А. К. Демиховской
A. T. Болотов — драматург
ПРИМЕЧАНИЯ
А. К. Демиховской. A. T. Болотов — драматург, Болотов Андрей Тимофеевич, Год: 1993
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Болотов Андрей Тимофеевич. Избранное.— Псков: изд-во ПОИПКРО, 1993.
Русская литература второй половины XVIII века богата ярким’ талантами. Круг писателей, составляющих гордость отечественной словесности, гораздо шире, чем было принято думать. К этому кругу должен быть причислен Андрей Тимофеевич Болотов (1738—1833), даровитый и самобытный писатель, не оцененный по достоинству до сего времени.
Болотов написал три пьесы: ‘Честохвал’ (1779), ‘Несчастные сироты’ (1780), ‘Награжденная добродетель’ (1781). Болотов-драматург был известен благодаря единственной прижизненной публикации пьесы ‘Несчастные сироты’1. Первая пьеса ‘Честохвал’ не публиковалась2. Рукопись последней по времени написания пьесы ‘Награжденная добродетель’ пока не обнаружена.
В своем знаменитом жизнеописании А. Т. Болотов рассказывает, как он стал драматургом. Озабоченный воспитанием детей, думая, каким полезным делом заполнить их досуг, он решил организовать детский театр. Вот что записано Болотовым о его дне рождения 7 октября 1779 года: ‘Вступление в сей Новый год моей жизни ознаменовалось особенным мероприятием и таким делом, которого у меня до того никогда на уме не было, а именно нечаянным восхотением смастерить у себя небольшой домашний театр, на котором бы все наши дети могли представлять кой-какие театральные пьесы’3. Художником, декоратором, артистом стал сам Болотов. Первой была поставлена пьеса M. M. Хераскова ‘Безбожник’. ‘Приобрела она от всех совершенную похвалу и общее одобрение. Сие неведомо как ободрило и утешило всех наших детей, не только взрослых, но и самых маленьких’4. После третьего успешного представления ‘Безбожника’ было нужно ‘помышлять о приискивании еще какой-нибудь и другой театральной пьесы, удобной для представления … детям… Найтить таковую не так было легко, как сначала казалось, ибо возраст детей величайшие предлагал в том препоны’5. Детского репертуара тогда еще не существовало. Болотов решил попробовать свои силы в ‘отважном предприятии’ и сочинить комедию самому. Об этом он рассказал так.
‘Со всем тем, не уопел я приступить к сему делу, как против всякого чаяния полилась материя из пера моего как река, и первый опыт сей против самого ожидания удался так хорошо, что дни чрез два и поспела у меня целая комедия в трех действиях, и столь смешная, и заключающая в себе столь много морального, сатирического и комического, что я, как сочинитель, был ею очень доволен и решился, набрав из детей всех действующих лиц, и в том числе самого моего малютку сына, и расписав все роли, заставил их все оные вытвердить, к чему они не только охотно согласились, но с таким рвением к тому пристали, что к началу следующего года совсем ее вытвердили. И как главною целью оной было, с одной стороны, осмеяние лгунов и хвастунов, невежд и молодых волокит, а с другой, чтоб представить для образца добронравных и прилежных детей и добродетельные деяния, то и назвал было я ее сперва ‘Залыгалою’, но при переписке набело придал название ‘Честохвала’6.
Постановка ‘Честохвала’ на сцене Богородицкого дворца имела успех. Особенно удачной стала роль Клеона, которую исполнял сын Андрея Тимофеевича Павел. ‘Павел мой начал так отхватывать, что всех даже удивил чрезвычайно своей и неожидаемой к тому способностью, а меня заставил утирать слезы, текущие из глаз от радости и удовольствия. Словом, он сыграл роль свою как лучше требовать было не можно, а не многим чем уступали и прочие его сотоварищи. И как в комедии сей было очень много особенного, смешного и такого, что в состоянии было возбудить в зрителях и любопытство, и смех и принуждать даже к самому хохотанию, то смотрели все на действия их с превеликим удовольствием и только кричали ‘браво, браво!’ и то и дело что били в ладоши и хвалили детей, чем натурально и они поддерживаемы и ободряемы были весьма много’7.
В пьесе изображаются нравы и быт провинциальной дворянской среды. Она написана с откровенной дидактической целью: высмеять и наказать порок и наградить добродетель.
Честохвал, молодой дворянин, появляется в доме Благонрава с тайным желанием приволокнуться за Марфуткой. Для этого он подсылает в девичью слугу-мальчика Ваньку, обещая ему денежную награду. Замысел Честохвала разгадал Оронт, племянник Благонрава, воспитывающийся в его доме. В свой план проучить лгуна и насмешника он посвящает слугу Ваньку. Сметливый, находчивый, ловкий мальчик устраивает Честохвалу ловушку, и тот, разоблаченный и всеми осмеянный, убегает. Осуждается дворянское ‘злонравие’, представленное в образе Честохвала, ‘залыгала’, хвастуна, галломана, попадающего по воле автора в нелепое комическое положение, доведенное в финале до фарса. Разработка образа отрицательного персонажа классицистской комедии связана с сатирической традицией.
