовную карьеру. Насколько суров был режим этого заведения, мы можем видеть из распоряжения св. синода от 1896 года, запрещавшего семинаристам чтение в библиотеках газет и журналов и выдачу им книг ‘без особых письменных разрешений ректора семинарии’.
Спасали Сашу Беляева только воскресенья да пасхальные, рождественские и летние каникулы, когда он ускользал из-под надзора духовных отцов.
Смоленску везло на всякие развлечения. Кроме лилипутов, спиритов и шпагоглотателей, здесь перебывали Контский и Гофман, Габрилович и Ауэр, Падеревский и Сарасате, Зилоти и Рахманинов, Собинов и Каминский, Дальский и Давыдов, Вяльцева и Шаляпин…
Здесь в зале Дворянского собрания Максим Горький, проведенный с черного хода жандармами, опасавшимися демонстрации, читал ‘Старуху Изергиль’ и ‘Песню о Соколе’.
Контрабандой (воспитанникам духовных семинарий разрешалось посещать лишь редкие выступления артистов императорских театров и слушать церковное пение) Беляев видел и слышал их всех. Еще в пятом классе семинарии Беляев решил: или он станет актером-профессионалом, или, окончив семинарию по первому разряду, поступит в какое-нибудь высшее учебное заведение России — какое-нибудь, ибо в университеты семинаристам в те годы вход был закрыт [Двери университетов в России для семинаристов открылись только после революции 1905 года].
В летние дни он играет в домашних и любительских спектаклях: граф Любин в тургеневской ‘Провинциалке’, Карандышев в ‘Бесприданнице’, доктор Астров, Любим Торцов…
Саша же давал эскизы костюмов, декораций, пробовал себя в режиссуре, в благотворительных спектаклях играл на скрипке, декламировал.
Перед окончанием семинарии он с той же страстью, которую будет вкладывать всегда и во все в жизни, увлекся фотографией. Прочитав об опытах художника Вирца [Бельгийский художник Вирц располагался перед казнью под эшафотом и с помощью гипноза отождествлял себя с казнимым. Таким образом, он проходил все стадии подготовки к казни и самой казни. Опыты эти так отразились на его психике, что бедняга в конце концов был отправлен в сумасшедший дом], интересовавшегося тем, что чувствует отрубленная голова казненного человека, Саша вместе с приятелем Колей Высотским делал снимки ‘головы на блюдце’, вырезая в больших блюдах дно. Они перепортили несколько блюд, но, наверное, так много лет назад ‘технически’ родилась голова Доуэля.
В июне 1901 года семинария была окончена. Продолжать духовное образование Беляев не хотел. Нужно было искать средства для продолжения учебы, и на зиму 1901/02 года семнадцатилетний Беляев подписывает контракт с театром смоленского Народного дома ‘с одним бенефисным спектаклем в сезон’.
Здесь Беляев сыграл очень много ролей в ‘Безумных ночах’, ‘Ревизоре’, ‘Трильби’, ‘Лесе’, ‘Нищих духом’, ‘Бешеных деньгах’, ‘Воровке детей’ и так далее. Спектакли давались дважды в неделю.
Тюрянинов в ‘Соколах и воронах’ Сумбатова, Разумихин в ‘Преступлении и наказании’, капитан д’Альбоаз в ‘Двух подростках’ Пьера де Курселя, Герман в ‘Картежнике’…
Много лет спустя в Москве Константин Сергеевич Станиславский скажет ему: ‘Если вы решитесь посвятить себя искусству, я вижу, что вы сделаете это с большим успехом’.
А пока бенефисный спектакль дал лишь половину ожидаемых сборов. На последнем спектакле, как отмечал рецензент местной газеты, ‘господин Беляев почему-то не нашел нужным загримироваться, по причине чего была видна явная молодость артиста’.
Впрочем, в роли капитана д’Альбоаза ‘г-н Беляев был недурен’, а в пьесе ‘Комета’ ‘г-н Беляев выдавался из среды играющих по тонкому исполнению своей роли…’
В конце февраля спектакли закончились, большинство актеров разъехалось по провинциальным театрам, а Беляев засел за латынь, русскую и общую историю: по этим предметам экзаменовались поступавшие в Демидовский юридический ярославский лицей, существовавший на правах университета.
По окончании в 1906 году лицея Беляев снова в Смоленске. Он занимается юридической практикой. Сначала — как помощник присяжного поверенного, позднее — как присяжный поверенный.
