Плавание за горизонт
Плавание за горизонт
Публикуется с разрешения автора.
А. Кудрявицкий. Плавание за горизонт, Крейн Стивен, Год: 1994
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Анатолий Кудрявицкий
Американский поэт и прозаик Стивен Крейн (1871-1900) прожил недолгую жизнь, однако многое успел. Наследие его обширно — это романы и рассказы, эссе и журналистские зарисовки, стихи и фрагменты драматических произведений.
Биография Крейна коротка, но тем не менее богата событиями. Родился он 1 ноября 1871 года в Ньюарке (штат Нью-Джерси). Когда мальчику было 10 лет, умер его отец, методистский священник. Семье пришлось в поисках лучшей доли переезжать из города в город.
В 1888 году Стивен оканчивает школу и летом подрабатывает в агентстве новостей. Осенью он поступает в подготовительные классы военно-морской академии в городе Клевераке (штат Нью-Йорк). Однако воинская дисциплина и казарменный дух оказываются ему чужды. Оставив академию, будущий писатель осенью 1890 года поступает в Лафайет-колледж, чтобы изучать там горное дело.
Сказать, что Стивен был нерадивым студентом — значит отозваться о нем достаточно мягко. Юноше 19 лет, он опьянен яркостью окружающей жизни, хочет запечатлеть ее с помощью пера. Это не первые его попытки самовыражения — самая ранняя из дошедших до нас рукописей Крейна (‘Сценки из жизни’) датирована 1885 годом (Стивену было тогда всего 15 лет). Устремления молодого человека неизбежно приводят его в газету — он пробует писать короткие заметки и репортажи. Помогает ему брат Таунли, профессиональный журналист.
С горного факультета Стивена отчислили после первого же семестра. Нимало не огорчаясь, он записывается в университет города Сиракузы, но жизнь уже распахнула перед ним двери своих университетов. Наблюдательность и умение одним штрихом изобразить целое помогли ему освоить профессию журналиста. Начинал он в том числе как спортивный репортер — здоровье у него в юности было отменное и он играл за университетскую бейсбольную команду. Однако главная его специальность в журналистике — очеркист. Мастерство Крейна довольно скоро было признано, и вот ему уже заказывает обзоры провинциальной жизни солидная газета ‘Нью-Йорк Геральд Трибюн’. В это время Стивен много читает, как он сам признавался, большое влияние на него оказал знаменитый английский писатель Редьярд Киплинг. Вот уж у кого можно было поучиться яркости описаний!
Зимой 1891 года умирает мать Стивена Крейна. Он переселяется в Нью-Йорк, в квартал Бауэри, где обитает беднота. Сотрудничает он все с той же ‘Трибюн’. Наверное, каждый журналист в душе мечґтает стать писателем. Очень скоро Крейн тоже решаґет испытать себя на этом поприще. Первая его крупная вещь — повесть ‘Мэгги, уличная девушка’ — написана в 1892 году. Один из машинописных экземпляров этой вещи Крейн посылает своему новому другу Хэмлину Гарленду, писателю, у которого он еще год назад брал интервью в штате Нью-Джерси, а потом часто встречался с ним на бейсбольных площадках: Гарленд тоже был заядлый спортсмен.
‘Мэгги’ — история девушки из нью-йоркских трущоб, которую ледяное равнодушие близких вкупе с жестокими условиями жизни загнали на панель. Впоследствии Крейн писал: ‘У меня была единственная цель: показать людей такими, как они есть’. Повесть произвела большое впечатление на Гарленда, одного из основоположников американского натурализма, пытавшегося привить художественный метод Эмиля Золя на древо американской прозы. Писатель советует юному другу издать повесть. Из унаследованных от матери денег Крейн оплачивает типографские работы (издатели — люди осторожные, и брать на себя риск — опубликовать за свой счет повесть молодого автора — никто не захотел), в 1893 году ‘Мэгги’ выходит в свет.