Отношения Честохвала с обитателями в этом доме характеризуют его как тщеславного хвастуна. Каждое его появление сопровождается враньем. Феоне он клянется Стиксом, что на представлении в небольшом оперном доме было 889 человек, называя точное число девиц ‘благородных’ и ‘подлых’. Добродушину говорит, что на охоте его добычей был огромный заяц: ‘Знаешь ли, какого русака любезная Венерка подцепила: легко ли, ровно 39 фунтов было, как свесили… без мала пуд’ (около 15 кг 600г — А. Д.). Хвалится необыкновенным урожаем ржи, в то время как у других в губернии ‘хлебишки худы’. ‘У нас (хлеба — А. Д.) преузорочные! — кричит Честохвал. — Намнясь ходил я стрелять и шел сквозь ржи… так меня вовсе в них не видать было: еще на поларшина разве выше меня’. Новый тур вранья Честохвала: он — ‘творец’ песенки, она же ‘давно сочинена’. Феона ‘певала ее еще будучи ребенком’.
Но более страшны его бессердечие, жестокость, нравственная распущенность. Он отправляет на конюшню под розги крепостных, издевается над бедным погорельцем. Несчастный рассказывает: ‘Табаком-то с вином меня поил, и дегтем-то велел меня мазать, и как над дураком смеялся, и, наконец, в медвежью кожу меня насильно обвязали и стравили было совсем собаками’. Честохвал намерен жениться, ‘чтоб деревеньки-то поприбрать в руки и тестя-то дурака обалахтать’. Он презирает окружающих людей, бранит русское, преклоняется перед французским. Картины на Спасском мосту, по его словам, ‘дрянь’, а ‘выписанные только из Парижа’ — ‘правские’. ‘Неужели, — говорит он, — русскою какою дрянью обцепливать стены? Это бы было уже слишком неблагородно’.
В речи Честохвала проявляются его грубость и невоспитанность. ‘Скверняк’, ‘мерзость’ — такими словами он называет бедного погорельца, а ‘мерзкой гадиной’, ‘старым хрычом’ — старого соседа Добродушина. Мальчик Клеон у него — ‘щенок’. Однако самому Честохвалу воздается такая оценка: щелкопер, скалозуб, пустая голова, повеса, пустоголовый шпынь.
Честохвалу противопоставлены все другие персонажи пьесы. Это — хозяин дома дворянин Благонрав, который, то и дело появляясь на сцене, не участвует в развитии действия. Однако именно он является идеальным героем, воззрения которого разделяет сам автор пьесы. Хотя любимые персонажи Болотова освобождаются от прямых назидательных речей, но монологи Клеона, ‘примерного ребенка’, ‘разумного дитяти’, косвенно характеризуют его как благородного человека, уважающего достоинство другого, к какому бы сословию тот ни принадлежал, будь то крестьянин или дворянин, богат или беден. Клеон поступает, руководствуясь наставлениями отца: ‘Он мне бог знает, сколько раз говаривал, что над людьми смеяться, трунить и шутить дурно… Он и сам к несчастным жалостлив, он еще и мне сколько раз говаривал, что надобно иметь всегда к бедным сожаление и стараться, как можно им помогать’. На издевательства Честохвала над погорельцем Клеон реагирует словами: ‘Возможно ли с несчастливым так играть. Не такой же ли он человек, как мы. Виноват ли, что беден…’ Призванный выразить взгляды отца, Клеон оказывается проводником авторских идей естественного равенства людей, внесословной ценности человеческой личности. Как известно, эти идеи характерны для русских просветителей XVIII века. Выполняя функцию резонеров, Клеон, Благонрав являются рупорами идей Болотова.
Вместе с образом погорельца появляется ‘жалостное’ начало, элемент ‘слезной комедии’, призванный к воспитанию чувств. Эпизодическая фигура погорельца служит проявлением сути каждого из персонажей. Благонрав велит отвезти ему на подводе три четверти муки, жалует рубль и по просьбе Клеона еще два рубля. Добродушии дает ‘старую избенку’. Клеон ‘боится пропустить случай’ помочь бедному, отдает свою долю пирога, золотой и два рубля, полагающиеся ему от отца к дню его именин, и ласково его зовет старинушкой, голубчиком. Феона отдает холст. Оронт — все то, что у него было в кармане. А Честохвал … травит бедняка собаками, в чем и раскрылась его грубая и жестокая натура.
Создавая комедию ‘Честохвал’, Болотов следовал традициям классицизма. Рационалистическое деление персонажей на положительных и отрицательных, их статичность, соблюдение единств времени, места, действия, монолог, не являющийся действием, ‘говорящие’ имена, подчеркивающие ведущую черту в характере героя (Добродушии, Благонрав, Чертоводово — название деревни Честохвала), морализирующая развязка (Честохвал посрамлен, а добродетельный Клеон вознагражден, получая в дар имение Добродушина) — все это восходит к канонам классицизма.
И все же комедия не является последовательно классицистским произведением. Русский человек в дос-приятии жизни выступает не только как рационалист, утвердивший в искусстве законы классицизма, но и как иррационалист, нравственное начало которого было регулятором, позволявшим обнаружить несовпадение рационалистических предписаний и объективной реальности.