Первое время ему поручают мелкие дела. То дьячок непотребно облаял священника, а консистория вынесла сор из избы на мирской суд, то шайка мелких железнодорожных мошенников неудачно выпотрошила пакгауз.
Но в 1911 году Беляев взялся защищать богатого лесопромышленника Скундина. Купчина распродал чужие леса на круглую сумму в семьдесят пять тысяч рублей и попался. Хотя дело было заведомо проигрышное и Скундин вышел из него весьма помятый прокурором и присяжными заседателями, Беляев получил большой гонорар.
Он не обзавелся ни домишком на Козловской горе (хотя уже был к этому времени женат), ни парой рысаков.
Уже несколько лет он подрабатывает в смоленской газете отчетами о театральных ростановках и концертах, подписывая их псевдонимами [Беляев вообще любил псевдонимы и позднее, уже став известным писателем, часто подписывал свои рассказы то А. РОМ, то АРБЕЛ], а деньги откладывает на путешествие за границу.
Теперь у него денег хватит.
В конце марта 1913 года с красным Бэдэкером в кармане Беляев уезжает в Италию.
Венеция, Рим, Неаполь, Флоренция, Генуя…
Сойдя с пригородного поезда на Stazione Pompei, сначала на лошадях, потом пешком Беляев с товарищем, проводником и сынишкой проводника поднимается на Везувий. Уже в ночной темноте он любуется подковой прибрежных огней на заливе. Это Портичи, Сорренто, Капри… Наконец и цель путешественников — кратер Везувия.
Вот как писал сам Беляев, после того как заглянул в жерло вулкана: ‘Все было наполнено едким, удушливым паром. Он то стлался по черным, изъеденным влагой и пеплом неровным краям жерла, то белым клубком вылетал вверх, точно из гигантской трубы паровоза. И в этот момент где-то глубоко внизу тьма освещалась, точно далеким заревом пожара.
Молчание нарушалось только глухим шорохом и стуком обламывающихся и падающих в глубину камней. Вот где-то во мраке срывается большой камень, и слышно, как он ударяется о выступы жерла, звуки ударов доносятся все глуше и глуше, пока, наконец, не сливаются с жутким шорохом кратера. По этим удаляющимся звукам угадывалась неизмеримая глубина.
Из жерла тянуло влажным теплом. Я обломал несколько кусков лавы и бросил их далеко от края. Они беззвучно потонули в белом дыму, и, как мы ни напрягали слух, нам не удалось услышать стука их падения… Жутко!’
В 1913 году находилось не так уж много смельчаков, летавших на самолетах ‘Блерио’ и ‘Фарман’ — ‘этажерках’ и ‘гробах’, как называли их тогда.
Однако Беляев в Италии, в Вентимильи, совершает полет на гидроплане.
‘Было около 10 часов утра, когда я пришел в гавань.
Гидроаэроплан с ночи стоял на пологой деревянной площадке, спускающейся в воду.
Я рассматривал аппарат, а услужливый итальянец, везде вырастающий как из-под земли около иностранцев с предложением услуг, знакомил меня на ломаном французском языке с доблестями авиатора: ‘Tres fort. Tres fort aviateur!’ [Очень сильный, очень сильный пилот (франц.)]
— Bon jour [Добрый день (франц.)], — раздался около меня чей-то тоненький голосок.
Я оглянулся и увидел тщедушного французика лет тридцати, в маленькой кепи и коротеньком, в обтяжку костюмчике.
Это и был ‘tres fort aviateur’.
Пять или шесть рабочих зацепили веревкой за одну из лодок гидроплана и стали отвозить аппарат от берега.
Авиатор, стоя распоряжавшийся всеми этими работами, отставил свое кресло, освободив этим место для вращения рычага, пускающего мотор в ход, и не без труда повернул ручку рычага. Мотор стал выбивать дробь, и мы медленно начали продвигаться по бухте. Авиатор, не глядя вперед, спокойно поставил на место свое кресло, удобно уселся и усилил ход мотора.
Гидроплан, вспенивая воду, помчался со скоростью хорошей моторной лодки.
Несколько прыжков, и мы уже совершенно отделились от воды. Последний раз лодки коснулись своим задним краем хребта большой волны. И сразу поднялись над водой на несколько саженей.
Море под нами уходит все ниже. Домики, окружающие залив, кажутся не белыми, а красными, потому что сверху мы видим только их черепичные крыши. Белой ниточкой тянется у берега прибой.