Повесть заметили: появляются рецензии — как благожелательные, так и критические. Дебютирующего писателя (пожелавшего остаться анонимом) хвалят за мастерство стиля, удивительное для человека, написавшего первую свою книгу (то, что она первая, было ясно всем — ведь стиль Крейна ни на что не похож). Другие же критики бросают ему обвинения в безнравственности. Для того, чтобы защитить Крейна от критических стрел, Гарленд пытается заґинтересовать его судьбой признанного главу американской реалистической школы Уильяма Дина Хоуэлса. Одобривший повесть мэтр выступает в печати, характеризуя ‘Мэгги’ как произведение сильное и правдивое: ‘Никому еще не удавалось так ярко изобразить фатальную силу нужды’. Хоуэлс любил помогать молодым писателям — к этому времени он выпестовал уже таких авторов как Джордж Пеллью и Ральф Кийлер, оказал всяческое содействие Брет Гарту и самому Гарленду.
Весной 1893 года Хоуэлс решает лично познакомиться с Крейном и в начале апреля приглашает его в гости. Представив молодого автора ‘моему доброму другу Марку Твену’, Хоуэлс осыпает юношу похвалами, а за чаем берет со стола недавно вышедший томик стихов и начинает читать. Это, были посмертно изданные стихотворения Эмили Дикинсон. Крейна стихи потрясли. Настолько, что после этого вечера он всерьез обращается к поэзии.
Из ранних крейновских стихов почти ничего не сохранилось. Корвин Нэпп Линсон, один из ближайших друзей молодого автора, считает одним из самых ранних его опытов в поэзии стихотворение ‘Эй, тощий мой кошель…’ (118) из книги ‘Война добрая’ (1899). Если так, то Крейн и в самом начале своего поэтического поприща сумел создать нечто заслуживающее внимания. Исследователь творчества Крейна Винсент Старрет утверждает, что поэт в эти годы написал цикл… эротических стихотворений ‘Кантариды’! Так это или нет — проверить сейчас невозможно: никаких следов этой полулегендарной рукописи не осталось. Да и сам Крейн, автор яркого романтического цикла любовной лирики из книги ‘Война добрая’, не производит впечатление человека легкомысленного.
Известно одно: в 1893 — 94 годах он пишет много стихов и оттачивает свое поэтическое мастерство. В 1895 году Крейн издает первый свой поэтический сборник, ‘Черные всадники’. В книге этой 68 стихотворений, написанных, в общем, в одной, манере. Вторым после Уитмена Крейн использует технику современного свободного стиха, или верлибра. Но по стилю они с Уитменом — антиподы. В отличие от вдохновенного барда американской демократии, для Крейна характерны афористичность, лаконизм, горькая ирония, сдержанность чувств и простор, отданный мыслям. ‘Лично мне маленькая книжка моих стихотворений нравится больше, чем ‘Алый знак доблести’, — пишет Крейн в письме, где сравнивает ее со своим лучшим романом. — В ней я пытаюсь изложить в целом мои взгляды на жизнь, какой она мне представляется’. Вот что писал о поэзии Крейна Гарленд: ‘В стихах ощущаются насмешка и дерзость, в них нет рифм и определенного ритма, но есть лаконизм — каждое слово рукою мастера поставлено на свое место… Это стихи оригинальные, не подражательные’.
Впрочем, это — отзыв друга. Критики не были так восторженны, вернее, не были даже единодушны в одобрении книги. Да и реакцию их сейчас трудно оценить однозначно. Одни биографы Крейна утверждали, что он ‘изобразил на глазах у публики приступ помешательства’, другие — что книгу ‘встретили с энтузиазмом’. Крейн опередил время — к такой поэзии люди не привыкли. Крейн ощущал это и раньше, до издания книги — не зря ведь издательство ‘Копленд энд Дэй’ заставило его исключить из книги семь стихотворений (четыре из них до нас дошли — это NoNo 78, 91, 119, 120, остальные, к сожалению, утеряны — нам известны лишь первые их строчки). Явное преобладание иронии над лирикой и работы мысли над красотою слога резко отличают первый сборник стихов Крейна от поэзии его современников. Да и поэтика его оригинальна.