Работа Болотова над драматическими произведениями по времени совпала с его размышлениями о необходимости правдоподобия русской действительности в литературных произведениях. В ‘Мыслях и беспристрастных суждениях о романах’ (1781) он пишет: ‘А хорошо, если б написал нам кто такой русский роман, в котором соблюдена была б наистрожайшим образом и натуральность и правдоподобие, в котором бы все соображалось с рассейскими нравами, обстоятельствами и обыкновениями, но такого романа мы еще по сие время не имеем ни единого и остается только желать такового’8.
Конечно, в свою же комедию Болотов ‘впустил’ русскую жизнь, быт, русскую обстановку, русских людей.
В классицистской ‘комедии нравов’, созданной на русском материале, при сохранении триединства, он умеет раздвинуть рамки конкретного эпизода, происходящего в данной усадьбе, и приоткрыть картину нравов дворянства вообще. Из слов Оронта становится известно, что мужик, заступившийся за свою жену и выпоротый Честохвалом, пришел жаловаться Благонраву. Так в комедию вторгается мотив бесправности крестьян, не застрахованных от оскорблений ‘чужих’ господ.
Нельзя не видеть своеобразного ‘прорыва’ к реализму в зарождении принципа социального детерминизма, ‘открытого финала’, развитие которых писателями кри тического реализма приведет к художественным открытиям огромной важности.
Придавая значение условиям и окружающей обстановке в формировании характера человека, Болотов откровенно детерминировал образ Клеона, представив его как продукт воспитания благочестивого отца Благонрава.
Изображение Честохвала, щеголя, петиметра и галломана, не соправождается детальным показом условий и среды, в которых могли бы развиться его чванство, ‘высокоумие’, презрение к русским людям. Нет сведений о его воспитании, если не считать косвенного намека, что он ‘не сидит дома’, и, может быть, бывал за границей. Без сомнения, Честохвал себя имеет в виду, говоря Феоне: ‘Вам думается, что все так запершись в четырех стенах сидят, как вы с батюшкою. Нет, сударыня! Не все так мало думают о том, что благородному их состоянию свойственно и прилично. Ныне уже старина выходит из обычая и благородство поболее в моде’. Можно также предположить, что воспитателем Честохвала мог быть гувернер-француз, один из многих необразованных ремесленников и искателей приключений и карьеры в России, которые калечили детей, прививая слепое пристрастие ко всему французкому и высокомерное презрение ко всему русскому.
Болотов осуждает галломанию как результат дурного воспитания, считая ее явлением наносным, не имеющим русской почвы. Тема осмеяния этого порока в литературе той поры была злободневной. Достаточно вспомнить комедию ‘Русский француз’ (1765) И. П. Елагина, комедию ‘Россияне, возвратившиеся из Франции’ (1767) А. Карина, ‘Воспитание’ (1774) Д. В. Волкова, ‘Бригадир’ (1766—1769) Д. И. Фонвизина, сатирические статьи Н. И. Новикова.
Творчество Болотова занимает законное место в магистральном русле развития русской литературы XVIII века. Комедийная поэтика корнями уходит к художественному опыту предшественников. Болотов развивает традиционную тему крепостного крестьянства, зачинателем которой был А. П. Сумароков. Вслед за В. И. Лукиным он делает шаг к созданию национальной комедии с образом положительного героя, взятого из русской жизни, восприняв и развивая ‘слезный’ элемент. В то же время его творчество питала сама действительность и живая современная литература, обогащая тематику и образы актуальным содержанием. Новыми художественными приемами в своих комедиях Болотов перекликался с М. М. Херасковым, М. И. Веревкиным, Н. П. Николевым, И. Б. Княжниным, П. А. Кропотовым, Д. И. Хвостовым, А. А. Майковым, Н. И. Селявиным.
Образам Честохвала комедия восходит к ‘Ревизору’ Гоголя. Честохвал — прообраз Хлестакова. В обеих комедиях перекликаются сцены ‘вранья’, один тип их поведения, ‘легкость необыкновенная в мыслях’, их мнимая роль и значение, их пошлость.
Честохвал — продукт екатерининской эпохи, когда ‘фасадная’ жизнь облекалась ложью, когда ‘хлестаковщина’ уже делалась фактом русской жизни, хотя еще не названным и не осознанным как социально-психологическое явление.
Сочетание разнородных начал в поэтике — комедийного и драматического, элементов сентиментальной чувствительности и сатиры — приводит к размыванию жанровой структуры комедии классицизма.
Эстетические принципы классицизма, реалистические элементы и ‘слезный’ — предвестник сентиментализма — все это определяет синкретический характер комедии Болотова ‘Честохвал’.
В 1770-е годы драматургическое новаторство создателей ‘слезной’ драмы сказалось прежде всего в фабульной структуре. Противопоставление носителей порока и его страдающей жертвы, финал с неожиданным появлением спасителя, торжеством справедливости и наказанием зла — все это погружено в атмосферу чувствительности и упования на милосердие. Забота о воспитании гражданской нравственности у современников, призыв к гуманному отношению помещиков к крестьянам соединялись с верой в просветительские цели театра.