Вот и мыс Martin. Авиатор машет рукой, мы смотрим в том направлении, и перед нами развертывается, как в панораме, берег Ривьеры. Словно игрушечный, лепится на скалах Монакский замок, дальше ютится ячейка красных точек, это крыши Beaulieu.
Аппарат забирает еще выше, и за мысом Cauferat в дымке синеет Ницца.
Вероятно, с берега мы сейчас кажемся вместе с своим аппаратом не больше стрекозы.
Позади нас итальянская Вентимилья, впереди французская Ницца, а посреди маленькое княжество Монако…’
Правда, на берег Ривьеры, на Ниццу и Монако он смотрит с меньшей высоты, чем смотрел на Капри с Везувия, но и 75 метров над уровнем моря в 1913 году было не так уж плохо.
Но не только красоты Италии интересовали молодого юриста. В Риме он посещает ‘злополучный квартал Сан-Лоренцо, населенный беднотой, — царство бесприютных детей’, квартал, поставлявший Риму самое большое количество преступников.
И когда мы знакомимся с мисс Кингман из ‘Острова Погибших Кораблей’, рассказывающей Гатлингу о заплесневелых узких каналах Венеции и детях, с недетской тоской глядящих на проезжающую гондолу, это рассказывает сам Беляев, часто вспоминавший не только Палаццо Дожей и бальдассаровские виллы, но и рахитичных детей и нищету Италии.
Уезжая во Францию, Беляев писал об итальянцах: ‘Удивительный народ эти итальянцы! Неряшливость они умеют соединять с глубоким пониманием прекрасного, жадность — с добротой, мелкие страстишки — с истинно великим порывом души…’
В Марселе Беляев посещает Chateau d’If — замок Иф.
В камере, где был заключен Мирабо, он тихо снимает шляпу, думая об одиноком страдании. Вот и темница Фариа и камень в перегородке, отделяющей камеру Эдмона Дантеса… Будь прокляты места, подобные этому!..
…Мыс Антиб, любимый Мопассаном, Тулон, Париж…
Он вернулся, истратив все деньги. Кроме открыток с видами Италии и Франции и сувениров, он привез кое-что более ценное: яркие впечатления и богатый опыт.
Всю дальнейшую жизнь Беляев будет мечтать о новых путешествиях — в Америку, в Африку, в Японию, но их он уже не сможет совершить и туда будут добираться только его герои…
В предвоенные месяцы 1914 года Беляев оставил юриспруденцию. Его снова серьезно интересуют театр и литература.
Как режиссер он участвует в постановке оперы Григорьева ‘Спящая царевна’. Беляев — деятельный член Смоленского симфонического общества, глинкинского музыкального кружка, Общества любителей изящных искусств.
К этому же времени относятся его поездки в Москву и актерские пробы у К. С. Станиславского.
В московском детском журнале ‘Проталинка’ появляется первое литературное произведение Беляева — пьеса-сказка в четырех действиях ‘Бабушка Мойра’, а сам Беляев еще с марта 1914 года значится в числе сотрудников журнала.
Беляев всерьез подумывает о том, чтобы перебраться в Москву. Ему уже тридцать лет. Нужно как-то окончательно определять свою жизнь.
В Москве — большая литература, театры. Кроме того, Беляев — юрист, а здесь, в Москве, ‘под занавес’ царства Николая II, накануне первой мировой войны, идут шумные уголовные и скандальные политические процессы.
15 июля 1914 года полуголодный гимназист Гаврило Принцип стреляет в эрцгерцога Фердинанда.
Слово ‘война’ на газетных страницах становится все жирнее, а списки убитых и раненых в ‘Русском инвалиде’ — все длиннее.
В это время мы застаем Беляева сотрудником газеты ‘Смоленский вестник’, а годом позже — ее редактором.
В конце 1915 года Беляев внезапно заболевает, и врачи долго (до 1916 года) не могут определить, что с ним. Еще во время давней болезни плевритом в Ярцеве врач, делая Беляеву пункцию, задел иглой восьмой позвонок. Теперь это дало тяжелый рецидив: туберкулез позвоночника.
Рухнуло все сразу. Нет здоровья. Уходит жена. Врачи, друзья, близкие считают, что Беляев обречен. Надежда Васильевна, мать Александра Романовича, оставив дом, увозит сына в Ялту. Почти все время Беляев вынужден проводить в постели, а с 1917 года по 1921-й — в гипсе.
А время тревожное. В Крыму одна власть сменяет другую.