Одновременно со стихами Крейн писал книгу, принесшую ему мировую славу. Это уже упоминавшийся нами роман ‘Алый знак доблести’, правдивая книга о гражданской войне в Америке. Причем написана она человеком, которого во время этой воины еще не было на свете. Роман замечателен своей нарочитой бесстрастностью и импрессионистическим виденьем мира. Сказанная Крейном горькая правда о войне оказалась целительным лекарством для нации, изнуренной сладенькой водичкой шаблонных романтических бредней. Звериный оскал войны не только пугает, но и заставляет задуматься — не есть ли войґна явление, чуждое цивилизованному миру? Тема, затронутая в прозе, получает новое толкование в стихах — Крейн из тех художников, которые от частного идут к общему, от конкретики прозаических описаний к афористике стихотворных строк. Не зря писал он в письме: ‘Моя цель — выразить в них [в стихах] мысли о жизни в целом’. Рассматривая ‘в целом’ войну, Крейн видит неприглядную картину:
Опустошенная земля почернела,
Женщины плакали,
Дети метались в испуге.
И на вопрос ‘Зачем все это?’ не находится ответа. Да его и не может быть. Крейн объявляет войне войну. После триумфального успеха его романа ‘Алый знак доблести’ писателю наперебой стали предлагать журналистскую работу — в основном, как военному обозревателю. Репортажи его с театра военных действий греко-турецкой, а затем и испано-американской войны демонстрируют стихию неуправляемых инстинктов вооруженной толпы, трагедию мирного населения, а главное — бессмысленность происходящего. В стихах Крейн предупреждает человечество:
Пороки и добродетель будут втоптаны в землю,
Праведник и жулик погибнут вместе,
Меч обрушится по велению слепцов (…)
Военную, вернее, антивоенную тему продолжает заглавное стихотворение второго сборника крейновских стихов — ‘Война добрая’ (1899). В самом названии книги слышится горькая ирония. Крейн не может писать о происходящем без гнева:
Ничтожные души, полные боевого задора,
Эти люди рождены, чтобы шагать строем и умирать,
Необъяснимый ореол славы окружает их.
Велик Бог Войны, и владения его ґ-
Поля, где лежат тысячи трупов.
Особый гнев вызывают у Крейна дельцы, которые ради собственной выгоды ‘надсаживают глотки, чтобы спровоцировать войну’. Да и вообще патриотизм, или ‘чувство групповой общности’, как его определяет Крейн, — это ‘священный порок’, ‘ложь’. На рубеже веков такие взгляды были необычными — не зря это крейновское стихотворение (No 127) осталось неґопубликованным. В двадцатом веке подобные идеи Крейна были уже поняты, вернее, выстраданы. ‘Как может человек испытывать чувство патриотизма, когда во имя его было истреблено шесть миллионов евреев? — пишет Чарли Чаплин в автобиографии. ґ- Мне могут возразить, что это касается лишь Германии. Но элементы кровожадности могут оказаться и у других наций’*. А пока еще — век девятнадцатый, и Крейн пишет издевательский ‘Боевой гимн’ колониальных войн:
… мы идем, шагаем длинной вереницей голубых полков.
<,…>,
Моря не остановят нас,
Заснеженные горы не заставят повернуть назад,
Мы прорвемся, пройдем сквозь джунгли, преодолеем реки,
А потом заставим дикаря склонить гордую голову.
Чтобы разглядеть на груди зловещее рдение медалей смерти.
Это стихотворение (No 129) было впервые опубликовано лишь в 1957 году. Поистине, уайлдовский Калибан ‘не желал видеть свое лицо в зеркале’. А в притґчах Крейн предугадал многое из того, что ожидало человечество в ХХ веке. Он умел заглянуть ‘за гориґзонт’.
Во сне — смута, кровь, крики,
Умирающие люди, белки их закатившихся глаз,
Ужасающая безрассудная храбрость детей.
Гениальный провидец предсказал и эпоху ‘великих’ диктаторов:
Однажды выискался человек,
Сказавший:
Постройте мне всех людей на Земле в шеренги!