Все это отличает А. Т. Болотова, автора драмы ‘Несчастные сироты’. О ее написании в июле 1780 года и постановке на сцене домашнего театра в городе Богородицке Тульской губернии он рассказал в своих ‘Записках’.
‘Наконец, к последующему за сим другому воскресенью поспела совсем к представлению и новая моя драма ‘Несчастные ойроты’. И как около сего времени случилось у нас в городе много кой-каких и приезжих, то решился дать опять публичный спектакль и представить в первый раз помянутую драму, и играть на театре с детьми вместе и сам.
Мы употребили к тому ту же декорацию, как при представлении ‘Необитаемого острова’, ибо как все действие должно было происходить в лесу, а декорация была лесная, то было сие кстати, и нужно было позаслонить кое-чем задний занавес, представляющий море. Начинать действие в пьесе сей должен был сам я, в образе находившегося под гневом у господина, откинутого и в дровосеки и к бережению леса определенного слуги, почему и одет я был в простое рабское платье, и при поднятии занавеса находясь в лесу, рубил топором дрова и складывал их в поленницу и потом первый говорить начал. Что касается до злого его господина, то сего представлял питомец мой, Сезенев, и сыграл ролю свою так хорошо, как лучше требовать не можно, а и все прочие, имевшие в сем представлении участие, играли прекрасно, а особливо меньшой сын господина Албычева, долженствовавший представлять сироту и притвориться отравленным пирогом с ядовитыми грибами, и что у него оттого живот болел. Словам, все действие происходило хорошо, и я, как выдумщик и сочинитель сей драмы, имел удовольствие видеть всех зрителей крайне действием сим растроганных и смотревших на оное с крайним вниманием и удовольствием. Сими был весь наш партер и помост, составляющий некоторый род амфитеатра, наполнены, и все хвалили сию пьесу и благодарили и меня, и детей ‘за доставленное им новое удовольствие’9.
В имении помещика Агафона Злосердова живут сироты — молодая девушка Серафима и ее младший брат Ераст. Чтобы завладеть их имением, он хочет женить на Серафиме сына Митрофана, а Ераста отравить, накормив грибным пирогом с ядовитыми мухоморами. Крепостного дядьку Родивона, единственного защитника и опекуна детей, он гонит со света непосильным трудом, голодом, издевательствами и побоями. Неожиданное спасение несчастных приходит вместе с графом Благонравовым, который случайно проезжал мимо опушки леса, где в пещере вынуждены были скрываться сироты. В критический момент он появляется с офицером и отрядом солдат, чтобы арестовать Зло-сердовых и освободить несчастных. Серафима выходит замуж за Благонравова.
Уже было сказано, что драма ‘Несчастные сироты’ тематически и сюжетно перекликается с комедией Фонвизина ‘Недоросль’, написанной два года спустя 10. Указывалось на некоторое совпадение характеров главных персонажей, на родственные черты в проявлениях их душевной жизни, в поведении, в манере выражать мысли. И черты характера и положение роднят Злосердова ‘ Простакова. Митрофан Злосердов и Митрофан Простаков одинаково проявляют себя в ситуации, в которой находятся: оба намерены жениться насильно на состоятельной сироте. Блиаки по характеру и положению Серафима в драме Болотова и Софья в комедии Фонвизина. Одинаково значение образов графа Благонравова и Правдина и Милона: они способствуют развязке сюжетной линии.
В качестве интриганов и стяжателей в обеих пьесах показана зажиточная дворянская семья. Гнет и произвол по отношению к подневольным людям, особенно крепостным, низменность интересов, обман и прямое вероломство характеризуют в них представителей провинциального дворянства, безраздельных господ над своими крепостными. Действие происходит в одну и ту же эпоху — эпоху расцвета крепостничества. Поэтому вполне понятно, что проблемы, волновавшие передовых людей того времени, — наиважнейшие для обоих произведений.
Итак, сюжетные мотивы, сближающие оба произведения: 1) девушка-сирота находится во власти жадных и деспотичных родственников, 2) родственники из корыстных побуждений замышляют женитьбу хозяйского сына на сироте, 3) злодеи разоблачены приезжим господином, который является носителем правды и благородства, 4) злодеи наказаны.
Русская действительность была общей почвой, на которой могли быть созданы произведения и Болотова, и Фонвизина.
И все же, несмотря на близость, пьесы Болотова и Фонвизина сильно отличаются друг от друга. Вопрос об их различии до сего времени остается за пределами внимания исследователей. Разные художественные установки, продиктованные писательскими индивидуальностями Болотова и Фонвизина, и провели разграничительную черту между их произведениями, в которых общая картина жизни получила разную эмоциональную окраску. В фокусе комедии Фонвизина сама порочность, не выходящая за пределы комического освещения. Цель — осмеяние зла. Болотов показывает крупным планом жертвы порока, раскрывает их страдания, наполняя пьесу страдающим лиризмом, исключая возможность смешного в изображении зла. Цель — вызвать сострадание к несчастным и отвращение к пороку. В чем принципиальное отличие Болотова от современников, в частности от Фонвизина?
