‘Русское Богатство’, No 8, 1913
А. Потебня. Мысль и язык. 3 изд. доп. Харьков. 1913, Потебня Александр Афанасьевич, Год: 1913
Время на прочтение: 4 минут(ы)
А. Потебня. Мысль и языкъ. 3 изд. доп. Харьковъ. 1913. Стр. VII + 225. Ц. 2 р.
Первое изданіе книги Потебни — немногочисленные оттиски изъ ‘Журнала Мин. Нар. Пр.’ — появилось полвка тому назадъ и можетъ считаться номинальнымъ, черезъ тридцать лтъ, вскор посл смерти замчательнаго языковда, оживившей вниманіе къ его идеямъ, понадобилось второе изданіе’ для распространенія котораго нуженъ былъ двадцатилтній срокъ. Медленно расходятся у насъ хорошія книги. Невниманіе читателей къ ранней работ Потебни было бы еще понятно, еслибы она по трудности изложенія, по сложности вопросовъ, затронутыхъ въ ней, по требованіямъ, предъявляемымъ къ подготовк читателя, была сходна съ дальнйшими трудами Потебни. Но если эта работа молодого ученаго, только что покинувшаго университетскую скамью, глубока по идеямъ, то она элементарна по изложенію. Она вводитъ далеко не во вс вопросы языкознанія, но въ нкоторые основные и самые интересные она вводитъ блистательно. Она заражаетъ мыслью — а вдь дло касается области, гд фактовъ у каждаго не мало: надо только дать направленіе его мысли, надо показать ему, какъ здсь думали, до чего здсь додумались, какъ здсь надо думать. Еще Гете жаловался на то, что ‘всякій уже потому, что говоритъ, считаетъ себя въ прав говорить о язык’. Это однако показываетъ, что худо ли, хорошо ли, о язык думаетъ всякій, что вопросы языка возбуждаютъ интересъ,, этому интересу даетъ должное направленіе книга Потебни. Она прежде всего чужда догматизма, большую ея часть составляетъ критическій пересмотръ доктринъ о происхожденіи и сущности языка, и лишь на основ этого знакомства съ исторіей вопросовъ создается въ читател надлежащее къ нимъ отношеніе. Трудно представить себ, какъ воспитательна книга Потебни, какъ многое она освщаетъ, темы ея — неизмнно темы центральныя. Въ противоположность установившемуся взгляду на филологію, какъ на науку спеціалистовъ по преимуществу, мы находимъ здсь задтыми множество вопросовъ психологіи, философіи, педагогики, политики,— и, что всего цнне, здсь они задты не въ форм популяризаціи, а въ самостоятельномъ изслдованіи, сохраняющемъ всю научную цнность и въ наше время. Конечно, наука не стоитъ на мст, и за полвка, отдляющіе насъ отъ появленія работы Потебни, развитіе, напримръ, психологіи, достаточно перетасовало гербартіанскія идеи Лацаруса и Штейнталя, учителей Потебни. Но множество воззрній, лишь позже вошедшихъ въ научный обиходъ, намчено и развито здсь, и это относится не только къ пріоритету Потебни въ нкоторыхъ филогическихъ обобщеніяхъ, нкогда указанному проф. Дриновымъ, но и къ другимъ положеніямъ. Неизмнно мысль Потебни тяготла къ ныншнимъ воззрніямъ, къ ныншней терминологіи — и какъ характерно, напримръ, что онъ, нуждаясь въ опредленіи метафизики, предлагаетъ не ‘самое врное’, не ‘самое точное’, а ‘очень удобное’ опредленіе. Такихъ случаевъ не мало, отмтимъ мимоходомъ ту необходимость, которая связываетъ работы Потебни съ идеей экономіи силы въ творчеств. Можно сказать, что основное направленіе этимъ работамъ даютъ три основныя идеи: во-первыхъ, идея необходимости языка въ дятельности мысли, во-вторыхъ, идея историчности душевной жизни, въ-третьихъ, идея зависимости личнаго творчества отъ творчества народа. Въ этой послдней даны implicite и об первыя, она была неизмннымъ вопросомъ Потебни — ему посвящены въ сущности вс его труды. Что, собственно, составляетъ вкладъ отдльнаго творца въ общій капиталъ произведеній мысли? Гд граница между его собственнымъ вдохновеніемъ и невидной, скрытой творческой работой массы? Гд кончается область