Январь 1918 — Советы, через три месяца — немцы, затем — генерал Сулькевич, конец 1918 года — правительство кадета Соломона Крыма, весной 1919-го — снова Советы, в июне — десант генерала Слащева, открытие батькой Махно Донецкого фронта. И снова белые.
Только в конце 1920 года, после Перекопа, советская власть утверждается в Крыму окончательно.
Об этих днях спустя десять лет Александр Беляев напишет в рассказе ‘Среди одичавших коней’, а сейчас он лежит и думает, думает и читает. Он читает ‘Жизнь Скаррона’.
Что ж, пока он может мыслить, он будет жить, как жила голова Скаррона — умнейшего человека, не имевшего сил отогнать муху, севшую на нос. Голова… О, если бы можно было написать что-нибудь фантастическое… Голова Вирца, голова Скаррона, голова Беляева.
Он очень много читает. Медицина, техника, история — все, что можно выписать на четыре библиотечных абонемента, один свой и три — его знакомых, в числе которых и его будущая жена, друг и помощник на всю нелегкую жизнь, Магнушевская Маргарита Константиновна.
Он совершенствует свой французский язык, принимается за английский и немецкий.
В 1919 году умирает его мать. Беляев лежит в гипсе, с высокой температурой и не может проводить ее на кладбище.
Только в 1921 году Александр Романович делает первые шаги. Его подняли на ноги воля к жизни и любовь девушки, которой он, подобно Доуэлю, предложит в зеркале увидеть его, Беляева, невесту, на которой он, Беляев, женится, если получит согласие.
Согласие получено.
И хотя болезнь не ушла окончательно, сегодня он победил ее, как будет побеждать много раз.
Беляев начинает работать в уголовном розыске. Затем он инспектор в детском доме в семи километрах от Ялты. В 1923 году Беляев уезжает вместе с женой Маргаритой Константиновной Магнушевской в Москву.
В Москве все трудно: и с жильем и с работой.
Первые два года Александр Романович работает в Наркомпочтеле (НКПТ). Как будто бы от писательства очень далеко. Совершеннейшая проза — почтовый конверт. Но Беляев пишет книгу, снабжает ее семьюдесятью иллюстрациями, вкладывая в это дело всю страсть, весь талант, все умение обобщать факты, увлекать. И вот ‘Современная почта за границей’ готова. Пускай тираж ее невелик, но это его первая книга, на синей простой обложке которой стоит: ‘А. Беляев’.
1925 год — счастливый год. В Лялином переулке у Беляевых своя комната. Темная, сырая, но своя, где можно думать, писать.
В 1925 году родилась первая дочь — Людмила. В этом же году ‘родился’ Александр Беляев — фантаст: он обдумал и закончил первый вариант ‘Головы профессора Доуэля’, а только что организованный журнал ‘Всемирный следопыт’ принял и напечатал рассказ. До 1926 года Александр Романович работает юрисконсультом в Наркомпросе, вечерами пишет. О чем? В мире так много чудес, мир полон невероятных, фантастических приключений. У Александра Романовича целая папка интересных вырезок, каждая из которых — готовый сюжет. Вот вырезка из ‘Фигаро’: ‘В Париже организовано общество по изучению и эксплуатации (финансовой) Атлантиды’, вот старинная карта доктора Шлимана. Не они ли послужили первым толчком к замыслу ‘Последнего человека из Атлантиды’?
Вот заметка в ‘Известиях’ о первобытном человеке, обнаруженном в Гималаях. И вскоре появляется рассказ А. Беляева ‘Белый дикарь’.
Из такой же газетной вырезки родился роман, сделавший имя Беляева всемирно известным, — вырезки с заметкой о профессоре Сальваторе, чудо-хирурге.
В мартовском номере ‘Всемирного следопыта’ за 1926 год читатель знакомится с кинорассказом Беляева ‘Остров Погибших Кораблей’. Через год Беляев напишет продолжение, рассказ ‘Остров Погибших Кораблей’, и затем переработает его для издательства ‘Земля и фабрика’, которое он в шутку называл ‘Труба и могила’, в киноповесть. Это уже будет настоящая книга, в превосходной обложке, книга, которую можно преподнести с дарственной надписью жене, перепечатывающей на машинке его первые произведения.
Новые интересы, новые знакомые. Владимир Дуров, Бернард Кажинский, Леонтович, гипнотизер Орнальдо.