Художественная специфика его выражалась не только в том, что уже становилось традицией, повторяясь в той или иной вариации в произведениях современных авторов, но и в новых акцентах и соотношении двух противостоящих миров, открывающем перспективу нового развития русской литературы.
В общей раме художественного пространства самое большое место принадлежит образу крепостного Родивона и жизненному материалу, с ним связанному. И это в то время, когда манифест о вольности дворянства, изданный в 1762 году, закреплял неограниченное полновластие дворян над крепостным крестьянством, которого можно было продавать, сдавать, в рекруты, ссылать на каторгу, вмешиваться в его семейные отношения.
Драма открывается монологом Родивона, выполняющим роль своеобразной экспозиции и завязки. Сразу становится известным рабское положение Родивона. Чтобы избавиться от единственного и последнего защитника сирот Ераста и Серафимы, Злосердов изгоняет его из дома в лес, в пещеру, заставляет рубить дрова, стеречь лес, издевается над ним. По расчетам Злосердова, непосильный труд, голод и побои должны неминуемо привести его к гибели.
Ераст рассказывает графу Благонравову: ‘Он остался было у нас вместо отца и матери, но за то, что вступался за нас, и терпит все лихо. Теперь от нас и его уже отлучили… ему, бедному, и есть не дают, кроме сухих и гнилых корок хлебных… Он любит нас, как отец родной, усердствует к нам очень. Но за то-то более и терпит от дядюшки, — за нас-то и изволил он его приставить стеречь лес этот, и за все про все и почти всякой день его сечет и наказывает’ (действие II, явление 4).
Злодействующий приказчик специально подсылает мужиков навредить Родивону и ‘привесть… в новые побои’ (там же). Вот уже вырублен лес в пяти местах, выкошена трава на видном месте, и Родивон снова ожидает плетей. Он готов все вытерпеть, лишь бы дети покойного боярина спаслись от ‘злодея немилосердого’, во власти которого Ераст и Серафима оказались после смерти родителей. Другого выхода, как ‘терпеть, хоть душою не виноват’, не было. Ведь по указу Екатерины II в августе 1767 года жалоба на помещика приравнивалась к государственному преступлению, за которое ссылали на каторгу. Болотов был хорошо осведомлен о происходившем в общественной и частной жизни дворян, о нравах, царивших в соседних поместьях. Безусловно, он знал и громкие процессы, связанные с запрещением подавать жалобы на своих господ. Публичному наказанию плетьми подвергли за нарушение закона крепостных крестьян, подавших жалобу на Салтычиху. Не случайно она верила в свою безнаказанность и имела основание говорить: ‘Вы мне ничего не сделаете’. Против Салтычихи двадцать один раз возбуждались дела, и только в 1763 году впервые был дан ход жалобе ее крепостных. За жалобу были засечены до смерти двенадцать человек крестьян Демидова. Однако, огромное большинство дел об истязаниях не доходило до суда11.
Монологами Родивона (например, монолог в д. II, явл. 10) раздвигаются пространственно-временные границы, приоткрывая в ретроспективе русскую жизнь за пределами поместья Злосердова. Рассказ Родивона о сиротстве спасенных им детей проецируется на реальные события в масштабе целой страны: русско-турецкую войну 1772—1773 года, Пугачевское восстание, начавшееся в 1773 году. С одной стороны, Серафима и Ераст — жертвы русско-турецкой войны, на которой погиб их отец, с другой — жертвы Пугачевского восстания, когда их мать была ‘умерщвлена без милосердия’ ‘партией злодеев’. ‘…В то же время лишились они и всех ближних своих, родственников и друзей родителей своих, которые бы могли в сиротство их оступиться’ (д. II, явл. 10). Спас детей-сирот крепостной Родивон. Он рассказывает Графу, как рое вместе с отцом Серафимы и Ераста и с ним дружил. ‘Судьба была ко мне столь благосклонна, что я имел счастие не только рость с ним вместе от самого младенчества, но вместе с ним языкам и всему прочему учиться, и заимствовать весьма много от его хороших склонностей и качеств. Сие соединяло нас с малолетства некоторым родом дружбы, почему и во всю жизнь содержал он меня не как раба, но более как друга. При отъезде своем на службу поручил он мне воспитание и обучение сего птенца, выходившего тогда только из рук женских. И я принял на руки его ,к себе с особливой радостью. И за счастие почитаю, что небо помогло мне по сие время сохранить его цела и невредима, и не только обучить уже многому, но и вперить в нежное сердце его хорошие склонности’ (д. II, явл. 10).
Образованный, начитанный (он читает книгу ‘Христианин в уединении’, которую ему дала Серафима), благородный Родивон теперь воспитывает и учит грамоте Ераста. Болотов — проповедник внесословной ценности человеческой личности. Кстати, на страницы его произведений, в частности его автобиографических ‘Записок’, из реальной жизни перешагнул не один представитель крепостного крестьянства, умный, благородный, достойный уважения. Например, его собственного дядьку-воспитателя Артамона можно считать неоспоримым прототипам Родивона. Верный, рассудительный, волевой, он в семье Болотовых призывался к совету в критические моменты жизни. Способности Артамона высоко ценил Андрей Тимофеевич, искренне оплакивавший его по кончине. В 1762 году он записал: ‘Горячая слеза покатилась тогда из глаз моих, и я не мог далее выговорить ни одного слова. Минуты две стоял я, отворотившись с молчанием и утирая глаза свои и щеки. Сию жертву благодарности и сожаления принес я тогда праху сего любимца и воспитателя своего’12.