Правда, даже он излишне оптимистичен, полагая, что люди после кровавых войн избавляются ‘от былой невинности’. История показала, что надолго этого не хватает — в войны вспыхивают с неуклонной периодичностью, как солома на ветру. Да и в его время хватало мест, где ‘гремел багровый гром войны’. Раґбота военного репортера крайне утомляла поэта. В одном из писем он писал: ‘Если и есть в жизни радость, я не могу ее ощутить. Вы спросите: а будущее? Для меня будущее чревато новыми тяжкими испытаниями, конфликтами, путами, которые накладывает на нас долг. Это старое терпкое вино, которое боги приготовили для смертных. Кувшины отчаянья…’ Неудивительно, что последоваґтель Крейна, Эрнест Хемингуэй, многое почерпнувґший из его прозы, охарактеризовал его как человека, который ‘умирал с самого начала’**. Это, может быть, и преувеличение, однако верно, что Крейн, который ‘по собственной воле попал в пекло войны’, не мог не находиться под влиянием окружающей обстановки — ведь полную опасностей и острых ощущений жизнь, в которую переносили читателей его репортажи, приходилось вести не только солдатам, но и ему самому. 2 января 1897 года корабль, на котором поэт возвращался на родину с Кубы (блокированной американцами с моря), терпит крушение в нескольких милях от берега Флориды. Крейну удается уцелеть. Он и еще несколько матросов спасаются на шлюпке и целый день дрейфуют в открытом море, пока не приґходит помощь. События эти нашли отражение в нескольких стихотворениях и рассказах, лучший из которых — ‘Шлюпка в открытом море’ — признан классическим в жанре новеллы. Интересно, что Крейн предугадал выпавшие на его долю испытания: в стихотворении, включенном им в первый сборник стихов еще в 1894 году (но затем изъятом оттуда издателями), он писал:
Для моряка после кораблекрушения
Море было мертвенно-серой стеною,
Необозримой, совершенно пустынной,
На которой, однако, в эти роковые минуты
Ясно читались знаки,
Выдававшие беспощадную ненависть природы.
В результате этого приключения Крейн заболел пневмонией. Вылечившись (к сожалению, не до конца), Крейн уезжает в Англию. С ним молодая жена, Кора, оставившая ради Стивена первого мужа. Молодые счастливы вместе, в Англии они ведут истинно богемный образ жизни, бесшабашно тратя деньги, силы и время. Их новый знакомый Герберт Уэллс приходит в ужас от ‘непомерной импульсивной расточительности этих молодых людей’***. Впрочем, Уэллс понимал, какого масштаба дарование Крейна. Не зря писал он впоследствии: ‘Крейн, несомненно, лучший писатель нашего поколения’. Пока же ‘лучший писатель’ занялся ‘выдачей на гора’ коротких рассказов, которые постепенно начали накапливаться у его английского литературного агента, Джеймса Пинкера. ‘Цена на них упадет, если их будет так много’, ґ- жаловался последний в письме к писателю. А деньги Крейну были, как всегда, нужны. Заглавная строка одного из его стихотворений: ‘Эй, тощий мой кошель’ (No 118), — могла бы стать лейтмотивом его жизни.
Впрочем, в викторианской Англии, с ее размеренным ритмом жизни, Крейн чувствовал себя неплохо — можно было отвлечься от ‘жгучих алых вихрей сражений’ и от бешеного пульса американской газетной круговерти. Крейн знакомится здесь с Генри Джеймсом, Джозефом Конрадом, Гарольдом Фредериком. Конрад записывает в дневнике: ‘В прошлое воскресенье у меня был Крейн. Просидели с ним полночи — курили и говорили. По поводу собственной судьбы он безнадежно пессимистичен: Мне этот человек нравится. <,…>, Взгляды его оригинальны, манеґра выражать их подкупает артистичностью. Разумеется, он импрессионист, темперамент его ни с чем несравним. Мысли его всегда связны и выражены кратко, хотя не могу сказать, что все они отличаются особой глубиной. Все же он порою способен высказать нечто поразительное, задевающее за живое, я бы назвал его единственным импрессионистом и только импрессионистом’. Джозеф Катц комментирует это высказывание так: ‘На Крейна трудно навесить какой-нибудь ярлык. При жизни его называли то импрессионистом, то декадентом, в более же поздние времена, обозревая литературу девяностых годов прошлого века, награждали эпитетами ‘реалист’, ‘адепт натурализма’, ‘символист’, ‘мастер пародии’ и даже ‘романтик’ <,…>, Все не то, но все близко к истине’. Действительно, можно ли творчество большого мастера охарактеризовать одним словом? А вот какое высказывание Крейна занесла в свой дневник Кора: ‘Истинный художник — это человек, рисующий картины своего времени, как он их видит’. Если так, можно признать, что поставленную перед собой задачу Крейн выполнил. Притом он не останавливался в своем творческом развитии. Второй его сборник стихов демонстрирует разнообразие его поэтики: здесь имеются лаконичные притчи, как в первой книге, но можно найти и удивительно красивые строки, написанные рукою мастера поэтической живописи:
Мимолетные отблески были голосами
— Светозарными голосами ґ-
Слившимися в карминные, лиловые, зеленые, золотые мелодии.