Дуров и Кажинский проводят опыты с передачей мыслей на расстояние [См. интересные книги: В. Л. Дуров, Новое в зоопсихологии, 1924, Б. Б. Кажинский, Передача мыслей, 1923, Б. Б. Кажинский, Биологическая радиосвязь, 1962], а Беляев, познакомившись с результатами опытов, пишет роман ‘Властелин мира’, где Кажинский превращается в Качинского, а Дуров — в Дугова.
В майском номере этого же года ‘Всемирный следопыт’ помещает интересный рассказ Беляева на тему анабиоза — ‘Ни жизнь, ни смерть’. В рассказе эпизодически появляется профессор Вагнер — главное действующее лицо последующей серии рассказов о профессоре Вагнере. А в номере шестом журнала Александр Романович впервые использует псевдоним ‘А. Ром’.
В 1927 году с участием той же редколлегии ‘Всемирного следопыта’ и его же редактора Владимира Алексеевича Попова, человека очень интересного, разностороннего и энергичного, начинается издание журнала ‘Вокруг света’, точнее сказать — продолжение издания ‘Вокруг света’ Сытина.
Беляев, уже вошедший в состав редколлегии ‘Всемирного следопыта’, начинает работать и в московском ‘Вокруг света’.
Трудно сказать, в каком году Беляев писал больше всего, ибо он писал все время и иногда успевал закончить новый роман, пока редактор читал предыдущий, но самым плодотворным у Александра Романовича был 1928 год. Именно в этом году (под псевдонимом ‘А. Ром’) увидел свет его маленький, но хорошо задуманный и сделанный юмористический рассказ о механических слугах ‘Сезам, откройся!!!’, рассказ ‘Легко ли быть раком?’ под тем же псевдонимом и за подписью ‘Александр Беляев’ большой рассказ ‘Мертвая голова’ — своеобразная робинзонада двадцатого века.
Но самое главное: с первых номеров журнал ‘Вокруг света’ печатает его роман ‘Человек-амфибия’.
И хотя Беляев говорил: ‘Когда я пишу, я могу все: хочу героя в сумасшедший дом посажу, хочу наследство ему оставлю, но, когда роман написан, герои его меня больше не интересуют’, Ихтиандра он не забывал никогда. Он даже рассказывал продолжение ‘Человека-амфибии’ своим друзьям и знакомым. И не потому, что образу Ихтиандра Беляев подарил очень много лирических красок своего таланта. Ихтиандр был тоской человека, навечно скованного гуттаперчевым ортопедическим корсетом, тоской по здоровью, по безграничной физической и духовной свободе. Ихтиандр был не только любимым детищем Сальватора, но и любимым героем самого Беляева.
К концу 1928 года на столике Беляева лежат три книги: два издания ‘Человека-амфибии’ и роман ‘Борьба в эфире’. Но это только начало. Печататься становится легче: Беляев известен.
На вопрос анкеты читателям ‘Вокруг света’: ‘Какой роман понравился вам больше всего?’ — большинство ответило: ‘Человек-амфибия’.
В декабре 1928 года Александр Романович уезжает с семьей в Ленинград. Здесь в квартире по соседству с комнатой Бориса Житкова пишется ‘Продавец воздуха’, здесь читаются и правятся корректуры романа ‘Властелин мира’, здесь начинается жизнь профессора Вагнера — серия рассказов, рожденная в спорах с В. А. Поповым: ‘Творимые легенды и апокрифы’, ‘Человек, который не спит’, ‘Случай с лошадью’, ‘О блохах’, ‘Амба’, ‘Человек-термо’, ‘Чертова мельница’, рассказы, написанные умело, легко и с большим юмором.
В июле 1929 года у Александра Романовича родилась вторая дочь — Светлана [Светлане Беляев посвятит роман ‘Ариэль’], а в сентябре Беляевы уезжают в Киев, к теплу и более сухому климату.
Врачи снова приходят в его дом так же часто, как журналисты, ученые и дрессировщики животных. Один из них, Евгений Георгиевич Торро [фамилия по просьбе рассказывавших об этом человеке несколько изменена], человек с интереснейшей биографией, испанец по происхождению, эндокринолог по профессии, участник трех войн, превосходный собеседник и неутомимый спорщик, еще два года назад дал Беляеву идею ‘Человека, потерявшего свое лицо’.