Болотов откровенно рассказал и о другом старике. Когда в 1766 году Болотов стал составлять первую корреспонденцию в ‘Экономическое общество’, открывшую затем путь к созданию журнала ‘Экономический магазин’, он приступил с расспросами о сельском хозяйстве к приказчику Фомичу, и тот ‘рассказывал… вопрошавшему его, (что знал и ведал, и власно как гордился всеми сведениями своими’13.
Наряду с образом Родивона первым планом дан образ дворянской девушки Серафимы. Она и ее младший брат Ераст — ‘суть несчастные остатки одной благородной и крайне добродетельной фамилии. Отец и мать их составляли наиблагополучнейшую чету на свете, и были господа не только любви, но самого обожания достойны’ (д. II, явл. 10).
Сокрушаясь о погибших родителях, Серафима появляется в состоянии горести и печали. Но вот ‘слезы прибавились к слезам’: дядюшка хочет женить своего сына Митрофана на Серафиме, чтобы деревни сирот прибрать к рукам. А как ‘с эдаким повесою и уродом жить?’ (д. I, явл. 5). В монологе Серафимы раскрывается ее душевная мука.
‘…Увы! Нет помощи ниоткуда. — Вот того и гляди, что прибегут за мною и повлекут как невинную жертву на заколение. Чем иным могу назвать сие проклятое, сие неожиданное, сие несчастное замужество. Могу ли я ожидать счастливого супружества, когда нравы и склонности наши совсем не согласны, и, как небо от земли, друг от друга удалены. Могу ли чего доброго ожидать, когда он еще от младенчества терпеть меня не мог и по самое сие время мне только злодействовал, меня ненавидел. Не я ему нужна, а наши деревни! — Увы! Провалился б он со всем и с ними! Хотела бы лучше по миру ходить, (нежели быть за сим скаредом и мучиться во всю жизнь с сим негодяем, с сим глупцом, который уже о сю пору непотребствует и погружен во все пороки. Великий Боже! Что со мною бедною будет! (падает на колени) Лиши меня лучше жизни, коль спасти мен я тебе неугодно: не отдавай только меня во власть сему извергу естества, который самого тебя презирает и поносит. Ты един был всегдашнее мое упование и надежда и единая моя защита и покровительство’ (д. III, явл. 4).
Она, как и ее родители, ценит людей за нравственные качества — ум и сердце, — а не за богатство и знатное происхождение. Она добра со своими крепостными слугами, и они отвечают ей преданностью. Любовь к хорошим людям, к природе (читает книги о ‘красоте натуры’, восхищается прекрасными пейзажами), к книгам (любимые из них знает даже наизусть) — вот главное в ее натуре. Ее речь литературна и эмоциональна. Вздохи Серафимы вылетают междометием ‘ах!’ 21 раз, невольно напоминая несчастную Лизу у Карамзина (в повести ‘Бедная Лиза’ 29 ‘ах!’).
Серафима — предшественница героинь сентиментальных повестей конца века.
Родивон и Серафима, Ераст и их слуги Марианна и Дмитрий живут в ожидании погибели. Родивон, сожалея об Ерасте, которому ‘жилья уже совсем не стало’ и которого секли ‘без всякого милосердия на козле … а щипанцы, толчки и проклинания ежеминутно’, восклицает: ‘Бедное, несчастное дитя! Но что говорить, бедные и несчастные веемы! Погибнем невозвратно все …’ (д. II, явл. 2). Серафима, бросаясь к Родивону: ‘Ах, голубчик Родивонушка! Я погибаю навеки’, (д. III, явл. 5). Родивон, рыдая и обнимая умирающего Ераста: ‘Увы, погибли мы теперь все’ (д. III, явл. 13).
Все живое накрывает зловещая тень, которая ткется из упоминаний персонажей о Злосердове, как о ‘злодее немилосердом’, ‘проклятом изверге’. Эманация грозящей опасности и страха, возрастая крещендо (вместе с развитием драматического конфликта, исходит от образов Злосердовых Агафона и Митрофана. Знаменательно и для Болотова не случайно, что Злосердов, носитель порока, создающий атмосферу страха и страдания, на сцене появляется только в самом конце драмы. В момент кульминации, когда страдания героев достигают апогея, вбегает, ‘вопия зверски’, Злосердов, чтобы ‘растерзать’ Ераста, из Родивона ‘самые жилы… тянуть’, Серафиму тащить в церковь под венец с Митрофаном. Он кричит в бешенстве: ‘Готов самую кровь их пить> (д. III, явл. 11). Этот крик, как эхо живой действительности, сохранившей в памяти историков помещика Муромцева, кричавшего крепостным: ‘Тела вашего наемся, крови вашей напьюсь!’