Помимо импрессионистических зарисовок, во втором крейновском сборнике есть стихи философские и даже публицистические, особое место в книге занимает цикл любовной лирики, посвященной супруге поэта, Коре Крейн. Об их браке нам известно мало. Хорошей ли женой была Кора, мы не знаем. Нам известно лишь, что она заботливо сохранила рукописи писателя после того, как его не стало, помогла их систематизировать, а в дальнейшем и опубликовать. Так увидели свет многие не изданные при жизни стихотворения Крейна.
Завершался 1899 год. На рождество судьба преподнесла Крейну обострение легочного недуга, и новый, 1900 год он встречает в постели. У него начинается кровохарканье. Даже лежа, он работает. Успевает опубликовать два сборника своих рассказов, диктует содержание еще трех сборников новелл. Врачи ставят ему диагноз: туберкулез. Крейна привозят в Германию, в курортный городок Баденвейлер (где впоследствии будет лечиться Чехов), но уже поздно. 5 июня 1900 года Стивена Крейна не стало.
Посмертная судьба литературного наследия Крейґна сложилась более или менеe благополучно. Выпущенное на родине собрание сочинений включает 12 томов (по нашим меркам, 6). Были бережно собраны и изданы все стихи Крейна, которые удалось найти. Они по праву вошли в золотой фонд американской поэзии. У Крейна было много последователей — не меньше, чем у самого Уолта Уитмена. Назовем хотя бы таких поэтов как Карл Сэндберг, Томас Стернз Элиот, Уильям Карлос Уильямс, Роберт Данкен. Стихи Крейна во многом повлияли и на творчество легендарного американского стихотворца и рок-музыканта Джима Моррисона. А известный поэт Джон Берримен написал биографию. Стивена Крейна. Можно сказать, что на стихах. Крейна, Уитмена и Эмили Дикинсон взросла вся современная американская поэзия.
В сознании читателей Крейн остался прозаиком и поэтом, автором романа ‘Алый знак доблести’, замечательных рассказов и оригинальных, необычных стихов, гуманистом, исполненным веры в человека.
… пою о людях с ранимой душою
И о сильных, могучих богах,
О том, как они встретятся когда-нибудь —
ґИ боги будут потрясены
Стойкостью людей.
— Сильные, могучие боги ґ-
— И люди с ранимой душою ґ-
Читателя покоряет чистота помыслов этого автора, нашедшего идеал не в грозном ветхозаветском божестве, держащем людей в повиновении с .помощью страха, а в христианском нравственном законе. Крейну близки идеи, содержащиеся в книге Льва Толстого ‘Царство Божие внутри нас’. Бог обретен им в собственной душе, в собственных мыслях. ґ
Ах, я скорее умру, ґ
Чем увижу слезы на глазах моей души.
Следствием этого явилось его постоянное стремление следовать жизненной правде, боязнь отступить от нее хоть на шаг. В предисловии к роману ‘Алый знак доблести’ он пишет об этом сам: ‘Чем ближе держится писатель правды жизни, тем значительнее им созданное’. Остается лишь пожалеть, что Стивену Крейну отпущен был столь краткий срок. Его преждевременная кончина — возможно, самая большая потеря американской литературы ХХ века, до которого он не дожил чуть более полугода.
* Чарльз Чаплин. Моя биография. М., 1966. С. 350, 351.
** Э. Хемингуэй. ‘Зеленые холмы Африки’. М., 1959.
*** H. G. Wells. Experiment in Autobiography, New York, 1934, р. 524.
(с) А. И. Кудрявицкий, 1994 — 2009.
Источник: ‘Complete Poems of Stephen Crane / Стивен Крейн. Полное собрание стихотворений в переводе Анатолия Кудрявицкого’. Чебоксары, Изд-во Медиум, 1994.