Однако в Киеве возникают трудности с переводом произведений на украинский язык. Беляев уже писатель-профессионал. Но тиражи книг маленькие, семья разрослась, чтобы кормить жену, дочерей и себя, он должен печатать хотя бы по два романа в год, как когда-то печатал Жюль Верн, его любимый писатель. Материал приходится пересылать в Москву и Ленинград, на это уходит время, рукописи теряются. В 1929-1930 годах в московских и ленинградских журналах Беляев печатает, как всегда, довольно много. Здесь и ‘Подводные земледельцы’, и профессор Вагнер, и под новым псевдонимом АРБЕЛ новые рассказы.
К этому времени относится пристальный интерес Беляева к звездным темам и его заочное знакомство с Константином Эдуардовичем Циолковским [Беляев и Циолковский никогда не виделись]. Циолковский становится ‘звездной’ энциклопедией Беляева и позднее напишет предисловие ко второму изданию ‘Прыжка в ничто’.
В конце 1931 года Александр Романович уезжает из Киева и поселяется под Ленинградом, в Царском Селе.
В сентябре в редакцию ленинградского журнала ‘Вокруг света’ он передает рукопись романа ‘Земля горит’, последнего романа этого периода жизни Беляева.
В 1932 году Беляев нигде не печатается. Когда ему говорят: ‘Беляев, напишите что-нибудь о колхозе’, — он отвечает: ‘Ну что я там буду фантазировать о колхозе? Что я там сочиню?’ К предложению написать роман о фарфоровых изоляторах он отнесся с молчаливой грустной иронией.
В Ленинграде, на улице Зодчего Росси, в доме No 2, там, где ныне располагается Театральный музей, существовало эфемерное предприятие ‘Ленрыба’, и если мы сегодня вспоминаем о нем, то только потому, что отсюда поехал работать в Мурманск Александр Беляев, поехал не как корреспондент или литератор, а просто зарабатывать хлеб насущный.
В его письмах из Мурманска — описания моря и тяжелого труда северных рыбаков: Беляев побывал и на тральщиках.
На фотографии, которую Беляев прислал жене, он снят в унтах и малице с капюшоном.
По возвращении его в Ленинград в ноябрьском номере ‘Вокруг света’ за 1932 год читатель снова встречается с именем Александра Беляева под очерком ‘Огни социализма, или господин Уэллс во мгле’. Это великолепный очерк о Днепрострое, фантастический очерк о фантастической стройке. Это начало нового этапа в работе писателя — этапа социалистической темы, которую он разовьет в ‘Звезде КЭЦ’ и в ‘Лаборатории Дубльвэ’.
В ‘Огнях социализма’ Беляев, полемизируя с книгой Уэллса ‘Россия во мгле’, писал: ‘Фантастический город построен! Приезжайте и посмотрите на него своими ‘ясновидящими’ глазами! Сравните его с вашими городами во мгле! Это не ваш уэллсовский город! Ваши утопические города останутся на страницах ваших увлекательных романов. Ваши ‘спящие’ не ‘проснутся’ никогда. Это город ‘Кремлевского мечтателя’. Вы проиграли игру!’ [Пьеса в ТЮЗе поставлена не была. Рукопись не сохранилась]
В 1933 году Беляев закончил ‘Алхимика’ — философскую и забавную пьесу для Ленинградского театра юного зрителя.
В 1935 году Беляев печатает новый роман, ‘Воздушный корабль’, и очерк в связи со смертью К. Э. Циолковского.
К этому времени Александр Романович вошел в состав основных сотрудников ленинградского ‘Вокруг света’. В редакции в те времена висел его шаржированный портрет: ‘Наш русский Жюль Верн’. Беляев был изображен лезущим по канату, натянутому между небом и землей.
1936 год начинается публикацией ‘Звезды КЭЦ’, которую автор посвящает памяти Циолковского. ‘Звезда КЭЦ’ — это прощальный привет одного фантаста другому.
В этом же году заново пишется второй вариант ‘Головы профессора Доуэля’, и в мае ‘Вокруг света’ начинает печатать роман с рисунками одного из любимых художников Беляева, Фитингофа, умевшего чувствовать эпоху и характеры персонажей и читать текст писателя.
Второй вариант — зрелая книга. Беляев уже прошел через опыты Эвальда, Гаскеля, Волера, Брюхоненко… Валентин Стеб- лин, ученый и близкий знакомый Беляева, спорил с ним не один вечер, обсуждая проблемы оживления органов тела и возможность их автономного существования.