Позволительно предположить помещика Муромцева Селиверста Васильевича, с которым Болотов познакомился при межевании земли в 1777 году14. Тогда же он встречался с Муромцевым Матвеем Васильевичем, тульским губернатором 15.
Образ Злосердова впитал реалии современной русской жизни, доказывающие, что ‘чудовищность’ Злосердова отнюдь не была редким исключением. Вот некоторые факты, которые Болотов оценивал, как ‘зверские и постыдные примеры жестокосердия человеческого’. Один из соседей заставлял крепостных девушек плести кружева в кандалах и рогатках. Помещица высекла за раз восемьдесят крепостных за то, что они не набрали земляники.
Эстляндский губернатор Дуглас приказывал сечь в своем присутствии и истерзанные спины посыпать порохом и затем зажечь. Подпрапорщик Шеншин в 1767 году устроил тюрьму в селе Орловской губернии с приспособлениями для пыток и штатом палачей из тридцати человек. За два года истязаний им убито пятьдесят девять человек. Подземные тюрьмы в виде каменных мешков были по всей России.
С. П. Мельгунов писал: ‘Бесчисленное количество фактов показывает, что в огромном большинстве при низком культурном уровне эта барственная патриархальность была очень далека от элементарной человечности’16.
Своеобразие Болотова не только и не столько в осмеянии порока, как у Фонвизина и других современников, но в изображении крупным планом и в сильной эмоциональной окраске страдающих обманутых жертв, рядом с которыми носители порока (например, чудища Злосердовы) делаются не смешными, а страшными. Критика злоупотреблений крепостников, защита угнетенной личности, призыв к состраданию и милосердию — во всем этом заключена большая эмоциональная взрывоопасность, чем в показе порока в смешном виде. Во всем этом заложен потенциал того антикрепостнического движения, которое разовьется в 40-е годы XIX века. Наметившаяся в творчестве Болотова тема душ ‘мертвых’ и ‘живых’ в далекой перспективе приведет к ‘натуральной’ школе с антикрепостнической позицией ее представителей, в первую очередь к И. С. Тургеневу с его галереей ‘душ живых’ в ‘Записках охотника’.
Создавая пьесы для детского театра, Болотов преследовал воспитательные цели. Тема воспитания приводит к открытию принципа социального детерминизма, ставя Болотова у истоков реализма. В разной степени детерминированы характеры Родивона, Серафимы и Ераста, Митрофана. Серафима — ‘редкость’ и ‘ангел’, а Ераст — ‘наилучший и такой ребенок в свете, который, кроме любви, ничего не заслуживает’, как о них говорит Родивон, — дети благородных и добродетельных родителей.
Митрофан, сын ‘зверя’ и ‘бесчеловечного тирана’, ‘погружен во все пороки’ и ‘нравом не лучше будет отца’, также ‘негодяй и сквернавец’. Благородство Родивона тоже объясняется хорошим воспитанием и образованием, которые он получил вместе со своим господином, его другом. Он же в свою очередь воспитал ‘милого ребенка’ Ераста.
Веруя в цепную реакцию добра и зла, уповая на воспитание в исправлении нравов дворянского сословия, призывая к нравственному самосовершенствованию и добродетели, Болотов оказывался в кругу идей Н. И. Новикова. Более того, он делает шаг дальше от новиковской сатиры, изображая крестьянина как личность, осознающую свое нравственное достоинство. Единственный из современников, этим он приближается к А. Н. Радищеву.
В ‘Драматическом словаре’ (1787) содержится описание 328 пьес. Среди них только десять названы драмой. В это число входят ‘Несчастные сироты’ 17. Безусловно, конфликтно-драматическая коллизия определяет жанр ‘Несчастных сирот’ как жанр драмы.
Нельзя не видеть в ней некоторых формальных признаков классицизма. Три действия, составляющие драму, три единства: места, времени, действия (все происходит в течение нескольких часов на поляне в лесу), ‘говорящие’ имена и фамилии: Серафима, Митрофан, Злосердов, Благонравов, рационалистическое деление положительных и отрицательных персонажей — все это свидетельствует о некоторой зависимости от канонов классицизма. Типичностью образа Злосердава, порожденного крепостническим ‘злонравием’ екатерининского века, века ‘нарядных фасадов с неопрятными задворками, … полной порчи нравов в высших классах, угнетения и разорения низших’18, намечается ‘прорыв’ к реализму.
Но все это тонет в сентиментальной тональности драмы. Сентиментальная ‘чувствительность’, подчеркнутая уже самим заглавием, наполняет все художественное пространство пьесы, эмоционально окрашивая характеры и ситуации.
Крестьянская тема, у своих истоков связанная с сентиментальной драмой, уважение к эмоциональной природе человека независимо от его положения, язык некоторых персонажей, пропитанный ‘жалобностью’ и чувствительностью, — все это позволяет определить жанр ‘Несчастных сирот’ как сентиментальная драма с некоторой прикрепленностью к поэтике классицизма и элементами ‘прорыва’ к реализму.
Третья пьеса ‘Награжденная добродетель’ была написана Болотовым в июле 1781 года. Сам создатель драмы, считая ее своим лучшим произведением, решил переделать ее в роман и опубликовать. Однако, это намерение не осуществилось, и она осталась в рукописи, которая до сих пор не обнаружена. Об этом рассказал Болотов в своих ‘Записках’.