психологіи индивидуальной и начинаются предлы психологіи массовой? Въ чемъ свободенъ и въ чемъ связанъ творецъ-мыслитель или художникъ? Что въ мотивахъ, въ формахъ, въ образахъ, сюжетахъ свободно отъ обязательныхъ рамокъ окружающаго, и что навязывается временемъ, запросами общей духовной жизни массы, въ которой создается и живетъ думающій человкъ? Таковы были вопросы, къ ршенію которыхъ постоянно, съ разныхъ точекъ зрнія возвращался Потебня. И ранняя его книга, о которой мы говоримъ, была какъ бы программой его работъ и введеніемъ въ нихъ. Особенно интересны въ ней для широкаго круга читателей главы, посвященныя сложнымъ словеснымъ формамъ. Богатство и глубина мыслей, разсянныхъ — или, точне, сжатыхъ — на пространств этихъ немногихъ страницъ, тмъ удивительне, чмъ больше вчитываешься въ нихъ. Здсь какъ бы ключъ къ постиженію важнйшей стороны художественнаго творчества — и можно безъ преувеличенія сказать, что множество эстетико-теоретическихъ споровъ не было бы,— безъ видимаго результата — затяно и проведено у насъ, еслибы противники были воспитаны въ идеяхъ Потебни, все боле современныхъ, все боле утверждаемыхъ. Въ послднее время наши символисты открыли для себя Потебню, но какимъ безпомощнымъ барахтаньемъ кажутся ихъ домыслы предъ лицомъ ясныхъ и твердыхъ положеній Потебни, который нолвка тому назадъ говорилъ о ‘неисчерпаемомъ возможномъ содержаніи’ готоваго художественнаго произведенія, то есть утверждалъ, что всякое искусство символично, другого нтъ и не можетъ быть. Аналогія между словомъ и поэтическимъ произведеніемъ впервые предложена не Потебнею, но лишь въ его работахъ она сдлалась изъ философскаго предположенія конкретнымъ и безконечно плодотворнымъ завоеваніемъ науки. Й нигд съ такой опредленностью не сдланъ изъ этой аналогіи важнйшій выводъ: искусство не для искусства и не для цлей, постороннихъ искусству: какъ слово прежде всего необходимо самому говорящему, такъ искусство прежде всего для художника, оно есть средство уяснить себ міръ. Въ этой насквозь познавательной теоріи обойдены эмоціональные элементы искусства, и въ этомъ — проблъ теоріи Потебни: проблъ, который онъ чувствовалъ и, врно, заполнилъ бы, еслибы продолжалъ свою работу.
Въ приложеніи къ ‘Языку и мысли’ напечатаны статьи Потебни о націонализм, одна изъ нихъ — черновой фрагментъ — появляется впервые. Потебня былъ лингвистическій націоналистъ, послдовательный и убжденный. Для него было несомннно, что zweimal zwei не абсолютно то же самое, что дважды два. Съ другой стороны ‘еврея, цыгана, финна, татарина’ нмца, обруслыхъ настолько, что языкомъ ихъ сокровенной мысли сталъ русскій языкъ, мы не можемъ причислить ни къ какому народу, кром русскаго’. Жизнь усложнила эти категорическія теоріи — и быть, можетъ, даже соглашаясь съ Потебней, признавая, что всегда и везд должна быть обезпечена возможность національнаго творчества, то есть свободное развитіе для каждаго въ атмосфер его родного языка, давно пора задуматься надъ той громадной цной, которую подчасъ приходится платить за эту націонализацію воспитательной стихіи. Послдовательный сторонникъ Потебни, убжденный имъ что денаціонализація есть ‘мерзость запустнія’, чего добраго скажетъ: ‘чмъ великорусская школа для украинскаго ребенка — лучше никакой’. Но будетъ ли онъ правъ? И не несутъ ливъ себ общія начала общеобязательной правды научнаго знанія самооздоровляю, щую силу, о которой грхъ забывать?
Такъ или иначе — десятки важнйшихъ теоретическихъ и практическихъ вопросовъ встанутъ предъ читателемъ Потебни — и, будемъ надяться, заставятъ его отъ юношеской работы покойнаго филолога-философа обратиться къ его позднйшимъ трудамъ. Пора имъ изъ рукъ спеціалиста-языковда перейти въ руки общеобразованнаго читателя.