Новый ‘Доуэль’ станет символом ученого в буржуазном обществе — талантливой, но беспомощной головы. В ‘Доуэле’ — трагедия инженера Дизеля, обокраденного и убитого конкурентами, и видоизмененная будущая трагедия Эйнштейна, решившегося на искания в области ядерной энергии, имея в виду лишь борьбу с фашизмом, и беспомощного и потрясенного, когда Пентагон, этот многоголовый Керн, сбросил атомные бомбы на мирные города Японии…
В начале 1938 года Беляев расстается с редакцией ‘Вокруг света’. Последнее, что в этом году он печатает в ‘Вокруг света’, — это рассказы ‘Невидимый свет’ и ‘Рогатый мамонт’ и роман ‘Лаборатория Дубльвэ’.
Одиннадцать самых интенсивных творческих лет (с годовым перерывом) и публикация большинства романов навсегда связывают имя Александра Беляева с названием журнала.
Летом 1938 года Беляевы, наконец, прочно обосновываются в Пушкине, в большой и удобной квартире на Первомайской улице.
Пушкин в то время был настоящим городком литераторов. В пушкинской газете ‘Большевистский листок’ печатаются живущие там Алексей Толстой, Вячеслав Шишков, Ольга Форш, Юрий Тынянов, Всеволод Иванов. Постоянным сотрудником, патриотом этой — с тиражом всего в 6 тысяч экземпляров — газеты становится Александр Романович.
В газете за три года ее существования Беляевым напечатано множество очерков (почти еженедельно) на самые разнообразные темы, фельетоны, рассказы.
Как-то в шутку Беляев сказал: ‘Я газетчик. Когда я умру, не нужно особых похорон. Меня следовало бы похоронить, обернув старыми номерами газет’.
В 1939 году Беляеву уже 55 лет. Тем для романов у него еще на двадцать лет жизни…
Часами обо всем самом интересном на свете может рассказывать этот седой, очень худой старик.
С археологом он будет говорить об Анцилловом озере и Иольдиевом море, с пулковским астрономом — о странных радиосигналах с Марса.
У него каждую неделю собираются пионеры. Беляев ведет у них драматический кружок.
Ставится ‘Голова профессора Доуэля’. Беляев знакомит ребят с законами игры, режиссуры, устройством декораций. Он умеет увести человека и в прошлое и в будущее. Даже бывшие карманные воришки и беспризорники, утирая носы, говорят друг другу: ‘Смотри здесь не наследи, вытирай ноги’, — и, раскрыв рты, слушают рассказ о полете на Луну.
Беляев пишет статьи об организации досуга детей. Еще в ноябре 1938 года он выступил в печати с предложением построить недалеко от Пушкина ‘Парк чудес’, где будут и девственный лес, и уголки истории, и отдел звездоплавания с ракетой и ракетодромом, и чудеса оптики, акустики и так далее… Проект грандиозный! Беляева поддерживают Н. А. Рынин, Я. И. Перельман, Любовь Константиновна Циолковская. Но предвоенное время заставляет отложить реализацию проекта.
Спустя много лет предприимчивый американец Уолт Дисней в своем ‘Диснейленде’ осуществит многое из того, что наметил когда-то советский фантаст…
Среди биографических очерков Александра Романовича — очерки о Фритьофе Нансене, Ростовцеве, А. С. Пушкине, Жюле Верне, Уэллсе, Ломоносове, Циолковском…
Очерки о военной технике, разведении рыбы, растениеводстве, транспорте будущего, световых декорациях, русском языке, Дворце Советов и т. д.
Но это по дороге к главному. А главное — романы. Эти романы станут новым этапом в его творчестве, это будут, по словам самого писателя, ‘синтезирующие художественные произведения о путях развития человечества, о мире, о людях будущего’.
Зимой 1939 года Беляев работает над романом ‘Пещера дракона’ и обдумывает книгу о биологических проблемах, знакомясь с работой Института мозга, с трудами Павлова, Бехтерева.
Весной он пишет ‘Ариэля’ и набрасывает вчерне либретто для техфильма ‘Покорение расстояний’.
Когда-то давным-давно Беляев писал короткие скетчи, думая пристроить их в кино. Да и начинал-то он с кинорассказа ‘Остров Погибших Кораблей’, считая эту книгу своим погибшим кораблем на море кинодраматургии.
Кино всегда тянуло его, и стиль беляевских романов и повестей, резкий, как ремарка кинорежиссера, так и просился в кинокадры.
И вот сейчас Беляев переделывает для Одесской киностудии свой рассказ ‘Когда погаснет свет’ в киносценарий.