‘…Вздумал я испытать сочинить и сам ещу одну, подобную прежней (подчеркнуто нами — А. Д.), и драму также сообразную с возрастом детей наших и самою нашею лесной декорациею, и трудился над тем с таким усердием, что она у меня к концу сего месяца и поспела и вышла несравненно еще лучше и трогательнее, нежели прежняя. Я изобразил в ней в главном лице характер наиблагодетельнейшего человека, которого намерен был сам представлять, и назвал было сперва пьесу сию ‘Проезжим’, а потом, переменив, придал ей название ‘Награжденная добродетель’, и которую без слез, производимых удовольствием, читать было не можно’19.
Следующий запись относится к 1788 году.
‘Наступивший за сим праздник Вербного Воскресения провели-таки мы довольно весело: ко мне приезжали некоторые из городских и сидели у нас весь день. При котором случае, по некоторому поводу, читал я им давно сочиненную мною драму ‘Награжденная добродетель’. И как оная всем в особливости нравилась и многие от чувствительности утирали даже при слушании от удовольствия слезы, то сие побудило меня испытать переделать ее в роман, дабы тем удобнее можно было напечатать сие сочинение, лежавшее до того праздно, которое желание возобновлялось во мне и после того несколько раз, но никогда я к тому не удосужился, почему она и теперь еще все в манускрипте драмою’20.
Рассказу о ‘Награжденной добродетели’ в своих ‘Записках’ Болотов дает заглавие ‘Чувствительная драма’ и говорит о ее ‘подобности’ прежней, то есть драме ‘Несчастные сироты’. Это позволяет предполагать, что и ‘Награжденная добродетель’ была сентиментальной драмой.
Была ли это сентиментальная драма в чистом виде, категорически утверждать нельзя.
Литература последней трети XVIII века богата многообразием художественных, эстетических исканий, когда сентиментализм трансформировал поэтику классицизма, а классицизм порой перерастал в реализм. Не случайно литературу этой эпохи П. Н. Берков предлагал называть суммарно ‘постклассицизмом’21.
Активное участие Болотова в литературном процессе проявилось в сложности художественной структуры его произведений, в диалектическом единстве черт классицизма, сентиментализма, реализма, хотя удельный вес каждого из элементов меняется в зависимости от жанра произведения.
1. Болотов А. Т. Несчастные сироты. — М.: унив. тивогр. у Н. И. Новикова, 1781.
2. Рукопись ‘Честохвала’ А. Т. Болотова находится в РО РНБ в г. Санкт-Петербург (собрание И. В. Помяловского, оп. 2, No 88/1. Болотов А. Т. Честохвал. Комедия детская в 3-х действиях, сочиненная в городе Богородицке. 1779.) Оригинальная беловая рукопись автора. Кол-во листов 5. Формат 170X200 мм. Переплет картонный, выполненный автором. Углы кожаные. Бумага муаровая с водяными знаками. На листе 1 рукою автора надпись: ‘1247 из библиотеки Андрея Болотова>.
3. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. — Т. 3. — СПб., 1872. — Стлб. 867.
4: Там же, стлб. 870.
5. Там же, стлб. 871.
6.. Там же, стлб. 871—872.
7. Там же, стлб. 876.
8. Литературное наследство. — Т. 9—10. — М., 1933. — С. 217.
9. Болотов А. Т. Жизнь и приключения… — Т. 3. — Стлб. 912—913.
10. Привалова Е. П. А. Т. Болотов и театр для детей // XVIII век.— Сб. 3. — М.—Л., 1958.— С. 242—261, Богатырева Н. С. Изображение крестьянства в драме А. Т. Болотова ‘Несчастные сироты’ // Филологический сборник. — Вып. VIII— IX. — Алма-Ата, 1968.— С. 151, Стенник Ю. В. Русская драматургия XVIII —начала XIX веков. — Л., 1984. — С. 381.
11. Мельгунов С. П. Дворянин и раб на рубеже XIX века // Великая реформа. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем. — Т. 1. — М., 1911. — С. 241—260.
12. Болотов А. Т. Жизнь и приключения… — Т. 2. — Стлб. 305.
13. Там же, стлб. 617.
14. Там же, т. 3, стлб. 684—687.
15. Там же, стлб. 720, т. 4, стлб. 914.
16. Мельгунов С. П. Указ. соч., с. 250.
17. Драматический словарь или показания по алфавиту всех российских театральных сочинений и переводов, переводчиков и слагателей музыки, которые когда были представлены на театрах и где и в которое время напечатаны. В пользу любящих театральные представления. — М.: тип. А. Анненкова, 1787, с. 93.
18. Ключевский В. О. Сочинения. — Т. 5. — М., 1958.— С. 311.
19. Болотов А. Т. Жизнь и приключения… — Т. 3. — Стлб 955
20. Там же, т. 4, с. 290.
21. Берков П. Н. Основные вопросы изучения русского просветительства // Проблемы русского просвещения в литературе XVIII века. — М.—Л., 1961. — С. 26.