День его начинается рано утром. После завтрака Беляев обдумывает экспозицию, героев, коллизии. Сначала все должно быть приведено в стройную систему в голове.
Затем он назначает число, когда начнет диктовать (иногда пишет сам карандашом на длинных полосах бумаги).
Ну, пиши, карандаш! Это сигнал к тому, что все готово. Когда он нездоров и должен лежать, книги, газеты, письма, гости и радиоприемник — его единственная связь с жизнью. Тогда с будущими героями произведений дело обстоит хуже. Создавая книги, Беляев конструировал их: вырезал из одной фотографии голову, из другой фигуру человека, костюм и изобретал тот или иной типаж, придумывая для него соответствующую биографию или, наоборот, подклеивая его к сюжетной канве.
Когда он чувствует себя сносно, он гуляет по дорожкам Екатерининского парка. Осенью собирает букеты из желтых и красных кленовых листьев.
С дней юности его любимый цвет — голубой. И с дней юности чувство юмора никогда не покидает его.
Никогда и никто не слышал, чтобы он пожаловался на свою болезнь. Мало того, когда кто-нибудь приходит к Беляеву, из его комнаты доносятся взрывы хохота: писатель умеет смешить и смеяться.
Устраивая домашние банкеты с друзьями, он пьет за компанию… из наперстка. Что делать? Больше нельзя. Когда он был широкоплечим лицеистом, он умел выпить и любил подонжуанствовать, любил бродяжничать, мистифицировать знакомых и — просто жить.
И сейчас он любит жить. Ему нравятся и толчея в трамваях, и базары, и книжные развалы, шум цирка и тишина Пулковской обсерватории.
Он любит и суету, и бестолковщину, и мудрость жизни, этот старик с неизменившимися темно-карими глазами.
В 1940 году Беляеву делают операцию почек. Писатель настолько хладнокровен, настолько его как писателя интересует процесс операции, что по его просьбе и с разрешения хирурга сестра держит зеркало, чтобы Александр Романович мог видеть всю операцию сам.
Вот каким рисует писателя в предпоследний год его жизни человек, сотрудничавший вместе с ним в газете ‘Большевистский листок’:
‘Скромно обставлен кабинет. Полупоходная койка. По стенам — картины с фантастическими изображениями. Мерно гудит ламповый приемник. Настольный телефон и книги… книги- книги…
Ими завалены стол, этажерка, шкаф и до потолка вся соседняя комната — библиотека. На койке лежит человек с высоким лбом, лохматыми черными бровями, из-под которых смотрят ясные, проницательные глаза…’
Вот самая последняя заметка Александра Беляева, напечатанная в ‘Большевистском листке’ 26 июня 1941 года: ‘Труд создает, война разрушает. Нам навязали войну-разрушительницу. Что ж? Будем разрушать разрушителей. Наша армия докажет врагу, что рабочие и крестьяне, из которых она состоит, умеют не только строить заводы и фабрики, но и разрушать ‘фабрики войны».
Через несколько месяцев в Пушкин вошли немцы. Автором ‘Властелина мира’ и ‘Светопреставления’ заинтересовывается гестапо. Исчезает папка с документами. Немцы роются в книгах и бумагах Беляева.
Маргарита Константиновна по вечерам перетаскивает в темный чулан соседней, оставленной жильцами квартиры все сокровища мужа: его рукописи, романы, которые должны увидеть свет.
Александр Романович заболевает. Он уже больше не встает. 6 января 1942 года Беляева не стало.
Как-то, гуляя под Москвой в Быкове, писатель сказал жене: ‘Знаешь, когда-нибудь и моим именем назовут какой-нибудь тупичок’.
Прошло много лет. Нет пока ни площади, ни улицы, ни даже тупичка его имени.
Но мы верим, что когда-нибудь на стрелке Васильевского острова будет стоять памятник этому замечательному человеку и фантасту. И у гранитного подножия, положив крест-накрест перепончатые кисти рук, задумавшись, как роденовский мыслитель, будет сидеть Ихтиандр, а в каменных облаках ваятель сделает легкий абрис улетающей ракеты.
И, отлитый в бронзе, мудрый старик с крупным носом и высоким лбом, один из немногих умеющих вглядываться в Будущее, будет хитро поглядывать на переливающийся солнечной чешуей Финский залив.
Источник текста: Беляев Александр Романович. Собрание сочинений в 8 томах, Том 8. Рассказы. — М: 1964.